Читать онлайн
"Нюта"

НЮТА

Николай Матвиенко.

Первый том

Рукопись 7 авторских листов.

Все права сохранены © Николай Матвиенко.

РЕЦЕНЗИЯ НА РОМАН НИКОЛАЯ МАТВИЕНКО «НЮТА»

«Нюта» уже второй роман Николая Матвиенко. Первый, «Карпатские бриллианты» был опубликован в 2009 году.

Как складывается персональный образ мира? Большинство людей игнорирует эту проблему, поскольку автоматически усваивает те идеологемы, метафоры, модели поведения, которые предписаны социальной средой. Главная героиня романа Нюта не может идти таким путем из-за особенностей своей психики. Ей угрожает диагноз «биполярное расстройство личности», девушка уже провела некоторое время в психоневрологической лечебнице, «Детской Кащенко».

Но насколько методы современной психиатрии коррелируют с тем разнообразием условий, которые требуются для созревания личности? Не уродуют ли они её творческий потенциал, способность открывать новое в себе и людях? Ответы на подобные вопросы остаются в большей степени гипотетическими. Подлинными критериями чаще служат не медицинские данные, а юридические ограничения – угроза телесному здоровью самого наблюдаемого и окружающих.

В этой ситуации на первый план выступают внемедицинские факторы, способствующие объединению разных «лоскутов» личности, их срастанию в единое целое. Прежде всего – способность любить и творить. Именно эти состояния прежде всего занимают Нюту, им она посвящает большую часть своего интимного дневника. Она увлечённо занимается живописью и встречает свою первую любовь. Недостаток социализованности восполняют её манипулятивные способности, которыми она старается не злоупотреблять. Справедливо и своевременно, как ей кажется, подправляет отношения своих соседок по палате («воздыхательниц») с их избранниками.

Основной темой романа является рассказ от первого лица взрослении, построенный на дневниковых записях. Правда, никаких чисел в записях нет, поэтому форма дневника достаточно условна. Время от времени в повествование вклиниваются письма дедушки главной героини, глубоко любящего её человека, стоящего на пороге смерти. В этих письмах сконцентрирована эссенция опыта предыдущих поколений. И, видимо, не случайно, через головы родителей Нюты, дедушка обращается именно к ней. В его письмах перед нами раскрывается мистерия передачи традиции.

Есть в романе и некий аналог инициации, института утраченного современной цивилизацией. Трогательно и красочно описан обряд прощания с юностью, который Нюта сочиняет сама, интуитивно соединяя в единое действо те обрывки знаний о древних обычаях, которые ей доступны. Несколько десятков страниц посвящены фантастической драме «Чечевица», которую Нюта ставит силами своих друзей в лечебнице. Имагинативные способности Нюты, позволяют ей постигать суть окружающей её реальности через её моделирование в пьесе. Контрастом по отношению к этому богатству воображения выступают сухие заключения врачей, которые воспользовались постановкой «Чечевицы», чтобы произвести дополнительные наблюдения за пациентами.

Основной нарратив романа составляет мастерская вербализация потока сознания Нюты. Читатель погружается в мысли, казалось бы, не совсем «нормальной» девушки, и здесь Матвиенко достигает удивительного эффекта. Сознание читателя скорее проясняется, чем затуманивается. Ошеломляющая честность перед собой, смелость в поступках и мыслях, отзывчивость, чистота Нюты вызывают уважение и мощный отклик. За движением её нетривиальных мыслей не устаешь следить. Мир, который она рисует – внешне мало чем отличающийся от мира среднестатистического читателя – предстаёт как чудесная страна, освещённая изнутри её взглядом. За каждой гранью там таится что-то волнующее и неизведанное.

Под влиянием подобных впечатлений, начинаешь задумываться: насколько люди, подобные Нюте, действительно нуждаются в лечении? Всё-таки подлинный характер психической патологии героини остаётся под вопросом. «Тайком от родителей прочитала свой эпикриз из больницы. Ничего там такого нет. Просто я ребенок Индиго, и они меня пичкают антидепрессантами, чтоб я не так быстро соображала», – резюмирует она сама.

В романе есть ещё несколько героев: две Надежды (учительница и соседка «этажом ниже», потомок аристократического рода), возлюбленный героини (сын состоятельного и влиятельного человека), её родители, одноклассники, подруги, персонал и пациенты лечебницы… Пытаясь анализировать их реакцию, описанную в «дневнике», мы черпаем немало уточняющей информации. Процесс её анализа в какой-то степени похож на чтение детектива: пытаешься разгадать, где начинается или кончается субъективный произвол Нюты в описании происходящего.

Интересно также, что внутренний ритм повествования очень близок к недавно обнаруженному механизму переключения настроения или цикличности при биполярном расстройстве, который действует по принципу приливов и отливов в определенные, повторяющиеся периоды времени (ср. исследования Кай-Флориана Шторх, доцента кафедры психиатрии Макгилла, научного сотрудника Исследовательского центра Дугласа)[1].

Новое произведение Николая Матвиенко созвучно духу нашего времени, тем процессам гуманизации медицины и образования, которые идут в стране. Оно актуально не только для родителей, чьи дети страдают биполярным аффективным расстройством, но и для широкого круга читателей 16+.

Роман Багдасаров, культуролог, член секции «Искусствоведение и критика» ТСХР

Аннотация к повести «НЮТА».

Что такое реальность? Насколько она может быть объективной?

Героиня книги Николая Матвиенко «Нюта» – юная художница с синдромом дефицита внимания и гиперреактивности (СДВГ), а возможно, и биполярным расстройством. Читатель видит мир ее глазами, и мир этот не только интересен, но и узнаваем. Это мир увлекательной прозы, написанной ярким, чуть набоковским языком. Метафоры там перетекают в каламбур, а романтизм влюбленной барышни оборачивается едкой иронией. Впрочем, словесное изящество и некоторая условность в стиле девичьего дневника не умаляют подлинности драмы: перед Нютой стоит жестокий выбор между любовью и любимым домом, который должен быть разрушен.

Интересно, что при всей погруженности в свой мир героиня неплохо адаптирована к социуму, она целеустремленная, порой до расчетливости. Ее первое свидание превращается в тщательно спланированную акцию, вот только реальность многовариантна. Дневник Нюты – своего рода Сад Расходящихся Тропок, где вместо одного первого свидания возникает несколько, хотя речь идет об одном и том же событии.

Нейроотличность вовсе не делает героиню изгоем – напротив, талантливая девушка порой даже доминирует, становясь лидером в компании ровесников. Попав в психиатрическую больницу, она ставит грандиозный спектакль силами юных пациенток. Интересны ее взаимоотношения с матерью, которая также является творческой личностью, и с дедушкой. Нюта уверена в своей исключительности и убеждает в этом окружающих. Это помогает ей завоевать сердце сына олигарха, но неизвестно, поможет ли он спасти ее дом от разрушения?

Книга посвящена подросткам, при этом богатство языка и утонченные аллюзии на шедевры литературы и кино делают ее интересной для искушенного читателя.

Анна Ветлугина,

член Союза писателей России.

Январь, 2025 год.

Н Ю Т А

Первый том

Меня с ней все еще связывают тонкие нити доверительных отношений, и я пытаюсь осмыслить произошедшую размолвку с ее точки зрения, так, как видит она, а не как я. Что могло объединять столь далеких и не похожих друг на друга людей? Объединили одиночество, молчание, тишина. А разъединили время, боль, ревность и Дени.

Но самое главное, вот уже в который раз задаю вопрос: возможно ли вернуть то, что было? Ведь душа моя стала совсем другой, да и она едва ли сможет забыть свою боль и обиды, причины которых мне непонятны. Как она могла его приревновать ко мне? Ну как? Это противоестественно. Она приревновала меня к Дени. Уму не постижимо. Она его знает только по моим рассказам и никогда его не видела. Между ними пропасть в сто лет, между мной и ней бездна недомолвок и непонимания. Я ей все секреты рассказала, а она его приревновала. Я бы хотела к ней вернуться, но она не может мне простить близость Дени.

– Это не твоя судьба, – сказала она, отвернувшись к окну.

С чего все началось? Да как обычно, со случайного знакомства. Впрочем, вспоминаю все по порядку в деталях.

Никем и ничем и не обремененная, я гуляла в парке нашего района. Встретила друзей, собралась небольшая компания, человек пять. Болтали о том о сем. Не знаю, как остальным, но мне это довольно быстро надоело: пустые разговоры, глупые шутки и головная боль от оглушающей музыки.

И тут я увидела ее. Не могу понять, что меня в ней поразило, никто из окружающих не обращал на нее внимания. Она сидела на лавочке метрах в тридцати от нас, держа в руках книгу, а рядом лежала кошка.

Помню, в голове у меня мелькнуло: «Раньше вас здесь я не видела, дорогая моя старушенция со скучающим видом и меланхолией». Но уже в следующее мгновение я мысленно раскаялась, ибо даже на расстоянии в ней ощущалось что-то истинно прекрасное и благородное, а ее взгляд, брошенный в нашу сторону, еще больше подтверждал разницу в возрасте и в воспитании, которую мне не осмыслить и не перешагнуть.

Я молча отошла от своей компании и побрела в ее сторону, растаптывая ногами листья, обильно усеявшие дорожки в аллеях парка. Поравнявшись с ней, наклонилась и хотела погладить кошку, но та предусмотрительно спряталась за спину хозяйки и оттуда смотрела на меня умными глазами.

– Вы кто такая? – окинув меня испытующим взглядом, молвила старушка, взяв кошку на руки.

Моих амбиций как не бывало. «Господи, и что мне надо от этой старушки?» – в замешательстве подумала я, но все же собралась с духом и выпалила:

– Я просто очень люблю животных, а ваша кошка такая красивая.

Моя рука снова потянулась к пушистой недотроге.

– Вы любите животных? – с удивлением и даже иронией спросила женщина.

Теперь я могла поближе рассмотреть ее наряд: легкий осенний плащ, накинутый на худые плечи, выглядел хоть и поношенным, но аккуратным, на голове шифоновая косынка с черной канвой, поверх серой кофточки розовая французская косынка, завязанный узлом франтон. Весь ее вид и едва уловимый запах нафталина напоминали о чем-то старинном и давно забытом.

– А чему вы, собственно, удивляетесь?

– Вероятно, тому, что моя кошка, – она ласково погладила ее по спинке, – еще не попалась в ваши руки.

– Да что вы, у меня рука никогда не поднимется на животных, – заверила я, показав ей свои ладошки.

Она взяла их в свои руки и внимательно разглядывала, как будто считывала, говорю ли я правду.

– Вы правду говорите. – И бережно отдала мне мои ладони. Я тогда еще ничего не знала о ней и не могла уловить дальнейшую нить разговора. Продолжать беседу было невероятно тяжело, так как в своих ладонях я почувствовала покалывание. «Сейчас у меня начнется приступ. И мне надо потереть виски», – подумала я и медленно двинулась к ожидавшим меня друзьям.

– Ты что, с ней знакома? – поинтересовался Дима.

– Нет.

– А о чем вы говорили?

– Так, ни о чем. Я ведь ее не знаю.

– А я знаю. Она иногда гуляет здесь со своей кошкой. Знаешь, кто она? – И, выдержав театральную паузу, выпалил: – Княжна Мещерская.

– Кто-кто?!

– Княжна. А ты думала, так, бабуся из деревни? – хохотнул он, довольный произведенным эффектом.

После той встречи я ни разу не вспомнила об этой бабушке, но где-то через два дня случай свел нас снова. Мы встретились в магазине, у кассы, и я как давнюю знакомую приветствовала ее. Теперь мы волею случая могли поговорить десять минут, пока очередь двигалась.

Она оказалась соседкой этажом ниже из нашего дома, недавно переехала по квартирному обмену. Она любила вспоминать дворы детства. Знала все старые названия улиц, домов, строений, всегда называла по имени владельца и архитектора. Она – ходячая энциклопедия. Любила рассказывать о своих концертах в юности в парках и скверах.

О Грачевском старом парке, который, хоть и в сильно урезанном виде, до сих пор остается единственным оазисом зелени между улицами, где она раньше жила. Когда-то, во времена легендарные, это была городская купеческая усадьба с нарядным особняком селадонового цвета, гротом и прочими затеями эпохи модерна. Ко времени же моего детства усадьба перестроилась в сад при центре геронтологии, что, кстати, и спасло купеческие хоромы и от реконструкций, и от позднейших изысков «выявленных памятников». Но это случилось позже, позже. А тогда был Парк. Он казался огромным: с катком, зимой занимавшим центральную часть, заросшими аллейками, деревянными беседками-читальнями и железными двухместными качалками.

Музыка уже кончилась, а Надежда, не шелохнувшись, сидит в кресле и, кажется, дремлет. Нюта посмотрела на вертящуюся пластинку и подошла к своей покровительнице.

– Опять автостоп не работает, – прошептала Надежда и, перевернув пластинку снова уселась в кресло, низко опустив голову. Нюта знала, что в такие минуты лучше не тревожить никого. Она тихо умостилась в мягкое кресло и погружалась в мир звуков чарующей музыки. Единственное, что ей осталось в этом скучном, однообразном мире, – музыка.

Удивительное переплетенье журчанья ручейка и шума ветра послышалось в музыке. Неисполненным желанием повеяло от этих замечательных флейт, скрипок, виолончелей. У Надежды пластинок – огромное количество. Она научила меня отличать на слух: трио, квартет, квинтет, секстет. А фрагменты больших эпических произведений научила отличать от маленьких пьес и рапсодий. Я ставила в старинный проигрыватель любую пластинку из огромной фонотеки, которую она собирала всю жизнь, а она с закрытыми глазами с ходу называла имя композитора и номер произведения с первых аккордов и звуков.

Ее фонотека – это коллекция винила с начала двадцатого века. В шкафу-фонотеке стояли закладки по жанрам: духовная, классическая, камерная, академическая, народная, романс, мюзикл. Больше всего меня удивило, что она любит современные мюзиклы. Начальное музыкальное образование она получила от самого Павла Чеснокова, автора «Свете тихий». И потом всю жизнь преподавала в музыкальном училище хор и теорию музыки. Фортепьяно у нее всегда было зачехлено, и я ни разу не видела и не слышала, как она играет. Потом, через какое-то время она мне сказала, показав свои руки:

– Посмотри на мой артрит пальчиковый.

Я взяла ее пальцы в свои ладошки, пыталась их согреть. Не очень это у меня получалось, но мне так захотелось, чтоб она была опять молода и играла на фортепьяно. Гораздо позже, когда мы сблизились, однажды она сыграла, расчехлив инструмент. Боже мой, я никогда ничего подобного не слышала.

Она играла по памяти без нот малоизвестное сочинение Кити Мещерской, своей родной тети. Но то счастливое время уже не воротишь. И она научила меня слушать музыку ладонями, как антеннами. Надо развернуть руки ладонями вверх, растопырить пальцы как антенны и почувствовать вибрации музыки.

Время, как ни крути, тянется медленно и томительно, а вдобавок еще и эти постоянные мяуканья усатого рыжего соседа раздражают не только меня, но и мою милую Надечку. Ах, эта Надечка. Как я ей обязана. Но что я ей могу дать, кроме своей признательности, а она этому рада. Ведь у нее совершенно никого нет. Она любит слушать мои сны и мои бредни. Иногда мне кажется, что она такая же ненормальная, как и я.

Пытаюсь осмысленный монолог написать в свой дневник после посещения этой удивительной старушки и ее Сиротки. Я одновременно пытаюсь быть и кошкой, и старушкой, и Сироткой, и княжной. А я и есть Сиротка. Сама себя назначила и возвела в ранг Сиротки.

Потому что папа и мама меня не понимают, сестра Ася не понимает, Дима и Сережа чуть-чуть понимают и не лезут в душу с вопросами. Дима и Сережа – двоюродные братики, Сергей старший, уже в одиннадцатом классе, а Дима только в девятом, а я в седьмом. Ася – в пятом.

Если бы сегодняшняя ситуация с новым знакомством случилась со мной 3 года назад, то я бы:

– рассердилась;

– развернулась;

– ушла;

– не поглядела бы;

– не жалела;

– не думала;

– презирала;

– не восхищалась.

А сейчас не рассердилась и не развернулась. Пригляделась и не пожалела. Долго думала без презрения и восхитилась. Меня никто и никогда на «вы» не называл. Только Надежда Мещерская. Никто ко мне выказывал такого искреннего интереса, как она к моей душе, к моему внутреннему миру, без посягательства на мою личность. Она проницательно проникает внутрь меня своим взглядом и ничего не спрашивает. Просто угадывает мое состояние и говорит:

– Левый шкаф, вторая полка, рапсодия номер 6.

В следующий раз посмотрит на меня, наклонит голову вправо-влево, изучая, и молча сама достает нужную пластинку – квинтет, Людвиг Шпор. Стопроцентное попадание в мое состояние. Как у нее это получается, я не знаю.

Поразительно, как диаметрально меняются взгляды. Наверно, я взрослею, и во мне появляется что-то новое, неведомое. Говорят, дети страдают за ошибки своих родителей. Но я не хочу страдать. Хочу радоваться, и чтоб ладошки не дрожали. Это мешает мне рисовать. Но сейчас я стала мудрее и терпеливей. Даже не узнаю себя.

Я научилась ладошками лечить свою больную голову. А душа и сердце стали более милосердны ко всем. В первую очередь, к любимым. Я научилась любить, ждать, терпеть, прощать. И не делаю при этом над собой никаких усилий. Крайне редко в моей жизни появляются новые люди, новые знакомства.

Монотонный порядок – школа, дом, выходные, лето, Волга, каникулы – лишь изредка сбивается поездками с родителями в близлежащие провинциальные городишки с колокольнями, рыночными площадями со всякими вкусностями. Две Надежды в моей жизни – это подарок судьбы. Надежда Мещерская и Надежда Александровна.

Надежда Александровна – мой преподаватель по живописи – назначила меня своим пресс-секретарем. Мне нравится больше – пресс-атташе. Секретарь – это при ее ноге, а атташе – это как бы не к ноге, а представитель на всевозможных выставках, форумах, встречах. Писать-то я умею, еще тот спамер-блогер, но для Надежды Александровны писать – одно удовольствие. А еще лучше записывать ее мысли как свои и потом хвастаться в компании. А вы знаете, что – далее закатываешь глаза к небу – Гала вытворяла с Сальвадором. И что? Лица и глаза у девчонок округлялись, как тарелки антенн 5G. Она, она, она насиловала и подавляла его волю. Он был ее рабом, выполнял все ее капризы. И что? А то, что иначе он бы не стал Дали, если бы не Гала.

Или вот этот перл Надежды Александровны. Теперь он стал моим перлом. Девочки, раскрепощайтесь. Дайте волю чувствам, как Серебрякова с прозрачной душой. Станьте ремесленником, как Мухина. Накачайте мускулы, как Айдан Салахова. Что-нибудь в себе накачайте, если хотите, чтобы не вас покупали на панели, а покупали ваши картины в дорогих салонах. Я и тренирую в себе мастерство, оттачиваю стиль, авторство. До изнеможения. Для чего?

Так они же все стоят у меня над душой. Толпами приходят ночью. Куда ни посмотри – рожи, лица, глаза, руки, ноги, как у Босха. Из-за них я уснуть не могу. Из-за них я загремела в эту «Детскую Кащенко», так у нас называют между собой пациенты эту больницу. После месяца лечения у меня перед сном рожи по вечерам стали исчезать. И появляются очертания лиц и улыбок. Красивые лица. Знакомые и приветливые. Добрые и умные.

Хочу расстаться навсегда с рожами, которые меня довели до болезни. Уже не толпы просят, а одинокие личности: «Меня рисуй». За ним второй робко: «Меня нарисуй». Этюдник весь забит набросками. Надо посчитать, сколько их в неделю, в месяц, в год.

Если бы по 100 рублей за каждый, то, наверно, тысяча этюдов за год есть, сто тысяч в год. Неплохая рента для начинающего художника с диагнозом «биполярное расстройство». Интересно. А сколько Пикассо в год делал, или Дали. Или Салахова. У них тоже биполярное расстройство? Художник Иванов сошел с ума.

Или вот из Википедии. Академию художеств известили из полиции, что «при части содержится сумасшедший, который говорит, что он художник Павел Федотов». Его поместили в частное заведение для страждущих душевными болезнями венского профессора психиатрии Лейдесдорфа, где он бился о стену головой, а лечение заключалось в том, что его били в пять кнутов пять человек, чтобы усмирить. У Федотова были галлюцинации и бред.

Не бейте меня кнутами. И не прикасайтесь ко мне. Надо будет нарисовать «Биение кнутами». Я же это нигде не видела, даже на просторах интернета. Наверно, там много крови. Крови я не боюсь, но боль терпеть не намерена. Нет, не буду рисовать «Биение кнутами», лучше нарисую «Сердце-биение». Как бьют по сердцу больно, и оно сжимается, щемит и останавливается.

Иногда я чувствую, когда засыпаю поздно за полночь, что оно вот-вот остановится. Но мама говорит, что это болезнь не сердечная. «Душу надо лечить и мозги», – считает папа.

Диагноз у меня не окончательный, но ремиссия есть. А еще доктор говорит, что я живу в придуманном мире и мне надо вернуться в реальный мир. У меня была классная компания на первом моем этапе лечения в больнице, и я начала больше читать интересных книг.

Мне даже стало любопытно с подачи деда прочитать школьную программную литературу за седьмой и восьмой класс. Мне нравится учиться. Я не устаю и могу запоминать огромные объемы информации. Например, мне очень просто запомнить большое количество дат, просто пробежавшись по ним глазами.

Я всю жизнь так учила стихотворения: прочитывала один раз, выходила к доске, рассказывала и садилась обратно. Это остается надолго и очень помогает. У меня бывают безумные идеи. Сделать прозрачный экран, чтоб ко мне никто не прикасался. На перемене, на физкультуре, в транспорте. Так, чтобы их током ударило, если они ко мне прикоснутся. Не прикасайтесь ко мне. Ваша кожа воняет.

Врач говорит, что это искаженное представление о своем теле и концентрация на собственном уродстве. До этого момента я жила, и все было в порядке. Не могу сказать, что считала себя безумно привлекательным человеком, просто меня это вообще не беспокоило. Потом я вдруг решила, что поправилась, и на этой почве начало происходить что-то странное.

Сначала я стала очень много времени проводить перед зеркалом и совершенно маниакально себя рассматривала. Я старалась не есть, но потом мне стало казаться, что дело не только в весе, что у меня очень странное лицо, похожее на пластилин, и что у меня ужасно странная мимика и во время речи появляются какие-то морщины и складки там, где их не должно быть. Мне мерещилось, что у меня нечеловеческое лицо, что моя внешность не просто некрасивая, а какая-то ненормальная, что у меня странно движется рот, странно расположены зубы, что все мое лицо какое-то скособоченное.

Все эти вещи очень трудно описывать словами, потому что в обычном состоянии человек не переживает эти эмоции. Не то чтобы мне казалось, что я животное или какой-то монстр – просто ощущала, что все мое лицо и все остальное сдвинуто непропорционально, как у Квазимодо. Я начала летом заматываться шарфом, потом мне стало казаться, что когда я иду по улице, люди говорят, что я очень уродливая и что они не могут на меня смотреть. Мне мерещилось, что все пальцем в меня тычут и посмеиваются. Например, я думала, что бедра у меня большие, и я начала перетягивать себя ремнем, потому что мне казалось, что я стала толстая.

Нужна большая жажда внимания, желание быть замеченной и находиться в центре событий. Это не так, как у нарциссов, которым нужно одобрение, нужно быть лучшими, самыми прекрасными и восхитительными. Мне вообще не важно, восхищаются мной или нет. Я все очень сильно драматизирую. Любую маленькую проблему я довожу до масштабов глобального ужаса и катастрофы, сама же от этого страдаю и ничего не могу с этим сделать. Все мои чувства и ощущения очень сильные — или же у меня вообще нет никаких эмоций. В моей жизни существует только черное и белое: если я люблю, то люблю до потери пульса; если ненавижу, то настолько, что человеку вообще лучше ко мне не подходить. И это очень тяжело.

У меня нет полутонов и полунамеков. Где-то есть пятьдесят пять оттенков серого, но я это не видела, только слышала. Ни одного оттенка серого во мне нет. Вот это белая сторона души, вот это черная полоса. Я внутри полосато-контрастная зебра, млекопитающее, живущее в джунглях, свободное животное, которое хотят съесть на обед всякие крокодилы и львы. Но большинство окружающих меня – это мирные антилопы, газели, верблюды, слоны.

Я люблю сравнивать людей с животными. Или с грибами. Этот «чел» похож на белый гриб. А тот – мухомор. Если поделить на съедобные и несъедобные, то в одной корзине будет доверху съедобных грибов-людей, а в другой корзине мухоморов и ядовитых грибов-людей на дне малая толика. Не подбираю я их – прохожу мимо. Я кожей чувствую токсичность.

Двух мальчишек из параллельного класса я чувствую на расстоянии, что они токсикоманы, и обхожу их стороной. А хороших и умных забираю в свою корзину памяти, разговариваю с ними, хотя они меня даже не знают. Я люблю строить диалоги в уме с теми, с кем бы мне хотелось подружиться. Надежда Александровна в очередной раз нас, «юных манагеров», озадачила новыми современными именами. Я запомнила имена и начала искать контенты. Катрин Ненашева – Москва, Анастасия Лисютина – Красноярск, Ольга Сапрыкина – Тверь. Екатерина Быстрицкая, Галина Карунина.

С Катрин Ненашевой Надежда знакома и обещала ее пригласить к нам в студию. Остальных художников я нашла в интернете. Да. Мне надо еще многому научиться, прежде чем я стану таким художником, как одна из них. В корзину мою аккуратно всех сложила, чтоб не помялись их приятные лица. Мне нравится скульптура в последнее время. Пойду к деду в мастерскую, буду ваять и лепить. Живопись легче и проще.

В скульптуре пальцы и руки болят. А они и так у меня слабые. Пальцы иногда дрожат. Я их разминаю. Мои пальцы – это мои антенны, они очень чувствительны к моей собственной боли, а с некоторого времени и к чужой боли. То Ася меня попросит, то Полина, то мама, чтоб я своими ладошками помассировала им виски. Мне нравится, когда мама разминает мне окоченевшие пальцы.

Интересно, а дала бы я кому-нибудь разминать мои пальцы, кроме мамы. Ну, например, мужчине, незнакомцу или мальчику из художественной «одаренной школы». Между собой мы ее называем «Одаренка». Здесь есть одаренные мальчики. Вон тот. Он не стал бы массировать мои ладошки. Какой-то щуплый. Надо писать пресс-релиз срочно Надежде. Я незнакомка для самой себя. Я себя не знаю. Знаю, но поверхностно. И это очень утомительно – знать себя досконально. Лучше быть в неведении и не копаться в себе.

Самокопание и самоедство не есть самые лучшие качества души, так говорит Надежда Мещерская. Я опять летала во сне как наяву. Уж не помню, в который раз на воздушном шаре. Ах, этот шар, шарик, шарище, шаричек. Улететь бы и не вернуться. Такой лунной ночи в моей жизни еще не бывало. Эта весенняя майская ночь навевает свои чары и рой мыслей, воспоминаний и ожиданий, и они томительным бременем ложатся на мою душу.

Я опять влюбилась. Влюбилась в эту Надежду Мещерскую и в эту кошку. Они еще не знают, кто я. Я люблю летать с шарами. Особенно по ночам. А днем иду к Надежде и рассказываю, как я летала. Ей нравятся мои бредни. Особенно про ангела она любит слушать, и про своего ангела-хранителя она поведала мне тайну. Как ее трижды ангел хранитель спасал от неминуемой смерти. В Гражданскую войну от расстрела, во Второй мировой войне от бомбы и уже в мирное время, ее чуть-чуть не убил шлагбаум, когда она переходила железнодорожный переезд. Человек рождается для полетов с ангелами, как искры, устремляющиеся ввысь. Где-то я это прочитала. Расправив крылья, усилием воли сначала отрываешься от земли и летишь очень низко с единственной целью: заглянуть в окошко чужого дома.

Жильцы тебя не видят, потому что ты за окном и не жужжишь. Почти как Карлсон, но он жужжал. А ты тихонько летишь над самыми крышами домов. И привлекают внимание именно красные крыши, потому что там настоящая жизнь кипит. И люди там настоящие. И не любопытные. Не лезут с вопросами. Всеми фибрами души хочу поселиться в одном из домов с красной крышей, но меня гонят вперед любопытство и жажда новых встреч, с новыми незнакомками и незнакомцами. Они не такие как все, они из другого теста, из других тканей сотканы. С одним из незнакомцев я так близко подружилась, что он стал являться мне постоянно, и я пыталась записать наши диалоги. Но слова убежали, а образы остались, и некоторые из них нарисованы мной как наброски.

Как-нибудь нарисую в перспективе дома, кучу домов с красными крышами, уходящими в даль, и над красными крышами летит этот милый незнакомец. Может быть, трубочист, а может быть, просто мальчик-брюнет из соседнего двора. С незнакомцем я поднялась в полете выше деревьев и даже к облакам. Но там страшно.

Побывав высоко в воздухе, проболтавшись на высоте низких облаков в корзине воздушного шара, я трогала облака руками. Это состояние мне нравится, и я искусственно пытаюсь его себе воссоздать. Это потом я начала летать выше облаков. Даже летала на космическом корабле, но в более осознанном возрасте «вумен». А в переходный подростковый период моя предельная высота – облака.

Но хотелось выше, в стратосферу, а физиология не пускает, и слаборазвитые девичьи мозги недостаточно воображают, как там, в невесомости и в космосе. И мозг мой как будто для контраста опускает меня под землю. И если в воздухе мне было очень, очень хорошо и хотелось выше-выше-выше, то казалось, что при нахождении под землей будет неуютно, давяще и неожиданно. Там оказалось совсем не страшно и не давяще.

Хорошо и уютно даже в полной темноте, именно так мне больше всего и понравилось. Конечно, не тогда, когда ты потерялся в этих лабиринтах и не знаешь, где же искать выход, а когда, выключив фонарик, сидишь в тишине и в темноте. И вглядываешься в них, прислушиваешься к возникающим внутри тебя ощущениям –удивительное чувство, которое можно испытать только там, глубоко под землей.

А висящие кверху ногами спящие летучие мыши на потолках – это просто чудо, особенно их мелкие пальцы на лапах, мохнатые спины, сопящие носы и торчащие уши, хотя, наверное, проснувшиеся и летающие, они представляют собой менее приятное зрелище. А еще –передвигаясь по тоннелям, я в какой-то момент попыталась почувствовать себя червяком, живущим в земле. И вот куда-то ползущим по своим червячным делам радости мало от таких представлений, конечно.

Куда приятней ощущать себя парящей в воздухе птицей, но именно в таких подземных условиях червячность представляется очень натурально и познавательно, что ли. Теперь из троицы воздух – земля – вода осталась неохваченной только вода. Самое неприятное для меня, потому как, несмотря на свой водный знак, воду я не люблю.

Все лето провожу на Волге. Но для полноты ощущений погрузиться в водные глубины хотелось; быть может, там так же, как и под землей. Вдруг мне неожиданно понравится? Но огонь мне ближе, чем вода. Спасибо Наде за этот подаренный праздник жизни. Эта пирамида из колечек произвела на меня прямо-таки окрыляющее впечатление.

Это не преувеличение и не очередная интрижка. Уж в этом-то я разбираюсь. Ладошками и пальцами обхватываю это кольцо, которое величиной как медаль из папиной коллекции. Но медаль расширяется и не помещается между указательным и большим пальцами. Мои ладошки увеличиваются вместе с кольцами. Какое-то испытание.

Я должна удержать эту тяжеленую биту между двух огромных пальцев, иначе, иначе, иначе она опять увеличится и не поместится между правой и левой рукой. Очень тяжело уместить весь шар земной между двумя ладонями. Но я знаю, уверена, что даже на вытянутой руке одной ладонью удержу весь земной шар.

Кружочки, биты, кольца изо льда и огня обжигают ладошки, вырываются, скользят, не помещаются, исчезают, жонглируют мной. Как будто я размножилась на эти падающие и скользящие биты. И сверхзадача моя – остановить ритм обхвата бит, чтоб зафиксировать хотя бы одну из них, и чтоб пальцы перестали дрожать. Полина говорит, что я иногда дрожу, когда мы встречаемся. Я не замечаю. А она из вежливости молчит.

Надо посмотреть на себя со стороны, в зеркало или в гаджет. Мама говорит, что у меня привычка – быть лохматой и пальцами разглаживать распущенные волосы. Надо посмотреть на себя со стороны, когда я ем. Я что, волосы свои ем? Я что, грязными пальцами разглаживаю волосы? Мне нравятся мои распущенные локоны, они как панцирь меня защищают от дурных и глупых. От любопытных.

Мне же надо иметь свое личное пространство, даже находясь в толпе родственников. Нет, они хорошие, добрые. Но зачем стоять над душой, зачем лезть в душу, копаться в моем копании, смотреть на меня как на оглашенную. Я не предмет изучения. Я другая. Они не знают, что я из другого мира, где мне хорошо.

* * *

…Явно перепутали адрес получателя, но вдруг я почувствовала себя героиней чужого романа, и так захотелось прикоснуться к чужой жизни, побыть кем-то иным, а не этим существом без пыла и страсти, с комками комплексов, с депрессией и бесконечным копанием…

…Вы похожи на Аэлиту, а еще вы похожи на саму себя, и в тысячу раз лучше и прелестней Аэлиты, Лолиты, и Аси. Так же, как и вымышленная арфистка из моего романа. А вы настоящая, живая, не придуманная. Если б не вы, я бы опять вас себе придумал. Каждая девушка неповторима, в ней целый мир. И за одну настоящую, живую я бы отдал всех героинь вымышленных.

Мы придумываем себе героев, страстно стремимся подражать им и забываем, что душа наша – это пластичная глина. Что мы вылепим из нее, то и получится. Наши пальцы, руки, воображение, сила духа лепят нашу душу. И получается либо греческая амфора с благовониями, либо ночной горшок, либо египетский сосуд с манускриптами. Себя слепить – это труд и талант. Чаще всего мы есть то, что из нас вылепили мама, школа, друзья. Ну, может быть, еще учителя.

У меня были прекрасные учителя. Частные, не школьные. Они меня лепили. Потом их не стало. Но я счастлив, что они у меня были. Теперь у меня свои ученики. Передаю им частицу своей души, знания и опыт. Когда ты отдаешь, не превращаешься в смердящее болото, а становишься источником с постоянно свежей, чистой, питьевой водой.

Когда меня пьют, я восполняюсь, когда я в застое – ничего не восполняется. Хочу вам отдать весь пыл души и выспренные чувства, даже самые сокровенные. Это так хорошо – отдавать все, чтоб получить вашу улыбку и одобрение. Я в вас влюбился с первого взгляда, вы такая воздушная, романтичная, как из моей мечты. Ух. Аж самому смешно стало от такой длинной тирады и умствований с утра. Милая, доброе утро, не слушай меня, ворчуна. Читай, улыбайся, наслаждайся, впитывай. Не всем это дано. Ты талантливая девушка. В смысле полноты жизни. И в смысле кайфовать жизнью. Не упускай ни одно мгновение.

Доброе утро, сладкая…

Как жаль, что я не знаю ни имени автора, никому это письмо написал таинственный незнакомец. Но утром пришло мне такое смс. По ошибке.

***

Каждый человек – это огромный мир. С несметными сокровищами, спрятанными в потаенных уголках его души. Нужно только время и условия, чтобы раскрыть их даже для себя самого. Человек изначально содержит в себе всю необходимую информацию, все необходимые навыки и способности. Он умеет все. И знает все-все, что помогает ему жить и двигаться вперед.

Мне кажется, что человек не получает знания извне. Он открывает их в себе. Однажды, работая над какой-то проблемой, он вдруг понимает, что это нужно сделать именно так и не иначе. Я уверена – мы не накапливаем опыт и не становимся мудрее с годами. Мы просто учимся использовать внутренние ресурсы. Открываем заветную дверцу своей души и удивляемся: «Господи, да я ведь это уже знаю».

Я почему знаю, что Шарлотта Бронте была сумасшедшей, как и ее герои – Джейн Эйр, Грейс Пул, Рочестер, Берта. Или сумасшедший юный Вертер и Шарлотта. Или Дмитрий Нехлюдов и Катя Маслова. Ну не может аристократ полюбить простолюдинку. Не может, и все. Я знаю. А Толстой не знает. Так же как я знаю, что если человек слепоглухонемой, то это не значит, что он сумасшедший. Недавно прочла в Википедии, что была такая женщина – писательница слепоглухонемая, ученый Ольга Скороходова. Это я понимаю. Это не сумасшествие. Она не псих. Представляю, что я слепоглухонемая, ничего не слышу, ничего не вижу, ничего никому не скажу. Буду читать пальцами.

Я и так читаю пальцами – картины, людей, природу. Люблю, закрыв глаза, выставить ладони и принимать сигналы из вселенной. Вот я стану Эндерлин Гантенбайн, надену черные очки, и все подумают, что я слепая, и не будут меня стесняться. Начнут мне свои секреты рассказывать, я буду разгадывать их хитрости, никто ведь не догадается, что я зрячая. Заведу себе интрижку с Лили, как Гантенбайн, и буду манипулировать, писать им роли в сценарии жизни.

Ну, например, напишу роль Клары Берендеевой, а сама буду двойником титулярного советника Якова Голядкина из Достоевского. Они все хотят, чтоб я играла какую-то роль – паиньки, индиго, примерной, дисциплинированной, крутой. Все от меня чего-то хотят. Папа хочет от меня. Мама хочет от меня. Асе что-то надо. Учительнице надо. Что они все пристали? Не хочу и не буду тем фантастическим существом, которого они себе вылепили в своем воображении из меня. Лучше напишу. Бумага все выдержит. А уши у них завянут, если я им начну говорить про себя настоящую. Но скорей всего, не начну говорить. Им.

А Надежде и Сиротке скажу. О своих снах, о своих дневниках. О своих картинах. Я погружаюсь в свои картины, как в сладкую вату. Они меня обволакивают. Дома, крыши, деревья и птицы – я к ним прикасаюсь, глажу облако пальцами, дышу морозным воздухом. Потому что я эту картину знаю, она всегда была во мне. Я ее просто достала из памяти. В голове много картин – жизни не хватит все нарисовать. Я опять тихонько отрываюсь от земли и поднимаюсь тихонечко на уровень окон первого этажа дома с красной крышей, но любопытство берет верх – еще поднимаюсь на уровень окон второго этажа, где настоящий герой моего романа ждет меня, а может, и не ждет.

Я вожделенно ищу его глазами, вот появляется его силуэт с голым торсом, он такой мускулистый и не видит меня, и это так сладко – видеть, чтоб тебя никто не видел. Задерживаюсь у его окна, но романтические приключения меня ждут и на уровне окон третьего этажа. Тихо, чтоб не вспугнуть, заглядываю в окно в поиске своего нового романтичного героя, в которого я влюблюсь до потери пульса и до изнеможения.

Я вся напряглась от ожидания страсти, задрожала и прильнула к окну, чтоб отдаться своей мечте. Я люблю рисовать крыши домов с окнами, таких картин у меня много. Потому что это мои ночные путешествия с ангелом и в одиночестве инкогнито. Инкогнито мне больше нравится, так как я могу быть грязной и не стесняться своих низменных фантазий. Их не так много, и я их гоню от себя, но они все равно возвращаются и роятся в моем воображении, и мне самой стыдно за себя и за свои фантазии.

Порой эти фантазии появляются в самом неожиданном месте и в неподходящий момент. В классе. В папиной машине. На уроке рисования. Если они появляются на уроке рисования, то это положительно влияет на результат моего творчества. Картина получается живая и эмоциональная. Прямо шедевр. Наверно, у всех художников так.

Шедевры создаются на гормонах счастья: серотонине, окситоцине, дофамине и эндорфине. Интересно, это такая таблетка серотонин, раз проглотил и на тебе счастье. Больной, проснитесь, вам пора принимать таблетку окситоцина, а то у вас счастье кончилось. Нюта, что-то у вас вид несчастной и затюканной барышни, как будто вас никто не любит, выпейте таблетку дофамина. Нет, лучше две сразу пейте, и будете удовлетворены полнотой женского счастья. А эндофрина таблетку пейте, когда все, конец, бессилие и пустота.

Тушите свет. И вносите покойников. Свет не мил. Никто не любит, и хочется червяков поесть в саду назло папе и маме. Тогда пей, Нюта, таблетку эндорфина. Но врач мне сказала, что это мои фантазии, и нет таких таблеток. Это гормоны счастья сам организм вырабатывает. В момент наивысшего эмоционального подъема.

Когда рисуешь – все гормоны счастья у тебя сами выпрыгивают из карманов и из ушей. А они еще и рожицы строят мне: серотонин, окситоцин, дофамин и эндорфин. Обязательно их нарисую и выставлю в галерее современного искусства. И стану знаменитым художником. Интересно, это слово от термина «худо»? Ну точно про меня. Худоба худоумной и худокровной Нюты и худорукие художества ее худосочные. Это мой автопортрет. Я как-нибудь себя нарисую и назову ХУДО.

Дедушка и подружка Поля как сговорились – иди в Союз художников, в секцию юниоров, и будут тебе персональные выставки. Сегодня я села перечитывать свой дневник и наткнулась на опус учительнице рисования Надежде Александровне. Неужели это я писала? Дело в том, что она дала нам задание изложить свои мысли по поводу Союза художников-юниоров. Я не знаю, в чем заключается работа «Союза», знаю только, что обычно люди-члены (многочлены) сидят на выставкоме, устраивают вернисажи, включая самые солидные экспозиции: областные, всероссийские и международные.

Знаю людей, которые там волею судьбы оказались. Скорее всего, вы и сами знаете, откуда у меня столь эмоциональное восприятие всех этих разговоров, но на случай, если все не так ясно со стороны, постараюсь быть краткой, хотя не знаю, получится ли быть последовательной. Моя мама – архитектор. Пока я была в возрасте половинного недопонимания, знала, что мама довольно хорошо рисует, это всегда внушало мне чувство гордости и радости за все наше семейство, но, к счастью, не знала, каких трудов ей стоит все это творчество. В возрасте семи или восьми лет где-то на горизонте нарисовалось более-менее сближение с мамой, а за одно и с ее проблемами.

Вот тут я и узнала, что существует такая вещь, как «Союз». Сколько нервов. Раньше она все пыталась вступить в Союз архитекторов. Но с каждым разом как результат этих попыток я слышала лишь расклад характеристик каждого «члена», причем весьма неодобрительный и довольно-таки исчерпывающий. Пока я металась по школам, думала, что обязательно буду человеком творческой профессии.

Когда оказалась в «одаренной» школе, мама мне сообщила, что никакой дороги, кроме художественного училища, мне в жизни нет. Сначала я очень сопротивлялась, но потом решила – это мое. До момента поступления я создавала детские рисунки. Мама меня тщетно пыталась заставить готовиться. Того, что дают детям в художественных школах, у меня не было абсолютно. Наверное, сыграл роль страх подвести маму и самонадеянное «да неужели я – и не смогу». Неизвестным чудом, прямо на экзамене, до меня дошло, как необходимо строить предметы конструктивно.

А когда я опоздала на собеседование, и куратор меня послал к директору забирать документы и уносить ноги подальше от училища «одаренных», дух противоречия решил, что я непременно должна остаться. В первой четверти из «одаренных» и отмеченных каждый как мог старался мне напомнить, что моя мама рисует замечательно, а я ни бельмеса ни в чем не смыслю, и что меня сюда «запихнула» мать.

Конечно, вы наверняка уже подумали, что действительно, такие подробности совершенно никаким образом не являются связанными с темой «вроде сочинения». Поступила я по доброй воле. Научилась рисовать сама, если можно сказать, что научилась. Никогда не привлекала маму к вопросам своего обучения. Где-то на второй год «одаренной школы» я стала активно внедрять себя в художественную среду нашего района.

Когда речь заходила о маме, а появлялась она там раза два, лица говорящих «членов» вдруг делались удивленными при упоминании о подвальной мастерской в нашем районе. Лучше бы эта подвальная мастерская и не подваливала к нам, так как из-за сырости хранимые акварели сгнили, а рисовать там никто не собирался. В конце концов, ради нас, детей, она устроилась на «нормальную» работу с детьми и теперь сходит с ума от бесконечных проектов спорткомплексов, размножающихся, как клопы в диване.

Я чувствую себя более чем виновато. Хотя бы попытаться там найти менее лицемерных людей. Я помню, как она таскалась с работами туда-сюда, когда ей специально не называли конкретных дат сдачи объекта и когда она сидела и, обессилев от этого, плакала, придя домой, и говорила, что ее работа доконает. Писать это невозможно без слез, как и думать об этом. Она устала. Если бы я имела на нее хоть какое-то серьезное влияние, я бы сказала: бросай нас, мы выживем, скорее спасай свои проекты. Я тоже, кажется, уже не могу выдерживать ее проектную нагрузку как архитектора.

Серьезно думаю бросить живопись, но пока держусь, так как не до конца излечилась. Это скорее безвыходность и желание реализовать те задумки, до которых сама еще не доросла. Хорошо, что я себя вроде застраховала от полного онемения тем, что худо-бедно пытаюсь сплавлять свои мысли и чувства на бумагу. А самое страшное, что у меня отсутствуют как чувство композиции, так и музыки стиха.

Так что проклятый «Союз художников» со всеми его «членами» сейчас меня беспокоит сравнимо с самой безразличной вещью на свете. Я ненавижу, когда над моими самыми дорогими картинами жестоко издеваются, разглядывая их и критикуя. И вижу, что некоторые работы действительно слабы. И каждый раз прошу их не выставлять ради галочки, ради того, чтобы участвовать, но разве им запретишь, если они грант-получатели.

Для меня это сравнимо с тем, как если бы мне показали чучело родного человека. Вроде и есть он, а жизнь отсутствует. По поводу моего анти-творчества и упреков в том, хочу сказать, что намерена учиться ходить сама. Мне не нужны ходунки. Время еще не настало вставать с коленок, прекращать ползать и пытаться делать шаги. В этом плане мои ноги слабы и не вынесут никаких подвижек, кроме движения вниз. У меня иной раз складывается впечатление, что вы ползущую меня пытаетесь подгонять.

При огромном уважении и любви к вам, я все же не люблю, когда меня пихают в спину. Осталось сказать словечки по поводу моего желания либо нежелания жить и творить. Если мне Бог на душу положит любить до остервенения родные конаковские просторы и весь тверской люд, то я непременно оставлю свои труды и свои кости на этой земле. И, поверьте, коли я стану жить и творить здесь, мне будет абсолютно наплевать на всякие там «Союзы» и на их «членов». Ни в коем случае не посчитайте это все фамильярным, я правда стараюсь, как могу. Просто раньше я все мысленно жалась к вам, пытаясь после какого-либо приватного разговора приобрести идею или понимание чего-то, что помогло бы мне реализовать себя. А теперь вот поняла, что это ни к чему меня не приведет.

Привыкла я, что ли, к слабеньким, но своим мыслям, чувствам, представлениям. Я умываю руки и уношу отсюда ноги. От Союза художников-юниоров. От настоящего счастья глохнешь, шалеешь, бродишь эдакой Алисой в зачарованном лесу с преглупым взглядом и со смешным рыцарем на голубом коне, изрисованном горами Геленджика. Как бы это описать парой штрихов. У меня много картин, но Геленджика нет. Хотя он и мой город, в котором я проводила свое счастливое детство с папой, мамой и Асей. Надо по памяти нарисовать горы, рощи, дома и крыши Геленджика. Помню обрывки и клочки, картины и вспышки. Например, собирая в четыре утра чемодан, обнаруживаю свой мокрый новенький купальник в красивом мусорном ведре нашей летней квартиры. В нем запутались какие-то деньги.

Или клочки воспоминаний, например. Мы выходим из папиной машины почти ночью, идем в бар придорожного отеля. Мама заказывает мне горячий чай, на меня из тумана выплывает дивной красоты фортепиано. Открываю крышку, на ощупь играю самое глупое, что приходит в голову, помню плохо, а играю еще хуже. Импровизирую, звуки фальшивые и совсем не те. Только два класса музыкальных прошла. Кое-как возвращаюсь в исходную тональность, быстро закрываю крышку, смущенно возвращаюсь к нашему столу.

Мама одобрительно кивает. Это она меня забрала из музыкальной школы, когда я заболела. Подходят какие-то люди, спрашивают, что это было и кто композитор. Я на голубом глазу уверяю, что это был полонез Огинского. И больше играть не в состоянии. Кажется, не верят. И правильно, как доходит позже, это было «К Элизе», хоть и в новом звучании. Слух-то у меня есть. Нет времени заниматься, Ася за меня и за себя играет. Пока она во втором классе музыкальной школы и играет лучше меня.

* * *

У нас на Волге в Загорье есть три заветных места. Это наши тайники. Секретные места. Старая ферма – руины, забор кирпичный, старый клен на углу и развесистый каштан. Как бы на виду, но он таинственный, там даже колодец пожарный есть засыпанный. Здесь мы любим страшные истории рассказывать.

И здесь взрослые иногда собираются, так как этот перекресток, некогда людный, стал заросшей тропинкой для дачников и отдыхающих. Второе заветное место – «малинник у заброшки». Дом заброшенный, забор поваленный, а вокруг полно дикой малины. Когда-нибудь этот лакомый кусок земли кто-то купит. А пока эта «малина» наша. Нас тянет сюда как магнитом. Не только потому, что малина, а еще потому, что мы рисуем в воображении картины, а кто здесь жил, а где они теперь.

Никто, даже старые деды, не помнят, кто здесь раньше жил. И глядя на пустые окна и выбитые двери, удивляешься быстротечности времени. Мы любим фантазировать и представлять чужую жизнь в своем воображении. Нам кажется, что чужая жизнь во сто крат интересней и насыщенней, а своя собственная – пресная, вялая и сухая, как вобла на ветру на Волге.

Третий тайник – чердак нашего старого дома. Туда неудобно залезать. Но там есть пятачок метр на метр, на котором мы как раз все помещаемся и тусуемся. Особенно в летнюю грозу. Лаз наверх маленький, лестница прислонена далеко от лаза, так что надо цепляться руками, ноги повисают, потом одной ногой найти опору и второй себя поднять на чердак.

Так друг друга мы и заталкиваем в лаз на чердак старого дома. И пережидаем грозу. Кричим маме: «Мам, воды. Мам, чипсы. Мам, плед». Пока маме не надоест, и она перестает удовлетворять наши «хотелки» и фантазии. А фантазий у нас много. Особенно у Аси. Она самая маленькая и жмется между мной и Витей так, чтоб не упасть в лаз. Один раз чуть не упала, но Дима среагировал быстро и схватил ее за руку. Там я и сочинила свое первое свидание. Очень уж хотелось всем рассказать и прочитать, но оставила при себе.

Первое свидание обычное

Я шла на свидание с Дени, как на обычную встречу, чтобы получить книгу, которую он обещал подарить. Никакого волнения от встречи, никаких страхов по поводу того, как я выгляжу или о чем мы будем говорить. Ничего подобного я не испытывала. Просто деловое свиданием поздним утром около двенадцати, между прочих дел в летний зной на даче. Воображаю картину своего второго и третьего свидания.

Встречи, размышления, копание в себе, что же я хочу на самом деле? Как донести до него, сидящего рядом, что не просто я гирлс, вумен, а личность. Я не буду останавливаться на анализе опыта первого свидания. Сейчас это выглядит как настройка инструмента перед настоящей игрой. Когда перебирают все струны, прислушиваясь к звучанию каждой. Я перебирала в уме десять вариантов своего первого свидания. И все они никчемные, комичные, дешевые, водевильные, базарные, «выпукло-вогнутые». Потом переставала воображать и пошла на первое свидание.

Место действия – причал, набережная Волги. Густые деревья и густой камыш отделяют наш причал от любопытных глаз, только с лодки можно нас увидеть. Он начал удивлять меня с первого же мгновения. Уверенно подошел, не раздумывая.

Поцелуйчик в щечку, как давно знакомого человека. И потом, после недолгого, сумбурного общения, он прочел мои мысли. Сканировал меня. Что-то произошло в то мгновение, когда он меня обнял за талию. Я бы согласилась и на более страстные прикосновения, но его что-то удерживало. Я еще не знала, что у него строгое пуританское воспитание с немецким укладом жизни. Свидание было коротким. Минут двадцать.

Но потом последовала смс-атака, которая заставила меня по-другому взглянуть на него, на себя и на нас вместе. Я узнавала его по сообщениям. И продолжала удивляться глубине его души, полету мысли, стремительности развивающихся отношений двух ищущих и жаждущих людей. Меня не покидает мысль о том, что этот Дени, раскрываясь перед девушкой, дает ей право на выбор.

Он умеет любить. Он хочет любить. Он готов научить меня любить. Он, как водопад бурлящий, могучий, искрящийся, обрушивается на меня со всей своей силой, потому что не может иначе, не умеет по-другому. Заставляя восхищаться силе, радоваться чистоте. Готова ли я поверить? Хочешь ли впустить в свою душу любовь?

Я сделала свой выбор. Потому что сама стремилась к этому, готовилась, искала. Заглядывала в чужие окна с красной крышей. И полилась музыка, зазвучал инструмент, имя которого – душа. Душа поет, потому что к ее струнам прикасается маэстро.

Каждым своим словом, каждым движением. «Это только начало, – говоришь ты мне. – Но это будет нелегкий путь», – предупреждаешь. Я размышляю над тем, как сделать этот путь вместе радостным, чтобы пройти как можно дальше, открывая в себе все новые и новые дверцы, возможности, резервуары. Ведь каждая встреча с любимым человеком, событием, местом для меня не что иное, как ключик к моей неизведанной кладовой, открывая которую этим ключом я достаю оттуда новые мысли, эмоции, знания.

Что я открыла нового в себе? Что пытаюсь понять? Собой заполнив время и пространство, себя оставил ты во мне. Какое счастье, что ты появился в моей жизни. Теперь обращение «любимый» обрело плоть. Что я знаю о человеке, которому собираюсь довериться полностью, без ограничений и табу? Достаточно, чтобы влюбиться и невообразимо мало, чтобы поверить ему. Что он знает обо мне, кроме моих мыслей, которые я ему доверяю? А может быть, и не надо ничего знать. Строить свои отношения по-своему, по-новому.

Новое неведомое состояние полета, как во сне. Но я живу и летаю. Душа летит над лесом, над Волгой. Порхает как ласточка. Напишу диалог влюбленных в космосе. Она его любит, но он сухарь, и как бы она ему нравится, но он практик и логист, а она мечтатель. Симпатия есть, но близости нет. Признание в любви на околоземной орбите. А что? Надо продумать диалог до мелочей. Как такое название? Любовь на орбите. Орбита любви. Орбитальная любовь. Как-то плоско и банально. Но думать надо.

Сегодня мы были вместе. «Милый, любимый, единственный, заполнивший все во мне. Я не чувствую своих границ. Где заканчиваюсь я. И где начинаешься ты». Мне хотелось целовать тебя и целовать, но я боялась тебя. И себя. И еще я поняла, что мы не живем в настоящем, мы находимся либо в будущем, либо в прошлом времени. Мы побывали в Африке.

Ты уже вернулся с Мадагаскара. Сегодня мы были вместе. Где же настоящее? Как его мало. Одно мгновение, которое может превратиться в вечность. Если научиться дорожить им и тем, что имеешь в это мгновение. Зачем ты забрал у меня мой дом с красной крышей? Ты уйдешь в ад. А я уже давно в адском пламени.

Первое свидание неминуемое

Мы катались на SUP Board, а Сергей – старший такой затейник, что решил вдоль берега наперегонки гоняться с ветром, и чтоб мы гребли быстрее руками что есть силы. Мы и старались, даже самая младшая Ася гребла руками изо всех сил. Кто бывал на Волге, не мог не заметить, как быстро меняются пейзажи в зависимости от времени дня и погоды. Как на картинах Рериха.

То облака розовые, то они фиолетовые, рябь на воде может быть и синей, и зеленой. А луга, луга вдруг становятся золотыми, камыши то белые, то зеленые, то высохшие. Я же художник и все примечаю. Но ни я, никто из нас и не заметили, как внезапно из-за камышей выскочила «золотая яхта», так мы ее прозвали, когда лоб в лоб с ней столкнулись.

SUP Board легко выдерживал нас четверых, даже Вовка и Даша к нам часто присоединялись в купании и кувыркании, и мы были уверены в своем сап-борте как самом надежном спасательном средстве. Но когда мы на полной скорости врезались в «золотую яхту», все оказались за бортом, кроме Сергея, который вовремя схватился за веревки по бокам сап-борта. Я увидела тень, прыгающую в воду с золотой яхты, и через секунду чьи-то крепкие руки усадили меня на мягкое сидение яхты. Дима, Сергей, Ася уже были тут.

Я трусливая оказалась, и вся дрожала от испуга. Коренастый сверстник с черными кудрями укрыл меня пледом и усадил под зонтиком. Теперь, немного успокоившись, я разглядывала это чудо-произведение искусства. Много яхт побывало в Загорье, и нас ничем не удивить. Соседи знатные, богатые, крупные бизнесмены. Мы со всеми дружим, они с нами дружат, и мы часто катаемся на их яхтах. Но эта вся в золоте и латуни. Поручни, молдинги, штурвал, навигационные приборы – все блестит на солнце.

Сергей сразу стал изучать навигационные приборы и знакомиться с хозяевами яхты. Алик, хозяин, и его сын Дени похожи как два брата, клон и копия, только Дени пониже, а Алик повыше. Но через какое-то время они выровняются, подумала я. Пока Сергей изучал навигационные приборы, а он спец по навигации, мы начали болтать с Дени. О том, о сем.

– Я раньше вас тут не видела и яхту не видела.

– Мы первый год здесь отдыхаем.

– Откуда ты?

– Из Африки.

– Откуда-откуда?

– Никто не верит, но мы в этом году окончательно решили перебраться на Волгу. Ты не представляешь, как тяжело на солнце жить и дышать.

– И что там, в Африке, ты делал?

– Я ничего не делал, а вот мой папа делал. Нефтяные скважины бурил. Геологоразведчик.

– Ты тоже будешь разведчиком?

– Давай ты будешь моим гидом в этих местах. Ты же из местных. А я первый день здесь. Рассказывай и показывай нам.

– Это Сергей у нас спец. Он знает все точки координат на карте. – Они склонились над навигационной картой, и Сергей быстро определил точку, куда они направлялись. Оказалось, что это в заливе, в трех километрах от нашего причала, но учитывая, что здесь пять заводей, одна переходящая в другую, они заплутали и выскочили на нас из-за камышового поворота.

– Если привезете нас обратно, мы с вами прокатимся.

На том и договорились. Теперь я ближе рассмотрела Дени. Веселый, непринужденный, мой сверстник.

– Ты в каком классе?

– У нас в Африке другие классы. Если по русской системе и шкале, то я девятиклассник.

– И чему вас там учили в Африке?

– А, как и везде в пансионе русской миссии. Всему понемногу.

– Вот я художник. У меня есть профессия.

– У меня тоже есть профессия. Я спортсмен. И немного коммерсант.

Как мне потом рассказывал Дима, все было не так. Он говорит, что я была смущенная и у меня ладошки дрожали. Что я никак не могла согреться и молчала. И пила горячий чай из термоса, хотя светило солнце. А Дени рассказывал о нашей первой встрече совсем волшебную сказку. Что они с папой утром немного повздорили из-за ерунды и вышли на Волгу молча в недопонимании локации и в предвзятости друг друга. И когда они с нами столкнулись, я для Дени явилась как русалка с длинными волосами, а Сергей, Дима и Ася – как мои сопровождающие и свита из подводного царства. Ася совсем небылицы дома рассказывала, когда мы, возбужденные, ватагой пришли в дом.

– А мы катались на золотой яхте. Там принц и король нас встретили и угощали. Мы такие счастливые. Мы еще покатаемся. Они нас приглашали.

– Сколько раз вам говорить, не садитесь в чужую лодку, – сказал сердито мой папа.

– С нами Сергей. Он же взрослый. И одиннадцатиклассник.

– А Дени такой смелый, быстрый. Нюту нашу спасал и вытаскивал из воды.

– А где ваш сап? Не поломали его?

– Цел и невредим.

– В следующий раз предупреждайте, а то мы два раза вас искали на причале.

– Почему-то никто не взял с собой мобильник в этот раз.

– А название яхты-то вы запомнили?

И тут все начали вспоминать, что за надпись на борту была. Точно на английском языке и точно очень короткая.

Hope. Hore. Noah. Да. Точно. Ной. А почему Ной? Начали «гуглить» и искать.

Ной был человек праведный и непорочный в роде своем; Ной ходил пред Богом.

От сильных эмоций я завалилась спать раньше времени. И снилось мне. Я заглянула в чужое окно. Чуть-чуть. Только краешком глаза. Женщина, девочка, мужчина, кошка. Другое окно. Я порхала от окна к окну и кого-то выискивала глазами. Занавески, оконные пролеты, стекло, портьеры, шторы, карнизы, тюли, драпировки, кисти. Только мне не это надо. Мне лицо нужно. Его лицо. И вдруг я вижу его лицо. Это Дени. Не знаю, почему я так обрадовалась, но он показался мне спасительным ангелом в окошке. Он появился в очередном сто пятьдесят втором окне две тысячи двадцать пятого года в тайном уголке моего замирающего сердца.

Я боялась шелохнуться, чтоб не испугать его. Мы танцевали в огромном зале с большими окнами и зелеными портьерами. Мы шли по фарватеру на яхте «Ной», ветер развевал мои распущенные волосы, я чувствовала, что полет идет выше красных крыш, выше облаков, мы улетаем в стратосферу. Но на чем? Не могу вспомнить, на чем мы летели в космос. Пыталась вспомнить каждое слово Дени, но как-то не очень получалось различить слова, но лицо и улыбка были как наяву.

Сергей пробил в интернете яхту «Ной». Нашел исходные данные по вместимости, скороходности, мощности, и имя владельца нашел. Алик Миллер, миллиардер, владелец недвижимости «Загорье» Тверского района, Юрьево-Девичьего муниципалитета, яхт-клуб и спа-отель «НОЙ».

– Получается, это он хозяин строительства коммерческого жилья, спа-отеля и яхт-клуба?

– Получается, да.

– И получается так, что это он строит дорогу через наш дом?

– Да, бульдозеры уже расчищают рощу от деревьев.

– И наш дом стоит на его дороге?

– Ну, дорогу можно пустить и ближе к лесу, там много места.

– Но у них есть генеральный план.

Больничное

Водопроводные краны производили впечатление елочных игрушек – сверкающие, но ревущие. Один заливался трелью соловья, другой мычал коровой, а откуда-то с кухни завывал как дымоход во время вьюги. В ванной кран почему-то не закрывался, сколько его ни крути.

Но приходила женщина в белом халате и ловко его закрывала. В столовой самым почитаемым алтарем стояли стопки тарелок, сложенных до самого потолка. Казалось, вот-вот они упадут. Но опять приходила женщина в белом, и в ее руках они наполнялись ароматной пшенкой и манкой с маслом. Самая желанная женщина-врач приходила после пшенки.

Те женщины в белом со мной не разговаривали, а эта разговаривала, гладила по голове и улыбалась. И аромат от нее был сладким-сладким. Даже лучше, чем мед и цветущая яблоня в нашем саду. Как потом я узнала, это аромат каштана. Тогда этот запах кружил голову. В этот раз она меня не погладила и сказала, что я плохая девочка, потому что делаю глупости.

– Я убегу отсюда.

– Куда ты убежишь, у тебя гланды и температура.

Так я узнала, что у меня гланды.

План побега выстроился быстро. Сначала представила, что меня разыскивает милиция с собаками, потом пожарные, затем все женщины бегут в белом толпой за мной и кричат: «Лови ее, держи». Мне стало страшно. И грустно. Хотелось на Волгу. К Димке, Сереже, Асе. Это из-за Волги у меня гланды. Нахлынули воспоминания.

Сначала старшие братья со мной катались с горки на колясках и самокатах. Ну, мне как младшей досталась рухлядь с двумя восьмерками, без спиц и без доски на раме. Едет только прямо и дребезжит как телега или таратайка. В гомоне и визгах, суматохе и возне я вдруг остановилась и увидела небо. Я и раньше его видела. Но оно вдруг опустилось и подмигнуло мне. Оно открылось и позвало меня в теплые объятия. Дыхание остановилось. Смотрю на Волгу, на облака, на небо. Подкатил комок к сердцу горячий, с глаз скатилась слеза от любви к небу. Запахло каштаном. Я рыдала от любви к небу. Подбежали старшие братья.

– Ты чего ревешь? Ударилась? Где болит?

Они не знали, что я увидела открытое небо. Ах, это небо. Оно поманило меня ввысь, за облака, где нет страха, где только счастье и покой. И так мне стало скучно с ними, что я ушла бродить по речке в поисках черепков и фарфоровых чашек. Вода теплая и щекочет лодыжки. Волга разлилась и пролилась во все закоулки, щели, балки, низины, затоки, протоки и бухточки. Остались пригорки и поляны, окруженные грязно-серой водой. В конце мая разлив реки случается почти каждый год, в этот год солнце прогрело воду в низинных местах так сильно, что от воды исходил пар. Разогретая трава, земля, и я, разогретая, плескалась в этом горячем супе из травы, песка, мальков, щепок. Разогретая вода проникала во все щели, и пальцам я ловила мелкую рыбешку, она тоже заплывала в эти горячие низинные ванны волжских заток.

Иду вверх по песчаной отмели, так, чтоб всех видеть. Вдали замечаю, идут по песчаной косе Дима и новенький незнакомец. Все же знают, что после сильных волн или паводка надо идти на речку. Можно по десять раз ходить по одному и тому же месту, и всегда что-то найдешь. Притворяюсь, что их не вижу, и глазам своим не верю: нашла разноцветный с прожилками полированный камень размером с каштан.

Тайком кладу за пазуху и иду дальше. Осталось 20 шагов до них. Они держат в руках цветные камешки, черепки, и им тоже не терпится показать свои находки. Цель одна – похвастаться. Инстинктивно делаю совсем не то, что хотела сделать. Незаметно кладу им под ноги камень, пока они мне показывают свои камешки. Новенький хвастается своими стеклянными отполированными осколками, поворачивает глаза ко мне. Я смотрю ему в глаза и под ноги. Глаза и ноги. В светлой воде блестит полосатый камень. Наклоняюсь. Его локоны прямо скользят по моей щеке. Он тоже наклоняется. Наши головы соприкасаются. От него аромат цветущего каштана. Сердце мое выпрыгивает из груди. Руки наши одновременно соприкасаются с камнем-каштаном.

– Это я нашла.

– Я первый ее увидел.

– Нет. Она моя.

Я его толкнула, и он упал в Волгу на отмель. Камень зажат в моей ладони.

– Ты. Ты. Хулиган. Все. Я с тобой больше не дружу. – В моих глазах испуг и обида. Я ушла сушить юбочку и простудилась, камешек зажат в ладошке, и я с ним разговариваю. Теперь вот гланды и камень полосатый. В больничной палате мечтаю о побеге. Пойду на Волгу и найду не только камень-каштан, а целую коллекцию красивых камешков. У нас дома у папы есть маленькая коллекция камешков.

Побег был намечен на прогулке. После осмотра врачей нас вывели в каштановый сад погулять. Цвели каштаны и клонили ко сну. Мы все полосатые, заметные, в тапочках. Жара и зной каштановый притупили бдительность женщин в белых халатах и сторожа, который охранял главные ворота. Было слышно, как водитель молоковоза ему крикнул:

– Дед, ты не закрывай. Я сейчас буду выезжать, только накладные заберу.

Сторож махнул рукой и ушел в свою будку. Женщина в белом задремала на лавочке, полосатые пижамы разбрелись по цветущему каштановому саду. Я тихо вдоль забора подобралась к открытым воротам, заглянула в окошко будки – сторож дремал. Выскочила за ворота и замерла. А дальше куда? Вправо или влево? Я же здесь в первый раз. Это братья мои здесь были. И бежали. Но они не указали дорогу.

Начала вспоминать. Вспомнила. Я же небо полюбила. Оно теперь мое. Посмотрела на солнце и на деревья. Они справа. А тогда были слева. Значит, домой – налево. Пошла налево. Опять развилка. Люди на меня поглядывают, пальцем показывают. Вон милиционер прошел по другой дороге. Никто за мной не гонится, не кричит: «Держи ее, лови ее!» Только как-то удивленно на меня смотрят. И тут только до меня дошло, что я в полосатой пижаме и в тапочках. Мне стало стыдно за свою пижаму. Значит, не все я продумала до мелочей. Но я герой. Сбежала, как и старший брат Сергей сбежал. Я воображала, как старшие братья будут гордиться мной, а мама даст целую пачку халвы за мой поступок.

Но дорога опять разделялась, как рогатка. И я пошла не левее, а правее. Дорога была совсем незнакомая. Подняла глаза к небу. На небе кучились облака, и оно мне не помогло. Подул ветер, и стало страшно. Небо от меня отвернулось, и я заплакала. Мне шел пятый год. Плакала я не долго. Мимо шел двоюродный брат Андрей – старше меня на пять лет, он меня отвел домой. А дома мама сказала, что никогда не отдаст меня больше в больницу. Запах каштана я сохранила на всю жизнь. Мое детство пахнет каштаном. Ах, эти ароматы. Они меня сводят с ума. Бывает, раз – амбре, и пошли воспоминания.

Дует ветер – новые воспоминания от запахов сирени, каштана, черемухи. У Аси аллергия на цветы, а у меня нет аллергии, у меня полная зависимость от запахов. Я их ищу, их преследую. Изучаю и даже записываю. Мое обоняние (чуть не написала обаяние) может различить самые невероятные оттенки. Запах известки мня возбуждает, и я ищу известку, чтоб закрыть глаза и вдохнуть ее аромат. Амбрэ капель клея на вишне в мае-июне меня сводит с ума. Почки каштана в начале мая растираю пальцами и нюхаю до изнеможения носа.

Легко с закрытыми глазами по запаху знаю, какую мама кашу варит на плите. По запаху. Немытое один день тело мне кажется смердящим, как помойка. Хорошо мама не увлекается никакими духами. Что папа ей купит на женский день, тем и пользуется. А пользуется она всегда «Живанши», потому что папа любит «Живанши». А мне нравится запах чистого тела. Помоешься под душем под обильной струей воды, вытрешься, и от тела исходит пряной аромат чистой кожи.

Я люблю разглядывать себя в зеркале во весь рост после ванны. Но не долго, а то холодно. Мне иногда и летом бывает холодно, потому что папа говорит, что я худая и «выпукло-вогнутая». И все у меня торчит: ключицы, плечи, уши, коленки, локти, лопатки. И даже затылок торчит. У других девочек не торчит. А у меня все торчит как оглобли. Интересно посмотреть на эти оглобли. Оглобли в словаре. Оглобля – это палка, дрына, бревно. Обидно, когда тебя так называют. Перестану общаться с теми, кто меня хоть раз так назовет или подумает так.

Первое свидание случайное

То была случайная первая встреча на сапе и яхте. А я шла не на встречу. Я шла на первое в своей жизни свидание. Как «выпукло-вогнутая», я долго стояла перед зеркалом и прятала свои оглобли. Верх, вниз, назад, вперед. Они все равно торчат. Пытаюсь сделать умную гримасу на лице этакой интеллигентной и образованной – получаются рожа и маска. Расчесываю волосы, они наэлектризовываются и лезут на плечи, в уши, рот.

Пытаюсь заплести косу с заколкой для волос. Заколки – какие-то дешевые стразы с бусами детскими. Мне нужно что-то значимое и эмоциональное. А что я ему скажу? Какие слова подберу? Ничего в голову не лезет. Решила выучить наизусть некоторые прилагательные на тот случай, если комок подкатит к горлу, когда он будет меня целовать. И я оцепенею и не смогу ничего сказать, и он подумает, что я дура набитая и ничего не умею говорить. Поэтому учу наизусть.

Актуальный и изумительный парень Дени. Не правда ли, чудесная погода. У тебя шикарная яхта и отменный вкус. Ты блестяще, ярко и изящно прыгнул в воду спасать меня. Меня переполняют невероятные эмоции. Твой папа интеллигентный и импозантный и мама исключительная и изящная. Я и не знала, что ты первоклассный спортсмен. Я слегка обалдела и пьяна от счастья. И я настроена оптимистично. Мы все в восторге от блеска и шика золотого Ноя. Витя сказал, что начнет копить себе на золотую яхту. Это так волнительно – снова пережить чудо спасения, когда твои цепкие мускулистые руки вырвали меня из пучины воды. У тебя восхитительные родители, и ты такой галантный. Твой геройский поступок меня вдохновляет. Ты привык к славе и к наградам. Гусарский поступок, и тебя ожидает грандиозная слава. От меня тебе награда – первый поцелуй.

Что за бред, Нюта. Это ты будешь говорить? Очнись, спустись на землю. Так говорят сумасшедшие и психи из Кащенко. А ты нормальная. Подбери другие слова, другие интонации. Ну, например. Пригласи его на Рождество и на Новый год. Это как-то более по-человечески, не по-шизофренически. Чарующая сказка, романтично, соблазнительно, страстно. Тьфу. Нюта.

Негоже тебе перед зеркалом кривляться и учить дурацкую роль придурочной, влюбленной по уши. Веди себя достойно. Будь недотрогой. Парни любят недотрог. Помни. Чем меньше парней мы любим, тем больше нравимся мы им. Вон посмотри на Полину. Ничего не делает, дурацкие роли и слова слащавые, прыщавые не учит, а парни из параллельного класса сохнут по ней. Записки ей пишут. И ты веди себя принцессой. Ну, в крайнем случае поговоришь с ним о живописи, он обалдеет от твоих знаний. Или расспроси его о яхте. Что-нибудь придумай попроще. Так, чтоб он к тебе потянулся, доверился. А то. Актуальный парень и изумительный Дени. Бред только не неси, Нюта.

Как всегда, все влюбленные в Загорье встречаются под каштаном у старого пожарного колодца. На Нюте яркая сиреневая вязаная кофточка и юбочка из нейлона розового, с белой подкладкой. И похожа она стала в свои пятнадцать лет на летнюю бабочку, порхающую и искрящуюся под солнцем. Сначала пошла по главной дороге через свой двор, затем вернулась, решив сократить дорогу через соседский двор.

Тропинка узкая и на тропинке лужи, она поэтому смотрела только вниз, чтоб не испачкать новые парусиновые туфли. А когда подняла глаза – обомлела. Перед ней стоит козел Гоша. Эта сумасшедшая Фекла забыла его закрыть в сарае. У него и так была репутация главного драчуна на улице Речной.

– Иди. Что уставился? Дай пройти.

Гоша внимательно изучает это очаровательное существо, гуляющее по его, Гошиной, территории. Он повернул голову вправо, влево, и вдруг ему стало так весело, что он встал на задние ноги и приготовился боднуть.

– Драчун. Дурак. Видишь, я на свидание иду. Вот скажу твоей Фекле.

Услышав имя Фекла, он стушевался и повернул с дороги во двор. Нюта постояла еще три минутки, прислушалась вначале к его шагам, потом к своему сердцебиению и повернулась обратно через двор Николаева. Гоша стоит в дворике Николаева, испытующе смотрит на Нюту и ухмыляется. Ждет, когда та подойдет поближе. Этот вариант первого свидания не подходит, так как Фекла сдала Гошу на ферму на днях. Папа сам видел, потому что она просила папу помочь ей с отправкой Гоши.

Первое свидание трагикомичное

Нюта идет и мурлычет песенку. Ей весело. Она идет на первое в жизни свидание. Настроение отменное и волнительное. Барышне полагается всегда опаздывать на свидание, тем более первое, тем более средь бела дня, тем более на виду у всех. Ладно бы где-нибудь в камышах или на чердаке, там никто не видит ни волнения, ни поцелуев. А так попробуй удержи себя от страстных объятий. И от поцелуйчиков, от которых горячо по всему телу и тестостероны выпрыгивают из орбит и скачут впереди тебя. И с этим ничего поделать невозможно. Тестостероны прыгают, как козлик Гоша на задних лапках, и никакой дрессировке они не подвластны.

Он этим воспользуется, сожмет в крепких объятиях и осыплет меня поцелуями. Я не смогу сопротивляться, это же настоящая любовь. Я влюбилась в первый раз по-настоящему. Ну, если не считать в третьем классе. Но то было мимолетное увлечение. Дени пришел первый. Ждал минут пятнадцать. Наконец я появилась на заросшей тропинке. Вообще то наши загорские тропинки – это целая сеть затоптанных, старых, новых, заросших, культивированных троп, тропочек и даже кабаньих и оленьих троп.

Утром, если встать раньше всех, обязательно увидишь следы ежа, оленя. Раньше кабаньи следы старожилы видели прямо в деревне. Но кабаны не нападали на людей, они просто шли по своим делам через деревню, так как вокруг все было перекопано под коммуникации. Я внимательно смотрела на тропинку, изучала каждый камешек, как будто иду по минному полю. Вперед не смотрела на него. Только под ноги. Оказывается, на нашей тропинке кое-где даже были маленькие куски асфальта и осколки кирпичей, лоскутки бетона и глянцевые камни. Но в основном это желтая глина и песок, из чего состоит вся набережная Волги. Когда я подошла к каштану, то подняла глаза и увидела смеющегося Дени.

– Привет, Нюта.

– Привет, Дени.

– Как ты?

– Ничего. Нормально. А ты?

– Пойдем куда-нибудь, – сказал Дени.

– Куда?

– На набережную.

– Пойдем.

А как же мы будем целоваться на набережной на виду у всех? Плохой вариант. Думай, Нюта, Нюта, думай.

– А хочешь я тебе покажу нашу заброшку-малинник? В голове мелькнула мысль – уж там-то, я точно знаю, есть укромное местечко, где можно целоваться.

– Давай покажи заброшку.

Я двинулась вперед поводырем, Дени на полшага чуть сзади. Идем разговариваем.

– Вот и пришли, – еле ворочая пересохшим языком от волнения, сказала я.

Мы стояли позади заброшенного дома среди кустов малины. Вокруг заросли, и ни души. Сейчас он начнет меня целовать. И я закрыла глаза. Так стояла секунд двадцать. Дрожь по всему телу и гусиная кожа под платьем от возбуждения. Вот. Вот сейчас. Он страстно прижмет меня к себе, и я растаю от любви. Девочки. Я счастлива. Он меня любит, и я его люблю. Мы поженимся, и у нас будут красивые дети. Дура я. Открыла глаза, а он смеется и показывает пальцем на меня. Мы в шаге друг от друга, осталось полшага, чтоб обнять. А он смеется и тычет пальцем. Как будто я дура какая-то или шизоидная кукла Барби. Дени тычет пальцем и смеется.

– Я вижу три пары любопытных глаз. Ну-ка вылезайте, шпионы. Я вас разоблачил.

Я оглянулась, а позади только густой кустарник. Но верхушки кустов зашевелились, и показались сначала головы Димы, Сергея и потом Аси. Я готова от стыда сквозь землю провалиться. Как они меня выследили?

– А вы как здесь оказались?

– Это как ты здесь оказалась с Дени? Мы здесь сидели и никуда не уходим уже, наверно, минут сорок.

Эх. Испортили мне первое свидание. Ну я вам припомню как-нибудь. И месть моя будет ужасная. Не то чтобы я мстительная. Но платить добром за хулиганство и испорченное свидание не намерена. Чтоб в другой раз не портили чьи-то судьбы и первое свидание. Вообще при моей болезни с моим диагнозом после такой фрустрации с первым свиданием я легко могла впасть в депрессию и отчаяние.

Я могла бы убить Серегу или Диму в состоянии аффекта, и мне бы ничего за это не было. Потому что я под наблюдением у невропатолога, и у меня есть справка. И врач мне сказал, что в состоянии аффекта я не контролирую себя, поэтому мне надо быть осторожной с поступками, со словами и с новыми знакомствами. Особенно с незнакомыми людьми, которые не знают мой диагноз. Дени не знает мой диагноз. Иначе он бы себя повел по-другому. Как по-другому? А вот так.

Первое свидание выпукло-вогнутое

Я иду на первое любовное свидание с милым парнем, в которого влюблена по уши. Он мне нравится, он мой герой. Он меня взял на руки и тонущую, беспомощную вынес из воды на яхту. Он подхватил меня как пушинку своими крепкими руками. Я ощущала его горячую кровь. Я слышала, как бьется его сердце, его глаза заглядывали в мои глаза. Я кожей ощущала его дыхание и его страсть. Он желал меня всеми фибрами души и тела. Мое женское естество шептало мне – отдайся ему, он твой суженый. Два дня я была в эйфории и летала ночью, не спала, грезила, мечтала, ждала этого свидания. Исписала дневник стихами. Вот одно из них.

ГЛАЗА

Улыбки, лица, взгляды,

Как будто на параде,

Мелькают,

Исчезают,

Запоминаются,

Сверкают.

Но взгляд один,

Как никакой.

Прозрачный, голубой,

Вонзился в душу.

И не знаю,

Иду ли я

Или летаю.

Он спал во мне,

И он воскрес.

Он отражение небес,

Он глубина

И пульс земли,

И он дыхание души.

И вот теперь я в них гляжу,

И не во сне,

А наяву.

Я вижу их,

А в них себя,

И я готова,

Тебя любя,

В глаза глядеть

И не забыть,

Что только в этих,

Не в других,

Могу я видеть

Небо, солнце,

Тепло и радость,

И себя.

В твоих глазах –

Моя судьба.

Стишки так себе. Это не Пушкин. Но глаза его запомнила. Голубые и бездонные. В твоих глазах, Дени, можно утонуть. И я готова снова тонуть, чтоб ты спасал меня и нес на руках. Неси меня на руках по жизни, мой милый Дени. Я отдаю тебе все, что есть у меня, весь пыл души и картины. Кстати. Надо нарисовать его портрет по памяти. Нет. Пусть позирует, и подольше. А я его буду ворожить и привораживать, чтоб он стал безвольным и послушным, как в моем сне.

Я с ними выделываю что хочу, потому что я невидимка. Меня нельзя увидеть, потрогать, ущипнуть. А я могу и целовать кого хочу, и предаваться страсти с кем угодно. У меня нет оболочки. Сквозь меня можно пройти, как сквозь облако воздуха и тумана. Я не имею плоти и крови. Во сне, когда заглядываю в окна чужие. И в жизни.

Когда я влюблена, не чувствую костей, кожи и дыхания. Нарисую его портрет. Надо взять мольберт на первое свидание, и пусть позирует. А я изображу его Гераклом или Аполлоном. Лестью усыплю его, ласками уморю, взором притуплю внимание, разговорами песнями и танцами повеселю его со всем неистовством бешеного женского темперамента.

Я и пришла. С этюдником.

– Ты пришла?

– И ты пришел.

– Я приехал. Вон в кустах стоит мой квадроцикл.

– Поедем покатаемся?

– Поедем.

– А этюдник?

– Бросай в бардачок.

Мы мчались по лугам через лес. Дени аккуратно объезжал борщевик, чтоб случайно ветки не задели квадроцикл. Мы мчались навстречу своему счастью. И не было счастливее нас на всем белом свете. По дороге на Осиновку нас начала обгонять легковушка с подозрительно громким звуком выхлопной трубы.

Дени слегка притормозил, дал легковушке проехать вперед, и на наших глазах она сначала взлетела, потом в воздухе перевернулась, как в замедленной съемке, два раза, и три раза еще перевернулась в кювете и остановилась на крыше среди борщевика. Естественно, за рулем был пьяный водитель в одних трусах. И, естественно, рядом сидели две голые женщины в одних бикини. Поскольку был выходной, эти картины полуголых и полупьяных встречались на Волге повсеместно.

Это такой особый вид туристов. Папа всегда смеется, когда видит одиноко стоящие машины вдоль берега и в глубине леса. Даже на полях, как грибов разноцветные шляпы, сверкают цветастые мухоморные крыши «Жигулей», «Лад», «Тойот», «Вольво», «Мерседесов», красные, синие, желтые, поганки, юбочки, воротнички, срамотники. Больше всего меня забавляют местные названия грибов: срамотник, прелюбодей, юбочка, искуситель. Да, народная молва зря не даст такие названия. Дима марки машин хорошо знает и всегда меня поправляет, если я ошибаюсь. Раньше такого не было. Эти пьяно-голые туристы появились на нашем берегу всего каких-то пару лет назад. Папа говорит, что была агрессивная реклама «Покупайте коттеджи в Загорье».

Он тогда не придал этому значения. Но сейчас он уверен, что эта реклама идет от яхты «Ной» и от Алика Миллера, папы Дени. Не могу я как-то увязать эти голые торсы, пьяных водителей и Дени. Как их связать воедино? Мы не стали дожидаться скорой помощи и полиции из-за дорожного происшествия, оставили свидетелям свой телефон. Дени оставил номер, как он потом сказал, не свой, а семейного адвоката.

У него есть семейный адвокат. Семейный доктор. Семейный телохранитель. Семейный счет. И фирма у них семейная. «Миллер и сыновья». Второе название – «Ной». Первое свидание испорчено пьяными туристами с голым торсом. А как хорошо все начиналось. Что же, на самом деле не будет первого свидания? Не будет первой любви и первых поцелуев? И как жить с этим дальше? Я остановилась в развитии как личность, как гирлз, как вумен, как человек. Я робот. Я машина. Я покемон. Я искусственный интеллект, который не имеет эмоций. Я очки виртуальной реальности. Я дополненная реальность, я невыявленный объект реставрации, неизученное явление в природе. Девушка, не бывавшая ни разу на любовном свидании.

Тогда я стану тем цветным мухомором юбочка по околицам тверских лесов с полуголыми пьяными водителями. Чтоб папа посмеивался надо мной ехидно и говорил втихаря: «Выпукло-вогнутое мухоморное первое свидание». Мне не нужно мухоморное свидание. Мне нужно самое настоящее первое свидание, как у Наташи Ростовой. Как у Маши Троекуровой, Татьяны Лариной. Но ты его не заслужила. Ага.

Я не заслужила первое свидание. А еще что я не заслужила? А я заслужила таких родителей? А я заслужила такое имя – Анюта, Анна, Анука, Анаше? Как меня только не склоняют. Анна на шее, Анна оглобля, Анна Каренина, где твои рельсы? Нюта безвольная, Карета Анна, Орден Анны. Святая Анна. Если вы отберете от меня первое любовное свидание, я убегу из дома. Я спрячусь так, что вы меня никогда не найдете и будете реветь до зимы, пока я не замерзну, и вы найдете мое окоченевшее тело и будете рыдать, что отговорили меня от первого свидания. Оно мне нужно как воздух, как хлеб насущный.

Я недочеловек. Я полуфабрикат, выращенный в инкубаторе на искусственном освещении и подкормке. Меня не высиживала живая курица, не укрывала своими перьями. Меня штампанули и дали порядковый номер в роддоме, мама сказала, 25 номер у меня был. И еще ей сказали – распишитесь в получении. В получении чего? Вещи. Мама расписалась за меня и получила что? Кого? Что там было написано? За что мама расписалась, когда меня получала? А может, меня подменили? И моя родная мама меня ищет.

Хватит ныть. Ты психованная. И у тебя есть справка. Готовься к первому свиданию. Еще одна попытка. Как выпускной экзамен. Сдашь или останешься на осень и во второй раз заново. Вечная второгодница, не способная перейти в высшую лигу, у которой свиданка первая была.

Параллельное первое свидание

В это лето Поля во второй раз гостила у меня на Волге. Отпустили ее на два июльских дня. Она забежала в мою комнату. Поля прямо с разбега прыгнула на диван ко мне.

– Нюточка.

Обняла меня и захихикала.

Я удивленно посмотрела на нее.

– Ты что, Поля?

Она перекатилась по дивану и снова захихикала.

– Ой, Нюта, – она прикрыла рот рукой. Где я вчера была. Ах-ха-ха. Ладно. – Поля быстро села и откинула назад свой длинный хвост. – Нюта, ты ж Петьку помнишь?

– Петьку?

– Ну, Петьку. Светлого этого. Он с Денисом приходил однажды.

Я попробовала вспомнить. И действительно поняла, о ком говорит Поля. Этот Петька и вправду раза два гулял с ними вдоль реки. Но он был настолько задумчивым и погруженным в свои мысли, что даже почти ни с кем не разговаривал.

Поля продолжила свой рассказ.

– Этот Петька. Ахах. Я с ним ходила на свидание. – Она снова расхохоталась и упала на диван.

Я, мягко говоря, удивилась. Лучшая подруга Поля – очень яркая и веселая девочка. И было удивительно, что она пошла на свидание с Петей.

– Это он тебя позвал? – спросила я.

– Он? Нет, конечно, я.

–Ты?

– Да.

– Зачем?

– Как зачем? Мне стало интересно. К тому же у него красивая собака.

– Ты позвала его на свидание из-за собаки?

– Да. То есть нет. Короче, не знаю. Факт в том, что он пришел без собаки. Ох. – Поля снова ровно села на диване. – Я расскажу тебе все по порядку. Сижу я, короче, дома. Листаю фотографии. Параллельно думаю, чем заняться? И вспомнила. Что я же хочу завести собаку. А мама не разрешает. И вспоминаю, что у Петьки обалденная собака лайка. И ласковая. И что с ней можно поиграть. И, недолго думая, пишу этому Петьке в телегу. Говорю: «Привет. Как дела?» Он мне: «Привет».

Я говорю: «Что делаешь?» Он мне: «Ничего». Я говорю: «Бери собаку и пошли гулять вместе». И он такой: «Давай». И, короче, мы договорились, что пойдем вдоль реки. И будем гулять с собакой. Я, довольная и веселая, надеваю спортивный костюм, кеды и иду на речку. В предвкушении классной собачьей прогулки. И вижу у реки Петьку. Одного. Без собаки. И он мне: «Привет». Я говорю: «Где Тайга?» А он мне: «А она ушла с дедушкой». И смотрит на меня. Я прям одурела от возмущения. Он говорит: «Вдвоем погуляем. Зачем нам Тайга?» Я вообще чуть не ушла... В общем, ладно. Чего, домой, что ли, возвращаться? Сказала ему, что ладно, пошли.

И тут, ты прикинь… Он откуда-то вытаскивает букет полевых цветов и мне протягивает. И говорит – это тебе. И краснеет еще. То есть этот Петя решил, что я его на свидание пригласила. Ты представляешь? Цветы нарвал. И, небось, Тайгу специально дедушке сбагрил, чтоб она нам не мешала.

Я внимательно слушала рассказ подруги.

– А потом что?

– Что? Я взяла букет и пошла с Петей вдоль речки. И он спрашивает – а о чем ты думаешь? Я говорю ему – о Тайге. Он говорит – а я о тебе. И сказал, что он рад, что я его позвала гулять, и что хочет опять со мной пойти. Но я с ним не пойду.

– Почему? – спросила я. – Он тебе не нравится?

– Вообще, он нормальный парень, но такой тихий, робкий, двух слов не может связать. Я с ним двадцать минут походила, а он все молчал. А я ж люблю поговорить. – Поля слезла с дивана. – Вот так. Вот такое у меня свидание с Петькой. Вместо свидания с Тайгой. Ладно. Мы хотели с тобой поискать книжки о свиданиях. Давай сейчас и поищем. Назову себя Гантенбайн – мы хотели. Не знаю. Не знаю, какое-то вымороченное первое свидание. Гуглим и читаем чужие дневники о первом свидании. Сандра Мэй, Виктория Первоцветова, Мануэле Кросби, Даррен Кнапп. Андрей Белый, Эдвард Март, Александров Николай. Да. Количество произведений, посвященных первому свиданию, зашкаливает. Только качество этих произведений для меня не совсем авторитетное. У меня точно первое свидание будет экстраординарное. Не такое, как в книжках и в фильмах.

Первое свидание «всамделишное»

Не состоялось.

Опять двадцать пять.

Почему?

Потому что потому.

Потому что:

– он не пришел;

– я не пришла;

– был конец света и апокалипсис;

– Волга разлилась из-за поломки Конаковской дамбы, и наш дом затопило;

– началась атомная война;

– всемирное землетрясение;

– форс-мажор;

– дикие кабаны вышли из леса;

– начался всемирный потоп;

– я сошла с ума;

– я опять в психушке.

Ну, последнее наиболее вероятно из всех возможных вариантов, так как оно самое реальное.

Я заметила. Если долго думать об одном и том же, то это называется наваждение, руминация, или навязчивая идея. У меня была руминация с окнами у домов с красной крышей. Теперь моя вторая руминация – первое свидание.

Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь в бесполезности первого свидания. А зачем это мне нужно? Кому оно нужно, это первое свидание, пусть тот его и делает. А мне вот ну ни капельки не нужно. Дени нужно первое свидание, пусть и назначает. Я не буду назначать.

Больно надо мне его первое свидание. Подумаешь. Меня и Ася, младшая сестренка, может поднять, потому что я «худая выпукло-вогнутая оглобля». Ну что с того, что он меня поднял на руки? Меня и Сергей берет на руки. Буду жить без первого свидания. Вон Надежда вышла замуж, когда ей было тридцать пять лет.

Я помню, было одно из первых занятий. Первые три урока она провела с нами, будучи девушкой незамужней. И где-то на четвертом или пятом занятии к ней приехал молодой человек, статный брюнет с красивыми голубыми глазами на красивой иномарке. Как мы все ей завидовали. Особенно девчонки. Мальчишкам не понять женской солидарности.

Я видела ее счастливые глаза, улыбку. И еще мы уговорили Надежду, как настоящие дружки и будущие невесты, чтоб она надела свое свадебное платье и чтоб она позировала целый урок, и мы ее рисовали. Состоялся волшебный урок и праздник души. Было буйство линий и штрихов черно-белой графики, и оно стало основой нашей студийной коллекции, которую мы активно начали собирать для выставок.

Я тайком как секретарь выставкома любовалась эскизами свадебного наряда своего кумира Надежды Александровны. Вот что делает любовь с девчонками. Они теряют голову. И аппетит. И килограммы. И ум теряют. А парням только это и надо. Чтоб я обомлела и потеряла контроль над собой. А они будут пользоваться мной. Фиг вам. Я буду контролировать каждое ваше движение. Как по закону штата Джорджия, мужчина, чтоб его не посадили за домогательство женщины и за дискриминацию, перед тем как соблазнить женщину обязан спросить: «Можно я сниму вашу блузку?» Потом по параграфу второму закона штата Джорджия он должен спросить: «А можно я расстегну вашу первую пуговицу на бюстгальтере?» И так на каждой пуговице вопрос. И если она не разрешит расстегнуть очередную, восьмую, пуговицу, тогда она имеет право объявить о насилии, и его посадят за дискриминацию.

Вон сейчас суды идут над Трампом из-за пуговицы. Над Клинтоном суд из-за пуговицы или какого-то пятна двадцатилетней давности. Сейчас наука все может доказать. Даже пятна после стирки может восстановить и посадить насильника. Но Дени не насильник. Он хороший. А откуда я знаю... Уже полчетвертого утра, а у меня еще не готов вариант первого свидания. Ладно. Завтра допишу свое первое свидание.

Первое свидание объективное

Дени готовился к своему первому свиданию.

И Нюта готовилась к своему первому свиданию.

А в это время кипела работа.

Миллер-старший вложил все свои капиталы в недвижимость «Коттеджи Загорья». А это числа с девятью нулями зелеными купюрами. Управляющий надежно вложил и застраховал капитал и акции. Юристы подняли не только Римское право и закон мидян и персов, но и законы Ивана Грозного, законы Брест Литовского царства, когда Тверская губерния была под властью литовского князя. Подвели юридическую базу так, что даже если бы инопланетное вторжение и колонизация марсиан были, Миллеру все равно бы принадлежало 70 процентов загорских земель и всего недвижимого имущества. Никакие санкции, никакие революции, перлюстрации, вымороченное имущество не может быть оспорено и отсужено у Миллера.

Над этим работали шесть юристов, три нотариуса и две самые крупные юридические фирмы, аккредитованные при ЮНЕСКО. И на эту процедуру ушло три года. Только на оформление бумаг. Еще три года утверждали проект освоения и отчуждения земель сельскохозяйственного назначения. Чтоб начать строительство дорог, потребовалось просто зайти в нужный кабинет с нужными бумагами и получить подпись в обмен на чек предъявителя. Дальше все было просто и знакомо Миллеру-старшему, так как начались строительные будни, «вира-майна». А его управляющий имел строительный опыт 35 лет главным инженером на нефтеперегонном заводе в Африке.

В строительстве дорог заминок и срывов графика нет. В строительстве коттеджей график идет с опережением. Люди покупают коттеджи еще на стадии фундамента. Когда будущие покупатели видят залив Конаковского водохранилища, леса, луга, яхт-клуб, то их кошелек сам расстегивается, и в кассу Миллера-старшего идет поток наличных денег как учтенный, так и неучтенный.

Дорогу к новому коттеджному поселку спроектировали в то время, когда еще не был зарегистрирован план БТИ «Дом с красной крышей» на улице Речной в Загорье.

Регистрационная палата находилась в том же здании, что и дорожный проектный отдел. Просто это разные ведомства, и дата появления дома по документам совпадала с датой утверждения дороги в кадастровом реестре Тверской области. По существу, дом надо было теперь сносить. Потому что второй раз утверждать новые координаты дороги в планы Миллера-старшего не входило. Домом больше, домом меньше – это сущие пустяки, когда такие перспективы на освоение земель и новые коттеджные городки появляются на Волжском заливе.

В планы Миллера входит построить еще гавань для яхт-клуба. И еще СПА-комплекс на пять звезд, чтоб весь дипломатический корпус из Завидово съехал из нафталинной базы отдыха Завидово к нему в Загорье. Всего этого не знали ни Нюта, ни Денис, ни папа, ни мама Нюты. Да и сам Миллер-старший только недавно занялся этим вопросом. Ему надо провести разведку по местности.

С вечера он сказал Дени, чтоб в шесть утра был на причале в полной готовности – едем на разведку. Дени привык, что папа геологоразведчик, и на всякий случай взял все, что нужно для выживания в экстремальных ситуациях: канат, зажигалку, сухой паек. Все как обычно. Опоздал всего на 3-4 минуты. Но папа этого не любит. Яхту заводили молча. Дени отвязал канат. Алик погазовал и прогрел мотор. Яхта медленно набирала скорость. За три часа они обследовали все заводи, протоки, отмели. Видно было, что Миллер-старший очень доволен утренней навигацией.

– Это теперь все твое?

– Это теперь наше, – резюмировал Алекс Миллер.

– Ну, кроме Волги.

– Да. Вон от той косы с северо-востока сюда к нам. И дальше на юго-запад до того выступа. Вся береговая линия и вглубь леса на шесть километров. Двести пять тысяч гектаров.

– Вон туда заверни, Дени, – сказал папа.

Дени ловко завернул яхту в заводь между камышами, и там они приглушили мотор, чтоб попить воды и освежиться.

Дени не рассчитал газ, яхта резко рванула с места через камыши, и вдруг – резкий удар и крики. Яхта врезалась в сап-борт SUP BOARD.

Миллер трезво оценил ситуацию. Яхта только набирала ход, скорость маленькая, дети взрослые на сапе, не пострадали. Он увидел, как Дени прыгнул с борта и поднял из воды худую девочку лет пятнадцати с распущенными волосами. «Цела и невредима», – подумал Миллер. Но спросил:

– Где-то болит?

– Нет. Я испугалась.

– Все целы? – Они вдвоем с Дени подняли на борт яхты Сергея, Диму, Асю. «Не хватало мне приключений и разборок с местными», – подумал Миллер-старший.

– А вы давно здесь живете?

– Саше семнадцать, и он помнит. Ему было пять лет, когда он научился плавать здесь.

– А ты?

– А я научилась, когда мне было шесть лет.

– А где ваш дом?

– На улице Речной. Дом с красной крышей.

– Это тот, что около дороги?

– Да. Там ворота железные и антенна высокая.

В голове пронеслось: «Что-то я припоминаю, мне говорил управляющий про какой-то дом с красной крышей, которого по плану нет, а он есть, и через этот дом должна дорога идти».

– Поехали, я вас покатаю, – предложил Дени.

И они катались по заводям, пока не приехали к роскошному шатру-палатке, как бродячий цирк шапито.

– Это есть наш дом на нынешний сезон, – гордо сказал Дени.

– А в следующий сезон у нас будет большой дом, приглашаю вас в гости, – добавил Миллер-старший.

Они еще поболтали немного, и Дени отвез их на яхте в близлежащую заводь на улице Речной.

«Хорошие дети, дружные, – подумал Миллер. – Надо будет узнать об этом доме больше.

В глазах Дени Нюта явилась как русалка из камыша. Так он себе и представлял первое свидание. Что он мчится по волнам на всех парах в разведку навстречу новым открытиям, и вдруг появляется из ниоткуда Она. Он знал, что Она где-то есть. Он знал, что она придет. И она пришла, приплыла, свалилась ему прямо в руки. Он даже не помнит, как она оказалась у него на руках. Инстинкт спортсмена. Поддержка. Страховка партнера. Доли секунды – и его крепкие руки выносили русалку из воды.

Со стороны это так и выглядело, так как Нюта была испугана. И все пережитое первое свидание она запивала горячим чаем, никак не могла согреться. Пришла домой и провались в крепкий сон.

* * *

Приснилась Полина на одном берегу, а на другом – темный, сухой лес, в который можно убежать, и это значит – убежать совсем, перечеркнуть прошлое, в этом лесу искать не станут, да и найти там невозможно. Между берегами речка, между берегами мостик. Одна широкая доска. Она еле-еле закреплена, ненадежная, но в первый раз мы с Полей сумели как-то перебежать по ней – прыгуче, еле касаясь доски мысками. Но потом Полину забрали, поймали, увезли – или, скорее, она ушла сама, да, она ушла сама. И вот она появилась снова, и мы снова собрались убежать, но я вижу, что доска только кажется мостиком, на самом деле она просто лежит на воде и не тонет, потому что это дерево.

От любого прикосновения она перестает лежать ровно, начинает плыть, ее заливает водой. Поля испугалась, а я смогла осилить эту доску – и оказалась в этом чудном лесу. Сухом и темном, как берлога, шалаш или мой панцирь. Потом Поля стала Асей, а я стала Василисой. И я написала фантастический любовный рассказ «Чечевица». Там про эксперименты над людьми в диалогах и, конечно, про любовь. Я главное действующее лицо, и имя у меня будет Линда. А у Дени будет имя Стивенсон. Нет, Стив. Всего двенадцать действующих лиц. Я как лидер-руководитель и предводитель разоблачаю эксперименты и не боюсь авторитетов, которые хотят подавлять мою волю.

Все-таки мир – страшное место, и угораздило же меня оказаться здесь, и надо мной проводят эксперименты врачи, учителя, родители, родственники. Эксперимент на выживаемость: помру или останусь в живых. Я-то выживу после ваших экспериментов, но другие не выдержат – сдуются. Холодно, как же холодно-то. Ходишь-ходишь, ищешь-ищешь, но все впустую. Только показалось, что там на ветке – что-то теплое, пушистое, радостное, подходишь – нет, это всего лишь каменная статуэтка, как и все остальные.

Или эти миражи – кажется, что где-то там горит огонь, горячий, а вокруг сидят веселые существа, они поют, греются, пьют грог, смеются. Но подойдешь поближе – и опять пустота, только «п-ш-п-ш» – ненавижу этот звук. Вот и приходится кочевать с места на место, потому что нельзя останавливаться, надо идти, а иначе нет никакой надежды найти настоящий огонь. Как-нибудь напишу про огонь на Ивана Купала, потому что полет через огонь – это моя стихия. Ты проходишь через огонь просветленная и обновленная. Огонь снаружи и огонь внутри разный – физический и духовный. Но иногда я чувствую внутри физический огонь, а снаружи мягкий душевный, и это так удивительно – гореть снаружи и внутри и не сгорать в пламени. Прыжок через огонь – это мое.

НЮТА

Я целеустремленный, уверенный в себе человек. Жила, живу и буду жить живописью, и если я сказала, что добьюсь, то я добьюсь.

Мне говорят:

– В арт-бизнесе акулы.

– Тебе придется выбирать между любовью и карьерой, между карьерой и семьей.

– А как же дети?

– Тебе пятнадцать, ты готова к этому?

– Ты понимаешь всю ответственность?

– Интриги, грязь, ты сможешь это выдержать?

– Зачем тебе это вообще?

Я вот что думаю по этому поводу. Каждому человеку в своей жизни приходится выбирать, чем-то жертвовать, терять и находить. Это жизнь. И решает человек по ситуации, когда она возникнет, а не заранее. Да, я заранее могу сказать, что выберу карьеру, но сама прекрасно понимаю, что на данный момент — это просто слова. Пока выбор не станет передо мной, я по-настоящему не прочувствую эту ситуацию. А если еще при этом брать в расчет возраст... Но то, что я буду стараться, чтобы любовь не мешала моей карьере, – это точно.

Насчет возраста. Да, мне пятнадцать, и как раз сейчас я готова войти в этот мир арт-бизнеса, я ведь всю свою сознательную жизнь знала, кем буду, и догадывалась, что мне придется пройти. По большому счету, интриги и склоки бывают в любых офисах, на заводе, где угодно. Так что по-любому вляпаться придется. Я знаю, что будет тяжело, что придется много работать.

Но во всем этом есть и хорошие стороны:

– Это моя стихия, я хочу находиться в ней ежечасно.

– Я не могу жить без живописи.

– У меня будет большой круг общения с такими же ударенными и зашоренными, как я.

– В этом возрасте я смогу направить всю свою энергию, силу в нужное русло.

– У меня будет море эмоций.

– Я, короче, уже прям сейчас хочу туда.

В десять лет меня словно ударила шаровая молния, и я заявила маме, что, когда вырасту – помашу ручкой и уеду из Москвы. И вот целый год я твердо знала, что так и будет. Но самой, в глубине душе, мне не верилось, что такое может случиться. То есть я не представляла это. Ну, то есть как оно произойдет.

Как я окажусь вдали от города в глуши. Что увижу в первую очередь. С кем и куда пойду. Я мечтала, я верила, и я знала, что как-то оно обязательно должно произойти. Но я не могла себе представить, что вот я гуляю по лесу одна, или, например, я иду по роще, не могла представить, что дикие звери будут моими друзьями. В общем, парадокс какой-то. Но думаю, что хоть кто-нибудь понимает, о чем я.

И вот в один из дней я поехала и купила билет в одну сторону и приехала на дачу одна без сопровождения. Это был геройский поступок, так как никто не знал, где я. Я просто написала смс маме: «Не ищи меня. Я на даче». И здесь я написала свой первый рассказ «Две сестры и туманная деревня». В голове были и другие сюжеты про новый-старый дом с изразцовой и кирпичной печью. А в горячке один дом наслаивался на другой, как бульдозеры наезжают друг на друга, большой дом поглощает малый дом и кушает его, аж трещат бревна. Мои дома — это моя коллекция, но нет ни одного родного, близкого. И даже тот, который есть, – чужой. Хочу свой. А его нет. Папа обещает восемь лет достроить мой дом, наш дом с красной крышей. А пока я в сладких мечтах рисую свои дома и пишу картины с домиками. И рассказ-притчу о доме- призраке. Я одна и без денег. В старом доме.

Потом было все, как и, наверное, у многих малолеток. Несколько дней без еды, без денег в кармане, только продукты в долг в сельпо, постоянный выбор – купить чипсы, чтобы без готовки, или кинуть денег на телефон, чтобы звонить маме, по которой жутко скучаешь, потому что пока что в этой Москве на тебя всем плевать, и мама единственная, кто тебя поддерживает. Теперь я с трудом представляю, как же я жила три дня на даче одна в старом нашем фамильном доме.

Старому дому более ста лет, но бабушка его немного освежила: подняла нижние венцы, одела в сайдинг и перестелила крышу. Крыша была на рубероиде черном. Так она говорила, но я не помню. Я всегда помню, что старый дом с зеленой крышей. Трудно представить, какой дом был еще тогда, когда маме было три года и дедушка купил этот дом у тети Тамары.

Никто никогда не видел эту загадочную тетю Тамару. Ни соседи, ни бабушка. Только дедушка видел ее и рассказывал нам, детям, небылицы про нее, что когда он отдавал деньги за старый дом, то вез ей деньги на тачке, потому что была инфляция, дефолт, девальвация, и деньги обесценились. Не представляю, как это он вез деньги на тачке через всю деревню. И как она с этой тачкой денег на паром садилась. Нарисую я ее с тачкой денег. А еще сложнее представить, как бы я жила там сейчас, в старом перекошенном доме с мышами и пауками. Воображение у меня и фантазия отменные.

Я даже написала рассказ. Хотела назвать его «Дом», но передумала. Назвала его «Дом в туманной деревне». Туман у нас редко бывает, так как дом стоит на пригорке с южной стороны, и быстро туман рассеивается от южных лучей, а вот в низинах волжских туман летом по утрам всегда стоит сплошной пеленой. Написала начало рассказа, чтоб не забыть…

«Две сиротливые дождливые прозрачные капли медленно стекали по окну окошка купе вагона под углом направления ветра в противоположную сторону от медленного хода поезда. В купе было зябко и неуютно. Лампа мигала то и дело, погружая в кромешную тьму все, что находилось внутри. На нижних сидениях в темноте виднеются три силуэта, две девочки лет тринадцати-пятнадцати и хрупкая старушка, которая читала книгу, а одна из девочек спала, укрывшись пледом. Судьба этих подростков-девочек была весьма необычна: они выросли в детском приюте, а теперь их взяла к себе столетняя старушка, и они ехали в новый, неизвестный дом…» Дальше текст еще не записала. Но обязательно напишу о страхах девочек, о своих страхах, о буллинге, стрессах, отстраненности, самобичевании, истязании мамы и папы. Сюжет потом допишу.

Вспомнила, как я прощалась то ли с детством, то ли с юностью. Не совсем поняла разницу, но попрощалась со своей невинной «герлз». У всех рано или поздно происходит прощание с юной девой, не думала, что это так прозаично и обыденно. Подружки страсти рассказывают, а у меня кроме скуки и разочарования прощание с юностью ничего не вызывает. Надо будет выпытать у Зои, Маши, Полины, как у них происходило это.

Я прощалась с юностью очень секретно и тайно. Чтоб никто не видел.

Мальчишки делают секретики. Я на стороне мальчиков, я, можно сказать, предводитель и путеводитель, разгадываю секреты моментально. Мне достаточно посмотреть в глаза, чтоб прочитать тайные мысли. Что в секрете главное? Красота? Не совсем. Главное –найти такое укромное место, где его не найдут другие. Но и это не совсем главное. Важно самой не забыть это место и следующей весной открыть собственный секретик. Для секретика необходимы фольга, мох, фантики, камушки и кусочек стекла. Можно использовать цветное бутылочное стекло. Коричневое или зеленое. А вместо фольги классно положить осколок зеркала. И я жертвую свое карманное зеркальце. Я постоянно чем-то жертвую, что-то отдаю, мне не жаль, например, оторвать от блузки пуговицу, похожую на фальшивый бриллиант.

Мы были в походе с классом, с ночевкой. Палатки, костер, песни. Разговорчики до утра, секретные сплетни про старшеклассников. Для «преподов» отдельное шушуканье, чтоб лишнее не сболтнуть, а то потом не отмоешься от разборок. В самый разгар веселья, под гитару и под вожделенный напиток с газом, без алкоголя (прибьют) мне стало грустно.

Я оцепенела. Застыла со стаканом, как будто меня парализовало. Глаза затуманились. Мне стало плохо. Перед глазами пролетала вся жизнь за одну секунду. Я была одновременно эмбрионом, младенцем и взрослой вумен. Единомоментно в пяти возрастных категориях. Молча встала и ушла от компании. Никто не обратил внимания.

Я брела по пригорку, через рощу, вышла на поляну. Легла на траву и обняла ее руками. Вспомнила, как в детстве я в теплой волжской воде ловила руками мальков, и пальцы сами зашевелились, лаская траву, как будто это моя питательная жидкость, которая меня обволакивает и греет, обжигает кипятком, и я сама как горячее молоко разливаюсь и наполняюсь водой жизни и водопадом счастья. Горячие слезы сами навернулись, и рыдания сковали мое равномерное дыхание. Я не знаю, что это. Со мной это в первый раз. Наверно, я стала взрослой девушкой, и надо взглянуть на это как на становление новой личности, вумен. Это точно не очередной приступ депрессии. Карандаш и бумага – моя привычка. Всегда ношу с собой. Села и написала прощальное письмо своей юности. Сейчас и не вспомню весь текст, но смысл, идею помню.

– Юность дорогая, ты уходишь?

– Да, – ответила мне юность.

– Почему?

– Ты взрослеешь. У тебя появляются женские инстинкты, ты выпукло-вогнутая, как говорит твой папа.

– Но я же еще слабый ребенок.

– Ты не ребенок. Посмотри на себя в зеркало в ванной. Без одежды.

Я написала прощальное письмо своей юности корявым почерком на коленке и начала искать место, чтобы запомнить. Увидела валун темно-серый, размером с собачью будку. Хороший ориентир. Подошла к валуну и, как обычно, отсканировала его ладошками. Подходит. Вырыла веточкой тайную ямку неглубокую под валуном. Чтоб когда-нибудь прийти и откопать, и прочитать свое прощальное письмо себе. И опять внимательно посмотрела на камень, кусты, деревья.

Что-то этот камень мне показался знакомым, как будто я его в детстве нашла, когда заболела и сбежала из больницы. Отмерила шаги, чтоб все запомнить, где искать прощальное письмо своей юности. Под камнем. Потом вытерла слезы. И вернулась в веселую компанию. Никто и не заметил, что я вернулась повзрослевшей вумен. Я четко знала, что я не ребенок. Я взрослая. И взгляд у меня цепкий. И постоять за себя могу.

Ушла от костра ребенком, вернулась к костру взрослой вумен. И мне захотелось прыгать через костер. А самое странное – я так до сих пор толком и не знаю, что стоит за ритуалом прыжка через огонь. Кто-нибудь сможет объяснить, зачем на Ивана Купала нужно прыгать через огонь?

Сколько версий прохождения через огонь. Действительно интересно становится разобраться. Пожалуй, стоит сосредоточиться на внутренних ощущениях. Что чувствуешь в момент прыжка в огонь? Самый отчетливый, наиболее осознаваемый момент – решение. Последний миг перед тем, как отталкиваешься от земли. Страх. Перед пламенем – если разведен настоящий, высокий костер. Перед собственной неуклюжестью, если прыгунья такая, как я.

Страх – и прыжок через него. Внутри себя. Я прыгающая в огонь. Огонь внутри. Везде огонь. Момент полета. Ярко. Искры – в глаза. И хоть засыпьте учеными изысканиями, но очищение тут есть. Что-то исчезает в момент полета. Вуаль. Пленка. Плева рвется. Тень мысли рвется. Что-то. Не знаю. Не описать. И еще. Когда идешь потом купаться или просто возвращаешься в реальность, такое ощущение, что ты прошла через огонь и медные трубы. Незафиксированная реальность.

Будто ты идешь сама по себе, а тело – не то чтобы отдельно, но как-то вне фокуса. Словно рано утром, на грани сна и пробуждения, тебе снится сон о том, что ты идешь по улице или купаешься в реке. Сумбурное описание получилось. Что-то внутри противится анализу. Нет, не противится. Просто отказывается формулироваться в слова. Оно есть. Словари и статьи не помогают приблизиться к пониманию огня внутри и вне. Огонь везде. И я снова прыгаю, как в замедленной сьемке рапидом и со стоп-кадром. Замираю, лечу, горю, падаю, не сгораю. Или сгораю. Чудно как-то и непривычно. Гореть как Жана Д’Арк и не сгорать.

А ведь меня не было всего один час, так мне показалось. Но потом Полина спросила: «Где ты была три часа? Я тебя везде искала». Длинное прощание с юностью оказалось. Как бы мне хотелось снова оказаться на той же поляне, погладить тот камень, спросить его, как он хранил мой секрет, и прочитать мое письмо мне в будущее. Надо попросить, чтоб кто-нибудь мне составил компанию в этом путешествии во времени. И составить список, что я не люблю. Список нелюбви будет длинный. Что я люблю, будет маленький список.

Что не люблю, составила длинный список: громкую музыку, громкие салюты и крики. Когда стоят над душой. Когда на меня смотрят, выпучив глаза. Когда пристают. Когда папа говорит мне: «Выпукло-вогнутая». Когда нет мамы. Когда много уроков. Когда не могу вспомнить название вещи. Когда со мной спорят и читают мораль. И не надо со мной спорить, я этого не люблю. Не люблю свои озябшие пальцы, если они не прикасаются к горячей поверхности фарфоровой чашки с горячим кофе.

Не люблю той мелкой дрожи, которая меня опустошает. Не люблю пипидастр и пыль. Не люблю пустоту в душе, когда там бездна и темнота. Не люблю, когда туман в глазах. Когда некого любить, а так хочется. Когда роются в моих вещах. Когда хочется обнять весь шар земной от любви и подарить всем радость, а всем пофиг, я очень этого не люблю, что всем по фиг. Не люблю, когда меня лапают.

Не люблю, когда пахнет изо рта. И не надо на меня смотреть. И командовать не надо. Лучше помолчать. Не трогайте меня. Не люблю мыть посуду. Не люблю ночь, потому они ночью ко мне приходят. Не люблю всякие клички мои: Анна на шее, АНУ–Ка, Каренина Анна. Зовите меня НЮТА. Я Нюта. Все пытаюсь поймать момент, когда я стала я. Когда поняла, или, точнее, ощутила, что девочка, девушка, женщина, старуха. Что мой пол – фемина, вумен, женщина. Я не о фазах взросления-старения, но о понимании-ощущении своего пола. Вот иду по берегу Волги, торможу у причала, присаживаюсь, смотрю на тусню рыбок.

Я абсолютно нормальна. Я ищу свой слом. Ищу подтверждения своих опасений. В словах нет ни философии, ни религии, ни социальной программы. Если кто-то не просто скользит глазами по буквам, но еще и понимает смысл, то вопрос к самой себе: кто я? Воображуля. Я воображаю себя кем угодно. Придумываю себе чужие истории. А чем моя подлинная, настоящая история хуже придуманной?

Придуманную жизнь можно скорректировать, изменить, переписать. А свою не исправишь быстро. Дени уже не выбросишь из своей жизни. Он здесь. Его раньше не было, и я не придумала его, он сам к нам явился из Африки. Нет с Мадагаскара.

Теперь никто не знает, с какого континента он появился, потому что нам запретили с ним встречаться. А может, Дени – это придуманный «анти-херой». И никакой он не сын миллиардера, а обыкновенный турист. Тогда откуда у него такая яхта вся в золоте. Откуда у него на ладони экран вместо гаджета. Откуда у него акваланги с мотором и подводным экраном. Он по очереди нам давал понырять с аквалангами. Асе не дал. «Мелкая еще».

***

Все мы пленники рисунка. Я сейчас говорю о сепии. Приходим на занятия, а там графические занятия и темпоритм линий. Непонятный темпоритм графических линий, в котором вроде ничего сложного, а все равно не получается, как у «препода». Мы усталые «худо-манагеры», мозг которых работает плохо после трехчасового напряга.

Свобода, вот что мне нравится больше всего в этом месте. Общая свобода, определенная условиями, и моя личная свобода, которой это место очень способствует. Я точно знаю, зачем это нам – чтобы возвращаться. Чтобы было к кому и было зачем. Но мне до смерти интересно – вам, вам-то это зачем? Зачем вам такие плохие стареющие, но не вырастающие дети?

И мы снова бежим – сплетать хвосты и лазить по деревьям, иногда жалуясь: «А она мне и говорит, представляешь? – Да совсем с ума сошла, больные они, эти взрослые», – но чаще мы играем в свои невинные игры, в которых нет ничего плохого, кроме одного – вам с нами нельзя. Иногда мы убегаем из дома, садимся в поезд, прикинувшись взрослыми, прикрывшись паспортами и едем туда, где никто не знает, чьи мы.

Чьи вы, ребята? Мы – свои собственные. В Африку и Мадагаскар никогда не сбегают дольше, чем на пять дней. Мам, ну чего ты? Я обязательно вернусь, не к ужину, так к обеду. Только в Африку смотаюсь, и назад. Не смогла с тобой не поделиться найденным чудом. Я думаю, что тебе понравится. В унисон с книгой и мыслями.

А я вчера от переизбытка свободного времени вследствие накинувшейся на меня простудной хвори перечитала дневники. Какая я, однако, умница. Просто диву даешься, как мне удается придумывать такие милые слова и словечки. Ты создаешь свой домашний очаг из слов и предложений – ту среду́, вокруг чего живет тихое девичье счастье, тепло, уют. Что может быть прекраснее, чем холодным зимним вечером, когда за окном завывает вьюга, а от выпавшего снега дороги становятся труднопроходимыми, зажечь камин, присесть рядом и наблюдать, как потрескивают там дровишки, дрожат язычки пламени, в дымоходе кто-то тихо затягивает свою грустную песню, а дом с красной крышей наполняется мягким теплом и ароматом.

Остается только раскрыть дневники, зажечь свечи и забыть обо всем, что связывает тебя с этим миром, с его суетой и беготней, и отдаться в плен чужим чувствам и нахлынувшим желаниям, сдержать которые в такой атмосфере не представляется возможным, да и нужно ли. А утром проснуться самым счастливым человеком на Земле. Потому что ты написала дневник за себя и за нее. Это мои слова. Мои слова о ней. Я так о себе не умею писать. Можно ты будешь писать, а я тебе буду диктовать о Нюте. Мы как бы двоимся и почкуемся, размножаемся, как одноклеточные делятся пополам, чтоб эти половинки делились снова, и так до бесконечности. Я ей диктую, а она, послушная, пишет и не бунтует. Потому что она размножилась и уже другая. Вижу себя со стороны: волосы тщательно уложены, будто только что из парикмахерской, будто была у стилиста.

У меня аккуратная голова, серьги, кулон или колье, блузка или строгий пиджак. Одним словом, верх, верхняя половина тела – безукоризненно оформлена. Но вот волосы, волосы почти до пупка, жесткие непослушные волосы – хотелось бы, чтоб они были мягче и неприметней. Ягодицы. Не форма попы, не ее объем, но ее мягкость и трясучесть. Ляжки и коленки. Коленки должны быть прикрыты. Пусть на мне будет юбка, которая не скрывает область тазобедренных суставов и ниже, но пусть скроет мои коленки. Коленки – это не то чтобы неприлично, это как-то беззащитно, это подкашивает. Почему мне так нужно поймать момент своего самосознания, своего прозрения?

К девушке меня готовили, к женщине готовили. К школе готовили (приготовишка), к работе готовили. Но к старости никто не готовит. От Шекспира до не Шекспира – молчат, молчок. Напишу как-нибудь про бабушку-соседку Мещерскую этажом ниже. Почти афоризм и крылатая фраза. «Соседка этажом ниже». Жаль, никто сейчас читать не умеет. Прочтут двое, которые ни говорить, ни писать не могут. Калеки. Мой роман – о калеках. О ходулях, о костылях. Нет, повесть. Да, повесть. О соседке этажом ниже.

Сколько раз мне мама запрещала к ней ходить. Мама запрещает мне с Дени переписываться и думать о нем. Это они с папашей испортили нам жизнь на Волге. Дорогу проложили прямо через наш дом. Теперь, когда машина едет, дом трясется как от землетрясения. Приду к «соседке снизу» и тихонько сяду в мягкое кресло и молчу. И она молчит. Ни о чем не спрашивает. «Я же тебе говорила, что он испортит тебе жизнь», – подумала она. Сиротка мурлычет и думает то же самое.

Я слушаю мурлыканье и слушаю, как молча они обе меня осуждают. Надежда молчит, и я молчу. Час можем так сидеть и молчать. И есть в этом молчании свое очарование. Я бы описала это одним длинным словом – волшебно-гармонично-фантазийно-космическо-экстазное-внутренне-вселенное молчание трех родственных душ в период расставания одной из них, то есть меня.

***

Любовь – вот что крепко-накрепко держит тебя на плаву. Не пускай в свою жизнь скуку. Как только почувствуешь, что туман скуки надвигается, тут же устраивай себе небольшие праздники. Импровизированные дни любви скрасят тебе будни. И не важно, как ты будешь упражняться в любви, как культивировать в себе любовь будешь.

Полюбишь облако глазами, почувствуешь нежность к дереву, заговоришь с ним. Или поговори с собой, потому что ты не одна, вас много внутри, и ты многоликая. С каждой из своих личин выстрой доверительные отношения. Мышцы любви надо накачивать. Нравственность и духовность, если не подпитывать, – помирают быстро и исчезают в мгновение. Но Дени совершенно безнравственный.

Разве так можно строить? Можно так дороги без прослойки строить? Вот так строить можно? Так нельзя. Но так дешевле. Не может быть. Может не быть. Быть может, нельзя. Я позволяю ему любить себя. Продолжаю думать о нем. А он разрушил мою мечту. Разрушил мой дом. Касанием в толпе, улыбкой в письме, разговором во сне. Я все еще люблю тебя, я позволяю тебе любить меня. Но это неправильно. Я живу на краю вулкана, мой дом рушится. Моя мечта рассыпается. Капля за каплей, шепча, придумывая на ходу оправдания ему и себе. Замирая и желая, смеясь и опасаясь, я иду к тебе, позволяю себе идти к тебе. Я ничего не боюсь рядом с тобой. Но верни мне мой дом. Тихий дом. С красной крышей. Ты подлец и негодяй. Вон из моего дома. Я его строила последние семь лет. И вот она награда. В одно лето ты пришел и все разрушил. А я тебя любила. Разрушитель сердец. Тот, кого я ждала: свою тень, свою плоть, свою мечту – приходит и все разрушает.

Порой мы сами не осознаем, что мечта – это всего лишь придуманный образ, слепленный из ожиданий и грез, фантазий и воображения. И ничего общего с реальной жизнью не имеющий. Надо быть трезвой. Ага. Сказать себе: «Нюта, не влюбляйся. Нюта, не шарь по чужим окнам. Не давай волю чувствам. Не мечтай. Не драматизируй. Не плачь. Не летай на шаре. Уйми дрожь в ладошах. Не распускай волосы. Держи себя в узде». Легко сказать, но сделать и заставить себя невозможно. Как невозможно выпрямить искривленное, утолить жаждущее, наполнить худое, удовлетворить неудовлетворенное женское сердце, иссохшее без любви.

Дени любит рассказывать про Африку. И все такое хорошее рассказывает. Какой-то рай на земле. И подумалось тут мне, что африканской цивилизации никто не помогал развиваться, кроме нас, русских. Никто не вез вакцину от чумы и гуманитарную помощь. И теперь мы им всем шлем. А судя по всему, в ту Африку сколько ни пошли – все мало будет. Потому как – а «нафига» им развиваться? Они спокойно могут сидеть на попе ровно, весело воевать друг с другом, радостно размножаться и ждать очередной гуманитарной помощи. И тебя же еще «мочканут» из привезенного дядей Сэмом «Калашникова». На редкость осмысленное занятие. Это скажу Дени, когда мы с ним в очередной раз встретимся.

Остывание

Прости, что не ответила на смс, – банально нет денег на телефоне, а выходить на улицу сегодня страшно не хотелось. Очень приятно было получить утром приветствие. Вроде бы, мелочь, ничего серьезного, но оказанное внимание бесценно. Вообще, у тебя есть удивительная способность – видеть в женщине женщину, даже если она далеко, даже если вы, фактически, незнакомы. Спасибо за это. Вчера был трудный день. Пятница – конец учебной недели, когда я совершенно выматываюсь. Всего несколько часов в день рисунок, графика, колористика (самые вредные краски), но эти несколько часов – соковыжималка.

День закончился феерической ссорой с Дени. Не могла уснуть до четырех утра. И вы знаете, утром, подойдя к компьютеру, я вспомнила фразу из письма: «Там моя героиня и герой совершают маленькие подвиги над самим собой, над обстоятельствами. Они трудятся над своей душой». Мы совершили этот маленький подвиг. Наговорили друг другу вчера всякого, как бывает, сгоряча. А утром попросили прощения.

Для меня это еще куда ни шло, но вот для него… Впрочем, наверное, как для любого мужчины, например, мой папа так и не смог переломить себя, кажется, ни разу за всю жизнь – не извинялся передо мной, даже если был тысячу раз не прав. Хотя, конечно, тень обиды осталась. Но это пройдет, я знаю. Ох, в общем, что-то я устала сопротивляться-упираться. Без друзей тошно, но как вспомню, с каким увлечением они ко мне влезли, как вспомню, как они обсуждали мою личную жизнь с людьми совершенно посторонними. Вот и верь людям после этого.

Что странно, у меня никогда не было такого, чтобы человек, мне понравившийся, был ко мне равнодушен. Это касается и дружбы, и не скажу любви – влюбленности. Может быть, это связано с крайней моей избирательностью и даже привередливостью, о которой я как-то уже писала. Только тут влюбилась так, что сама от себя не ожидала. Доводы рассудка чаще всего остаются не услышанными.

Я знаю, что мужчину надо заинтриговать, дать ему соскучиться по тебе, но… Ох, время, время. Скорее бы прошли эти две недели. Бросить писать я, оказывается, не могу. Мне почти физически не хватает этого ощущения, когда ты выпускаешь свои мысли в пространство. Я всегда стараюсь в своих текстах создать настроение, я люблю рисовать словами широкими мазками, но смотреть на эти картины в темном углу, в полном одиночестве, уж очень тоскливо.

Посмотрим, что с этим делать, хотя, должна признаться, некоторые клубочки мыслей я предпочла бы никогда не доставать из корзины – их яркость больно режет глаза. А откровенность моих фантазий может шокировать и принизить мои достоинства перед низменными инстинктами страстных похотей. Что-то там написано про похоть очей и гордость житейскую в Библии. Дени мне иногда рассказывает наизусть цитаты из Библии, когда мы болтаем по телефону.

***

Как приятна взаимная симпатия, как приятен спокойный, доброжелательный диалог, как приятно радовать и радоваться. Как приятно писать тебе письмо, зная, что ты ждешь, как хорошо потом получать ответ на свои мысли и движения души. Особенно приятно мне писать тебе сегодня – в благостном умиротворении после бурь последней недели. Как-то вдруг успокоилось все, как-то вдруг нежданный покой пришел.

Вчера и сегодня подолгу разговаривала с тобой так хорошо, так спокойно, так тепло. Иногда смешно подумать: как мало надо человеку для счастья. Как мало надо девушке для счастья – чтобы ее ценил, уважал и любил парень. Ох, слишком много у меня сегодня восклицательных знаков. Впрочем, это ведь лучше меланхолических многоточий и безликих, а иногда безнадежных точек.

Вчера сделала подарок нам. И это было огромной радостью и чудом для нас обеих. Так хорошо знать, что человек улыбается благодаря тебе. Мы закрыты на все замки, мы скрыты от всего мира, мы недоверчивы. Но мы учим друг друга разговаривать. Мы учимся понимать друг друга. Через боль, через обиды, через скандалы. Но эти скандалы не становятся тупиком, они – наша мучительная дорога к доверию. Признаться, я не знаю, чем закончатся наши отношения. Впрочем, всегда есть только два пути развития: все или ничего. Ни на что другое я не согласна. Середнячок в таких делах – не для меня. Я безумно любопытна – как маленький ребенок. Не могу противиться твоему желанию сделать мне подарок. Хочу, чтобы ты знал: общение с тобой – уже подарок для меня. Мне очень приятны эти молчаливые разговоры.

Письмо от дедушки.

Здравствуй, Нюта. В первых строках моего письма желаю тебе отменного здоровья и отличного настроения. От мамы я узнал, что ты в больнице после месячного недомогания. Я тоже месяц лежу в больнице пятьдесят два, это рядом с Кристиной, соседний дом, так что я два раза хожу к ним в гости каждую неделю, иногда три раза.

Вспоминаю, когда мне было четырнадцать лет и я лежал в больнице с гландами две недели. Я там в палате перечитал много книг. И даже читал те книги, которые нам рекомендовали как внешкольное чтение по программе русской литературы и истории. Я настолько хорошо знал содержание, что потом легко сдавал экзамены и писал сочинения. А потом, уже в армии на службе, я читал много классических произведений зарубежных авторов. И когда поступал в институт, эти знания, почерпнутые из книг, мне очень пригодились. Ты меня спросишь – а читаю ли я сейчас?

Нет, не читаю. Есть причины. Первая – не попадаются достойные авторы, вторая – я очень много снимаю и делаю ролики для Фейсбука, ВК, Ютуба. Даже не имея компьютера, лежа в палате, я на мобильном приложении InShot монтирую, озвучиваю ролики. К концу двадцать четвертого года мне предложили вступить в Союз писателей.

У меня вышло три книги в разные годы, и я намеревался писать еще четвертую книгу, так как у меня есть наброски-черновики. Но я понимаю, что душа не горит, глаза не блестят и нет вдохновения. Я помню то состояние полета и вдохновения, когда я писал первую, вторую и третью книгу. А сейчас этого волшебного состояния нет. Так что, если ты хочешь написать картину или роман, это надо делать в очень высоком полете духа, мысли и воображения. А я знаю, что ты очень талантливая девушка. И все, за что берешься, у тебя получается на отлично.

Твоя картина висит у меня на самом видном месте, и я всегда восхищаюсь твоим талантом художника. Ты вдохновенная, удивительная и красивая. Немного подлечись и догоняй учебную программу. Много читай, рисуй, общайся с подругами. И про дедушку Колю не забывай. Я тебя очень люблю и молюсь за тебя, чтоб Господь даровал тебе исцеление от твоего недуга, и мы опять будем вместе праздновать Новый год и Рождество.

Любящий тебя дедушка Коля.

Эксперимент Нюты – двенадцать воздыхательниц

Я предводитель местного общества воздыхательниц. Никто меня не назначил. Я сама себя утвердила. Потому что они все страдают от любви. Двенадцать влюбленных соседок по больничной палате двенадцати, тринадцати и четырнадцати лет. Изнывающие, с томящей грудью и огнем внутри. Я быстро это осознала, так как слишком часто меня отзывают куда-то сказать мне на ухо «по очень большому секрету» про очередные признания в любви. А в это время, пока я слушаю секретики, они названивают с моего телефона своим парням, спрятавшись под подушку, чтоб надзиратели и няни не слышали и чтоб я не слышала их рыдания и стоны. Телефонный терроризм своих возлюбленных.

Сначала я делала вид, что не замечаю «телефонного терроризма», а потом начала извлекать из этого информацию, нужную мне для утверждения своего авторитета предводителя среди «местного дворянства воздыхательниц». И у меня получилось. Я манипулировала ими, а они этого не заметили. Я стала сватать Сергея и Вику, Диму и Полину, Сашку и Сандру – всех кого можно перезнакомила. А кого нужно – рассорила. Чтоб не задавались. По вечерам к моей подруге Маше приходил парень с гитарой, и мы пели на маршевой лестнице второго этажа, пока не приходила няня и не закрывала дверь по графику посещения.

Биомасса из двенадцати горячих девичьих сердец – это пульсирующее созвездие из галактики, мало изученное медиками, учеными, это как внеземная цивилизация. Здесь не работают обычные человеческие законы. Здесь полунамеки, полслова, полвзгляда – это послание миру, граду, человечеству из девичьей мегакультуры.

Девушки признаются в своей любви, рассказывают свои истории шепотом, чтоб няня не слышала. Но подруги все слышат. Трагедии Шекспира меркнут по сравнению с трагедиями, рассказанными в палате номер шесть подружками, оказавшимися волею случая в одном месте «Детская Кащенко». Вон Зоя рассказала свою историю любви. А ей всего тринадцать и чуть-чуть. У Августины счастливое начало любовной истории. В нее влюбился сосед по площадке дома.

В свои пятнадцать лет она полиглот и знает три языка – французский, испанский, итальянский. Она родилась такой одаренной, и теперь она предмет исследования у докторов. Жаль Свету, она почти всегда плачет и повторяет одни и те же слова бесконечно, что она так больше не может жить, и с этим надо что-то делать. Иногда мне кажется, что наша палата – это змеиный клубок-серпентарий шипящих и кусающихся пресмыкающихся. Иногда кажется, это гнездо двенадцати птенчиков высоко на дереве, а кормящая мама – это повариха, которая на тележке нам развозит вкусные обеды, ужины и завтраки. Еда вкусная. А еще папа с мамой приносят еду, и дедушка, бабушка приносят. Самые приятные дни – выходные. Нет процедур, врачи и медсестры выходные, и можно гулять на улице.

Я не сразу начала отличать санитаров, медсестер и врачей. Потом стала различать по цвету одежды. Врачи – синяя униформа, медсестры – красная и санитарки – серые. Волонтеры приходят в пестрой цивильной одежде. Среди волонтеров всегда два или три парня. Наши девочки сразу оживают, когда приходят волонтеры. Мужчинам нельзя заходить в женское отделение, особенно к подросткам-девочкам. А волонтерам можно. Они среднего рода, и им все человеческое чуждо. Они наши ангелы. Они волонтеры-«влюбители». Специально ходят искушают.

В палате я надеваю свою домашнюю одежду. У девочек мужские короткие стрижки, брюки, у кого-то сарафан, как у меня, две девочки в халатах. Прямо массовка из студенческого театра. У нас полная свобода в палате, и нас не одергивают. Мы даже устроили дефиле под аплодисменты и мелодию на телефоне. Нам разрешают пользоваться кнопочными телефонами только на время посещений после обеда и в выходные, когда нас разыскивают родственники и друзья в первый раз. Хоть я и интернет-фея, так я себя сама считаю, но Света – суперфея. У нее чуть ли не миллион подписчиков, и ее касты, подкасты, блоги, контенты суперпопулярны. Она их легко придумывает, легко записывает и не парится. Мы втроем – Света, Августина, я – стали сразу в первый день лучшими подружками и затейниками. Болтали без умолку и рассказывали разные истории из своей непридуманной жизни.

Света и Августина мне не позировали, но я села сбоку у окна, быстро набросала их парный портрет, пока они смеялись и вспоминали из вольной жизни свои секретики. Парный портрет повесила Света над своей кроватью, но Августина попросила меня нарисовать нас троих. Настроения в тот день у меня не было, и я нарисовала троицу лидеров через пару дней и вручила Августине. У нее красивое меццо-сопрано. Она меня поблагодарила и в знак признательности от восхищения картиной начала рассказывать французские мини-истории с песнями.

Уж не знаю, где она вычитала эти мини-истории, но она так убедительно рассказывала, что все садились в круг нашей троицы и слушали, раскрыв рты и затаив дыхание. Причем она рассказывала в ролях и говорила разными голосами: мужским, женским, детским. Получался театр одного актера. По секрету она призналась, что ставит спектакли с трех лет и придумывает своим куклам имена. И тут меня осенило. А что, если разыграть спектакль какой-нибудь со всеми. Отличная идея. Не будет так скучно. Спрошу у девчонок, хотят ли они поиграть в спектакль. Сценарий сами придумаем. У меня были заготовки и диалоги написаны об экспериментах в космосе.

В очередной тихий час предложила:

– Будем играть спектакль.

– Какой сюжет?

– Ну, что-то про любовь и приключения.

– Сценарий кто придумает?

– Я уже почти придумала. Нужно диалоги вписать.

– И что, по сценарию одни девки?

– Парней мы будем играть. Перевоплощаться в мужской род. Мужские роли мы сами будем играть.

– Целоваться будут?

– Поцелуи понарошку.

– Концепция какая?

– Эксперимент. Давайте это будет спектакль-эксперимент. Над нами здесь в больнице экспериментируют. В школе эксперименты бесконечные, родители экспериментируют. И мы будем эксперимент проводить по разоблачению эксперимента вселенского масштаба. Мы будущие космонавты, разоблачаем вселенский заговор-эксперимент.

Мы разоблачим вселенский эксперимент нелюбви и докажем, что любовь есть. И ее можно потрогать руками, попробовать на зуб, услышать ушами и увидеть глазами. Для тех, у кого они есть, – уши, глаза, зубы и душа. А для гоблинов с других планет, у которых нет ни ушей, ни глаз, ни души, мы просто поставим мюзикл – спектакль о любви двух космонавтов, которые в космосе признаются в чувствах. Возьму за пример мюзикл «Северная Одиссея» Екатерины Гранатовой.

Мы втроем ходили с мамой и Асей, без папы, на постановку в РАМТ. Музыка Петра Налича. Екатерина Гранитова – режиссер. Цельно скроенный, ритмичный и не скучный спектакль-мюзикл. И главное – там есть история. Не пишите ничего, если у вас нет истории, нет сюжета. И у меня будет история разоблачения. Сюжет простой.

Чтоб послать разношерстную команду специалистов в длинное межзвездное путешествие, все двенадцать членов экипажа должны пройти эксперимент на совместимость и стрессоустойчивость. Что они не будут друг друга кушать на обед, раздражать, и не будет возникать желания «выпустить в космос» кого-то не неугодного с аллергией на гримасу лица, на запах изо рта, на косую личность, на дурные привычки.

В процессе эксперимента и тестирования открываются несовместимые личности. Их надо нейтрализовать и оградить. А как в эксперименте это сделать? Выпустить «за борт в открытый космос», но тогда это называется эвтаназия. А у меня должна быть добрая история с хорошей концовкой, как Северная Одиссея.

Приключенческая, с поцелуями, с юмором и танцами. Значит, все останутся играть в космический эксперимент, но так, чтоб одна группа пела, вторая плясала, третья признавалась в любви. В конце концов, это история любви. Чем подкупает Северная Одиссея – тем, что это всем знакомая романтическая история путешествий за золотом и за приключениями. В каждом из нас живет романтик, который, бросив рюкзак за плечи, бороздит мировые просторы космических океанов и галактик. В путешествиях как раз раскрываются все лучшие и худшие качества человека. Об этом еще Джек Лондон писал. О животных инстинктах в человеке.

Думай, Нюта. Думай. У тебя получится. Какая кульминация в спектакле обычно бывает? Все должны застыть от ужаса? Застыть от смеха? Или сделать стоп-кадр поцелуя, и в зале все кричат: «Горько, горько» Но это банально и не свежо. Сделаю я так. Главная героиня догадалась, что на космической станции есть один секрет с изъяном, который она разгадала. Но поскольку у нее есть цель получить признание в любви от своего воздыхателя, она спровоцировала возлюбленного на публичное признание в любви в живом эфире связи ЦУП.

Она была вне станции в свободном падении в космосе, а он внутри корабля и уверен, что она улетает в космос и погибает без жизнеобеспечения и без скафандра. Картина такая. Она медленно удаляется без троса и без скафандра в невесомый космос. И спрашивает по рации: «Ты любишь меня?» Он с трепетом ей: «Люблю». Эхо люблю-ю-ю разносится по всем галактикам. Работают все радиостанции мира. На низких и высоких частотах. «Люблю-ю-ю…» – повторяют космическое эхо и радиоволны. Звучит полушутливая, полу романтическая современная музыка. Кульминация и разгадка по ходу спектакля. Хеппи энд.

Через три дня я написала сценарий. Между собой мы назвали нашу палату «Палата Индиго». Расписали роли, и началась читка текста в ролях. Перед началом спектакля собрали простой реквизит: простыни, ленты, настольные лампы, свободные капельницы без капельников, шторы и жалюзи, табуретки, канапе. Получилась куча мала, правдоподобная для лавки старьевщика, но никак не похожая на космический корабль. Но когда Нюта нарисовала четыре иллюминатора на формате А-3, получилось очень даже ничего – ностальжи космический корабль. Плюс рисунок – панель приборов центра управления полетами. Вот тут полная идентичность и аутентичность получились. Нюта получила заслуженные аплодисменты от своих подружек. А врачи одобрительно закивали головами по ту сторону экрана.

Спектакль «Чечевица».

В ролях:

Линда Шенберг – Нюта.

Стив Хиггинс – Света.

Пассе Саморра – Нина.

Майя Терпсихорова – Саша.

Юра Примаков – Зоя.

Хосе Гедеа – Маша.

Супруги Чинчита – Анджела и Сико «Коллекционер» – Полина и вторая Маша.

Инженер Кусимо – Сандра.

Кусимо Ятаки-сан – Дуня.

Анджей Равицкий – Рита.

Охранник с карабином.

Капитан в полевой форме.

Тишина.

В полуовальном затемненном помещении с высоким потолком полусидят и полулежат на кушетках и в креслах четверо мужчин и три женщины. Их позы, глаза и лица, освещенные сигнальными огнями щитка приборов, кажутся спящими и дремлющими. Но спят, как будто, не все.

– Стив, ты знаешь, где мы? – шепотом спросила девушка в голубом платье. (Линда –Нюта).

– Бомбоубежище или ангар, – так же шепотом ответил (Стив – Света), но шепот его был скорее похож на извержение вулкана.

– Однажды, – продолжила Линда, – год уже прошел. Мы осматривали оборудование нефтеперегонного завода, и меня водили в учебный диспетчерский класс. Тогда у них там программа разладилась. Я была здесь. По-моему, это тот учебный диспетчерский класс. – Линда повернулась к Стиву.

– Слышишь вот этот звук тогда. Нет. Не похоже.

Стив сбросил с себя накидку.

– Подумай еще раз. – Он берет листок бумаги и чертит схему.

– Вот смотри. Здесь мы сели в автобус. Ехали мы около 40 минут.

– Да, часы сразу у всех забрали, но мне показалось, два часа.

– Не перебивай. Если напрямую, то двадцать. Возможно, везли окольными путями. Вот нефтяной завод. Где диспетчерский класс?

– Вот здесь.

– Жить стало легче, – вздохнул Стив и задумался.

Зажигаются люминесцентные лампы в овальном помещении. Люди, зажмурившись, поднимаются со своих мест. При свете ламп сразу бросаются в глаза остатки еды на столе. Пыль на стеллажах и приборах. Стив прячет схему в карман. Линда сморит на дверь, в которую их ввели сутки назад, и пятится назад, встав между атлетами Стивом Хиггинс и Юрой Примаковым.

– Ну что они свет выключили, а сами не идут? – запричитала Линда Шенберг (Нюта), американка шведского происхождения, самая бойкая и истеричная из присутствующих.

– Что им от нас надо? Хосе, Стив, Юрий. Мужчины, ну сделайте что-нибудь.

Мужчины переглянулись. Супруги Чинчита не в счет. Их свадебное путешествие продолжается. Опоздали на свой автобус и сели к террористам с просьбой отвезти их на побережье для сбора лекарственных трав. Их и подвезли к остальным в овальный зал.

***

При личном досмотре у всех отобрали колющие и режущие предметы, часы, письма, фотографии. Кстати, в больнице тоже все отбирают. Оставили деньги. В овальное помещение привели их днем. Окон нет, вентиляционные люки задраены густой решеткой. Надежды на побег никакой. Общались друг с другом на английском, кроме Хосе Гедеа (Маша), которому переводила Нина на французский язык.

В дверь входят два автоматчика в коричневых беретах и становятся по сторонам двери. Через 2-3 секунды входит капитан в полевой форме и равнодушным голосом приказывает:

– Стив Хиггинс (Света), подойдите.

И резким движением извлекает из кармана Стива карандаш и схему.

– А вот этого делать больше не надо!

Стив ошарашен такой находчивостью.

– Вы будете здесь, пока правительство не выполнит наших требований. Завтра мы подыщем другое помещение и разделим мужчин и женщин.

– Нас не надо делить, – говорит молодая Чинчита (Полина).

– Это приказ. Какие заявления, жалобы?

– Горячей воды нет. А вот это письмо отправьте моей мамочке. И позвольте позвонить из вашего кабинета в Париж, там я должна делать доклад на симпозиуме по истории цивилизации.

«А кошечка хитрая, – Стив чуть не дернул Линду за косичку, – воды, письмо, Париж, – передразнил он ее про себя и обратился к капитану: – Капитан, вы изолировали нас. А мы хотим знать, что предпринимает наше правительство, чтобы освободить нас. Нельзя ли телевизор здесь установить или радио?

– Мы обсудим ваши требования.

***

Стив, Хосе, Юрий, Майя и Линда обшарили все помещение, чтобы найти подслушивающее устройство, но так ничего и не нашли.

– А как он узнал, что у меня схема? – недоумевает Стив.

Юрий, как собака-ищейка, начал вынюхивать все уголки овального зала. Где-то раздобыл в ящиках изоляционную ленту и заклеил подозрительные плафончики. Оборвал проводники на селекторном устройстве связи. Потом отозвал Стива и Хассе в сторону туалетной комнаты.

– Надо спровоцировать что-нибудь наподобие нарисованной нами схемы, – прошептал он.

– Ну, например, начертить на стенке маршрут движения автобуса или инсценировать нападение на охрану.

Пока мужчины обсуждают свои планы, Линда и Майя занялись уборкой кухонного стола.

– Если они меня тронут, я им глаза выцарапаю, – говорит Линда. Волосы ее дрожат и раскачиваются при повороте головы, а руки усердно моют тарелки и вилки.

– Дело не в террористах. Им все равно кого хватать, кого убивать. Почему я здесь? Мне осталось два дня до окончания стажировки в Каирском университете. Не могу понять. – Майя собрала в сушилку посуду и продолжала. – Но они меня не тронут. У меня ничего нет, кроме профессии. С мужем развелись. Три года мы прожили. Детей не нажили.

– А Юра, он кто?

– Знаешь, у одной мамы было два сына, так один был нормальный, а другой радиолюбитель. Этот Юра спать ложится с паяльником и микросхемой. Я его знаю всего три дня. В консульстве познакомились при оформлении документов.

Майя засмеялась.

– Да неужто ревнуешь?

– Он вчера мне читал Уолта Уитмена. Я растрогана. А Стив? «Красавец, пустышка, в лидеры ломится», – произнесла задумчиво Линда.

Тем временем мужчины прервали свои разговоры и пошли шептаться теперь с супругами Чинчита.

– Нет, нет, – запротестовал «Коллекционер», так прозвали заложники мужа Анжелы Чинчита.

Анжела Чинчита (Полина) протестовала менее решительно против предложений мужчин. Линду и Майю к разговору не пригласили, и они хотели на них обидеться, но потом передумали обижаться, так как началось большое переселение четы Чинчита. Две кушетки поставили рядом под плафоном на стене. Все это перегородили шкафами со стойками и блоками приборов, и получился уютный будуар. Стив и Хосе подсмеивались, а Юра залез под потолок и сорвал изоляционную ленту с плафона.

***

На экране монитора Анжела с мужем в «будуарчике». Он не спеша, как бы понарошку раздевает супругу, она его гладит, потом обнимаются, и раз – резко поворачиваются и показывают одновременно фигу. Фига увеличивается на экране.

– Это что? – спрашивает грузный мужчина в пенсне у капитана в коричневом берете.

– Они оборвали все провода и оставили один видеоглаз.

– Они издеваются над вами, – мужчина в пенсне, с орлиным носом поворачивается к капитану. – Кто оборудовал и монтировал овальный кабинет?

– Это служба инженера Кусимо.

– Немедленно свяжите меня с ним.

– Слушаюсь.

***

Врачи тоже видят фигу, которая увеличивается на экране. Нина, Нюта, Света – первые кандидаты Индиго на выписку из больницы. Но домой хотят все двенадцать девушек, так как находятся на излечении и под наблюдением более чем три недели. И фига – это коллективный протест против экспериментов над живыми душами. Три врача сидят за монитором, пишут историю болезни на каждую из пациенток палаты номер шесть.

Хотя и спектакль «Эксперимент Чечевица» они не одобряют, так как считают его сложным и запутанным. Им удалось прочесть копию сценария, которую сделала ночная санитарка, пока Нюта спала и случайно оставила свою тетрадь на видном месте. Стелла – заведующая отделением психиатрии – не препятствовала им в репетициях и дала относительную свободу. Под строгим запретом остались свободные телефонные звонки и бдение в ночное время.

***

Хосе, Стив и Юрий что-то чертят на стене в туалетной комнате, в дверь стучит Линда.

– Вы – шалуны. Все шутите.

– Тсс, – Хосе закрывает за ней дверь и показывает Юре точку.

– Вот здесь.

– Да вы объясните мне, что здесь. Я ничего не вижу. Стена ровная, не шершавая, – трогает пальцем стенку Линда.

– Стенки туалетной комнаты тоньше, чем в овальном зале, – объясняет Стив.

– Соображаешь? А Хосе утверждает, ну ты же знаешь, если атлет в чем-то разбирается, то он знает свой предмет досконально. Хосе утверждает, что стенка сделана из пенобетонных блоков.

– И вы думаете, ее можно вышибить?

– Да. А если не вышибем, проверим охрану на вшивость и бдительность. Не мешай, отойди. Давай, Юра. – И-и раз. Пяткой Юра попал в точку, нарисованную Хосе. Содрогаются стены здания, а Юра падает на пол с вывихнутой ногой. Вбегают два охранника в овальный зал.

– Что здесь происходит? Где вся группа?

– Они забавляются в туалете, – смеется Майя.

Заложники выходят один за другим. Впереди Линда, затем Хосе, а Стив тащит на себе Юрия.

– Наш друг свалился с толчка, нельзя ли доктора позвать.

Анжела выходит из своего семейного угла и вправляет Юре ступню.

***

– Леди и джентльмены, при посещении туалетной комнаты прошу всех очень громко хлопать дверью, так, чтобы истязатели наши помнили, что мы здесь, и не разбежались, – голосом диктора ЦТ объявил Юра Примаков на английском с новгородским акцентом.

– Друзья. «От усердия хлопанья двери зависит дальнейшая наша судьба», – сказал Стив.

Стены чересчур часто начали содрогаться от усердия заложников, особенно тщательно это делала Линда, и через два часа, точно рассчитав удар, Стив и Хосе ногой, а Юра правой рукой, одновременным точным ударом вышибли блок в стене туалета. На этот раз охранники не ворвались.

– Сумерки, – шепчет Юра.

– А может, это перед рассветом, – не соглашается Хосе.

– Перед рассветом птицы поют, – говорит Майя.

Надо ждать темноты. Стив, Юра, Линда и Майя прильнули к маленькому окошку на свободу. Впереди видны резервуары, стена забора и куча металлических труб. Появилась надежда на досрочное освобождение.

***

Решено, что Стив Хиггенс пойдет с Линдой. Юра еще хромает, а Хосе, хотя и силач, но с его запоминающейся физиономией экспедиция обречена, а Линда, кроме того, знает окрестности и местный диалект. У нее разорвалось платье на плече, когда она пролезала через квадратное отверстие, и клочок рваной ткани теперь развевался на ветру. Отверстие в стене заделали тем же блоком и притаились, плотно прижимаясь друг к другу и к стенке.

– Надо залезть на крышу, – шепчет Стив. Он медленно, как кошка, поднимается по громоотводу на крышу. Ползком подбирается к противоположному крылу овального здания и видит сидящих двух охранников.

– Сидят отдыхают, – сообщает Линде Стив, отряхивая пыль с колен. В какую сторону идем?

– Вот туда. Там за забором шоссе. За шоссе не помню что, роща или сад, но можно укрыться. А там решим.

– Идем по одному.

Стив перебежками, а где на четвереньках, лавируя между строительным мусором, направился к забору.

– Эй, парень. – Щелкнул затвор. – Иди сюда.

Стив подходит к караульному у насосной станции. Карабин упирается Стиву между лопатками. Линда все видит, пробирается с другой стороны насосной станции. Берет шланг с бензином, нажимает кнопку и направляет струю жидкости в лицо караульного. (В руках Нюты прозрачный шланг от капельницы.)

Стив снимает с него зеленую форму, берет карабин, связывает патрульного и бросает в насосной станции с кляпом во рту. Перебежками добрались до стены забора. Забор как будто без сигнализации. Но Стив на всякий случай бросил палку в забор. Тишина.

«Нет, здесь что-то не так». Он потянул Линду вдоль забора. «Ага, вот то, что нужно». Они спрятались среди бетонных труб. (Медицинские плакаты.) Стив сломал ветку и подержал возле столба, в который была вмонтированная какая-то линза. Луч прожектора засверкал на трубах, скрывших Линду и Стива, затем заскользил по земле и забору и остановился на кирпичной стене овального зала со стороны туалетной комнаты. Через минуту они услышали голоса караульных и лай собаки. Но голоса куда-то удалялись, и Линда только услышала фразу: «Надо с той стороны забора охрану усилить».

Они вынуждены были вернуться через отверстие в туалете в овальную комнату, и не успели отряхнуть пыль с одежды, как опять вошел капитан и решил всех пересчитать.

– В радиоприемнике и телевизоре вам отказано. А пресса вот, пожалуйста, – и посмотрел подозрительно на Линду. Она взяла одну с арабским шрифтом.

– Так они месячной давности, – возмутилась она, держась одной рукой за разорванное платье на плече.

– Не я решаю вопросы информации. Мне велено вас охранять, а на переговоры придет другой человек.

Как только капитан ушел, Юра принялся шарить по углам диспетчерской и собирать какие-то железки. Включил паяльник, разворотил дисплей, растянул проволоку и долго щелкал тумблером. (Медицинские приборы общего пользования.) Наконец самодельный телевизор сначала заговорил, а потом и показал диктора.

***

(Диктор Дуня.) Делаются последние приготовления к старту межпланетной станции «Венера-Вояж». На стартовом комплексе вместе с ракетоносителем проводятся последние испытания, но до сих пор комиссия по аэронавтике не называет состав экипажа органам информации: «Основной и дублирующий составы будут утверждены компетентной комиссией за сутки до старта».

***

– Вся программа летит в тартарары, – гремит басом Пассе Саморра, меряя своими маленькими тяжелыми шагами кабинет с установленными дисплейными стойками, на которых в стоп-кадре застыли лица Стива, Maйи, Нины, Хосе, Сандры, Дуни, Юры, Линды, Анжелы и Сико.

– Вы думаете выкрутиться создавшегося щекотливого положения? – иронично спрашивает капитан в коричневой униформе.

– Дело не в этом. Где же я просчитался? – спрашивает, как бы сам себя Пассе Саморра и дальше продолжает, обращаясь скорее не к капитану, а к невидимому третьему собеседнику. – Все было просчитано, и вдруг обрыв в цепи. Лучшие умы из Кембриджского, Московского, Парижского центра одобрили мою программу психологической адаптации к сверхдальнему полету к звездам, и вдруг срыв.

Бунт на корабле за десять суток до старта – это провал. Члены экспедиции перессорятся, не пролетев и половины пути. Майя, Стив, Хосе, что же вы натворили? Уж за вас-то я был спокоен и уверен, как в самом себе. А Линда молодчина – выводит группу из стрессового состояния моментально. Юра превзошел самого себя – толковый бортинженер. Может, Чинтиты? Сико и Анжела. Эти «голые мартышкины ягодицы» фиги и прочее. Никакой серьезности. Пошли на поводу у группы.

– Но их нельзя исключать из экспедиции. По программе полетов Анжела должна зачать, выносить плод в космосе и родить в спускаемом аппарате на Венере. Что делать?

Он секунду помолчал, затем нажал кнопку на селекторе.

– Нашли инженера Кусимо?

– Соединяю, – ответил металлический голос.

– Слушай, Ятаки-сан, бери генеральную программу, свой «комбик», и через пять минут я тебя жду. Да. Еще захвати тест-карты основного и дублирующего состава.

– Что-нибудь серьезное?

– Придешь – сам увидишь.

Ровно через пять минут Ятаки Кусимо (Сандра) легкой походкой вошел в кабинет руководителя полета, аккуратно притворив за собой дверь.

– Меня всегда поражала эта азиатская манера легкой поступи и неторопливости, – поджав губы, снисходительно произнес Пассе Саморра.

– Это не азиатское, – парировал Ятаки-сан, – эта черта характера, а по твоему виду я вижу: не ужинать мне сегодня в ресторане «Загородном».

– Холостяцкая вечеринка или женщина?

– С этим дело не застопорится, – уклончиво ответил Ятаки, – давай выкладывай, что там у тебя?

Пассе Саморра отложил видеокассету, пощелкал тумблером, отыскивая нужное место.

В убыстренном темпе на экране дисплея появляются предыдущие события.

Полусидящие, полулетающие. Стив, карандаш, схема. Майя, Линда моют посуду. Сико и Анжела, ягодица, фига.

– Это уже интересно, – засмеялся Ятаки.

Дрожание камеры с изображением. Пустой овальный зал.

– А это уже наружная запись, – занервничал Пассе, переключая изображение.

Стив и Майя скрутили караульного.

Забор, сигнализация, лай собаки. Юра, паяльник, дисплей, телевизор.

– Набор я сам подбирал, – удивляется Ятаки, – из этого набора нельзя сделать телевизионный приемник.

– Моя школа, – кивает головой Пассе.

– Не отвлекайся, смотри дальше.

Стив, Юрий, Майя спорят. Пустая комната, захват заложников.

– А теперь слушай внимательно.

«Члены экипажа космической станции объявляют недоверие Центру подготовки космонавтов в связи с насильственными действиями, нарушающими гражданский кодекс о правах человека, и просят комиссию заменить руководителя полетов Пассе Саморра как не соответствующего занимаемой должности».

– Я их высиживал, высиживал, как курица-наседка, – опустив плечи, жалуется Пассе, – а они… Ладно. Давай тест-карты. С кого начнем? С лоцмана?

***

– А не слишком ли мы жестко заявили? – спрашивает Юра. – И вообще, что мы знаем о нем? Раз ему поручили это дело, значит, он доведет его до конца.

– Знаешь, надоело быть подопытным, подотчетным, подслушанным, – нервничает Майя. – Я не против него самого, а против насилия. И должны же мы знать, что он там надумал. Ведь мы даже не ознакомлены с программой полета.

– Мне удалось кое-что выяснить, случайно, – говорит Стив. – Старт через десять суток, состав экипажа – то ли шесть, то ли семь человек. Выходим на орбиту по стандартной схеме. Дальше при помощи солнечных батарей и зеркальных радиотелескопов разгоняемся до скорости света и выходим в зону притяжении Юпитера. Биологические инструменты, пробы космической пыли, устранение неполадок на искусственном спутнике Юпитера, торможение, спуск и так далее.

– Это все пустое, – встревает в разговор Хоссе Гедеа. – Нам нужна четкая, развернутая программа. Ну, Юра понятно, бортинженер, Стив – командир, Майя – лингвист, программисты, Сико – коллекционер и его жена – врач, тоже понятно.

– А зачем я и Линда?

– Внимание, внимание, – вдруг раздался голос из динамика. – Прошу вас прекратить бесполезные разговоры.

– Это Пассе, – шепчет Юра.

– И разобрать заваленную входную дверь. Я иду к вам. Эксперимент окончен. Мужчины быстро разобрали хлам, наваленный у двери.

– И чем это я вам не угодил? – улыбаясь и раскрыв руки для объятия, спрашивает Пассе Саморра, переступив порог овального зала.

– Давайте сейчас сядем в уголке и все обсудим.

– Ха. Где здесь, в овале, угол? – язвит Стив.

– Ятаки, включи и загрузи нам свой ПК, сейчас поколдуем с программой.

– Какой программой? – удивляется Хосе.

– Да нет, программа полета – вот она, готова и утверждена, – говорит Пассе и протягивает Хосе тоненькую брошюрку. Я говорю о тест-программе для членов экипажа в экстремальных ситуациях.

– Моя тест-программа не меняется уже шесть лет, – фыркнула Линда.

– Ладно, – соглашается Пассе Саморра. – На сегодня игры закончились, все устали. Вам надо отдохнуть. Мне надо осмыслить данные ПэКа и тест-программы. Я только прошу, Майя, останьтесь на полчаса.

У выхода их ждал цвета морской волны автобус, и всех увезли в отель, где им были приготовлены обычные человеческие радости. Горячая вода, холодильник, письмо от матери и чек в десять тысяч долларов на карманные расходы.

***

Врачи возле монитора делают записи – анамнезы и эпикризы. Девушки догадываются что за ними наблюдают и стараются.

Коммуникабельность – у всех в колонке поставили сто баллов.

Доброжелательность – сто баллов у всех.

Депрессивность – молодые врачи Вера и Юля поставили непонятные значки эпсилон и омега напротив двух фамилий своих пациентов.

Эмоциональность – у всех стоят плюсы, у одной Дуни стоит знак вопроса.

Открытость – всем поставили сто баллов, только Рите и Саше поставили семьдесят.

Замкнутость – черточка в колонке означает отсутствие замкнутости.

Подавленность – также черточка – отсутствует у всех.

Стрессоустойчивость – вот здесь начались сомнения у Стелы, Веры и Юли. Стелла как старший и опытный психолог пытается подвести некоторые поступки и слова больных девочек под стандарты стрессоустойчивости. Но Вера и Юля, как молодые ученые, собирающие материал для своей кандидатской диссертации о детях индиго, трактуют их поведение с оглядкой на свои субъективные, нужные им для отчета данные.

Тревожность – отсутствует у всех.

Осознанность – ориентация во времени и пространстве стопроцентная.

Нервозность – отсутствует.

Суперспособности – напротив десяти фамилий появились плюсы.

Утомляемость – везде прочерки.

Сексуальность – здесь мнения разделились у врачей. Лидерам, тройке Августине, Насте, Свете поставили пять плюсов, четырем девочкам – четыре плюса. Пять девушек получили по три плюса.

Последовательность – все по сто баллов.

Гиперреактивность – две из десяти получили восемьдесят процентов, остальные по сто.

Импульсивность – в колонке у всех минусы, кроме Полины.

Перфекционизм за исключением двоих – у всех плюсы.

Обсессивно-компульсивное расстройство – минусы у всех.

Продолжение спектакля.

– Давайте для начала мой тест, – говорит Пассе.

– Пускаю, – сообщает Ямато. Сообщение на экране дисплея.

Пассе Саморра, боливийский период, Кембридж espanol fewari zamba. Звезды, алфа–центавра, спираль. Феллоген.

– Не идет дальше, – недоумевает Ямато.

– Здесь все нормально, – говорит Майя, просматривая данные на дисплее.

– Еще раз. Феллоген. Стоп.

– Что такое феллоген? – спрашивает Майя.

– Одно время я увлекался ботаникой и сделал маленькое открытие о защите растений от изотопов цезия. Так вот, этот феллоген – защитный панцирь на некоторых растениях.

– Давайте мой тест, – просит Майя у Ямато, – может, твой ПК барахлит.

Изображение на дисплее.

Майя Хорева. Мещера, березки. Таймс бук, флоат. Шумеры, санскрит, лингвистика. Решетка, шарик, облако. End.

– Моя программа прошла.

– Оставьте меня одного, – просит Пассе Саморра усталым голосом.

Когда дверь закрылась, он достал таблетку из кармана пиджака и положил под язык.

– Феллоген, – вспоминает вслух Пассе, – возникает из любых живых клеток эпидермиса.

Вторичная образовательная ткань в стеблях растений. Еще помню, а прошло уже двадцать пять лет. Процессор варит, а моторчик слабоват. Слабоват. Еще раз.

Спираль, феллоген, пробка, камбий.

– Ну, пошла, давай, давай.

Камбий, чечевичка.

– Эх, дура. Железка – она и есть железка. Попробую без тебя, – стучит на клавишах.

– Спираль, феллоген, пробка, камбий, чечевичка. Но что же дальше? – Трет виски указательным и большим пальцем. Лицо напряженное, на висках вздулись жилы. Хватает ртом воздух, разрывает рубашку и падает возле стула.

Через какое-то время входит Ямато и вызывает врача. Врач констатирует инфаркт.

Большая больничная палата, лежит Пассе Саморра. Устало открывает глаза, смотрит по сторонам. Замечает на стене кнопку и нажимает на нее. Входит сестра.

– Сколько времени я здесь?

– Лежите, не разговаривайте. Третьи сутки вы здесь.

– А как же программа?

– Сейчас я позову кого-нибудь.

Входит Ямато Кусимо.

– Плохи твои дела. Обширный инфаркт миокарда. А руководителем полета назначали Шимон Перес. Жену твою я видел – час назад. Не отходила от тебя двое суток, ты повторял одно и то же. Пробка, кадмий, чечевичка.

– У-у, – взвыл Пассе Саморра. – В обморочном состоянии я увидал недостающее звено. Мне стало так легко. Я как будто был где-то в пустыне. И видел что-то красное, красное. Постой. Красное, красное. Да, это было красное. Достань мне Библию. Умоляю, принеси сейчас же. – Пассе взял Ямато за руку.

– Тебе нельзя волноваться. А Библию сейчас принесу.

Пассе остался один с датчиками и назойливыми мыслями.

– Красное, красное. Что в Библии красное? Кровь Христа, ковчег, завеса в храме, красный конь и красный всадник.

– Нет, не это. Красное – красное.

Оп бормочет в забытьи и проваливается в красное облако. Красное облако превращаются в лестницу, и он спускается в пещеру, в которой ползают скользкие жабы, лягушки, змеи. Вдали из свода пещеры мерцает красный свет. Он идет к свету, но его ноги опутали змеи и не пускают, а свет уже совсем близко, и вдруг он слышит страшный хохот, как смеется сам сатана. Он в ужасе замирает, рука ухватилась за что-то мягкое и теплое. Это было крыло ангела. Они летели через красную марсианскую атмосферу.

Красное облако рассеялось, и Пассе снова открыл глаза.

– Красное, – шепчет он. – Красное. Красное. Вспомнил. Открывает Библию, читает.

«И сказал Исав Иакову: дай мне поесть красного, красного этого, ибо я устал. И продал Исав первородство свое Иакову».

***

Врачи у монитора записывают каждый в свою таблицу данные о своих подопечных больных. Стелла явно лидер, так как ей то и дело двое других показывают свои записи, и она утвердительно кивает головой.

– Согласна.

– Откуда Нина знает такие подробности из Библии?

– Я с ней беседовала. У нее дедушка верующий, и она сама читает Библию с детства, как она говорит, с первого класса. А еще она читает в оригинале французскую литературу.

– А Нюта? Как ей удается быть сосредоточенной и держать внимание подружек? Смотрите, как они с азартом вошли в свою роль каждая. И не отвлекаются.

– У Нюты все данные лидера. Она первый кандидат на выписку. Мне удалось прочитать ее дневники, с ее слов, она пишет дневник со второго класса. И сейчас у нее три тетради дневников дома. И электронный дневник она ведет с пятого класса.

– Света превзошла все ожидания. Как она убедительно играет мужскую роль. Перевоплотилась в своего героя Стива, как профессионал.

– Все девочки молодцы. Мне не нравится, что спектакль такой затянутый, я бы его сократила.

– Нюта говорит, что вначале он был короткий – эксперимент якобы с заложниками, на самом деле психологическая адаптация в замкнутом пространстве двенадцати членов экипажа космического корабля. Потом она дописала еще один эксперимент – имитация полета в межзвездное пространство. Ну, любая имитация – условна. Тут важно раскрыть себя, показать, кто есть кто внутри. Высвободить внутренние творческие силы – эмоции, память, либидо, характер, личностные качества и особенности индивидуальности. Смотрим далее. Может, найдем что-то более интригующее.

***

– Я отказываюсь от руководства межпланетных экспедиций и буду всячески препятствовать полетам других стран.

Так заявил журналистам эксперт международного центра по аэронавтике Пассе Саморра.

– Вот дает, – восклицает Стив. – Он меня натаскивал по лоцманской карте Южного созвездия. Умница необыкновенный, но не везет ему. Мы, первокурсники, бегали к нему на аспирантские семинары по проблемам биоэнергетической связи в нейронах серого вещества. Эрудиция необыкновенная. Начинал ботаником, затем психология, космобиология. Знал бы он, где сейчас Стив Хигинс.

– Стив, разве ты в центре подготовки космонавтов стажировался? – удивляется Юрий Примаков.

– Меня он выбрал из двадцати претендентов.

– А кто из вас читал «Психологическую адаптацию и безопасность полета»?

– Шимон. Как его? То ли Мерес, толи Перес. Еврей. Скользкий, как уж, и трусливый в придачу.

– Станешь трусливым, когда выберешься из горящего зонда и упадешь в тропический лес, где тебя на обед скушают гиены, в худшем случае, на ужин москиты.

– То есть ты хочешь сказать, – прерывает воспоминания Юры и Стива Майя, – что учился в центре подготовки космонавтов, а ты, Юрий, тоже прошел эту школу. Так вот, я заявляю, что уже год преподаю там же лингвистику, семиотику и программирование, и что-то ваши лица мне не знакомы.

Они начинают вспоминать и выяснять, кто, когда, где учился и преподавал. К их разговору подключились Линда и Хосе, а вскоре из своего семейного угла поднялись и Чинчиты, и начался маленький Вавилон, в котором Господь Саваоф смешал не только языки и наречия, но и темпераменты.

Телекамера, установленная на щитке приборов в овальном зале, тщательно записывала и передавала информацию о заложниках, на центральный диспетчерский пункт к грузному мужчине в пенсне с орлиным носом, который дожевывал свой последний сэндвич и откровенно занервничал, глядя на всеобщую свалку в овальном зале.

«Заложники», в конце концов, выяснили, что все они в разное время и в разных национальных центрах подготовки космонавтов проходили стажировку и обучение по космическим полетам.

– А раз так, – осенило Стива, который исподволь уже становился негласным лидером в группе, – не исключена возможность, что кому-то из международного центра по аэронавтике пришла в голову бредовая идея испытать экипаж корабля «Венера-Вояж» в экстремальных условиях.

– Эта версия не выдерживает никакой критики, – говорит Юрий Примаков. – Представь, ты живешь в свободной стране, защищен конституцией, работаешь под гарантом солидной фирмы, и вдруг тебя как последнего идиота закрывают в каком-то сарае.

***

Опять заложники.

Не понимаю, зачем это и кому нужно? Знать бы, сколько они хотят за всех нас, – сокрушается Хосе Гедеа. – Я бы сразу выложил свои полмиллиона.

– А мне чем платить? – спрашивает Майя.

– Я плачу за всех.

– Не кипятись, Хосе, – успокаивает его Стив, – будешь платить не ты и не я, а фирма. Наверняка они будут шантажировать нашу фирму. Но, честно признаюсь, не верю, что это настоящие террористы. Требуем пока только мы, а они не выдвигают никаких претензий, не требуют выкупа, не угрожают. Я предлагаю вот это. – Стив протягивает листок с текстом обращения к террористам. – Читаю.

– Подожди, Стив, – говорит Юрий, – читай вот здесь, под плафончиком с видеоглазом, пусть они слышат и видят. «Третьи сутки нам не предъявляют никаких требований ультимативных заявлений. Наше правительство, друзья и близкие не знают, где мы и что с нами происходит. Если вы ожидаете получить за наше освобождение какую-то сумму денег, то поставьте нас в известность, мы свяжемся с фирмой, которая удовлетворит ваши требования. Все мы в последнее время работали и обучались в Центре под руководством Пассе Саморры. Мы требуем встречи с вашим представителем и удовлетворить наши требования».

Затем они забаррикадировали входную дверь и разбили последний видеоглаз, соединяющий овальную комнату с центральным диспетчерским пунктом.

***

Врач Стелла говорит своим собеседникам за монитором Вере и Юле.

– Вот я прочитала в дневнике Нюты. И не знаю, как реагировать на сей опус ее… Кажется, теперь-то я абсолютно точно знаю, для чего некоторым людям посылаются болезни. Я поняла, почему некоторые люди ставятся в условия временной изоляции и невозможности делать важное и желанное для них дело. Это происходит во благо, для того, чтобы при любой возможности снова заняться своим делом. Чтоб они осознали: дело – это нужно творить, будто живешь последний день.

Именно так и достигаются высокие результаты. Я убеждена в этом. Вообще, все не просто так. Мы обижаемся на Бога, на окружающих, а дело только в нас самих. Лишения, изоляция, вынужденное одиночество, фатальная невозможность чем-либо заниматься, чего-то достичь, что-то важное в жизни иметь – все это говорит нам только о том, что мы – при большом своем потенциале – не стараемся, не работаем над собой, реализуем себя вполсилы. А при большом потенциале нельзя жить и делать дела спустя рукава. Но врач мне сказала, что я себя довела до изнеможения своей трудоспособностью и жаждой иметь результат: написанные тексты и готовые картины. Она говорит, надо сбавить обороты, иначе в психушку по второму кругу.

– Выгорание – это естественный процесс биологического индивида, – сказала Юля.

– Мамонты тоже выгорели, – молвила Вера.

– Ну, наша задача сберечь генофонд нации, детей индиго, – парировала Стелла.

– Нюте просто нужны передышка и смена обстановки на три недели, чтоб без кистей, холстов, без компьютера, без интернета, только отдых. У нее нервная система тонкая, и вот-вот она лопнет как тоненькая ниточка, на которую повесили вес сто килограммов.

– А у меня вопрос к вам, Стелла. Если вас изолировать от вашей научной и исследовательской работы на три или четыре недели, вам это пойдет на пользу? Вы будете счастливы?

– О, я буду счастлива безмерно, только у меня нет такой роскоши на три недели.

– А сколько есть?

– Ну, может быть, семь или десять дней.

– И вы не будете думать о своей научно-исследовательской работе?

– Ну. Как бы не совсем. Если человек чем-то увлечен и ему нравится его занятие, он даже в отпуске делает свою работу.

– Вот и Нюта делает свою работу всегда и везде. Она пишет картины и рисует тексты. Картины написаны, тексты нарисованы. Она так и говорит: «Я пишу тексты красками, картины пишу смыслами и семантикой смыслов крупными тезисами».

Врачи всматриваются в монитор и видят. Человек в больничной пижаме и тапочках на босу ногу бежит по аллее больничного комплекса. Его тень перемещается и удлиняется по мере удаления от фонаря, освещающего здание кардиологии и стройные ряды кустов вдоль дорожки. Он перелезает через забор (кровать), пропускает машину с включенными фарами и бежит по дороге, озираясь и приседая, едва заметив фигуру прохожего. Огибая угол здания, выглядывает за ворота, где виднеются гаражи и одинокие машины (тумбочки). Подходит к одной – закрыта. Вторая – темного цвета – открыта. Вместо ключа зажигания вставляет пинцет и заводит машину. Машина разворачивается и мчится в сторону ракетного комплекса.

– А, профессор!? – Капитан берет под козырек. – А говорили, вы в реанимации.

Капитан подозрительно осмотрел больничное одеяние профессора и спросил:

– Вам кого-нибудь позвать?

– Я сам найду, кого мне нужно. А кто сегодня на центральном пульте?

– Анджей Равицкий (Элла).

– Угу, – пробормотал Пассе и закрыл дверь перед носом капитана, повернув защелку изнутри.

Капитан, заподозрив неладное, накрутил диск телефона.

– Алло. Пост первый, перекрыть все входы, никого не впускать.

Профессор тяжелыми шагами мчится по коридору, увешанному проводами. Вбежал по лестнице и через люк забрался в центральный пульт, минуя двери, охраняемые постовым. Достал из шкафчика миниатюрный прибор, включил и притаился за установкой, ожидая какого-то сигнала.

Установка равномерно щелкала и сверкала мириадами контрольных огней. В какой-то момент огни на минуту застыли. Пассе нажал кнопку на своем приборе и застучал указательным пальцем, набирая нужную комбинацию цифр и букв для блокировки установки. То же самое он проделал и с другим устройством. Не успел он закончить свое занятие, как столкнулся нос к носу с дежурным Анджеем Равицким.

– Вот, – виноватым голосом и как-то обреченно вымолвил профессор, – искал свой мини-компьютер и нашел.

– Что вы наделали?! Эх! – Анджей махнул рукой и испуганными глазами уставился на щиток приборов, где загорался один за другим аварийный сигнал и назойливый зуммер сообщал, что установка ЦУП, главный компьютер ЦУП и дисплейная связь вышли из строя.

***

Два человека не спеша идут по больничному коридору, удаляясь в глубину кадра.

– Знаешь, чего больше всего мне сейчас не хватает? Помнишь тот набор столярного инструмента, который мне подарили к юбилею?

– Юбилей твой помню. А инструмент?

– Ну, там, после признания заслуг, о которых скучно говорил чиновник из управления, так вот после него Стив Хиггинс от имени последнего выпуска преподнес большой ящик с ленточкой, я его чуть не уронил, такой тяжелый. Восемнадцать стамесок разного профиля. Резцы – чистая сталь.

И как они догадались? Я ведь в молодости увлекался столярными делами. Да и сейчас с удовольствием бы построгал. Да вот врач разрешит ли?

– Я поговорю.

Пассе Саморра и Шимон Перес остановились у роскошного зеленого дерева, растущего в деревянном бочонке.

– Сансевьера – семейство лилейных. – Пассе осторожно взял листок растения, разгладил его и задумался.

– В последние дни я все чаще вспоминаю свои юные годы, – продолжил Пассе (Нина). Может, это у всех, кто перенес первый приступ? Не знаю. Но меня преследует красный цвет. Как назойливая мелодия. Я вспомнил отца в церкви на молитве. Причастие первое. Знаешь, в колледже у меня была Ильза. Мы брали лыжи и уезжали с ночевкой. Что за ночи дивные были. Звезды, костер, холод и мы вдвоем. У нее родинка была на шее. А когда мне предложили научную работу... Ну, в общем, я был не прав. Когда перед тобой стоит выбор, всегда выбираешь не то. Мы ездили к отцу на ферму.

– Где-то я в жизни ошибся, боюсь, что ошибся и в подготовке эксперимента.

– Где же ошибка? Пока я слышу только воспоминания. И потом, все службы подтверждают готовность к полету и ни одного сбоя. Комиссия просмотрела видеозапись с «заложниками», социологи одобрили и утвердили состав. А интуиция, о которой ты говоришь, не берется в расчет. Ее не зафиксируешь и не потрогаешь руками.

– Понимаешь, это как предупреждение, эксперимент должен быть чистым. А он замешан на неправде. Сперва высокая мораль и нравственность, а потом уже...

– Но так мы будем двигаться черепашьими темпами к результату, – перебил его Шимон Перес (Рита). Или же ты призываешь обратно в пещеры, надеть шкуры и питаться бананами?

– Любая цивилизация, ее уровень развития должны быть уравновешены. Должны соблюдаться пропорции, адекватность восприятия себя во вселенной, – спокойным голосом отвечает Пассе.

– Ты знаешь, что тебе будет предъявлен иск о возмещении ущерба?

– Мой адвокат займется этим. А что сказать этому обвинителю, который сидит вот здесь? – Пассе стучит себя по груди.

***

Девочки в палате сделали перерыв и на следующие выходные продолжили спектакль. Они знали, что за ними наблюдают три пары любопытных глаз через видеокамеры и записывают все происходящее, чтоб собрать эксклюзивный материал для докторской диссертации о пограничном расстройстве личности особенных одаренных детей индиго. А таких здесь двенадцать душ разной степени «индигости». И они очень старались, так как хотели домой всеми фибрами души.

Сами они себя не считали индиго. Они развивались быстро, и умственные способности у них были заложены от зачатия. Как рассказывала мама Нины, она с ней разговаривала с первых месяцев беременности и прикладывала колонку с классической музыкой к животу. А мама Нюты рассказывала небылицы о стойке на голове в полгода, о мимике на лице Нюты, когда она передразнивала соседскую собаку, изображала дедушку, бабушку, куклу Барби настолько правдоподобно, что ей прочили актерскую карьеру, но она выбрала живопись и литературу.

Склонность к графомании у Нюты обнаружилась с четырех лет. Карандаш, ручка, бумага стали ее спутниками даже ночью. От графоманства еще никто не умер в лучах славы и всеобщего признания, но в психушку можно загреметь от обильного графоманства и кучи исписанных листов. Писательский зуд некоторых писак в интернете зашкаливает до икоты и оскомины и по ним плачет психушка, но они этого не знают по своей наивности и невежеству.

Мама Светы рассказала Стелле, что папа Светы проводил какие-то сеансы телепатии с животом беременной жены, чтоб заложить будущему ребенку только ему ведомые таланты. Каким образом он передал, ментально флюидами или энергетикой своих вибраций, Свете потоки информации, он и сам не знает. Но она родилась с энциклопедическими знаниями. И как она сама говорила, достаточно один раз услышать или прочитать, чтоб запомнить большие концерты, тексты. Имена и даты она запоминала с легкостью, и не было ничего на свете, о чем она бы не знала, если не очень глубоко, то в общих чертах. Зоя, Рита, Две Маши, Полина, Дуня, Сандра, Элла, Саша попали в детскую психушку, так как имели каждая свои отклонения на ментальном и вербальном уровне.

Зоя очень быстро научилась танцевать. У Риты как-то неестественно оказались гибкие кисти рук, и она вытворяла фокусы, заламывала ладошки и выкручивала руки через ноги и голову в замкнутом сплетении. Полина, Дуня, Сандра начали играть на музыкальных инструментах с трех лет. В пять месяцев Элла начала говорить, еще через два месяца ходить, чуть позже бегать.

К полутора годам Элла знала все столицы мира, могла считать на испанском, писать начала с двух лет. В два года она стала самой юной участницей организации «Менса».

Сашу в четыре года приняли в организацию «Менса». На тестировании она набрала 99,9%. В пять лет она прошла онлайн-программу Открытого университета для юных гениев по математике. В семь – поступила в Русскую академию ремесел на факультет непрерывного образования, на отделение ювелирного искусства.

При этом у всех двенадцати было два симптома, их объединивших в одной палате психушки, – утомляемость и эмоциональная перегрузка. Как следствие бессонница – и потеря аппетита и веса. Все нуждались в покое и наблюдении с регулярными терапевтическими медикаментозными препаратами.

Развязка спектакля и кульминация приближалась с каждой минутой, но никто даже не догадывался, как повернется сюжетная линия любви и спасения. Весь спектакль рассчитан на полтора часа без антракта, но врачи ждали развязки, и даже некоторые девочки с нетерпением ждали кульминационной сцены.

Первое напряжение от стартовых перегрузок спало, теперь можно было расслабиться, тем более, что тело свободно парило в каюте. Стив, медленно освободив страховочные лямки, «выплыл» к главному пульту. Приборы показывали скорость, высоту полета, и Стив (Света) невольно залюбовался через иллюминатор голубой Землей, оранжевой Луной и темным, влекущим к себе небом. Где-то впереди маячила красавица Венера.

Командир – Линда (Нюта) связалась с ним по селекторной связи: «Надо поговорить».

– Какая срочность?

– В шестнадцать ноль-ноль по бортовому времени у меня в рубке «круглый стол».

– Ну, Стив, пожалуйста.

– Ладно, валяй. Не забудь задраить переходной люк.

Через минуту Линда впорхнула в лоцманскую каюту.

– Это не моя компетенция, но ты проверь, правильно ли проложен кypc. Знаешь, по мере удаления от Земли меня не покидает ощущение, что мы движемся по ложному пути.

– Опять ощущения? A факты?

– Факты? Сколько хочешь. Не знаю, что чувствуешь ты, я первый раз в космосе. Но мне часто слышатся вполне земные людские голоса, шум машины и даже шум деревьев. И ты знаешь, что мои ладони меня еще никогда не обманывали. Я чувствую кончиками пальцев. Меня научила в детстве княжна Мещерская слушать музыку пальцами. Я чувствую вибрации космоса пальцами. Я чувствую земное притяжение и гравитацию своими ладонями. И еще созвездие Ориона, оно как-то чудно расположено. Вот смотри. Это карта созвездий, наблюдаемых с земли. – Линда (Нюта) расстелила карту на столе. – Так если мы к ним приближаемся, они должны менять свое видимое положение?

– Они меняются. Не забывай, в космосе другие масштабы измерений, и часто вот этот глазомер, – Стив потрогал пальцем глаза Линды, – нас подводит.

– Твои руки пахнут, – Линда взяла руку Стива поднесла к своему лицу, – пахнут можжевельником. Что за милый запах.

– Линда. Откуда здесь можжевельник? И вообще, ты кто на корабле? Социолог, психотерапевт.

– Хочешь, я тебя помассирую? Сниму головные боли. Вот так. – Она начала круговые движения пальцами по его вискам, затем по макушке. Движения ее рук напоминали скорее страстные объятия. Стив вежливо отстранил свою голову, оказавшуюся на груди Линды.

– Уже полегчало. И как это тебе удается?

– Хочешь, покажу. – Она ухватила мускулистую ладонь Стива и потрогала свои виски. – Вот здесь, нет, чуть выше. – Линда закрыла глаза, но Стив разгадал ее намерения. Приближается кульминация мюзикла, музыка играет ритмично, танцы зажигательные.

***

– Подожди. Видишь, лампочка замигала. Нужно переключить в другой режим.

Линда поджала плечи и дала пройти Стиву к приборной доске.

– Я останусь? Все равно через 10 минут все соберутся.

– Как хочешь.

За круглый стол вплывали из невесомости один за другим Майя (Саша), Хосе (Маша), Юрий (Зоя), Анжела (Полина)…

– Станция на автопилоте, – доложил Стив, – все системы функционируют нормально. Завтра запланирован выход в открытое пространство. Примаков, доложите готовность.

– У меня все окей.

– Хосе?

– Блокировка и запас жизнеобеспечения готовы будут завтра к девяти.

– Анжела?

– Анжела всегда готова.

– Еще. – Стив продолжил. – Во время сегодняшнего дневного сеанса связи с Землей у меня возникли сомнения в работоспособности принимающей антенны. Центр одобрил профилактический осмотр, поэтому, Хосе и Юрий, приготовьте инструменты и запчасти для устройства волнового передатчика.

– Нам двоим не справиться, – говорит Хосе.

– Линду возьмите в помощники – разобраться в хозяйстве.

– Как? Линда в открытое пространство? – смеется Юра.

– Нет-нет, – успокоил его Стив, – она только поможет Хосе и тебе собрать все необходимое.

***

Все члены экипажа, оставшиеся внутри, наблюдают через видеоканал выход Юры и Хосе в пространство. У Юры движения более уверенные и плавные. Но в какой-то момент Юра, открывая сумку с инструментом, запутался в кислородном шланге и висел неподвижно в согнутом состоянии, пытаясь освободиться. К нему приблизился Хосе.

– Хосе, доложите обстановку, – просит Стив.

– Ключ отжима застрял в кислородном штуцере. Пытаемся освободить.

– Осторожно, не повредите канал жизнеобеспечения.

– Понятно.

Худшее, что можно было ожидать, все же произошло. Юра резким движением, пытаясь освободить ключ, повредил штуцер, но сначала он ничего не заметил. Кислород миллиметр за миллиметром начал выходить. А работа на волновом передатчике была в самом начале.

– Резко упало давление, – сообщил Юра.

– Немедленно возвращайтесь, – приказал Стив.

– Командир, осталось чуть-чуть докрутить зажимные винты, – уже теряя сознание, проговорил Юра.

– Хосе Гедеа, Юрий Примаков, выполняйте мой приказ.

Но Юра уже не мог выполнять. Его подхватил Хосе и потащил в станцию.

Анжела уже подключила кислородный баллон и была наготове. Линда хлопотала рядом, ее глаза были полны слез. Тревожно играет музыка, софиты мерцают, люди (космонавты) мечутся. Легкая паника. Тревожная музыка.

– Юра. Юрочка. Ну, очнись.

Стив и Сико (Света и Маша) стояли рядом и, чувствуя, что они не участвуют в оживлении Юры, удалились.

Анжела налаживает искусственное дыхание, Линда осторожно снимает с неподвижного тела Юры комбинезон. Хосе на заднем плане задраивает люк и отключает шланги, кабели и рычажные устройства.

Счет идет на секунды. Слышен зуммер, который равномерно отсчитывает пульс. Пик-пик, пик-пик. Барабанная дробь.

Линда прикладывает ухо к груди Юры.

– Сердце бьется, – шепчет она.

Юра пошевелил пальцами правой руки, гладит волосы Линды. Затем устало открывает глаза.

– Оставь его, – говорит Анжела. – Ему отлежаться надо. – Линда переводит взгляд о Юры на Анжелу.

– Ну ладно, еще минуточку разрешаю.

– Ты лежи. Уже все позади. Поправляешься. Я буду дежурить возле тебя и читать Уолта Уитмена.

Уголки губ поднялись вверх, и Юра улыбнулся.

– Красная шапочка.

– И Золушка, и фея, и шапочка. А хочешь, я тебе включу Баха? – Линда уже хотела включить магнитофон, но Анжела жестом остановила ее и отозвала в сторону.

– Ему надо в барокамере побыть и в тишине.

Но Линда не угомонилась. Поправив свои косички и бросив последний взгляд на Юру, она пошла бесцельно плыть по станции. Затем зашла в свой отсек, аккуратно сняла свои заколки, распустила волосы перед зеркалом и включила душ. Ладошки растопыренные ловят струю воды. Внутренняя тревога и какое-то неясное, смутное волнение не проходят, стоя перед зеркалом, начинает сеанс мануального сканирования своего мокрого скальпа. Затем шея, грудь, живот, бедра и заканчивает пятками. Зашнуровав свой спальный мешок, закрывает глаза, сладко зевнув. Приятная классическая музыка – релакс из фонотеки княжны Мещерской из ее детства.

***

Курс корабля лежит в звездном небе, оставляя за собой еле заметный рыжий, желтый след.

Юра медленно передвигается по отсеку в направлении каюты Линды и стучит в люк. Тишина. Подождав немного, он нажимает кнопку прибора, похожего на кнопку баяна, и люк раздвигается.

– А, Юрочка! Ну, как самочувствие?

– Могу гантели бросать.

– В невесомости и я могу, – говорит Линда, направляясь к Юре и помогая «пройти» в свой будуар.

– Только никаких сеансов и массажа, – предупреждает Юрий, – я к тебе по другому поводу. Ты так психоаналитик, может, поможешь разобраться. Ты же знаешь, я второй раз в космосе. Но в этот раз все было по-другому. Двигаться значительно тяжелее. Какие-то потоки воздуха ощущаешь даже через комбинезон. А за кораблем мне показались вполне отличимыми очертания какой-то линии. Все это сбило меня с толку.

– Погоди. А какие ты выводы сделал для себя?

– Никаких обобщений, просто неясные сомнения.

– Я уже разговаривала со Стивом. У меня тоже есть подозрения. Стив уверен, что полет проходит нормально. Но земное тяготение я ощущаю даже кончиками пальцев.

– Значит, остальные, кроме тебя и Стива, ничего не подозревают.

– Поговорю еще с Хосе.

– Нашей бортовой красавице привет, – щелкнул пальцами Хосе. – Предлагаю устроить конкурс «Мисс Венера». Ставлю один против десяти – тебе достанется корона. – Хосе (Маша) засуетился вокруг Линды (Нюты), поправляя оборку и обруч на ее шее. – Но этот костюм тебе не к лицу. Лучше его снять.

– Легкоатлетические занятия твоего языка посвяти правильному произношению буквы «зю». И вообще, я запрещаю тебе общаться со мной на французском и тем более таким тоном.

– О, мерси, пардон, синкью. Фy, совсем запутался.

– Ты не можешь вспомнить все от начала выхода из люка и до возвращения.

– А тебе зачем? Я все в рапорте командиру объяснил. Авария со шлангом – чистая случайность. Тебе зачем?

– А затем, что я должна следить за нормальным социально-психологическим климатом. У меня есть подозрения, что Юра сплоховал из-за нервного расстройства.

– Ха! Нервного расстройства? Ты сама его проверяла с Анжелой перед выходом.

– Перед выходом – да. А потом?

– Что потом? Ну ладно. Открыли мы кингстон, подождали, пока переходная камера наполнится вакуумом и космической дрянью. Я открыл люк и выглянул наружу. Юра за мной, тащим эту кошелку, пардон, ЗИП номер восемь. Подкатили к этой антенне и волновому передатчику, и тут.

– А вокруг что?

– Где?

– Ну, в космосе.

– Ничего необычного. Только красиво – дух захватывает. Какой-то камешек мне даже по шее стукнул, я его сейчас исследую. Спектральный анализ, хрупкость, цвет, вес. Обычный метеорит, никаких неожиданностей.

– Так-так, – размышляет Линда. – Ты впереди, он сзади. Антенна тоже впереди. Это что, вы потом поменялись местами?

– Какими местами? Там не ложи в партере, – уже раздражаясь, говорит Хосе.

– Угомонись. Я все поняла. Обычный?

–Угу.

– Стандартный?

– Угу.

– Выход в открытое пространство.

– Ты умница. А как по-английски будет? – Хосе наклонился к ее уху и что-то прошептал.

– Это слово не переводится, – покраснев, сдавленным голосом пробормотала она.

Этим трехэтажным словом, вмещающем в себя понятия игла, королева, борт, Хосе задел ее женское честолюбие. Она уже решилась и знала, что будет делать дальше. Звучит призывная музыка и танец-разминка перед кульминацией спектакля-мюзикла.

***

Шимон Перес (Рита) восседал во главе стола, по сторонам которого, раздвигая стулья, рассаживались люди.

– Прошу говорить коротко и по существу, – объявил Перес.

– Дизайнеры и художники внесли коррективы в полотно, обволакивающее установку, – сообщила женщина, раскладывая перед собой листки с картами созвездий.

– Гравитационное поле в установке работает в соответствии с расчетными. Свободное парение и перемещение в отсеках корабля идентичны космической невесомости.

– Социологические и психологические тест-карты слонов экипажа пока дают положительный результат. Но боюсь, что в ближайшее время начнется срыв.

Говоривший замолчал, потом стряхнув аккуратно пылинку с плеча пиджака продолжал:

– Любая неожиданность, мелочь, ну как, например, созвездие Орион, расположенное чуть-чуть под другим углом, ненадежная звукоизоляция, словом, что-то непредвиденное может сорвать эксперимент. И поэтому хочу проинформировать участников экспериментальной установки «Венера-Вояж» о сущности эксперимента.

– Того же мнения и предыдущий ваш Пассе Саморра, – разглядывая свои пальцы, сказал Шимон Перес.

– У кого какие соображения?

– Эксперимент рассчитан на десять суток, думаю, что все закончится благополучно, а тогда уже нужно анализировать результаты и сообщить членам экипажа, что это была имитация полета и высадки на Венеру.

– А если срыв?

– Срыв возможен только со стороны членов экипажа. У них нервы взвинчены еще ситуацией с «заложниками». Если они раскроют секрет установки и поймут, что это не космос, а Земля, вот тогда настоящий срыв. Они вправе будут отказаться от дальнейших контактов с нами и расторгнуть договор.

– Но в договоре особой строкой оговорено: любые психологические эксперименты, не отражающиеся на здоровье.

– Минуточку, – Шимон Перес включил кнопку селекторной связи, которая напрямую была соединена с главным компьютером, управляющим установок.

– Что случилось Анджей?

– Срочно приезжайте. Мне второй раз не везет. Опять все пропало.

– Что пропало? Шефа далеко спрятали.

– Доктор. Эксперимент завален. Линдой Шенберг (Нютой). Она уже гуляет на подвеске. Ищет сотрудника или лаборанта. Они сейчас до меня доберутся.

– Быстро. Собираемся к установке. – Шимон Перес (Рита) выключил связь и, давая на ходу распоряжения, вспомнил Пассе Саморра (Нина). Теперь он знал, что легко не выпутаешься из создавшейся ситуации, но штат сотрудников, следовавших за ним по пятам: психологи, психотерапевты, юристы, адвокаты и даже приглашенный член парламента страны – были надежной опорой. У него проснулся охотничий азарт ученого-исследователя. Сейчас в его руках окажется огромный научный и экспериментальный материал из человеческих душ, их поступков, мыслей, заявлений. Может, и бунта. Но мюзикл о любви, и снова звучит музыка Любви.

***

Особого труда не представляло открыть лже-кингстоны и выбраться наружу. Она знала, что на лже-корабле уже включена тревога, так как ее самовольный выход в открытый космос не был запрограммировал бортовым компьютером. Зрители должны подумать, что это эвтаназия-самоубийство – добровольно покинуть космический корабль. Музыка очень тревожная.

Хосе, Стив, Юра, Майя, Анжела и Стив прильнули к видеомонитору, на котором Линда (Нюта) без запаса жизнеобеспечения, без страховки выходила в открытое космическое пространство.

– Сумасшедшая! – воскликнул Хосе.

Стив охрип, вызывая ее по бортовой связи, но она либо не хотела отвечать, либо отключила передатчик.

Линда посмотрела в видеоглаз, помахала всем рукой и оттолкнулась от станции. Затем медленно, без страховки и шланга жизнеобеспечения, начала перемещаться вдоль корпуса, направляясь к двигателю, всем своим видом показывая, что она летит в космос, и ей наплевать.

– Она сгорит в реактивных газах, – Стив накренил ручку, и корабль чуть качнулся в сторону.

– Линда, вернись. Я тебя прошу, – крикнул Стив.

– Скажи волшебное слово, – усмехнулась Линда в экран.

– Пожалуйста, вернись, – кричит в рацию Стив.

– Ты знаешь, какое волшебное слово я от тебя жду давно.

Все переглянулись и заулыбались.

– Стив, да уж скажи ты своей возлюбленной эти слова. Она улетает помирать в космос и умрет с этими словами.

– Она не удаляется. Остановилась, – воскликнул Юра. – Как будто за что-то зацепилась.

– Это она ждет волшебные слова от Стива.

– Стив, скажи.

– Скажи ей, что ты любишь. Ну ты же любишь.

Серебристый комбинезон красиво лежал на парящем теле Линды. В глазах – полное отсутствие страха и только решимость. Она почувствовала мягкое прикосновение ног к чему-то невидимому. Корабль застыл по правую руку от нее над головой. Огни из сопла реактивного двигателя почему-то не обжигали. Приглядевшись, обнаружила, что это обычная люминесцентная игра лазерных лучей. Нагибается к ногам и трогает звездочку-лампочку. Начинает стучать ногами и бить лампочки. Сыплются искры. Нога куда-то провалилась, и появилось маленькое отверстие. Руками пытается разорвать пластиковое полотно, чтобы расширить отверстие. Бросает прочь колпак с головы, приговаривая:

– Не хочет говорить.

– Люблю тебя, – дрожащим голосом кричит в рацию Стив. Космическое эхо подхватывает его слова, и на всех волнах пошла вселенская мелодия Л–Ю–Б–Л–Ю–Ю–Ю. Все космические корабли подхватили новую мелодию любви, и из всех иллюминаторов, из всех щелей, утюгов, холодильников, электроприборов доносились слова любви.

А в это время Линда (Нюта) разоблачала очередной эксперимент.

– Ух вы, гоблины! Обманули! Где вы все? Я вам сейчас устрою разборки. Окровавленными руками, наконец, проделала отверстие в пластиковом экране и заглядывает вовнутрь установки ЦУПа. Но счастливая. Ей признался в любви ее будущий муж, от которого она хочет иметь красивых и счастливых детей. Играет позитивная музыка, все танцуют межзвездный танец любви.

***

Бескрайнее поле красных маков колышется как рябь на воде. Где-то сзади из-за кустарников появляются две фигуры. Слышатся веселый смех и шум автомобиля, выезжающего на красное поле.

– Здесь недалеко, – говорит Стив, обращаясь к своей спутнице, сидящей за баранкой. – Берем наших питомцев и посмотрим, что осталось. – Он наклоняется к Линде.

– Ах. Стив, – вздыхает Линда. – Зачем ты сюда меня привез?

Дети, запыхавшись от быстрого бега, подошли к родителям.

– Что мы там видели! Пойдем покажу, – весело и заговорщицки говорит старший сын.

– Пойдем, нет, садись, поедем посмотрим, – приглашает Стив, открывая дверцу машины и подсаживая четырехлетнего сына. Семилетка-сын сам впорхнул на заднее сидение.

Они мчатся по бездорожью через поле красных маков, и вскоре вдали показываются контуры знакомой нам установки с ракетным комплексом.

– Ты знаешь, – говорит Линда, обращаясь к супругу, – из всей группы в центре остался работать только Хосе. Юра уехал к себе защищать изобретение, Майя переехала в Швейцарию, а у Анжелы и Сико двойняшки.

Машина подкатила к покосившимся воротам у поваленного забора. На площадке царило запустение и разорение, как от большого пожара. Мальчишки заходят под куполообразное полуразрушенное помещение.

– Эй! Эй! Эй! Э-э-эй. Есть кто-нибудь? – кричат они в один голос.

– Странно. А что здесь было? – спрашивает старший сын у папы.

– Ракетная установка и учебный центр, – трогая руками железные конструкции, говорит Стив.

– Как он решился на такое? – размышляет Линда, прислонившись к плечу Стива. – Взорвать свой комплекс, свое детище? Когда его выписали из клиники, он хотел нас всех собрать и что-то важное сказать, но нам не до него было. Мы с тобой переезжали как молодожены, у Майи психическое расстройство, а Юре визу не открыли, хотя он и собирался.

Родители с детьми вышли опять на поле, усеянное красными маками, а оранжевый диск солнца приближался к линии горизонта, как в знаменитом шоу Трумана, где декорации шоу порой неотличимы от настоящего моря и солнца. Нюта рисовала поле, усеянное красными маками, с оранжевым диском солнца. Все смешалось – реальность, придуманный мир, фантазии, спектакль. Играет музыка любви. Если в актерском лицедействе присутствует элемент игры спектакля, то немудрено, что девочки не видят четкой грани между придуманным и реальным миром. Они заполняют свои белые пятна досуга и безделья и играют чужую роль по книге суфлера. Актеры забывают слова диалога. Книга суфлера у Нюты. Суфлер, он же сценарист и режиссер, импровизирует по ходу спектакля.

То, что за ними наблюдали камеры, пока они играли в спектакль, они знали и старались изо всех сил, так как очень хотели, чтоб их скорее выпустили отсюда в свободный реальный мир, где не надо никого изображать. Они устали. Наигрались. Опустошены. Надо отдыхать и вернуться в реальность. Врачи перед мониторами, наблюдавшие за спектаклем девочек, тоже устали. И сделали себе пометки напротив каждой фамилии. Они собрали богатый материал для очередной диссертации из палаты «Детей Индиго».

Эпикриз Нюты по форме ноль, ноль три дробь у.

Фамилия, имя, отчество, год рождения.

У пациента наблюдаются симптомы биполярного аффективного расстройства БАР, которое характеризуется повторными эпизодами, при этом настроение и уровень активности значительно нарушены.

У пациента дебют депрессии впервые наблюдался в 14 лет.

Наблюдается эпизод умеренной или легкой депрессии, текущий без соматических симптомов и состояния ремиссии;

сосредоточенность внимания и способность запоминать большие тексты наизусть;

эмоциональная возвышенность и эмоциональная энергия, которые вдохновляют окружающих;

лидерство в любом коллективе с первых минут общения;

повышенная общительность и быстрое завоевание авторитета в новом коллективе незнакомой среды;

повышенная самооценка и идея собственной грандиозности;

сниженная потребность во сне;

голоса, которые беседуют с больным о событиях, которые повторяют реальную жизнь;

пробуждение утром за два часа до обычного времени;

заметное снижение аппетита;

снижение веса пять процентов от веса тела в прошлом месяце;

заметное повышение либидо;

повышение энергии и концентрации внимания;

беспричинное чувство собственной гениальности;

галлюцинации полета во сне.

Родителям пациента рекомендовано собрать анамнестические данные о наличии травм, инфекционных заболеваний головного мозга, соматических заболеваний, непосредственно предшествовавших развитию аффективных симптомов:

– исследование уровня общего гемоглобина в крови – норма,

– исследование уровня эритроцитов в крови – норма,

– исследование уровня тромбоцитов в крови – норма,

– исследование уровня лейкоцитов в крови – норма,

– исследование уровня креатинина в крови – норма,

– исследование уровня холестерина в крови – норма.

При амбулаторном лечении БАР пациента с целью максимально быстрого купирования актуальной психопатологической симптоматики и последующего поддержания эутимного периода рекомендовано выполнение трех обязательных этапов: купирующая терапия, долечивающая терапия и профилактическая терапия. Адекватная дозировка и динамичное и своевременное изменение терапии позволяют быстро купировать симптоматику и препятствуют затягиванию эпизода БАР.

Выбор препарата купирующей терапии должен проводиться с учетом последующего профилактического этапа терапии и учитывать индивидуальную переносимость пациентом выбранного лекарственного средства при длительном применении. Соблюдение безопасной для пациента и персонала дистанции, избегание провокаций и принуждения, уважительное к нему отношение, проявление сочувствия, определение потребностей пациента. Попытки отвлечь больного, переосмыслить ситуацию, установление вербального контакта, переговоры и убеждение также необходимы к применению.

При легких депрессиях такой коррекции семейной терапии (семейные посиделки) часто бывает достаточно для достижения эффекта. Важнейшим фактором для достижения успеха при ведении больных с легкой и умеренной депрессией является также быстрая нормализация нарушений сна и коррекция хронобиологических нарушений. Пациенту рекомендована психообразовательная методика с целью повысить осведомленность о природе заболевания, его течении, прогнозе и методах лечения.

Врачи и родители решают следующие основные задачи:

улучшение установления необходимого альянса между лечащим врачом, пациентом и его родственниками;

соблюдение режима терапии и регулярного мониторинга лабораторных анализов, включая определение препарата в крови, и побочных эффектов терапии;

полное восстановление уровня социального функционирования;

распознавание ранних проявлений рецидивов и вероятных побочных эффектов;

объективная оценка рисков, связанных с заболеванием и проводимой терапией;

налаживание внутрисемейных отношений.

Пациенту и родственникам разъясняются порядок и правила приема лекарственных средств, необходимость госпитализации в психиатрический стационар или амбулаторного лечения и наблюдения врачом-психиатром.

Я стану знаменитой

Вот поставлю спектакль «Чечевица» и стану знаменитой. Устроюсь и опубликую сценарий по блату, под псевдонимом. Объявлю, что сценарий посвящен обзору современных экспериментов над детьми и от корки до корки набью его под разными никами своими статьями об экспериментах в больнице, в театре, в космосе, в государстве. Как они решаются на эксперименты со ста двадцатью миллионами своих граждан? Ну, над мышами полевыми еще куда ни шло поставить эксперимент. Но в масштабах страны поставить эксперимент – это чересчур глупая затея. Надо быть безумцем, чтобы ставить эксперименты со всей страной. Но это мне не снится, мне снится совсем другое. Снится тестовое задание, в котором я должна выловить все синтаксические и орфографические ошибки сценария. Мы этот сценарий собираемся печатать, поэтому выслушаем все замечания.

Я вылавливаю из текста блох, но главная ошибка, о которой умалчиваю, – та, что печатать «Чечевицу» нельзя. Даже если автор проплатит издание всего номера и оплатит отпуск Главному. Нельзя. А Главный, просмотрев мои пометки «Чечевицы», спрашивает: ну что? Нормально, отвечаю, ошибок почти нет. Это, секретничаю я с Главным, я прошлым летом в больнице сочинила. Перечитала и решила, а под своей фамилией, знаете ли, как-то не очень красиво, не поймут, как вам псевдоним Толстоевская?

Плохой, говорит Главред, псевдоним, но сей опус еще хуже. Ты хочешь сказать, что пока для меня творчество – баловство, развлечение. А для меня – тяжелая работа и хлеб насущный, я этим живу. Я разрываюсь между живописью и текстами. Тексты мне надо писать, потому что Нюту несет, а не рисовать я не могу, потому что следую принципу «можешь не рисовать – не рисуй». Не можешь не рисовать – рисуй. Так вот. Я не могу не рисовать. Мне становится легко, когда я наедине с холстом, с бумагой, с кистью.

Я лечу и творю, растворяюсь в картине. А когда пишу – копаю очень глубоко, может, даже чересчур, как взрослая. А еще я переписываюсь со множеством таких же ненормальных, как я. О чем? Да все о том же. О жизни, о любви, о поэзии, об искусстве. Из десяти моих респондентов мне более-менее знаком только один. А остальных не знаю совсем, ни сколько им лет, ни где живут. Иногда случайно узнаю. Что эта Нина, поэтесса, живет в Испании, а тот Жорж, художник, живет в Швеции. Но большинство из них живут в пределах бывшего пространства Совет Унион. Я к ним не напрашиваюсь.

Это они меня находят под моим ником Нюта. Смотрят мои картины, читают мои тексты и хотят со мной дружить. Но я всем отказываю. Процеживаю через свое сито. Оно работает так. Пять секунд смотрю на фото. Десять секунд пролистываю фотки. И по диагонали читаю текст десять секунд. За двадцать пять секунд определяю, зачем мне это нужно, и удаляю в бан. Может, они и хорошие, но не для меня. Меня же тоже кто-то в корзину отправляет, я и не обижаюсь.

В этом путешествии по чужим аккаунтам есть что-то от искателя приключений, от следопыта, от мореплавателя, открывающего новые материки и новые планеты. Никогда нельзя быть уверенным, что не встретишь инопланетянина, или гоблина, или родственную душу, которой на тебя плевать с большой колокольни. Но так я нашла себе хорошего инструктора психоаналитика и психотерапевта в одном лице.

Молодая женщина Виктория из ближнего зарубежья, имеет печатные труды. Мы с ней проводим раз в месяц сеансы собеседования. Мне с ней комфортно. Я так же легко познакомилась виртуально с художниками и вошла в сообщество «Гезамткунстверк» – объединенное произведение искусства. Я давно искала единомышленников, которые бы объединялись по принципу пять в одном, три в одном.

Музыка Чюрлениса в живописи, запахи Бодлера в поэзии, синтез трех искусств в одном шедевре. Стихия огня, воды и льда в одном произведении. С Аниш Капур я списалась за пять минут, и мы подружились, несмотря на разницу в возрасте. Брит-арт – не совсем мое увлечение, но отдельные авторы Брит-арта очень достойны моего внимания.

Люси Маккензи мне близка по духу, я ей просто написала про ее скульптуры, что они на меня похожи, когда я в ступоре или приземляюсь после полета, а она мне в ответ прислала около десяти своих неопубликованных работ. Имитации и обманки, синтез и микс материалов у Люси созвучен моим миксам. Я люблю замешивать и перемешивать, так, чтоб не догадаться, а что было изначально. А изначально был чистый цвет, чистый лист, чистая душа и прямая мысль как линия. И сейчас у меня только одна мысль, прямая как линия – спать. Спать. Половина четвертого.

Осень любви

Не знаю, какой может быть наша последняя встреча. Это будет в октябре, я так решила. И это будет под каштаном на тропинке. Может быть, это всего лишь какие-то вздохи под луной и пожатие руки в последний раз, перед тем, как разойтись навечно? Папа сказал, что придется продать дом. В нем жить невозможно. Трещины пошли от фундамента. Не хочу. Хочется умереть. А что если пофантазировать на эту тему? Включить сюда вечный пробел, неизвестно откуда возникающий на слова «если», как будто желающий превратить его в «когда»?

Всеми фибрами души я стеснялась, я человек, который может говорить все что угодно, доколе это не коснется моей этой самой души, моей свободы, моей любви, моего Я. А нынче я говорила сама с собой, я открыла книжку, взглянула на страницу и задумчиво произнесла: «Ну что, поговорим?» Я вложила в книжку его фотографию и задумчиво смотрела. Нет. Не могу. Зачем я тебя повстречала? Можно отмотать назад и вернуть все в исходную точку. Когда меня еще на свете не было и тебя еще не было. Потом появился ты. А затем я. Но мы не встретились. Ты остался в Африке. Твой папа там бы стал президентом африканской страны. Ты бы стал сыном президента. Я к вам зачем-то приехала. Не знаю зачем. Рисовать с натуры. Там встретила тебя. И тогда мой дом бы устоял. И тогда мы были бы счастливы. Нет. Как выплакать свою боль?

Достаточно лишь потерять зубы, ухватившись за цепь, достаточно лишь утереть вытекшую из левого глаза слезу – насовсем, навсегда, последнюю, жалостливую, о себе – не о нас, о себе – в память о своих непролитых слезах, невыраженных мыслях, невыскандаленных ссорах. Или мои? Или твои? в общем, мне проще приписать все себе, вынести на публику, чтобы показаться бедной, несчастной, никому не нужной жертвой. Да, наверное, так. Наверное, я все же ухожу в полнейшее дерьмо от жизни. И ухожу от тебя.

Этот текст был написан весной и с тех пор повторен еще несколько раз практически слово в слово. Модели поведения неизменны, в этом моя погибель. Сегодня мой сон был особенно невообразим. Я даже несколько теряюсь, так как то, что там происходило, сложно подвести даже и под сон.

В сентябре я вновь привыкаю ходить по земле и подшиваю прозрачными нитями дымчатые подолы небесных юбок. Рачительные хозяйки метут из-под потолка паутину, намывают окна на всю долгую зиму вперед и проверяют разноцветье на полках в кладовке, там у них спрятаны выкраденные у лета ягоды, фрукты и овощи. Они доживут до весны. Я барабаню по столешнице и воображаю, каким хрустким и холодным на вкус было бы вон то красное-прекрасное яблочко в поредевшей листве за окном.

Я и раньше занималась составлением картин из цветов и хранила. А теперь. Я сама стала сухостоем, икебаной недоростком, сорняком, чертополохом, борщевиком Конаковским. Сжечь меня как мусор. Интересно, а какая температура в крематории, когда там сжигают в пепел, чтоб потом рассеять по ветру. Я завещаю рассеять мой пепел по ветру на Волге. Так ему и скажу. Будешь дышать моим воздухом с моим пеплом, пока у тебя не запершит в горле и ты не задохнешься, как я задыхаюсь без тебя.

Где-то я помню эту фразу: «Ты прах и в прах возвратишься». По-моему, это в Библии написано. Надо быть начитанной и поддерживать беседу. Дени такой эрудированный, наизусть знает все истории библейские, говорит – это у нас фамильное от деда. Дед ему читал Библию. Мне нравятся сюжеты из Библии, но я их не рисую. Я их разглядываю. Особенно гравюры Дюрера люблю рассматривать по Библии. Второй день весны лучше.

На обратной дороге попросила папу «обогнать дождь». Он обогнал, какими-то хитрыми путями обошел тучи, и я не промокла, выходя из машины. Знакомые лица, старинный дом и коридоры. То ли библиотека, то ли больница, то ли чей-то дом-музей. Потертый лаковый коричневый пол чист. Деревянные белые тумбы, двери со стеклянными витражами. Зачем-то я туда вернулась.

Октябрьским поздним вечером лист каштана прилип к моему окну. Прилип прочно – к немытому с весны оконному стеклу. Теперь мое окно было мокрым от дождя. Тверская пыль и конаковская грязь, незаметные посуху, теперь стекали вниз, к карнизу, смешавшись с дождевой водой. Вода шумела, билась в оконные стекла моего дома с красной крышей.

Лист каштана щеками прижимался к блестящей мокрой поверхности стекла всем своим тонким туловищем с мускулистыми прожилками. Он как будто прощался с домом и с красной крышей. Зелеными пятнами-глазами на пяти желтых в прожилках лицах – пятен было ровно пять, по числу лиц – листьев они были одинаковыми и размещались четко по краям – словно «очки» на перьях из павлиньих хвостов.

За стеклом моя комната, в ней много предметов, которые лист каштана никогда не видел, отстоя на приличном расстоянии от моего дома с красной крышей. Он и прежде видел мерцающие прямоугольники моих окон в бело-серых рамах. Прямоугольники были уютные и манящие, подцвеченные драпировками штор. Некоторые имели опрятный вид, и лист каштана не очень-то интересовался обитателями и по совместительству хозяевами этих прямоугольников.

Сегодня из комнаты со множеством предметов лился мягкий махровый лимонный свет, подсвеченный беззвездной октябрьской ночью. В комнате, помимо предметов, сидела одинокая девушка. Это я. Прямо перед зелеными пятнами-глазами листа каштана лежала пухлая розовая книга, на ее обложке под золочеными буквами названия картинно целовалась парочка: она в синем платье, волосы неестественно желтого цвета рассыпаны по плечам, он – с могучей грудью.

Махровый лимонный прямоугольник, на котором распластался лист каштана, исчез, и лист очутился в темноте, напротив дерева, на котором родился и прожил свою недолгую и скучноватую жизнь. Зеленые глаза-пятна то и дело заливала холодная вода, изливавшаяся с черного октябрьского неба. Лист каштана усиленно пытался разглядеть в этой холодной скользкой бездне розовую обложку с девушкой. Но вместо этого видел только отражение уличного фонаря в холодном, как лед, стекле.

Октябрь на даче наполнен смыслом жизни, если это твой собственный дом с красной крышей и у тебя собственное пространство. Тогда даже каштановый лист для тебя – это история вселенной. Это ассоциации темно-зеленых каштановых почек с резким запахом ранней весны, это эпопея распускающейся гирлянды каштановых цветков и листьев, пахнущих весной и небом. Ты чувствуешь зародыш в цветках и твердую каштанную стать, пока он зреет изнутри, встает на дыбы, трещит, вылупляется, каштанеет от натуги.

Изнутри его питает энергия созревания, зеленая кожура лопается, и во всей красоте каштановой он является зрелый, совершеннолетний. Ты берешь его глянец в руки, проводишь пальцем. Каштан тебе благодарен за твои прикосновения. Потом был очередной порыв ветра, очень сильный. Стало очень холодно и сухо. Лист каштана качнулся, расправил пять листьев-лиц и, качаясь, полетел вниз. Коснувшись земли, почувствовал, что стало холодно.

Такого он еще ни разу за свою недолгую жизнь не видел и не ощущал. Утро пришло хмурое. С неба сеялась изморозь. Лист каштана холодный лежал на земле. Его зеленые пятна-глаза смотрели вверх. Он думал о том, что видел накануне ночью, вспоминал холодное и грязное стекло, из которого лился махровый лимонный свет, и это было замечательно, хоть рама прямоугольника не была белоснежной, как не было и уютной драпировки. Вспомнил обложку, на которой целовались двое. Ему стало еще холоднее. Хотелось назад. Наверх. Снова пришла ночь. Дождя не было, но холод не отпускал. Лист каштана лежал на земле, в компании с другими такими же листьями.

Ему по-прежнему хотелось наверх, к лимонному прямоугольнику. Земля была неприветливой, вязкой, листья падали и падали. Ветер шуршал в оголяющихся ветвях деревьев, сметая с них все новые листья, так что деревья напоминали ту женщину с обложки, с растрепанными, очень желтыми волосами.

И чем больше лист каштана думал, чем дольше лежал он на холодной земле, тем быстрее и быстрее летел он – летел наверх. А наверху было тепло, светился лимонный махровый прямоугольник, а парочка на розовой обложке обернулась. Две руки взлетели, махнули листу каштана. И опустились. Утром над причалом кружили стаи птиц и роняли свой пух к моим ногам.

Приехал папа и сказал, что мне сегодня надо собирать вещи. Дом в аварийном состоянии, и чтоб я не мешкала, а то в любой момент дом рухнет на голову. Неужели это все? А как хорошо все начиналось. Начиналось с ангелов. Я летала вместе с ангелами белокрылыми. Первый раз я увидела ангела в шесть лет. Мы всей семьей были на Волге в шаге друг от друга, и даже папа, который не любит воду, рядом, в двух шагах стоял. Только они смотрели не на меня, а на Сергея, как он ныряет, а я начала тонуть. Молча и без звука, без барахтанья, так как это второе лето, когда я научилась плавать и нырять. Просто опустилась на дно и начала задыхаться. Белокрылый ангел взял мою руку и легко вынул из воды. Я пыталась заглянуть ему в глаза и спросить его имя, но он так же быстро исчез, как и появился.

Я до смерти перепугала маму и папу, так как они меня не видели двадцать секунд и переполошились. Но ни папа, ни мама меня не спасали, меня спас ангел. С тех пор мне ангел являлся еще дважды наяву. И во сне я с ним подружилась и даже успела разглядеть его лицо. Лицо у него женственное и тонкое, четкое, одухотворенное, юное. На вид не более семнадцати лет, но ведь у них нет возраста и пола.

Они бесполые существа, но мне очень хотелось, чтоб у него был пол. Потому что бесполое существо — это гермафродитное безобразие, ползающее, летающее, ныряющее, и оно не может спасать, оно может пугать. Потому что это Оно. А ангел – Он. Говорят же, Он Архангел Михаил. Он Архангел Гавриил. А на чудище говорят оно. Ну чудовище, которое живет в человеке. Оно и во мне живет. Оно приходит каждую ночь, аккуратно в час или в три ко мне приходит некто, нечто. Оно. Он, она или оно это – не знаю, и от этого еще более страшно. Не знаю, чего ожидать. Я точно знаю, что оно придет.

Сядет на край стула, немного скосив ноги в стороны, поправит прядь волос, упавшую не туда, куда обычно, и скажет – ну, доброй ночи.

И я скажу – ну, доброе утро, здравствуй.

А оно мне – я пришло.

А я ему – ну вот и славно, что так долго-то?

Оно вздохнет.

На рыжих ресницах будут переливаться блики от лампы, и ОНО будет щуриться. И облизывать чуть пересохшие губы. И чертить пальцами какие-то мудреные узоры по пластику моего стола.

– Чего вздыхаешь?

– Да так. – Оно чуть нахмурится. – Болею я.

– Да ладно. Ты? Болеешь?

– Я. Болею.

Оно смешно шмыгнет носом.

– Вот видишь. Насморк. Да и еще это, как его.

– Ну, аллергия вот, поэтому и не приходило. И еще депрессия, и остеохондроз.

– Врешь ты все.

Оно снова вздохнет.

– Вру.

– Бессовестное, – я укоризненно посмотрю в его сторону.

Оно поежится и начнет стаскивать с меня шарф.

– Дай погреться. Холодно мне, и кофе, да, кофе. Только в большую кружку и послаще, и шоколадку, и носки шерстяные.

– Мне.

– Дай.

– Прямо сейчас дай.

– «ЧудовиСТЧе», – я посмотрю ласково. – На.

Оно снова шмыгнет носом и придвинется поближе. Почавкает шоколадкой. Потрется о меня лапами в больших полосатых оранжевых гольфах.

– Я тут такое придумало. Такое. Такое.

– Кофе пей.

– Ага. Слушай. Вот тот кадр. Ага. Да, вот эту папку открой. Угу. Тут. Доставай. Его надо переделать.

– ???

– Да не переснять. А просто вот тут. И вот тут. И еще вот здесь – все убрать.

– Ну мало ли что не умеешь. Это уже твои проблемы. Я говорю – так будет лучше, значит, будет лучше. А как сделать – это не моя задача, а твоя.

Оно склонится над клавиатурой и тыкнет пальцем в кнопку «У». В окошке появится заунывный вой.

– Ты почто хулиганишь, чучелко?

– Я забавляюсь. Еще скажи, что мне и нельзя.

Оно улыбнется. На тонких пальцах расцветут узоры.

В глубине взгляда запляшут искорки.

– Ну все, поиграли, и хватит. Кофе я тебя напоила? Напоила. Шоколадкой накормила? Накормила. Работать давай.

– Ну давай. – Оно вздохнет притворно, но я почувствую, как дрожит внутри вибрация предвкушения.

– Что там у тебя сегодня? Открывай rawshooter. – Оно похрустит лапами. Ра-бо-та! Ням! – и плотоядно улыбнется.

А потом будет дерзко подпевать плееру и молотить по клавишам.

А я… Я в который раз подумаю о том, что каким бы замороченным оно ни было, мое вдохновение, оно всегда возвращается. Среди ночи и под утро, когда все спят. И я не могу его прогнать, оно обидится и больше никогда не придет. А как я без него жить буду. Ведь из-за него я попала в психушку. Мне врач сказала, что снотворное на меня не действует. И правильно, на это ничего не действует. Оно же чучело и имя имеет – вдохновение. А как ты его ни гони в шею и за окно, оно через стены к тебе вернется. И через крышу упадет на тебя. И будет мучить тебя, пока ты не испишешь восемь листов и не нарисуешь два эскиза. И потом оно исчезнет, довольное и нахальное, плотоядное, наевшееся моей плоти и высосавшее мою молодую кровь. А я такая. На, бери че хочешь, только опять приди завтра. В палате номер шесть оно от меня отстало. И я обрадовалась, так как начала высыпаться по утрам аж до девяти часов. О, это такое счастье – спать сколько хочется и не вскакивать, потому что оно тебя караулит.

***

Ничто не доставляет мне большего удовольствия, чем хорошая музыка. На концерте я с закрытыми глазами шла навстречу Богу, мое тело облепили птицы, живое платье трепетало с каждым шагом, я шла по пустыне, а Бог стоял и ждал меня с куском хлеба в руках. Я даже не знаю, почему в моей голове возникают эти образы, потому что это только отчасти я, все остальное – это звуки музыки. Это как в музыкальной шкатулке – поет не сама шкатулка, а то, что в ее нутре. В моем нутре – звуки скрипки, тромбона, и гитар, и бубенцы. Эта музыка как хорошее авторское кино – задумывает, интригует, завораживает.

Моя любимая песня.

Это дело я люблю (2 раза),

Всех на свете я пилю.

Я с детства все пилила, что могла, –

Призвание, видно, у меня такое –

Пилою моя бабушка была,

И мамочка моя была пилою...

И я пила,

Рыба-пила,

Пила «Дружба».

Кого хочешь перепилю.

– Позавчера сломала кран в ванной в гостях. Оторвала.

– Дома вылила красный сок на белые новые обои.

– Забыла выключить плиту.

– Разбила горшок с цветком.

– Проспала все на свете.

– Нагрубила маме.

– Фыркнула папе.

– Не позвонила Поле. Последняя дура и та себя лучше ведет.

Недруг–грамм (запрещенный) описывает страдание ерундой проще. NUTA перешла от «трудно объяснить» к «намереваюсь». Потом зачеркнула и написала «будет». Это положение. Про статус забыла. И вообще отстой ваш Фейсбук. Период удивительной тишины без недруг-грамма. Восхитительной тишины без враг-грамма. Вообще мои подписчики, двадцать тысяч, я их не знаю. Ну, может быть, знаю десять человек, но все меня читают, смотрят мои картины, даже иногда хвалят. Но мне неважно чужое мнение. Мне достаточно что скажет Надежда, Наденька, и мама. Они мои авторитеты.

У меня спокойная учеба дома. Мне совершенно никем не надо быть, притворяться. Просто сидеть и делать дело. Я как фея–невидимка. Мне загадывают желания, а я их исполняю. Ну, может, более прозаично, но фея подходит. Интернет-фея. Меня мало интересует мнение моих читателей, смотрящих, воздыхателей и подписчиков. Они мне скорей нужны не для обратной связи, а для статистики. Чем больше людей посмотрит мои картины, тем быстрее я стану заметным художником.

Чем больше людей прочитают мои тексты, тем быстрее я стану знаменитым писателем. Я и сама люблю почитать чужие тексты, но ловлю себя на мысли, что в последнее время я все меньше времени трачу на чтение чужих мыслей. Больше сосредоточена на своих. А еще я думаю о друзьях. Большинство вас, моих родных по духу или по прошлому разбросанно по стольному граду. Я не вижу вас, и только несколько строк иногда посигналят, что «все в силе – все еще родные, как всегда».

А все остальное – интуиция и разговоры во сне, вовне. Только я всегда им верю, этим полунамекам и снам. Каждый раз, когда учусь молиться, обнимаю ваши имена. И вспоминаю все забытые. Вообще я слабая и маленькая. Демоны приходят и мучают. Я иногда смеюсь, а иногда плачу их лицам-гримасам. Иногда мне их жалко, а иногда они рвут меня на части. Зависит от того, чей ход. Вообще-то эти мерзкие рожи – откуда они берутся. В жизни их не видно. А во сне приходят. Говорят, молитва помогает от мерзких рож. Надо спросить у деда, как молиться от мерзких рож.

Я наблюдаю за собой. Кем я была все эти годы? Кем была? Сколько кругов нарезала? Прошлый год был для меня как многие другие, а теперь, при возвращении, у меня появилось ощущение, что я не смогу так жить. С этим мусором. Даже, может, можно выкинуть все эти коробки и в следующем году вообще ничего не приобретать. Ну да никогда нельзя загадывать, а коробки все равно выкину.

Ненавижу барахло. Особенно барахло в голове. Думалось про разные повороты жизни. Могла бы по-другому? Могла бы без поворотов? Остаться могла бы? Хоть где-нибудь? Вряд ли. Я всегда была только собой. В разных проявлениях. «Мой ум, мама, ослабел от болезни мозга, и я теперь, как в детстве: то Богу молюсь, то плачу, то радуюсь». Есть люди, которые себя гнобят, уверенные, что во всем виноваты они сами. Есть люди, которые считают, что во всем «виноваты другие, а я тут ни при чем».

Есть люди, которые убеждены, что все дело – в обстоятельствах. Есть люди, и их большинство, конечно, которые в себе совмещают и то, и то, и то. Но есть один волшебный чудо-человек, который считает, что во всем виновата я. Это в принципе даже забавно, но это подбешивает. Дени считает, что во всем виновата я сама. Без вины виноватая. В чем моя вина?

Стоит взять любой феномен, происшествие, или так сложилось. Если негативный элемент присутствует, не ходи к гадалке, виновата я. Конечно-конечно, а не как ангел, и, например, если пожрать забыла купить, и мы едим спагетти с маслом на ужин.

Или там, когда я опаздываю. Я не отказываюсь то есть. Но когда что-то комичное вроде того, что карандаши и кисти не собраны, и это моя вина, потому что мы все ходили на пляж, собирать должна была не я. Здесь я уже как бы теряюсь. Про себя я же «хочу сказать», что, наверно, в большинстве случаев я сетую на обстоятельства, потом на себя. Так сложилось, и почему же я такая дура. На других, наверно, тоже сетую, но, мне кажется, мало.

Я чувствую всей кожей, какой диссонанс я вношу в класс со своими яркими платьями и открытыми улыбками, отсутствием высокомерия, обладая тайными ведическими знаниями. Я соткала себе сито-фильтр для отсеивания мыслей, вещей, людей, привычек. И так ладно, красиво получается отсеивать глупых подружек, ненужные вещи, привычки. Особенно вещи. Не нужны всякие статуэтки-безделушки-сувениры-игрушки. Они притупляют взгляд.

Ну не нужно мне десять платьев, достаточно трех: лето, осень, зима. Это так забавно и в то же время как-то грустно, потому что люди обходят стороной мою парту, делают вид, что не замечают, и вообще. И так же легко отсеиваю ненужных людей, очень даже близких, но чужих по духу и по сердцу. Главное мне – привыкнуть, наплевать, не сдаться, не стать такой же мрачной и серой. Как это сделать?

Это я девушка, у которой большая голубая душа и мучительно одинокое сердце, скоро, совсем скоро я сяду в ярко-синий поезд с ослепительно-белыми занавесками. И уеду к ослепительно синему морю, к белым гагам, к изумрудным лесам и горам, хоть я и не знаю – есть ли они там, в Геленджике. Гаги рассядутся на серебристых камнях и будут смотреть на меня выпуклыми лаково-черными глазами. А я буду поднимать столпы мокрых искр и смеяться, громко петь, потому что точно знаю – никто не услышит. Счастье так близко. Всего лишь два дня. Любимое, мое. Только без сальмонеллы.

Спросонок скажу наизусть.

Влюблена в эти слова настоящие, с ума сводящие.

Судите и слушайте сами –

Шепотом повторяю.

Дай хоть последней нежностью выстелить

Твой уходящий шаг.

Там солнце прячется за горы, а вылезает из моря. Геленджик. Все вокруг совершенно голубое, бирюзовое и синее, даже занавески в автобусе, кругом горы – призывно и властно манят, в окнах – цветные витражи, а дома́ порой похожи на маленькие замки. Геленджик. Я привезла с собой прозрачно-голубой зонтик и лазурь вместо мозгов. Геленджик. Теперь я круглосуточно слышу прибой и ветер. Подольше бы. Что может быть печальней одиноких тихих комнат. Привет. С возвращением меня в Геленджик.

Как это – разглядеть сквозь тонкую линзу донышко темного озера души? Как зажечь солнышки в уголках глаз? Откуда берется такая невыносимая нежность? Нужно просто любить мир. И людей в этом мире. Глаза у меня как капельки ртути. Мне кажется, я до сих пор слышу, как эти шаги уходят из моей жизни. Все о расставаниях сегодня как-то, а день-то торжественный – день рождения ДЭРЭ. Тихонечко сползаю по стенке в наушниках на всю, каждая клеточка заходится оглушительно чувственным стоном. Мои бедные соседи, страшно подумать, что они там думают.

Когда любовь – становишься рассеянным, невнимательным, покупаешь туфли, которые тебе жмут, пропускаешь слова, теряешь нити смысла, просто мысли твои постоянно с ним, что может быть важнее? Когда любовь – писательский зуд не остановить, отныне у тебя одно дело – что может быть важнее, чем поцеловать его фото хотя бы раз, увидеть его хотя бы на десять минут. Вчера этот сумасшедший приехал на квадроцикле в мою деревню с букетом золотых тюльпанов, чтобы смутить меня до смерти, мои счастливые до слез глаза, мои румяные докрасна щеки, мои клубничные губы.

И уехал по делам, чтобы вернуться через три часа, потому что без меня «совершенно нельзя», и болтать ногами на каштане, воркуя по-голубиному. Как глупо, как мило, как романтично. Когда любовь, расстояния – это запросто. Сегодня мне совершенно невыносимо. Не могу подобрать музыку, не могу найти себе места, не могу сидеть спокойно, не могу читать книгу, не могу смотреть фильмы, немогунемогунемогу.

Пыталась убираться. И взгляд вдруг остановился на вазе с сухими цветами в углу. Какое все-таки жалкое зрелище – сухие цветы, грустные, старые, сморщенные, пыльные. Они терпеливо ждут своего часа, ждут, когда станут хоть немного нужными. Я правда ходила на гимнастику. И все это было странно, и до сих пор странно. Потому что все-таки измененные состояния сознания. И то, что это состояние правда стало измененным просто потому, что я глубоко дышала, – это странно. Но факт.

И потом, я не верила, что у меня получится. Сидела на лекции по живописи, все поняла, замерзла, взяла одеяло. Смотрю, там столько тех, кто пришел во второй, в третий, пятый раз. Такие вдохновленные. И, в общем, Надежда сказала, что рисовать можно как угодно, лишь бы больше набросков, чем обычно.

А там все делятся на пары, и сначала рисует один, другой наблюдает. Следит, помогает, если что. И во, лекция кончилась, все быстро постелили коврики, легли, музыка полилась хорошая. Очень хорошая музыка. И надо было нарисовать эту музыку. Новичкам в том числе. И как стали впадать в разные измененные состояния сознания. Кто руками махал, кто приподнимался, кто бился, кто танцевал. Явно не притворяются.

Я стала с бубном красивым ходить и бить в него так здорово. Но все это внешне, а что там с людьми происходило... Короче, я подумала, что это, наверное, не для меня. Но меня остановили слова Надежды, что не надо ничего ожидать. Что главный принцип: что будет, то будет. И получилось здорово. Музыку можно смотреть и пожирать глазами. Не совсем то, что слышал, но все же ожившая в живописи музыка.

Живописная музыка Чюрлениса. Музыкальный живописный этюд. Музыка в живописи. Боже, как много я не знаю. Какая еще не образованная кисейная барышня, которой надо учиться и учиться. Понимать, что музыку можно нарисовать красками. И не опускаться до гротеска. Не стать скоморохом от искусства Зельфирой Трегуловой, утверждающей, что «Черный квадрат» – это мировой шедевр. Бескомпромиссное искусство. Красноречивость пальцев, язык глухих и немых, тайнопись тела, жаждущего другого тела. Кто обучил тебя писать кровью по моей спине? Кто научил тебя ставить на мне тавро ногтями?

Ты выцарапал свое имя у меня на плечах, отметил меня своим знаком. Подушечки твоих пальцев обратились в литеры горячего набора, ты вбиваешь послание в мою кожу, смысл – в мое тело. Твоя азбука Морзе мешает биению моего сердца. У меня было верное сердце, пока мы не встретились с тобой. На него можно было положиться, оно не подводило меня, служило преданно и крепчало. Но теперь ты изменил темп, ты вплел свой ритм, ты играешь на мне, как на тугом барабане. Тайнопись плоти – секретный код, видимый только в особом свете: в нем содержится весь опыт прежней жизни.

У меня не случайно были просьбы простить меня в Прощеное воскресенье, не случайно я решила поститься в этом году, у меня какое-то непонятное состояние апатии, разбитости, никчемности и нежелания что-либо делать. Авитаминоз, конец зимы для меня выглядят обычно иначе. Объективно, все лучше, чем всегда, субъективно, я как будто провалилась в какую-то яму и не могу выбраться.

В этом году у меня существенно расширился круг общения, как в реале, так и виртуале, я рада этому факту, общение для меня новое, эмоционально окрашенное, интересное. При этом я стала замечать, что далеко не у всех людей я вызываю положительные эмоции, что вполне естественно, все люди разные, а у меня масса раздражающих недостатков, но что удивительно, прямо мне об этом никто не говорит. А узнаю я об этом от других по ухудшающемуся самочувствию. Они, как будто вампиры, высасывают из меня энергию. Всегда была по возможности откровенна с другими, либо выясняла по факту нашу общую проблему, либо просто устранялась из жизни данного человека.

В виртуальной дружбе это сделать затруднительно, невозможно посмотреть глаза в глаза, невозможно поговорить по душам за чашечкой чая, но, тем не мене, хочется такой же искренности и открытости. Мне неоднократно подчеркивали, что у меня чрезмерно откровенные посты, возможно, у меня есть элементы самоистязания, возможно, меня так воспитали, но приукрашивать жизнь, запирать что-то в себе не могу и не умею, а главное, и учиться не хочу, поэтому если я кого-то раздражаю, кто-то не разделяет моих взглядов на жизнь, я неинтересна, навязчива, утомительна, держать меня во френдах из вежливости и про запас, замусоривая френд-ленту, я думаю, не стоит, я не обижусь. Я ищу гармонию, в этом году особенно сильно, я чувствую, что на правильном пути, поэтому от души хочется, чтобы рядышком были союзники, близкие люди. Так что здесь у меня немного другая политика душевная. Поэтому если не мила кому, уходите не прощаясь, тихо и по-английски, кто со мной, просто подержите за меня кулачки.

МУЗА НЮТА

Вот идет она со знаменами.

Воительница.

Венценосная.

Падает ниц Вселенная.

К ногам ее кладут президентов и авторитеты.

Нобелевские лауреаты меркнут, гаснут суперзвезды.

Классики в смятении.

Тянутся руки к ней, все ловят ее взгляд.

Улыбки, заискивание, блеск глаз, надежда…

Топот, овации, гул, приветственные возгласы.

Идет царица.

Покорительница Вселенной.

Совершенство.

Но она проходит мимо всех и идет ко мне.

Она выбрала меня.

Подошла.

Улыбнулась…

За что ты выбрала меня?

Разве мало в мире талантов?

Разве душа моя достаточно тонка? И ум достаточно остр, чтоб выбрать меня.

Не пролью я слез благодарности, но отдамся тебе.

Повелевай мной, веди меня.

Брось меня в преисподнюю.

Сожги на костре, предай публичному унижению.

Лиши меня семьи, Родины, любимого.

Лиши невинности, лиши меня рассудка,

Пей мою кровь, обезобразь мое лицо, растерзай плоть.

Только побудь со мной до рассвета.

Поговори со мной. Дай совет и подкрепи.

Я так одинока.

Только ты и я.

Одно мгновение.

Только в тебе смысл моего прихода на землю.

Ты вызвала меня из чрева матери моей.

Муза моя!

Будь со мной до рассвета.

А потом?

А потом я опять буду искать тебя в Раздолье, в Мельбурне.

В Карпатах.

В своем любимом, в своем отражении.

В его глазах, в его лоне и в его ладонях.

В каюте под камбузом, в холостяцкой квартире с голландским камином.

Опущусь на дно Татарского пролива, где лежат 280 убиенных.

Пойду в склеп искать тебя.

Загляну смерти в глаза.

Стану на край пропасти.

Без тебя жизни мне нет.

Муза моя!

Мука.

Горе и проклятье мое.

Блаженство мое.

Я его муза, так он мне сказал.

Я не давала повода влюбляться в меня. Я не хочу. Не буду. Какое место найти для тебя? В доме, в храме все места заняты. Здесь школа, здесь семья, на самом почетном месте любовь. И выше всех муза. Ну и дура ты теперь. Поверила. А он разрушил твой дом. Дом мечты с красной крышей.

Читаю письмо от него.

Ты сказала мне, что я никогда не любил и не знаю, как любят. Мне сначала было больно слышать от тебя твою правду. Но потом я понял, что ты права. То, что у нас с тобой происходит, – никакая это нелюбовь. Это игра в любовь. Попытаюсь объяснить тебе. Между тобой и мной стоят два человека, которые мешают тебе меня понять и полюбить. И хотя они призраки, они живут в тебе и не дают приблизиться ко мне. Твои кумиры сделали из тебя пепелище, а ты все равно их боготворишь. Я где-то там болтаюсь в твоих ощущениях и ценностях, как хорошая наживка, которая может украсить твой серый быт и внести разнообразие в унылую и беспросветную действительность. Пока между нами стоят Пушкин и Дали – эта игра в любовь приносит мне одну горечь. С Пушкиным я пока еще не сравнялся, а если сравняюсь когда-нибудь, ты все равно скажешь: «А Пушкин – лучше». С Дали я не конкурент. Он дал тебе то, что я не смогу тебе дать никогда. Тогда зачем все это? Ради чего мы затеяли эту игру? Если это нелюбовь. Я жесток и прямолинеен, как две рельсы железные, которые никогда сольются на горизонте в одну линию. Твою и мою. Они будут рядом. Параллельно. Я жесток в самом начале, зародыше нашей любви, чтобы не прибавилось на земле горя и не увеличилось число сирот. Лучше будет, если ты и я станем сиротами. Я залезу на верхнюю полку и выплачу свое горе, свою потерю. А ты, в очередной раз упустишь свое счастье. И превратишься окончательно в пепелище, которое будет устрашением для тебя и для родных. Теплота чувств, живущая во мне, и ты, дающая эту теплоту, – останешься во мне. Но без тебя. Без встреч, без звонков, без писем. Того, что ты дала мне, хватит на многие годы. И воспоминаний, и блаженства. И горя. Я оставляю себе только надежду на чудо. Но чудес не бывает. Я тебе сказал такую правду: нашего ничего пока нет. Есть твое и есть мое. И общего у нас нет: ни будущего, ни любви. Легче сейчас расстаться. Потом будет тяжелее.

Прости меня, я варвар. Каннибал. Людоед. Который любит свою жертву.

Или мой вариант:

ты изверг, патологический убийца, маньяк. По тебе плачет автозак и наручники. Чикатило, людоед. Разрушитель моего дома с красной крышей. Лучше бы ты утонул в скважине в Африке вместе со своим папашей.

Что происходило раньше? Мы, маленькие человечки, забирались на чердак в моем доме с красной крышей, на чердаке темно и пыльно, мы открывал окно, и это окно было в новый мир. И теперь мы не будем открывать окно в новый мир. Ты забрал у нас новый мир. Что происходит? Светит солнце и дует свежий ветер, четыре человека вдыхают аромат сада за окном дома с красной крышей. Сказывается ностальгия. Скучаю я по дому с красной крышей. Ты его у меня забрал.

Муза моя.

Оказывается, я муза у него.

Ты, который разрушил мой дом с красной крышей. Ты не моя муза. Мне все равно пусто, мне тебя хочется. Хотя бы кусочек маленький, немножечко, украдкой. Не даешь?

– Я тебя не отпущу, – прошептал, зарываясь лицом в мои волосы.

– Меня у тебя нет, – ответила я.

– Но ведь ты со мной?

– Это временно, ты же знаешь – я тебя не люблю, не могу. Ты забрал мой дом с красной крышей.

– Я буду любить за двоих.

– Так не бывает, так просто не может быть.

Звонок телефона прерывает мучительный диалог. Ты так хотел быть со мной, но я не смогла. Ты убил мою мечту о чердаке с красной крышей.

Милый, мое светлое, теплое солнце.

Прости, если мешаю тебе работать. Но уж очень хочется сказать тебе, как я счастлива. Еще я чувствую твой запах, и память тела хранит нежность твоих рук, еще звучат твои слова любви в моей душе, пройдет какое-то время, прежде чем я потеряю твое присутствие во мне. А сейчас я храню тебя и постараюсь не расплескать, не растратить эту память как можно дольше. И еще.

Я принимаю тебя таким, какой ты есть, цельным, со своими амбициями и связями, привычками и опытом. Я хочу быть с тобою на равных, чтобы позволять тебе жить той жизнью, какой ты привык жить. Надеюсь, ты понимаешь, о чем это я. Твои-мои прежние «связи». Мне будет легче проживать то время, когда ты «не со мной». Нам обоим надо сделать выбор. Идти вперед. Или оставаться в прошлом? Если построишь мне дом с красной крышей, то я приму подарок. Но жить в нем ты не будешь. Тебе нет там места. Нас свела жизнь. Жизнь начала играть в игры, мы начали играть в правила.

Вечер. Кухня. Мы сидим на диване и молчим. По одну руку прошлое, по другую руку настоящее. Прошлое хочет вернуться, настоящее – остаться. Судьба меня ставят перед выбором между ними двумя, перед тем, кому сделать больней помимо себя. И вроде не должно быть сомнений. И вроде не должно быть выбора, но слишком они дороги вдвоем, слишком.

Нельзя выбирать между небом и землей, между воздухом и водой, между светом и тьмой. Такое не каждый поймет, такое не с каждым бывает. Когда надо говорить ответ – я просыпаюсь. А как выбрать между домом и ним. Дом у меня есть. Верней, был. Он его забрал. Теперь он просит: выбирай – или я, или дом. Я бы ушла от них двоих. Они слились в единое целое, и я отказываюсь сразу от двоих. Господи, ну почему нельзя двоих оставить. Дом и Дени.

Останьтесь оба у меня, со мной, во мне. Спасибо, что прошлое не возвращается в реальности, а настоящее спит на другом конце моего мозга и моей испепеленной души. А ведь он говорил. У меня не дом, у меня дворец. Знаю я его дом. Видела. Нет там красной крыши. Юрта временщика, цирк шапито, цыганский табор у тебя, а не дом.

МЕЧТА

Золушки – прийти домой в одной туфле.

Красной Шапочки – проснуться в кровати бабушки.

Спящей Красавицы – сто лет ничего не помнить.

Русалки – пахнешь утром рыбой.

Мики Мауса – уши распухли, на руках белые перчатки, но фрака нет.

Колумба – не знаешь, куда едешь, приехал – не знаешь, где ты, а поездку оплатило государство. Моя – проснуться, и чтоб все было, как до встречи с ним.

У вас когда-нибудь была очень высокая температура, но так, чтобы вы оставались в сознании? Поверьте мне, это удивительное ощущение. Мне тринадцать лет было, и я подхватила скарлатину. Проснулась, пошла в ванную, помню, еще утро такое было апрельское, солнечное, а коридор в квартире вдруг очень длинный стал, и меня от стенки к стенке ведет. А чувство во всем теле такое, будто я вишу над полом в полной невесомости, и так радостно, приятно, голова ясная, веселая. Дошла до ванной, взглянула в зеркало – а лицо белее бумаги, и именно белое, а не бледное. Мыться стала и чувствую, что, когда голову наклоняю, меня в обморок тянет. Догадалась, конечно, взяла градусник, смерила температуру, а там почти сорок один.

Дарить себя – не значит продавать. И рядом спать – не значит переспать. Не повторять – не значит не понять. Не говорить – не значит не узнать. И не смотреть – не значит не увидеть. И не кричать – не значит не гореть. И промолчать, и не найти ответа – две вещи разные. В них родственного нет. Стоять – совсем не значит не лететь. И замолчать – не значит умереть. И замереть, когда увидишь смерть, – не значит унижение стерпеть. Бежать во мрак – не значит уходить. И отпустить – не значит упустить. Не отомстить – не значит все простить. И порознь быть – не значит не любить. Сказать люблю – не значит полюбить. Сказать прощу –не значит все простить. Сказать уйду – не значит навсегда. И не прощу – не значит никогда. Идти с другим – не значит быть чужой. И рядом быть – не значит, что родной. И без тебя – не значит не с тобой. Любить тебя – не значит, что ты мой. И ты с другой – не значит, что любим. И я с другим – не значит ты забыт. Не вместе мы – не значит не хотим. Ведь ты с другой, а значит, я с другим. И этот бред не значит ничего, и ты прочтешь – не значит не поймешь. Я не уйду, а значит никогда. Ведь я люблю, а значит навсегда.

Последние дни мои сны жгли. Этой ночью я рыбачила. Причем в непонятных лужах и без наживки. В придачу я вытаскивала из лужи какие-то элементы декораций. А в одной луже выловила последнюю большую рыбку, и там осталась одна мелочь. Что поразило? Подхожу к луже, она мутная, ничего не видно, а через какое-то время вода становится чистой и прозрачный. Каждый камушек на дне видно. И рыбе крючок можно под самый нос положить.

Все мы рано или поздно отправимся, как говорится, в мир иной. Меня ранее не пугал этот факт. Точнее сказать, я не заморачивалась по этому поводу. А сейчас много размышлений что-то стало возникать в моей головенке относительно смерти. Честно признаюсь, мне не страшно. Нет. Мне не страшен сам процесс умирания, смерть меня не пугает.

Меня пугает и заставляет страдать мысль о том, как будут жить мои не родившиеся дети, кто им поможет в случае чего, кто пригреет и приласкает? Надо в гости к кому-нибудь сходить, развеяться, иначе самоедство меня до хорошего не доведет. Эх, до какой степени люди привыкли все решать с помощью криков, визгов и прочих громких проявлений собственного недовольства. Разве трудно понять, что вежливый и приветливый голос, раздающийся из трубки, способен намного быстрее с подвигнуть на решение чужих проблем, чем истерический крик, плавно переходящий в визгливый поток угроз. Я-то в любом случае только и сделаю, что вежливо. То ли люди ток-шоу пересмотрели, то ли просто посходили с ума.

Утро звонком будильника, вихрем ворвалось в подсознание. Но пока есть еще те спасательные десять минут, когда можно не открывать глаза и побыть самой собой, примеряя при этом очередную маску на грядущий день. И так продолжается изо дня в день вот уже несколько лет. Хамелеон, вот кто я в своей сущности.

Мои маски меняются с быстротой света в зависимости от ситуации. Но маски всегда безупречны, так что никто не догадывается, что это всего лишь игра. Игра с окружающими, игра с собой. Маску выдает лишь пустой взгляд, но и это никто не видит. Трудно увидеть то, что лежит на открытом месте. Безупречность в движеньях, осанке, общении – к этому привыкнуть было сложно, но я сумела. Я смеялась, когда на душе скреблись кошки, я порхала бабочкой, когда хотелось просто упасть посреди дороги.

Я шутила и радовалась, когда хотелось выть от тоски. Одиночество – вот мой вечный спутник. Душа закрыта от всех под надежностью маски. Мечтала ли я, что когда-то появится он, Дени, и мягким движеньем отбросит маску с лица. Наверно. Ведь внутри я всего лишь ребенок, жаждущий заботы, бескорыстной любви и ласки. Но то было внутри, куда вход всем запрещен. Играя со многими, причиняя боль и страдание, я не чувствовала ничего.

Когда-то, открытая для всех, я наивно верила во что-то светлое и высшее. Разочарование жестоко резануло по сердцу в тот миг, когда дом стал разрушаться. В тот миг дверь в душу и сердце закрылась. В тот день появилась первая маска. Сейчас я давно перестала обращать внимания на его слова, они разбиваются о плотно закрытые двери.

Он увидел меня, не маску, а настоящую сущность. Он видит меня живую под маской. Но я отвернулась от него. Он разрушил мой дом.

Утро звонком будильника опять врывается в подсознание.

Но что-то случилось с маской, кто-то узнал, что скрыто под ней.

И еще одно письмо от дедушки.

Здравствуй, милая моя Нюта.

Вдогонку третьего письма спешу сообщить тебе, чтоб не забыть, очень важную мысль, о которой забыл в первом и втором письме. Это мысль о прошлом, настоящем и будущем. В душе и в голове каждого человека уживается одновременно целая вселенная воспоминаний из прошлого, настоящего, будущего. Самому себе хочется крикнуть: «Эй, ты там, в будущем, ты не там, ты здесь, очнись». И вправду. Зажмуришь глаза. Ты маленький. Тебе 6 лет. Открыл глаза. Тебе 60 лет.

Удивительная способность левитации и инкарнации живет в каждом в меру его воображения и эмоционального развития. Некоторым очень нравится находится в прошлом, и они там застревают надолго, потому что тогда были счастливые дни. Некоторые, наоборот, испытывали страх и ужас в прошлом и хотят быстрее оказаться в счастливом будущем. Мое счастливое детство оставило неизгладимый след в моей душе и райские картины: луга, поля, леса, облака, смех, улыбки, счастье, подарки. И осмысленность бытия

Как ни странно, даже в маленьком человеке четырех, пяти лет живет смысл своего предназначения. Четко помню свои старания по пению в четыре года, чтоб меня похвалили и дали конфетку. В десять лет помню цель понравиться учительнице, чтоб она меня похвалила за уроки по сочинению. В семьдесят лет сейчас смысл и цель, чтоб ты была счастливая и здоровая.

Переплетение прошлого, настоящего, будущего в одной голове иногда приводит к болезни. Здесь важна гармония. Не слишком увлекаться игрой воображения. Это как настольная игра – есть правила игры, есть логические ходы, фигуры, шаги, игроки, действующие лица. Все реальное и все можно подвинуть, договориться. Но в придуманном мире договориться совершенно невозможно. Придуманный мир – это жесть. Это мрак. Берегись надуманного и придуманного, того, чего нет. Оно тебя иссушает и разоряет изнутри. Можно себе «понапридумывать» таких чудищ, что покемоны покажутся ангелами на фоне придуманных мыслей, навязчивых идей.

У меня, например, в юности был придуманный мир из глаз. Я в своем летнем домике был хозяин и сам его украшал. И обклеил стенку глазами. Глаза я вырезал из портретов. Портреты брал из журналов. Журналы брал во вторсырье. А теперь представь: ты живешь в комнате, и на тебя таращатся глаза изо всех щелей, потолка, портьер – выпученные, грустные, смеющиеся, глупые, никчемные, тюремщиков, политиков, актрис и даже животных и птиц.

Через какое-то время я начал замечать что-то нехорошее со своей психикой. Я стал бояться темноты, хотя раньше не боялся. Стал раздражительным. Стал сбега́ть по ночам из дома (из летней комнаты) в поисках приключений. Пока меня старший брат не увидел в час ночи на танцплощадке в городском саду. Он заподозрил что-то неладное. Пришел в летнюю комнату, увидел вытаращенные и выпученные глаза и все рассказал маме. Не знаю, чем бы это все кончилось, но мама запретила мне иметь отдельную комнату, так как в моей юношеской голове были странные мании и фобии в виде бумажных глаз. И тогда я начал вести дневник. С тех пор я так и веду дневник.

У фобий есть исключения из правил. Так же, как и у маниакальных мыслей. У меня, например, была фобия начиная с 30 лет. Я хотел учиться в Оксфорде. Это было наваждение. Но английский язык я не учил. Денег на учебу не было. Но об Оксфорде мечтал каждый день. Что тут проще. Садись и учи язык. Готовься к экзаменам. Накопи деньги.

Простой алгоритм поступления. Но нет. Английский я не учил. И деньги летели сквозь пальцы. Два раза подавал документы. Но мне даже не ответили. И тогда я начал учить английский язык в 65 лет. И когда начал готовится к поступлению в 69 лет меня взяли в Оксфорд на факультет богословия.

Это я привел два примера из своей жизни: одна как фобия, вторая как мания. Чтоб ты могла отличить фобию от мании. Потому что, если они неотличимы, тогда и запутаться легко. Это так же, как все мы играли в свой дом. Дети залезали под стол. Накрывались одеялами, накидками, делали домик из стульев, создавая свой маленький мир. Шалаши из соломы, штаб из досок, секрет свой зарыть в ямку. То есть мы создаем свой маленький мир и устанавливаем свои правила.

А еще у нас было прямо увлечение по всей школе от первого до десятого класса. Надо было где-то купить молнию-застежку, она была тогда в дефиците. Взять из класса мел, написать на асфальте имя воздыхательницы, поднести застегнутую молнию к лицу и произнести слова, застегивая ее: «Завяжу, закрою тебя, Имя, и теперь ты связан со мной». Или наоборот. Чтоб забыть: «Расстегну, развяжу, отпущу на все стороны – гуляй». И потянуть за молнию.

Это невинные шалости. А были совсем запрещенные. Девчонки и мальчишки часто влюблялись скрытно и открыто. На чаще всего скрытая влюбленность становилась слишком открытой, и тогда самые отчаянные, чтоб доказать, что они «херои», поднимались по пожарной лестнице на парапет эркера школьного двора и шли по краю парапета, чтоб показать свою влюбленность. Никто не свалился и не упал, но потом завхоз вымазал солидолом все пути и подходы к парапету. И влюбленные перешли к старому способу: записки. Записки летали на всех уроках. Начиная с четвертого класса и до восьмого.

Если собрать все записки за год из одного класса, то получится около ста килограммов макулатуры, а за макулатуру в то время можно было купить очень хорошие книжки, в хорошем переплете. Одна девочка в седьмом классе влюбилась в парня из девятого класса. Это была «всешкольная драма» у всех на виду, даже учители наблюдали этот сериал. То они расходились, то сходились, то не разговаривали, то «болели» подозрительно одновременно. Санта-Барбара на сто серий. Но после десятого класса его перевели в другую школу, а потом я узнал, что у них ничего не получилось, она так и осталась в девках.

Хочу закончить, с чего начал. Прошлое. Настоящее, будущее. Наша память держит тончайшие ароматы из прошлого, и то, что сейчас, в сию секунду ты закладываешь в свою душу, в свой ум, аукнется тебе через много лет. Поэтому наслаждайся жизнью и будь счастливой сейчас, не потом. Потому что эмоция сейчас ценней, чем воспоминание о ней через много лет.

Меня уже зовут на процедуры. Потом еще напишу тебе.

Дед Коля.

***

Мне было… м-м-м... дай Бог памяти, тринадцать? Нет, с половиной. Лето не удалось. В августе мать насильственным образом забрала меня в Москву с Волги по одной простой причине – у меня случилась любовь. Да, случилась. Избранника звали Дени, как сейчас помню, он был старше меня на один год (ерунда), но он был с паспортом, а я нет.

Маман беспокоилась, и не зря, надо сказать. Дени приехал из ниоткуда. Я считала, что больше любить не буду никого и никогда, потому что он смотрел на меня своими синими глазами из-под черного чуба. У меня, кстати, комплекс по поводу брюнетов: если глянет какой–нибудь брюнет на меня нежно так из-под челки, бежать мне надо прочь «отседова», пока не задело, так что мурашки по всему телу бежали. Ну, в общем, крепко разозлилась я тогда на маман и поклялась, что вернусь во что бы то ни стало. Но не тут-то было. Маман была непреклонна. И я была доставлена насильно папой в его машине домой в заточенье и в полное одиночество. Отобрали мобильник, поменяли пароли на компьютере, я была сама не своя, на себя не похожа. Маман рассказывает, потому что я не помню, – я рыдала, и рожа была красная от слез.

У меня случился припадок. И это я хорошо помню. Вызвали скорую. А скорая недолго думая спрятала меня в детскую Кащенко на лечение. Диагноз дурацкий – синдром дефицита внимания и гиперреактивности СДВГ, язык сломаешь. А нельзя попроще? Больна головой. Или больна мозгом. Или несчастная любовь. Что-нибудь такое, чтоб я ему могла сказать, у меня с головой не все в порядке. Я же перфекционист и у меня должен быть идеальный порядок в мозгу. А там каша-малаша и гуано. Откуда в моей голове столько гуано?

Нередко, когда в жизни человека случается какое-либо неприятное событие, он сетует на то, что в преддверии его терзало дурное предчувствие. А случалось ли вам испытывать необъяснимое, безудержное чувство счастья, которое накатывает, словно волна, без всяких явных причин, а через несколько дней случается нечто необыкновенное, о чем вы даже не могли подумать? Меня такое чувство охватывало лишь однажды.

Было это много лет назад, но я помню это момент кристально четко. Был промозглый ноябрь, жуткая слякоть и противный мокрый снег. Обычно подобная погода моментально вызывает у меня если не депрессию, то как минимум приступ ярко выраженного плохого настроения. И вот я шла по улице, мимо хмурых прохожих, в модной маминой аляске с огромным капюшоном под которым прятала длинные черные волосы, собранные в высокий хвост.

И вдыхая этот запах, посреди слякоти и серой безликой толпы меня вдруг охватило необъяснимое, всепоглощающее чувство счастья безудержного, безумного. Я шла и не понимала, что со мной происходит, но мне было невероятно хорошо. И со мной навсегда остался этот армат счастья. Я давно не пользуюсь, но у меня в шкафу стоит флакон, и когда мне хочется почувствовать себя счастливой, я просто вдыхаю этот запах.

Шли дни и месяцы. В воображении моем было много головокружительного успеха и горьких разочарований. Победы и поражения, нет, поражений было не так уж много, скорее неудачные периоды, как и у всех. Взрослея, я понимала, что каждая новая любовь по своей эмоциональной окраске сильно отличается от предыдущей. Это не значит, что ты любишь более или менее сильно. Просто ты любишь по-разному.

Я знаю, что скоро случится то, чего я так ждала. Я чувствую это каждой клеточкой кожи. И когда это случится, клянусь, я нарисую свой самый лучший шедевр, потому что он меня вдохновит. Наверное, то, что я написала, кажется сумбурным бредом. И прошу, не спрашивайте меня о конкретике. Это слишком тонкие материи.

***

Я люблю книги о любви. Не те, что принято называть дамскими романами, а те, после прочтения которых хочется плакать и смеяться, радоваться жизни и лететь навстречу своей любви. Я люблю тонкое описание чувств. Я люблю острые отношения между влюбленными героями. Люблю читать про любовь неоднозначную, противоречивую, назло другим, любовь, которая проходит через тысячи препятствий, сомнений и океан боли, чтобы в конце концов победить.

Я люблю книжки о любви, равной которой, возможно, и в жизни не бывает. Пусть иногда она неправдоподобно идеализирована. Но после их прочтения хочется именно такой любви. Эти книги учат нас любить, как в первый и последний раз, на все сто, не размениваясь на эмоциональные подделки. Способна ли я на любовь? Вот вопрос. Не знаю. Если бы я написала роман о любви, то это была правдивая история из моей жизни. Предположим, такой сюжет.

Он из очень богатой семьи, много путешествовал, знает три языка, спортсмен и еще изобретатель. Вечно что-то изобретает. Брюнет. Голубые глаза. Спортсмен. Есть маленький недостаток. Он невысок и коренаст. Чуть ниже меня ростом, на два сантиметра. Ой. Еще накаркаю. Как ни странно, все, что я себе ни напридумываю, потом сбывается. Так было с Надеждой, она сначала мне приснилась, а потом я с ней встретилась. Эту кофту, которую дед мне подарил, я видела несколько раз в витрине магазине, но не решалась ее купить. А виртуальные очки – подарок от папы в ДЭРЭ – я осязала реально за год до подарка в виртуальной студии. Так что мои мысли надо контролировать, а то и вправду придет брюнет коренастый. С голубыми глазами.

ВЕЧЕР и ПУСТОТА

Опыт – жизненный опыт, – увы, не облегчает дальнейшего существования и отношений. С каждым разочарованием становишься все более беспринципной, эгоистичной, циничной стервой и сукой. И вот уже стерлась граница «что такое хорошо, а что такое плохо». И нет каких–то рамок, морально этических барьеров.

Кто думал обо мне? Когда я была еще совсем чиста и верила всему и всем, когда надеялась и хотела любить, когда «взлетала» при каждой влюбленности куда-то очень высоко и парила, видя все в розовом цвете, меня никто не жалел, обо мне никто не думал. Никогда. Но все же веришь, что в принципе где-то, пусть не здесь и не с тобой, бывает что-то чистое и красивое, сильное и бесконечно прекрасное. Ты уже перестаешь ждать и принимаешь все как есть. И становится как-то легче. Вроде как и не смиряешься с одиночеством, а просто впускаешь его в себя. И оно пронизывает насквозь. И так проходят дни, недели, месяцы, годы. И ничего не ждешь. Когда все начиналось, мои теперешние отношения, мне запомнилась одна фраза, комментирующая все происходящее: «Дорогуша, ты попадаешь в болото». Я не понимала почему. А потом постоянное состояние загона и самокопание. Мне не давали расслабиться то ли прошлое, то ли опыт, то ли интуиция, то ли все вместе. Но я даже готова была поверить, что это проблемы в голове, что это рои тараканов, паранойя или что-то в этом духе. Что я ошибаюсь, и все это лишь мои загоны и бурная фантазия, с наложенным на нее перманентным неверием в людей. А я не хочу бороться.

Я слишком устала. Собственно, вот, не знаю, правильно я поступаю или нет, думаю, что да, я хочу, чтобы у нас все хорошо было, пусть даже по отдельности. Не хочу порвать с тобой, так нельзя, нужно расстаться, нельзя выкинуть кусок жизни. Этот пост для тебя, это дневник мой. Я понимаю, что моя потеря только кажется большой, я же теряю не тебя, а свои привычки, иллюзии, образ жизни. Тебя я, наверное, давным-давно потеряла, просто не хотела замечать, вообще это должно было случиться, я знаю, мне было замечательно с тобой, но ниточка порвалась, и мы жили воспоминаниями или же надеждами. Грустно, конечно, но я знаю, что когда смогу отпустить свои иллюзии, будет легче, да и ты сможешь не волноваться за меня. Сомневаюсь, что ты перестал чувствовать на себе ответственность за мои чувства. Ты разрушил мою мечту о новом доме с красной крышей.

Бабушка в Туле. Сестренка на продленке. Мама на работе. Папа на даче – уехал воевать за наш дом. Сказал, не скучай, дочь. Ткнулся в мою макушку холодной щекой и уехал. Никому я не нужна. Выползла в магазин – во дворике смутные личности в оранжевой униформе красят бордюры.

Воняет краской. На солнце печет настолько, что цветки сирени повяли, запах разлагающейся сирени, и пахнет смесью краски и керосина. Когда я была совсем маленькая, на Волге в деревне Загорье жила какая-то четвероюродная тетка нашей хозяйки Тамары, мы в гости ходили. Там в сарайчике стояла керосинка, и на ней варили варенье в саду. Запах керосина и опавшей сирени в мозг въелся. Запах был такой же. Да, сирень почти отцвела. Эта загадочная тетя Тамара, бывшая хозяйка нашего дома, мне почему-то кажется худой, хотя кроме папы ее никто не видел.

А мы все еще на старой даче с продуваемой крышей. Ловлю себя на воспоминаниях о «новом, старом, достроенном, перестроенном и отстроенном доме». Это нагромождение каких-то картин стройки, шифера, досок, кирпичей и комнат. Вот комната наша общая, но какая-то гротескная, с кривыми стенами параллелепипедом, вот кухня из бревен, но бревна новые, пахнут стружкой. Эти сны, видения с новыми и старыми домами, дачами, полуразвалившимися печами, с кривыми ступенями иногда за ночь три раза приходят и исчезают. Своей мечте о своей личной комнате и личном пространстве я не дам улетучиться как призраку и не предам свою мечту, как предала детскую мечту – убежать. Не знаю, когда появилась эта назойливая мысль – бежать. Куда бежать – знаю. Но когда – не знаю. И зачем, не совсем понимаю.

В шестом классе мой рост был такой же, как и сейчас – сто семьдесят восемь сантиметров. Когда я узнала, не так давно, кстати, что все маленькие девочки завидовали девочкам длинным, была в глубоком шоке, честно. Я была самая длинная в классе. Длиннее всех, и мальчиков, и девочек. Если сложить данную информацию с тем, что я была круглой отличницей (даже в четвертях не было ни одной четверки), можно себе представить, какая веселая была у меня жизнь. Доска, Оглобля, Брак Фанерного Завода. Вот неполный список моих прозвищ. Пишу с большой буквы, ибо все прозвища – свои, родные.

Изгалялись мальчики, конечно, самый высокий из которых был ниже меня на полголовы. Помню, ходила по улицам и рыдала – Боже, я уже никогда не буду ростом сто семьдесят сантиметров. Какой ужас. Каждый новый сантиметр в плюс воспринимался, как национальная трагедия. «Щаз» расскажу страшную тайну, никто, кроме моей мамы, не знает.

Мы даже ездили в Школу роста, где все себе рост вытягивают. Там была методика по уменьшению роста. Какой бред, Господи. Голову надо было лечить, голову. Так вот, по методике надо было много времени проводить стоя на голове. Это, видимо, и помогло моим несчастным, затюканным одноклассниками мозгам. Стоять на голове мне быстро надоело, и я решила действовать кардинально. Подошла к главному и спросила, зачем они меня травят второй год? Он так растерялся, что ничего не ответил. В этот же день все и закончилось, как по волшебству. Да, вся мудрость оттуда. И вообще, я тогда всю дорогу думала, откуда берутся нормальные парни, если в школе с тобой учатся одни покемоны. Но я никого «шибздиком» не называю, помню о тяжелом детстве, однако.

Комплекс второй. У меня зрение минус один. Для тех, кто не в курсе, как это, предлагаю подойти к остановке из оргстекла и внимательно вглядеться через последнее в окружающую действительность. Примерно так я вижу без очков. Но. Вся беда в том, что в очках я похожа исключительно на учительницу младших классов. Ибо это все-таки старшие классы. А младшие, кроме как с мамой, никаких ассоциаций не вызывают. С учетом Доски и Оглобли, получить прозвище еще и очкастой змеи мне совсем не хотелось.

И поэтому я героически ходила без очков. Естественно, никого узнать я была не в состоянии. Поэтому ходила по коридорам школы с улыбкой дебила – типа незнакомые не поймут, а знакомые решат, что им улыбаюсь. Позже выяснилось, что улыбалась я все-таки не очень удачно, потому как большинство считали меня высокомерной, смотрящей сквозь людей и заносчивой теткой. Вот такая жесть.

На каникулах после пятого класса я благополучно вставила себе линзы (мама настояла), и о том, что у меня плохое зрение, практически никто не знает. Так вот, на днях я рассталась со своим последним комплексом. В общем и целом, хочу сказать только то, что все люди прекрасны, и лечить надо голову в первую очередь. А когда с головой все в порядке, есть уверенность в себе, а там будь ты хоть кривоногая и косоглазая, при наличии харизмы, уверенности в собственной неотразимости и обаяния никто этого и не заметит.

Сейчас принято считать, что ребенок, даже подросток – всегда априори не виноват, виноваты окружающие взрослые. Но это стереотип мышления. Встречаются дети порочные, лживые, злобные, безжалостные, лишенные эмпатии чуть ли не с пеленок. И они дадут фору любому потенциальному развратителю. Чучело похожее из меня выросло. Я деспотична и безжалостна к своим родителям. Я требовательна к своем двум Надеждам (учительница и «соседка этажом ниже»).

Я искусный манипулятор для своих подруг, пользуюсь их слабостями и шалостями. Я искусней любого обманщика малолетних, потому что знаю кнопки и секретики, на которые надо давить пальцами и глазами. Никто еще не догадался и не увидел во мне потенциал колдуньи. Доброй колдуньи. Я же не со зла манипулирую сознанием подруг, а для развлечения, для дневника. И потом записываю. Тайком от родителей прочитала свой эпикриз из больницы. Ничего там такого нет. Просто я ребенок Индиго, и они меня пичкают антидепрессантами, чтоб я не так быстро соображала.

Где-то я прочитала, и мне понравилось. Вот наблюдения. Не мои. Чужие. Заглядывать в чужие глаза, заглядывать в чужую душу. Покопаться в сумерках и дебрях несостоявшейся любви, вожделения, страсти, стать невидимкой и наблюдать через окно чужую жизнь. Это мое любимое занятие – наблюдение. Я представляю себя ангелом-невидимкой, который летает от окошка к окошку и пристально в упор рассматривает голые торсы, лица, судьбы молодых и старых. Не только наблюдаю, но классифицирую, даю ярлыки и оценки.

С этим бы я пошла, с этой я бы обнялась, а этого бы убила. Нравится мне быть Богом. И вершить чужие судьбы. Мне за это ничего не будет, я же Бог. Или Ангел Божий. Ангелу все можно. У него нет страха летать, у него нет боязни быть разоблаченным и покаранным. Именно безнаказанность и скрытность дают мне энергию для манипуляций подружками. Они этого никогда не узнают. Я манипулирую мужчинами, парнями, мальчиками. Управляю их мужскими достоинствами силой мысли. Они прыгают, спят, смеются, вожделеют по взмаху моей дирижерской палочки. Вверх – они поднимаются на цыпочки. Взмах вниз – они опускаются на коленки.

Мои дирижерские способности оттачиваются – движение вправо, и очи их почти выскакивают из орбит, чтоб лицо прямо перед дирижером было, а глаза справа от них. Взмах влево – глаза из орбит влево, но лицо прямо. Послушные парни. Мне нравится быть дирижером мужского хора. Это меня заводит. Причем, я хорошо понимаю тайные помыслы хористов. Их Бог такими не создавал. Они сами стали такими грязными и порочными, с гнильцой в душе. Мы едим сначала крошки безвредные, пыльные, смрадные, вожделенные.

Ну, прогрызть друг друга можем, каждого кавалера надкусить и бросить. Измочалить и послюнявить, покопаться в грязной чужой душонке. В бутылку души с подсолнечным маслом можем залезть и там застрять, разглядывая гуано чужое, пахучее. А вот какую «пользу» они при этом приносят? Они бесполезны. Таких в утиль, из сердца вон. Я долго думала на эту тему и поняла, что не нахожу ни одного полезного аспекта в существовании бесполезных подруг. То есть если бы их можно было просто отменить, то ничего бы в экологической картине мира не изменилось бы. Как говорил наш учитель зоологии в школе: «В птицах есть еще и эстетическое значение». А в мышках полевых нет. Они, серые мышки, бесполезные, статисты.

Еще одно письмо от деда.

Здравствуй, моя дорогая Нюта.

Отгремели новогодние салюты и закончились рождественские праздники, начались будни, я снова в больнице на обследовании. Прошел курс лечения, и врачи хотят понимать динамику болезни. Это можно узнать только сбором анализов и обследований, которых у меня по десять штук в день. Чувствую я себя хорошо. Аппетит отменный, и врачи говорят, что у меня стабильно положительная динамика на выздоровление.

Надеюсь, скоро увидимся, так как и ты пошла на выздоровление. По-моему, сегодня обещали тебя выписать домой, по крайней мере, я слышал разговоры о выписке сразу после праздников. Вот праздники кончились, и скоро ты будешь дома. Ах. Милый дом. Когда долго отсутствуешь и уходишь из дома, потом возвращаешься, то даже запах квартиры сладкий и приятный, воздух щемяще знакомый.

Все укромные уголки твоего родного гнездышка кажутся раем на земле. Хочется подойти к каждой вещи и погладить ее, хочется все обнять и поцеловать с нежностью. Когда мне было тринадцать или четырнадцать лет, я тоже вел дневник и записывал свои мысли. Они помогали мне формировать свои ориентиры и ценности. Если будет интересно, то дам тебе почитать дневники юношеские. Мечты мальчишеские. Они немного отличаются от девичьих мечтаний. Например, в пятом и шестом классе все мальчишки грезили мореходкой. Одна мореходная школа, в которую брали сразу после восьмого класса, была в Одессе. Мы узнали адрес мореходки.

Строили планы о кругосветном путешествии. Из всего класса только один стал моряком – мой друг Петька Андрейчук. Не совсем моряк, а кок – повар на рыболовецком траулере. В седьмом классе у нас было увлечение собрать детекторный радиоприемник из проволоки, катушек, грифельного карандаша, лезвия, прищепки, изолятора, динамика. Все было дармовое, ничего не надо покупать. Динамик во вторсырье раскурочил и проволока там же. Нужно было намотать катушки две, так, чтоб одна катушка вставлялась в другую. Делали это с помощью карандашей и бумаги. Антенну протягивал от черешни к дому. Это оказалась самая тяжелая работа. Провод рвался, путался, падал. Провода соединяли скрутками без пайки. Сигнал не проходил, потому что контакты надо было зачищать. С зачищенными контактами вот это нагромождение проволок, карандашей, бумаги с динамиком сначала скрипело, потом гудело, потом завывало и – о чудо – заговорило. Радиостанция «Маяк». Только одну станцию оно ловило, это чудо-изобретение радиотехники твоего дедушки в юношеские годы.

У нас был свой дом с огородом и садом, а в саду времянка, где я летом спал один. Обиделся на всех и ушел в летнюю беседку. За что обиделся, даже и не припомню. А чаще всего от обиды залезал на черешню и там сидел и думал, как они все будут меня искать и плакать, и просить: «Коля, вернись. На́ тебе, покушай. На́ тебе это. Возьми то». Всегда любил один быть и не любил шумные компании, искал уединения, чтоб никто над душой не стоял. Не всегда получалось, потому что вокруг братья и сестры, родные и двоюродные. Но вспоминаю, что становление личности и характера было как раз где-то в тринадцать или четырнадцать лет. Может быть, пятнадцать.

Тогда хотелось убежать из дома, наделать глупостей, стать знаменитым, совершить геройский поступок. Но надо было учиться, сдавать экзамены, помогать родителям воспитывать младших сестер Любу и Марию. А еще у нас хозяйство было: две козочки (козла не было), пятнадцать кроликов, двадцать курочек и тридцать соток огорода, который надо культивировать для сбора урожая. Но самое яркое воспоминание – это черешни. У нас было пять черешен, и все разного сорта, разного цвета, разного размера и формы, разного созревания, начиная от самого раннего мая до позднего июня. Черешня – это сказка детства. Это целый мир. Со своими драмами, влюбленностями, шалостями, путешествиями и приключениями. Сколько эмоций осталось там на черешнях: угловая, средняя, маленькая, горькая, поздняя. А еще в соседнем дворе рос роскошный столетний каштан.

Он был, наверно, самый старый во всем городе Бориславе, где я родился. Какие там каштаны были – царские. Мы с друзьями делали всякие поделки из каштанов и даже продавали их на центральной площади. О каштане я написал в своем дневнике и о черешне написал. Как-нибудь, если захочешь, прочитаешь.

А еще я учился музыке и брал частные уроки. В музыкальную школу я не ходил. Меня учил композитор и регент церковного хора Никифор Акимович. Он получил образование еще при царе до революции, у него борода как у Деда Мороза, и прожил он сто один год. Он учил меня музыке, пению, сольфеджио, на клавире и готовил из меня регента церковного хора. В шестнадцать лет он первый раз разрешил мне дирижировать во время службы церковным хором, исполнявшим хорал Бортнянского «Отче небесный. Боже Могучий». У меня до сих пор дрожь волнения по всему телу, как я мог не испугаться и не испортить все. Просто он был хороший учитель, который всегда рядом и поддержит.

Очень важно иметь рядом хороших учителей, которые тебя направляют и поддерживают. Я надеюсь, у тебя хорошие учители по живописи, в жизни, в школе, в семье. Последние дни я часто думаю о тебе, о твоем недомогании и твоем будущем. Мне нравится, что у тебя есть четкое представление о жизненных ориентирах. Ты можешь отличить главное и второстепенное. Ты отметаешь то, что сейчас тебе не актуально. А самое главное сейчас – это разобраться с собой и со своим здоровьем. То есть привести в порядок свои мысли, успокоить эмоции, вылечиться от неврологического недомогания, приобрести душевное спокойствие.

Мне кажется, что если в душе будет спокойно и убежит всякая тревога – тогда и ты станешь здоровой. Береги свою душу от волнений и соблазнов. Береги свою голову от дурных мыслей. Ограждай себя от тлетворного влияния пустых и болтливых подружек. И ты увидишь, как твоя душа оживает, расцветает, мысли будут радоваться юности, светлому будущему. Я молюсь за тебя.

Да благословит тебя Господь.

Твой дедушка Коля.

***

Папа сказал мне вчера в кухонном вечернем разговоре что у меня в голове мыльные пузыри. Ха-ха, как легко почувствовать себя ничтожеством. Нужно просто поговорить с папой. Завтра выезжаю в Конаково, может, станет лучше. Если есть кто из Конаково – погуляйте меня немножко. Нет-нет, я не боюсь одиночества, просто интересно: куда нормальные парни подевались? Я получаю вопросы типа:

– У тебя бессонница? А в чем она проявляется?

Или:

– Я хотел бы у тебя спросить – например, если бы я был девушкой, ты бы со мною стала разговаривать?

Или:

– Почти закончили ремонт, наверно, скоро мебель перевезут.

Голову взрывает все происходящее. Нет, с девочками определенно лучше. Ты злишься, укоряешь меня, ты говоришь, что я злая и нехорошая. А я просто растерянная. И знать не знаю, что творится в твоей голове и что там сотворится в следующую секунду. Я боюсь тебя, боюсь твоей непредсказуемой реакции. Так что, если ты не понимаешь – я вряд ли смогу объяснить. Остаться друзьями? Развести маленький огородик на остывшей лаве угасших чувств?

Нет, это не для нас. Так бывает после мелких интрижек, да и то получается пошловато. Любовь не пятнают дружбой. Конец есть конец. Ты отобрал мою мечту: дом с красной крышей. Я хочу жить. Не вздрагивая, не оглядываясь. Я хочу жить так, чтобы мое дыхание было глубоким, ровным. Я хочу жить так, чтобы каждая ночь была наполнена здоровым сном, а не вскрикиваниями из постели и замиранием сердца. Я хочу жить так, чтобы каждое утро начиналось с чистых и добрых мыслей, а не давило на черепную коробку стотонным грузом. Я просто хочу жить.

Чердак с красной крышей

В какой-то момент, даже не помню, когда точно это случилось, – помню только, что летом, лет десять мне было, мы с подругой обнаружили отличный чердак. Подруга жила на пятом этаже, и дверь ее квартиры была как раз рядом с заветной лестницей, ведущей на крышу. Так вот, над люком, в который упиралась лестница, был маленький домик, почти как у Карлсона. Там мы и обосновались. Долго и заботливо вычищали его от песка и голубиных перьев, сооружали какие-то малюсенькие лавочки из досок и кирпичей.

А вокруг была огромная плоская красная крыша. Даже воздух там был особый, и чувствовалось в нем небо острее. И мы ощущали себя обитателями огромного летающего корабля, плывущего над родным городом. А рядом были другие корабли, на которых порой мелькали свои матросы. Дух захватывало, и голова начинала кружиться – и мы жались сначала к стенкам нашего домика, потом к вентиляционным трубам, а там и до самого края добрались. А внизу были люди, знакомая улица, знакомые деревья. И ведь никто из них даже не подозревал, что мы смотрим на них, внимательно, пристально, особо. И от этого в груди рождалось непередаваемое ощущение счастья и трепета. И вот там у меня родилась мечта о собственном доме с красной крышей. Я рассказала своей подруге. И мы начали мечтать о собственном доме с красной крышей.

Это был целый мир, куда мы потихоньку стали приглашать наших близких друзей. Как-то мы были там с моим братом Димой, гуляли по красной крыше, и я на ходу сочиняла ему самые разные истории. Некоторые герои этих историй были придуманы еще раньше, дома, некоторые возникали и оживали прямо здесь, именно в этом небесном мире. И мой брат (сколько ему было тогда? Двенадцать?) верил мне, когда я рассказывала ему, что вот сюда по вечерам приходит Спиноза, а прям тут и сейчас сидит невидимка Карлсон.

Мы бывали там и в жару, и в дождь, а потом и зимой. Когда выпал снег и местами образовался лед, мы раскатали эти маленькие катки и целыми днями пропадали на крыше, скользя и веселясь среди белых искр. Иногда, правда, эти самые искры, легкие и пушистые, мы сбрасывали вниз, на телефонную будку – вполне безобидное хулиганство – и тут же прятались за красным карнизом. От этого тоже возникало особое ощущение баловства и какого-то лукавства, тайны какой-то, что ли. Особый, необычный, радостный, искренний и неподдельный то был мир.

Мир, который мы сами придумывали, который рождался на наших глазах, из нас же самих. Мир детства, обостренный ощущением высоты и тайны, – взрослые поначалу даже не подозревали о том, что он существует, что он есть у нас. Но то, что для нас было высотой, небом и восторгом, стало для них опасностью. И то, что для них было здравым смыслом и очередным запретом, для нас стало утратой особого мира, особого взгляда.

Здесь я впервые ощутила себя крылатым ангелом, который может через открытую форточку наблюдать чужую жизнь. Изучать, задерживаться, помогать, корректировать, вершить судьбы через открытую форточку души. У меня это получалось неплохо, потому что у подружки дух захватывало, когда я ей рассказывала про каждое открытое окошко и про того, кто живет за окном. Она мне верила. Потому я была очень убедительная и рисовала картины в красках.

Дорога на красную крышу оборвалась, люк заколотили, а мы свыклись с «земной» жизнью. А когда однажды через пару лет снова довелось попасть на чердак, ощущение пустоты, холода и неуютности вымело нас оттуда насовсем.

Я не хочу тебя видеть. Более опустошенной уже быть невозможно. Не в плане стрессоустойчивости, а в плане эмоций и чувств. Я никакая, я просто никакая.

Я кончилась, и я опустошена. Ничего ни к кому не чувствую. Ни дружеского, ни тем более романтического. Я сама себя гуляю. Я сама себя танцую. Но сама себя не понимаю. И, наверное, даже знаю не до конца. Желаю снова танцевать до бессилия без тебя. Только я и музыка. И плевать на взгляды и прикосновения. Мне просто никак. Я обязательно отсюда уеду.

Мне снился дождь. Теплый, чистый дождь. Я стояла под ним, или шла, или мокла, не помню. Помню, как чувствовала его. Но это под утро. Не спать полночи – это безумие. Мне кажется, так сходят с ума. Мысли мечутся в лабиринте непонимания, и каждое слово, кинутое в адрес друг друга, загоняет и наслаивает все больше проблем и дум. Это как расширяющаяся спираль бесконечная. А через два часа ты уже не можешь вспомнить ничего, и остается лишь смысл, и, как правило, совсем не тот, что хотели донести. Как воспринимаются слова? Они додумываются, искажаются, переосмысливаются, нагромождаются разными логическими цепочками – и все, на выхлопе осадок. Это непонимание, паранойя, страх, неуверенность в себе.

Все, что происходит, – усталость, ненависть и острое чувство, что там меня не ждут, в этой комнате, в этом длинном коридоре желтого цвета и с множеством синих дверей с номерными знаками.

Дома начинаю грустить, все такое родное и свое, что ты, приехав, понимаешь, что через какое-то количество часов ты уедешь опять. Скучаю по дому, по своей комнате, кровати, страусам, по папе с мамой, Асе, кошке, балкону, по любимому балкону. Все, что есть у меня там, этого нет у меня. Иллюзия того, что есть у меня. Всего этого нет. Я часто думаю о том чувстве, которое мы называем любовью. Можно любить природу, животных, весь мир, всю Вселенную. Любить и радоваться. Эта любовь доставляет удовольствие от соприкосновения с прекрасным. Наслаждение – от понимания, что ты – частичка этого мира. А значит, так же прекрасна. Эта любовь взаимна. Потому что все вокруг тебя вибрирует в унисон, наполняя, заменяя, гармонируя.

Почему с людьми все не так? Мы не живем в гармонии постоянно. Только мгновениями мы ищем то, что не в нашем воображении существует, а в реальности. Мы пытаемся любить другое мыслящее, чувствующее существо и надеемся, что оно думает так же, видит то же. Но реальность такова, что мы не должны думать одинаково, жить одинаково. Наверное, только понимать друг друга – необходимое условие любви.

Понимать, принимать, доверять и уважать. Как зальет тоска половину груди, и прошепчешь смерти – «уйди, уйди», обещаешь – встану, говоришь – совью норку маленькому муравью. Вся большая жизнь за такой размах, потому что камень в груди размяк, потому что хочется ног в росе, потому что хочется жить как все. Убаюкать боль, отцепить балласт, у меня дефицит беспричинных ласк.

Я женственна и нежна, одинока и печальна и, вместе с тем, цинична, эпатажна. Веду дневник, чтоб повысить серотонин. Мне нравится писать. А тут еще врачи рекомендуют – записывай, анализируй, изучай, сравнивай. А как сравнишь себя сегодняшнюю и позавчерашнюю? Записала и сравнила. Потому что не помню. Я не помню, что вчера заглядывала в чужие окна. Я же невидимка. Никто меня не осудит. Никто меня не видит. Я пристальный наблюдатель, вожделенный следопыт.

Все мне интересно, кто это за окном. Внутри комнаты в доме с красной крышей. Вчера это другие окна, завтра третьи, и так каждую ночь. Интересно, это у всех такие видения, или только я одна такая во вселенной любопытная, похотливая и жадная шпионка чужих жизней и судеб. Уж я бы распорядилась по-своему с их судьбой.

Мне бы хотелось, чтобы у меня было такое место, где я могла бы сидеть и думать до бесконечности, чтобы меня не касались никакие внешние проблемы и даже радости. И это место у «соседки этажом ниже». Конечно, я не собираюсь там постоянно жить, но иногда хочется поселиться там навечно. Хотелось бы просто изменить что-то, поменять пластинку или еще что-то. Но не знаю, что. А иногда время хочется остановить, чтобы жизнь остановилась, не текла, не шумела так каждую минуту, даже секунду. Не хочется упустить чего-то важного. А иногда хочется понять, что все можно и никуда не спешить. Все спокойно, ничто не произойдет, не изменится, но ведь так не бывает. Чего я хочу еще? Чтобы был человек, который всегда рядом, всегда тебя понял. Чтобы даже молчание было не лишним, понимающим.

Я не знаю, как описать. Но чтобы чувствовать себя до безумия счастливой, свободной, мне кажется, даже на время. Мне все равно. Если бы был такой человек рядом. Даже Надежда и Сиротка меня не понимают. Они все еще меня ревнуют к Дени и смотрят на меня как на провинившуюся двоечницу. Раньше мы так молчали уютно и хорошо. Сейчас какая-то напряженная тишина, звонкая, липучая. Не люблю я такую тишину гнетущую.

И папа придумывает предлоги чтоб не отпускать меня к «соседке этажом ниже». А ведь так хорошо все начиналось, с понимания, с погружения, гармонии. Я верю, что вернутся гармония и тишина. Я буду сидеть у окна и смотреть на крыши, Сиротка будет мурлыкать, а Надежда будет молчать, и я буду молчать. Сердце устает замирать от ожидания, в котором проходит твоя жизнь неизвестности. А калейдоскоп медленно крутится дальше, и стеклышки складываются в портрет интернет-феи, растворенной в любви. Все дневники и стихи об этом.

Живешь себе, живешь.

Ешь, спишь.

Встречаешься с друзьями.

И так по циклу.

А потом вспышка.

Мозг взорван.

По позвоночнику ежечасно гуляет волна

И колет миллионами иголочек.

Дыхание сбивается с ритма.

Жар, головокружение.

Адреналин пульсирует

В каждой клеточке тела.

В низу живота «бабочки».

В голове теплый ветер.

Перед глазами его глаза,

И ты ныряешь в него, а он в тебя.

И так глубоко, что обратно не можешь выбраться.

Мне настолько уютно,

Настолько тепло и счастливо, что я хочу уснуть.

Я, наверное, навечно усну.

В тишине.

У соседки этажом ниже.

И никогда не проснусь.

Эпилог.

От княжны Мещерской Нюта получает некоторое наследство в виде фамильной драгоценности. А от любимой преподавательницы Надежды Александровны она получает удивительную способность чувствовать картины ладошками и транслировать увиденное. В фантазиях она придумала себе очередные новые фобии, которым посвящает свои записи в дневнике и свои удивительные картины воображаемого мира камней и метеоритов. Нюта на грани раздвоения личности. А Дени на службе армейской попадает на больничную койку. Нюта больная, повзрослевшая барышня восемнадцати лет, готовится к новой семейной жизни с Дени Миллером. Об этом второй том романа Нюта.

[1] Ср. коллективное исследование: «Mesolimbic dopamine neurons drive infradian rhythms in sleep-wake and heightened activity state» (Science Advances, 1 Jan 2025, Vol 11, Issue 1, DOI: 10.1126/sciadv.ado9965)