Читать онлайн
"Осколки на снегу. Игра на выживание"

Утром, 1-го золотеня, в первый день нового года в вольном городе Межреченске, на окраине, возле заброшенного склада купцов Бахрушиных, у одноименного шоссе, случайным прохожим было обнаружено тело мужчины с признаками насильственной смерти. По непроверенным слухам, убиенный является бароном Винтеррайдером, служащим детского дома для беспризорных детей. Косвенно этот факт подтверждается тем, что на место происшествия выехал лично полицмейстер.

Столичный листок, вечерний выпуск, рубрика «Криминальные новости», первый день золотеня

В сводке криминальных новостей газеты «Столичный листок» была размещена информация о гражданине бароне Вольфраме Винтеррайдере, в коей его объявили убиенным. Обращаю ваше внимание, что указанное утверждение не соответствуют действительности. Следствие не располагает данными, позволяющими однозначно идентифицировать умершего.

Из срочного заявления полицмейстера вольного города Межреченск Прокопия Баранова, Столичный листок, утренний выпуск, второй день золотеня

Президиум совета вольного города Межреченска выражает искренние соболезнования родным и близким в связи с кончиной барона Вольфрама Винтеррайдера, безвременно ушедшего от нас из-за сердечного приступа. Светлая память об этом человеке навсегда останется в сердцах людей, которые его знали.Вместе с ними мы разделяем боль и горечь утраты…

Столичный листок, вечерний выпуск, третий день золотеня

… Стена была сера и уныла, а дверь желта и тоже как будто сера. Когда-то – лет сто назад – коридор этот тоскливый ровно красили серо-голубой краской и вкупе с белоснежными дверьми было здесь строго и благородно, как и положено быть в Присутственном месте. Ныне же Присутственное место не уважение к властям внушало, а бесконечную тоску. Да еще муха билась об пыльное стекло и жужжала уныло и назойливо: зря, зря, зря, все зря, зря, зря …

Волфганг моргнул. Он ли не Винтеррайдер? Признаться, спесь эту, когда-то привычную, давненько из него повыбили. Да и сейчас судейские чиновники смотрели сквозь него: барон Волфганг Винтеррайдер – брат убиенного Вольфрама Винтеррайдера? За дверью обождите, мы вас позовем.

Волфганг и сидел упорно под этими дверями, втайне жалея, что не работают старые батюшкины связи. Какое нелогичное чувство, однако. Но и судейские вели себя так, словно он, Ганг Винтеррайдер, снова пятнадцатилетний баронет, при виде которого знакомые переходят на другую сторону улицы.

Да, как батюшка впал в немилость при старом императоре, так все связи разом и оборвались. И ладно оборвались, но ведь нет, старые «друзья» дружно кинулись интриговать против прославленного воина и исследователя, так, как будто не ели и не пили на знаменитых балах и приемах в Третьем Замке, не занимали денег, забывая отдать, не жили в гостевых месяцами, как у себя дома.

В одночасье из богатого наследника, юного беззаботного студента, завидного жениха Ганг превратился в изгоя. Шепотки за спиной оказались еще хуже чужой лести, от которой когда-то и собственные губы казались липкими.

– Ты не привык еще, – посмеивался Вольфрам. Да, в тот год Ганг только начал вести светскую жизнь – первый сезон… Взволнованные дебютантки в нежных платьях, юные кавалеры в белых кителях, запах духов, тонкие перчатки, – как это было давно, как будто не с ним.

Втайне он мечтал быть самым блестящим кавалером на том, своем единственном, имперском балу. Вслух, горячась, доказывал Фраму, что хочет обычной жизнью жить, без лести и придворных обычаев, без золотой бляхи высокого рода, перед которой любой бы судейский стоял навытяжку и нынче.

Не стало золотой бляхи высокого рода. И, оказалось, что без бляхи да в опале жить в Империи никак невместно. А Ганг и не жил.

***

Судейский – легок на помине – встал перед надоедливым посетителем, и, задумчиво разглядывая муху, сказал:

– Бумаги будут готовы только завтра. Начальства нет, подписывать некому.

– Вчера, помнится, тоже никого не было, – Ганг поднялся легко и судейский с досадой подумал, что он в эти же годы такой легкостью в движениях похвастаться не может. Вслух же сказал:

– Начальство нам не докладывает. Завтра приходите.

Барон Винтеррайдер смотрел на судейского сверху и вряд ли узнавал студента нижней группы. Ну да, золотая молодежь, где ж им помнить простых смертных. Выдержав паузу, судейский выдохнул с неприязнью, которую не пытался скрыть:

– Вечером приходите. Не надо здесь сидеть весь день.

– Бумага, как понимаю, будет об отказе, – медленно произнес барон.

Чиновник пожал плечами и выразительно посмотрел в сторону выхода.

***

Солнце светило так, что, если бы не редкие желтые листья на еще зеленых кленах, Волфганг решил бы, что в империю пришла весна. Но нет, налетевший ветерок царапнул шею и Винтеррайдер поднял воротник куртки – хорошей дорогой куртки неприметного болотного цвета. Судейский тоскливо подумал, что ему такую мягкую текучую замшу никогда не носить и, зло дернув уголком рта, вернулся в кабинет.

Взгляд – зудящий, завистливый – пропал и барон оглянулся: длинное, облупленное здание присутствия снаружи было еще хуже, чем внутри.

– Они меня ненавидят, – устало подумал Ганг. – Как Фрам вообще жил с этими людьми?

***

В ту ночь, последнюю ночь Ганга в Империи, они не ложились. Казначейские в большой зале описывали богатства Летнего дворца, офицеры стражи толкались там же… то ли не могли своему любопытству отказать, то ли приказ был не строгий. Никто не тревожит баронов Винтеррайдеров, что взлетели высоко, а упали так низко. Впрочем, нет, вернулись туда, откуда взлетели, что было своего рода везением.

Император милостиво оставил семье родовой замок на севере Империи. Хотя… родовой замок Винтеррайдеров – Оплот – возвышался на границе Империи за тысячу лет до старого императора. Винтеррайдеры – хранители севера. Ледяные Лорды договор заключали с именно с первым известным истории Винтеррайдером. Оплот тронуть не посмели. Его объявили тюрьмой для бывшего «друга короля» Винзенза Винтеррайдера.

Летний дворец же изымался в казну, как, впрочем, и все остальное: города, банковские счета, дома в столицах, рудники, корабли, знаменитый Третий замок, наконец.

Они же – отец и два сына – в ту ночь собрались в уже пустой спальне покойной матушки и Винзенз снял с шеи простое, даже грубое кольцо, что носил на веревочке, кажется, всю его, Гангову, жизнь.

– Милый сын, – сказал батюшка и Ганг вздрогнул, ибо первый раз услышал такое обращение.

– Милый сын, – повторил он. – Тебе надобно уехать на Острова. Вольфрам останется здесь. Он – наследник и Хранитель, и не может уехать без разрешения императора. Тебе же, как младшему сыну простого барона, такое разрешение сейчас не нужно.

Был бы, как прежде, вторым наследником Высокого рода, вряд ли бы уехал, а так… в новых бумагах про младшего ничего не говорилось. Безземельным баронетом, который сам должен заботиться о своём пропитании, быть оказалось куда вольнее: никаких тебе высочайших указаний.

Той ночью Ганг последний раз видел отца. Выполняя его волю, он отправился в порт. А барон Винтеррайдер, бывший третий герцог, отбыл в изгнание вместе с семьей, кою составлял лишь сын его Вольфрам.

Ганг даже радовался, когда, приехав на Острова, обнаружил, что там абсолютно всем плевать Винтеррайдер он или нет? Волфганг или Вольфрам? Старший или младший? Сын самого Винзенза или сын того опального Винзенза, потерявшего разом и благосклонность Императора, и своё богатство?

Нет, на островах важно было только одно – можно ли иметь с тобой дело, Волфганг? И, зарабатывая репутацию, решил Ганг, что неласковая Империя осталась в прошлом. Он, в конце концов, младший, второй, спрос с него невелик. Но – нет. В империи был родовой замок, где склеп с гробами предков и батюшкиным тож, а самое главное, брат – Вольфрам.

Фрам, дорогой Фрам – батюшкина гордость, старший наследник, блестящий офицер, настоящий энциклопедист, поэт и романтик… Фрам тогда вез батюшкино тело в Оплот.

Письмо о безвременной кончине отца догнало Ганга через три месяца после приезда. По всему выходило, что удар хватил старого Винзенза через неделю после отплытия Ганга, по дороге на север, в городишке, чье название ни о чем Гангу не говорило.

Он рванулся тогда на пристань, но, как оказалось, только посмотреть на далёкий парус последнего корабля, уходящего на материк. Время штормов надежно отрезало Острова от большой земли на пару месяцев. А после Ганг еще четыре недели плыл по ласковому спокойному океану, который нежной кошечкой ластился к бортам коробля, да еще несколько не мог спуститься на землю Империи: во время штормов случился бунт и Император распорядился никого сомнительного не пускать. И не выпускать. А младший Винтеррайдер оказался как раз таким – неблагонадежным.

После прямых намеков, что, если Гангу разрешат сойти на берег, то только для того, чтоб сопроводить в тюрьму для бунтовщиков, он снова отправился в плавание и с каким–то даже отвращением шагнул на сходни в островном порту. В конце концов, нужно было выполнять батюшкин наказ. А он был предельно прост – не дать угаснуть роду Винтеррайдеров. Если честно, то с этим Ганг как раз и не справился.

15–летний Ганг, отправляясь на Острова, что называется, в одном камзоле, догадывался, конечно, что батюшка что-то припас для младшего, но не ожидал счета в банке и собственного дома в колониальном стиле. Да и кольцо оказалось непростым, оно подтверждало неведомое досель островное гражданство – хорошее подспорье к ведению дел. Но на этом чудеса закончились. Привилегий на Островах не было, будь ты хоть трижды Винтеррайдер в Империи. Но Гангу и не надо было. Хотел жизни простого человека – так вот она.

А вести с Родины, между тем, не радовали. Император ввязался в ненужную войну, от которой Острова только выиграли, поскольку премудро держались нейтралитета и торговали со всеми воюющими сторонами. Ганг из чистого упрямства тогда не вёл дел с противниками империи, но…не прогорел, как многие предрекали. Младший Винтеррайдер оказался смекалистым юнцом.

За два года войны Острова словно налились золотым соком, а вот на материк обрушились невиданные политические катаклизмы, за которыми медленно и неотвратимо притащилась разруха, а потом – голод и эпидемии.

Результаты войны были убийственными для империй-участниц.

Восточная развалилась на множество мелких княжеств, которые сразу же вцепились друг в друга и до сих пор воевали меж собой.

Император вынужден был уступить кайзеру Новые южные земли, коими Империя всего–то полтораста лет пользовалась и выгоду имела немалую. Кайзер же, обретя юг, удержать его не смог: южане взбунтовались и откололись, уведя с собой большую часть кайзеровых земель. Трон его пошатнулся, но устоял.

Несколько месяцев казалось, что Империи повезло чуть больше, чем остальным. В газетах писали, что Император яростно ищет инакомыслие, приведшее к поражению: островные репортеры публиковали новости о массовых казнях в Империи с такой периодичностью, что Ганг боялся брать выпуски в руки, опасаясь рано или поздно увидеть имя брата. Бог миловал.

Однажды газеты протрубили о пропаже единственной дочери императора. 25-летнюю Наследницу утром просто не нашли в собственной спальне Великого Дворца. Все решили, что это козни последней Императрицы, которая единственная из всех жен родила Императору сына. Зачем нужна царственному Младенцу и его Матери соперница? Великая княжна Вера Александровна вероятно закончила свою жизнь в подземельях Царской тюрьмы, рассуждали в газетах.

В тот день Ганг напился. Княжну он знал хорошо: Фрам входил в близкий круг Наследницы.

Не улегся еще ажиотаж от пропажи Веры, как из Империи пришли свежие новости, страшнее прежних. Императора хватил удар, Императрица ушла в монастырь Госпожицы, их сын – Младенец – объявлен новым Императором.

Нет, кричали мальчишки-разносчики, распространяя очередной выпуск газет: Императрица просто больна. Но она, конечно же, рядом с сыном, не смотря ни на что.

Царственный Младенец правил месяц. Няньки ли не уберегли, несчастный ли случай был, халатность ли чья-то, умысел злой… Да только оборвалась царская колыбель и – насмерть придавило младенчика. Регент – князь Морозов – убедительно лил слезы, но ему не поверили. Морозов был следующим в порядке наследования и репутацию имел преотвратительнейшую. И бунт, которого так боялся старый Император, смел и Морозова, и самую империю, и последнюю Императрицу, которую регент успел посадить в тюрьму – за халатность, конечно же: не уберегла сыночка. Прямо в камере ее и застрелили во время первой волны бунта. За Наследницу. Веру любили в народе.

А власть перешла Директории. Бывшие первые министры Великого Двора полагали, что удержат бешеных имперских коней. И может быть удержали бы, но нашлись те, кто захотел Директорию заменить.

Чехарда во власти имперских земель диктовала громкие заголовки островным газетам. У Ганга от них рябило в глазах. Директория, народники, снова Директория, но уже с другим составом, ибо прежних постреляли в пылу сражений, Независимый Союз, народники и, наконец, Узурпатор, плоть от плоти народников, всему этому безобразию положивший конец. Страшное, смутное время... Революция в Империи, позже получившая название Великого Падения, превратилась в кровавую вакханалию, терзавшую несчастную страну едва ли не десять лет.

Зато Ганг смог вернуться... Узурпатор признал, что Винтеррайдеры перед Родиной не виноваты. Крестьянский сын Савва Иванович Косицын, объявивший себя Узурпатором, вообще оказался человеком умным, цепким, и быстренько обязал Ганга заключить с бывшей Империей несколько торговых договоров. Впрочем, Ганг стремился к этому сам и на условия Узурпатора пошел легко: ему требовалось увидеть брата, а деньги он еще заработает. Косицын же во главе страны показался Гангу далеко не худшим вариантом.

***

Замок, объявленный народным достоянием, шокировал грязью на парадной лестнице и кучей совершенно оборванных детей.

Дети оказались сиротами, а Фрам – инспектором детского дома. Жил он в покоях своего бывшего камердинера и, кажется, был совершенно счастлив. Занимался детьми, писал стихи и смотрел на младшего с обожанием. Замок он отдал добровольно. Все – народу, как учили народники, а за ними и Узурпатор. И многих маска доброго старого Фрама обманывала, но не Волфганга. Вольфрам же не был откровенен с младшим до конца. И этот тонкий лед Ганг пробить не смог.

Все к лучшему, полагал он, отправляя с Островов корабли с провиантом и одеждой для беспризорников, кои едва ли не из воздуха брались на просторах бывшей Великой Империи. Их исправно привозили в Оплот целыми партиями.

Южный барон замок отдавать не хотел. Повесили на воротах всю семью. И Твердыню Юга взорвали. Весело, с хохотком, писали в революционных газетах, что после взрыва ничего страшного не случилось – никакое зло с юга не пришло, ибо басни эти для устрашения писались, чтоб Южный мог на крови народной жировать…

Но, в отличии от многих Ганг знал условия и северного, и южного договоров и даже держал их в руках – мощный манускрипт Северной Пустыни, от которого, кажется, веяло холодом; и легкий – на тонкой шелковой бумаге – свиток Великой Степи, в шелесте которого слышалось пение стрел… От газетных шуточек Ганга оторопь брала. С другой стороны, страшного ничего и правда пока не случилось… Отторгнутый Юг ввязался в войну с восточными княжествами, которые возникали и исчезали так часто, что их названия уже никто не запоминал. Остальным землям империи это давало шанс на – на что? На то, что войны с Югом не будет? Или будет… когда-то потом? Когда?

Нет, все-таки Фрам был кругом прав. Оплот – гарантия Севера – стоял целый и даже практически не пострадавший. Что лестница? Её и помыть можно. А дети никому не мешают: живут, учатся, растут.

Косицын закончил, как многие, ему подобные. Голову его отрубленную видели все, кто в руки газеты брал. Втайне Ганг жалел о случившемся. Савва Иванович был далеко не худшим правителем. Его время было нелегким для многих, но при нем дети снова сели за парты, на полях заколосилась рожь и пшеница, торговый оборот страны вырос в десятки раз. Из деревень на городские рынки вновь повезли говядину, молоко, сметану.

Крестьянский сын Косицын, которому нравилось называть себя Узурпатором, был безжалостен к врагам, но обеспечил огромной стране мирную и почти сытую жизнь. Нормальную жизнь. И не заслужил такого конца, ведь даже в посмертии не давали ему покоя: в редкой газете не выходили пасквили на Узурпатора.

А о новом императоре Ганг был не лучшего мнения: сводила его судьба на Южных морях с младшим сыном Имберийской королевы.

Племянник последней императрицы Майкл, герцег Ментский, королевский принц, третий сын своей матери высадился с войском так удачно, что практически сразу взял Темп, столицу бывшей Империи, в кольцо. А уже через месяц перед ним открыли ворота и вручили голову Узурпатора.

Майкл, ныне ставший Михаилом, основал новую династию. Соперников у него уже не было. Выжившее мелкое дворянство на новую власть было готово молиться. Все, кто посмекалистей, ринулись к трону. Кому повезло, тот новой бляхой высокого рода обзавелся. Было в империи семь столпов, а стало три дюжины. Сила родовая? Какая сила? Церковь все бляхи освятила.

Признаться, Волфгангу порой казалось, что мольцы–настоятели освятят все, что угодно, а не только бляхи для дворян: главное, позвенеть мешочком с золотыми, но он благоразумно хранил свои догадки при себе.

На Островах влияние мольцов было невелико – соперников слишком много: религиозные течения там появлялись и пропадали так часто, что Ганг, когда судьба с ними сводила, только дивился разнообразию религиозного выбора. Но не один проповедник веса на Островах не имел. В Империи же после Великого падения они внезапно обрели большую силу.

И ныне хорошим тоном стало по молельням стоять, а особенно почетно под портретом императора. Вот тоже мода – портрет Михаила везде толкать и на стены церквей, и кабаков, и присутствий всех мастей. Видимо, чтоб подданные при случае не перепутали.

Богом не объявили, и ладно, пофыркивал Ганг про себя, когда с партнерами под портретом стоял. Впрочем, это было только один раз, все же постоянно он в Империи не жил.

Фрам на мольцов внимания не обращал. Последним это не нравилось. И молец, ставший вдруг обязательным лицом в детском доме при Оплоте, писал на Фрама откровенные доносы всем властям: и светским, и церковным. Ганг, обнаружив ситуацию, заткнул рот любителям земного под флером небесного: стал отчислять деньги от имени Фрама.

Он мог себе позволить любые траты. Из младшего Винтеррайдера получился на редкость удачливый торговец. Зюйд–каритская компания, основанная Гангом, процветала, и в этой компании была своя служба безопасности. Правда, в Империи они почти не работали, но…

Он, Ганг, слишком много задолжал Фраму, чтобы оставить смерть брата нераследованной и безнаказанной. Сердечный приступ - надо же...

А мольцу, помнится, святое начальство приказало заткнуться.