Читать онлайн
"Кровавая жатва"

КРОВАВАЯ ЖАТВА

Хроники Тридцатилетней войны

Весна 1631 года выдалась промозглая. Благодатные лучи солнца, словно никак не могло пробиться на грешную землю сквозь дымы пожарищ укутывавших грешную землю вот уже тринадцать лет.

Часть первая: Резня

Дым стелился над Клайнфельдом, как чёрный саван, пожирая небо. Пламя ревело, лизало соломенные крыши, пожирало деревянные стены, трещало, будто насмехалось над людским горем. Крики, стоны, лязг сабель и хруст костей сливались в адскую симфонию. Солдаты Католической лиги, ворвались в эту нищую деревню близ Магдебурга на рассвете, словно стая демонов, жаждущих крови. Их чёрные кирасы блестели в отблесках огня, а глаза горели безумием, рождённым долгими годами войны.

В тот проклятый день на дорогу ведущую из леса в Клайнельд выехали всадники в стальных кирасах и тёмных плащах. Отряд - часть армии графа Готфрида-Генриха цу Паппенгейма. Лица рейтар были серыми от пыли и крови, глаза — как угли. Стычка у осаждённого Магдебурга, стоила им изрядных потерь. У некоторых в волосах запеклась кровь, виднелись грязные бинты, а в зубах торчали травинки, впитавшие мертвечину.

— "Во имя императора и святой церкви!" — проревел, вытаскивая палаш и привстав на стременах, гауптман барон Максимилиан фон Штейн, и три десятка всадников ворвались на деревенскую площадь!

Ещё этим утром, ветер мирно трепал жухлую прошлогоднюю траву, на полях вокруг деревни. Травы было немного. Крестьяне и их тощая скотина, сожрали в округе все, что хоть как то могло приглушить голод. Над деревней висела пелена тумана, сквозь которую едва пробивалось солнце. Люди жили бедно, но по-своему спокойно: пахали землю, косили сено, пекли хлеб на выщербленных камнях, с нетерпением ждали скудного урожая свёклы.

Утро было обманчиво тихим. Петух прокукарекал, и деревня, измождённая голодом, ожила. Дети в оборванных обносках как черви возились в грязи, а собаки лениво дремали под заборами. Анна, молодая женщина с впалыми щеками и шрамом на душе, месила тесто в своём доме. Её младший брат, десятилетний Томас, вошёл во двор с вязанкой хвороста, собранной на опушке леса. Их отец, Йозеф, чинил плуг во дворе, шепча молитвы. Жизнь, несмотря на страх, текла.

«Анна, хлеба хватит?» — крикнул Йозеф, вытирая пот со лба.

«Едва на два дня», — ответила она устало, не поднимая глаз.

«Иисус и святые угодники помогут, выживем», — буркнул старик.

Томас вдруг замер, вслушиваясь. «Слышите? Кони!» — его голос дрожал. И вдруг раздался первый выстрел. Потом второй. Затем — дикий крик, перерастающий в вой.

Анна выронила миску, а Йозеф бросился к двери. Но было поздно. Топот копыт нарастал, и в деревню ворвались рейтары в чёрных плащах, их палаши сверкали в свете утреннего солнца.

«Прячьтесь, живо!» — рявкнул Йозеф, толкая детей к чёрному ходу. Анна схватила Томаса, но дверь с треском рухнула. В проёме стоял солдат, его лицо, покрытое грязью, кривилось в ухмылке. Гнилые зубы оскалились как у свирепого хищника.

В Клайнфельде разверзлась Преисподняя!

Женщин с гоготом хватали и волокли за волосы, детей швыряли в стены, как пустые мешки. Один из солдат, ухмыляясь, вонзил копьё в спину бегущей старухе, а потом повернул его, разрывая ткани и внутренности.

— Поиграем в куклы! — крикнул спешившийся рейтар не выпуская поводьев, поднимая на острие палаша окровавленную тряпичную куклу, выпавшую из рук затоптанной конями маленькой девочки. — Кто не плачет — тот не дитя!

Деревня превратилась в бойню. Солдаты врывались в дома, рубили всех подряд. Старика Ганса, пытавшегося бежать, зарубили у колодца, его голова покатилась по земле. Молодую Эльзу, жену кузнеца Мартина, затащили в сарай. Её крики заглушались хохотом рейтаров, пока один не заткнул ей рот тряпкой, пропитанной кровью. Детей, спрятавшихся в сене, находили и кололи пиками, словно крыс. Кровь текла по улицам, смешиваясь с грязью.

Старый Шульц, крестьянин, выглядевший чуть богаче других, седой и сгорбленный, был привязан к столбу. Его младший сын, мальчик лет десяти, лежал рядом, связанный, с разбитым лицом.

— Говори, где деньги, старый, вонючий урод! — крикнул мордастый вахмистр с пышными усами, ударив старика кулаком в живот. — Или я прирежу твоего полудохлого щенка!

Старик закашлял, сплюнул кровь.

— У нас ничего нет господин… — простонал он закатывая глаза.

Солдат усмехнулся, достал из ножен сбоку широкий гольбейн

— Тогда пусть твой ублюдок сдохнет.

Мальчик начал кричать, и забился, когда лезвие прикоснулось к его коже.

— Где?! — снова заорал вахмистр.

— Прошу! Пощадите нас, господин — выдавил старик. — Мы спрятали немного в печке!

— Правда? — оскалился в гримасе рейтар. — Проверим!

Он сделал знак. Двое солдат схватили мальчика, разрезали путы и поволокли к дому. Там они разбили печь, вытащили из тайника небольшой мешок с монетами.

— Ведь и правда, — сказал вахмистр, принимая из руки солдата мешочек и высыпая на заскорузлую ладонь блеснувшие серебром монеты — Дурак старый, думал, можно обмануть солдата! У нас нюх на крейцеры!

А затем он повернулся к мальчику.

— Ну что, малыш, ты нам помог. Так что ты у нас герой.

Мальчик, всё ещё дрожащий, посмотрел на него с надеждой. Неужели отпустит?!

— Нет, — усмехнулся вахмистр, поняв его без слов. — Но я дам тебе подарок.

И он одним, размашистым движением кинжала вспорол мальчишке живот. Тот дико закричал, схватился за брюхо, пытаясь удержать вываливающиеся сизые кишки, через несколько секунд он затих.

— Вот тебе подарок, — сказал, ухмыляясь, рейтар, вытирая клинок о полу рваной рубахи мертвого ребенка. — Смерть!

- Парни, кончайте старого козла! У нас ещё много дел в этом скотном дворе! – бросил вахмистр солдатам, отходя от тела.

Взмах палаша прекращает вой обезумевшего отца и голова старого Шульца уже катится к телу его ребёнка.

В доме мельника Беккера трое солдат насиловали мельничиху Марту, пока её муж, связанный, кричал до тех пор, пока не начал булькая захлебываться кровью из разбитых губ.

— Не ори, пёс, — сказал один из них. — Хочешь, мы и тебе дадим потом развлечься? Баба у тебя уж больно сладкая, как Пражская пампушка!

И он ухватил, не прекращая двигать бёдрами, Марту, которую держали двое его товарищей за пышную, белую грудь. Женщина только застонала ещё сильней.

Мельник заорал сильнее, дергаясь и извиваясь. Один из рейтар отпустил руку женщины, потянулся к стоящему на горячей плите ковшу с кипящим молоком и со словами: - Молчи скот! Плеснул содержимое ковша в лицо Беккера, кожа на его губах тут же вздулась как от проказы, и связанный мужчина дико завизжал.

В одном из домов, на другом конце деревни солдаты нашли молодую женщину с ребенком на руках. Она пыталась спрятаться в углу, под грязными тряпками, но ее быстро нашли. Ведь ребёнку не запретишь плакать! Рейтары, смеясь, вытащили ее на улицу. Ребенок, вряд ли старше пары месяцев от роду плакал навзрыд, но его крики заглушали смех и мерзкая ругань мужчин.

— Отдай ребенка, — приказал один из солдат, протягивая руку.

Женщина, дрожа от ужаса, и шепча молитвы, только сильней прижала маленького сына к себе. Но что может сделать слабая женщина… Вот уже рейтар у которого наверняка дома тоже остались дети, держит кричащее тельце на вытянутых руках ухмыляясь.

- Марк! Готов?! - кричит он товарищу, стоящему сбоку, не глядя на него. –

- Да! – отвечает Марк с лязгом вынимая из ножен палаш.

Ребёнка подбрасывают высоко вверх, а сильная рука со свистящей сталью клинка прерывает крик ребёнка разрубая его надвое. Женщина закричала, но ее крик быстро оборвался — ещё один солдат ударил ее прикладом мушкета по голове.

Через дорогу от дома Анны, в хижине вдовы Клары, творилось немыслимое. Клара, хрупкая женщина лет тридцати, пыталась защитить своих дочерей — шестилетнюю Лизу и четырёхлетнюю Мари. Она закрыла их в чулане, но солдаты выбили дверь. Двое рейтаров, воняющих потом и вином, схватили Клару. Один, с кривой ухмылкой, сорвал с неё платье, пока другой держал её за горло.

- Кричи, сука, всё равно никто не спасёт! — хохотнул он, швыряя её на пол. Клара билась, но силы покидали её. Из чулана доносились всхлипы девочек, и это только раззадорило солдат. Один из них, пнув дверь чулана, вытащил Лизу за волосы. Девочка визжала, цепляясь за дверной косяк, но рейтар, хохотнув, ударил её кулаком в лицо. Лиза упала, её крик оборвался, когда солдат наступил сапогом на её маленькую руку, хруст костей смешался с его хохотом. Клара, полуживая от побоев, ползла к дочери, но второй рейтар, пнув её в живот, заставил её скорчиться.

- Глянь, как эта сука бьётся за своих щенков! — заржал он, вытаскивая из чулана Мари. Четырёхлетняя девочка, дрожа, звала мать, но солдат, схватив её за ноги, швырнул к стене. Хрупкое тельце ударилось о балку, и Мари затихла, её глаза остекленели. Клара, потеряв рассудок, бросилась на рейтара, царапая его лицо, но он, раздражённый, вонзил кинжал ей в бок. Кровь хлынула, заливая пол, а Лиза, всё ещё живая, скулила, пока другой солдат не прикончил её ударом сабли.

- Меньше ртов — меньше хлопот, — сплюнул он, вытирая клинок о платье Клары.

А вот рейтары насилуют совсем молоденькую девушку. Она кричит, бьётся в грубых мужских руках, пытается укусить одного из них, но они только смеются. Пожилой капрал, сквернословя, заставил молодого рейтара "испытать её" первым. Тот долго возится с непривычки.

— Быстрее, ребята, давайте, тут очередь! — кричат со двора.

— Да подожди! Я ещё не кончил!

Девушка, вся в крови, начала терять сознание. Один из солдат ударил её по щеке.

— Не смей умирать, шлюха! Это только начало!

Они перевернули её на живот, продолжая раздирать молодое, нежное тело, а потом, когда она перестала дышать, ударили мертвеца по заднице и посмеялись.

— Живая лучше, но и мёртвая сойдёт.

На лице некоторых солдат во дворе досада и злость.

— А что?! Мёртвых тоже можно... — усмехнулся кто-то из них, входя в дом.

В другом доме солдаты зарубили семейную пару на глазах их детей. Мальчик и девочка, лет десять и восемь. Их родители были убиты сразу.

— А, детишки! — мерзко улыбаясь и утирая рот окровавленной ладонью, радостно сказал один из рейтар — У меня есть идея!

Он схватил мальчика, положил его на стол и вынул меч.

— Смотри, малыш, я сделаю из тебя мужчину.

Ребёнок закричал, когда солдат резким движением рубанул по телу наотмашь.

— Вот! Теперь ты знаешь, как умирают настоящие мужчины!

Девочка, увидев это, начала выть и плакать. Солдат подошёл к ней.

— А ты будешь моя невеста.

Он сорвал с неё одежду, бросил на тот же стол в кровь брата спустил штаны. Увидев вздыбленный член, девочка от нахлынувшего ужаса даже замолчала. Потом она конечно кричала, но никто не пришёл на помощь. Крики страдалицы затихли. Когда он закончил, он передал её товарищу.

— Бери, пока ещё теплая.

Другой солдат, с жестоким лицом и холодными глазами, схватил маленького мальчика и потащил его в сторону. Мальчик плакал и звал маму, но солдат был неумолим. Он толкнул мальчика на землю и ударил несколько раз ногой. Мальчик плакал и молил о пощаде. Кровь текла из его носа и рта. Рейтар поднял его рывком с земли и толкнул в сарай и закрывая за собой дверь. Крики парнишки становились все громче, но никто не пришел ей на помощь. Солдаты смеялись, слушая ее мольбы о пощаде.

— Пусть покричит, — сказал один из них. — Все равно они все мерзкие еретики…

Через некоторое время солдат вышел из сарая, застегивая штаны. Мальчишка лежала на полу, плача и дрожа. Он пнул его ногой выходя, оставив дверь открытой.

— Ты закончил? — спросил другой рейтар, подходя к нему. — Теперь моя очередь.

Один из солдат, с садистской улыбкой на лице, схватил старую женщину и потащил ее в сторону. Она кричала и молила о пощаде, но солдат был неумолим. Он толкнул ее на землю и начал бить ее ногами, а потом схватив за седые волосы поволок в сторону ближайшего дома.

- Эй, гляньте, Ганс – Лошадиная морда, опять позарился на старуху! Эй, Ганс, тебе что, тут молодух мало?! – заорал один из рейтар, проходивший мимо них. Послышался смех.

- Ребята! Да ведь это же старая ведьма! Она околдовала нашего парня и ему мнится, что она красотка и французская принцесса! А-ха-ха-ха!!!

- Правильно Ганс! Ведь старое вино, так кружит голову! Ну и тупой ты ублюдок!

Старуха плакала и молила о пощаде, но солдат, раздражённый столь пристальным вниманием товарищей продолжал бить ее. Кровь текла из носа и рта старухи. Ганс разозлившись ещё больше, схватил старуху за волосы и ударил ее головой о придорожный камень. Старуха затихла, и солдат, усмехнувшись, оставил ее лежать на земле.

— Пусть лежит, — сказал он, подходя к остальным солдатам. — Все равно от нее никакого толку!

- Эй, Ганс, не горюй! На погосте у церкви, можно откопать ещё лучшую красотку! А-ха-ха-ха-ха!!!

Детей запирали в домах и поджигали. Из окон доносились визги, которые уже не были человеческими. Один солдат плеснул масло на крышу и крикнул:

— Вот вам небесный огонь, проклятые лютеране!

— Огонь очищает! — уверенно заявил другой рейтар и бросил факел на крышу.

В доме плотника насиловали его беременную дочь. Потом разрезали ей живот и смеялись:

— Смотри, брат, дитя без греха!

— Надо было исповедаться, — сказал второй, швыряя мертвое тело в корыто. — Не помогло, выходит.

Солдаты смеялись, пока жгли сараи, добивали стариков, вспарывали животы и засовывали туда дохлых кошек. Один, неистово хохоча, вырвал у пса челюсть и повесил себе на шею. Другой, обмакнул пальцы в кровь и написал на стене одного из домов «Te Deum».

«Где добро, свиньи?» — прорычал рейтар, хватая Йозефа за ворот. Старик попытался ударить его кулаком, но рейтар, хохотнув, врезал рукоятью палаша. Йозеф рухнул, кровь хлынула изо рта. Анна закричала, но солдат ударил и её по лицу, разорвав щеку. Она упала, чувствуя, как мир кружится. Томас, дрожа, спрятался за сундук, но его нашли. Рейтар вытащил мальчика за волосы, швырнув к отцу.

«Молчи, щенок, или кишки выпущу!» — рявкнул он, приставив нож к горлу Томаса.

В доме Анны творился кошмар. Солдаты переворачивали сундуки, резали перины, пух летел, как снег. Рыжебородый гигант по имени Ханс, привязал Йозефа к стулу. «Говори, старик, где золото?» — рычал он, поднося раскалённый прут к лицу Йозефа. Старик хрипел, но молчал. Тогда Ханс плеснул ему в рот «шведский напиток» — зловонную жижу из навоза, мочи и прогорклого жира. Йозеф задыхался, его тело билось в судорогах.

«Не хочешь говорить? Похер, сдохнешь!» — Ханс рассмеялся, втыкая прут в глаз Йозефа. Старик взвыл, но вскоре затих, захлебнувшись кровью.

Анна, лежала на полу, когда двое солдат тащат её к столу. Один, воняющий вином, сорвал с неё платье. «А ну, кричи, сука, мне так слаще!» — хохотнул он, прижимая её к доскам и спуская штаны. Она билась, царапала его лицо, но он саданул её кулаком, и девушка обмякла. Второй солдат, мерзко хихикая, держал её ноги, разводя их в стороны Томас, с криком бросившийся было на них, получил ботфортом в живот и рухнул, кашляя кровью.

«Глянь, щенок какой храбрый!» — заржал солдат, пнув Томаса ещё раз. «Сожги его, Курт, чтоб не скулил!»

Курт, ухмыляясь, поджёг угол дома. Пламя загудело, пожирая деревянные стены.

Анна, почувствовала жар от огня, и уже простилась с жизнью. Но судьба дала ей шанс. Один из рейтаров, решивший обыскать погреб, отвлёкся, и Анна, собрав силы, почти теряя сознание от боли в промежности, поползла к чёрному ходу. Дым скрыл её. Она выбралась наружу, где нашла Томаса, полуживого, в канаве. Кузнец Мартин, чья жена и двое детей сгорели заживо, вытащил их из деревни, пока солдаты добивали последних жителей.

«Бегите, или сгинем!» — прохрипел Мартин, его глаза были пустыми.

Они скрылись в лесу, слыша, как деревня умирает в огне. Рейтар Ханс, стоя среди пожарища, пил вино из разбитого кувшина, глядя на трупы. «Жалкие черви! Мерзкие лютеране!», — сплюнул он, швыряя кувшин в горящий дом.

Над развалинами деревни, некогда мирной и сонной, вился дым. Он поднимался из обугленных остатков домов, из земли, испитой кровью, из растерзанных тел на дороге. Воздух был плотным, как стена — от запаха гари, страха, смерти.

Барон Максимилиан фон Штейн спешился у того, что раньше было церковью. Теперь это была лишь каменная скорлупка, лишенная крыши, иконостаса, святости. Один из солдат швырнул в нее факел, и пламя охватило остатки скамей. Священный прах стал кормом для огня.

— Чисто? — спросил он у краснорожего вахмистра с пышными усами, стоявшего у колодца, где валялись два обезглавленных тела.

Тот покрытой копотью, вытер окровавленный кинжал о свой рукав и поклонился.

— Почти всех прикончили, господин гауптман. Несколько баб сдохли по амбарам. Троих поймали у реки, там их… ну, вы знаете, как обычно.

Барон усмехнулся, отводя взгляд от горящих остатков церкви. Его глаза были темными, словно дно бездонного колодца. Он чувствовал вкус победы — горький, как старая кровь.

— А остальные?

— Убежали. Кто-то в леса, кто-то, возможно, к монастырю. Но рейтары уже чистят окрестности. Если они живы, то ненадолго.

— Хорошо, — сказал фон Штейн, потирая перчаткой лицо. — Не хочу, чтобы эти черви поползли дальше. Завтра двинемся на соединение с основными силами к Магдебургу. Городишко этот слишком долго сопротивляется. Нужно его научить этих еретиков уму-разуму!

Часть вторая: Бродяги

Лес стал их тюрьмой и убежищем. Анна, Томас и Мартин скитались, избегая дорог, где рыскали солдаты и мародёры. Голод терзал их, заставляя жрать кору, траву, гнилые яблоки. Однажды они нашли дохлую собаку, и Анна, не моргнув, разрезала её ножом.

- Ешь, Томас, или сдохнешь, — сказала она, протягивая кусок мяса.

- Это… мерзко, — пробормотал мальчик, но голод победил.

— Мы уже сдохли там, в Клайнфельде. Мы мертвецы… Просто продолжаем дышать, - чуть слышно проговорил кузнец.

Они делили дохлых крыс, если удавалось высечь искру, они жгли кору, чтобы согреться. Иногда ели мох. Молча. Без слов. Слов больше не было.

— Я больше не молюсь, — сказал как то Мартин. — Бог был там, когда они сожгли мою семью. Был и молчал.

— Бог умер, — ответил ему совсем не по детски Томас. — Его прибили к дереву, и больше он не воскрес.

Анна молчала. Иногда, по ночам, она кричала — без слов, как зверь. А иногда вгрызалась в собственные руки, до крови.

Мартин словно постарел лет на десять, его душа умерла вместе с семьёй. Он нёс топор, как часть тела, готовый убить любого, кто встанет на пути. Анна, чьё лицо теперь пересекал шрам, стала другой. Её глаза горели ненавистью, а сердце сжалось в комок ярости.

- За что, Мартин? За что они нас? — спросила она однажды, сидя у костра.

- За то, что мы живём, — буркнул он, - Война не разбирает. Мы для них — мясо.

- Я найду их. И убью, — прошипела Анна.

- Не стань хуже их», — сказал пристально глядя в глаза женщине Мартин, но она лишь усмехнулась.

- Поздно!

Лес кишел такими же, как они, — беглецами, чьи жизни война превратила в кошмар. Однажды, на третий месяц скитаний, Анна, Томас и Мартин наткнулись на лагерь бродяг — десяток оборванных крестьян, чьи лица были покрыты грязью и шрамами. Их главарь, тощий старик по имени Клаус, с глазами, как у волка, предложил им присоединиться. «Еды мало, но вместе выжить легче», — прохрипел он, показывая на котёл, где варилась похлёбка из корней и крыс. Анна согласилась, но ночью заметила, как двое бродяг подкрались к их вещам. Когда Мартин схватил одного за горло, тот, визжа, выхватил нож. Мартин, не колеблясь, размозжил ему голову топором. Второй убежал, но Клаус, узнав о случившемся, лишь сплюнул. «Меньше ртов — больше еды», — сказал он, и Анна поняла, что эти люди давно перестали быть людьми.

Через неделю они столкнулись с мародёрами — тремя бывшими солдатами, дезертировавшими из армии Лиги. Те напали на их лагерь, требуя еду и одежду. Один из них, с отрубленным ухом, схватил молодую девушку из бродяг, едва ли старше пятнадцати, и, хохоча, потащил в кусты. Но католики просчитались. Эти люди уже не были той бессловесной скотиной, которую солдаты привыкли резать! Первым сдох одноухий насильник, только что спустивший штаны, перед девушкой крики которой разрывали ночь. Анна вонзила что есть силы ему в спину нож, жалея лишь, что умер он слишком быстро. Другому, державшему руки девушки и прижимавшему её к земле, дубина одного из бродяг размозжила череп. Старик Клаус, глядя на Анну, усмехнулся: «Ты одна из нас теперь». Она не ответила, но её сердце оледенело ещё сильнее.

Больше всего не повезло третьему дезертиру, молодому парню, который не принимал участия в насилии, но бродягам, почти потерявшим в себе всё человеческое, не было до этого дела. Парня привязанного к дереву, окружила визжащая толпа. Кто-то плевал ему в лицо, другие старались ущипнуть или ударить, иные кололи ножами. Молодой дезертир плакал и причитал: - Я не виноват! Я не хотел! Я не желал идти в армию… Но никто его не слушал. К нему подскочила визжащая неряшливая и грязная женщина. Ей не было и тридцати, по пряди её сальных волос обильно побелила седина.

- Ах ты тварь! Я тебя узнала, это ты со своими дружками насиловали меня несколько дней, после того как убили всю семью! – закричала она брызжа слюной в лицо пленника.

- Нет! Нет! Добрая женщина! Ты путаешь меня с какими то злодеями! Я никогда тебя раньше не видел!!! – взвыл парень, чувствуя, что живым ему теперь не уйти.

Женщина, рыча как дикий зверь, рвала руками его ремень и сдёрнула до колен штаны.

- Ааааа! Что же теперь твой хуй похож на свернувшуюся улитку, а не стоит колом как тогда?!

Она схватила рукой его за член и потянула на себя, в другой руке блеснул нож и женщина крича что то нечленораздельное, полоснула по мужской плоти, что сжимала в руке. Привязанный к дереву дезертир дико завизжал, багровея лицом. Нож не отличался остротой и мстительнице пришлось несколько раз с силой провести по плоти, прежде чем она осталась в её руке. И она кинула её в лицо пленника Парень дико выл, а окружающие его бродяги дико скакали вокруг вопя и хохоча!

У кого-то в руках оказалась верёвка, которую перекинули через большой сук стоявшего рядом дуба.

- Нет! – закричал один из мужчин, эта верёвка слишком тонкая, он слишком быстро сдохнет! Дайте другую, ту что потолще!

На шею дезертира которого уже отвязали от дерева, накинули петлю и дружно потянули за другой конец. И вот уже молодой дезертир, багровея лицом и уцепившись руками за петлю, что б хоть чуть ослабить её болтает ногами в локте от лесной земли. Но это ещё не всё, трясущиеся руки срывают с его ног ботфорты и полуспущенные, перепачканные кровью широкие мешковатые бриджи, а на землю к ногам валят кучу сухой травы и хвороста. Мгновение и вся эта куча вспыхивает пламенем, которое алчно лижет его голые ноги. Дезертир пытается поджать ноги, боль от ожогов так невыносима, но дёргая ногами, он только сильней затягивает петлю у себя на шее!

Толпа вокруг беснуется, приплясывая и хохоча, люди совершенно теряют человеческий облик. Дезертир задыхается и наконец теряет чувства, руки и ноги безвольно опускаются, но он ещё жив. Из обрубка члена по голым ногам ещё сочится кровь, а огонь жадно лижет его ступни и голени, кожа которых надувается и лопается пузырями, чернея.

После той ночи, Анна, Томас и Мартин ушли от Клауса. Тот лишь покачал головой им вслед, говоря: - Пойдёте искать Царство Иисуса?! Далеко придётся идти, вокруг – Ад!

Они видели, как война пожирает Германию. Деревни исчезали, поля гнили, дороги кишели волками и людьми, что были хуже зверей. Крестьяне, потерявшие всё, убивали за корку хлеба. Однажды Анна, Томас и Мартин наткнулись на толпу, окружившую раненого солдата. Его привязали к дереву, отрезали уши и нос, выкололи глаза.

- Говори, где твой отряд, папистская мразь! — орал крестьянин, втыкая нож в живот солдата.

- Милости… прошу…милости, ради Христа — хрипел тот, но толпа лишь смеялась.

Они закопали его живьём, засыпав землёй вопящий рот. Анна смотрела, не отводя глаз. «Так им и надо», — сказала она. Томас, дрожа, отвернулся. Мартин молчал, но его рука сжала старый топор.

- Мы не должны стать такими, — наконец сказал он.

- Мы уже такие, — ответила Анна, и её голос был холоднее льда.

Осенью 1631 года, они наткнулись на сожжённую деревню, где уцелело лишь несколько крестьян. Те, обезумевшие от голода, окружили Анну, Томаса и Мартина, требуя еды. Их главарь, женщина с обожжённым лицом, держала ржавую косу, готовая рубить. «Делитесь, или сгинете!» — прорычала она. Анна, не колеблясь, швырнула в неё нож, попав в плечо. Крестьяне бросились на них, но Мартин, размахивая топором, разрубил двоих, а Томас, дрожа, заколол третьего. Остальные разбежались, но Анна догнала женщину с косой и, повалив её в снег, била её кулаками, пока та не затихла. Томас, глядя на сестру, впервые заплакал.

- Ты не моя сестра Анна… ты чудовище, — прошептал он. Она лишь сплюнула кровь и пошла дальше.

Часть третья: Брейтенфельд

17 сентября 1631 года армия Католической лиги под командованием Иоганна Церкласа Тилли столкнулась с объединёнными силами шведов Густава Адольфа и курфюрста Саксонии у Брейтенфельда. Пушки шведов рвали католические порядки, мушкеты косили солдат, кавалерия топтала раненых. К вечеру поле устилали тысячи тел, а Лига была разгромлена. Остатки армии бежали, преследуемые врагом. С трудом фельдмаршал Тилли, вывел часть своих уцелевших сил в Баварию.

Отряд Максимилиана фон Штейна, тот, что вырезал в мае деревню Клайнфельд, попал в битве под удар шведских кирасир и почти весь был ими вырублен. Уцелели, всего шестеро. Сам, гауптман фон Штейн, получивший крепкую рану в голову от шведской пули угодившей ему в шлем и пятеро рейтар, среди которых оказались — Ханс, и тот мордастый вахмистр, опалённые усы которого теперь уныло обвисли. Они, отставшие от остатков армии отступившей в Баварские земли — укрылись в лесу. Солдаты развели костёр, не заботясь о дыме. Они слишком вымотались и устали, что бы думать о чём то кроме голода и желания спать.

- Чёртова война, — сплюнул Ханс, глотая вино из кувшина, - Шведы нас порвали, как рейтарский жеребец старую шлюху.

- Заткнись, Ханс, или сам сейчас сдохнешь», — буркнул вахмистр, с отвращением жуя подгнившую, прошлогоднюю репу.

- А мне похую, Курт. Всё равно все тут сгинем, — хохотнул рейтар, втыкая нож в землю.

Анна, Томас и Мартин, скитавшиеся неподалёку, не сразу заметили дым. Днём ранее они видели, как крестьяне из соседней деревни, узнав о разгроме Лиги, устроили охоту на беглецов. Группа из двадцати человек, вооружённых вилами, косами и дубинами, загнала пятерых солдат в овраг. Анна, скрываясь в кустах, смотрела, как крестьяне окружили их. Один из солдат, раненый, умолял о пощаде, но крестьянин, чья борода была седой от пепла, вонзил вилы ему в грудь. «Это за мою дочь!» — орал он, выкручивая вилы, пока кровь не хлынула фонтаном. Другого солдата, пытавшегося бежать, догнали и забили ногами, его лицо превратилось в кровавое месиво. Третьего, молодого парня, привязали к дереву и подожгли, его вопли эхом разносились по лесу. Анна не отводила глаз, её сердце билось быстрее. «Так и надо», — прошептала она. Мартин, сжав кулаки, отвернулся, но Томас, дрожа словно от возбуждения, смотрел, как крестьяне добивают последнего солдата, отрезая ему пальцы один за другим. «Они заслужили», — сказал он, и Анна впервые увидела в его глазах ту же ненависть, что горела в её душе. Маленький братик быстро вырос…

Часть четвёртая: Месть

Когда они заметили дым от костра, и подкрались к поляне, где остановился разбитый отряд гауптмана фон Штейна, Анна задрожала. Она узнала его — его рыжую бороду, его ухмылку. «Это они», — прошептала она, её голос дрожал. «Те, кто убил отца. Кто… меня…»

«Анна, это безумие», — начал Мартин, но она перебила:

«Я убью их. Всех. Поможешь или вали отсюда».

Томас сжал нож. «Я с тобой, сестра». Мартин тяжело вздохнул, но кивнул. «Пусть будет так».

Ночь окутала лес. Солдаты, напившись, дремали у костра. Вот один рейтар завозился, встал и пошатываясь побрёл в кусты. Пока он невнятно бормоча, непослушными руками возился с ремнём Анна подкралась, зажав ему рот, вонзила нож сдоку в горло. Солдат захрипел задергавшись. Кровь хлынула, заливая её руки. Он повалился в кусты, мочевой пузырь и кишечник расслабились и по его ногам потекло, а вокруг жутко завоняло. Женщина смотрела, как жизнь покидает его глаза, и чувствовала в душе лишь пустоту.

«За отца», — прошептала она, вытирая нож.

Томас метнул камень в сторону от сидевшего у костра и кивавшего в полудрёме головой рейтара, отвлекая его. Тот чуть привстал, повернувшись в сторону шума, пьяно тараща в темноту глаза. Мартин, подкравшись, со спины раскроил ему череп обухом топора. Кровь брызнула, залив траву. Солдат застонав рухнул, бездаханным.

От шума бывалый Ханс проснулся.

- Кто тут, мать вашу?! — рявкнул он, хватаясь за палаш. Анна выскочила из темноты, он в последний миг заметил метнувшеюся фигуру и уклонился. Её нож вонзился в его плечо. Ханс взревел, отбросив её. Томас кинулся на него, но рейтар перехватил мальчика и крепким пинком швырнул к дереву. В свете костра к нему бросился Мартин, вступая в бой, но Ханс, как зверь, отбивался, размахивая клинком.

«Мразь крестьянская, сдохни!» — заорал Ханс, целя в Мартина из пистолета. Грохнул выстрел, но кузнец, уклонившись, вонзил топор в грудь гиганта. Отчаяние прибавило кузнецу сил. Ханс рухнул, хрипя.

Вахмистр, очнувшись, попытался сбежать, явно резать мальчишек и убивать стариков ему было более по сердцу. Сейчас в темноте, не понимая что происходит, он решил что на них напал какой то большой отряд и в панике решил скрыться в тёмном лесу. Анна догнала его у ручья. «Куда, тварь?!» — крикнула она, повалив его на землю. Он умолял, ползая в грязи: «Пощади… я не хотел…». Но Анна, ослеплённая яростью, вонзила нож в его спину, затем в шею, затем в грудь. Кровь текла рекой, смешиваясь с водой. «Это за Клару. За её дочерей. За всех!» — кричала она, пока его тело не перестало дёргаться. Она встала, её руки дрожали, но лицо было каменным.

Курт, последний рейтар, забился в кусты. Анна нашла его, скулящего, как собака.

- Нет, прошу! Молю Спасителем, Пречистой Девой и всеми угодниками! Пощади! — вопил он, но она, не слушая, прижала его к земле.

- Помнишь Эльзу? Помнишь детей в сене? Они тоже умоляли… — прошипела она, втыкая нож в его глаз. Курт выл, его тело билось в судорогах, но она продолжала, вырезая куски плоти, пока он не затих. Кровь пропитала всю её одежду, но она не замечала.

Максимилиана фон Штейна, единственный принял смерть спокойно. Рана на голове так ослабила его, что даже встать он уже не мог. Гауптман понимал, что всё равно умирает, пистолет который он пытался поднять и направить на нападавших мстителей, выпал из его руки.

- Кто вы, ублюдки?! Что вам нужно?! Тысяча чертей! – прохрипел он.

С трёх сторон к нему подошли тёмные фигуры.

- Ты помнишь, что твои рейтары сотворили с нашей деревней?! – произнёс хриплых голос в котором уже не было ничего женского.

-Что?! Какая к дьяволу деревня?! Мои парни спалили десятки, если не сотни ваших вшивых, лютеранских деревень! И я жалею, что нам не удалось спалили ещё больше!

Он хрипел, глядя на неё с ненавистью. «Сука… крестьянская…», — выдавил он Штейн. Анна наклонилась, её лицо было маской безумия.

- Это за отца, — прошипела она, вонзая нож в его грудь.

- Это за Томаса, — ещё удар.

- Это за меня, — она била, пока тело офицера не перестало содрогаться от ударов.

Но на этом её месть не закончилась. Анна, словно одержимая, вернулась к телам солдат. Она схватила валявшийся у её ног палаш и начала рубить их, отсекая руки, ноги, головы. Кровь брызгала, заливая траву, а она продолжала, её смех смешивался с рыданиями. «За Лизу! За Мари! За Грету!» — кричала она, пока Томас не схватил её за руку. «Анна, хватит! Они мертвы!» — умолял он, но она оттолкнула его. Мартин, стоя в стороне, смотрел, как женщина, которую он знал, исчезает в бездне.

- Ты стала хуже их, — сказал он тихо, но она не слышала.

Томас, словно очнувшись, смотрел на сестру с ужасом.

- Анна… хватит, — прошептал он.

Мартин, тяжело дыша, схватил её и что есть силы прижал к своей груди - Остановись, ради Бога!

Она рассмеялась, её смех был безумным: - Бога?! Нет никакого Бога, Мартин. Есть только мы. И эта проклятая война!

Эпилог

Рассвет окрасил лес кровью. Изрубленные тела солдат лежали у прогоревшего костра, их кровь впитывалась в землю. Анна, Томас и Мартин стояли молча. Месть не принесла покоя.

Анна смотрела на горизонт, где догорали другие далёкие города и деревни. Её руки, покрытые засохшей кровью, больше не дрожали. Она знала, что месть не вернёт отца, не исцелит её шрамы, не вернёт Томасу детство. Но она не жалела. Война забрала всё, оставив лишь ненависть. Только она питала сейчас ещё телесную суть. Томас, стоя рядом, сжимал нож, его глаза, некогда полные страха, теперь были холодными и пустыми. Он видел слишком много, чтобы оставаться ребёнком. Мартин, чья душа умерла вместе с семьёй, смотрел на Анну и видел в ней себя — сломанного, но живого.

- Что теперь? — спросил Томас, его голос дрожал.

- Ничего, — ответила Анна, её голос был мёртвым. - Будем жить. Или сдохнем. Мне уже всё равно…

Они ушли в глубь леса, унося в сердцах беспросветную тьму. Война католиков и протестантов продолжалась, и Германия, истекая кровью, превращалась в пустыню. Где-то гремели пушки, и новый день нёс лишь смерть. Анна знала, что покоя не будет. Она стала частью этого ада — такой же жестокой, как те, кого ненавидела. Но в её сердце теплилась искра — не надежда, не вера, а что-то тёмное, что заставляло её идти вперёд. Может, это была жажда новой крови. Может, просто привычка продолжать жить, во что бы о ни стало.

Через месяц их видели в другой деревне, где крестьяне, обезумевшие от голода, грабили монастырь. Анна, Томас и Мартин присоединились к ним, их ножи сверкали в свете факелов. Они резали монахов, как жирных свиней не щадя никого, их лица были лишены и намёка на жалость. Война сделала их такими — зверями, для которых кровь стала единственным языком. Где-то в глубине души Анна помнила ту девушку, что месила тесто в тихое утро, но та девушка давно умерла в огне, спалившем её дом и деревню Клайнфельд. Теперь была только она — тень, рождённая войной, идущая по выжженной земле, где не осталось ничего, кроме пепла и ненависти.