Читать онлайн "Мясник блокадного Ленинграда"

(Из цикла «Хоррор»)

********

Глава 1 — 1

Глава 2 — 7

Глава 3 — 14

Глава 4 — 20

Глава 5 — 28

Глава 6 — 35

Эпилог — 41

Синопсис — 42

Статистика:

Страниц — 42

Слов — 14 987

Знаков (без пробелов) — 86 048

Знаков (с пробелами) — 101 20

Авторских листов — 2, 5

********

Глава 1

1942 год.

Февраль-месяц.

Блокадный Ленинград.

Иван Яковлевич Дубровин, майор Ленинградского отдела милиции, закончив связь по коммутатору, раскрыл объемную папку, бросив хмурый взгляд в сторону зеркала. Отражение собственного лица показалось ему незнакомым. Некогда пылающие здоровьем выбритые щеки теперь обвисали давно заросшей щетиной. Взгляд был уставшим. Красные от недосыпа глаза едва открывались после четырех бессонных ночей.

— Вызовите ко  мне Балагина, — нажал он кнопку селектора. — Да. Именно следователя Балагина, никого другого.

В ожидании соратника по службе, пробежался глазами по первым страницам пухлой папки. В воспаленном от недосыпа мозгу сразу всплыли нахлынувшие воспоминания:

Летом 1941 года из города было эвакуировано много детей, осенью на окраинах шли бои. Многие учебные заведения были заняты под госпитали или эвакуационные пункты. Занятия в школах начались не в начале сентября, как обычно, а только 3 ноября 1941 года. Открылись только несколько из работавших до войны школ. В начале января 1942 года большинство из них  закрылось.

Майор Дубровин стал перебирать в памяти:

В ноябре 1941 года положение горожан резко ухудшилось. Собственных запасов продовольствия у населения уже практически не было. Смертность от голода стала массовой. Специальные похоронные службы ежедневно подбирали только на улицах около сотни трупов, а сколько их еще — покинутых, безвестных — было в пустующих домах? Рыть могилы в промерзшей земле было тяжело, поэтому команды местной противовоздушной обороны использовали взрывчатку и экскаваторы. Хоронили десятки, а иногда и сотни трупов в братские могилы, не зная имени погребенных. Сохранилось много рассказов о людях, падавших от слабости и умирающих — дома или на работе, в магазинах или на улицах.

Он раскрыл наугад первую запись. Жительница блокадного города, некая Елена Скрябина, в дневнике записала:

Теперь умирают так просто: сначала перестают интересоваться чем бы то ни было, потом ложатся в постель и больше не встают.^. Е. А. Скрябина, пятница, 7 ноября 1941 год.

Следующая запись:

Смерть хозяйничает в городе. Люди умирают и умирают. Сегодня, когда я проходила по улице, передо мной шёл человек. Он еле передвигал ноги. Обгоняя его, я невольно обратила внимание на жуткое синее лицо. Подумала про себя: наверное, скоро умрёт. Тут действительно можно было сказать, что на лице человека лежала печать смерти. Через несколько шагов я обернулась, остановилась, следила за ним. Он опустился на тумбу, глаза закатились, потом он медленно стал сползать на землю. Когда я подошла к нему, он был уже мёртв. Люди от голода настолько ослабели, что не сопротивляются смерти. Умирают так, как будто засыпают. А окружающие полуживые люди не обращают на них никакого внимания. Смерть стала явлением, наблюдаемым на каждом шагу. К ней привыкли, появилось полное равнодушие: ведь не сегодня – завтра такая участь ожидает каждого. Когда утром выходишь из дому, натыкаешься на трупы, лежащие в подворотне, на улице. Трупы долго лежат, так как некому их убирать. Е. А. Скрябина, суббота, 15 ноября 1941 год.

Иван Яковлевич посмотрел справку, приколотую скрепкой:

Период с середины ноября 1941 года до конца января 1942 года был самым тяжелым за время блокады. Внутренние ресурсы к этому времени оказались полностью исчерпанными, а завоз через Ладожское озеро производился в незначительных размерах. Все свои надежды и чаяния люди возлагали на зимнюю дорогу.Д. В. Павлов, уполномоченный Государственного Комитета Обороны (ГКО) по обеспечению продовольствием Ленинграда и Ленинградского фронта.

Чтение прервал сигнал телефона-коммутатора. Оператор доложил, что следователь Балагин отсутствует в управлении, находясь где-то в черте города.

— Как появится, сразу направьте ко мне.

— Так точно! — раздалось в динамике.

Дубровин бросил взгляд на настольный календарь. Все, что хранилось в папке, можно было уже причислить к истории. Сегодня на дворе стоял февраль сорок второго. И именно в этот день лютого холода, когда на улицах едва успевают подбирать окоченевшие тела, ему, майору Дубровину, поступила крайне тревожная информация. Этой информацией он и хотел поделиться со своим подчиненным, соратником по службе, следователем Григорием Балагиным. Листая папку, майор не сводил скептического взгляда со своего отражения в зеркале. Оттуда на него смотрел небритый, отощавший от голода незнакомец в обвисшей милицейской форме.

Впрочем, все по порядку…

***

Уже во втором доме от угла были выбиты все стекла. Поравнявшись с родильным домом имени Снегирева, Григорий Балагин увидел широкий пролом в стене, выброшенные в палисадник скрюченные железные кровати. Напротив, в больничном корпусе, одно из белых двухэтажных строений было сметено наполовину. Дом на углу улицы Жуковского казался совсем уничтоженным, и только искривленные железные балки торчали в небо. Лишь один край дома, самый дальний от угла, все еще держался, и с улицы можно было видеть внутренность квартир, точно вскрытых огромным ножом. Яркие пятна содранных недавно обоев, из которых вываривали клейстер изголодавшиеся до крайности ленинградцы. Фотографии на стенах. Шкаф без дверец. Кухонная плита, разнесенная вдребезги. И над всем над этим, на самом верхнем этаже, зеркало, отражающее хмурое бледное февральское небо тысяча девятьсот сорок второго года.  Сюда, видимо, попала особенно крупная бомба, потому что все стекла во всех окнах были выбиты до самой улицы Некрасова. Балагин пошел быстрее, торопясь увидеть свой дом.  Конечно, все это касалось главным образом бомбежек, потому что вчера ночью бомбили, и вчера днем бомбили, и третьего дня бомбили. Убило Краюхина, дамского парикмахера из дома № 8, потому что он не выбежал наружу. В доме № 10 все, кто выбежал на улицу, живы, их лишь опрокинуло, а все, кто остался в квартирах, убиты. Одного только выбежавшего водопроводчика зарезало стеклом. Один жилец выбежал на улицу, а жена и дети остались внутри. Как только бомба грохнула, он кинулся назад, в кирпичи, в мусор. Искал, искал, ничего не нашел. А из вещей его остались только лыжи, каким-то нелепым образом уцелевшие при бомбежке. Потерявший семью, он сразу тронулся умом. Отыскал в дымящихся развалинах калоши, надел их, хотя был лютый мороз, и пошел, озирая разруху невидящим взглядом. Даже не кричит, голос отнялся, и все на него смотрят...

 Григорий Балагин должен был в будущем преподавать историю в школе, но грянуло вторжение немцев. С первого дня войны настойчиво требовал, чтобы его направили на фронт. Это был некогда плотный, крепкий молодой человек, с ясными голубыми глазами на широком лице.   Вместо фронта, Григорий получил направление в Ленинградский отдел милиции. При аттестации ему дали звание лейтенанта — вероятно, учли и его высшее образование, которое он едва успел закончить перед тем, как нагрянули первые дни Великой Отечественной войны. Вагон, в котором ехал Балагин, был набит военными, но все они направлялись недалеко — в большинстве не дальше Калинина. Многие утверждали, что дальше Калинина поезд не пойдет, так как путь там поврежден бомбардировками. Но поезд благополучно доставил его в легендарный город на Неве. Это было в прошлом году. С тех пор, уже в блокадном Ленинграде, лейтенант милиции Балагин занимался чем только угодно, но никак не поимкой преступников: до недавнего времени их попросту не было. На Григория навалили обязанности отыскивать окоченевших жителей в разрушенных домах, передавая о них сведения в службу пожарных команд. Те приезжали и, как могли, выносили тела из подъездов. Грузили в машины. Отвозили на кладбище братских могил — почти всегда не имея представления, кого и под каким именем хоронят. Это был февраль сорок второго, и этим, собственно, все сказано.

Балагин лихорадочно пробирался среди повальной разрухи.

— Фу-ух! — выдавил он изо рта морозные клубы пара. Дом его семьи не пострадал. Значит, жена и младшая сестренка должны прятаться где-то на кухне, у зажженной горелки. Ютиться от холода в крошечном помещении, где уже даже паркет пошел на растопку печи.

От голода косились ноги, но лейтенант почти с размаху взлетел на второй этаж, оставляя за спиной в подъезде ледяные дыхания морозного ветра. Распахнул дверь.

— Живы, Оксана? — крикнул сразу с порога.

Навстречу, пошатываясь, укутанная в какую-то хламиду, подобранную у соседей по площадке, вышла младшая сестра, Катя. Уткнулась холодным носом в шинель старшего брата.

— Не зацепило бомбежкой? — погладил он рукавицей по пуховому платку, стоящего колом от стужи.

— Дом ходил ходуном, — всхлипнула девушка, едва перешагнувшая шестнадцатилетний возраст.

— А Оксана?

— Там, у печки, — вяло махнула рукой. — Последний паркет у соседей содрали. Все равно никого нет — всех вывезли мертвыми.

— Знаю, — выдохнул морозный пар лейтенант. — Я вам покушать принес. А дрова подвезут позже. Договорился в отделе. Майор Дубровин обещал доставить целый грузовик на наших два дома.

— А кому согреваться? — подала голос Оксана, супруга Григория, некогда миловидная красавица всего района. Сейчас в ней едва теплилась жизнь. — Кому согреваться, если в двух домах только мы трое и еще пара-тройка семей? Остальные все вымерли.

— Как это ни прискорбно звучит, но нам больше достанется, — угрюмо попытался пошутить лейтенант.

Они сели прямо на пол у плиты. Все, что было деревянным, давно ушло на растопку. В кухне было относительно тепло, но скоро паркет должен закончиться. Балагин смотрел на звёзды. В ночной тишине все звуки были особенно отчетливы, и казалось, что артиллерия бьет где-то совсем рядом. Выстрел — разрыв, выстрел — разрыв... И всё в одной стороне, где-то за городом, на западном направлении. При каждом коротком разрыве вздрагивал воздух. Дребезжали уцелевшие стекла. Становилось холодно. Лейтенант накинул шинель на плечи сестре. Сам остался в телогрейке. Руки зябли. В кастрюле разогрели замерзший бульон из собачьих костей. Балагин достал половину краюхи хлеба, два куска желтого сахара, и выложил на стол восемь сокровенных картофелин. Пока добирался по морозу, даже под шинелью они успели промерзнуть.

— Вы тут без меня как-то справитесь? А то мне в управление надо.

— Ты же снова не спал почти три ночи, — набивая рот хлебом, ужаснулась сестра.

— Твой Дубровин может хотя бы на день обойтись без тебя? — добавила Оксана. — Сколько можно лазить по этим развалинам?

— А кто будет лазить? Люди мрут, коченеют, а сотрудников не хватает.

— Но, ведь, не милиция же этим должна заниматься? Есть пожарные команды, есть санитарные службы, есть похоронные группы…

— Вот я им и передаю информацию об умерших за день. В условиях блокады милиция как раз на своем месте.

— А преступники?

— Помилуйте, девочки! Идет грандиозная война! Город пухнет от голода. До мелких ли жуликов сейчас, когда немец почти у стен Ленинграда?

Посидели еще у печки. За окнами вздрагивал бомбежками город. Где-то выла сирена. Тусклый огонь печурки хоть немного согревал крохотную кухню.

— Мне пора, — поднялся Балагин. — А вы поспите, мои хорошие. И хлеб сберегите до завтра. Утром еще постараюсь раздобыть что-нибудь. Как у нас с карточками?

— На неделю вперед, — отдавая шинель, укуталась в холодную шаль Катерина. — Потом продлевать надо идти.

— Этим я тоже займусь. Поспите, родные мои красавицы.

Обе скептически фыркнули.

— Какие красавицы, Гриша? В могилу пора от голода…

Не слушая дальше, Балагин поспешил спуститься по лестнице вниз. Раскрыл дверь подъезда. Сразу дунуло обжигающим холодом. Мимо проскользнула жирная крыса.

А вот этим тварюкам как раз пир во время чумы, проскользнуло в мозгу. Трупов навалом, жри — не хочу.

Крыса нагло уставилась сытым взглядом на отощавшего лейтенанта. Не испугалась, не шмыгнула в подворотню. Голодные люди были ей не страшны. Куда страшнее сородичи, расплодившиеся целыми легионами в подземельях блокадного города.

Подняв воротник, Балагин побрел среди пустынных кварталов. Земля под ногами вздрагивала. Дальнобойная артиллерия немцев молотила по Ладоге. В темном небе чертили лучами прожекторы. Рано утром, как всегда, в небе начнется воздушный бой. Что приготовит ему завтрашний день? Куда пошлет лейтенанта майор Дубровин? И где, черт возьми, раздобыть побольше еды? Девочки угасают с каждым днем. Уцелевшие соседи уже содрали обои, выпаривая из них клейстер. Некоторые умудрялись от голода резать обои на тонкие полоски, варя из них что-то похожее на вермишель. В соседних разрушенных домах не осталось ни одного живого жильца. Только два уцелевших дома еще слабо светились по ночам керосиновыми лампами — его дом, и дом напротив. И будет просто отлично, если на весь квартал привезут целый грузовик дров. Уж кто-кто, а майор Дубровин не бросает слов на ветер: знает, как тяжело Катерине с Оксаной.

С такими тяжелыми мыслями, миновав проходные дворы, Григорий вышел на дорогу. Водовозная машина, застрявшая в снегу, одиноко покоилась в дальнем конце улицы. С неба повалил крупный снег. Значит, утреннего воздушного боя не будет, заключил для себя лейтенант. Погода нелетная.

— Пароль! — встретил его молодой часовой у крыльца в Управление районного отдела милиции.

— Фабрика «Скороход».

— Проходите!

— Ты из новеньких, братец?

Часовой смутился. Постучал в валенках друг о друга озябшими ногами.

— Так точно, товарищ лейтенант. Простите, с холоду не признал.

— Бывает. А знаешь, почему в качестве паролей мы стали применять название предприятий?

— Нет. Мне не положено знать.

— Давай, братец, дам тебе закурить. Не бойся. Я не из того начальства, что проверяет караулы.

Закурили. Выдохнули морозный табачный дым. Было видно, что солдат озяб до мозга костей.

— Название предприятий мы употребляем в качестве паролей, чтобы немецкие диверсанты запутались. Вот, скажем, переведи на их язык «Ленпромстройзона»? Или «Ленкомбинаткомбикорма»?

Балагин сам едва выговорил последнюю фразу. Усмехнулся.

— Диверсанту невдомек, что сокращено под такими названиями. Вот и путаются. А если еще и плохо знать русский язык — вообще для них швах!

— А почему тогда «Скороход»? Ведь название известное.

— Чередовать надо. Тогда немец путается еще больше. Сегодня пароль «Скороход», завтра «Лендорожуправление», послезавтра, скажем, «Нева» или «Аврора». Усек, боец?

— Так точно.

Хлопнув по плечу озябшего солдата, бросив в снег окурок, лейтенант поспешил на доклад майору Дубровину. Пройдя коридором мимо операторской связи, постучал в дверь кабинета. Вывеска гласила: «Майор Дубровин Иван Яковлевич. Начальник четвертого отдела милиции города Ленинграда».

Тот встретил сотрудника воспаленными от недосыпания глазами.

— Садись, Гриша. Дело есть.

— Снова мертвецов в развалинах отыскивать, товарищ майор? Дайте хоть пять часов отоспаться.

— Дам. Когда дело примешь, иди домой, поспи до обеда. И Оксане с Катей передай вот это…

Иван Яковлевич протянул две банки тушенки, коробку настоящего чая. Следом, подмигнув, добавил сахар, пачку солдатских галет.

— Да не вытаращивай так глаза, — усмехнулся. — Урвал у начальства. Каким-то образом целый эшелон разгрузили. И через Ладогу переправили.

Балагин уставился на продукты, как деревенский петух на зазвонивший будильник — с оторопью и изумлением.

— А машину дров доставят как раз, когда проснешься. Потом сразу ко мне.

— Г-где ж такая сумасшедшая щедрость обитает? — едва выдавил из себя младший сотрудник. От изобилия деликатесов свернулся желудок. Только сейчас Балагин осознал, насколько он голоден. Всю свою порцию пайка он делил между девочками, довольствуясь лишь обедом в общей столовой Управления. Иногда даже попадалась щетина от свиного сала в бульоне.

— Потом расскажу, — отмахнулся Дубровин. — Сначала вкратце о деле, которое примешь.

— Что-то серьезное?

— Соскучился по розыскной работе, товарищ следователь?

— Надоело мертвецов откапывать в руинах. Не для отдела милиции эта работа.

— Вот и бери дело, — подвинул начальник папку. — В двух словах это выглядит так. Стали пропадать не мертвые, а живые люди.

— Так этим нас не удивишь. Кругом голодуха, бомбежки…

— Погоди. Не перебивай старших по званию.

И майор Дубровин вкратце поведал суть предстоящих расследований.

Глава 2

Ленинград ждал помощи. Не успела зарубцеваться глубокая «Любанская рана», как началась подготовка к новой наступательной операции. На этот раз главный удар решили вновь наносить на участке фронта в районе Синявино. Советским войскам предстояло преодолеть все те же 16 километров «бутылочного горла» немецких позиций на шлиссельбургско-синявинском выступе, чтобы сбросить «мертвую петлю» блокады, которая душила Ленинград. Генерал армии  Мерецков предполагал, что в результате наступления советских войск противник будет разбит и на третий день операции войска Волховского фронта соединятся с ленинградцами. Операция по прорыву блокады Ленинграда планировалась как совместные действия правого крыла Волховского фронта и Невской оперативной группы Ленинградского фронта. Главная роль отводилась войскам Волховского фронта, которые должны были прорвать оборону противника южнее Синявино, разгромить его мгинско-синявинскую группировку и соединиться с наступающими подразделениями Ленинградского фронта. 

Таковы были планы за стенами кабинета майора Дубровина. А что же было внутри самого Ленинграда?

— Не забывай, Гриша, сейчас на дворе февраль сорок второго, — делился он с младшим сотрудником.

Балагин слушал, ерзал на стуле, бросая взгляд на продукты. Отчаянно хотелось поспать хотя бы пять-шесть часов, но еще больше хотелось поскорее отнести паек своим девочкам.

— Ленинград задыхается от голода, — продолжал Иван Яковлевич, вводя в курс дела лейтенанта милиции. — Пайки урезаны до минимума, в магазинах — пустые полки, люди умирают прямо на улицах. И как назло, в нашем районе начинают исчезать живые люди, — сделал он ударение на слове «живые». — Сначала пожилая женщина, потом инвалид без ноги, потом — подросток. Исчезновения разрозненные, не связанные на первый взгляд. Но у всех пропавших не было родственников, и они жили одни. Ни трупов, ни окоченевших тел — как будто вот так взяли и испарились, мгновенно. Ра-аз! — щелкнул он пальцами. — И не стало. Наш отдел, несмотря на дефицит людей и ресурсов, начинает проверку. Расследование поручаю тебе,  следователю и будущему преподавателю истории, мобилизованному на службу в милицию, — попытался подбодрить Дубровин. Ткнул пальцем в папку. — Там адреса некоторых бесследно пропавших. Не мне учить тебя розыску. У тебя уже горький опыт раскопок, Гриша. Повторяю, пропавшие люди нигде не регистрировались в качестве окоченевших трупов. Опросишь соседей. В папке есть показания одной из соседок в жилом доме. Библиотекарша. Как поспишь — почитай, и сразу ко мне. Нет, не ко мне. Лучше, сначала к этой библиотекарше.

— Так и думал, что снова искать мертвецов. А когда же будет настоящее дело, товарищ майор?

— Это дело и есть настоящее. Говорухин с командой ловит какого-то диверсанта. Беляев у Ладоги проверяет беженцев в поисках дезертиров. Костина мобилизовали на фронт. Кто остался в нашем отделе? Рябухин? Тулеев? Ковальчук? Эти трое заняты собственными районами. Остальные сотрудники были брошены на прорыв «Любанской операции», да так и не вернулись, сам знаешь. А на меня сверху давит начальство. Могу тебе дать в помощники только младшего лейтенанта Скворцова.

— Колю? — впервые озарился улыбкой Балагин. — Ну, с этим парнем мы быстро выполним задание. А искать-то кого, товарищ майор? Кому понадобилась пожилая старуха? Кому нужен инвалид без ноги или какой-то мелкий подросток?

— А вот тут ты не прав. Слышал о поедании человеческого мяса?

— Слышал, конечно. Я ведь будущий учитель истории. В обиходе это называется каннибализмом.

— Вот-вот. Об этом и речь. Нам сверху дано указание, начать расследование. Люди — повторяю, живые — продолжают пропадать регулярно. И все в нашем районе. В других кварталах такое пока не встречается.

— Это пока, товарищ майор. Вы хотите сказать, что нам с Колей Скворцовым придется гоняться по всему блокадному городу за… — Балагин осекся. — За, хм-м… за людоедом?

Последнее слово он выдохнул из себя нарочито серьезно.

— За людоедом, — хмуро кивнул начальник отдела. — Смейся не смейся, а ничего не поделаешь. Указание сверху, Григорий.

Балагин оторопело уставился на старшего сотрудника:

— Они там, наверху, совсем с ума посходили? Немец вот-вот сотрет с лица земли город, а нам гоняться за каким-то пожирателем человеческой плоти?

— Вот и займитесь со Скворцовым этим, как ты говоришь, «пожирателем». Мы ведь отдел милиции. Ты этого хотел? Получай дело, товарищ следователь.

— Снова лазить по развалинам, в поисках закоченевшей старухи, инвалида и пацана?

Зазвонивший телефон-коммутатор прервал дальнейшие вопросы лейтенанта. Дубровин, беря трубку, указал глазами на продукты.

— Бери. Уматывай. Мне начальство опять звонит. Пойди, поспи. Потом со Скворцовым ко мне. Жду после обеда. Папку почитай, не забудь.

И, махнув рукой, отпустил.

Взяв под мышку пакет, Балагин, переступая порог, успел услышать последние слова майора:

— Да-да. Так точно, товарищ полковник. Дело взято под контроль. Будем искать…

Дальше Балагин не слышал. Непослушные ноги сами понесли его к дому. Согревая под шинелью вожделенный сюрприз для девочек, он мчался словно на крыльях. Уже сумрак уступил место новому морозному дню, когда Григорий завалился в свою уцелевшую квартиру. Встретила как всегда Катя.

— Что с Оксаной? — по привычке выдохнул клубы пара старший брат.

— Сидит у печки. Читает. — Младшая сестра прижалась холодной щекой к милицейской шинели.

— Поспали?

— Урывками. А ты чего так рано?

— Отпустили до обеда.

— О! Так я тебе сейчас быстро постелю. Хоть отоспаться сможешь.

Катя бросилась в комнату, где на кровати Григория были накиданы разные вещи, подобранные в соседних пустых квартирах. Поверх такого своеобразного «матраса» были набросаны подушки. Умершим от голода соседям они теперь были без надобности.

Балагин прошел в кухню. Из обледеневшего окна уже пробивался свет, растворяясь в жалком пламени печурки. Оксана подняла голову, оторвавшись от чтения. После хлеба и сахара глаза ее обрели прежний мечтательный взгляд. Лейтенант наклонился, поцеловал в иссохшие губы.

— Дрова будут после обеда, козочка моя.

Он любил называть свою жену «козочкой», когда в той, уже прошлой довоенной жизни, она заливисто смеялась, называя его «мой рыцарь».

— Смотрите, что мне отвалил от барского плеча майор Дубровин, — стал он разворачивать пакет, успевший слегка замерзнуть даже под его шинелью. — Катя! Налетай!

Обе женщины с изумлением стали перебирать продукты, сразу откладывая, сортируя, разделяя на порции. Глаза горели голодным блеском, но все делили поровну. Принялись варить суп. Откусив кусочек галеты, смакуя ее под языком, Балагин завалился на койку.

…А когда проснулся, в нос ударил сногсшибательный аромат давно забытой домашней снеди. Прошел на кухню. Глянул на часы. Проспал ровно семь часов — уже отлично! Даже сил прибавилось. Девочки что-то щебетали по-своему, по-женски, накрывая на стол. Все было строго разделено, четко рассортировано на каждый последующий день.

— Пока ты спал, что танком не разбудишь, приходил водитель грузовика, — объявила Катя. — Я так поняла, дрова они с рабочим разгрузили у разбомбленной беседки во дворе. Ой, Гриша! Мы с Оксаной выбежали, посмотреть — там их так много! Как бы воры не растащили.

— Я попрошу нашего дворника Карпова, пусть пока присмотрит, а вечером мы с Колей Скворцовым после задания перетаскаем их в подвал.

При упоминании младшего лейтенанта Скворцова щеки у Кати залились едва заметным слабым румянцем. Все в Управлении знали, какие трепетные чувства питает к юному следователю младшая сестра Григория Балагина. Сам Коля Скворцов отвечал ей галантной взаимностью, не переходящей пока черту дозволенности.

— Карпова попросишь? — переспросила скептически жена. — Того Карпова? Сторожа?

— Он и сторож, и дворник в одном лице. А что? — поднял брови супруг.

— Не нравится он нам с Катей. Вечно хмурый, угрюмый, скрытный.

— Так он же бывший заключенный, — уточнила сестра с набитым ртом, пока Григорий просматривал папку от майора Дубровина. — И по каким таким причинам до сих пор получает продуктовые карточки, никому не известно.

— Он трудоустроен, девочки мои, потому и получает.

Хотя, если признаться самому себе, у самого лейтенанта тоже были какие-то неясные смутные предчувствия чего-то нехорошего, странного и загадочного, исходящего от дворника. Вечно молчаливый, сам себе на уме. Глаза бегают. Частенько попахивает перегаром. Но мужик тихий, нелюдимый. Правильно Оксана определила — скрытный.

— Ничего не поделаешь, — стал он собираться. — Других в нашем дворе нет. А вечером мы с Колей перенесем все дрова в подвал.

— Я увижу его? — зарделась бледным румянцем Катя.

— Еще как увидишь, — улыбнулся старший брат. — Он места себе не находит, когда вы в разлуке.

И, подхватив папку, вышел во двор. Сразу дунуло стужей. Где-то у черты города громыхали взрывы канонады. Балагин задрал голову. Воздушного боя не было. В морозных тучах высоко висели два дирижабля. Взрывы были слышны отчетливо, но это молотила дальнобойная артиллерия немцев. По Ладоге бьют, мелькнуло в мозгу. Мимо снова прошмыгнула ожиревшая крыса. Хотелось запустить в нее камнем, но его бы пришлось выковыривать из ледяного покрова под ногами. Плюнув злобно в ее сторону, Балагин поспешил к месту встречи с младшим лейтенантом. Перед тем, как покинуть Управление, он успел позвонить тому в офицерское общежитие, условившись, что встретятся после обеда у стен разрушенного почтамта. Но прежде нужно было заглянуть к дворнику Карпову.

Виляя между разрушенных детских площадок с обледеневшими качелями, Балагин вошел в арку двора. Тут стояла сторожка дворника. Постучал.

— Чего надо? — донесся изнутри неприветливый голос.

— Василий, это я, Балагин. Открой, пожалуйста.

Лейтенант несколько раз бывал внутри жилья бывшего заключенного. Ничего плохого о нем сказать не мог. Нелюдимый, хмурый мужик. Отсидел на зоне за какие-то хищения. Когда вышел, перед самой войной вдруг внезапно непонятным загадочным образом исчезла семья — двенадцатилетняя дочь с супругой. С тех пор о них никто не слышал — нагрянула Великая Отечественная война, и до родни Карпухина никак не доходили руки — узнать. С тех пор и замкнулся мужик в себе. Пару раз Балагин пытался завести разговор о его дочке с женой, но тот лишь еще больше уходил в себя. Поговаривали, что семья Карпова не просто исчезла. Дело ведь было как раз накануне вторжения немцев. Так и ходили неясные слухи.

— Чего тебе, командир? — раскрыл дверь сторожки хозяин. Внутрь не пригасил, сам выйдя наружу. — Я ничего не нарушал. Зачем милиция ко мне пожаловала?

— Я не об этом, Василий. Понимаешь, там у беседки дрова разгрузили. Для растопки печей. На весь наш квартал. А жилых домов. В которых остались соседи — раз, два и обчелся. Катя с Оксаной боятся, что воры разнесут дрова. Потом будут продавать на барахолке или выменивать на самогон. Сможешь посторожить до вечера?

— Катя и Оксана? Девки твои, что ли?

— Да. Ты их видел.

— Видел. Они меня стороной обходят. Не любят. А что я им сделал?

— Ну… — замялся лейтенант. — Сам понимаешь. Слухи разные ходят о твоей семье. Ты ведь даже мне ничего не рассказываешь.

Карпов немного подумал. Хмурый взгляд. Небритые щеки. Глаза какие-то странные, будто с поволокой. Перегара на этот раз не было, но создавалось ощущение, что этот нелюдимый тип хранит в себе какую-то зловещую тайну. Балагин буквально кожей впитывал исходящую от того тревожную атмосферу чего-то загадочного, а то и просто жуткого. Недаром его сторонились.

— Ладно, — нехотя согласился дворник. — Но, только до вечера.

— Вот и отлично. Как вернемся со Скворцовым с задания, сразу втроем перетаскаем в подвал. Тебе тоже достанется доля на растопку.

Покидая сторожа, Балагин ощущал что-то отвратительно скребущее в душе. Вот, вроде бы, знаешь человека достаточно, часто встречаешь во дворе, перекидываешься парой слов. А в душе после этого неприятный осадок. Казалось бы — пара слов: привет, как дела, пока. А потом весь день не выходит из головы: да что ж в нем такого, в этом нелюдимом дворнике? Отчего такой отвратительный осадок? Ну, подумаешь — бывший заключенный. Мало ли их перед войной наводнили Ленинград? Ан, нет. Этот какой-то особенный…

Размышляя, таким образом, Балагин двинулся к почтамту, где его ждал младший лейтенант Скворцов. Когда прошел два квартала сплошной разрухи, сердце окончательно упало от горестной картины опустошений. Жилые районы превратились в сплошное братское кладбище. Дома зияли черными провалами разбитых вдребезги окон. В каменных завалах копошились сгорбленные силуэты старух и детей. Виднелись исковерканные коляски. Заледеневший шланг пожарной машины валялся в снегу. Из репродукторов передавал последние фронтовые сводки голос диктора Левитана. Потом голос сменился на призывы Жданова:

— Всем, кто еще способен держать оружие в руках, всем красноармейцам и ополченцам — на защиту любимого родного города!

Такие призывы передавались почти ежедневно. К ним привыкли. Завидев еще издалека сжавшегося от холода Колю Скворцова, Балагин ускорил шаг. Предательский ветер пробирал до костей. Здание почтамта было наполовину разрушено прямым попаданием немецкого снаряда.

— Замерз, боец? — пошутил Григорий, выпуская изо рта морозный пар. — Давно стоишь?

— Лучше бы я к тебе домой заглянул, — отшутился юный следователь, которого назначили в помощники лейтенанту.

— Катю хотел увидеть? — лукаво подмигнул Балагин. — Она там все уши мне прожужжала о тебе.

— Чего так долго? — смутился Коля, бравый парень, мобилизованный только недавно в отдел милиции.

— К дворнику забегал. После опроса соседей нам с тобой предстоит вечером перетаскать дрова в подвал. Кстати, ты получил паек? 

— Получил. Отнес к себе в общежитие. А Катю увижу? Я ей сахар отложил. 

— Увидишь, плут ты гороховый! Так что? Поможешь с дровами? 

— Тогда помогу. А не тот ли это Карпов, сторож вашего двора, что семья у него бесследно пропала? Как раз накануне войны?

— Он самый. Встречал его?

— Встречал. Хмурый тип. От такого за километр отдает зеком. Сидел, по-моему?

— Сидел. Но ничего предосудительного сказать о нем не могу. Замкнутый, нелюдимый. Чего вы все так взъелись на мужика?

— А кто, все?

— Ну, Катя с Оксаной. Жильцы района — те, кто живы остались. Теперь вот ты еще…

— Не знаю, Гриша. Не знаю. Но чует мое сердце, будут у нас еще с этим Карповым неприятные встречи.

…И, как покажут дальнейшие события, младший сотрудник окажется на удивление прав.

***

Первой опрошенной соседкой оказалась та самая библиотекарша, что рекомендовал майор Дубровин. Когда подходили к улице Некрасова, какой-то военный грузовик с солдатами в кузове преградил дорогу. Увязая в снегу задними колесами. Машина никак не могла продвинуться дальше. Водитель оказался почти юнцом, и Коле Скворцову пришлось залезть в кабину вместо него. Младший лейтенант славился в отделении милиции своей любовью к технике. Из кузова высыпали солдаты, наседая сзади на борт машины. Общими усилиями, пробуксовывая, вытащили грузовик из снега.

— Фу-ух! — пошатываясь от слабости, выдохнул студеный воздух Балагин. — Так и дуба можно врезать. Никакой паек не поможет.

Машина скрылась за поворотом. Воинская часть поехала пополнять ополчение защиты Ладожского озера. Оба следователя перевели дух. Улица Некрасова начиналась прямо здесь.

— Что там, в папке указано? — закурив, спросил Скворцов. — Я прочитать не успел — к тебе спешил.

— Не ко мне, а, скорее, к Кате, — отшутился Балагин. — Где-то в этих домах за неделю пропали сразу три человека. Окоченевших их не нашли. Инвалид без ноги, старушка и пацан-малец. Все без родственников. Но это было только началом. Позднее, через несколько дней, пропали бесследно еще двое. И три дня назад еще двое. Точнее, две. Опять старуха и внучка. Все эти сведения доложили пожарные службы в наш отдел майору Дубровину. Намечается какая-то тенденция в пропажах. Во-первых, все без родственников — те уже умерли от голода. Но тех хотя бы находили замерзшими. А этих последних всех — ни трупов, ни тел. Вот и возникла версия у наших начальников там, наверху, что тела были расчленены. Орудовал какой-то маньяк-людоед.

— Господи-и! — уныло протянул Скворцов. — Чем только приходится заниматься нашей милиции? И это я поступил сюда на службу, чтобы вместо грабителей и убийц ловить какого-то химерного, придуманного начальством маньяка? Ведь ничего не доказано. Люди сотнями гибнут в нашем блокадном городе. Неужели полковники и генералы не видят, как по улицам возят на санях гробы каждый день? А в руинах и подворотнях, что ты откапываешь? Там же тоже каждый день новые трупы.

— А здесь их нет, в том-то и дело. Нет тел. Пустой ноль. Исчезли. Испарились. Растаяли. Пропали.

— И обязательно заниматься этим нам? Милиции?

— А кто еще будет копаться в покойниках?

— Ну, есть же специальные команды — не мне тебе говорить.

Беседуя, они подошли к дому, в котором, судя по данным в папке, проживала первый свидетель. Так они и попали в гости к библиотекарше, которая, к слову сказать, их и не ждала.

Глава 3

Согласно партийному личному делу, прикрепленному к папке Дубровина, библиотекарша Вера Андреевна более шестидесяти лет жила по одному и тому же адресу, в десяти минутах езды от набережной. Это был район новой застройки: к каменным домам вели ступени с  тротуаров, иногда еще попадались деревянные. Дерево старое, прогнившее временем, сплавленное, должно быть, задолго до революции из лесов в верхнем течении Невы. Зимой это место выглядело весьма живописно, если закрыть глаза на блочные многоквартирные дома, возвышающиеся за деревянными. Возле них были сложены поленницы дров, то тут, то там в небо поднимались завитки дыма. По обеим сторонам заснеженной пустой дороги стояли часовые, а дорожное покрытие под слоем снега казалось предательски ровным. Коля Скворцов стоял, дрожа от холода, на досках, а Балагин тем временем постучал в дверь подъезда. На другой стороне улицы выстроилось с десяток брошенных водовозных цистерн. Дверь оказалась открытой, даже не потребовалось вызывать местного дворника. В узком проеме они увидели сгорбленную старушку, опирающуюся обеими руками о палку. Она пристально смотрела на них.

  —Вера Андреевна? — спросил первым Балагин.

Какое-то мгновение она молчала. Затем произнесла грудным голосом:

—Кто спрашивает?

Он воспринял эти слова как приглашение подняться на две оставшиеся ступеньки. Лейтенант не был высоким, но когда он поднялся на шаткое крыльцо, то почувствовал себя великаном рядом с нею. У нее явный горб на спине, подумал он. Ее плечи находились на уровне ушей, и, наверное, поэтому от ее позы веяло настороженностью и подозрительностью.

Она открыла дверь чуть шире, чтобы разглядеть их получше, и они тоже получил такую возможность. Кроме шали на ней была старая мужская одежда, скорее всего — покойного мужа, в том числе, наверное, мужские толстые носки и сапоги. У нее было все еще приятное лицо. Когда-то она, возможно, выглядела потрясающе: об этом свидетельствовал ее острый подбородок и кристальный взгляд единственного здорового глаза. Другой был замутнен катарактой. Нетрудно было увидеть в ней зрелую коммунистку 20-х годов, строителя новой цивилизации, героиню социализма. Балагин готов был биться об заклад, что она боготворила Сталина. Не зная, с чего начать, лейтенант просто не мог поверить, что все это наяву: заснеженный город, старая женщина, деревянный дом, бомбежки по городу... Все как во сне. Он подумал, что надо кое-что записать, и, кивнул помощнику: дескать, Коля, записывай. Достав желтый блокнот, Скворцов приступил к описи  всего, что было перед глазами. На полу большой квадрат старой дорожки. В комнате один стол, один стул и кровать, застеленная шерстяным одеялом. На столе пузырьки с лекарствами, экземпляр прошлогоднего выпуска газеты «Правда». Стены голые, если не считать одного угла, где мерцающая красная свечка на деревянной полке высвечивает фотографию Ленина в деревянной рамке.  Оба следователя неловко примостились на краешке кровати. Хозяйка, кажется, не видела ничего удивительного в том, что два милиционера явились в ее дом. Она будто ждала их прихода. Балагин подумал, что вряд ли что-нибудь может ее теперь удивить. В ней была какая-то невозмутимость, старческая бесстрастность. Здания и империи возводились и рушились. Снегопад начинался и прекращался. Люди приходили и уходили. Возникали революции и войны. А она, патриот родины, продолжала жить своим собственным временем.

Да, она помнит прошлое, сказала она, устраиваясь поудобнее. Никто в Ленинграде не помнит прошлое лучше. Она помнит все. Помнит, как большевики вышли на улицы в 1917-м и как ее дядя радостно целовал, говоря, что царя больше нет, скоро наступит рай. Она помнит, как дядя и отец прятались на Ладоге. Потом Революционный Комитет направил ее в Архангельск, когда там, в 1918 году пришли англичане, чтобы подавить революцию, — большой серый военный корабль вошел в Двину, и долговязые английские солдаты высадились на берег. Она разносила листовки  под звуки артиллерийской канонады. Все церкви после этого закрыли. Но теперь они снова открыты, она сама это видела. Кулаки вернулись. Они повсюду. Это трагедия. И немец под городом. И люди умирают от голода. Это тоже трагедия.

— Простите, — деликатно кашлянул лейтенант, показывая Коле, чтобы тот внимательно записал все, что сейчас они услышат. — Это, конечно, очень интересно — вся ваша довоенная жизнь…

— А после тридцатого года я стала работать в библиотеке, — будто не слыша его, продолжала она шамкать беззубым ртом. Истощенное тело, безвольно покоилось в одинокой квартире, и Балагин подумал: а когда она выходила последний раз на улицу?

— Да-да, в библиотеке, — подтвердил он, постучав по папке пальцем. — Здесь все написано. И мужа вы потеряли на войне. И двух сыновей. Примите наши искренние соболезнования. — Он немного помедлил. — Но мы не за этим к вам пришли, Вера Андреевна. Согласно предварительным данным, с вами уже беседовал ваш участковый, и вы ему рассказали, что в вашем районе пропал инвалид без ноги, следом старушка и сразу юный пионер. Тел их никто не нашел. Вот мы и явились к вам уточнить, что это были за люди.

Да, участковый к ней заходил неделю назад. Да, интересовался пропажей людей. Но сейчас ведь столько умирает каждый день, что иногда и трупы забывают хоронить. Благо, что лютый холод на улице, тела не разлагаются. Так и до весны могут лежать в пустых одиноких квартирах. А участковому она рассказала — причем, шепотом — что три недели назад ночью слышала странные звуки. Рядом у них коммунальный дом, в нем подвал. Оттуда и слышались звуки.

— Какие? — стал записывать Коля Скворцов.

— Будто, м-мм… — она старчески прошамкала губами, — будто в подвале что-то… рубили.

Библиотекарша замолчала, опершись подбородком о палку. Настала неловкая пауза. Оба следователя разочарованно обменялись изумленными взглядами. И всего-то? И только? И из-за этих звуков их сюда направил майор Дубровин? Вся эта канитель из-за какого-то шума, словно кто-то что-то в подвале рубил?

— Может, э-э… — запнулся Коля Скворцов. — Может, какие-то люди рубили мебель для дров? Сейчас так многие делают, чтобы согреться. Иные квартиры, в которых хозяева умерли от голода, давно разобраны на дрова.

— Наши отделы милиций, конечно, как могут, пресекают подобный разгул беззакония, — поспешил вставить Балагин, — но сами понимаете, на все кварталы и районы просто не хватает людей.

Старуха снова прошамкала. Уставилась единственным здоровым глазом на молодых следователей, по сравнению с ней почти юнцов. Саркастически добавила:

— Вы думаете, что старая женщина выжила из ума, и не может различить рубку мяса и рубку деревянной мебели? Мой муж до войны работал мясником на рынке. Я часто заходила к нему в подсобку. Так что звук, когда топор врезается в мясные кости, я сразу отличу. А вы нет. Вам на слух разрубка мяса и разрубка дерева покажется одинаковой. Но не мне!

Подалась вперед, почти вплотную к обоим милиционерам, со зловещим шепотом:

— Мясо! — повторила она.

У Коли Скворцова под шинелью побежали мурашки.

— Мясо! — свистящим дыханием старческого астматика вновь повторила она. — Ни стулья, ни шкаф, ни кровать деревянная. Там рубили… мясо.

Коля лихорадочно строчил карандашом в блокноте.

— Понимаете? Мясо!

Теперь пауза действительно казалась зловещей. Балагин откинулся на спинку стула, чтобы не чувствовать прогнившее дыхание старухи. Из беззубого рта исходили миазмы наступающей смерти. Казалось, вся убогая квартира сейчас при этих жутких словах превратилась в похоронное бюро, откуда тоже скоро вынесут покойницу.

— М-может, собаку поймали и рубили в подвале? — неуверенно предложил версию Коля.

Было ощущение, что старуха сейчас взорвется омерзительным смехом, как это бывает в сказках про ведьм. Да и выглядела сейчас библиотекарша, как та самая ведьма, разве что с палкой вместо метлы.

— Собачьи кости так не хрустят, — подалась она снова вперед. Вторая глазница, как успел разглядеть Григорий, заплыла давно наросшим куском стареющей кожи. Уцелевший глаз теперь смотрел на сотрудников милиции с каким-то алчным восторгом. — У собак кости тонкие, на морозе быстро ломаются.  К тому же, коты и собаки исчезли на улицах еще в декабре. А там, в подвале, кто-то долго, упорно… очень долго, почти не останавливаясь, все рубил, рубил и рубил…

— Неужели не поняли? — прошипела она. — Старик-инвалид без ноги из соседнего дома напротив – окоченевшего трупа нигде не нашли. Сразу за ним пожилая садовница, я ее встречала когда-то. Ни тела, ни останков — даже крысы тут не смогли бы так дочиста обглодать. И малец, пионер. Ни одного скелета. Ни одного родственника. Ни одного следа, что трупы увезла похоронная служба. Тупик. Конец…

Она подняла скрюченный палец, закончив сострадательным вздохом:

— И над всем над этим, в пустом подвале — звуки разрубленного мяса.

Вот теперь действительно занавес, подумал Балагин.

***

После довольно продолжительной паузы, во время которой старуха прислушивалась к далеким взрывам за чертой города, лейтенант поднялся. Коля Скворцов сразу направился к двери. Старуха проводила его взглядом единственного уцелевшего глаза.

— Вы покажете нам, где этот подвал? — прощаясь, спросил Балагин. Уповать на то, что после трех недель там можно что-то обнаружить, не приходилось. Даже если остались следы крови или ошметки мяса при разрубке — все равно там уже давно похозяйничали крысы. Но проверить было необходимо. Иначе, что потом докладывать майору Дубровину?

— Я, сыночки, уже не помню, когда выходила из дому, — опираясь на палку, поднялась с кровати хозяйка убогой квартиры.

— А кто же вам продукты по карточкам отоваривает? — бросил взгляд на кухню младший следователь, пряча под шинель записную книжку. Все, что он увидел в проем узкого прохода, это край стола и чайник на проржавевшей плите. На столе, в миске, лежал какой-то пожелтевший сверток из старой газеты. Ни тараканов, ни моли, ни других домашних насекомых, какие бывают при полной разрухе. Очевидно, подумал Скворцов, у этой старой библиотекарши даже тараканам поживиться нечем. 

— Чем вы жизнь-то поддерживаете? Кто-то вас навещает?

— Мне много не надо. Я уже доживаю последние дни. Корочка хлеба на весь день, да кружка кипятка. Когда были живы соседи, помогали они. Но все уже умерли от голода. Последнюю соседку вынес на улицу дворник из соседнего района. Он знал моего мужа до войны, вот и навещал меня пару раз.

— Карточки он отоваривал? — не придав значения слову «дворник», поинтересовался Балагин.

— Последние три недели — он. Ходил в хлебную лавку, получал паек.

Что-то неясное и зыбкое кольнуло Балагина внутри. Еще не звоночек предчувствия, но какой-то отдаленный отголосок.

— Мы можем его увидеть?

— Он не из нашего квартала, — махнула палкой старуха в сторону окна, за которым по-прежнему раздавалась канонада немецкой артиллерии. — Говорю же, иногда заглядывает из другого района.

— А ключи от подвала? У кого они?

— Подвал теперь раскрыт нараспашку. Так мне сказал Василий.

— Кто такой Василий?

Старуха будто впервые увидела лейтенанта, смерив его взглядом зрячего глаза.

— Сказала же вам, дворник.

— Так он уже побывал там после того, как вы слышали звуки топора?

— Побывал. Я попросила. Там вы ничего не найдете. Он сказал, что, кроме бетонного пола и плесени с паутиной, там живут только крысы. И вода в трубах замерзла. Кочегарка-то не работает.

Черт! — подумал Балагин. — Черт-черт-черт! Да отчего же так колет в груди?

Коля Скворцов уже тянул за рукав шинели наружу из этого спертого воздуха, уже выходил в коридор, покидая квартиру, в которую вот-вот нагрянет ее величество Смерть, когда Балагин напоследок спросил. Спросил просто так, ради формальности:

— А фамилия у этого дворника есть? Или забыли, Вера Андреевна?

— Отчего же забыла. Карпов его фамилия. Василий Карпов. Знал моего мужа еще, когда тот работал мясником на рынке. Часто помогал ему разгружать туши мяса из машин. Потом муж рубил, а Василий выкладывал на прилавок.

Балагина словно подбросило на месте. БАЦ! — как будто крутануло на месте. Последние слова старухи пролетели мимо его ушей. В мозгу засела только единственная фраза: «Отчего же не знаю? Василий Карпов его фамилия…»

Коля Скворцов выпучил глаза, намереваясь что-то выпалить невпопад, когда Балагин дернул его за рукав, показав глазами: «Молчи, твою мать!». А сам, потрясенный не меньше напарника, поспешил распрощаться со старой хозяйкой.

— Спасибо, Вера Андреевна. Дальше мы сами. Если подвал открыт, то мы в него заглянем.

Подумал немного, бросив взгляд на Скворцова, который не находил себе места. Добавил, уже спускаясь по ступеням:

— Если ваш Василий Карпов заглянет еще, не говорите, пожалуйста, что у вас побывала милиция.

Старуха сразу подобралась с подозрительностью. Выпрямила горб, отчего показалась чуть выше ростом:

— А что? Что-то не так? Уж не думаете вы, что это Василий там рубил мясо в подвале?

— Нет-нет, что вы! — поспешил успокоить сотрудник милиции. — Просто так, к слову пришлось. Обычно мы всегда просим свидетелей, чтобы они не разглашали тайну следствия. Ведь это следствие, так? И вы сейчас в качестве свидетеля.

Дальше находиться с подозрительной старой женщиной, оплотом революции и коммунистического строя, было опасно. Лавиной нахлынут вопросы, потом объясняй ей полдня, потеряв драгоценное время. Скользнув за дверь, Балагин увлек за собой младшего напарника. Только выйдя на морозный воздух, они смогли перевести дух. От затхлости квартиры, где вот-вот поселится смерть, у обоих слезились глаза и давило в груди. Вдохнув клубы пара, они поспешили к дому напротив. Уже в арке проема остановились, бросив взгляды назад.

— Вон, по-моему, какая-то девчонка спешит в этот дом, — кивнул на улицу Коля Скворцов. — Нет. Прости, показалось. Не в этот.

Девочка, закутанная с ног до головы в дырявые пуховые шали, проскользнула мимо по переулку. В конце улицы разгружали машину солдаты. Прогрохотала колесами повозка с цистерной. Пожарные шланги скручивали в кольца три исхудавших пожарника. В небе мимо висящего дирижабля промчалось звено советских самолетов. Только сейчас Коля Скворцов смог, наконец, вымолвить:

— Не, ну ты понял? Твой дворник и тут побывал. Ты говорил, Карпов его фамилия? Василий?

— Василий.

Балагин сам только сейчас отходил от потрясения. Где его район, а где квартал этой старухи? Где его двор, а где двор библиотекарши? Не сказать, чтобы слишком большое расстояние, конечно… Но, такое дикой совпадение? Карпов там — Карпов тут.

— Что-то я слишком часто за сегодняшний день слышу эту фамилию, — подвел итог его размышлениям Коля Скворцов.

— Не поверишь, я тоже, — хмуро отшутился напарник.

— Надо бы поближе с ним познакомиться. Какого черта он ошивается в этом районе? Квартал-то твой ого, как далеко. Если бы еще за мостом, я вообще был бы сбит с толку. Что он тут делал?

— Ну, ты же слышал. Судя по ее показаниям, он когда-то был приятелем мужа. Вместе разгружали туши мяса на рынке. Потом, очевидно, когда грянула война и муж погиб, этот Василий продолжал навещать старуху. Отоваривать ее продуктовые карточки.

— Хорошенькое знакомство, — хмыкнул Скворцов. — Ведьме одноглазой под восемьдесят, а он ей в сыновья годится.

— Ему тоже под шестьдесят, не забывай. Просто, скорее всего, до войны помогал ее мужу-мяснику в качестве подсобника. Пусть и моложе лет на пятнадцать, но помощник никогда не помешает. Если до войны, лет за десять, году в тридцать втором, то мужу должно было быть где-то за пятьдесят, а Карпову сорок с гаком. Усек, товарищ младший следователь? Тут и математика не нужна.

— Это я понял. А какого беса он в подвал заглядывал?

— Она же его попросила. Забыл записать?

Оба направились в арку прохода. Двор-колодец, окаймленный четырьмя домами со всех сторон, каких в Ленинграде было великое множество, встретил их неприятным молчанием. Выбитые окна зияли черными дырами. По слухам жителей, последние кошки с собаками исчезли во дворах еще в декабре, так что их никто не облаял. Лишь вездесущие крысы, приспособившиеся к лютым морозам, иногда шмыгали под ногами, совершенно не опасаясь людей.

— Э-эй! — крикнул в пустой заснеженный двор Коля Скворцов. — Есть кто-нибудь? Ответьте, жильцы! Городская милиция!

Обводя взглядом раскрытые настежь подъезды, заметенные снегом, они постояли пару секунд. Ответом была тишина. Сзади, за аркой, на улице, гремел мотором грузовик. Слышались перепалки солдат. А здесь царило сплошное безмолвие.

— Вон, по-моему, вход в подвал, — прикинул взглядом Скворцов. — Интересно, как древняя старуха с клюкой могла различить звуки отсюда? До ее дома полсотни метров, не меньше, — повернул он голову в сторону дома библиотекарши. Тот виднелся фасадом сквозь арку проема. Первый этаж проглядывался, а второй, где они только что были, скрывала сама арка. Но звуки, особенно ночью, когда не бомбят, и когда кто-то не спит, вполне могли быть слышны.

— Особенно если у человека нет глаза, — подтвердил Балагин. — Слух тогда обостряется. Если она страдала бессонницей и в ту ночь не бомбили, вполне могла и услышать звук топора. Послушай, какая тишина внутри двора.

Оба направились к входу в подвал. На миг замерли, прислушиваясь. Никого. Ничего. Ни стука, ни шороха.

— Как в гробу, етит его мать, — выругался Коля Скворцов.

— Доставай фонарь. Придется спускаться в кромешную тьму.

Минуя крыльцо, направляя слабый луч фонаря в черноту провала, милиционеры стали спускаться по ступеням. Сразу чувствовался запах тления и разложения. Букет прелых миазмов буквально ударил в нос. Тут чувствовался старый запах угля, прелых листьев, замерзших во льду, и еще что-то, не совсем пока ясное. Что-то такое, что поначалу сбивало с толку.

А потом они поняли, что так может издавать запах только… прогнившее мясо.

Но…

Чье это мясо?

…Это и предстояло узнать.

Глава 4

Пройдя узким коридором, свернули направо. Паутина свисала серыми хлопьями, но сами пауки, очевидно, находились в спячке. А может, перемерзли от такой стужи, подумал Коля.

— Посвети здесь, — попросил Балагин, споткнувшись о железный остов какого-то ящика. Крышка была откинута и валялась в замерзшей земле. Внутри они разглядели кучу наваленного хлама.

— Тряпье непотребное. И детская кукла с оторванной головой, — прокомментировал младший сотрудник.

— Свети дальше. Черт! Мой фонарь давно сдох, а тут нужен свет, — выругался лейтенант. — Я просил у Дубровина новый, а тот, видно, забыл.

На миг замерли, обводя лучом темноту. Плесень потеками застыла на стенах. В вентиляционной шахте гулким эхом гулял ветер снаружи. Далеко в темноте блеснули два красных зрачка. За ним еще два.

— Тьфу ты, исчадия ада! — сплюнул под ноги Коля. — Так и обделаться можно.

— Крыс испугался? Они же повсюду!

— Знаю. Как грянула война, заполонили весь Ленинград.

Их тихие голоса отдавались глухим эхом. В подвале, казалось, царил сплошной вакуум.

— Тебе не кажется, что мы с тобой говорим, будто в вату?

— Кажется. Свети сюда. Нет, давай правее. Вот так.

Луч фонаря скользнул в темный проход. Над головами висели ржавые трубы. Из одной сочилась вода. Достигнув ручейком земли, превратилась в ледышку.

— Похоже, тут давно никто не бывал, — заглянул в проход Коля.

Заглянул и замер как вкопанный:

— Ма-м-ма…

— Чего там.

Скворцов открыл было рот, но передал фонарь старшему напарнику, отпрянув назад. Балагин провел лучом в темноте. То, что он успел разглядеть, запечатлелось в его памяти до конца жизни.

— Ох, ё-моё… — только и сумел выдохнуть он.

Луч фонаря, плясавший в руках причудливыми тенями, выхватил из темноты кусок бетонной стены фундамента. Когда Григорий провел лучом, из мрака выступили железные ржавые крюки, вбитые в стену. Крюки были настолько огромными, что на них, казалось, можно было подвесить ковш экскаватора.

Тьфу ты, сравнение глупое, оборвал свои мысли Балагин. Причем тут ковш экскаватора?

— Эт-то чё за хрен-нотень такая? — запинаясь, выдавил Коля.

Оба с опаской шагнули внутрь. Луч фонаря стал мигать.

— Глянь на крюки, — стал считать младший напарник. — Пять… шесть. Вбиты в стены, словно замурованные.

— Они и есть замурованные, — мрачно откликнулся Балагин, водя фонарем. — Их кто-то специально залил цементом. Причем, это было недавно.

Балагин вплотную приблизил луч фонаря к одному из крюков:

— Видишь замерзший раствор? Он отличается от основного фундамента. Чья-то неведомая нам рука постаралась, чтобы на эти крюки что-то подвешивать.

— Что?

— А бес его знает. Но что-то крупное и тяжелое, могу тебе в этом поклясться.

Балагин осмотрел два соседних крюка. Следом еще два. Все располагались в правильном математическом порядке на равном расстоянии друг от друга. Высота была в человеческий рост. И на окончании каждого изгиба — острого, но проржавевшего — виднелись отчетливые потеки какой-то черной замерзшей жидкости.

— А вот и кровь тебе, Коля, — невесело заявил старший напарник. — Надеюсь, теперь все ясно, для чего здесь эти орудия пыток?

— Т-ты хочешь ск-казать, — заикнулся тот, машинально опуская руку к кобуре пистолета, — что здесь… проводили какие-то пытки?

— Пытки не пытки, кто его знает. Но на крюках висело что-то такое, из чего могла сочиться свежая кровь. Потом она застывала. А когда прошло время, вообще почернела. Вывод ясен, товарищ младший лейтенант?

Они осмотрели периметр. Стены были забрызганы замерзшими каплями крови. Стыдно признаться, Колю едва не вырвало, когда в луче фонаря он заметил крошки замерзшего мяса, словно их разносило по всем стенам при каждом новом ударе топора. Как раз под этими крошками, прилипшими к стенам, стояла низкая колода.

— Из дуба, — определил Балагин, ткнув рукавицей верхний срез. — И недавно чистилась специальным скребком.

— Т-ты о чем?

— Я теперь тоже вспомнил, как до войны видел на рынке такие скребки. Когда мясник рубит мясо, верхний срез колоды засоряется, поэтому и предпочитают дубовые. В отличие от осины, сосны или мягкого тополя, дуб самый твердый. Его тяжелее выбивать топором. Но чистить скребком все равно надо. — Балагин показал руками полукруг. — Вот такой вот скребок с лезвием. А по бокам две ручки.

— И что?

— Таким специальным мясницким скребком была недавно вычищена эта колода. Так что, когда поднимемся вверх из подвала, сможешь записать в блокноте: мясницкая комната обнаружена.

— Ты полагаешь, здесь… разделывали, хм-м… человечину?

Оба надолго умолкли, думая одну и ту же похожую мысль.

В дальнем углу к стене была придвинута железная бочка. Рядом в пол была врыта скамейка, давно почерневшая от времени. Под ней виднелся ящик, в котором, по всей вероятности, когда-то хранились запасы угля. Здесь особенно ощущался его запах, ни с чем несравнимый в мирное время. Коле даже вспомнились дни его детства, когда папа с мамой углем растапливали печь в его деревушке.

— Заглянем в бочку? — предложил лейтенант.

— Сам загляни. Я не хочу.

— Боишься что-то увидеть?

— Не столько боюсь, сколько омерзительно просто. Что ты хочешь там увидеть?

— А ты не догадываешься?

— После всего что увидел, догадываюсь. Но смотреть не хочу. Мне еще сегодня с Катей твоей мило беседовать. Как бы не вырвать, — попытался обратить в шутку Коля.

Балагин, светя затухающим лучом фонаря, приблизился к бочке. Посветил внутрь. И…

Отпрянул, закрыв рот рукавицей.

Коля выжидающе смотрел на напарника. Фонарь в руке того нервно подрагивал.

— Что там?

Григорий повернул лицо, искаженное отвращением.

— Н-незнаю, — запинаясь как Коля, выдавил из себя. — Похоже на…

— На что?

Балагин долго пытался подобрать подходящее слово. Еще раз с омерзением глянул внутрь бочки.

— Там… там замерзшие…

— Да говори ты уже! Не томи!

— Внутренние органы…

Последние слова он выдохнул с каким-то смятением.

— Причем, человеческие…

Коля ахнул. Стал пятиться назад. Расстегнул машинально кобуру пистолета. Мешали рукавицы, но этого он не заметил.

— Как понять, человеческие?

— Там… там кишки. Все замерзли. Я видел такие внутренние органы в нашей лаборатории. До войны это было.

Теперь Балагина прорвало на поток красноречия. Глотая слова, перескакивая с фразы на фразу, будто опасаясь, что не успеет все разъяснить, он стал быстро делиться своими воспоминаниями.

— Понимаешь? Кишки! Я такие видел в разделочной морга. Юнцом еще был. Но сгустки этих человеческих органов до сих пор мелькают у меня перед глазами, хотя прошло много лет.

— Так там… в бочке… не собачьи кишки? — почти поперхнулся младший напарник.

— Не собачьи. Говорю же тебе — человеческие.

И умолк, подавившись приступом тошноты.

В этот миг фонарик беспомощно мигнул. Луч стал тусклым.

— Давай, быстро наверх, — стал подгонять друга Балагин. — Свет сюда нужен. То что надо было увидеть, мы увидели. Здесь, в этом подвале, как правильно говорила старуха, рубили и разделывали человеческое мясо. А на крюках висели их трупы.

Фонарик мигнул еще раз.

И тут…

Оба настороженно замерли. Сквозь шорох и писк крыс им показалось, как наверху что-то грохнуло. Балагин тотчас навел луч фонаря в проем выхода.

— Слышал?

Коля прислушался. Под ногами шмыгнула крыса. Пинком ноги отшвырнул грызуна в угол стены. Не помня себя от ужаса, охватившего в долю секунды, заорал:

— Нас… закрывают!!!

Балагин был уже у проема. Сверху раздался грохот. Кто-то захлопнул входную дверь снаружи подвала. Оба бросились вперед. Первым метнулся Балагин. За ним, спотыкаясь и падая, почти след в след, бросился Коля Скворцов. У лейтенанта фонарь еле светил. Напоровшись на железный остов угольного ящика, перепрыгнув, раздирая шинели, оба милиционера подбежали к провалу, из которого еще полчаса назад лился снаружи дневной свет.

Раздался скрип. Дверь с грохотом упала, подмяв под собой старые доски фундамента.

— Э-эй! — заорал вне себя Скворцов. — Кто там вверху? Здесь милиция! Откройте немедленно!

Свет фонаря стал едва различимым. Провал входа зиял теперь черной дырой. В щель пробивался луч дневного света, как раз там, где виднелись прогнившие доски.

— Эй! — орал неистово Коля. — Кто там?

— Прекрати, — мрачно оборвал его лейтенант. — Неужели неясно, что нас специально закрыли?

— Не понял…

— За нами следили, братец мой. Следили с самого утра. Следили, когда мы направлялись к старухе. Следили, когда покидали ее. Когда подошли к этому дому. Когда спускались в подвал. Следили тайком, с осторожностью, чтобы не выдать себя.

— Да кто следил-то?

— Хм-м… Видимо тот, кто все это тут хранил в тайной комнате. Хозяин подвала. Мясник. Раздельщик трупов. Еще перечислить?

Коля уставился на луч фонаря. Тот уже угасал.

— Тот, кто расчленял здесь человеческое мясо, — подвел итог лейтенант. — Вера Андреевна правильно сказала — здесь в подвале, питались человечиной.

Коля лихорадочно схватился за кобуру. Балагин тоже извлек пистолет. Пока луч фонаря еще хоть как-то светил, можно было выстрелами разнести в щепки старый замок.

БА-АМ! БА-АМ! — последовали подряд два громких выстрела. Эхо прокатилось по подвалу, уйдя куда-то вглубь подземелья. Всполошились крысы. Посыпались куски штукатурки. Сверху раздались бегущие шаги. Кто-то незримый убегал прочь от подвала.

— Стреляй еще!

Грохнули повторные выстрелы. Щепки разлетелись в разные стороны. Дохнуло морозом. Шинели обоих следователей пропитались испариной. Какой-то кусок цементного раствора больно ударил по ногам лейтенанта. На шинель Скворцова прыгнула напуганная выстрелами крыса. Было слышно, как вверху невидимый незнакомец поспешно удалялся прочь.

— Хватай эту балку! — приказал старший напарник. — Нет, не здесь. Ага! Взялся? Теперь тянем на себя.

Раздался треск. В четыре руки они выломали край деревянной двери. Хлынул поток дневного света. Изо рта сразу пошел пар. Общими усилиями они отломали кусок косяка. Просунули руки. Нащупали балку.

— Дергай!

Спустя минуту, дверь поддалась. С усилием, оставляя рваные ошметки шинелей, они кое-как выбрались наружу. Только тут, хватая студеный воздух ртом, Коля рухнул на землю.

— А ведь мог и замуровать, сучья морда! — глотая морозный воздух, выдавил из себя лейтенант.  Быстро обвел взглядом пустой двор. Никого. Тишина. Только за аркой снаружи громыхал грузовик. В небе по-прежнему висел дирижабль. Они отсутствовали не более получаса, а, казалось, прошла целая вечность. Еще продолжали слышаться переклички солдат. Мимо проехала водовозка. Из подвала показалась морда омерзительной крысы. Этих тварей еще не всех сожрали в блокадном Ленинграде. Они сумели приспособиться жить под землей, поедая трупы, когда голодные жители уже не имели сил защитить ни себя, ни детей.

— Кому рассказать, не поверят, — хмыкнул Балагин. — Нас только что чуть не замуровали в земле. Так бы и сгнили заживо, если бы не трухлявая дверь. Хорошо, помогли пистолеты.

Коля молчал, вдыхая свежий воздух. Говорить ничего не хотелось. Он только что испытал такой ужас быть погребенным заживо среди крыс, что теперь хватит на всю оставшуюся жизнь.

Балагин пытался подбодрить друга:

— С другой стороны, мы узнали все, что требовалось. В этом подвале расчленяли людей. Живых людей, — подчеркнул он. — Как раз на ум приходит одноногий инвалид, парнишка-пионер и одинокая женщина. Те крюки предназначались для них. А потом были остальные. Нам еще только предстоит распутать этот клубок, братец мой. Говоря откровенно, мне представляется, что это только начало. Скоро последуют другие события.

— Ты хочешь… — впервые подал голос Скворцов, — хочешь сказать, что таких подвалов, м-мм… много? Он не один?

— Возможно, целая сеть. Целый выводок гнезд, раскиданных по всему Ленинграду. Теперь нам есть, что доложить майору. А тот доложит полковнику. Полковник запросит городской Совет, те в свою очередь наведут справки по всем районам, включая Васильевский остров, Петергоф и Кронштадт. Вот тогда мы узнаем истинную цифру пропажи живых, а не мертвых людей.

— Этот… — запнулся Коля, — тот, что над нами захлопнул дверь. Ты хочешь сказать, он не один питается, м-мм… человечиной? Есть и другие?

— Пойдем, друг мой. Запросим справку у Дубровина. Одно ясно. Тут орудует не одиночка. Их, видимо, много. Одному людоеду столько человеческого мяса не съесть. Ты не захотел глянуть в бочку. А я глянул. И увидел, что там окоченели не меньше десятка внутренних органов. Кишки, селезенка, прочая требуха. Все, что когда-то, еще до войны, пожирали собаки у моргов. Странно, еще удивительно, что крысы не сожрали останки. Понятно, когда они были теплыми и свежими, там, рядом находились люди. Или хотя бы один человек.

— Но когда он унес разрубленные куски человечины, крысы ведь должны были растащить остальное?

— Должны. Один черт, мы не знаем. Зато теперь знаем, что за нами будут следить. Спрячь пистолет. Пойдем докладывать Дубровину.

Оба следователя, чудом вырвавшиеся благодаря трухлявой двери на свободу, поспешили покинуть двор жилого колодца. Точнее сказать, уже не жилого. Они так никого и не встретили. Права была Вера Андреевна: дом пустовал, и в нем не осталось никого из живых.

— Теперь будем искать мясников, — подытожил Балагин. — Будем просить Дубровина, чтобы поднял досье всех бывших рубщиков мяса.

— Таких, каким был муж библиотекарши до войны?

— Ага. Соображаешь, милиция, — подбодрил лейтенант.

— Но, так человеческий труп, если есть топор под рукой, может расчленить любой мужик. Даже баба, если голодная до смерти. А если их целая сеть, как ты говоришь, то необязательно это должен быть бывший мясник.

— Ты забываешь о скребке.

— О чем?

— О специальном скребке. Видел колоду? Она была зачищена только таким специальным скребком. И такие скребки могли сохраниться лишь у бывшего мясника. Возможно, у двух, у трех, на весь Ленинград. Так или иначе, на наши с тобой районы хватит с лихвой.

Беседуя, в рваных шинелях они миновали два разрушенных квартала. По пути попадались пожарные команды. Сутулые, укутанные с ног до головы старым тряпьем женщины, таскали ведрами мерзлую воду из проруби. Мимо провезли на детских санках два гроба. Окоченевший труп старика подбирала похоронная служба. Кузов машины был наполовину заполнен такими вот трупами. Картина умирающего в голоде города была настолько обыденной, что милиционеры не останавливались. Прибыв к Дубровину, доложили:

— Задание по обнаружению исчезающих людей считаем выполненным, товарищ майор. Подвал по расчленению трупов обнаружен. Осталось найти, кто занимается этой чудовищной дикостью.

— Я был прав? — спросил устало майор. — Все же людоедство?

— Так точно. Об этом говорят крюки и колода с потеками крови. Жаль, что у нас не работает сейчас лаборатория, а то бы определили, что кровь человеческая.

— Не собак и не кошек?

— Никак нет. В бочке замерзшие человеческие органы. Таких кишок у собак не бывает.

— А ты анатом у нас, что ли. Григорий? — усмехнулся майор.

— Да нет. Просто встречал в морге еще до войны. Надолго запомнил.

Дубровин стал набирать номер телефона. Удержал подчиненных.

— Говорите быстрее, пока звоню полковнику. Что необходимо, чтобы отыскать людоеда? Или людоедов, если их целая шайка.

— Прежде всего, сделайте запросы по другим районам, включая Васильевский остров. Если и там пропадали живые люди, — сделал он ударение на слове «живые», — то тогда ясно: орудует целая сеть каннибалов.

— Хм-м… каннибалов? Слово-то какое мудреное.

— Это обиходный термин, товарищ майор.

— Хорошо.

 Потом в трубку:

— Дайте мне городское управление.

Махнул рукой, отпуская:

— На завтра все для вас подготовим. А пока можете заняться своими делами. Первый шаг мы сделали. Можете даже поспать.

— Нам дрова переносить у меня во дворе, товарищ майор, — улыбнулся устало Балагин. — Те, что вы наказали привезти на целый район. И тоже в подвал.

Когда вышли на улицу, Коля спросил:

— Ну, что? Ты к дровам, я к Катерине?

— Перебьешься, товарищ следователь, — в шутку толкнул в бок лейтенант. — Сначала дрова, потом любовь и все прочее.

— Подождешь? Я быстро – к себе в общежитие. Захвачу сахар Кате.

— Валяй.

Спустя полчаса, они направились в квартал Балагина. По пути Коля заметил:

— У меня у одного такое чувство, что вспоминая слово «мясник», на языке все время вертится фамилия Карпов? Дворник твоего двора.

— Не у одного, — мрачно ответил Балагин. — Вот как раз сейчас и спросим у него, каким таким образом он стал наведываться к Вере Андреевне, одинокой старухе, которая, считай, одной ногой уже в могиле? Что нужно было Карпову в том квартале, далеко от себя?

…И они решительно направились к жилью хмурого нелюдимого дворника.

Глава 5

Когда проходили мимо закрытой хлебной лавки, увидели длинную очередь: унылые скорбные люди, отощавшие от голода, занимали ее за день вперед. Картина была привычной и настолько уже впитавшейся в сознание, что следователи поспешили свернуть в подворотню. Вошли во двор. В глаза сразу бросились опилки под ногами. Следов было много — не меньше пяти-шести пар — туда и обратно.

— Кто-то все-таки успел растащить дрова, — заволновался Балагин. — Куда смотрел этот чертов Карпов? Я же просил его, постеречь, даже пообещал отвалить часть дров.

— Ох, друг мой, товарищ лейтенант, — скептически заметил Скворцов, — сдается мне, что Карпова мы сейчас днем с огнем не сыщем.

— Это почему?

— А черт его знает. Вот закралось мне в душу сомнение и все. Не тот это человек, за которого себя выдает. Уж больно много мы о нем сегодня слышим. Не находишь?

Они пересекли двор. Сломанные качели одиноко торчали из снега. Детская горка, на которой давно уже никто не катался, встретила их унылым покореженным остовом. Водокачка за забором не действовала — жильцы района носили замерзшую воду из проруби. Две сутулые женщины прошли мимо, таща за собой сани с бочкой. Коля Скворцов вглядывался в толпу людей у проруби, но сестру Балагина там не заметил.

— Катю высматриваешь?

— Ага.

— Она так поздно за водой не выходит. В пять утра — вот ее время.

— А ты?

— Когда дома, конечно, хожу я. Когда на задании — Катя.

— А Оксана?

— С каждым днем угасает все больше и больше. Тот мизерный хлеб по карточкам не помогает. Даже моя милицейская добавка — почти все отдаю ей, — Балагин скорбно вздохнул.

— Вот, — протянул маленький сверток Скворцов. — Тут сахар, чай и галеты. Не Кате, так Оксане отдай.

— А сам?

— Мне в столовой бульона хватает, — солгал младший товарищ. Было видно, как от голода лихорадочно блестят глаза.

Балагин упрятал драгоценный паек под шинель. Уже подходили к жилью дворника.

— Карпов! — властно постучал Григорий в калитку. — Василий! Открой. Это Балагин.

Тишина. За забором в проруби люди с плеском поднимали ведра. В небе висел дирижабль. Посыпался мелкий снег. Где-то на Васильевском острове завыла сирена.

— Карпов!

Ответа не последовало.

— Я же тебе говорил, — усмехнулся скептически Коля. — Уж не этот ли твой Карпов захлопнул над нами подвальную дверь? Если так, то мы его теперь не найдем. Видимо, он, укрывшись в каком-то подъезде, успел увидеть, как мы выстрелами разнесли запор. А когда вылезли, он и дал деру.

— Куда? — хмыкнул Балагин. — Куда податься дворнику в блокадном городе?

— Вот именно, что хоть куда. Таких заброшенных подвалов сейчас тысячи! Прячься, сколько душа пожелает. Особенно, если у тебя есть мясницкий топор и намечена пара одиноких жертв, — хитро подмигнул младший напарник.

— Послушать тебя, так ты его уже в людоеды записал. Пока это только наша с тобой больная фантазия, усек? Дубровину нужны веские доказательства, чтоб мы его взяли. Без них он не пойдет на доклад к полковнику. Понимать надо. Товарищ следователь.

— Ага. Понимать. И что нам прикажешь теперь делать? Не сидеть же в засаде до скончания века?

— Пойдем, дрова для начала перетаскаем. Те, что остались.

Два часа с короткими передышками на перекур они носили дрова в подвал дома Балагина. Было видно, что мародеры уже основательно покопались — об этом говорили их следы. Уставшие и вконец обессиленные, закрыв подвал на висячий замок, они поднялись в квартиру Григория. Навстречу выбежала Катя. Увидев Колю, всего в опилках, стала стаскивать стоящую колом шинель.

— Вот вам сахар и чай, — отдал жене пакет лейтенант. — От нашего ухажера Скворцова. — И засмеялся.

Потом, наскоро попив чай, стали собираться. Коля успел тайком поцеловать Катю в губы. Уже смеркалось, когда оба милиционера вышли на улицу.

— Ключ от замка оставил Кате, — поделился Балагин. — Теперь всегда сможет спуститься в подвал за дровами.

— Как только ты говоришь слово «подвал», у меня сразу мурашки по спине. До сих пор не выходит из головы, что нас в том подземелье могли замуровать заживо. И никак не выходит из мыслей этот Карпов.

— Ты о чем?

— Он может по карточкам библиотекарши отовариваться еще пару месяцев, пока районная служба не заметит, что хозяйка пропала. Или кто-нибудь из квартала не доложит, что по вечерам не видит света в ее окне от керосиновой лампы.

— Ты забываешь, у нас затемнение города.

— Ушлые старушки, такие как она, даже слабый огонек за плотными занавесками приметят.

— Да что ты так взъелся на дворника? Может, он обменял пару поленец на бутыль самогона. Лежит сейчас где-то пьяный в пустой квартире, где соседи уже давно умерли с голоду. Потому и не присматривал за дровами. Я ему, конечно, разнос дам по первое число…

— Погоди. Ты не понял, Гриша. Я о том, что если библиотекарша уже одной ногой в могиле, то, навещая ее, этот самый дворник может запросто ускорить ее смерть. Понимаешь, милиция? Задушить, или огреть по башке утюгом. Кто будет потом выяснять причину смерти, когда вокруг, прости меня, дохнут как мухи сотни и сотни таких как она?

Балагин помолчал, размышляя.

— Ты прав. Давай-ка навестим еще раз Веру Андреевну. Уже темнеет, а тебе потом еще в общежитие надо успеть. Сейчас заглянем к старушке, удостоверимся, что Карпова у нее нет, ночью поспим, а утром уже будем знать от Дубровина все сводки по городу. О пропаже живых людей, я имею в виду.

Так и условились. Но тут вдруг случилось неожиданное. Как только стали пересекать двор, откуда-то из подворотни щелкнул сухой выстрел. Шапка на голове Скворцова отлетела в снег.

— Ложись! — тут же молниеносно среагировал старший напарник.

Коля бросился под защиту сугроба. Детские качели отозвались на выстрел вибрацией.

БА—ААХ!!! — грянуло вторым выстрелом.

— Откуда огонь? — не понял Скворцов, лихорадочно доставая пистолет из кобуры.

— Лежи! — прошипел Балагин. — Ты под прицелом. Не вставай.

— Так и уши отмерзнут. Можно, хотя бы до шапки дотянусь?

— Лежи, мать твою! Как только высунешь из сугроба башку, сразу можешь Кате писать похоронку.

Оба всматривались в каждый черный провал разнесенных вдребезги окон. Пустые дыры подъездов могли таить любую опасность. Из окна жилой квартиры на миг высунулась испуганная выстрелом женщина. Перекрестившись, скрылась за шторами. Если посудить, подумал Балагин, в городе стреляют не так уж и часто. Не те это выстрелы, не та канонада взрывов и бомбежек. Тут стрелял кто-то специально. Целенаправленно. Стрелял только в них.

Осторожно выбравшись из снега, лейтенант по-пластунски подполз к началу подъезда. Дом напротив почти был пустым. Несколько гробов сотрудники похоронной службы вынесли еще на прошлой недели.

— Стреляю без предупреждения! — крикнул Скворцов, взводя курок пистолета.

На звук выстрела из подъезда выбежала Катя, наспех кутаясь в пуховую шаль.

— Коленька! — закричала она, еще не видя своего возлюбленного.

— Назад! — заорал то вне себя от испуга, что ее может зацепить шальной выстрел. — Куда ты, дуреха!

Балагин сначала ошалел. Младшая сестра бежала на босую ногу в валенках по снегу, не разбирая дороги. Убийца мог прятаться где угодно, а она сейчас представлялась отличной мишенью.

— Назад! — в тон Скворцову буквально взвыл лейтенант.

Оба, один с одной стороны, второй с другой, бросились навстречу девчонке. Та поскользнулась. Упала в объятия Коли. Оба рухнули в снег. Балагин не стал ждать развязки событий. С пистолетом в руке ринулся на звук последнего выстрела. Забежал под арку прохода. Бросил взгляд на улицу. В сгустившихся сумерках успел заметить только спину убегающего человека. Тот спешно ковылял по снегу, тотчас скрывшись за поворотом. Балагин мог бы поклясться, что видел спину убегающего дворника. Или показалось? Не важно. Догнать его он уже не успеет. До поворота метров двести, а между ним и беглецом сугробы мерзлого снега. Вернулся к влюбленным в раздумьях. Неужели, все-таки Карпов? Но как? Как, черт возьми? Каким образом он успел побывать и у подвала, заперев их, и вернуться назад, следя за ними?

Сомнения рассеял Скворцов.

— Дворник? — спросил сразу, как только Балагин подошел к сестренке. Та жалась к плечу младшего сотрудника.

— Дворник, — кивнул он. — Успел увидеть его спину. Убежал, стервец.

— Значит, уже побывал во дворе. Никакой самогон он не пил. Мы ведь еще к Дубровину на доклад заходили, вот он и смог нас догнать по времени.

— Ты про Карпова? — спросила Катя. — Если вы о нем, то я видела из окна, как он менял на самогон дрова, пока вы были в управлении.

— Эта сволочь чуть не похоронила нас заживо в подвале, — начал было Скворцов, но Балагин предупредил его взглядом. Младший помощник умолк на полуслове.

— Ты чего как угорелая выскакиваешь на мороз? — отчитал он сестру. — Под пулю хотела попасть?

— Я думала, с Колей что-то случилось… — запнулась она. — Или с тобой.

— Конечно же, с Колей! — усмехнулся старший брат. — Ладно. Возвращайся домой. Успокой Оксану. Скажи, со мной все в порядке.

— А вы?

— А мы? А мы сейчас с твоим ухажером двинем по следам злоумышленника. Если я раньше и сомневался в твоих с Оксаной подозрениях, то сейчас сам лично видел: вы правы — это был Карпов.

— А я тебе что говорил? — начал младший напарник, но Балагин лишь отмахнулся:

— Все-все! Сдаюсь! Вы все были правы. Хватай пистолет и бегом к Вере Андреевне. Поспать, видимо, нам не удастся.

— Почему именно к ней? Он может укрыться где угодно.

— А ты знаешь, где? У нас только адрес той библиотекарши.

— Про мясницкий подвал не забудь.

— Не забуду. Его тоже осмотрим. Пистолет на взводе?

— Так точно!

— Тогда — вперед!

Поцеловав по очереди девушку, оба сотрудника поспешили в темноту наступающего вечера.

А он, этот долгий нескончаемый вечер, как оказалось, только начинал набирать обороты…

***

Подъезд все так же зиял черной дырой. По-прежнему в небе висел аэростат. Коля чуть не налетел с размаху на тощую одичавшую кошку. Та злобно зашипела, выгнувшись дугой и, прежде чем Скворцов успел ее позвать, стрелой умчалась в подворотню.

— Ох, черт! Милое создание. Я последний раз котов видел в прошлом году. Как ее еще крысы не сожрали?

— Для крыс, братец мой, сейчас пир во время чумы. Им трупов хватает. Трупы не защищаются. А кошка может растерзать прежде, чем ее саму разорвут на части. Заметил, как шерсть у нее висела клочьями?

Беседуя, подозрительно осматривая каждый угол, держа пистолеты наготове, они поднялись к знакомым дверям квартиры. Скворцов приложил ухо к холодной двери. Постоял. Послушал. Дал знак, что внутри все тихо. Балагин стукнул три раза. Немного погодя еще три. Потом еще. Толкнул дверь, и только тут увидел, что она все это время была незапертой. Оба сразу подобрались, выставив пистолеты впереди себя. Первым в коридор ворвался Скворцов. Следом за ним метнулся старший напарник. Окинули взглядом кухню. Сразу стало ясно, во время их отсутствия у библиотекарши побывал гость. Или гости. На столе лежала развернутая газета. Рядов был рассыпан порошок неизвестного назначения. Кружка, миска с ложкой. Бутылка из темного стекла. Создалось ощущение, что в кружке что-то разводили с водой. Рывком ввалившись в комнату, милиционеры едва не наткнулись на лежащее тело. Старуха скрючилась на полу, прижимая к груди ту самую палку, на которую опиралась при их первой встречи.

— Вера Андреевна! — склонился Балагин. — Вам плохо?

Скворцов помог поднять истощенное тело. Вдвоем опустили на кровать. Подоткнули подушку. В комнате стоял омерзительный запах чего-то непонятного. Раньше они этот запах не чувствовали. У стула валялась такая же кружка, что и на кухне. Коля понюхал. Там еще оставались капли жидкости.

— Вы пили из этой кружки?

Руки старухи задрожали. Дыхание было прерывистым. Открыв единственный глаз, она мутным взором уставилась на двух следователей. Из груди вырвался кашель. Скворцов метнулся  в коридор, закрыл дверь на засов. Запрыгнул на кухню, взял в руки бутылку. Запах шел из нее. Вернулся в комнату. Балагин, как мог, приводил в чувство хозяйку квартиры. Жестом показав на бутылку и кружку, Скворцов покачал головой.

— Вам наливали из этой бутылки, Вера Андреевна? Кто у вас был? Кому после нас вы открывали дверь? — задавал вопросы Григорий. — Можете не отвечать, если вам трудно говорить. Я спрошу имя, а вы дайте знать кивком головы. Готовы?

Старуха кивнула, крупно дыша.

— Это был знакомый вашего мужа? Дворник соседнего квартала? Карпов?

Она вторично кивнула головой.

— Дай ей воды! — скомандовал старший напарник.

— Я теперь уже и не знаю, где тут чистая вода, а где отравленная. Кран пустой, нет давления.

— В туалете, кхры-ыы… — закашлялась женщина. — В ведре, кхры-ыы…

Обе кружки с бутылкой следователи осторожно опустили в пакет. Дали напиться старухе. Та, задохнувшись, жадно выпила подряд два стакана. Выдохнула воздух. Откинулась на подушку. Коля тем временем смахнул в пакет со стола остатки неизвестного порошка.

— Без экспертизы сказать не могу, но сдается мне, здесь разводили мышьяк, — заключил он.

Балагин кивнул. Обратился к хозяйке:

— Итак, к вам сегодня заглянул ваш знакомый. Точнее, не ваш, а вашего бывшего мужа. Кивайте, если я прав.

Хозяйка кивнула.

— Он пришел вас навестить. Предложил отоварить ваши продуктовые карточки.

Кивок головой.

— Потом, когда вы ему их отдали, принес из кухни попить. Якобы собственного приготовления — ну, там компот, или еще что-то.

— Квас… — прохрипела она.

 — Как?

— Сказал, что угостит меня квасом, кхр-ыы… — кашель давил грудь.

Скворцов дал снова напиться.

— Вы попробовали квас. Поговорили о том, о сем. Он сказал, что вернется с хлебом, как только отоварится карточками.

Кивок.

— Потом он ушел. Вы немного подождали, и вдруг вам стало плохо. Так?

Кивок.

— А потом вы упали в обморок и ничего больше не помните, — уже для себя заключил следователь. — Значит, Карпов?

— Да, кхры-ыы… Василий. Сказал, что… что придет завтра вечером.

Она скосила зрячий глаз на окно. Снаружи сгустилась темень. Город погрузился во мрак. Единственным светом в наступающей ночи были военные прожекторы, чертившие небо прямыми лучами.

— Уже так темно? А как вы вошли?

— Дверь после его ухода осталась незапертой.

— Да, — прокашлялась хозяйка. — Теперь я вспомнила. Я не успела ее запереть, как мне стало плохо.

— Вот теперь нам все ясно, — подвел следователь. — Вас попросту отравили. Закон математики. Все просто как дважды два. Он взял все ваши карточки. Ими он мог бы пользоваться еще какое-то время, пока похоронная служба не обнаружила бы вас уже покойной. А так как на все кварталы, где ежедневно умирают от голода десятки людей, сотрудников службы не хватает, то вы лежали бы здесь несколько дней, а то и недель. Простите за прямоту, Вера Андреевна. Вы были правы. В подвале рубили человеческое мясо. Мы проверили, сами едва не угодив в ловушку. Нас пытался кто-то закрыть. Там расчленяли таких же отравленных людей. Завтра бы и вас постигла та же участь. И за всем за этим чудовищным актом каннибализма стоит знакомый вашего покойного мужа. Де факто — Василий Карпов, — словно на лекции предмета истории выдал информацию Балагин. На миг он вспомнил, что должен был преподавать в средней школе, если бы не грянула война. — Поэтому решительно рекомендую не открывать никому дверь, пока мы не организуем здесь, в вашей квартире, засаду. Вы даете согласие? Не забывайте, он хотел вас отравить. Следующим актом было бы расчленение. А мясо потом — кто его знает, какая у них тут разветвленная сеть в Ленинграде. Возможно, под видом собачьих потрохов пустили бы подпольно в продажу. Или в обмен на другие продукты. Мы только начинаем раскрывать это дело, Вера Андреевна. И, по всей видимости, Карпов играет здесь второстепенную роль. Очевидно, он просто поставляет «товар», простите за столь нелепый эпитет. Вполне объяснимо тогда будет, если и в других районах за последние месяцы исчезли живые люди. Повторяю — не закоченевшие трупы, а именно живые. Одинокие, без сил, вот-вот одной ногой уже в могиле. Этим, видимо, и занимается наш дворник Карпов. И он не один, как нам подсказывают сегодняшние выводы.

Балагин поднялся.

— До утра сможете одна потерпеть? Утром здесь появится медик. С ним прибудут три человека засады. К обеду мы их с младшим лейтенантом Скворцовым сменим, и уже будем вместе ждать вашего гостя. Он будет думать, что вы отравились. Останется забрать еще теплый труп и быстро, на скорую руку, расчленить. Потом отправить по адресатам.

Старуха заверила, что дождется утра.

— Уже поздно, Вера Андреевна. Дверь заприте. Команда засады постучит вам условным сигналом. А нам пора возвращаться. По морозу и темноте путь нам не близкий.

Попрощавшись, милиционеры ушли. Все стало на свои места. Теперь оставалось только дождаться завтрашнего дня.

Время покажет…

Глава 6

Захлопнув крышку подвала, куда спустились два милиционера, Василий Карпов отбежал в сторону, укрывшись под аркой проходного двора. На душе скребли кошки. Итак, тайное место, где он разделывал человеческое мясо, теперь обнаружено. Интересно, как они так быстро пронюхали, эти сволочи? Кто дал наводку? Соседние дома пустуют. Топором он рубить старался не громко. Разве что напротив, через улицу, в доме на втором этаже живет та старая ведьма, библиотекарша, бывшая жена покойного мясника на рынке.

Сразу нахлынули воспоминания. Наблюдая за крышкой подвала из укрытия, Василий Карпов вспомнил…

Вот он перед войной освободился из мест заключения. Отсиживал пять лет за хищение государственного имущества. Не в крупных размерах, а то, разумеется, впаяли бы все пятнадцать. Нет. Просто спер несколько запчастей от трактора. Обменял на самогон. Там его и повязали сотрудники органов. После отсидки вернулся к жене и дочери. Дочь подросла, совершенно не узнав отца, вместо этого называя «папой» какого-то ублюдка, с которым закрутила хвост его супруга. Пришлось закопать в лесу под Ладогой и его и ее. Но, сначала Карпов как следует расчленил их по частям. Разложил куски мяса по мешкам, тайком вывез к озеру и закопал. Дочь? А что дочь? Какая она теперь ему дочь, если назвала папой того смазливого ублюдка? И она последовала в мешке за своими двумя родственничками. Карпову были чужды сентиментальность и отцовские чувства. Раз предали — получайте по заслугам: с предателями так и поступают — этому он научился на зоне.

Чтобы об исчезновении его семьи не распространялись слухи, он переехал в другой район. Поселился в укромной сторожке одного из дворов близ улицы Некрасова. Стал наведываться на рынок к местному рубщику мяса. Жена у того работала библиотекаршей, и Василий был младше обоих супругов на пятнадцать лет. Устроился нелегальным помощником мясника: помогал разгружать туши, иногда рубил топором в подсобке, где стояла дубовая колода. Потом грянула война. Мясник ушел на фронт — там и погиб. Вдова, старуха с одним глазом, осталась одна. Сам же Карпов устроился дворником, получая хлебные карточки. Навыки рубки мяса прочно отложились в его памяти. Пару раз навещал старуху, пока не созрел план: а что, если ее отравить, затем расчленить, и обменять мясо на необходимые ему вещи? Но, прежде чем заняться этой старой ведьмой, он испробовал свои навыки на других жертвах — благо, что мясницкий топор и специальный скребок для чистки колоды перешли ему по наследству.

Кто там был первым на его счету? Одноногий дед инвалид? Второй была покинутая всеми старуха. Потом под руку попался малец-пионер, с этим вообще не возникло никаких трудностей: топор быстро раскрошил детские кости. Откуда ни возьмись объявился заказчик. Мол, ты мне мясо, а я тебе все, что тебе необходимо. Так у Карпова появился самогон, керосин, табак и прочая мелочь, которую в блокадном Ленинграде можно было обменять разве что на золото. Человеческое мясо в этом плане стало для дворника Карпова настоящим подспорьем. Появился второй заказчик. За ним третий — все были скрытный типы сомнительного происхождения. Уговаривали, наладить целую сеть. Единственное, что мешало разветвлению сети, это молодой следователь милиции, живущий с сестрой и супругой в их дворе. Обе женщины искоса посматривали на Василия, да и сам милиционер казался Карпову подозрительным — вечно расспрашивал при встрече, куда делась его семья, откуда хлебные карточки, табак, самогон, керосин…

Сегодня утром попросил сторожить привезенные дрова у подъезда. Карпов, будь не дурак, решил проследить за молодым лейтенантом. Кажется, тот должен был стать учителем средней школы, если бы не грянула война. И вот теперь оба сыщика обнаружили его подвал, где он разделывал человеческое мясо.

— Сучьи выродки…

Наблюдая за крышкой подвала, он вспомнил, что нужно посетить библиотекаршу. Теперь придется перебраться в другой район — благо таких заброшенных подвалов в вымерших домах сейчас по городу было, что грибов после дождя. Но, прежде этого, надо удостовериться, что два милиционера проведут в закрытом подвале хотя бы сутки: тогда Карпов успеет отравить библиотекаршу. Заказчики требуют новые порции. Хорошо, что топор и скребок он прячет в укромном месте. Колода? Да бес с ней. Не найдет, можно поначалу рубить и на земле. Не выставлять же ему мясо на продажу, не выкладывать на прилавки с товарным видом. Верно?

Мысли его прервали два приглушенных выстрела. Сразу подряд:  БА-АМ! БА-АМ!

Запор крышки люка разлетелся в щепки.

— Паршивые гниды милицейские… — процедил он сквозь зубы.

Спешно покинув укрытие, он побежал по снегу к квартире библиотекарши. Припасенный порошок отравы был разделен на две ровные части. Он разведет его с водой и даст выпить старухе. Заберет продуктовые карточки, пообещав, что вернется с хлебным пайком завтра вечером. К тому времени одноглазая ведьма должна уже врезать дуба, как он полагал. Ну, а потом дело техники. Карточками он может пользоваться еще пару недель. Тело старухи ночью под звуки бомбежек, когда все уцелевшие жители прячутся по норам, можно перенести в новый подвал. Топор спрятан поблизости. Дальше? Дальше время покажет. После старухи ему срочно нужно забежать в свое жилье, забрать все нужные вещи, так как находиться в бывшем дворе по соседству с лейтенантом Балагиным становилось опасно.

— Сучьи хари… — повторил он, покидая улицу.

Дальше события стали развиваться стремительным темпом. Хронологически это выглядело так:

— Вера Андреевна, я вам тут кваса принес. Сам настаивал…

Слово за слово, минут десять посидели, побеседовали. Библиотекарша отведала разведенный мышьяк. Карпов забрал карточки.

— Завтра вечером принесу хлеб.

И ушел. Хозяйка квартиры, не дойдя до двери, чтобы ее запереть, повалилась на пол. Там ее и нашли, вернувшись от майора Дубровина, Балагин с Колей Скворцовым.

Карпов тем временем успел побывать в своей сторожке. Узел с вещами был заготовлен заранее, как раз вот для такого случая, когда придется спешно скрываться от органов правосудия.

Теперь что? — лихорадочно размышлял он. Пустых квартир, где от голода вымерли все хозяева, в блокадном городе было хоть отбавляй. У Карпова давно была на примете одна из них. Район недалеко от разводного моста. Рядом бетонная набережная Невы. Далеко в ледяной воде стоит на приколе «Аврора». Заказчики с мясом обождут пару дней. Он объяснит им, что бывший подвал обнаружен органами милиции: пришлось искать новый.

Выходя с узлом из сторожки, он вдруг заметил своих недоброжелателей. Балагин со Скворцовым только что вышли из квартиры лейтенанта, где остались две его девки — жена и сестра. Недолго думая, Карпов открыл по ним огонь. С младшего сотрудника с головы слетела шапка. Дальше Карпов ждать не стал.

— Эй! — неслось ему вслед. — В кого стреляешь, паскуда? Мы из милиции!

Кричал тот самый Скворцов. Но преследовать не стал — его отвлекла выбежавшая на мороз младшая сестра лейтенанта. Сам Карпов не знал, убегая, что Балагин узнал его в спину. И пока дворник до утра укрылся в новом убежище, оба следователя успели до темноты навестить Веру Андреевну. Там они и обнаружили пожилую хозяйку квартиры в полуобморочном состоянии. Привели в чувство. Оставили на ночь, прихватив с собой для экспертизы кружку, в которой был разбавлен мышьяк.

Таким образом, подводя под черту всем события минувшего дня, можно сделать очевидный вывод: Карпов не мог знать о засаде. Она только готовилась.

А следующий день уже наступил.

***

В кабинете Дубровина, утром.

— Что имеем по другим районам, товарищ майор? — спросил Балагин, когда рано утром явились со Скворцовым к Дубровину. — Есть похожая тенденция пропажи людей?

— Сразу видно, что война помешала тебе стать учителем, — усмехнулся начальник. — Где таких слов-то набрался?

Дубровин успел шесть часов поспать, и выглядел с утра не слишком мрачным. Скворцов поспал в общежитии, сам Григорий успел перехватить четыре часа в своей квартире, когда уже затемно покинули Веру Андреевну.

— Как она была, в каком состоянии, когда вы уходили вчера поздно вечером?

— Обещала держаться.

— Хорошо. Я уже направил группу засады. И санитар вместе с ними.

— Эта железная патриотка старой закалки еще нас с вами переживет, товарищ майор, — вставил Коля Скворцов. — Она даже английский десант помнит в Архангельске в восемнадцатом году.

— М-да… — выдавил улыбку майор. — Такие оплоты партии долго живут. Интересно, а где ее дети? Или бездетная? Муж-то погиб на фронте…

Зазвонил телефон. Начальник отдела выслушал что-то в трубку. Затем доложил:

— Засада установлена, товарищ полковник. Скворцов и Балагин сменят сотрудников к вечеру. Как раз к вечеру Карпов должен явиться. Двоих бойцов оставим в соседней квартире.

Еще что-то сказав, положил трубку.

— Значит, все-таки Карпов, я так понимаю, товарищ лейтенант? Ты утверждаешь буквально?

— Так точно! — ответил Балагин. — Теперь я твердо уверен, что это он захлопнул над нами крышку подвала. И комната разделочной мяса тоже его.

— Эта собака мне шапку выстрелом сбила, — напомнил Скворцов. — Сантиметром бы ниже, и мои мозги мерзли бы сейчас во дворе Гриши.

Дубровин по-отечески посмотрел с добротой на друзей. Оба молоды, но уже опытны не по годам. Один — будущий учитель истории, второй — по уши влюблен в младшую сестру Григория.

— Ладно, товарищи следователи. Сантименты отложим на завтра, когда я доложу полковнику о завершении операции. А сегодня вам предстоит нелегкий вечер. Готовы поймать людоеда?

— Готовы, товарищ майор.

— Тогда вот вам указания. Два помощника с оружием будут находиться за дверями соседней квартиры. Вы тихо сидите и нос не высовываете. Дверь Веры Андреевны оставьте открытой, какой вы сами ее обнаружили. Пусть думает, что хозяйка не успела ее запереть и лежит уже мертвой. Как только Карпов войдет… — он помедлил. — Сзади на него набросятся наши ребята из скрытой засады. А вы спереди. Не мне вас учить. Руки связать и доставить живым мне в кабинет. Над такими, как Карпов должен состояться показательный суд. Чтобы весь блокадный Ленинград знал, что каннибалов у нас не расстреливают — это было бы для них слишком гуманным в военное время. Их будут… — он вторично помедлил. — Таких пожирателей человеческой плоти будут… вешать. Я ясно выразился? Казнь через повешение. Иными словами, Карпова ждет виселица.

— Ясно. А как же с его заказчиками, товарищ майор?

— Если мы выйдем на целую разветвленную сеть, то будем вылавливать и их. Сгруппируем отделы соседних районов. С Васильевского острова вот поступила информация — там тоже просматриваются подобные исчезновения. И с района Адмиралтейства. И с других кварталов города. Ленинградский совет во главе с товарищем Ждановым уже поставлен в известность.

Дубровин поморщился.

— Невероятно! Подумать только! Немец под боком. Ладога под бомбежками. Город вымирает от истощения. Намечается прорыв фронта. А отделы милиции занимаются поимкой каких-то изуверов в лице людоедов. Не находите, товарищи следователи?

Он потер красные от недосыпа глаза. Шесть часов сна, урывками, в течение трех-четырех суток, было крайне мало даже для самого устойчивого организма.

— Все! — отпустил он сотрудников. — Вперед, бойцы! Вы знаете, что надо делать.

***

Спустя два часа, побывав дома и в общежитии, Балагин с Колей встретились у проходного двора соседней улицы, примыкающей к кварталу, где жила Вера Андреевна. Условились сменить первую засаду не к вечеру, а сразу после обеда. Вдруг Карпов заявится раньше срока?

— Пистолет проверен? — решил разрядить обстановку Балагин.

— Я этому гаду еще свою продырявленную шапку вспомню!

Возбуждение гудело в груди Коли Скворцова, вырывалось наружу и катилось по заснеженным улицам к молчаливым домам. Затемненные окна смотрели на город своими пустыми глазницами.

— Ё-моё! Эта сволочь разрубила на части даже мальчишку, пионера.

С неба валил крупный снег. Улицы запрудили истощенные силуэты ходячих покойников. Многие вынесли ведра, черпая ими свежие сугробы. В пустых квартирах потом будут топить снег на печурках.

— Вот этот снегопад нам как раз в помощь, — подходя к дому библиотекарши, повеселел Балагин. Рядом в проеме арки укрылся один из бойцов засады. Лейтенант жестом отпустил озябшего солдата. — Снег скроет наши следы, Коля. Не забудь оббить сапоги у подъезда. А то внутри наследим. Карпов-то у нас подозрительный тип — будет вглядываться в каждую мелочь.

Поднялись в квартиру. Хозяйка встретила их отрешенным взглядом. Единственный глаз скользнул безразлично по двум сотрудникам милиции. Ей уже с утра оказали медицинскую помощь, и теперь женщина пребывала в какой-то прострации. Медик удалился. Сменив дежурных, Балагин со Скворцовым остались одни. За дверью соседней квартиры притаились еще двое сотрудников.

Час «икс» приближался. Теперь приходилось только ждать…

***

Василий Карпов подозрительно глянул на снег у подъезда. Что-то тревожное проскользнуло в груди. Только начинало темнеть. В небе засветились первые лучи мощных прожекторов. Город погружался в ночное затемнение. Прохожие исчезли. Закрылись хлебные лавки. За чертой города, все ближе и ближе, раздавалась артиллерийская канонада. Несколько авиабомб упало днем в различные районы города. Это было на руку бывшему дворнику: все службы занимались поисками пострадавших и восстановлением урона. Значит, и районная милиция там.

Но, бес их возьми, что ж так тревожно в груди?

Он еще раз осмотрел крыльцо подъезда. Прошмыгнувшая крыса не привлекла его внимания. Стал медленно подниматься по ступеням, внимательно глядя под ноги. Не то следы от сапог, не то старые потеки засохшей жидкости — черт разберет в этом мраке. Зажег спичку. Где-то на улице ухнуло взрывом. Беспокойство в душе нарастало. Что-то тут было не так. Приличия ради постучал в дверь. Та по-прежнему оставалась открытой, какой он ее и оставил. Значит, одноглазая ведьма откинула копыта, подумал он с облегчением. Что ж, теперь только перенести ночью тело в новый подвал, который он присмотрел накануне. Дома рядом пустовали, во многих погребах сохранились уютные подземелья. Уютные для него и для крыс, не для людей.

Карпов осторожно переступил порог. Странно. Запах какой-то новый. Прежде такого не было. Вроде как солдатских сапог с примесью мужского пота. И еще…

Стоп!

Он замер на месте.

Стоп, стоп! Ма-а-ать твою! Ох…

Да тут же медикаментами воняет! Как в аптеке!

Внутри заработал мощный сигнал опасности. Крутанувшись на месте, Карпов даже не глянул в комнату. Теперь он понял, что его беспокоило с самого начала. Не потеки жидкости в коридоре, и даже не запах лекарств, которого прежде не было. Тут было нечто другое. Осязание каждой клеточкой тела, что за тобой наблюдают. Незримо, незаметно, но просчитывают каждый твой шаг. Ох, че-ерт! Выхватывая из-за пазухи пистолет, он уже осознал. Ловушка!

— Ах вы падлы! — вырвался яростный рев. — Ну, гниды ментовские — давай, по одному!

За спиной послышался тихий шум, будто кто-то на площадке отворил дверь. Вскинув пистолет, Карпов, не целясь, выпустил первую пулю. Раздался грохот. Подчиняясь инстинкту самосохранения, бывший дворник бросился на живот, перекатился по полу, направив оружие в коридор. Два выстрела слились в один общий унисон: БА-АХ! БА-АХ!

Ответным выстрелом ему разнесло часть колена. Взвыв от боли, Карпов откинулся на спину. Захрипел. Чьи-то руки прижали к полу. На голову навалилась тяжесть. Сзади уже наседали другие. Всего их было четверо: два выскочили из соседней квартиры, два повязали внутри.

— Твари! Паскуды! — хрипел раненый дворник. Из коленной чашечки хлестала кровь, разом пропитав ватные штаны. Лицо лейтенанта Балагина склонилось вплотную над Карповым.

— Коля, сделай этому псу перевязку. А то не довезем до отдела — Дубровин потом нам не простит. Кровь так и хлещет.

Дальше для Карпова было все как в тумане. Руки связали. На раненую ногу наложили повязку. Куда-то везли на машине. Карпов ругался, плевался липкой слюной. С пеной у рта посылал всем проклятия. Когда доставили в кабинет майора Дубровина, он еще яростно отбивался. Потом сник.

— Поздравляю, товарищи следователи, — слышал он голос начальника. — Одного мясника мы обнаружили. С Васильевского острова звонили. Там тоже обезвредили людоеда. И у Исаакиевского собора поймали. На Невском орудовала целая банда. Хватала обессиленных старух и детей.  — Дубровин сверился со списком. — У Мариинского театра обезоружили двоих — тащили в мешках останки человечины. А в подвале Петропавловской крепости нашли даже целый цех разрубки. Представляет масштабы, братцы мои? Наш случай по району оказался не единичным. Весь блокадный город разветвлен подпольной сетью поставок. Эта мразь — указал он рукой на поникшего дворника, — лишь мелкое звено в целой системе!

— А что ты хотел, начальник? — впервые подал голос раненый. — Вы тут у себя в кабинетах думаете, я один такой в Ленинграде? Да нас в каждом квартале таких по двое, по трое! Кто один — пропадет. Кто слаб — умирает. Мы все животными стали от голода. Просто, кто раньше, кто позже — все равно всех ждет могила…

— На философию потянуло, мерзавец? Не выйдет. Не надо мне здесь выдавливать слезу. На фронт тебя бы, тогда бы знал цену человеческой жизни. Такие как ты тайком расчленяют старух и детей. Пионера под топором разделал, гадина! Мальчишке жить бы и жить еще, пусть даже в голоде. Авось и пережил бы блокаду. Но вас оказывается в нашем городе целая сеть!

Майор Дубровин потрясал кулаками, приходя в ярость все больше и больше.

— Но и на вас, людоедов нашлась управа. И пусть мы не сразу вас изловили, зато теперь мы знаем почти каждую вашу точку разрубки. Знаем, где вы разделывали мясо. Знаем ваших заказчиков. Операция под кодовым названием «Мясник» оказалась глобальной, а не единичной. Что вас ждет, таких как ты, я не знаю. Но я лично буду просить товарища Жданова, чтобы тебе расстрел заменили позорной виселицей.

Дубровин в гневе откинулся на спинку стула.

— Лекция закончена. У меня все. Уведите его!

Когда увели задержанного, майор связался со штабом Городского совета. Доложил полковнику о завершении операции. Отчет уйдет потом товарищу Жданову.

— А вам, братцы мои, объявляю благодарность от всего Ленинграда.

Коля зарделся румянцем. Балагин устало вздохнул с облегчением.

— Грамот не обещаю, — обнял Дубровин друзей, пожав руки, — но два дня отдыха дам. Успеете выспаться. Потом снова за работу.

— Ур-ра! — заорал от восторга младший сотрудник.

— Куда ему спать, товарищ майор, — пошутил лейтенант. — Он сразу помчится к моей сестре Кате.

Все рассмеялись. Дело под кодовым названием «Мясник» было закончено.

Эпилог

Наступало утро. Прошло два часа, а все еще было темно. Создавалось впечатление, что день махнул на себя рукой, так и не начавшись. Два милиционера стояли на морозном воздухе, глядя над собой в темное небо. Озябшими пальцами размяли папиросы. Закурили. Выпустили дым. В небе чертили лучи прожекторов. За городом, в стороне Ладоги, ухали залпы зениток.

— Куда теперь? — спросил Коля Скворцов.

— Я спать. А ты ясно куда. Катя заждалась. Пойдем, ухажер.

И два сотрудника отдела милиции отправились отдыхать. Через два дня им предстояла новая работа, новые расследования. Блокада Ленинграда еще не закончилась. До ее завершения оставались долгие дни…

********

Июнь 2025 г. — форматирование

Синопсис

В блокадную зиму 1942 года в одном из районов Ленинграда начинают пропадать живые, чудом уцелевшие от голода люди. Сначала бесследно исчезает одноногий старик инвалид. Следом пропадает пожилая одинокая женщина, за ней юный мальчишка пионер. На фоне повального вымирания и отсутствия хлеба, когда из пустых квартир выносят окоченевших покойников, этот факт не привлекает всеобщего внимания. Но бдительные органы милиции начинают расследование. Дело поручается лейтенанту Балагину, который берет себе в помощники молодого напарника Колю Скворцова.

***

Первый визит оба ленинградских сыщика наносят старой библиотекарше, живущей в одиночестве в доме, напротив которого находится подвал. Из его подземелья она слышала по ночам, будто там рубили мясо. Во дворе лейтенанта Балагина обитает мрачный нелюдимый дворник, отсидевший перед войной лагерный срок за хищение государственного имущества. На него-то и падают первые подозрения.

***

Как оказалось впоследствии, в блокадном умирающем городе орудует целая сеть по поставке человеческого мяса. Похожие случаи фиксировались и на Василевском острове, и на Невском проспекте, и в районе Исаакиевского собора, и даже в Петропавловской крепости. Для сотрудников милиции начинается самая настоящая охота за каннибалами.

********

Александр Зубенко