Читать онлайн "Рецепт нас"

Меня зовут Айви Патель, и… я до сих пор не верю, что сейчас в моей кровати мирно посапывает Сет Эванс. Вам, наверное, интересно, как мы оказались вместе? В голове сразу всплывают слова из популярного видео: «Как я докатился до жизни такой...».

Но мы не докатились. Мы пронеслись на всех скоростях — через виражи наших ссор, когда в стену летела посуда… И через примирения, когда он рвал с меня одежду быстрее, чем я успевала прошипеть «ненавижу.

Сет называет меня «Шумахер в кружевном», когда я врываюсь в его идеально спланированный день. Я же зову его «Черепахой в Brioni» — если он делает что-то неожиданное, а это выглядит чертовски элегантно.

Он — моя солёная карамель. Когда обжигает — кричу, когда остывает — требую добавки. Вчерашний вечер — тому доказательство. Швырнув мою туфлю в угол с привычным: «Ты невыносима!», он уже через десять минут демонстрировал свои методы воспитания… Ну, вы поняли.

Итак, венчики вверх — мы начинаем!

Десерт: «Миндальные зубки»

Любая приличная кулинарная книга начинается с закусок. А кто сказал, что я приличная? Правила созданы, чтобы их нарушать. Особенно чужие.

Ингредиенты: щепотка детской ненависти (ровно столько, сколько помещалось в моих зубах), одна лопатка французского шарма (спасибо, мама), горсть его «правильных» реплик («Никакого воспитания!»).

Эту фразу семилетний Сет бросил в наш первый «семейный ужин» — если, конечно, можно так назвать тот хаос, где я, двухлетняя обезьянка в кружевном платье, впилась зубами в его брата.

Наши родители познакомились на вечеринках в Челси, но вскоре их тусовки превратились в домашние посиделки: я с Алфи ползала под столом, а Сет сидел на стуле, как маленький лорд, с салфеткой на коленях.

Саму сцену я не помню, но отец, Бернард Патель, обожал рассказывать её на коктейльных вечеринках.

— Моя принцесса кусает его за палец. Тишина. Все смотрят друг на друга. И тут громкий крик: «Уберите этот ужас!» — папа мастерски передразнивал Сета, и гости дружно смеялись.

Так началась наша «неприязнь».

Я ещё не умела толком говорить, но уже прекрасно изучила науку раздражения Сета Эванса: впивалась молочными зубками в его руку; просилась только к нему на ручки; пускала слюни на его идеальные туфли. Все взрослые умилялись: «Ой, смотрите, она его обожает!» — но Сет единственный не считал меня милой.

«Мелкая проблема» — лучший комплимент, какой только могла получить маленькая разрушительница в подгузниках.

Когда я пыталась звать его, получалось нечто среднее между «ми-и-и-ля-я» и «ми-ня-ль». Его отец тогда перевёл мой лепет в слово «миндаль». Гениально! Сет и правда был как тот орех в шоколаде: снаружи безупречный мальчик в пиджаке Brooks Brothers (да, в семь лет), а внутри — твёрдый, с горчинкой.

Вскоре у нас появились официальные титулы:

— У тебя не дочь, а пиранья, — заявлял Дилан Эванс, вытирая с лица брызги шампанского после моих очередных «зубных» выходок.

— Зато ваш сын — ходячий учебник этикета, — парировал мой отец.

Прошло двадцать пять лет. «Учебник этикета» до сих пор пытается меня перевоспитывать. Но теперь, когда его «пиранья» пускает в ход зубки, в его глазах читается уже не раздражение, а жгучее желание «кусай меня дальше»…

В четыре года мы внезапно переехали жить в Биарриц. Официально — бабушке «стало плохо». Неофициально — мама (Одетт Патель, парижанка до кончиков ресниц) заявила, что её коже срочно необходим «морской воздух».

Отец даже не спорил — он уже давно понял, что перечить маме бесполезно, когда в её глазах загорается тот самый «парижский огонёк», но свою мебельную империю в Лондоне никому не доверял. В тридцатиградусную жару он валялся на пляже в пиджаке, потягивал лимонад и ворошил кипы контрактов, выискивая каждую неточность.

Я унаследовала от отца ямочки на щеках и его фирменную хватку — только если он сжимал деловые контракты, то я вцеплялась в жизнь так, будто это последняя бриошь в буфете. (Сет до сих пор пытается вырвать у меня штурвал, однако он так и не понял, с каким перчиком связался).

Французский шарм (или как разозлить англичанина)

Биарриц пах жареными каштанами и беззаботным детством. До шести лет я бегала босиком по песку, пока меня не отправили в школу Виктора Дюрюи. Эта тюрьма для юных леди учила меня есть улиток вилкой (абсурд) и сидеть с прямой спиной (явное нарушение прав человека).

Лето начиналось с приезда Эвансов. Алфи сразу бросался в песочные войны, а Сет был особым случаем. В тринадцать он расхаживал по пляжу в рубашке (точная копия папиного дресс-кода) с книгой, которая выглядела слишком взрослой для его возраста и выражением лица, будто его вот-вот стошнит от нашего веселья.

— Построй песочный замок! — командовала я.

Если отказывался — хватала свою розовую лопатку и орала так, что отдыхающие оборачивались. Его лицо было как учебник по мимике: сначала брови поднимались к волосам («Она не шутит?»), потом ноздри расширялись, как у разъярённого жеребца («Я не лопатка!»), и, наконец, наступала капитуляция с вздохом и медленным опусканием на колени. И вот он уже роет песок с важностью архитектора, строящего секретный объект для особо капризного клиента.

— Маленькая разрушительница, — ворчал он, когда Алфи (предатель) швырял в него медузой и визжал: «Это Айви!». Однако всегда достраивал последнюю башенку, даже если уже собирался уходить.

Он ворчал, что мы ему безразличны, но стоило мне подбежать, обмазанная кремом, как его рука уже тянулась за платком. А если сильно злилась за его серьёзность, я специально пачкала ему рубашку. Я мечтала увидеть, как этот маленький джентльмен наконец сбросит проклятый галстук и полезет в воду вместе с нами.

Но нет. Даже бутерброды Сет ел медленно, разбирая на компоненты, тогда как мы с Алфи устраивали пищевой марафон «Кто быстрее засунет его в рот».

В тот последний вечер мы втроём сидели на пляже, обжигая пальцы о только что пожаренные креветки. Сет нервно крутил пуговицу на манжете — это была его привычка, когда он изображал нашу «няню».

— Мой принц будет пахнуть морем и дымом от костра, — заявила я, разглядывая его. — И носить выглаженные рубашки только для того, чтобы я могла их мять.

Сет фыркнул, отряхивая несуществующую пылинку с рукава:

— Твой принц даже близко не подойдёт. От тебя пахнет тиной и дурными манерами.

Вместо ответа я впилась зубами в его плечо. Он даже не дрогнул, но сжал моё запястье так, что по коже побежали мурашки. Я не отпускала.

— Фурия! — он резко вскочил, рассыпав остатки креветок. Песок хрустнул под его ботинками, когда он уходил, оставив за собой лишь облако золотистой пыли — наша версия хлопнувшей двери.

Мы с Алфи переглянулись, синхронно помахали ему вслед (как делали всегда) и снова уставились на горизонт. Солнце медленно тонуло в воде, растекаясь, как апельсиновый мармелад, тающий на горячем бисквите.

На следующий год песочные замки остались без своего архитектора — Сета отправили в Хэрроу (потому что «настоящие джентльмены должны учиться среди себе подобных», как объяснил его отец за стаканом виски моим родителям). Видимо, мой фирменный аромат — «Тина с нотками дерзости» — не входил в учебную программу будущего магната.

Я сделала вид, что не расстроилась. С Алфи было веселее — он хотя бы смеялся, когда я засовывала улиток ему за шиворот. Мы стали идеальными партнёрами по преступлениям: воровали бриоши так виртуозно, что даже Роже — наш шеф-повар, мстивший миру за обезжиренные диеты, — начал оставлять на столе «доказательства»: две тёплые булочки с явно избыточным количеством шоколада (по его меркам «триста грамм вместо ста» — акт милосердия).

Но даже наши набеги на кухню перестали радовать, когда бабушка улетела на сахарной вате к небесам (так мне объяснили смерть). Папа тогда решил, что хватит жить на две страны.

Мама тогда устроила прощальный спектакль по всем канонам французского театра: с драматическими вздохами, монологами о «потерянном солнце» и подругами, которые за бокалами шампанского причитали: «Бедная Одетт, как твоя кожа перенесёт эту ужасную английскую сырость?»

Роже мгновенно переметнулся на её сторону (мама пообещала ему двойную дозу драмы и тройную — сливочного масла). Каждое утро он выводил на папиных тостах грустный смайлик, а его бриоши внезапно стали солёными. Но папа лишь пожимал плечами, разрезая тост с улыбкой — он-то знал, что любовь, как идеальный соус бешамель: без комочков. А Бернард Патель терпеть не мог комочки. Как и я.

И мама согласилась.

Советы от Айви Патель:

Хотите сладкой жизни? Начинайте со сливочного масла — оно как любовь: без него ни тесто не замесишь, ни чувств не сваришь. Комочки — это не ошибка, а характер. Мой, например, довёл Сета до того, что он порвал моё первое авторское платье. А потом три дня подряд заказывал частный самолёт, чтобы свежие бриоши от Роже доставляли мне прямиком из Биаррица в Лондон. Но если хочется быстрых результатов — кусайтесь.

Десерт: «Манговый принц»

Ингредиенты: мешочек упрямства (чем больше, тем лучше — никогда не переборщишь), щепотка фантазии (ну куда же без неё), один непослушный ребёнок (джентльменские манеры не предлагать), подросток (добавить по вкусу, но осторожно), розовая ваниль (для подкормки бабочек в животе), разбитая коленка (не специально).

Как только мы переехали в Лондон, родители тут же закатили званый ужин. А мне, честно говоря, было не до торжеств. Я скучала по морю, по французским одноклассникам, по дому, где по утрам в мою комнату заглядывали солнечные лучи. А тут — серое небо, бесконечный дождь и какое-то всеобщее уныние. Впрочем, не всё было так плохо.

Огромным плюсом Лондона был Алфи — он хоть как-то спасал меня от скуки, пока родители спорили, в какую частную школу меня определить. Мама настаивала на Хаммерсмите, папа — на Бэкингемшире (там, кстати, учился сам Алфи). В итоге победила мама… или, точнее, моё желание заниматься искусством.

Сета я почти не видела. Он редко приезжал — закрытая школа, бесконечная учёба. А если и выдавались каникулы, то всё свободное время он проводил в отцовском офисе, постигая науку управления бизнесом. Ну а мы с Алфи тем временем вовсю наслаждались английской жизнью. Я была частым гостем в их Хэмпстедском особняке. Дом в георгианском стиле, конечно, не шёл ни в какое сравнение с нашим таунхаусом на Кингс-роуд. Но мой отец обожал жить в Челси — за доступность, скорость, возможности. И, конечно, за время, которое он терпеть не мог тратить попусту.

Все выходные я проводила у Эвансов, играя с Алфи и его друзьями — Харли и Артуром — в супергероев. Моя роль, конечно, сводилась к «принеси-подай», но хоть какое-то развлечение. А потом начинался настоящий ад…

Пять утра. Подъём. Чистка зубов (иногда «забывалась»). Причёска от няни. Выговор от мамы за ворчание. Завтрак. Школа (иногда меня отвозил отец, иногда мамин водитель).

Первый урок — литература (скучно). Второй — экономика (очень скучно). Третий — математика (сойдёт). И четвёртый — искусство (обожаю).

Вечером — быстрый поцелуй маме в щёку и марш на дополнительные занятия (до сих пор не понимаю, зачем они были нужны).

Однажды, едва выбравшись из кабинета отца после урока французского — уставшая и мечтающая лишь о том, чтобы проснуться и обнаружить, что сегодня выходной, — я услышала от мамы «радостную» новость:

— Завтра едем на семейный ужин к Эвансам! У миссис Фет день рождения.

Школу разрешили пропустить (ура). Но вот домашние занятия — ни за что (ну, конечно).

На следующий день всё пошло наперекосяк с самого начала. Вместо нормальных косичек мама умудрилась сделать мне два дурацких хвостика с красными бантами (ненавижу хвостики). И это оказалось ещё не самое страшное.

Потом пришла она. Лепка.

Моя учительница — донья Аурора Каталина Эспехо Рио (да, именно так полностью, иначе она просто не отзывалась) — пахла так, будто её духи перебродили вместе с её любимым камамбером (терпеть не могу этот сыр с тех самых десяти лет).

— Слепите вазу — пойдёте на ужин, — объявила она утром, сунув мне в руки ком глины. — Не справитесь — будете лепить всю неделю.

Разумеется, у меня ничего не вышло.

— Обезьяна слепила бы лучше, юная леди! — фыркнула она, разглядывая моё «творение» с видом эксперта по керамическим катастрофам.

Что ж… Я слепила обезьяну. Такую же морщинистую и брезгливую, как она сама. Не люблю, когда мне указывают… Это так, к слову.

Папа меня поддержал (тихо посмеялся и сказал: «Гениально»). Мама же фыркала всю дорогу до особняка Эвансов.

Хорошо, что со мной был Мистер Жираф — моя первая мягкая игрушка, с которой я до сих пор не расстаюсь (Сет знает: один его косой взгляд в сторону Мистера — и он неделю на «ночной» диете).

Дверь открыла миссис Эванс. Мама тут же ринулась к ней с возгласом: «Фет!» — а я, собравшись продемонстрировать свои безупречные манеры, едва не слетела с ног от стремительного нападения «золотистого торнадо» — то есть Алфи.

Этот бешеный сорванец толкнул меня так, что я чуть не приземлилась в цветочный горшок. Я сразу же покраснела от ярости, а он спрятался за маминой юбкой (трус) и показал мне язык. Мне! Королеве хулиганства! Я уже рванула в погоню, но мама ловко придержала меня за хвостик — теперь я знала, зачем они нужны. Пришлось ограничиться ядовитыми рожицами издалека.

Жаль, что в тот день я не прихватила свою розовую лопатку — на его пшеничной шевелюре она смотрелась бы идеально.

И тут появился ОН. Я не видела Сета два года, а судя по его росту и телосложению, можно было подумать, что за это время он прокачался из хлюпенького мальчика в костюме в красивого подростка.

Сет спускался по лестнице с точностью часового механизма: носок — пауза — пятка. Так ходил его отец. Так, видимо, полагалось ходить «настоящему джентльмену» (в тот день я спросила, не устаёт ли он от этой роли. Он тогда лишь поправил галстук и сказал: «Это не роль, а правила»).

Увидев меня, он бросил свой «кислый взгляд» и скривил губы. Другой реакции я и не ждала.

— Добрый день, Айви, — произнёс он, протягивая руку (как будто мы на официальном приёме, а не в гостях у друзей).

Я сделала идеальный по мерке Сета реверанс — и в этот момент мой бедный Мистер Жираф совершил самоубийство с высоты моего роста.

Не успела я опомниться, как Алфи уже мчался наверх с трофеем. Ну и я тоже за ним.

— Никаких манер! — бросил мне в спину Сет.

На втором этаже Алфи, пробормотав что-то невнятное, нырнул в соседнюю комнату. Я — следом. И окаменела. Запретная территория для нас с Алфи открыта (Сет всегда запирал дверь на ключ, когда уезжал учиться).

В комнате пахло новой мебелью, сандалом и строгостью. Книги стояли по росту. Простые карандаши лежали параллельно, а кровать заправлена точно под линейку. На фоне этого «Рая» моя комната казалась настоящим хаосом, словно после апокалипсиса.

Сет влетел мгновенно — видимо, у него встроенный датчик на посторонних.

— Быстро вышли!

Я, конечно, послушалась… Шучу. Я продолжала изучать его серые обои, бежевые полки, чёрный стул… Даже страшно стало — неужели, когда мне исполнится пятнадцать, я тоже перестану любить разноцветный мир?

— У вас минута, чтобы уйти, — процедил Сет сквозь зубы.

Алфи, конечно же, в ответ плюхнулся на его идеально заправленную кровать. Сет взвыл — в прямом смысле этого слова. Это был уже шестой по счёту приказ покинуть его владения.

— Если Алфи отдаст моего Жирафа — уйду, — заявила я, небрежно вертя в пальцах его карандаш.

— Айви, не трогай! — Сет вырвал у Алфи бедного Мистера Жирафа и сунул мне в руки. — Вот твоя игрушка. Уходите. Айви-и-и-и, я же просил не трогать мои вещи…

Я специально уронила книгу, чтобы нарушить этот безумный порядок и схватила Жирафа и направилась к выходу. Но… он ведь спас его от Алфи (а тот, как известно, обожает «украшать» мои игрушки своими художествами).

Решила отблагодарить спасителя.

— Присядь, — попросила я.

— Вас ждут родители.

— Пожалуйста, присядь! — замигала ресницами (у мамы этот приём работает на все сто).

— Нет! (У меня не прокатило.)

И тогда я закричала на предельной громкости.

Он вздохнул (мужчины никогда не понимают с первого раза) и неохотно присел. Я разбежалась и прыгнула. Сет не устоял, и мы грохнулись на пол. По плану должен был быть трогательный момент: Жираф чмокает его в щёку, но вышло иначе, — чмокнула его я.

Сет Эванс пах не деревом, как папа, а сочным манго. Я уже тянулась повторить, но...

— Ты… — он оттолкнул меня, краснея. — Та же фурия!

Но щёку не вытер. Поправил брюки, застегнул злополучную пуговицу у запястья и вышел.

Ну, а мы с Алфи, по традиции, помахали ему вслед, переставили все книги и отправились на ужин. Сет весь вечер сидел с кислой физиономией, а мы строили ему рожицы (непробиваемый).

После ужина мы с Алфи носились по лужайке, пока я, с растрепавшимися хвостиками, не растянулась на земле, разбив коленку. И тут наша взрослая няня — Сет — бросился ко мне. Впервые я увидела у него странный взгляд. Брови не поднялись (как обычно, когда он злится), а наоборот, сдвинулись. Он осторожно дул на ссадину, а я, всхлипывая, размазывала слёзы и грязь по лицу. И тогда он улыбнулся. Впервые. И вытер грязь с моего носа не платком, а своим пиджаком.

Возвращаясь домой, я крепко прижимала Жирафа, а улыбка не сходила с моего лица.

Советы от Айви Патель:

Лучший способ сказать «спасибо» — неожиданно прыгнуть на спасителя. Если хотите пробить на новую эмоцию, то разбейте коленку — улыбка вам обеспечена. Сейчас я тоже иногда падаю (совершенно случайно, конечно), приятно ведь, когда твои слёзы вытирает не твоя рука, а рука Сета.

Десерт: «Разбитое сердце»

Ингредиенты: мешок чёрного перца (главное — не чихнуть на собственные мечты), очень много сопливой романтики (девочки поймут), красивая девушка (подавать с гарниром из детских иллюзий), щепотка наивности (она же «как я верила в сказки»).

После того званого ужина взгляд Сета не покидал мои мысли. Моя десятилетняя логика подсказывала: если он такой идеальный, значит, его просто нужно правильно «воспитать». В моём воображении я представляла, как он весело играет в догонялки и смеётся, как обычный ребёнок. Да, я была уверена, что пять лет разницы — это не преграда. Так родился мой план «Как стать лучшей подругой Сета Эванса».

Пункт первый: учимся убирать.

Точнее, создаём видимость. Всё, что валялось на полу, летело под кровать — метод, который я позже назвала «уборкой по-айвовски». Мой мистер Ворчун до сих пор ругает меня за беспорядок, но, когда я встречаю его без одежды, он уже не обращает внимание на хаос в нашей спальне.

Пункт второй: стратегия присутствия

Когда родители собирались в путешествие на лето, мы с Алфи просили не брать нас и бросали слёзные клятвы, что ни одна няня не пострадает. Родители соглашались. Отчасти потому, что иногда с нами оставался Сет.

Я тут же включила режим «его тень». Шахматы (скучно), книги (не люблю читать), «Уно» втроём (уже скучал Сет). Близости не случилось. Сет Эванс — крепость, которую не взять лобовой атакой. И тогда я перешла к плану «Б» — диверсионные операции.

В одиннадцать, на день рождения Алфи, я решила блеснуть взрослостью. На мне было платье цвета озера Муриско, волосы собраны в изящный бант, белые балетки — ну прямо юная леди. Весь вечер я терпеливо сидела рядом с Сетом, подавляя желание носиться с остальными детьми. Даже вызубрила пару экономических терминов.

— У тебя много акций?

Он повернулся, не улыбаясь:

— Пока нет.

— Значит, ты не можешь жить бесплатно в своих отелях?

— Где логика между акциями и бесплатно, — начал он, но вдруг уголки

его губ дрогнули.

И понеслось! Полчаса лекции о гостиничном бизнесе (до сих пор могу наизусть рассказать всю структуру). Я кивала, улыбалась и украдкой поглядывала на Алфи, манившего меня присоединиться к веселью.

А потом случился Харли с его колой. Коричневая жидкость обрушилась на моё красивое платье. Сет молча подал руку, проводил в ванную и достал пятновыводитель. Без насмешек и язвительных фраз. Просто помог оттереть пятно и исчез.

В тот момент в моей голове заиграли скрипки. Ну, или что там играет у одиннадцатилетних влюблённых девочек. На следующий день он уехал в Бредфорд, а я вздыхала так громко, что мама спрашивала, не астма ли у меня началась.

Пункт третий: вербовка Алфи.

После долгих уговоров (и пары подзатыльников) мой друг согласился шпионить. Он исправно докладывал, чем занят Сет, звонил ли он (и кому) и во что был одет.

К двенадцати годам мой книжный шкаф напоминал филиал библиотеки Сета. Читала ли я «Основы корпоративного управления»? Нет. Зато знала все аннотации наизусть. Главное — правильная расстановка по алфавиту и едва заметная потрёпанность корешков для эффекта «усердного изучения».

Чем старше становился Сет, тем виртуознее он уворачивался от моих объятий, как папа от маминых: «Сходим с девочками в кафе!». Видимо, этому учат на тайных мужских курсах. Но если папины отговорки казались мне милыми, то равнодушие Сета разжигало во мне бунт.

Наши редкие встречи напоминали монолог Гамлета в исполнении гиперактивной белки (я) и немого камня (он).

Единственное, что могло его растрогать и проявить заботу, — мой чих! Так что чёрный перец стал моим тайным оружием. Я научилась чихать по заказу — лишь бы он беспокоился обо мне. (Сейчас всё проще: достаточно положить градусник на тумбочку и слабо охнуть — мой Перфекционист тут же превращается в тревожную няню.)

Правда Сета (мне — двенадцать, Сету — одиннадцать)

Я искала Алфи, чтобы обсудить новый план по завоеванию Сета, когда из-за дубовой двери кабинета донёсся гневный голос:

— Ещё раз ослушаешься — пеняй на себя!

Глухой удар. Тишина. Потом — прерывистый шёпот, в котором дрожали сдавленные слёзы:

— Больше не повторится.

Я замерла, вжавшись в стену. Родители Сета всегда казались мне идеалом — улыбчивые, благородные, безупречные. Но этот шёпот, этот звук, будто кто-то сломал птице крыло, въелся в память навсегда.

— Подслушивать неприлично, Патель.

Я резко обернулась. Сет стоял на лестнице, пальцы судорожно сжимали перила. В его глазах я увидела то же, что когда-то поймала в своём отражении, случайно раздавив хрустальную фею из маминой коллекции — страх и беспомощность, которые нельзя показать.

От неожиданности я задела вазу. Она разбилась, и, прежде чем я успела моргнуть, Сет шагнул вперёд, прикрыв меня собой.

— Моя неосторожность, — сказал он отцу, появившемуся в дверях, и наступил на осколок.

Мистер Эванс рассмеялся. От этого смеха по спине побежали мурашки, и я машинально вцепилась в рукав Сета.

— Убери это. И научи подругу не шляться, где не следует.

Когда отец ушёл, Сет опустился на колени и начал собирать осколки. Я потянулась помочь, но он резко отстранил мою руку. Он брал их небрежно, будто нарочно давая острым краям впиваться в кожу. Капли крови смешивались со стеклом, а мне стало так стыдно, что я сжалась в комок.

Впервые я видела, как он нервничает. Как дрожат его пальцы. Как он ненавидит себя за эту дрожь.

Тогда я поняла: холодность Сета — не природная черта. Это щит.

А потом он подошёл с двумя стаканами лимонада, украшенными свежей мятой, и молча протянул один из них мне. Я так привыкла дразнить его, выхватывая напиток и выпивая залпом, что не замечала, как он всегда был рядом, защищая меня от всего. И вдруг в сердце возникло странное желание — не завоевывать его, а спасти. Вытянуть из этого холодного мира, где даже боль стала частью повседневного ритуала. Я сделала маленький глоток. Затем ещё один. Медленно. Так, как пил он.

Рождественское признание

Мне тринадцать. Ему — восемнадцать.

Я решила признаться ему в любви.

Казалось, лучше момента не найти: рождественский ужин, треск камина, мерцание гирлянд в тёмных окнах. Всё пахло хвоей, корицей и обещанием чуда.

Я стояла под омелой, сжимая в кармане горсть блёсток, и вдруг осознала: все думали, что я придираюсь к Сету просто из вредности. Даже Алфи не понимал, почему я выбирала для своих выходок именно его, а не более сговорчивых мальчишек. Но правда была в другом. Сет никогда не смотрел на меня свысока, как взрослые. Не поддавался, как Алфи и остальные. Он злился по-настоящему — без фальшивых улыбок, без снисходительных взглядов. Иногда (я обожала эти редкие моменты) даже восхищался моей изобретательностью. Он был вызовом. Остальные мальчишки — разноцветные подушки, удобные, но скучные.

Камин потрескивал, отбрасывая на стены пляшущие тени. Сет что-то листал в телефоне, а я репетировала в голове признание, которое никак не могла выговорить.

— Ты... ну... как... — выдавила из себя.

— Всё хорошо, Айви, — отмахнулся он, даже не взглянув на меня.

В этот момент раздался звонок в дверь. Сет вышел в прихожую, а я увидела Алфи — он стоял в дверном проёме, крутил пальцем у виска и корчил мне глупую рожу.

И тут вошла она.

В чёрном платье. Уверенная. Взрослая. Невыносимо красивая.

Два года вырезок из журналов. Два года попыток красить губы незаметно, чтобы казаться хоть немного старше. А он просто... привёл её.

Она стряхнула блёстки с его плеча (мои блёстки) и бросила фальшиво-сладким голосом:

— Милый, рождественские феи отметили тебя.

— Эти феи, — процедил он, бросая на нас с Алфи равнодушный взгляд, — скоро отправятся спать. Да, Айви?

— Ой, какая прелесть! — она протянула руку к моему банту (который я ненавидела, но сегодня специально терпела). — Тебе очень идёт, малышка.

Сет напрягся. Он знал: слово «малышка» для меня было как красная тряпка. Я схватила первую попавшуюся фоторамку и швырнула её в стену.

— Ого! — Алфи мгновенно сориентировался, хватая следующую рамку. — А вот и мой ход!

Фото пролетело в сантиметре от их голов.

— Вдвоём к родителям! — крикнул Сет.

— Вы совсем... — начала незнакомка, бледнея.

— Сумасшедшие? — перебил Алфи, уже с третьей рамкой в руке. — Это наш фирменный рождественский квест! Сет, держи! — он запустил семейное фото в брата, которое тот поймал одной рукой.

— Алфи, отцу не понравится твоё поведение!

— Бежим! — Алфи схватил меня за руку и на ухо шепнул. — Пока они не поняли, что ты целилась не в неё, а в его чёрствое сердце.

Сет уже обнял свою девушку за талию и повёл в гостиную к камину. Туда, где я собиралась признаться ему в любви.

Его поступок разбил меня сильнее, чем любая фоторамка.

Финал (он же начало новой жизни)

Я ворвалась в спальню и рухнула на кровать. Слёзы катились по лицу, обжигая кожу. Алфи влетел следом, а за ним — мама с её вечными «я тебя понимаю» и историями о первых разбитых сердцах.

— У Сета девушки меняются чаще, чем мои носки, — бубнил Алфи, пытаясь разрядить обстановку.

Но мне было не до смеха. Я резко поднялась, подошла к камину в родительской спальне и швырнула в огонь дневник с планом «Как завоевать Сета». Страницы вспыхнули мгновенно, превращая мои глупые мечты в пепел.

А после вернулся привычный беспорядок: разбросанные вещи и мой личный хаос. Единственным напоминанием о Limited Edition «Сет Эванс, иди к чёрту» оставалась подушка, пропитанная слезами. Моя первая любовь оказалась недопечённым безе — хрустящей снаружи, но сырой внутри.

Папа был прав: учёба — лучшее лекарство от душевных ран. И где, как не в Биаррице, можно начать всё заново?

Советы от Айви Патель:

Сердце — не губка. Не пытайтесь его выжать и повесить сушиться — оно заживает само. А если ваш «принц» выбирает кукол из журналов — это его потеря, а не ваша. Никто не обязан взрослеть ради любви, но, если уж рвёшься вперёд — пусть это будет мечта.