Читать онлайн "Пленники Лунной долины"

Свидерский Сергей Владиславович

Пленники Лунной долины

Пролог

Из исторической справки Кычкина О. А., заведующего кафедрой палеоэстетики, кандидата исторических наук института народов Севера.

Старинное предание эрээнхэров, народа, жившего здесь до прихода эвенков и внезапно исчезнувших, гласит: «Всякий, кто нашёл в себе храбрости нарушить покой небесных людей, обретёт бессмертие. Он покинет мир солнца, уйдёт в мир теней луны и там будет длиться его унылое существование, пока не погаснут звёзды в пламенном зареве рассвета. Тогда очнутся от сна небесные люди и на своей небесной повозке улетят в свои юрты».

Событие первое

Заданный мне Марией вопрос растаял в вечернем августовском воздухе, наполненном бормотанием ветра, интимным лепетом листвы, ударными аккордами популярных эстрадных шлягеров. В воскресном парке отмечали очередную праздничную дату. Рекордное перевыполнение и соответствующую сему раздачу пряников каждому активному участнику.

Почувствовав возникшую неловкость, прошу Марию повторить вопрос. Изогнув каштановый шёлк бровей дугами, Мария улыбнулась:

– Марк, тебе показалось. Я ничего тебе не говорила.

Хотел было возразить, мол, как так-то, со слухом у меня, да вовремя погасил праведное пламя возмущения. Ладно, думаю, может так на меня подействовала акустика и спровоцировала слуховой обман. Эффектно девушке улыбаюсь и двигаю не менее грациозно бровью в ответ, мол, и мы на многое способны. «На нет и суда нет, – подумал я и решил заняться мясом, – зачем навязываться?» Шашлыки жарили Виктор, хозяин дома, у кого я остановился, и его сосед Максим. Мясо дошло на углях и от мангала волнами долетали до стола ароматные флюиды приготовленного блюда. Шампуры положили на большое глиняное блюдо и поставили посередине пиршественного стола. «Основное блюдо! – полетел шепоток над столом. – Ого, какая красота! Виктор с Максом доки по части готовки!» Виктор взял в руки бокал и постучал по нему вилкой.

– Попрошу внимания! Наполнить баки не наполовину, по полной! – наглотавшись дыма, Виктор слегка хрипел, – и выпить под шашлычок!

Сильные мужские руки дружно принялись наливать водку любителям погорячее, вино лёгкими струями лилось в фужеры. Пиво наливалось тем, кому всё равно, что пить, лишь бы много и часто.

– Пить без тоста – заурядная пьянка, – держа в руке рюмку, произносит Геннадий, деверь Виктора и почему-то уставляется на меня. С ожиданием второго прихода аппетита, видимо. Следом за ним и Катерина, жена Виктора с Марией, дальней родственницей и прочие гости с тем же замирающим у сердца ожиданием замерли с наполненной тарой в руках, вперив в меня трепетные взоры. Волна неожиданного внимания смутила меня, и я сконфузился.

– Марк, мы ждём, – произносит Геннадий с напором на имя. – Все высказались, как умеют. Кто-то лучше, кто-то, как получается. Ты человек творческий. Мы очень сильно ждём от тебя нечто, скажем так, грамотно сформулированного, что повлияет на общую атмосферу за столом. Порадуй необычным словом, – Геннадий становился передохнуть, чувствовалось, длинные спичи ему даются с трудом, куда легче просто пить. – Я знаю, а знаю я немного, ловко владеющие пером всегда отличались способностью выделывать такие словесные фортеля, что, как говорится, хоть стой, хоть падай. Уф! – Геннадий облегчённо вздохнул, выполнив свою роль.

Он ожидал реакции: я промолчал, гости тоже притихли.

– Я что-то не так сказал? – удивился Геннадий; мне он показался похожим на закипающий чайник: ещё немного и крышку сорвёт паром; по опыту присутствия на разных мероприятиях, когда банкет или фуршет служит заключительным аккордом, знаю, всегда возникает некая фермата неловкости от того, что вдруг устроители не знают или теряют способность мыслить и как без ошибок закончить начатое. Такие ферматы гасятся шуткой. Плоской или хорошей, важно, без упоминания наций. Разрядка обстановки может привести к спонтанному взрыву, последствия оного всегда сложно предсказать.

– Отчего же не сказать, – цепляю на лицо самую радушную улыбку. – В народе верно замечено, говорить не мешки ворочать.

Послышался смех. Будто лопнул шнур, на котором висела старая люстра, которую собирались выбросить, но никто не хотел её снимать.

– Кое-кому мой тост покажется не вполне обычным, – развожу раскрытые ладони в стороны, психологический трюк, – все ожидают чего-то не приевшегося, не набившего оскомину пошлым повторением из раза в раз под вялые аплодисменты. Думаю, всем известны брошюры с тостами и речами, сборники народной умности. Так вот, постараюсь оправдать ваши надежды. Тост оригинальный. Не мой, увольте, не всегда в голове рождаются искрометные экспромты. Его услышал в одном популярном фильме. Вряд ли найдётся хоть один человек, который не видел эту прекрасную космическую одиссею. Один очень смелый персонаж любил произносить слова, которыми сейчас порадую я, – делаю паузу и произношу: – Да пребудет с вами сила!

Событие второе

Думаю, не одному, все за столом и даже в праздничном парке, утомлённом затяжным весельем, послышалось тихое поскрипывание шестерен Вселенной. Скрипя, старый механизм продолжал исправно выполнять заложенную в него программу. Рождались новые звёзды; коллапсировали старые; мегапарсеки расстояний сократились до броска камня пращой; гибли неизвестные цивилизации, погрязшие в разврате цивилизационных удобств; начинали своё существование молодые миры, идущие по гибельному пути прогресса.

Лёгкий космический холодок, прошедшийся по макушкам голов, остудил многие всезнающие горячие головы, дал подсказку, чем заняться. Мои радушные хозяева и гости недоуменно переглянулись.

– Марк, что это было? – поинтересовалась Катерина, пожимая плечами, пытаясь согреться.

От ответа ушёл легко.

– Объясняю, почему желаю именно силы, а не чего-то, что так и всем прекрасно знакомо. Во-первых, сила – это источник любви к ближнему, к всему окружающему, не будет силы полюбить кого-то, кто с тобой поделится тем же. Сила – начало всех начинаний, удачными или нет они становятся в зависимости от опять-таки от силы желания. Не будет силы, каждый останется камнем, под который вода не течёт. Можно долго распространяться и расширять список возможностей, где нужна сила. Думаю, за силу не выпить, добра не видать.

Вскипела тотчас суетливая говорильня за столом: «Ты погляди-ка, каков Марк, как разложил по полочкам и уложил на лопатки, то о чём догадывались, но сказать не могли!» Пропели звонко-мелодично рюмки-фужеры-бокалы. Зазвенели-застучали ложки-вилки-ножи.

На этот раз я оказался внимательнее. Предварил вопрос Марии и, перекрикивая всех за столом, заговорил:

– Интересно узнать, кто и как относится к жизни, к происходящему в ней. Лично я считаю, всё в руках божиих.

В ароматных сумерках августовского вечера послышалось женское восхищение и мужское одобрение. Темнеющее небо окрасилось разноцветными огнями: в парке принялись запускать салюты, взрывать петарды, фонтаны фейерверков распускались фантастическими цветами и, мелькнув и порадовав короткой красотой огней, просыпались вниз яркими тающими искрами. Истошно, на последнем дыхании непревзойдённый Стив Морс извлекал из уставшей гитары рифы и встревоженно-восторженная музыка композиции «Дым над водой» плескалась в тесных рамках паркового ограждения и лилась наружу, текла, неслась бурным потоком сумасшедших вариаций и рассыпалась нотами по окраинам городской галактики.

Мария решила не слезать с меня живой и принялась терзать вопросами.

– Марк, как относишься к привидениям. Вообще, ко всему мистическому. Тебе рассказывали, в нашем городе, тихом и провинциальном Каракубе в прошлом году случилась череда смертей, потрясших всех жителей. Это было в парке. Было в этих смертях что-то ужасное, таинственное и мистическое, что трудно принять материалисту.

Конечно, эту историю в первый же вечер рассказал Виктор, Катерина вставляли свои женские уточнения, так как считала себя более сведущей во всём, происходящем в Каракубе, вплоть до Донецка и границы Ростовской области. Алкоголь скованную Марию преобразил. Получил некоторую степень свободы изложения язык. Речи стал раскованнее. Лёгкий румянец покрыл, как ранее писали в старинных романах, девичьи нежные ланиты.

– Маша, к призракам не отношусь. Я существо из плоти и крови. Можешь взять безбоязненно меня за руку.

Внезапно девушка вцепилась в мою руку крепкой хваткой и, запальчиво, с аффектацией, зашептала громко, рассчитывая, к ней прислушаются или уже слушают, что она говорит.

– Марк, уверена, тебе есть что рассказать. Было ведь в твоей интересной жизни, – слова Марии полны уверенности в произносимом ею, – интригующее, связанное с опасностью, с тем, когда на пределе сил и нервов… Короче, я хочу услышать от тебя историю, от которой всех заставит дрожать и цепенеть от страха каждое твоё слово.

Я рассмеялся, попросил девушку унять воображение. Однако к ней присоединились хозяева подворья и гости. Если пахнет дракой, учил на службе мичман Поступака, – её не избежать. И действовать нужно на опережение. Такая же ситуация складывалась сейчас за столом. Не драка, но не менее интересная с точки зрения профессионала, привыкшего извлекать прибыток из пустоты пространства.

– Марк, видишь, мы ждём с нетерпением твоего рассказа, – Мария глазами просто пожирала меня. – Мистического и жуткого. Чтобы иней между лопаток.

Пробую отшутиться.

– Это про чёрный-чёрный гроб на колёсиках? Если так, не хочу наводить на всех тоску.

– Не хочешь, не наводи, – строго сказал Виктор.

Прозвучал женский хор.

– Не наведёшь, Марк, начинай!

Увязаю неизбежно в зыбучих песках просьб.

– У меня были несколько иные планы.

– Интересно, какие? – вскинула шёлком бровей Мария.

Отвечаю, наклонив голову в её сторону:

– Предельно простые: провести вечер в приятной компании оперных певцов и знамениты режиссёров из солнечной Италии.

Кто-то поинтересовался, жуя мясо, полным ртом:

– Чем наша компания тебе неприятна?

Снова, как когда-то очень давно, в далёкой перспективе прошедших безвозвратно лет, будто в забытом сне почувствовал приближение чего-то непознанного и что навсегда останется неопознанным. Сродни одиночеству и тоске…

Событие третье

С заметным волнением Марк внезапно почувствовал, долгая дорога среди снежных сугробов, похожих на прибрежные дюны, в мартовской морозной ночи подходит к концу. Жуткие страхи от медленной езды прошли, когда «вахтовка» еле ползёт по обледенелой прорубленной в теле горы дороге и нависают слева угрюмыми разбойниками скалы с оползнями породы, а справа кривым ртом насмехается бездонное ущелье, особенно мрачное ночью; не так трясёт на ухабах и выбоины на относительно безопасных участках, помеченных попеременно красными и белыми отражающими свет лентами на низких бетонных столбах, почти не ощущаются; в салоне «вахтовки» висит тишина, не разбавленная приглушёнными разговорами попутчиков, большинство новички, как и Марк, едут в поте лица добывать хлеб свой, настроившись загодя на полугодовую работу без выходных в суровых северных условиях при низком морозе за пятьдесят градусов и шквальном ветре или при почти пятидесяти градусном пекле в окружении надоедливых комаров и оводов; восприятие новизны ощущений выветрилось, сошли восторги талыми весенними водами с аффектацией и в приоритете молчание, все устали настолько, – дорога, как известно, –утомляет, нет сил говорить; смотришь через тёмное окно, свет в салоне выключен водителем, чернотой и глубиной поражает ночное северное небо, по которому рассыпаны зёрна звёзд; луна полна и странным, незнакомым, отпугивающим и чужим освещением поливает снегом занесённые вершины горного кряжа Аллах-Юня и серебрит длинные и редкие, как павлиньи перья, отливающие перламутром облака.

Кто-то тихо сопит, упрятав лицо в воротник тёплой куртки; кое-кто грустно вздохнёт, будто сильно печалясь, и скажет горьким полушепотом, мол, сколько ещё трястись осталось; ему осипшим от дрёмы голосом ответят, дескать, друг, не спеши, твой хомут другой не наденет; кто-то важно добавит, солидно и веско говоря, по внутреннему хронометру судя, недолго осталось, примут с распростёртыми объятиями и после инструктажа отправят по рабочим местам и со смехом добавит: грузить детским совочком кузов самосвала; отзывается ещё один, уже хлебнувший лиха вахтового труда: кое-кому сильно повезёт, откомандируют на пару недель на дальний участок в тайгу, где посреди сопок отважные ребята геологи разбили палаточный городок и проводят геологические разработки. Есть и романтик, паренёк лет двадцати с виду, подался работать на север в надежде заработать на свадьбу и на новый дом в деревне. Он говорит: «Люблю новое. С детства люблю. В армию пошёл с радостью, чтобы как-то мир посмотреть. Понравилось сильно. Распорядок дня. Учёба, стрельбы. Отбой, подъём. Учебные тревоги и марш-бросок. Предложили остаться на сверхсрочную, контракт подписать. Подумал и отказался. Пропало ощущение новизны. Прапорщик Ермолов любил пофилософствовать, куря сигаретку: чем хорошо новое, оно всегда что-то пророчит. Вот и я еду за новизной, глядишь, и напророчит чего хорошего мне».

Заговорил хриплым басом динамик внутренней связи, плюясь словами и шипя, водитель предупредил, до места назначения осталось километров сорок, примерно полтора часа езды. Дорогу ремонтируют, и она не очень. За словом не лезущий в карман из новичков сострил: а до этого была ровная и гладкая, как рушник расстеленный!

Сон накатил на всех одновременно.

«Вахтовка» медленно, будто слепец-странник без сопровождающего бредущий наощупь, катила по дороге, постоянно пробуксовывая колёсами на обледенелых участках. Водитель взвинчено крыл всеми известными ругательствами и заправщика, залившего плохой бензин, и Дарью-диспетчера, подписавшую путёвку, и завгара, соблазнившего премией, и машину, проверенный во многих дорожных передрягах надёжный механизм и самого себя крыл по чём зря и продолжал крутить баранку.

За машиной на некотором удалении почти вровень с верхом будки салона летело мерцающее антрацитовым блеском облачко, напоминающее сверху огромную простыню с прорехами и развевающимися лохматыми краями. Накрыв будку салона, облако изменилось, в каждое окошко внутрь на людей смотрело нечто похожее на человеческое лицо с глубокими морщинами и узкими прорезями глаз. Затем облако снова приняло прежнюю форму. Поднялось над будкой. Сопроводило машину некоторое время и слилось длинной жутко мерцающей лентой в чёрный зев ущелья.

Событие четвёртое

Тяжёлый и тревожный сон овладел Марком. Нечто, незримо присутствующее в салоне «вахтовки», изводило и гнело. Дрёма вдруг ушла и, не раскрывая глаз, внезапно от дрожи покрывшись холодом, он увидел перед собой прозрачную фигуру старика-эвенка. И лицо его, и щуплое тело, и одежда из ветхих оленьих шкур казались качественно исполненным графическим рисунком. Видение старика неподвижно. С любопытством, присущим каждому, когда пройдёт первая волна испуга, Марк принялся рассматривать этого неожиданного гостя и увидел глубокие вертикальные морщины лица; бледно-серую дряблую кожу; узкий нос, широкие ноздри, острый подбородок с жидкими волосёнками редкой бороды; тонкие, застывшие чуть искривлённые губы; плотные щели глаз. В какой-то момент он понял, старик-эвенк также изучает его, рассматривает, как его только что он и Марк осознал, в минуту некоего прозрения, что их взгляды встретились. В эту же минуту в его голове зазвучал голос с сильно заметным акцентом, присущим всем аборигенам северных территорий, для кого русский язык является вторым; внутренний испуг и немедленное открытие: Ого! Да он телепат! «Зачем едешь навстречу гибели?» – «Чьей?» – в тон спрашивающему говорю Марк. – «Своей погибели», – лицо визитёра также монументально неподвижно, ни мускул не двинулся, ни бровь не пошевельнулась. Попытка возразить осталась не высказанной: образ старика сжался в тонкий шест с сучьями и раскрылся тотчас же в диораму зимнего северного пейзажа. Ни с того, ни с сего, Марк оказывается вовлечённым в просмотр ранее виденную катастрофу глазами старика. Зимняя тундра вскипает снежными, похожими на огромные клочья шерсти, объёмными взрывами. Проседает на месте выброса грунта почва. Из ям, пуская ртом и из отверстий на теле струи белого пара выползают похожие на скрюченные корни старых деревьев чёрные, глянцевые, длинные существа на десяти четырежды составных конечностях. Раскрывая жуткие пасти с острыми зубами в два ряда, существа нападают на обитателей раскинувшегося рядом стойбища оленеводов. Попадающихся им людей твари обдают паром и тела испаряются, остаётся лежать комом на земле источенная ветхостью меховая одежда. Искажённые криком рты оленеводов, перекошенные ужасом лица, скованные страхом ломанные движения людей. Жуткие существа на странных конечностях выползают из ям. Их количество растёт. Тундра меняет облик: несколько маленьких ям превращаются в одну большую и глубокую; глубокие чернеют мрачными провалами, откуда вверх летят комья грунта и струи белого пара. Вид дальних гор застилает антрацитовая мерцающая пелена и горы тают, исчезают, растворяются в воздухе, пока совсем не исчезнут. «Зачем едешь навстречу своей погибели? – слышит Марк и перед ним в воздухе появляется воскресшее изображение старика; он кивает в сторону попутчиков Марка: – Они уже не принадлежат себе. Их тела – куклы, набитые костями и мясом. Беги! Спасайся! Пока есть куда». Снова некая трансформация происходит с Марком и глазами старика он с содроганием видит своих спутников. Лица некоторых искажает мимика, им снятся сны, они ворочаются в креслах, ищут удобные позы. Но в какой-то момент тела напряглись, в салоне с потолка спустилась сетчатая прозрачная пелена, мерцающая жутким антрацитовым отливом, она опустилась на лица мужчин; лица начали искажаться, терять чёткие очертания. «Беги! Спасайся! Пока тебе разрешают».

Меняется картина сна. В распахнутой верхней демисезонной одежде Марк стоит на высоком земляном береговом обрыве. На самом краю, будто испытывая судьбу. Из-под босых ступней вниз скатываются мелкие камешки, тонкие струйки земли, слежавшаяся и высохшая трава. Сильный ветер толкает в спину. Норовит толкнуть вперёд. Марк яростно сопротивляется, с губ слетают слова брани, уносимые порывами ветра. Чувство бессилия перед ураганной мощью стихии исподтишка вползает в сознание. Под ним внизу чёрные угрюмые воды реки отражают низкое безрадостное небо, застывшие кручи облаков, сама вода стремительно, пенясь и взвиваясь тонкими прозрачными полотнищами, течёт вдаль, застеленную грозовыми тучами, которые по контуру украшает яркая бахрома вспыхивающих молний. Поверхность реки украшается маленькими водоворотами. Ветер крепчает. Волны растут и плещутся на берег. Подмывают его. Бьются в него с неумолимой решительностью. Ещё немного… Пахучие нежные порывы ветерка с тонкими нотками цветущей акации и пинии обволакивают Марка. Кружится голова. Лёгкая тошнота подкатывает к горлу. Изведанное не единожды невыносимое одиночество обрушивается на него вместе с разразившейся грозой; молнии слепят; громы глухими звуками заставляют вибрировать перепонки. Ливневые струи и речные волны приводят в движение почву. Разжиженная до густоты киселя, она неистовым грязным потоком устремляется вниз; исчезает под ногами; опрокидывает, Марк взмахивает суматошно руками и ногами, пытаясь за что-либо зацепиться и удержаться: всё напрасно; грязь облепляет тело, заливается под одежду, набивается в уши и рот, раскрытый в безгласном крике; вымазанным в грязь кулём Марк влетает в воду, оставляя за собой мутный непрозрачный след, который вскоре растворятся в потоке. Издалека доносится крик: «Беги! Спасайся!»

Событие пятое

Острый ятаган месяца разрезал путы ночи-полонянки, и она выпустила из золотой клетки алую птицу-зарю. Драгоценными семенами осыпались звёзды в подставленное лукошко дня и принёсший из дальних стран экзотические ароматы южный ветер всколыхнул сонную суровую северную природу.

– Жаль, – потягиваясь, проговорил Руслан, напарник Марка, мужчина примерно одних с ним сорока лет; к нему в смену Марка определили для охраны территории ГСМ на дальней площадке, которую для порядка обнесли забором, и некий безызвестный художник-самоучка украсил колючей инсталляцией в виде нераспустившихся цветков, листиков и усиков, изобретением Джозефа Глиддена на века прославившего его имя.

– Чего жаль? – интересуется Марк у него.

– Ещё одна ночь прошла, Марк. Этого жаль.

– Смотри оптимистичней: ночь прошла, и дембель приблизился на день, – пытается шутить Марк, – не о том жалеешь, Руслан.

– Ты не понял, – с неким сожалением вздыхает Руслан и делает снимок гор на фоне стремительно набирающего лазурный тон неба на камеру телефона, – и не поймёшь, Марк. Ты живёшь среди этой красоты и не замечаешь, ночи – не дни. Ночь одна на другую не похожа.

Взволнованный спич напарника прервал унылый собачий вой, острой бритвой тревоги он полоснул по нервам и разбудил дремлющие силы дня.

– Покойника чуют псы, – Руслан растревожился не на шутку, – ишь, развылись. – И, успокаивая себя, продолжает: – Хотя с чего бы им так надрываться. Последнего коренного жителя Нежданинска похоронили прошлой весной. Дядя Лёня – один из тех десяти, кто отказался от переезда в центр Якутии или в Россию. Они отказались от подъёмных, от однокомнатных квартир. Езжай на здоровье, живи в цивилизации, жизнью наслаждайся. Не мог понять их поступка, пока дядя Лёня за кружкой чая не объяснил: Ты, Руслан, не думай, что последний из могикан, как нас тут называли, когда решили возобновить разведку недр и добычу цветмета, выжил из ума. Для себя я давно решил, когда моя Сардинка умерла, – останусь! Пусть даже один из всех жителей посёлка. Скажи-ка, Руслан, ты человек образованный, в институте учился, если я уеду, кто за могилкой моей Сарданы-Сардинки смотреть будет? Кто будет приглядывать за другими могилками? Чистить по весне, траву убирать, оградки да кресты поправлять и подкрашивать? Никто, Руслан. Некому будет букетик диких цветков положить, окромя меня.

Собаки расходились. Уже с разных концов посёлка слышался утробный вой, сотрясающий весенний мартовский воздух сильными вибрациями. Руслан рукой показал на виднеющееся за бугром старое заброшенное кладбище.

– Это Луннах, пёс дяди Лёни. По хозяину тоскует. Если подойти поближе, можно его увидеть. Крупный бело-рыжий пёс. Каждое утро встречает на могиле хозяина. Ждёт его.

– Давай сходим туда, Руслан.

– Куда, Марк?

– На кладбище.

Руслан подавился сигаретным дымом и нервно засмеялся.

– Нет, конечно, я всё понимаю: хочется пощекотать нервы, испытать новые ощущения. Избавь меня от своих извращённых желаний. Но мне туда рано.

Марк продолжает подбивать напарника на прогулку по кладбищу:

– Интересно, ведь. Пойдём, а? уверен – не пожалеешь.

Руслан улыбается и отводит взгляд, давая понять, аудиенция закончена:

– Не разделяю твоего интереса. Что за прикол меду могил ходить, покой мёртвых тревожить?

– Да им уже всё равно… – слова Марка, будто их услыша, снова прервали собаки слаженным воем, от которого не на шутку пошли по телу мурашки. – Ну и романтика, конечно, – справившись с собой, продолжает Марк: – Ты никогда по заброшенным домам не шарился. А надо бы. Знаешь, увлекательное занятие. В первый раз, когда зашёл в один из таких домов в одном городишке, почувствовал, провалился в прошлое. Вот оно рядом. Аура дома таким образом подействовала. Встряхнулось и перевернулось что-то внутри. Что-то поменялось. Отношение к жизни, что ли. Верь не верь, Руслан, в тот момент пропитался атмосферой всего дома и пошёл по комнатам. И чую нутром, там, где прежде жизнь кипела, била ручьём, идёт другая жизнь. Услышал голоса из прошлого, взрослые и детские, и внутри черепушки послышались некие зовы…

Сильнее и сильнее набирали силу звучания истошные завывания псов. Псы выли фортиссимо, не жалея глоток. Будто просили кого-то о чём-то, умоляли…

– Погоди, Марк, – Руслан прикуривает новую сигарету, руки подрагивают. – Предлагаю повременить с экскурсией по кладбищу. Ты ещё и неделю не побыл здесь. Поживи, обвыкнись. И вон смена идёт и Наталья чуток поотстала от них. Видишь? Чего ты покраснел? – Руслан резко чихнул. – Ой, Марк, дай угадаю. То, что ты понравился нашей богине бензоколонки, это вчера я заметил. То чёлку поправит, то волосы пальцами взъерошит. Неужели ты клюнул на её прелести?

Сменщики не торопились заступать на вахту после сытного завтрака. Остановились в курилке, достали сигареты. Задымили.

Наталья замахала рукой. Издалека почувствовалась радость в её голосе:

– Привет, Морковка!

Событие шестое

Глаза цвета морского пляжа смотрели внимательно и насмешливо.

Когда она моргала, казалось с её ресниц сыпятся искры приглушённо-коньячного цвета. Её звонкий смех звучал пением морской раковины, протяжно и широко и, вместе с этим, был приятен на слух.

Такою Марк увидел Наталью во время знакомства. И тогда она сказала: Привет, Морковка! И тут же залилась пунцовым румянцем и принялась прятать от меня свой взор. Видя её смущение, он поспешил успокоить девушку: Меня мама так в детстве называла – Морковка. Ты произнесла точно, как она и меня будто в детство ненадолго вернуло время. Немного погодя добавил: И на сердце теплее стало.

Потом пошли разговоры о работе. Она обложила Марка, как новичка, кипой папок с инструкциями, с должностными обязанностями, правилами техники безопасности и положением о том, как вести себя при обнаружении очага возгорания. Увидев его кислую мину, рассмеялась. Потрепала по плечу, мол, не кисни, Морковка, хотя бы для профилактики ознакомься поверхностно с тем, о чём придется не раз докладывать проверяющему, решившему узнать, насколько глубоки твои знания. После поверхностного изучения того, с чем приходилось сталкиваться на прежних местах работы, Наталья предложила стать для Марка гидом и провести ознакомительную прогулку по её хозяйству. По территории склада ГСМ. Разговаривая, неспешно шли между огромных наливных цистерн с топливом. Она что-то рассказывала. Марк слушал её вполуха. Вертел головой по сторонам. Вытягивал шею, старался заглянуть за горизонт, так называл он попытку узнать, что находится за высоким забором. Дул мартовский ветерок. Лёгкий морозец щипал нос и щёки. Лицо Натальи покраснело на свежем воздухе. Чувствовалось, она продрогла, и предложила осмотреть ангар, небольшую арочную конструкцию, крытую выкрашенной серебрянкой жестью с широкой жёлтой полосой посередине тела ангара. В ангаре хранился шанцевый инструмент, какие-то запчасти неизвестного назначения, мотки проволоки и канатов, пластиковые бочки. Затем открыла неприметную дверь. «Здесь моя контора. Журналы и прочая документация. Тебе и Руслану и остальным вход запрещён. Внутри тепло и можно в течение дня вздремнуть, если позволяет время». Некоторое время мужчина и женщина стояли молча. Возникла пауза, когда нужно было что-то говорить, а вот что, никто не знал. «Если надоест общество Руслана, приходи, попьём чаю. Поболтаем». Марк удивился, мол, а как же запрет. На что Наталья махнула рукой: не велик криминал.

Марк наблюдал за нею. За её походкой. Она подошла слегка запыхавшись. Морозный румянец украсил ланиты.

– Как прошла ночь, Морковка?

Подошедшие сменщики с Русланом деликатно отошли, как говаривал мичман Поступака в учебке, на расстояние полукабельтова. Но с таким видом, будто они знают наперёд, чем окончится ещё не начавшееся.

– Хорошо, Натали, – улыбнулся дружелюбно Марк. – Даже получилось подремать по очереди. – Внезапно её взор стал тревоным. – Ты чем встревожена, Наташ? Что-то случилось?

Будто по чьему-то научению вновь истошно завыли разом псы в разных уголках посёлка.

– Что это с ними? – лицо девушки побледнело.

– Руслан сказал, мертвеца чуют.

Натали нервно усмехнулась:

– Слушай больше этого… Ой!..

Живший в будке возле территории ГСМ пёс Банан, огромная лохматая псина чёрно-белого окраса, вылез из будки, выгнулся дугой, устремил морду в небо и противно заскулил, изредка встряхивая головой и тогда с уголков рта слетала белая тягучая слюна.

– Давно они так упражняются?

Натали помолчала.

– За неделю до твоего приезда. Поначалу не обращали внимания. Воет то один, то другой. Дня через два устроили массовый концерт. Прям мартовские коты. – Девушка посмотрела на Банана и притопнула ногой. – Да тише ты, Банан!

Пёс умолк. Повернул морду в сторону Наташи. Неприятно звякнула цепь, будто её перепиливают пилой по металлу. Что-то жуткое показалось в его глазах. Оно чёрным пламенем плескалось и казалось, вот-вот, произойдёт нечто трагическое. Марк схватил Натали за руку и увёл в ангар, в кабинет. Посидев на стуле, она пришла в себя.

– Как объяснить их поведение, а, Морковка?

– В версию о мертвеце не верю, чушь. Где их столько на всех воющих псин набрать? А вот дикого зверя…

Натали перебивает:

– Какие дикие звери, Морковка! Здесь только волки да рыси водятся, да и то глубоко в тайге. Иногда летом полакомиться отходами на помойку к столовой забредают медведи. Раньше, поговаривают, было много зайцев и лис.

Марк ухватывается за эту ниточку.

– Видишь, сказала: волки и рыси. Самые распространённые в дикой природе хищники.

За дверью кабинетика послышалось позвякивание металлической цепи, следом скулёж и дверь сотряслась от ударов. После нескольких ударов дверь распахнулась. На пороге стоял Банан, тяжело дыша и высунув длинный розовый язык, с которого капала слюна. Он посмотрела на Наталью пустым взглядом. Потом на Марка. Наклонил голову влево, в глазах псины чувствовалось жгучее животное желание разделаться с Марком, флюиды агрессии, исходившие от пса ледяными иглами, наполнили маленькую комнатку. Банан тихо и злобно зарычал, не переступая порог.

– Банан, место! – крикнула Наталья истерично.

Банан внутренним диким животным инстинктом понял, его боятся. Он внезапно оскалил пасть, шерсть на загривке встопорщилась. Тело его напряглось. Рык стал угрожающ. Не понимая, что делает, Наталья протянула руку к голове Банан, хотела погладить и так смягчить пса или чем-то иным руководствовалась.

– Банан, ты чего?

Она должна была бы поблагодарить Марка за реакцию и возможность предвидеть поведение домашнего, но всё же – животного, с живущими внутри него дикими инстинктами и рефлексами. Марк оттолкнул девушку. Она взмахнула руками и сильные челюсти пса схватили воздух вместо руки с сухим клацаньем. С места, развернувшись, пёс прыгнул на Марка. Сила прыжка плюс масса тела и мужчина с псом валятся на пол. Защищаясь от укуса в горло, левую руку Марк подставил под челюсти пса. От непоправимых и несовместимых с жизнью травм мужчину спасла обыкновенная рабочая тёплая куртка, материал, из которого она пошита, оказался на редкость крепким и не позволил псу прокусить ткань с утеплителем до руки. Лежа на спине, Марк пытался совладать с сильным псом, понимая всю бесполезность попыток. Жажда жизни иногда сильнее нас самих, как и инстинкт самосохранения. Банан мотал головой, пытался прокусить ткань, царапал когтями передних лап куртку на груди Марка. Они только скользили, не оставляя следа и ещё больше приводили его в неистовство. Наталья дико визжала, выпучив красивые глаза, покрасневшие от страха. Она не могла выбежать на улицу и позвать на помощь, страх и ужас сковал её движения, как она призналась позже. Банан не прекращал попыток прокусить ткань, слюна обильно стекала с рукава на грудь и струйками лилась на пол. Левая рука от напряжения начала неметь. Сильный мышечный спазм от затылка до поясницы едва не скрутил Марка, лишив сил к сопротивлению. Кое-как извернувшись, не меняя позы, он толкнул хилый столик, на котором видел канцелярский нож. Стол опрокинулся. Марк обрадовался: канцелярский нож упал рядом с свободной правой рукой. Благодаря всех существующих и забытых богов и идолов, Марк лихорадочно пальцами выдвинул лезвие ножа, поставил на стопор и начал наносить удары по телу пса. Это была попытка отвлечь его внимание, так как вреда удары ножом псу не наносили, длинная мохнатая шерсть надёжно его предохраняли от ломкой стали канцелярского ножа. Наконец, крики Натальи услышали на улице. Невозможно представить, что увидели в первый момент Руслан и сменщики, Саня и Федя. В руках Феди был топор с красной ручкой со стенда по противопожарной безопасности.

– Топором не бить! – хрипло закричал мужикам Мар, – не дай бог по мне попадёте!

– Как тогда… Марк, что делать-то?

– Пёс сосредоточен на мне. Вас не чувствует. Просуньте верёвку под горлом, обверните пару раз вокруг шеи и скрутите сильно. Действуйте осторожно…

Событие седьмое

Непонятное творилось в природе. Третий день менялась три по три раза погода; налетал ветер, гнул деревья, срывал сучья и листья. И – следом оглушающая тишина. Будто и не было ожесточённой небесной канонады; будто и не стенал гром, рвя с треском невидимые цепи; будто и не сыпали молнии из тяжёлых, мрачных туч и не вспыхивал огонь на ровном месте.

Затем солнце обрушивало потоки ослепительного света. Глазам было больно смотреть вокруг; кожа на свету сгорала и жарилась, покрывалась болезненными пузырями; они лопались от легчайшего прикосновения и тягучая густая жидкость, жёлтая, как смола дерева, текла по ланитам. И следом – необъятная темнота и молчание. И воздух, будто расплавленный металл, расплавлен и как вода влажен и виднеется окружающий ландшафт, привычный с детства не одному поколению живущих здесь племён, дрожащим и марево, мерцающее висит над дальними горами и сопками, долгими зимами снегом укрытыми и летом зелёными склонами радуя взор.

Некий жар, непонятное тепло, идущее из недр планеты тревожило старожилов; уж они-то, пожившие на белом свете, многое повидавшие и многому научившиеся, отчего их власы на головах выгорели до иссиня-белой прозрачности и когда ветерок шевелил их, казалось со стороны смотрящим, прозрачно-небесный нимб висит не тревожимый, уж они-то, мудрые старцы, не могли объяснить доступными словами происходящее. Пытались найти ответы в разных откровениях, таинственных знамениях, загадочных символах, возникающих спонтанно на небе. Все попытки оборачивались ещё большим затруднением, ибо на старые вопросы вместо ответов приходили новые вопросы.

Хоть и черна ночь и прояснилась яркими звёздами, чувствовал Ев-Сей, как никогда прежде, как усиливается тоскливое ощущение одиночества и угрюмости. Вон и ветер утих. Разогнал облака. И вершины гор и сопок застыли в непонятном ожидании и сердцу слышится ещё чуть-чуть и зазвенит где-то тронутая невзначай гусля и польётся, таинственно звуча, звонкая мелодия.

Неспокойно Ев-Сею. Давно неспокойно. Волнение вчера опрокинуло чашу невозмутимости; умиротворение ушло и взамен пришла тревога. Который день он наблюдает за родными пейзажами и ловит себя на том, что, нет-нет, и возникают в голове чудные мысли, нехарактерные ранее. Глядя на светлеющее, утреннее небо, отливающее тёмной отполированной медью, Ев-Сей вдруг усмехнулся и блеснул глазами. Очередная странная мысль ошарашила своею оригинальностью: «Был бы лес, соловьи прилетят». Промелькнула мысль и заставила, как это происходит всегда, призадуматься: «Лес – это понятно, вот он, не в близкой дали виднеется тёмной зелёной кромкой, дышащий весной могучий лес с высокими деревьями, густыми кронами; в них в сырую погоду межсезонья, когда погожие деньки сменяются на слякоть и холода, находят приют серые тучи, как ладьи в гавани. А вот соловьи – что это или кто, не укладывается в голову, хотя и звучит – соловьи – песенно и мелодично. Мир окружающих птиц велик и разнообразен. Если верить несусветному выдумщику и болтуну Нес-Тору, он в силу природного таланта наблюдает за птахами в дикой природе и пишет какие-то заумные статьи, этих летающих, вечно гомонящих и орущих крылатых тварей много видов и почти столько же особей на данный момент наукой и естествоиспытателями не открыты и не описаны».

Поспорив недолго с самим собой, Ев-Сей согласился, что из-за выборочного невежества не знает всех названий птиц, с ним единодушны и друзья: Ви-Кул, Сав-Ва, Кор-Ней и Лу-Кьян. Хотя, поразмыслив, Ев-Сей снова улыбнулся, спрятав улыбку в кулак, известные названия, куропатка или Ворона и иже с ними вертятся на языке; но – соловьи – тьма ненастная осенняя возьми их вместе с перьями и потрохами – неизвестны!

Можно предположить, где-то в густой чащобе или в непроходимых дебрях отыщут новый образец птички и по той же гипотезе назовут соловьём. Опять же, как говаривала бабка Фро-Ся и любил блеснуть умишком дед Ва-Дим, это всё на воде вилами писано: когда найдут и где отыщут эти самые неусидчивые умники, любящие смотреть часами на птиц, как на пепел затухающего костра, вдохновившись красотой оперенья. И вот ещё что волнует: «Что же это за твари такие – соловьи, – если они прилетают при условии существования леса, хитрые и мигрирующие? Стаями летающие от леса к лесу и, как паразиты, объедают листву. Оставив после себя одни голые стволы и сучья, летят дальше, в поисках леса?»

Ев-Сей вздрогнул. Незаметно для него утро переросло в полдень. Ощутимо посвежело. При дыхании с губ срывается парок, как зимой, несмотря на весну в самом разгаре.

И снова Ев-Сей затрепетал; в ухо ему некто назидательно, не без тени иронии, шепнул: «Хоть и марток, а надевай двое порток». Очередная загадка: «Что за марток и как из себя выглядят портки?»

Событие восьмое

В нос настойчиво лезли знакомые аптечные едкие запахи фармакологических препаратов, из чего напрашивается вывод – это лазарет либо медсанчасть вахтового посёлка. Марк всё ещё был там, где носил имя Ев-Сей, но частью сознания находился в привычной обстановке и условиях и голос Натальи тому подтверждение. «Морковка! Морковка! – истерично шептала она и ей раздражённо замечали ядовито шипя: – Да успокойтесь вы, ничего с вашим Марком не случилось!» И снова навязчиво под нос суют ватный тампон с нашатырём, от которого лёгкие вырывались наружу вместе с ядовитым крепким кашлем. О докторе Габышеве Осипе Джулустановиче был наслышан, равно как и об его карательных методах оказания медпомощи. По слухам, Габышев более двадцати пяти лет проработал в одном ИТУ врачом и некоторые вахтовые работники, те, кому пришлось отведать тюремной баланды и позагорать на солнышке за колючей проволокой, за глаза называли его лепила.

– Он сильно ударился головой? – звучал раздражённо голос доктора, – не я, Наталья, не я, ваш Морковка! Меня били в детстве по заднице армейским ремнём, папаша таким способом вколачивал в меня основы медицинской науки. Плохо бил папаша, хочу вам заметить, бил бы как надо, разговаривал бы сейчас с другими, интеллигентными людьми, а не с вами, имбицилами, не вытягивал ответы клещами. Итак, сильно он ударился головой? Ага!.. Хорошо… Что – хорошо? Да ничего хорошего!.. А в детстве о пол не бился головой? Ну, мало ли, вдруг он до такой степени решил откровенничать с вами в минуту интимной близости. Некоторые особи с причиндалами, ого-го как говорливы. Нет?.. Ладненько…

То, что Марк одновременно находился сразу в двух мирах, мешало крикнуть весельчаку и юмористу Габышеву, истовому любителю карательной тюремной медицины, что бился частенько и незапланированно макушкой о потолок во время прыжков на месте или при упражнении со скакалкой. Марк молчал, он видел совершенно иной мир и был им покорён. Этот мир, столикий мир, совершенно не похожий на наш. Мир другой земли открылся его взору. Было в этом мире всё то же самое, как и в привычном земном, но непостижимо ненамного отличалось. Некий невидимый барьер мешал идти вперёд, давил на грудь. Не позволял стать полноправным гостем новой земли. Оставался всего один шаг. Всего один шаг. Потом перепрыгнуть – всего-то! – через чёрный широкий ручей, поросший по берегам аналогом нашего камыша или тростника, перебраться на другой берег и – здравствуй, новый, неизведанный, прекрасный мир! Радоваться счастью и исследовать земли. Интуиция подсказывала, не многим смельчакам и везунчикам выпадает этот шанс. И Марк был не в этом списке. Хватало, – внутреннее ощущение, – того, что видел. Ночь рассыпалась под натиском зари. Вспыхнул, заалел горизонт. Заиграли алыми оттенками вершины гор, купы деревьев украсились алой позолотой, загорелись пунцовыми бликами волны реки. Утренние облака, длинные как перья, были похожи на тончайшие, прозрачные полосы литого золота. Полной грудью вдыхаю воздух нового места, и голова идёт кругом. Прозрачен и хрупок утренний воздух открывшихся новых земель. Необъятные пространства открылись взору, будто воспарил над поверхностью земли: гряды гор, блестящие ленты рек и ручьёв, зеркальные овалы озёр, густые леса и широкие зелёные поляны. Неожиданно зазвучала восхитительная музыка природы, она захватила его, растворила в себе и успокоила.

Крик Габышева «Оджа! Айкя!» вернул Марка в привычную действительность. Сильными, короткими пальцами он закончил пальпацию черепа. При каждом нажиме пальца он многозначительно цокал языком и щурил узкие, хитрые, карие азиатские глаза. Сквозь какофонию звуков проскальзывали, будто через лазейку, голоса. Они интересовались самочувствием пострадавшего. Всхлипывала Наталья. Хрипел Руслан. Чей-то кавказский гортанный говор с сильным акцентом делал какие-то предположения.

– Ша! – зашипел сквозь зубы Габышев, – от вас вреда больше, чем от ушибов!

Голоса стихли. Сознание Марка снова поплыло медленно в направлении тихой гавани нового мира. Прозрачной тенью Марк неторопливо плыл от поверхности земли, покрытой прошлогодней травой к вершине ближайшей сопки. Темень вокруг преобразилась. Засияла жёлтым светом. Над вершиной сопки поднялся янтарный круг луны. «Дракон ночи… Дракон ночи… – послышалось сзади и сразу понеслось отовсюду, и Марк увидел себя в странном просторном балахоне из струящейся материи, – … дракон ночи… Дракон ночи… Отгони его, Ев-Сей, спровадь… Погубит дракон…»

Доктор сильно сжимает левую, пострадавшую руку Марка. Из его груди вырвался крик. Пароксизм боли пронзил тело и отдался в мозгу. Хотелось выплюнуть застрявший в горле липкий ком ядрёного мата, такого, чтобы не одни уши свернулись трубочкой и листья, ещё не распустившиеся из набухших почек.

– Тихо! Тихо! – гипнотически зачастил Габышев и снова крикнула Наталья: – Ему больно? Доктор, что вы молчите? Морковка, тебе больно?

Тепло стало на сердце Марка от заботы посторонней женщины, проявившей участие в его боли, но янтарный глаз дракона строгим предостережением висел над горным кряжем и высасывал из Марка жизненные соки.

– Что могу сказать… – через приоткрытые веки видит Марк низкую фигуру в белом халатике, расстёгнутом на выпяченном далеко животе, большие ладони, толстые пальцы, их доктор вытирает влажной антисептической салфеткой. – Спасибо нужно сказать разработчику ткани. Если бы не её удивительные характеристики… Видели бы мы сейчас нашего бедолагу… Короче… Синяки, не укусы. Помажем (это доктор о себе в третьем лице!) сейчас мазью Старшевского. Не кривите носик, Наталья, мазь вонючая, но творит чудеса. Наутро от синяков следа не останется. Та-ак… Чтобы поднять тонус нашему пострадавшему, мы (ох уж это интеллигентское, ничем не изжитое видеть себя только так и не иначе!) сделаем укольчик. Наталья, зачем вам знать состав жидкости? Станет легче, что ли? Ну-с, посмотрим… Впрочем, вы не ту профессию выбрали… Да-да-да.. Сестрой милосердия во время войны… А сейчас у нас, так сказать, мир… Так и быть, – Габышева понесло в сторону разглагольствований и он остановиться не мог, – формула секретная. Изобретена мной. Ноу-хау, как нынче говорят. Экспериментировал на зэках. Кому-то помогло, кому-то не очень… Да не бойтесь, милочка, в составе глюкоза, витамины, вытяжки из корней диких трав и растений, произрастающих на территории Якутии. Обещаю, голубушка, утром ваш Марк будет как огурец. Если проснётся… Да шучу я, шучу…

Событие девятое

Что-то забористое было в составе жидкости, впрыснутой в вену лепилой, отчего Марк на маленькой лодочке сна поплыл по широкой реке сновидений меж пологих и крутых берегов сюжетов сна.

«Не совру, если скажу, что во всём этом присутствует странное очарование, – с кем-то беседует Марк. – Ты только посмотри моими глазами!» Природа и ландшафт пригрезившегося мира, выпущенного джином укола из старого кувшина под медикаментозным воздействием поражали разнообразием красок и впечатлений. Солнце и луна висели рядом на подбитом красным мехом облаков небе, окружённые едва видимыми тенями, схожими на старинные абажуры. Дующий привольный ветерок рябил почти инертную гладь реки; волны плескались о невысокий деревянный борт лодочки с тоской о великой буре; опущенные в воду вёсла сами собой гребли и несли пассажира с лодочкой по тихому течению зигзагообразным курсом.

Пологие берега покрывала сухая трава, выгоревшая до стеклянного звона. Крутые берега от водной кромки и до плоско-изрезанной вершины украшали жжёно-зелёные побеги гибкого, разросшегося растения, сродни плющу, который украшает фасады древних руин, побеги скрывали от ненужного взора явные шероховатости и эрозию в отвесных стенах. И над всем этим великолепием трепетала тонким свистом тишина.

Очарование длилось недолго. Мелкие толчки издалека сотрясали почву и поверхность реки преобразилась: появились невысокие волны, норовившие заплеснуться в лодочку, и край горизонта вдруг покрылся золотисто-песчаной завесой пыли. Сильные толчки вызвали подвижки в грунте, и река превратилась в бушующий извивающийся подвижный гибкий толстый канат. Крутые и пологие берега встопорщились выступившими резкими гранями каменных плит. Появились вертикальные сквозные трещины-ущелья и горизонтальные, разветвившиеся, будто молнии, провалы; из них выскакивали пылающие облачка и языки огня.

Внезапно всё преобразилось: белое стало белее на белом; чёрное чернело на чёрном; послышались стоны и проклятия, идущие из разверзнувшихся земных бездн; злость родилась из белого – истошно визжали одни голоса; зависть – дитя чёрного – упражнялись в басах другие; жалость чешуйчатым покрывалом белого скрыта; забытьё – вспыхнуло чёрным инфернальным факелом.

– Док, что вы ему вкололи?

– Ничего особенного: состав инъекции на основе глюкозы и водного раствора.

– Почему он так долго спит?

– Не-ет, – слышится козлиный мелкий смех, рассыпающийся по полу круглым помётом со специфическим амбре, – не спит. Посмотрите, белки глаз под сомкнутыми веками двигаются. Это признак…

Событие десятое

Сверлящий взгляд начальника безопасности посёлка Нежданинск Середы Марк чувствовал через закрытые веки. Будучи бывшим сотрудником одной всесильной организации, созданной ФЭДом, сам Середа утверждал, что бывших не бывает, даже если китель пылится в шкафу и большие полковничьи звёзды на погонах слегка потускнели. Слова эти звучали пафосно, но он верил свято в произносимое им, как верующий верит каждому слову и знаку препинания священной книги, независимо от конфессии.

– Я – стреляный воробей, Мрак… – немного барственно начал Середа и осёкся на мгновение, поняв, как исказил моё имя и сразу поправился: – Марк…

Глаз, не открывая, Марк тихо шепчет и внятно:

– Хоть горшком назовите, только в печь не ставьте.

Середа, показалось Марку, бровью не повёл.

– … меня не так просто провести ни на мякине, ни на отсыревшем порохе.

Совершенно не поняв слов об отсыревшем порохе, и не открывая глаз, так легче принимать действительность, Марк прервал полу-эмоциональный спич начбеза:

– И меня не удивить попыткой спрятаться под майонез.

Похоже, Марк внутренне возликовал, добился успеха, никому не удавалось сбить с панталыка шибко самоуверенного Середу.

– Что имеете ввиду – под майонезом?

– Оливье.

– Салат?! И в чём же…

– Вкус овощей и неправильная нарезка маскируется или, если угодно, драпируется майонезом. Удивительное кулинарное изобретение мастерски скрывает все огрехи и недостатки.

– Стоп! – резко обрывает Середа, – о свойствах майонеза подискутируем в другой раз. Сейчас прошу рассказать о случившемся подробно и детально. Предупреждаю, Мра… Марк… ничего не стоит скрывать, мне и так известно всё (после этих слов я по идее должен был улететь в прострацию или ужаснуться) или даже больше.

Приподнявшись с кушетки, Марк резко хлопнул себя по коленям.

– Если вам и так известно всё и даже больше, – старозаветные чудеса в действии, – то что же вы на меня тратите время?

Середа, видимо, устал стоять, садится на стул.

– Мра… Марк, мне прекрасно известно, как интимно и, более того, сексуально называет вас кладовщица.

– Завидуете? Зря. Зависть плохое чувство.

В голове начбеза щёлкнул тайный тумблер, и он плывёт на своей волне:

– С ума сойти – Морковка!

Марк спешит успокоить:

– Не сходите! Шестой палаты здесь нет. Да и лепила совсем по другому лекарскому направлению. Общая терапевтическая практика.

Середа сжал губы и ухмыльнулся. Серьёзен, как Зевс Громовержец, только молний в руке не хватает, а лицо вдруг изменилось и Марк. Повеселев вдруг, подумал, неужели его мучает запор и оттого он такой вот непредсказуемо непревзойдённый.

– Попрошу быть серьёзным, – он старательно избегает называть Марка по имени, чтобы снова не оконфузиться. Марк сложил руки в намасте, жесте известном не только индуистам, благодаря популяризации индийского кино и литературы. Середа оканчивает мысль: – Как на исповеди у батюшки. Они, кстати, были в моём роду. Поэтому ложь почувствую сразу.

– Вот так заготовочка, – затая голос, признается Марк, – у меня тоже были.

– Кто?

– Батюшки. Точнее – батюшка. От кого же по-вашему, меня родила мама? Это в религиозных текстах не протолкнуться от таинства зачатия. В обыденной жизни этот процесс происходит куда прозаичнее и обставлен менее ритуально. Даже наличие кровати или ложа – необязательно. Как сказал один народный пиит: тело на тело хорошее дело.

Середа встал, медленно и значимо.

– Хватит! – скомандовал он и Марк, по идее, должен был вскочить с кушетки, стать во фрунт и щёлкнуть каблуками или босыми пятками, но этого не понадобилось, – хватит, говорю, паясничать. Хватит богохульствовать! Хватит пропагандировать…

– … традиционные сексуальные отношения, –заканчивает мысль Марк. – Предлагаю перейти к делу.

Неким шестым или шестнадцатым чувством, рефлекторно или интуитивно, Марк понял, Середа смягчился на некоторое время.

– Помимо вас были искусаны ещё три человека. По сравнению с вами, Марк, им повезло менее. Причина внезапной агрессии к человеку непонятна. Визуально, если можно так судить, животные здоровы, но тут требуется консультация ветеринара. Однако, руководство комбината приняло решение животных ликвидировать на всякий случай. Остальных особей, где-то одиннадцать-двенадцать, удалось без последствий для загонщиков, изолировать в вольере. Несколько самых изворотливых псин скрылись в тайге. Участь их незавидна: в окрестностях посёлка появились росомахи, предупредили эвенки-охотники, не стоит исключать волков. Псы для них, скажем так, ритуальный законный трофей, если учесть факт окультуривания волка древним человеком.

Через толстые стены административного здания, в нем находится медпункт, через плотные звукоизолирующие стеклопакеты проник дикий, полный первобытного ужаса вой…

Событие одиннадцатое

На улице утробно и протяжно завыл сорвавшийся с ближайших гор ветер, будто стая волков в унисон затянула унылую ораторию.

– А? слышал? – Середа и Марк, хитро прищурясь, уставились друг на друга, – что творится, не понимаю, – зло выдохнул он, продолжая пронизывать Марка своим непонятным взглядом.

Марк изобразил недоумение.

– Чёрт знает, что, – говорит он с оглядкой, шутки с такими перцами, как Середа, как правило кончаются там же, где и начались и трактуются исключительно в их пользу, поэтому приходится тщательно подбирать слова, как выпавшие из лукошка подберёзовики. Если Середа и хотел чем-то удивить в очередной раз, некими кунштюками из опыта предыдущей работы в органах, то последующее развитие ситуации привнесло некую свежесть в беседу, неофициальную и довольно неясную, потому что в самый неблагополучный или благополучный час в кабинет влетел запыхавшийся и взъерошенный Степан Ли, шеф-повар столовой. От отца китайца ему достался разрез глаз. Всё остальное от матери-хохлушки из Полтавы: комплекция богатырская, синий цвет сетчатки, русый волос, светлая кожа и так, по мелочи, чтобы затруднительно было проводить тщательную идентификацию национальной принадлежности неискушённому в этом деле человеку – метис и есть метис. Выпучив синие раскосые глаза, Стёпа заорал, коверкая русские слова на китайский манер, что случалось с ним в частые моменты волнения и крайнего возбуждения, при этом он сильно жестикулировал руками. Кисти рук, рукава и перед рабочей зимней куртки подозрительно алели и в кабинете остро запахло смертью, насильственной и жестокой:

– Слусай, Селеда, Скази, ты тута командила, да? (Середа не стал вступать в преждевременную дискуссию.) если ты, посему по твоя командилская земля всякая сволось бегает на сетылёх ногах и блосается на лудей с ласклытая пастя? (Середа и сейчас многозначительно промолчал, так как не видел причин волноваться из-за волнения Степана, пока не объяснённого.) Посему, скази, Селеда? Ты – команила, Стёпа снает, сто такое настоясяя командила и ты осень больсая командила всей охланы. Ты, Селеда, больсая голова, умная, скази, посему бесеная собака блосается на тихого и скломного китайца (На этих словах Середа усмехнулся.) Стёпу Ли, котолая блосала лакомые кусоськи эта неблагодалная собака? Посему…

Кулаком по столу внезапно шарахнул Середа и, побагровел лицом.

– Мол-лсать!.. Э-э-э… Молчать, тихий и скромный китаец!

Стёпа вознамерился возразить, но второй удар по столешнице мог привести к непредсказуемым и необратимым тектоническим камерным изменением.

– Закрой варежку!

– За сто, командила…

– Да, я командила… Тьфу, чёрт китайский!.. Я – начальник и руковожу охраной объекта и такие дебилы, как ты…

– Какая я дебила?!

– Обычный дебил, сеющий панику без повода, – покрасневшие глаза и крик, с гипотетическими брызгами слюны изо рта Середы должен был впечатлить незадачливого Стёпу, что нисколько не возымело на него никакого действия, Стёпа лишь втянул голову в плечи и русые волосы встопорщились коротким прозрачным ёжиком на крупной голове. – Вдох-выдох, Степан! Раз-два… Раз-два… Успокоился? Выкладывай по порядку… Без твоих этих… – раскрытой пятернёй Середа покрутил над головой, показывая визуально «твоих этих».

Не тем человеком был полукровка Степан Ли, чтобы под влиянием со стороны менять свою жизненную амплитуду и врождённую аксиому. Что ему грозный рык по сравнению с тихим весенним журчанием вышедшей из берегов Хуанхэ, от него не только наружу просится неделю назад выпитое, но и месяц тому съеденное. Но он послушно вдохнул, задержал воздух в груди, посчитал до десяти, затем медленно через сжатые зубы, со свистом, выпустил его. И Марк увидел по его хитрющим азиатским глазам, что повествование Стёпы будет жалостливое, чем он попытается вызвать сочувствие к своей многострадальной персоне в слушателях. Их прибавилось в коридоре. Услышав весть, среди кабинетных лентяев вести разносятся молекулы сплетен, клерки и клерчихи, молодые и в возрасте, столпились перед кабинетом Середы и жадно ловили каждое слово Степана ухом и раскрытым ртом, ожидая подробностей и сенсации.

– Засем клисись, командила, на скломная повала? – Степан покачал головой, следя за реакцией не Середы, а больше за поведением стоящих за пределами кабинета слушателей, основных потребителей жгучих, с перчиком, новостей, – Стёпа тихая, исполнителная селовека. Стёпа отлаботал смена и посла немного пеледохнуть в своя камолка в обсезития. Я оделася. Взяла савсема немнога писевая отхода, дуса и селса Стёпы сильно болит, когда видит бедная, голодная длуга селовека и селсе лазлывается на сясти её голодная всгляда. И тогда…

Стёпа замолчал, чутко ожидая каких-то эмоций со стороны слушателей.

– Выходит Стёпа на улиса селес двеля, видит одна собака окала беседки сидит.

– Голодная? – с подковыркой, которую чувствует Стёпа, интересуется Середа.

– Сытая зивотная бегает всюду, – поясняет Стёпа, – а эта сидита. Увидела меня. Вскосила. Хвоста болтаесся, молда ладостная. Подбезала ко мне, ластиса, голова тлётся о моя ноги. Ластаяла льда в селсе Стёпы. Высыпаю еда в миска. Собака на мня посмотлела. Потом залысяла. Потома как залысит!.. Покасала своя оскала субов, клыки блестят, селсть на загливке встала! Ка-ак плыгнет собака на Стёпу… Еле увелнулся Стёпа, если не плилодная сноловка, совсема Стёпа конса…

Снова пауза, Стёпа собирается с духом, чувствуется, остаётся заключительный аккорд его жуткого рассказа. Впечатлительные и чувствительные дамочки охали и закатывали глаза, быстро и взволнованно дышали. Полку конторских лентяев прибыло. Припозднившиеся смотрели поверх голов впередистоящих, становились на носки.

О, ловкий интриган и восхитительный жонглёр словами Стёпа Ли, сын отпочковавшегося побега народа, от скуки и от природного трудолюбия, воздвигшего великую кирпичную стену и не предавшей забвению память предков дочери потомков славного писателя, автора несравненного шедевра «Вечера на хуторе близь Диканьки», этот хитрец Стёпа Ли умел привлечь внимание к своей особе некоей выходкой, не призывая на помощь экстравагантность и прочие средства манипуляции людьми. Впечатлительные особы стали ещё громче охать, в унисон твердить о невозможности и чего-то несостоятельного кого-то там-то и сям-то. Разгорячённый вниманием, Степан незаметно перешёл на правильный русский, как-то в пылу азарта забыв про китайский акцент и коверканье слов.

– Что мне оставалось делать? – посмотрел он внезапно вокруг.

Толпа притихла. Что ответить тому, кто сам не знает ответа на свой вопрос?

– Что делать? Отдать себя на закуску обезумевшей твари, забывшей из чьих рук, кормилась, а? Стать, образно говоря, безвинной жертвой природного произвола, а? А! что – спрашиваю – делать?! (Раздаётся ухающий звук – Стёпа колотит сильным кулаком себя в мощную грудную клетку.) О-о-о, не на том решила природа испробовать свои хитрости. Как говорится, на каждую гайку есть свой ключ! И этот ключ есть у Стёпы Ли! Не знала природа, что на мне где сядешь, там и слезешь!

И снова в коридоре очередная волна оханий и учащённых дыханий. Появилось что-то новенькое в высказываниях – восхищение смелостью и отвагой Степана, прямо храброе сердце в исполнении одного знаменитого актёра. Хотя Марк видел, Середа не в восторге от растёкшегося океаном словоблудия Степана, тяжёлым взором Середа следил за его раскрасневшимся лицом. Восхищаться пока что нечем, одни слова без подтверждения. Ох, Стёпа, Стёпа, Стёпа Ли! Ох, недаром он смотрел, рассказывая о своих несчастьях, искоса на Середу, обращаясь к слушателям в коридоре, и краем глаза на Марка. Ведь никто из них, за исключением Марка и Середы, не заметил плавного перехода от китайского акцента на славный и могучий русский язык. И Стёпа понял это и пытался как-то исправить оплошность. И он нашёл не находимый выход: сильными пальцами схватился за оба конца куртки рванул в стороны – пуговицы полетели с первой космической скоростью по сторонам и, застыв с разбросанными руками, ещё больше выпучил глаза.

– Природа думала, как: вот она возьмёт Стёпу за причиндалы и Стёпе кирдык. Природа в лице морды бесноватого пса. А что я, а? Что – я – спрашивается? Я, как истинный борец за права животных и неутомимый воин со злом, спокойненько так в ускоренном режиме, мышцы напряжены, – ого! – перед решающей схваткой с незнакомой воинственной силой, вынимаю из рукавов, – вот так, – отточенные ножи и вспоминаю уроки кун-фу, преподанные папой. О, вам скажу, схватка началась с взаимного яростного нападения человека и собаки, она атаковала рьяно меня, и я не менее бесстрашно бросился в испепеляющий огонь сражения! Яростное!.. Жестокое!.. Безжалостное!.. – слова Степан сопровождал бросками рук и показными ударами ногами, в воздухе висел свист и грохот, воздух в кабинете и сам кабинет стал местом демонстрации недавнего сражения отважного Степана Ли со злом. – Пёс пытался рвать меня. Острые лезвия ножей кромсали плоть обезумевшего противника, сбривали шерсть, но пёс сдаваться не думал, шёл к своей цели. Усталость? Она в ту минуту находилась поблизости от меня! Бросок – отражение атаки! Я – выпад руки с ножом, пёс – отскакивает назад и принимает угрожающую стойку! В какой-то момент, как в замедленном кино, увидел, пёс открылся, как противник, для удара и я воспользовался этим. Крест-накрест перерезал ножами горло псу! Двумя руками сразу!

Слушающие увидели концовку, будто являлись свидетелями разборки между венцом творения природы и его природным помощником.

– Стёпа, понятно, ты – герой. Где пёс? – воспользовался паузой в рассказе Степана Середа, – где труп?

Стёпа развернулся туловищем к двери и указал рукой:

– Справа от двери. В мешке. Сходить?

Толпа перед дверью немедленно поредела, будто мёртвый пёс всё ещё являл собой угрозу.

– Тяжёлый, сука! – оставляя кровавый след на линолеуме, Степан втащил мешок в кабинет, развязал тесёмки на горловине и вывалил неподвижную тушу на пол. – Вот, полюбуйтесь!

Это был волк. Матёрый волчище. Даже мёртвый он представлял собой грозную силу. Степану невероятно повезло. Окажись на его месте кто-то другой, несдобровать бы ему.

– Волк! Волк! Волк! – в громкий шум и крики перерос тихий испуганный шепоток. Вскоре всё административное здание, каждый кабинетный работник знал о чудовищном сражении шеф-повара Степана с огромным волком.

В кабинете Середы повисла тишина. Марк, Середа, Степан – осознали глубину и тяжесть произошедшего.

В следующую минуту в кабинет ворвался зам Середы Гриша Метлин, за красный нос его прозвали за глаза алконавтом, и сбивчиво проговорил:

– Сергей Семёныч, срочно… Там, геологи… Проводили вскрытие склона сопки… Трактор отвалил пласт грунта… А там…

Утробный, мурашки по коже, и протяжный со свистом вой с улицы проник в здание и разлетелся по кабинетам. Содрогнулась земля. Пришёл в движение пол. Кое-кто в коридоре попадал. Марку и Середе удалось удержаться на ногах. Степан присел на раскоряку. Гриша спиной упёрся в стену.

По стенам поползли мелкие трещины и с потолка осыпалась мелкая известковая пыль…

Событие двенадцатое

Снег медленно кружился. Большие хлопья бело-серой коростой покрывали землю, сглаживая неровности ландшафта. Один за другим, будто испарились после пасов фокусника, исчезли ближние сопки и изрезанная, точно морщинами, огромная долина, лежащая большим полумесяцем повторяя изгибы реки и упираясь другой частью в подступившие близко сопки.

Всё здесь напоминало родину. С одним уточнением – место нынешнего пребывания небольшого десанта было случайно обнаружено Ми-Наем, прозорливцем пространства.

Ев-Сей набрал полную грудь морозного воздуха, задержал и, медленно, через сжатые губы уголками рта выпустил две струи сизого пара. Выпустил и улыбнулся. Вспомнил детство. Вспомнил детские забавы. Вспомнил витой кожаный ремешок отца. «Лучшее средство от необдуманных проказ!» слова отца легли тёплой волной на сердце. Волна нахлынула и отошла. Отошла и обнажила почти забытые воспоминания. Как же Ев-Сей их не любил, эти воспоминания! От них всегда непонятное беспокойство и слёзы в глазах.

Скрипя снегом подошёл Ви-Кул. Остановился. Снег размывал тусклый свет полной луны, обволакивающий окружающие предметы загадочными шарами, мягко блестевшими в свете личных фонарей мужчин. Поодаль почти такое же, размыто-фиолетовое свечение окружало исследовательские капсулы, соединённые друг с другом закруглёнными концами в большой круг.

«Как дома, правда, Ев-Сей?» – «Почти как дома, Ви-Кул, и это меня и радует и больше всего внушает подозрение». – «Почему? Разве не об этом, этом новом мире на протяжении многих поколений мечтали наши соотечественники? Шли годы. Труды разбивались о стену неудач. И вдруг внезапное обнаружение этого места. Наши прозорливцы пространства и умельники наконец смогли отремонтировать аппаратуру, хотя некоторые пессимистично заявляли, что мы обречены на медленное исчезновение, которая позволит нашему обществу найти новые земли для спокойного проживания. Это подарок судьбы». – «Подарки бывают разные. Ви-Кул, знаешь, что мне сегодня приснилось?» – «Я в твои сны заглядывать не умею, Ев-Сей». – «Мне снился дождь. Дождь нашей настоящей родины, покинутой нами много лет назад. Я слышал шум его быстрых струй. Я почувствовал лицом его приятную свежесть, хотя это и нереально. Но сон мне запомнился не этим». – «Чем, Ев-Сей? Моему сердцу тоже иногда тревожно. Особенно когда в мои сны врываются воспоминания покинутых нами лесов, гор, полей и рек». – «Мне приснился запах дождя. Первое воспоминание детства: пришла четвёртая весна моей жизни на нашей планете под её прекрасным небом. Я выбегаю под дождь, под серебристые струи. Запомнился не дождь, он сейчас идёт там, откуда мы пришли на разведку в этот мир. Дожди, думаю, всюду одинаковы, где есть вода: и тёплые, и ледяные и всякие другие. Запах дождя – он повсюду разный». – «Насучили, запах дождя зависит от находящихся в почве определённого вида бактерий. Состав почвы неоднороден на любой планете. Вспомни, сколько экспериментировали с посадкой саженцев деревьев и рассады овощных культур в последний раз? Казалось, успех, вот-вот, не за горами. И внезапно – сокрушительное разочарование! Всё катится к космическим спиралям». – «Это бесспорно – бактерии, процесс распада, восстановление и прочие механизмы действия, задуманные и реализованные природой. Для меня, Ви-Кул, всегда важен запах дождя родины. Я его не чувствую на нашем нынешнем месте обитания. Он есть, особенный и даже приятный, с тонкими нотками размолотого ореха и прелых листьев. Его тяжело обонять. Он размыт, растворён среди других, спрятан за другими ароматами, пахнет всем сразу и ничем одновременно. Ви-Кул, хочешь знать, почему я начал разговор о запахе дождя?» – «Если тебя, Ев-Сей, сильно беспокоит эта тема, расскажи». – «Хорошо. Сначала небольшое отступление. Знаешь, как здесь называют месяц, идущий следом за хладенем?» – «Да откуда! Откуда ты можешь знать, если наша аппаратура в нынешней флоре и фауне кроме животных не обнаружила. Никого из близко стоящих к разумным существам». – «Всё это правильно. Мы их ищем по нашим привычным алгоритмам, но они есть. Итак, этот месяц называют здешние жители светень, пора, когда морозы уходят и снега тают. За ним следует светлень и за ним – зазелень, когда зазеленеет трава, деревья покроются листвой, зелёный наряд наденут луга и поля». – «С тобою поделились по секрету твои вымышленные здешние обитатели? Ев-Сей, мне кажется, ты меня разыгрываешь». – «Сердцем почувствовал, сердцем. В какой-то миг оно подсказало мне, как надо настроиться на резонирующую волну со здешним миром, чтобы понять его. Получилось не сразу. Важен результат. Мы здесь не одни. Подробности не сейчас. Не всё понял пока что. Не во всём разобрался. Уловил начало объяснения, происходящего здесь. Вместе с обнадёживающими фактами узнал нечто тревожное. Что может повлиять на окончательное решение большинства переселиться сюда. Хотя я готов остаться здесь сейчас же!» – «Это что-то преследующее нас во всех мирах, что-то влияющее на процессы адаптации? Угрожает оно нам полным исчезновением?» – «Почему хочу остаться… Из-за запаха дождя, Ви-Кул. Он здесь такой же, как на нашей родине». – «Шутишь, Ев-Сей? Посмотри, здесь зима. Идёт снег. И ты ушёл от темы…»

Ев-Сей и Ви-Кул насторожились. Далеко-далеко, за дальними горами раздался в воздухе звенящий медью звук. Он нарастал и нарастал. Становился невыносимым. На пике звучания снежинки и покрытые снегом предметы вспыхнули ало-жёлтыми искрами…

Событие тринадцатое

Дёрганной походкой, будто его кто-то двигал за ниточки, Середа расхаживал перед центральным входом административного здания, не обращая внимания на глазевших на него из всех окон работников конторы, уставших раскладывать на компе пасьянсы и нашедших ещё одно непредвиденное скучной жизнью клерка развлечение в череде будничных дней, тянущихся долгое время вахтовой работы.

Время от времени Середа смотрел на мартовское, испещрённое каракулями облаков небо и чему-то ехидно улыбался, щуря глаза и почёсывая переносицу и на какое-то время, короткое, как всё, что имеет логическое начало и лишено непоследовательного конца, взор его смягчался. Минуты душевной слабости сменялись незаметным превращением его в себя прежнего, неумолимого неутомимого, без страха и упрёка рыцаря в плаще с кинжалом и снова начинал мельтешить, переставляя ноги то цепочкой, ставя ступню к ступне, то выписывая восьмёрки перед раскрытой дверью в здание.

Каждый свой шаг Середа сопровождал ударом кулака по ладони и при этом повторял: «Чтобы хрупкое растение не задушил сорняк, нужно их чаще пропалывать». Что означали его слова, некую запрограммированную молитву на успех или древнюю мантру так удачно переведённую с древнего забытого языка на современный манер для лёгкости восприятия и повторения. Середа сам не мог сказать, что это, но именно они, такие часто повторяемые слова вносили упорядоченность в сумятицу и неразбериху, которые могут отвлечь от настоящего дела и увести в сторону.

Кого благодарить, каких идолов-богов, что нервозно-уравновешенное состояние Середы не передалось окружающим? Марку его тревоги понятны. Конечно, кто будет визжать от радостного визга, когда на территории, находящейся под твоей охраной и твоим неусыпным оком произойдёт из ряда вон происходящее? Вот и он встряхнулся, получив неожиданное сообщение о том, что бог весть где, – чуть ли не на краю Ойкумены, в лесной непролазной чаще и в якутской глухомани, посреди тайги сделано сенсационное и едва ли не важное научное открытие: обнаружено древнее захоронение. Без подробностей. Как бы ни был взволновал вестник, всеми почитаемый Гриша-Алконавт, но и он не в силу недоразвитости ума или не в меру неразвитого воображения, больше сказанного сказать не мог. Знал Середа одно, до подробностей рукой подать: всего каких-то восемь или десять километров по лесной грунтовой дороге среди беспросветных таёжных зарослей, там, где нога сына Адама не ступала от сотворения мира и вряд ли бы ступила, не найди любознательный гомо сапиенс, далёкий потомок ветхозаветного пращура Адама, залежи драгметаллов и сопутствующих им ценных примесей. Конечно, Середа пытал Гришу-Алконавта дотошно, чуть ли не к репродуктивному гипнозу прибегнул. Гриша клялся-божился, налагая на себя крест и прочие религиозные наложения, которые могли помочь ему в его нелёгком деле, что выложил всё, ему известное и больше добавить нечего, разве что разузнать всё на месте.

Вахтовый автобус задерживался и как назло часы на руке Середы если не остановились по чьей-то коварной причуде, то точно шли с опозданием. Нехотя, с натугой, передвигались стрелки часовым механизмом. Завгару Середа объяснил срочность и важность поездки и тот заверил, поклявшись мамой, автобус прибудет немедленно. И вот это немедленно тянулось битых полчаса по среднетаёжному времени и грозило не сказочно затянуться. Охранники, три мужика в камуфляже, тянули по третьей сигарете в курилке и, почувствовав на себе взгляды начальника, резко выдыхали дым, опускали руки с сигаретами и вопросительно смотрели в его сторону.

Что Марк? Он напросился с Середой, согласился с выдвинутым условием, что совать нос куда не следует не будет и обязуется прилежно исполнять роль статиста-наблюдателя, чтобы в конце оперативных мероприятий, – сленг Середы, – распишется под протоколом осмотра места обнаружения находки. Следом и Стёпа Ли подскочил к Середе и начал умолять взять его тоже, он тоже может каллиграфически завизировать любой документ и лезть поперёк батьки в пекло не будет. Хитромудрый Середа, не мудрствуя лукаво, нашёл Марку со Степаном применение: вручил каждому видеокамеру и, пригрозив больше для порядка пальцем, приказал фиксировать всё происходящее на месте и при этом в шутейной форме поинтересовался, смогут ли добровольные помощники отличить кнопку «пуск» от красной кнопки «стоп». Заржал своей шутке и повторил: «Каждый предмет, мелкий и крупный, каждое слово, сказанное и мной тоже, должно отобразиться на видео-носителе неукоснительно!»

Наталья и Руслан курили вместе с охранниками. Иногда взгляды Марка и девушки пересекались, и он читал в них, мол, Марк, оно тебе надо, вот этот весь геморрой? Как бы потом ненароком и так далее.

Завидев пылящий по дороге автобус, Середа преобразился. Стал прежним грозным начальником охраны. Отчитал по всей строгости водителя за опоздание, за проявленную нерасторопность, за халатное выполнение должностных обязанностей. Водитель, из новичков, не знал Середу в лицо, но знал об его существовании, попытался обрубить концы, мол, кто он такой, чтобы ему указывать, у него, дескать свой командир и он, водитель выполняет его приказания и точка.

Тогда Середа, состроив ещё более строгое лицо, каменным взором уставился на жертву разноса, приблизил рот к его уху и что-то медленно шепнул. Судя по посеревшему лицу водителя, услышанное поубавило оптимизма. И прибавило прыти. Как же нёсся автобус по ухабам-рытвинам, ныряя то правой стороной, то левой в ямы, то влетая в огромные лужи от растаявшего снега, поднимая серый веер брызг из воды и грязи, как загнанно и протяжно выл мотор, выкладываясь из последних моторных сил! Как запуганно и тягуче скрипел-визжал салон автобуса всеми гайками-болтами-заклёпками и сварочными швами! Как водитель гнал автобус! Наверное, он никогда не будет рассекать по таёжным дорогам с такой бесшабашной лихостью, потому что если что и останется от него в конце пути, то одни, образно говоря, рожки да ножки. О, как мотало пассажиров, пассажиров! Клацая зубами, держались руками за что можно и нельзя! Упирались ногами там, где только могли! Головы от каждой невыразимо дикой встряски, казалось каждому, оторвутся с плеч и полетят кататься по полу салона с мученическим выражением на застывших лицах.

Наконец, устало дыша и остывая мотором, автобус остановился возле бревенчатого вагончика геологов. Первым выскочил Середа и крикнул выбежавшим геологам и помощникам, куда идти и первым, перепрыгивая через поваленные деревья поскакал, высоко задирая ноги, аки дромадер, или, точнее, лось в указанном направлении.

Событие четырнадцатое

Внезапно потемнело небо. Наступила удручающая тишина. Всё, что издавало звуки – умолкло. Неожиданно, будто со всех направлений сразу, налетел сильный ветер, насыщенный колючим снегом вперемешку с дождём. Высыпавшие из автобуса пассажиры попрятали лица в воротники из искусственного меха рабочих курток. Больно и, если бы ветер был одушевлённым лицом, расчётливо ударил по глазам, стараясь ослепить. Послышались громкие едкие матерки и крутые солёные высказывания. Напор ветра не давал ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни удержаться на ногах. Каждого работника он старался свалить с ног, будто опытный борец подсечкой противника, или прижать к стенке автобуса. Кто-то крикнул водителю, чтобы он открыл двери. Ветер разорвал в клочья слова, снежно-дождливое покрывало намертво сковало звук и отпускать не торопилось. Не успел водитель открыть дверь, не успел первый пассажир втиснуться в салон вместе со спешащими другими, толчея дело знатное, внезапно, как началась, так и окончилась буря. Очистившееся от туч небо засияло ослепляющей лазурью небосвода. Засветило приветливо солнышко. Из глубины тополиной рощицы, по плану подлежащей идти под нож трактора, раздалось греющее душу приятное и нежное пение птиц.

– Чего зависли как компьютеры в полёте, вперёд за товарищем Середой! – Стёпа Ли решил окончательно утвердиться и отличиться перед Середой. Мало того, он заснял на видео налетевший ураган, и сейчас продолжил съёмку своего героического поступка – принуждения к выполнению приказов начальника безопасности. Марк похлопал Стёпу по плечу одной рукой, в другой работала камера: – Молодец, Стёпа! Прогнулся! Прогиб засчитан. Скажу по секрету, Середа подыскивает надёжного человека с хорошей репутацией.

– Зачем? – спрашивая, Стёпа умудрялся водить камерой, плавно описывая круги и захватывая в объектив больше местности. – Кто сказал, откуда знаешь?

– Позарез ему нужен верный человек, – доверительный тон заставляет Стёпу прислушаться и снимать на видео наш разговор и окружающий экстерьер, – заместитель его скоро едет на межвахту, а сменщик заболел.

Между тем Степан заметил красный огонёк на моей камере и закричал:

– Э, Марк, зачем снимаешь?

– Не зачем, а для кого: забыл приказ Середы, фиксировать каждое движение, каждую мелочь, каждое сказанное слово? А твоё поведение ему понравится. Понравится, хоть режь, он любит инициативных работников. А ты разве не такой? Такой! Смотри как быстренько всех сгруппировал и направил по нужному направлению. Чё застыл, Стёпа? Закрыл рот и за мной. Догоняем ретивых кобыл и кобылят.

Догоняя Марка, Стёпа бросил ему в спину:

– Не кобылят, жеребят.

Впечатлённый ласковой встречей, организованной духами тайги и хозяином сопки, я не расслышал, что дальше хотел сказать Степан и просто не хотел.

Событие пятнадцатое

О том, что в районе сенсационной находки геологами случилось нечто неординарное, говорил жуткий гам, слышимый за десятки метров от места: взмывали в воздух птицы, их бестолковый и испуганный грай не внушал оптимизма, слышались неясно человеческие голоса, размытые расстоянием. Не верь ушам своим, а верь глазам. Чтобы проверить народную аксиому, пассажиры первыми выбрались из автобуса и замыкали стройное шествие Марк и Стёпа, держа наготове видеокамеры.

Не успели прошагать и полукабельтова, как любил поговаривать мичман Поступака, идущие застопорились и разом опешили. Сооружение, увиденное на месте обнаружения находки, походило на огромную заготовку для костра, выложенную из брёвен. Вырванные и поваленные, также переломленные ураганным ветром пополам в стволе сосны, тополя, берёзы и осины были аккуратно сложены большим шатром. «Жертвенный костёр!» – с не скрытым восхищением и нескрываемым страхом послышалось от остановившихся в немом удивлении пассажиров автобуса. Нечто ужасное в этой дьявольской инсталляции увиделось Марку, в этой первобытной необузданности ветра и дикой фантазии природы, нечто, от чего внутри неприятно шевельнулся ледяной ком страха.

Недолго поглазев на произведение природы, приехавшие помогать геологам, позабыв о прошедшем дожде с снегом, ломанулись вперёд. Размытая почва превратилась в огромную лужу, сравнимую с маленьким болотом. Потеряв надёжную опору ног, каждый из них испытал на себе приятное ощущение земного притяжения, оскальзываясь, все попадали на спину. Участь сия не минула Марка, верный долгу, он вытянул вверх руку с камерой и фиксировал барахтающиеся в грязи фигуры. Краем глаза, усмехнувшись незлобно, увидел чертыхнувшегося в грязь Стёпу, огласившего список всех ругательств, известных не только ему, но и всему прогрессивному человечеству, не чурающемуся крепких солёных слов для красочной передачи посетивших внезапно чувств и эмоций. Стёпа, следуя приказу Середы снимать всё, водил вокруг камерой, снимая на неё каждую минуту происходящего.

Отчасти повезло водителю автобуса. Он поотстал по причине осмотра колёс, привычка пинать резину сидит в душе каждого, кто однажды сел за руль и проникся бесконечными расстояниями дорог и направлений. Он особо не спешил, как все водилы рассуждая здраво, его дело маленькое – знай, крути себе баранку и не вмешивайся ни во что, пока не поинтересуются твоим мнением. Следуя за успевшей отдалиться группой и летая в облаках, он не вовремя успел увидеть плачевное углублённое изучение глубины колеи теми, кто только что бодро шагал по грязи. Садясь на шпагат, водила всё же успел схватиться рукой за растущую рядом сосенку. Бедное деревце согнулось практически дугой. Криком изысканного водительского мастерства по части остроумной брани, водила оповестил о постигшей его беде и, хватаясь и перебирая руками по стволу сосенки, выбрался на обочину и схватился двумя руками за пах, мотая из стороны в сторону голову и строя бог весть кому гримасы боли.

Как ни крути, упавшим в лужу повезло больше, чем тем, кто оказался под заваленными деревьями. Толщина самого толстого ствола была с кулак или бицепс взрослого мужчины, не увлекающегося бодибилдингом, повредить особо они не могли, если повезло попасть под них, но судя по игривому состоянию геологов, выбравшихся самостоятельно из-под завала и по заметному виду ошарашенных лиц и ошалевших взглядов, они восприняли сие приключение как небольшой изгиб изменчивой фортуны. Вертя головами, они не замечали прибывшую группу любителей весенних грязевых процедур и о чём-то говорили меж собой, яростно жестикулируя.

Поднятый крик заставил-таки их переключить своё внимание. Геологи и помощники подбежали к барахтающимся в луже, полностью вернувшись в суровую реальность из нарисованной воображением действительности и совместной группой приблизились к завалу у подножия сопки. После короткого обмена и первых затяжек, уцелевших после падения в лужу сигарет, старший группы геологов Ратнищев спросил, двинув бровями сосредоточенно: – Середа? Была в его интонации тревога сравнимая с надеждой. «Кто видел Середу?» И наивысшее проявление тревоги, крик на срыве аорты: «Чё молчим? В рот набрали? Где Середа?» Ратнищев первым схватился за ближайшую в завале тоненькую берёзку и рванул изо всех сил на себя. Руки не выдержали рывка, берёзка изогнулась гибким телом и Ратнищев упал на спину и тотчас вскочил. Посмотрел на сложенную ветром конструкцию, которая даже не двинулась и взглядом, полным ярости, приказал всем приняться за освобождение из-под завала Середы и находки. Покрикивая для азарта и куражу, все принялись за работу. Марк и Стёпа с разных ракурсов производили съёмку для видеоотчёта.

Работа закипела. По двое-трое, ухватившись за верхние, свободные деревца, с криками «раз-два-взяли!» работники растаскивали завал. Деревья сопротивлялись. Кое-кто из работников ощущал прямое противодействие его усилиям, будто некто сильной и мёртвой хваткой держал стволы. С горем пополам, завал начал уменьшаться в размерах. Вскоре из глубины послышался знакомый голос Середы. Он интересовался, ему самому поднапрячься и вырваться без посторонней помощи из древесного плена или кому-то надо приложить больше стараний в работе. Поднапряглись все. Невообразимым, трудно-представимым способом ветер, лежавшие непосредственно на сопке деревья не только повалил, согнул, скрестил, он с мастерством плетельщика перевил и сплёл ветви с ветвями и стволами так, что получилась вполне себе значительная конструкция, замысловатая, не лишённая творческой задумки. Это если бы ветер обладал инженерными способностями и творческой широтой.

Повозившись с перевитыми и переплетёнными узлами, видя собственную человеческую неспособность и бессилие перед коварным гением природы, кто-то не менее одарённый, чем природа, но с небольшим тормозом в голове сообразил, что без бензопилы «Дружба» тут делать нечего.

– Эй, там, черти рукастые! Осторожнее мне, – кричал натужно Среда из-под поредевшего завала, – не переусердствуйте и меня вместе с деревьями не пустите под пилу!

Четыре бензопилы дружно и жадно, с хищным азартом голодных плотоядных зверей вгрызались в сырую древесину, урча на всю тайгу победным рёвом. В сторону летели опилки, измельчённые сучья. В воздухе непередаваемо запахло свежей древесиной. И даже при помощи пил, туго шла работа по освобождению Середы. Деревья словно сопротивлялись упорству человека и нарастающему напору бензопил. Каждое распиленное дерево с протяжным скрипом, брызгая соком, как пролитой кровью, сдавалось человеку и воспринималось им как победа над стихией.

Кряхтели лесорубы, ожесточённо и напряжённо всматриваясь в работающие цепи, искажались лица от напряжения, обострялись скулы и ходили желваки, щурились глаза. Пот лил по лицам. Тряслись руки, держащие бензопилы. Вибрация передавалась телу. Сотрясались под острыми зубьями стволы. Алюминиевые шины пил сопротивлялись противодействующей их силе природной, настойчивой и неуступной. Соревнуясь с природным противостоянием, алюминиевые шины гнулись. Одна лопнула вдоль и цепь, сверкнув напоследок отполированными зубьями на солнце, улетела далеко в тайгу со свистом. На другой пиле шина лопнула поперёк, ровно, будто разрезали ножом батон колбасы. Лопнула вместе с цепью и фрагмент цепи и шины тоже скрылись в неизвестном направлении без прощального привета и нашли место где-то в тайге.

Чертыхаясь, на коленках выполз Середа через проделанный проход. Сучья и ветви острыми концами излохматили его пижонскую кожаную куртку. «Новая Зеландия, – хвастался он, когда интересовались производством куртки, – не хухры-мухры!» К нему подбежал невесть откуда взявшийся доктор Габышев. Помог Середе подняться. Справился о самочувствии. И начал профессионально проводить осмотр. Снисходительно и чуть высокомерно Середа наблюдал за манипуляциями доктора, за пальпированием и осторожным постукиванием кулаком по своей ладони, приложенной к груди Середы или к спине.

– Ответь, лепила, как ты здесь очутился, – неприязнь и нелюбовь к Габышеву из-за его работы на «зоне» плохо скрывалась Середой, и он всегда искал повод как-нибудь напомнить ему о прежнем месте работы, – тебя с нами в автобусе не было.

Спокойно, с достоинством, Габышев ответил, щуря и без того узкие карие азиатские глаза:

– Относитесь хотя бы с уважением к моей профессии, если вам я придирчиво неприятен. Это, во-первых. Во-вторых, я же не называю вас жандармом. И, наконец, запомните, меня зовут Осип Джулустанович. Свои плоские псевдо-профессиональные шутки оставьте для людей вашего круга. Они будут им ближе и понятней.

Середа криво усмехнулся.

– Уделал, док, как пить дать, уделал. Извини, признаю неправоту. Как, док, жить-то я буду? После всего вот этого? Есть шанс пожить немного?

– Будешь, – буднично, не повышая голос и не меняя интонации сказал Габышев, – будешь жить. Дураки всегда долго живут. Ни пулей из дерьма их не свалить. Не забить насмерть лопаткой из картона.

Атмосфера накалялась и грозила взорваться и когда это произойдёт, зависело от участников конфликта и их желания пойти на компромисс. Выход нашли Марк и Стёпа. В унисон они крикнули, обращаясь ко всем:

– Ахтунг! Ахтунг! Минуточку внимания! Групповое фотосвидетельство на память потомкам! Не торопитесь, друзья, займите место на фоне находки! Важный исторический момент для каждого из нас и нашей необозримой Родины!

Будто ушат кислородного коктейля опрокинулся на горячие головы спорщиков. Середа и Габышев по чьему-то усмотрению стали рядом посередине группы работников, разместившихся в два ряда, кое-кто уселся-улегся впереди.

После съёмки рабочие в ударном темпе расчистили от оставшихся деревьев часть купола находки, которую отвалом случайно освободил тракторист. Фрагмент загадочно манил к себе своей невероятной магией. Исходила она волнами, притягивала к себе. Невозможно было устоять на месте. Первыми подошли к свободной от земли части купола Марк и Стёпа. Секунд тридцать снимали купол с разных сторон. Затем присоединились Середа, Ратнищев.

– Как думаете, стекло? – поинтересовался Ратнищев у Середы, погладив ладонью поверхность, констатировал: – Холодная.

– Думать можно всё, что угодно. Наша промышленность давно выпускает прозрачный, почти как стекло, пластик.

– Плексиглас – органическое стекло, например, – вставил слово Степан. На него хмуро посмотрел Середа: – Я вам что приказал делать?

– А я и делаю – фиксирую и снимаю, – быстро нашёлся Степан с ответом, – как вы приказали: каждую мелочь, мельчайшую деталь, что пригодится для чего, известно только вам.

Ратнищев осторожно сапогом попробовал землю у основания фрагмента купола. Обвалилось ещё немного земли с самого верха.

– Думаю, сопка – это и есть полностью целый объект, – задумчиво сказал Ратнищев и предложил: – Надо обойти по окружности сопки, узнать размеры, прокопать в теле сопки неглубокие шурфы.

– Исследовать – дело правильное. Сначала сообщу в Якутск о находке куда следует. Прибудут академики-профессоры-студенты и будут заниматься раскопками под непосредственным кураторством представителей органов власти. Они разберутся со всем и с дымкой внутри. Знать бы, для какой она цели.

Солнечный луч отразился от лобового стекла трактора, стоявшего немного в стороне, и ударил в освобождённую часть купола. Сизо-серая дымка внутри купола пришла в движение. Появились более светлые, почти белые и прозрачно-синие полосы. Они наслаивались друг на друга и закручивались в спирали…

Событие шестнадцатое

Оглушительный трезвон вывел Ев-Сея из дрёмы. Было ли это кратковременное забытьё или сон, Ев-Сей не разобрался, как не понимал идущий откуда-то, из скрытых глубин подсознания трезвон, который воздействовал двояко: было вместе с тем и радостно, как бывало в детстве, и тревожно, ощущение опасности скрытой присутствовало на новом месте постоянно. Поборов в себе расслабленность, Ев-Сей сделал несколько физических упражнений. Почувствовал прилив сил. Обрёл ясность. Медленно втянул носом озонированный воздух в грудь, задержал дыхание, считая пульс, и выпустил воздух резко ртом: «Х-ха!» Резкий звук прозвучал в комнате непривычно громко; до этого Ев-Сей старался следовать рекомендациям и освобождать воздух из груди небольшими порциями с остановками.

Самое необыкновенное, Ев-Сей ощутил сразу – трезвон прекратился. Искусственное освещение мягко обволакивало и мешало думать. Привычным движением Ев-сей подошёл к панели управления микроклиматом в помещении и нажал клавишу с символом, напоминающим отдалённо квадрат, перечёркнутый двумя линиями. Бесшумно разъехались бронированные створки. В комнату хлынул солнечный свет, яркий, немного слепящий, светофильтры пока рекомендовалось не убирать полностью, активность небесного светила превосходила немного привычное освещение прежнего мира. Наблюдая за потоками света, Ев-Сей с удивлением заметил мелкие пылинки, золотясь, они плавали по всем направлениям и напоминали детскую игрушку, популярную одно время среди подрастающих детишек. И любимую им самим когда-то очень давно.

Стены в жилых и исследовательских модулях имели двойное значение. Они выполняли функции защиты от неблагоприятного воздействия внешней среды и служили средством освещения помещений. Панорамное видение окружающего внешнего мира позволяло во многом приближать или отодвигать процесс исследования. Стены изготовлены из композитного материала. Его создали, точнее, восстановили по чертежам, считавшимися утерянными. Ев-Сей прикоснулся пальцами к стеклу. Послышался тихий шум. Комната понемногу наполнилась свежим морозным воздухом снаружи. Не глядя на хронометр, Ев-Сей постарался определить, какой час. Ему всегда удавалось легко адаптироваться к новым условиям. Но здесь почему-то всё пошло не так, как хотелось. Вечерняя дрёма заставала посреди дня. Вечером накатывала волна неопределённой бодрости; хотелось активности и желание выполнить что-то срочно и быстро просто одолевало. Но здесь… Ев-Сей задумался. Да, здесь, в новом мире, всё пошло наоборот. Наоборот, вопреки устоявшимся традициям. Ему так и не удалось за несколько дней пребывания войти в ритм работы. Мешало нечто определённое. Он долго думал, сопоставлял, прикидывал в уме разное и, в итоге, пришёл, как думал, к верному решению – время в новом мире текло немного быстрее, нежели там, откуда они прибыли с исследовательской миссией. Казалось бы, что могут значить три четверти разницы, но… Вывод напрашивался сам собой. Организм сбоил. Давал знать. Сопротивлялся. Просто кричал, что ему мешает то и то. Ев-Сей улыбнулся. Обойдётся. Не на такие жертвы шли наши предки. Нам тоже не стоит пасовать перед лицом опасностей. Время… Что ж, были места, где оно тянулось медленно и годы жизни растягивались на целые столетия…

Ев-Сей снова покрутил телом, руками, разогнал кровь. Почувствовал прилив сил. Подошёл к стене и на блоке управления питанием нажал клавишу, маленькая отполированная ямка говорила о довольно частом применении. Приветственно вспыхнул контур блока синим свечением. Послышалась музыка далёкой родины, шум природы, птичьи голоса. Появилась неглубокая овальная ниша. В ней стоял высокий стакан с прозрачным шипучим напитком. Жидкость с ароматом сосновой молодой хвои и зелёных шишек освежила и взбодрила. Подумал и посмаковав вкус, Ев-Сей снова подошёл к прозрачной панорамной стене и заставил себя по-другому, не взглядом вновь прибывшего исследователя и постороннего, которого приводит в восторг каждая мельчайшая деталь ландшафта, а жителем, аборигеном этого места. С первой попытки удаются блины комом почему-то всплыла в голове фраза, прежде ему незнакомая и он ей улыбнулся. Он не знал, что собой представляет блин, но ком увидел ясно и внезапно белое, пушистое и воздушное осыпалось снаружи на стену. Включился автомат очистки. Снег, подумал Ев-Сей, откуда? Их лагерь посреди долины исключал любую возможность случайных происшествий. Он перевёл взгляд вверх и увидел огромную серую тучу. Из неё сыпались заряды снега и покрывали землю белым полотном. Вот она ушла, гонимая ветром и снова засияло солнце. Усилием воли Ев-Сей приблизил панораму. Уже по-другому посмотрел на уличный пейзаж. Иной смотрелась невдалеке растущая рощица деревьев с высокими стройными белыми стволами и длинными, точно щупальца, ветвями. Между деревьев гармонично, не портя восприятие красоты, смотрелся слежавшийся старый снег, кое-где потемневший и осевший небольшими лунками. Ветви деревьев постоянно качались. Проходивший через них солнечный свет создавал иллюзию движения теней и самого места рощи, она будто двигалась в бесконечном беспокойстве оставаясь на месте. Белый, не тронутый теплом снег, сахарно искрился, крупинка к крупинке, притягивал взгляд гипнотическим мерцанием. И как воспоминание о чём-то давно знакомом вдруг отчётливо прозвучало в голове певучим женским мягким голосом: «Одевайся теплее, сынок! В марте сзади и спереди зима, как бы не застудился». И послышался мальчиковый, ломающий голос: «Знаю, мам! А бабушка говорит: март то плачет, то смеётся».

Ев-Сей потряс головой. Надо сходить к лекарю. Пусть пошурует у себя в книгах. Чтобы это могло быть. Внезапная тяга взять прямо вот сейчас одеться и пройтись в рощицу, подышать воздухом, обнять деревце, прикоснуться лбом к стволу охватила его и Ев-Сей одержимо начал одеваться. Пока примеривался, думал о вчерашнем дне. Вчера совершали на крылолёте полёт над местностью, облетели полностью всю долину, больше похожую на котловину после крупного природного катаклизма. Растительность сразу бросилась в глаза. Сверху обзор усилил впечатление колоссальности природы. Островки деревьев разбросаны по котловине. Толщина стволов приводила в восторг. Сели поблизости одной рощи, подошли к одному дереву с длинными иглами хвои и попытались втроём обнять. Не получилось. Натуралист Кор-Ней даже прослезился. Не верю, говорит, не верю, что такое существует. Да здесь для меня целый нетронутый край флоры и фауны. Кор-Ней бегал от дерева к дереву, гладил шершавую коричневато-золотистую кору, смотрел, задравши голову в небо и восклицал, до чего же красиво всё вокруг. Его впечатлили деревья. Ев-Сей с непонятной тоской смотрел на горы, вершины белели снегом и таили кажется в себе какую-то неразгаданную загадку.

Прохаживаясь по рощице. Гладя голой ладонью стволы, Ев-Сей сопереживал собственному счастью. И как вчера Кор-Нею, хотелось заплакать. Пока никто не видит и не заметит за ним этой слабости. Снег в горячей ладони медленно таял. С руки вниз стекали капли мутноватой воды. В снегу оставались следы. «Пока полностью не расстаял снег, – с незнакомым ранее чувством грусти подумал Ев-Сей, – вечером надо направить на рощу сконцентрированный луч прожектора, провести иллюминационный эксперимент с автоматически сменяющимися цветовыми фильтрами. Зрелище, предвкушаю сейчас, будет впечатлительным. Переливчатой гаммой цветов и красок, оттенками и полутонами заиграет снег и деревья, отражая падающие лучи света. Надо торопиться. Пока солнце не растопило снег».

Событие семнадцатое

По чьему-то меткому выражению Середа бегал, как в хобот ужаленный, от одного к другому и раздавал ценные указания. Орал, срываясь на сип, указывал, как нужно правильно делать. Слова поддерживал демонстрацией: брался за лопату, начинал бросать грунт, но черенок в его ладонях вертелся выловленным карасём, и лопата норовила вырваться из неумелых рук.

Хаотично перемещаясь с места на место, он не помогал делу, лишь вносил сумятицу. Бестолковость в поступках и непоследовательность в действиях передалась невидимыми путями от Середы рабочим. Если до определённого момента работа спорилась и дело шло бойко, металл лопат со звоном вгрызался в не полностью отошедшую от зимних морозов землю, то в некий загадочный час лопаты взбунтовались и начали пляску в грубых, мозолистых руках, знавших не понаслышке тяжёлый труд землекопа.

В самих рабочих, во взрослых опытных мужчин, не в романтично-мечтательных юношей, в чьих головах сквозит от разных мыслей и штормит от радужных идей, будто вселился некто, и они, подчиняясь его дурацким указаниям, то брались за одно, то стремительно переключались на другое. На кого не подействовало разрушительной мощью дезорганизационной силы Середы, были Марк и Степан. Мученики таёжного морально-этнического художественного авангарда заслуживали если не Каннской пальмовой ветви, то хотя бы якутского соснового сучка за свою работу. С терпением, с прилежанием, с холодным сердцем и острым непредвзятым взглядом каждый из них, проявляя высокие морально-волевые качества, фиксировал всё подряд. На самодеятельно-режиссёрское счастье эпоха цифровой техники с картами памяти с фантастически огромными объёмами памяти позволяет снимать без ограничений и остановки, не смотря на хронометраж. Увы, эта роскошь была непозволительна для обычной плёночной камеры и потому режиссёры доцифровой эры вынуждены и вынужденно кричали в рупор «Стоп! Снято!», а ведь как им хотелось запечатлеть то, от чего сводило скулы и наполнялся влагой мочевой пузырь.

На месте съёмок упорядоченно шло всё своим чередом. Середа исходил криком, умильно-паралитическим и вдохновенным. Он взрывался негодованием, завидев направленный на него зрачок камеры. Тотчас менялся в лице и ревел: «Меня… Меня не снимать… …ать! …ать! Их снимать! …ать! …ать! Купол и рабочих!»

Нервотрёпка и прочие элементы, сопутствующие ненужным телодвижениям, испарились. Этому способствовала погода: солнце светило ярко, мягко грело. Рабочие вошли в привычный трудовой транс. Послышался юморной говорок, смешки и подначки. Середа, на удивление, успокоился. Азарт трудоголика сменился пылом созерцательности. С непосредственной медлительностью он перемещался с одного места на другое без комментариев до определённого времени. В процессе освобождения объекта от наносного природного мусора подтвердилось предположение Ратнищева, что сопка таковой не является, как обманчиво первоначально думали геологи. Найденный объект был рукотворной сопкой. Оценив приблизительно окружность сопки, Ратнищев сообщил Середе, обрисовав в паре слов громадный эллипс, что за рабочий световой день управиться с освобождением неопознанного объекта от нанесённого грунта исключительно своими силами задача невыполнимая. Нужна спецтехника. Она находится в двух городах – Москве и Новосибирске.

– В Якутске? – спросил Середа с надеждой, а вдруг.

– Исключено, – отрезал Ратнищев. – И ещё, как вы говорили, крайне нужна группа учёных. Кстати, Сергей Семёнович, вы грозились сообщить о находке в Якутск.

– Почему грозился? Сейчас же позвоню. При вас. Вот, набираю номер, – спутниковый телефон в руках Середы молчал. Не высветился привычным синим цветом экран. Даже не издал привычного писка при нажатии на кнопки. – Что за чёрт! – не сдержался Середа, – утром работал, чёрт возьми! А… – Середа перевёл взгляд с телефона на Ратнищева, – тут никакой аномалии не наблюдалось ранее? До обнаружения этого объекта?

Ратнищев развёл руками.

– Ничего сверхъестественного не наблюдалось. Связь была всегда. Бесперебойно. Вот, полюбуйтесь, – он вынул из кармана куртки рацию, но и она молчала. – Молчит, – в голосе Ратнищева сквозило удивление. Он потряс рацию и понажимал на кнопки.

– Будто в рот воды набрала! – заржал довольно Стёпа и поймав суровый взгляд Середы, осёкся.

Привлечённые разговором, вокруг Середы и Ратнищева собрались рабочие. Телефоны в их руках молчали. И не включались.

– Не работает, – кто-то произнёс обиженно.

– Мой тоже, – констатировал ещё один.

– Точно, аномалия, – скрипящим голосом проговорил приземистый мужичок, тыча пальцем в экран смартфона.

– Молчит как рыба об лёд, – рассмеялся стоявший рядом с Марком высокий тощий мужчина.

Гул негодования было появившийся среди рабочих прекратил Середа вопросом к Марку:

– Камера работает?

– В порядке, – ответил он ему.

– Степан?

Стёпа показал кулак с выдвинутым большим пальцем.

– В полном ажуре, командир! Пашет, как родненькая.

Середа повернулся к рабочим.

– Убедились? Видеокамеры работают. С телефонами тоже разберёмся.

Отойдя от столпившихся на добрый десяток-полтора шагов, Середа вскинулся – спутниковый телефон заработал. Засветился экран. Высветилась лесенка зарядки. Появился значок громкости. Середа, задумчиво глядя на телефон, сделал шаг в сторону находки и телефон заглох.

– Ратнищев, сюда!

Подбежал старший геолог и посмотрел на Середу. Тот ему показал телефон – смотри, мол, работает. Делает пару шагов к находке – отключается. Лоб Ратнищева собрался в складки.

– Это… что же получается, Сергей Семёнович, объект глушит сигналы? Так, что ли?

Середа согласно кивнул, и они вдвоём разом повернулись к находке, уже иначе глядя на этот загадочный объект неизвестного происхождения. Стеклянный купол не отражал солнечный свет. Завихрения и прочие явления пропали. Не было бликов. Материал полностью поглощал свет.

– Слушай сюда, Ратнищев. Постарайся в двух словах…

– Двух – недостаточно.

Середа проигнорировал слова Ратнищева.

– … объяснить, что вы здесь нарыли.

– Хотелось бы мне самому знать, – Ратнищев выдержал тяжёлый взгляд Середы, которым тот его сверлил.

– Придётся разбираться самим, пока не прибыла исследовательская группа из учёных и тех, кто в этом наиболее всего заинтересован. – Середа ещё дальше отошёл от невидимой границы поражающего действия находки, глядя на экран телефона. – Но – сначала звонок, куда следует.

Как известно исстари, дуракам закон не писан. Нашёлся среди рабочих оригинал, решивший самостоятельно узнать, из какого материала создан объект. Подошёл и ударил ногой в кирзовом сапоге по нижней кромке. Его парализовало, он упал бездыханно на землю. Изнутри объекта раздался сильный звон, будто разом зазвонили все колокола в церквях по всей планете. Померкло небо. Вдалеке послышался дикий вой…

Событие восемнадцатое

Случилось то, о чём Ев-Сей старался не думать. Предупреждение прозорливца Ми-Ная начало сбываться. Вчера, во время вечернего сеанса связи пропал звук. Затем он восстановился, по исчезло изображение на мониторе. Следом начались краткие перебои в силовом поле межпространственного перехода. Никто из команды, присутствовавших на тот момент в главном зале, не запаниковал.

Ев-Сей выдержал устремлённые на него внимательные взгляды и лишь наклонил голову в знак благодарности. Вспомнилась ему беседа за несколько дней до отправления. Он и Ми-Най сидели в рабочем кабинете прозорливца. Тихо гудела аппаратура, создавая рабочую атмосферу. Озонаторы освежали воздух, добавляя в него периодически синтезированные ароматы. Зная предпочтения Ев-Сея, Ми-Най настроил озонатор в нужном параметре. Ев-Сей, едва войдя в кабинет прозорливца, восхитился предусмотрительностью его хозяина и благодарно пожал тому руку.

После традиционного приветствия Ми-Най пригласил Ев-Сея садиться. Мужчины сели друг напротив друга за овальным столом на стулья с мягкими сиденьями. «Нужно быть готовым ко всему, Ев-Сей, – начал разговор Ми-Най. – Помнишь шутку про хорошую весть и плохую? Так вот, начну с плохого. – Ми-Най говорил, не повышая голос всегда, будь то выступление перед большой аудиторией, или как сейчас, один на один. – Готовиться нужно к плохому. Я лишний раз выскажу недовольство спешкой, с какой наши вожди приняли решение об экспедиции. Их совершенно не насторожило, что аппаратура, длительный период не эксплуатировалась из-за сильной поломки, не отремонтировано полностью с соблюдением всех технических требований и безопасности для безопасного функционирования. Могу их понять, время нашего пребывания здесь подходит к заключительной стадии. Никто из прозорливцев не может дать полностью удовлетворяющий ответ, сколько времени у нас есть в запасе. Но одно лишь то, что я понимаю, не снимает с меня ответственности и не значит, что разделяю их точку зрения. Ев-Сей, мой друг, ваш десант в открывшийся нашим искателям мир может оказаться для вас поездкой в один конец. Да-да, как это ни горько говорить, мы, Ев-Сей, можем больше никогда не увидеться. Не будет нами любимых посиделок до рассвета со спорами. Не будет много чего, что могло бы быть. Это – печально. Сердце моё грустит. Но бездействовать, сидеть сложа руки в ожидании, что нашим искателям повезёт быстро отыскать ещё один мир, пригодный для нашего проживания, наивно. Равно, как затянувшееся ожидание в итоге закончится катастрофой. Риск вашей экспедиции ожидаем. Да, он есть, велик или мал, предугадать невозможно. С собой вы возьмёте самое необходимое с большим запасом. На новом месте ждёт много неожиданностей, нужно быть готовым ко всему. Если мои наихудшие опасения сбудутся… Не обещаю, что быстро, но приму все меры, чтобы оперативно восстановить аппаратуру и связь между мирами».

Ми-Най нервничал. Говорил быстро. Обоснованно. Он бы и дальше продолжал. Ев-Сей остановил друга поднятием раскрытой ладони. «Не переживай. Я подготовил группу добровольцев из одних мужчин. До всех доведена степень риска предстоящей экспедиции. Мы постараемся сохранить накопленные знания о новом мире, при возникновении опасности, тобой предполагаемой, но будем жить надеждой, что всё обойдётся в штатном режиме».

Всё случилось вчера. Ев-Сей выступил перед собравшимися в главном модуле.

– Из всякой плохой ситуации всегда находится выход и её можно повернуть на благо, получив максимум полезного. Наше пребывание здесь задерживается. Всем коллективом переходим на режим изоляции. Аппаратура перехода дала первый сбой. Связь прервана, но не потеряна. С той стороны нашими друзьями делается всё необходимое для ликвидации проблемы. Перед экспедицией каждый из вас ознакомился с условиями и принял решение участвовать, зная об ожидаемой опасности остаться на некоторое время здесь. Как ни хочется признать, худшие опасения сбылись. Это не повод предаваться унынию. Мы продолжаем дальше свою исследовательскую работу. Продолжаем действовать по предварительно разработанному графику. Паника неуместна. Я верю, нас спасут, и мы ещё обнимем наших родных и близких. Завтра в первую очередь необходимо перенести базу с низины на возвышенность. Пригодных мест достаточно. Сегодня внимательно изучил снимки близлежащей территории и нашёл, с точки зрения безопасности, большую ровную местность. Там расположится наш модульный город. Также невдалеке находится горная система. После разведки одной из гор, можно выкопать внутрискальный город, использовать пещеры, если таковые найдутся, и другие полости для прокладки тоннелей. После окончания работ, переселимся со всем оборудованием и жилыми модулями под землю. На случай, если внезапно случится что-то непредвиденное, у нас имеются индивидуальные капсулы. В них, в состоянии анабиоза, мы дождёмся наших друзей или их потомков, и они вернут нас к жизни».

Событие девятнадцатое

Бесценный бисер эвенкийской народной мудрости в виде пословиц и поговорок в свободном переводе на русский язык слетал с уст пожилой эвенкийки бабы Дуни, главной хранительницы бабьих тайн и мужицких слабостей, работающей главным банщиком банно-прачечного комплекса вахтового посёлка Нежданинск. Она сидела в чайной комнате за накрытым скатертью столом с горячим самоваром и чайными парами вместе с пришедшими смыть с себя телесную грязь и, главное, душевную накипь. Баба Дуня и женщины пили чай и душевно беседовали перед тем, как отправиться побаловать себя паром, похлестать вениками из берёзы или дуба, или просто поплескаться под горячими струями воды, льющими из лейки. Чай пили, кто как любил. Баба Дуня церемонно попивала мелкими глоточками с блюдца вприкуску с сахаром и бубликами с маком. Женщины менее прихотливые пили из больших китайских, почти ведерных кружек. Те же, кто претендовал на изысканность медленно и мелкими глоточками пили чай из чашек. Говорили все. Большей частью – баба Дуня. Она рассыпалась похвалами в честь того, кто догадался выделить один день в неделе, в прочие ходили мыться посменно мужчины и женщины, и назвать его женским днём.

– Что ни говори, – ох, и вкусен же чаёк, когда маленький глоток! – а у него светлая голова! Это же как надо угодить нам, прекрасной половине человечества, нам, созданиям стервозным и попасть в самую точку, в самое сердце! Как ни суди, бабоньки-девоньки, а этот отдельный банный день для женщин нашего трудового коллектива сродни мартовскому празднику. Вы можете думать, девоньки-бабоньки, что угодно, что старая баба Дуня сошла с ума, моё воззрение таково и никогда, ни при каких обстоятельствах не изменится. Ни-когд-да!

Не считая себя глупее других, а временами и умнее прочих, своё высшее филологическое образование баба Дуня скрывала надёжно, она утвердилась в мнении, что окружающие не стоят её ума и проницательности и потому выбрала, как ей казалось, для всех снисходительно-равнодушный подход. За маской этакой северной аборигенки-простушки скрывалась тонкая иронично-насмешливая натура. Также она провела между собой и прочими черту, – душевную демаркационную линию, – и старалась не обеспокоивать собой других и не вмешиваться в свой мир посторонним. Существовало для неё два мира, как в первобытнообщинной идеологии её народа – светлый и туманный.

Поглядывая узкими щелями серо-зелёных глаз, доставшихся от русской прабабки-учёной из далёкого града на Неве, на пьющих чай женщин, баба Дуня и сама старательно пила горячий душистый напиток с липой, малиной и имбирём, отдувалась, утирала выступающий бисер пота на лице, отвечала на шутки, шутила сама и громче всех смеялась над ними. Отмахивалась со смехом, мол, отвяньте, когда к ней приставали с просьбой рассказать что-нибудь, – чё-нить, как говорит комендант посёлка Ксения Кирилловна, тоже сидящая за столом, – страшное из жизни пращуров, коротавших в суровых зимних и летних условиях свою жизнь и радовавшихся ей со всей детско-наивной искренностью. Для приличия баба Дуня ломалась. Ломалась недолго. Набивала цену. Недолго отнекивалась, почти всё давно рассказала-поведала. Затем делала вид уступки, дескать, что с вами поделаешь и, перекрестив уста староверческой щепотью, начинала со словами: «Дай бог православный и боги моих предков вспомнить всё и ничего не забыть!»

Сотворив положенные по её ритуалу некие магические пасы, баба Дуня раскрыла широко узкие глаза. Обвела внимательным взглядом женщин и проникновенно глухим шепотом проговорила:

– Хорошо. Слушайте. Это предание, как говорится не в нашем случае, старины глубокой. Долго его берегла. Никому и словечком не обмолвилася ни разу. Уста держала на замке и в рот воды набрамши. А сейчас вот просто чувствую, бабоньки-девоньки, вы меня опередили, потому как сама хотела рассказать. И именно сегодня. Считаю, обладаете вы все разом удивительным даром проницательности и чтения чужих мыслей на расстоянии. Не отнекивайтесь! Не обмануть вам старую дуру! Лишнее! Как натура дикая, к цивилизации со всем моим народом приобщённая по историческим меркам, совершенно недавно, чувствую это своею наивной первозданно-первобытной душой, не обременённой разными хитростями и уловками современного человека. Это предание рассказала мне бабушка, ей в свою очередь её бабушка и так далее. Случилось это в стародавние времена, когда Ермак Тимофеевич открыл Сибирь-матушку для русского царя-батюшки Ивана Грозного. Хлынули во вновь открытые земли люди служивые, купцы и прочий люд. Долго наша земля оставалась белым пятном для московской власти. Горы высокие, леса непроходимые являлись естественными препятствиями для более активной экспансии. Жили мои давние предки не тужили. Оленей пасли. Зверя дикого в тайге били. Рыбу в реках и ручьях ловили. Осенью ягоду-грибы собирали и тем довольствовались. Возникали вопросы, обращались к шаману. Он камлал. Обращался к духам с просьбой. Они отвечали. Полная гармония с окружающим миром однажды нарушилась. Нашли пути-дороги к нам люди русские, в нашу долину, которую наши предки давно прозвали Лунной. Пришли казаки, вместе с ними молодой купец. После всех церемоний знакомства и преподнесения подарков вождю и шаману, начался обмен товара. За нужные товары мои соплеменники рассчитывались беличьими, песцовыми, соболиными шкурами. Купец с охотой брал шкуры медвежьи и оленьи, лисьи и волчьи. Всякими шкурами не брезговал, живности в тайге много. В один прекрасный день произошло то, что любят в романах описывать писатели, драматизм в том, что это событие стало отправной точкой несчастий, нахлынувших на род людской. Вышла как-то посмотреть товар дочь шамана. Было она…

– Баб Дунь, как звали-то дочку шамана? – не стерпел кто-то из женщин.

– Узнала, если бы не перебила, – терпеливо ответила баба Дуня. Налила на блюдце чаю. Бросила в рот карамельку. Захрустела, пережевала сохранившимися крепкими зубами и после аппетитно запила чаем. – Имя у неё было красивое. В переводе значит Лунная дыхание. Но не это важно, не её имя, как и имя купца. Не перебивать, – его не помню, да и бабка не помню, чтобы говорила. Увидал Лунное дыхание купец и потерял ум. Загорелся страстью к девушке. Говорит: бери всё, что видишь, не хватит – ещё принесу. Бери, ничего не жаль, выбирай, что душа желает. Только с одним условием – эту ночь ты подаришь мне.

Не выдержала Ксения Кирилловна и, затая голос, спросила и слышалось её учащённое дыхание:

– И-и-и… Как, согласилась красавица-дочь шамана на это условие?

Щёлками-глазами баба Дуня посмотрела внимательном на коменданта, затем обвела всех сидящих за столом. Кто встречался с её взглядом чувствовали лёгкий озноб между лопаток. Те же ощущения испытала Наталья, кладовщик ГСМ.

– Не сердитесь, баба Дуня, – с некой дрожью в голосе заговорила Наталья, – все мы горим от нетерпения узнать, чем же всё кончилось?

– Плохим, – отрезала баба Дуня, – плохим окончилось. – Разжевала новую конфету. Запила чаем и продолжила: – Купец, видя, что дело у него не выгорает, решил добиться своего хитростью. Поговорил с казачьим старшиной, объяснил ему. Старшина сказал, проще всего, устроить нечто подобия пира, где вместе с жителями стойбища отметить удачное знакомство и торговлю. Закрепить результат. Собрались мои соплеменники на праздник. Не поскупился купец на мелкие подарки. Каждого одарил безделицей. После слов благодарности началось гуляние. Сам лично купец подходил к каждому жителю стойбища и предлагал выпить чарку огненной воды.

– Это водки, что ли? – спросила одна из женщин. Соседка ответила ей: – Кружку зажжённого бензина!

Смех на минуту расслабил слушательниц. Баба Дуня тоже рассмеялась удачному сравнению. Затем внезапно погрустнела. Склонила голову к плечу, будто припоминая что и коротко и горько вздохнула. Смех за столом смолк.

– От неё… Как в древние времена, забытые, так и ныне все беды от неё – от водки. И от нас, от баб! – баба Дуня резко, будто выстрелила из ружья, выкрикнула, слышалась в её аффектации давняя обида. – Чё всполошились? Чё, не права баба Дуня? Все войны человечества начинались из-за баб. Не из-за каких-нибудь уродин с кривыми ногами и выпирающими наружу рёбрами. Из-за красавиц, что б им пусто было в этом мире и том. Одни прошмандовки яблоко не поделили. Ленку Прекрасную тиснул Парис у законного муженька Менелая и вот тебе вооружённый конфликт на ровном месте. Продолжать или свою историю…

– Свою! – поддержали бабу Дуню женщины, – продолжай свою!

– Хитры бес вселился в купца, разгорячённого красотой Лунного дыхания, – немного протяжно, будто говоря речитативом, заговорила баба Дуня, сидя на стуле и слегка покачиваясь. – Не понадеялся купчина на водку. Всыпал в кружку с вином, предназначавшуюся красавице, сонное зелье, привезённое из заморских странствий. Постепенно один за другим уснули мертвецким сном жители стойбища. Лунное дыхание купец взял к себе в повозку, была приспособлена для путешествия у него тёплая кибитка. Там всё и произошло. Казаки тоже поигрались вволю с спящими женщинами. Затем решил купец и казаки уезжать подобру-поздорову, пока никто не проснулся и не кинулись в погоню. Выехали засветло и только их след простыл. Одного купец не знал, что вместо сонного зелья налил дочери шамана яд, перепутал склянки, сгорая от нетерпения и страсти. Тяжелое пробуждение и понимание произошедшего с ними возмутило жителей стойбища. Они чувствовали себя ограбленными и оскорблёнными. Они пошли к шаману, высказать своё требование, но услышали там дикий вой его жены. Когда же жители собрались возле юрты шамана, им поведал брат Лунного дыхания о случившемся. Сестра моя мертва, сказал брат девушки, её смерть требует пролития крови виновного. Много горячих слов говорил юноша. Заволновались жители стойбища. Унял волнение шаман. Сказал, наложил проклятие на купца и казаков.

– Что замолчала, баба Дуня? – спросили её слушательницы, – на этом конец истории?

Баба Дуня, показалось женщинам, будто впала в транс, лицо напряглось, морщины разгладились, кожа лица посветлела.

– Нет, не конец, – внезапно прервала несколько затянувшееся молчание баба Дуня сиплым голосом. – Наложил шаман также проклятие на всю лунную долину. Он сказал, с нынешнего дня всякий чужак, пересёкший границу Лунной долины найдёт свою погибель от мученической смерти.

На минуту в чайной комнате повисла тишина. Ксения Кирилловна робко спросила:

– И где же находится эта Лунная долина, баба Дуня?

Опрокинув стул, баба Дуня резко вскочила. Раскинула руки в стороны и могильным голосом произнесла, растягивая гласные:

– Здесь она – Лунная долина. Посёлок находится на ней.

Реакция женщин осталась ими невысказанной. Вдалеке раздался дикий протяжный вой. Всем показалось, пол в комнате будто пошёл волнами, половицы со скрипом отозвались на какое-то физическое воздействие. Мелкая пыль посыпалась с потолка.

– Слышите вой?

Женщины ответили хором:

– Слышим!

– Чувствуете дрожь земли?

– Да!

– Это отголосок проклятия шамана! – тем же могильным голосом изрекла баба Дуня. Женщины закричали, повскакивали с мест суетливо. Окрик бабу Дуни их отрезвил и охладил: – Что, бабоньки-девоньки, замандражили? Это же просто старая сказание, легенда нашего эвенкийского народа. Что там было на самом деле, русский бог и наши таёжные боги знают. Псы воют, мертвеца чуют, так в народе говорят. Здание ходуном заходило, так это взрывники подорвали заряд скальной породы. Ударная волна дошла до посёлка. Так что, девоньки-бабоньки, не бздите и идите мыться. Жар в парилке сегодня отменный!

Событие двадцатое

Вытянув голову на визуально, – со стороны, – удлинённой шее, направив взгляд на источник звука, Середа не своим, железно-жёстким командным голосом гаркнул, краснея лицом и белками выпученных глаз:

– Какая су… Какой муда… Какой имбицил это сделал?

Виновник, рабочий в заношенной синей робе, стал по стойке «смирно» и,дико, со старанием заорал:

– Эта су… Этот муда… Этот имбицил – я!

– Фамилия?

– Чья?

– Не моя! – Середу распирало от бешенства и, запинаясь, он побежал назад, смешно переставляя длинные, почти как у цапли, ноги, сердито пыхтя через раздувающиеся ноздри. – Пре-екра-атить! Не-еме-едле-енно!

Встревоженно отчего-то всколыхнулись тронутые весенним ветерком кроны деревьев. Слетел чешуйками сосновой коры беспокойный шум. Из сырых, непрогретых солнцем мрачных глубин тайги потянулись к людям длинные щупальца тумана, серые, подвижные, жутко извиваясь, они походили на древнее чудовище, пробудившееся от многовековой спячки, стоявшее на страже тишины. Щупальца обходили и проходили сквозь деревья и последние мелко вибрировали, испуская едва различимый треск и лопаясь, и расширяясь в месте повреждения, образуя неправильно-геометрические щели, через которые продолжали свою экспансию щупальца. Вместе с ними, возникнув из того же тумана, из-за деревьев выскочили огромные лохматые твари, похожие на собак и серые в тон туману. Разевая в оскале широко пасти с двойным рядом верхних и нижних зубов, они неслись в той же оглушительной тишине, перескакивая через невысокие кусты и препятствия, проскальзывая телами через образовавшиеся щели в стволах, на замерших не от испуга, от необычности происходящего людей. Наткнувшись на некий невидимый фронтир между лесом и поляной, страшные твари прыгнули вверх и полностью растворились в воздухе.

– Вот же блин, что же это было? – ошарашенно заговорил первым пришедший в себя кто-то из геологов.

Событие двадцать первое

Вместе с тревогами, возникшими после печальной, нерадостной новости о технической невозможности возвращения экспедиции из новых земель нового мира домой и вслед за тем навалившихся не только на него, Ев-Сея, но и на его товарищей забот о переносе экспедиционного городка на возвышенность с точки зрения безопасности, Ев-Сей заметил в себе то, чего прежде за собой не наблюдал. Он начал видеть происходящее через призму иррациональности. Не зная, не ведая прежде, что значит испуг, – он испугался. Испугался не столько за себя, сколько за своих товарищей. Поборов испуг, он подавил одновременно при помощи психологических занятий любые зародыши уже изведанного ощущения опасности, сильной, уничтожающей эмоции. Почерпнутая в библиотеке информация немного успокоила – случившееся с ним относилось не к тревожному расстройству. Угроза, послужившая проявлению сильных психических переживаний, являлась реальной. Не воображаемой, как этого втуне хотелось. Он утвердился в мнении – для страха нет обоснованных оснований. Однако что-то мелкое и колючее засело в голове. Изменились сны. Сны и раньше: и в детстве, и в отрочестве, и в юности в пору возмужания и получения профессии снились. Были они большей частью отстранённые. Воздушные. Лёгкие. С едва заметным налётом сентиментальности. И просыпался он всегда бодр и свеж, лёгок на подъём. В теле и мыслях ощущался простор. И он всегда чувствовал желание получить что-то новое, узнать и применить все знания на деле. Сейчас же в сны прокралось Нечто. Именно это Нечто, как внезапный шторм на море среди солнечного дня и спокойствия, изменило характер сновидений.

В новых снах он отчётливо, до остроты восприимчивости, чувствовал, как это ужасно, когда приходят одиночество и страх смерти. Ожидание этого подспудно разрушало и копило неясности. Так же в новых снах он заново переживал радость и восторг от открывшегося нового мира. Он помнил прикосновение осторожное ветра к лицу, свежее, слегка морозное. Он помнил, как дохнуло безграничными просторами, которые измеряются десятками и тысячами километров. И он прекрасно помнил миг, когда с трудом сдержал едва не вырвавшийся из груди восторженный крик. Кроме тумана обтекаемых, заученных и клишированных фраз ничего не появлялось в голове и щемящее ощущение далёкой Родины наполнило сердце и вновь налетевший ветер окутал, почему-то именно так его обоняние восприняло этот аромат, знакомыми запахами крапивы.

Так почему-то получилось, нынешний сон не радует разнообразием. Сон снится всегда один и тот же. И как итог – ночная инсомния.

Очередная необычность волновала наряду с прочими: он во сне бодрствует; бодрствует и путешествует; он не встречает на своём пути никого, безжизненность его не тревожит, как будто он был подготовлен к такому испытанию и не смущает; однажды он подслушал разговор, что тоже выходит за привычные рамки сна, разговор двух невидимых ему собеседников (позже, во сне пришло объяснение сему факту, почему ему не видны ни люди, ни животные и птицы; это происходит по причине не знания им, как они выглядят, и по той же причине он остаётся невидим для них.); один всё время тараторил, глотая окончания слов и не делая остановки, словно боялся забыть, что хотел сказать, второй – всё время молчал и, временами, многозначительно поддакивал; так в какой-то миг разговорчивый возьми и заяви: «Хмурень? Ты не знаешь, что это? Одно из времён года. Так, то! И так раньше называли октябрь. Почему? Ха! Да всё просто: погоды стоят хмурые и ненастные и сыплет непрестанно дождь. Плохо. Что плохо? Вот чудак! Плохо, что ты невежественен, ленив, глуп и туп. И гордиться тут нечем. Историю своего народа нужно знать, чтобы спросили среди ночи, а она от зубов отскакивала. Обязательно нужно хорошо знать. Так-то вот! Иначе, в чём смысл…» По какой причине, непонятно, но высказанное первым с необычной экспрессией второму Ев-сей принял в свой адрес. В пароксизме отчаяния он закричал, крик вырвал его из крепких пут сна, что он очень, просто очень хочет хорошо, – нет, – отлично знать и передать детям и внукам-правнукам величественную историю своего народа. Историю своего Рода, от которого пошли все ветви родственные и дружественные.

Порыв оказался настолько эмоционально-напряжённым, что в комнате сработала сигнализация, оповещающая о критически психическом состоянии жильца. На вызов аппаратуры оперативно отреагировал Дем-Ид, доктор экспедиции, мастер на все руки с точки применения полученных медицинских знаний. Ев-Сей успокоил прибежавшего доктора, мол, Дем-Ид, так и сяк, впервые датчики сработали вхолостую или произошёл внутри-аппаратный сбой в системе.

Сейчас Ев-Сея охватило щекочущее нервы ожидание. Сон с трудом шёл в его ресницы. Медленно, за вдохом вдох Ев-Сей погружался в невесомое состояние, ведшее прямиком в области сна.

Закат ярко-красным, цвета свежей крови пламенем. Шевелящиеся в нём очертания гор неестественно и конвульсивно, с неспешной хаотичностью меняли цвет склонов. Нечто фантастично-огненное, искажённо-инфернальное представало взору наблюдателя.

Затем обзор закрыла густая, серо-палевая, прозрачно-чешуйчатая мерцающая зыбкая тень. Не менее подвижная и не более инертная, чем прочие. Когда же она растворилась, будто размешанная до прозрачности растворителем, вместо гор Ев-Сею, – он во сне почувствовал резкое, как при прыжке со скалы в воду облегчение, – предстал огромный город. Город из стекла. И тоска, сжимавшая сердце жёсткой хваткой, мягко отпустила. Явленный город Ев-Сей видел не впервые, но каждый раз его охватывал восторг – на высоких стеклянных сваях и высоких фундаментах стояли компактно большие и узкие дома, острыми шпилями пронзая небо. Не это восхищало и восторгало, Ев-Сей ощущал в себе способность видеть город с непонятной для него, Ев-Сея перспективы. Его взору представал центр города и его окраины сразу со всех сторон и ракурсов так, если бы он сумел сразу находиться во всех точках и одновременно наблюдать за ним сверху и снизу, со всех сторон света и ещё как-то иначе, словно находясь в иной, незнакомой векторной плоскости чужого пространственного измерения. Он смотрел сквозь здания, мог любоваться архитектурой и внутренним расположением комнат и затейливых лестничных пролётов, одни обвивали, подобно лианам здания снаружи, другие – внутри, также частично плавно перетекая друг в друга и меняя конфигурацию строения. Здания просматривались и впереди стоящие и те, оставшиеся за спиной. Ев-Сею не казалось странным его круговое зрение, приобретшее неестественную остроту и дальнозоркость. Наблюдая за городом, Ев-Сей в тоже время находился в постоянном движении. Он пересекал улицы и проспекты, сталкивался с самим собой, на перекрёстках разделяясь телом и разбегаясь по сторонам, заходя в дома, взбегал по крутым лестницам на верхние этажи и крыши, сталкиваясь с самим собой, спешащим вниз. Странности и аномалии в себе и в городе, загадочность, заложенная созидателями в их творение, были бы неполными, если бы в какой-то момент, находясь сразу всюду в городе, Ев-Сей не почувствовал – стеклянный город, это монолит, строение выплавленное или другим неизвестным способом изготовленное из одного куска стекла. И понял тогда в момент этого яркого озарения, город – это чудо, невероятное и невозможное, но реально существующее чудо неких создателей, решивших оставить после себя память и загадку тем, кто однажды попадёт в стеклянный город. Слепое переполнение увиденным и перенасыщение царившей тишиной внезапно прекратилось. Происходящим с ним метаморфозам давно перестал удивляться Ев-Сей и сейчас не двинул бровью, обнаружив себя стоящим на площадке будущего экспедиционного городка, увидев расположившуюся перед в низине долину и не испытываемая ранее жалость прокралась в его сердце. Он с грустью смотрел на зазубренные силуэты горных вершин, с печалью наблюдал за рассветом, полыхающей кровавыми оттенками зарёй. Жадно хватал ртом и ноздрями чистый морозный воздух. Эти все меланхолии, был уверен он, неспроста. Что-то они подсказывали языком, непонятным человеку и не спешили дать ключ к расшифровке. В иносказательной форме они о чём-то предупреждали.

Ожидание неизбежного, как и самой смерти, равно как и шаги её, неслышная тяжёлая поступь раздавались не за его одной спиной. Слышали и чувствовали многие. Никто не решался говорить вслух. Неожиданно Ев-Сей тонким слухом уловил едва слышимое журчание ручья. Пошёл на звук и на самом конце площадки, упиравшейся в почти вертикальную скальную стену, увидел пробивший себе русло ручей. Он истекал из основания горы, будто она всей своей колоссальной тяжестью выдавливала из глубоких недр его чистую воду. Ев-Сей опустился возле родника на колени. Набрал полные пригоршни ледяной прозрачной воды и умылся. Раз, другой, третий ополаскивал стягивающей кожу водой лицо, растирал его руками и снова умывался. Затем опустился на руки и, погрузив лицо в воду, пил, пил жадно, пил взахлёб, ледяная вода сводила скулы, ныли зубы, гортань отказывалась глотать воду. Пил и никак не мог утолить жажду, напиться удивительной, хрустально-прозрачной водой.

Неожиданное происшествие вызвало переполох в коллективе экспедиции. Считалось, и весьма небезосновательно, после проведения многих глубоких вылетов внутрь территории и за дальние и ближние горы, что данная местность необитаема. Отсутствуют намёки на существование разумного вида существ. Члены экспедиции в экстренном порядке собрались в центральном зале модуля, служившем для таких целей. С напряжением лиц и тревогой в глазах они смотрели на огромный экран. На нём проецировалась местность долины, скрытая невысокой сопкой с беспилотного аппарата наблюдения за обстановкой. Длинная цепь повозок на полозьях с впряжёнными в каждую животными с большими ветвистыми рогами, диких сородичей счастливилось встречать в тайге, медленно пробиралась по снежной целине. И каждому из находившихся в центральном зале очевидным было, что конечная точка незваных гостей – это экспедиционный городок. Послышались панические призывы обезопасить экспедицию от непредвиденной и неожиданной угрозы. Выслать группу ликвидаторов или дальнобойным световым оружием на расстоянии уничтожить предполагаемых источников угрозы.

Ев-Сею удалось быстро подавить назревающее беспокойство, могущее внести разлад в жизнь. Он заметил паникёрам, что не ожидал от них и в будущем не желает ожидать от кого бы то ни было подобного поведения. Если угроза будет ощутимой, есть в арсенале средства для любого её подавления, вплоть до физической ликвидации биологического тела. На данный момент он не видит намёков. И как понимает, вопреки их самонадеянным надеждам на безлюдность данной территории, она всё же обитаема разумным видом, похожим на них самих. Нужно дождаться гостей. Вступить с ними в контакт. Установить дружеские отношения. И напомнил, основная цель экспедиции не только открытие новых мест для проживания их колонии, но и поиск аборигенов, буде таковые имеются. Для мирного и совместного взаимно-обогащающего культурного проживания.

Событие двадцать второе

Пухленькие, – знатоки-кобели сказали бы: аппетитные, – сухие, с торчащими прозрачными волосками, и толстые, мечта хирурга-косметолога, женские белые ягодицы, соскучившиеся по южному солнцу и песчаному пляжу, украшались алой печатью снятия греха нечистоплотности своего тела – растопыренным отпечатком ладони бабы Дуни. Со всей радостью она смачно прикладывалась к каждой женщине ниже спины рукой и задорно, пунцовея лицом, кричала, пропуская женщин в помывочную: – Залетай – не робей, бабоньки-девоньки! В парок окунись, девоньки-бабоньки, посмелей! Хорош бёдрами голыми перед окнами дефилировать, мужики, чай, слюнями изошлись! Во-от, – хлоп очередной бабёнке ниже спинки! – не тормози, дурёха!

Подгоняемая ощутимым ударом, Наталья скривилась: – Баб Дунь, можно было и полегче! – сказала и запнувшись на пороге в помывочную, растянулась, лицом в мокрый, пахнущий хлоркой и всегдашней застарелой сыростью пол метлахской плитки. Из груди вырвалось нечаянное: – Ой!

На Наталью, весело смеясь, наваливались бежавшие следом товарки, сияя алой пятернёй и ею гордясь, как члены закрытого клуба кичатся своей принадлежностью к чему-то сакральному. Баба Дуня вошла в раж: – О-го-го-го! Куча мала образовалась! У-ух, т-ты! Бабоньки-девоньки, шустрее под душ да в парную, не то заявится нежданно-негаданно дочь шамана и такое всем устроит…

Женщины, больше для куража и видимости, визжа и крича, кто во что горазд, одни на четвереньках, другие, кто поднялся – бегом влетели в помывочную. Просторное влажное помещение наполнилось шумом и гамом.

– Спешите, девоньки-бабоньки, медленно, – широко расставив ноги, уперев руки в бока, стояла уверенно баба Дуня, влажными и добрыми глазами следя за обнажёнными женщинами, – как говорили древние и мудрость их не отменил современный похренизм. – Она издала нечто схожее с победным криком Тарзана, выросшего в глухой эвенкийской северной тайге и заключила: – Живите спокойно, придёт весна и цветы распустятся сами. Это уже или Лао Цзы или Конфуций, короче, китаёза шибко умный. А у нас… – на полуслове баба Дуня поперхнулась словом, будто кто ей кляп вогнал в рот по самое что ни на есть не хочу. Она сильно закашлялась, тараща сильно глаза и хлопая по груди ладонью. Следом этот «кто» нахально схватил эвенкийскую мудрицу за плечи, развернул вокруг себя пару раз, ударил под дых и, согнувшуюся, отправил пинком к противоположной стене. В коротком полёте баба Дуня собрала попавшиеся на пути стулья и, тяжело дыша, сопя и изрыгая известные только ей ругательства на древнем забытом языке, поспешно развернулась спиной к стене и приложилась к кафельной плитке и раскрыла в немом крике рот с трясущимися губами. Деревянная синяя дверь в помывочную тихо вошла в короб. В замочной скважине что-то подозрительно заскрежетало ржавым или несмазанным маслом металлом. По поверхности двери от визуального центра к краям пошла мелкая рябь, будто от брошенного в воду камня. Краска местами вздулась пузырями, так бывает, когда кто-то проводит по ткани раскрытыми пальцами или прижимается лицом. Находясь в том же крайне непонятном состоянии с раскрытым немым ртом баба Дуня пыталась набрать воздуху в лёгкие, закрыв рот, но в бесплодной попытке мандибула безвольно повисала, шлёпая по второму подбородку. Скованная страхом, в итоге баба Дуня застыла в нелепейшей неподвижности своего когда-то красивого тела. Вздувшаяся краска меняла форму: сначала чётко обозначился острый нос, вторыми – гладкие линии выпуклых щёк и изящного подбородка; высокий чистый лоб пересекала длинная глубокая линия, такая остаётся от удара острым предметом. В конце под краской обозначилось женское лицо. Его баба Дуня узнала и помимо своей воли пустила под себя характерно пахнущую жидкость, растёкшуюся по полу.

– Лунное дыхание! срывающийся голос выдал сильное волнение женщины, – я-то думала это всего просто легенда, яркая выдумка.

Выступившее под слоем краски женское лицо повернулось направо и налево, стараясь обнаружить говорящего. Веки дрогнули. Краска на глазах натянулась и лопнула. На бабу Дуню уставились два чёрных, как наполненная мраком бездн вселенная, отверстия зрачков. Ледяной пустотой потянуло из глаз Лунного дыхания. Лицо подалось вперёд. Краска натянулась. Ещё движение – и она повисла рваными трепещущими лоскутьями вокруг головы. Прозрачно-серая голована поминала античный бюст, изготовленный из огромного куска прозрачного минерала с сверкающими вкраплениями, они хаотично двигались внутри и вспыхивали ярко-холодными огоньками. Женская голова встряхнулась и наружу из-под лохмотьев краски вылетели длинные чёрные, контрастирующие цветом с самим лицом, длинные волосы, завитые в тонкие косы с нанизанными на них попарно красно-сине-зелено-прозрачными крупными бусинами. Воздух в предбаннике сгустился до осязаемой консистенции густого киселя. Отовсюду послышалось глубокое гортанное пение с резкими обрывающимися звуками. Тонким слухом баба Дуня уловила несоответствие исполнения с принятыми эвенкийскими музыкальными традициями. Баба Дуня подобрала ноги. Обхватила колени руками. Пальцы сцепила в замок. От проступившего лица, от бездонных чёрных глаз дочери шамана Лунного дыхания баба Дуня не могла отвести взгляд. Пение нарастало. Росло и ширилось. Звуки наполняли помещение и могли бы взорвать его. Гортанная мелодия рвала слух женщины, резонировало и металось всполошенным эхо. Баба Дуня крепко сжала веки, до красных кругов перед глазами, скривила от нестерпимой боли лицо и начала полу-вслух читать православные молитвы. «Это тебе не поможет, глупая Мать Олениха! – громом раздался в голове бабы Дуни незнакомый грозный металлический голос, – ничто тебе не поможет, Мать Олениха!.. Ха-ха-ха!.. Глупая… Ха-ха!.. Мать… Ха-ха!.. Олениха… Ха-ха…» Собрав волю в кулак, баба Дуня, борясь с дрожью в теле и тремором в конечностях, заговорила-заголосила, вспоминая, а отчасти просто выдумывая слова древних заклинаний: «О, Древние Духи тайги, гор и рек! О, Всемогущие Духи тайги, гор и рек! О…» Кислый, с скрытым запахом тления новый кляп снова забили в рот бабе Дуне. Потрясённая, она наблюдала, как из полотна двери, разорвав слои краски легко и свободно, словно ветхую ткань, вышла Лунное дыхание. С её таинственно мерцавшего молодого красивого тела свисали лохмотья кож с сохранившейся шерстью животных. Дочь шамана не шла, летела, скользя над полом. Остановившись возле бабы Дуни, Лунное дыхание наклонилась к лицу женщины. Кривая улыбка на лице и холод от мёртвых уст коснулись щёк бабы Дуни. «Ты знала о наложенном на долину проклятии, – в голове бабы Дуни звучал тот же грозный голос, и она послушно закивала, тараща глаза, – зачем пришла и нарушила запрет? Ты знаешь, что бывает с ослушниками? – баба Дуня снова кивнула и зашлась сухим нервным кашлем. – Почему привела с собой чужеродцев? Или надеешься на прощение?» Ледяная ладонь Лунного дыхания прикоснулась ко лбу бабы Дуни, и она снова пустила под себя струю. Страх сковал эвенкийку. Лунное дыхание погладила по волосам, покрывшимся заледеневшими капельками осевшей из пара в помещении воды бабу Дуню. Космический холод проник в голову и казалось заморозил мысли. Баба Дуня конвульсивно дёрнулась, кашлянула, с заиндевевших губ сорвалось облачко морозного пара. Пошевелить ими она не могла. Прежде чем голова её безвольно свесилась на грудь, баба Дуня увидела: превратившись в длинную бесформенную тень, лунное дыхание полетела к двери в помывочную. Баба Дуня только захрипела, она хотела предупредить, крикнуть своим бабонькам-девонькам, предостеречь, да не смогла. Перед дверью в помывочную, Лунное дыхание превратилось в огромное облако пара и проникла в соседнее помещение, где звучал весёлый смех и трели радостного крика, и женский гомон.

Наталья первой почувствовала неладное. Смывая с себя мыльную пену, она почувствовала на спине ледяной тяжёлый взгляд. Вздрогнула, резко обернулась и замерла. Перед нею висела в воздухе в облаках горячего пара прозрачная женская фигура, переливающая внутри зелёными огоньками. Чёрные зрачки женщины жгли глаза, лицо, плечи – паника понемногу закипала в душе Натальи. Тело её налилось тяжестью, вокруг босых ног вода медленно покрывалась толстой коркой серо-тёмного льда. Как бы ни было страшно, как бы горло ни стискивали тисками невидимые руки, Наталья закричала. Женская прозрачная фигура превратилась в огромное белое облако. Окутала Наталью воздушно-ледяным коконом. Чья-то сильная рука накрутила красивые Натальины волосы на кулак и сильным рывком подняла под потолок. По ступням девушки, вырванных изо льда, побежали тонкие струйки крови. Сильная боль сжала тисками тело, глаза закрылись. Через сомкнутые веки Наталья всё же рассмотрела происходящее в помывочной. По помещению летал снежно-ледяной вихрь, закручивались смерчи из мелких чешуек льда, с потолка свешивались прозрачные сталактиты и в них в ужасных позах находились несколько обнажённых женщин, настигнутых врасплох. Вместе со всем этим, громкий гортанный вой, напоминающий пение острым клинком врывался в уши Натальи и рвал её слух. Свет в глазах Натальи померк. Вместе с ним поблекли краски. Растворились звуки. Исчезли образы. В это время из леек потекла тонкими струйками чёрная вода. Подвижные водные нити длинными смердящими червями обвивали руки остальных купающихся женщин, путались в волосах, сплетались в шевелящиеся колтуны. Вонзались острыми иглами в кожу, проникали в мышцы, вызывая дикую боль. Вентили на кранах крутились по часовой и против часовой стрелки с бешеной скоростью и еле различимым свистом. Через соединения деталей в кранах и трубах просачивалась и фонтанировала мутная, дурно пахнущая жидкость. Рвотный рефлекс опрокинул на колени некоторых женщин. Выгибаясь телом, они выталкивали, натужась из себя комки молочно-желтой желеобразной субстанции. Она вытекала из раскрытых ртов на мокрый, растекалась матово блестящими лужицами, над которыми вился карминно-пурпурный парок испарений. Вентили срывались с резьбы. Летели кругами. Срывали свесившиеся, появившиеся внезапно из щелей в потолке широкие волосяные ленты, похожие на плоских червей. Амёбообразные лоснящиеся существа, медленно двигающиеся по кафелю, покрыли пол. Истерический женский крик вырывался из раскрытых в ужасном искажении ртов. Волосяные ленты обвивали уставших от жуткого видения и потому потерявших всякий контроль и силы для сопротивления женщин. Раскачивали и били о пол, о потолок, о стены. Кровь брызгала из появившихся ран. Смешивалась с странной субстанцией. Из неё в разных направлениях росли длинные ядовито-чёрные нити с плоскими шипастыми белёсыми шапочками. Крик. Шум. Свист воды. Волосяные ленты. Амёбы. Кровь. Женщины, застывшие в ледяных сосульках. Изо ртов истекающая пенистая субстанция чёрно-болотного цвета с гнилостным запахом. Вонь разложившихся тел сконцентрировалась до осязаемого тактильно, как кисель состояния и растекалась длинными сгустками по периметру пола, по углам поднималась к потолку, заполняла трещины между плиткой, швы между досками.

На короткое мгновение Наталья пришла в себя. Посмотрела на произошедшее, дико расхохоталась и также внезапно умолкла. Сизое облако постепенно таяло вокруг неё. Вместо него из воздуха проступили прозрачные трубочки с иглами на концах. Они находились в постоянном движении, осматривали или обнюхивали тело женщины, затем быстро впились иглами в кожу и облако ставшее жидким перетекло в кровеносные сосуды тела Натальи. Она выпрямилась. Паря, опустилась на пол. Свежесть и необыкновенная невесомость вскружили на короткий миг голову. Наталья закрыла глаза. Открыла и увидела всё совершенно другим взглядом. Внутри себя она ощутила постороннее присутствие. Немного непривычное состояние быстро прошло. Невероятная сила наполнила всю её сущность…

Событие двадцать третье

Что ни говори, но иногда к клише приходится прибегать в чисто крайнем случае, когда для поиска нужного слова, чтобы высказать мелькнувшую мысль, нет времени подобрать нужное сравнение или метафору.

Второй этаж административного здания гудел пчелиным ульем.

За каждой дверью не ведающие устали, – в основном женские языки, – перемалывают зёрна необыкновенной новости о странной находке геологами в муку сплетен мелкого помола. Скрипят заржавевшие шестерни воображения, – недальновидный умник выдал бескомпромиссно-неопровержимое предположение, что в эпоху всеобщей компьютеризации воображение потеряло актуальность. Раскручивается маховик фантазии, с каждым разом ветряные мельницы мечтаний и грёз всё быстрее вращают лопасти небылиц и выдумки. Разгорячённые внутренней энергией женщины пылко убеждают, – в первую очередь себя, затем подруг, – в своей непоколебимой правоте, так как именно её версия всех версий правдоподобней. И тянутся руки с ухоженными перстами с накладными силиконовыми ногтями и богатыми золотыми перстнями к мобильным телефонам различных моделей, марок, модификаций, часто соперничающие в покупной цене с ювелирными украшениями. Спешат разновозрастные дамы и девицы, искушённые в любви и только становящиеся на сей порочный путь, поделиться сенсационной новостью в социальных сетях или простым звонком посредством спутникового телефона с родными, друзьями и знакомыми. Тыкают ухоженными пальчиками в сенсорные экраны и ко всеобщему удивлению фемин мобильные устройства связи, как недрессированные звери, отказываются слушаться своих хозяек. Столкнувшиеся в первый раз в сурово-безоблачной жизни с реальной проблемой, фемины не знали, что делать, к кому обращаться за помощью.

Такие милые, как маленькие пушистые котята, такие послушные, как дрессированные львы, такие модные, как старые нищенки в люрексовых нарядах с помойки, мобильные телефоны в розовых чехлах, покрытых россыпью фианитов и бессмысленным набором букв латинского алфавита, взяли вдруг и взбунтовались. И ни одна фемина, потратившая немалое количество времени и упорного труда с любовью в украшение телефона не могла дозвониться. «Материк», как называют в Нежданинске большую землю, распростёршуюся за горной грядой Алах-Юня, был категорически недоступен. Нетерпеливые дщери Евы, впадая в экзальтированный ужас, – примитивную смесь страха и искреннего удивления, – напрягали серое вещество в черепной коробке, отвыкшее от спонтанных когнитивных экзерсисов, задавались вполне разумными вопросами: отчего бы это? Что-то с связью беспроводной или виной всему чьи-то коварные происки.

Эфир молчал – демос гудел.

Именно в эти, можно сказать исторические минуты Марк, расставшись с Русланом на пороге столовой, куда тот забежал заморить червячка, взбежал по отвечающим на каждое прикосновение стопой ступенькам на второй этаж. Марка встретила и удивила не тишина, – пустота коридора П-образного здания. И тишина сама, отметил он про себя, полной только казалась. Внутренним оком Марк увидел проникающие через стены флюиды невероятных по красочности рассказов и представлял себе конторских размалёванных див в рабочих застиранных спецовках возле обнаруженного модуля. Впрочем, это не составляло большого труда. Ловя себя на мысли, что он, как некий чтец чужих мыслей может легко узнать причину разгорячённой беседы или спора, ведущихся за закрытыми дверями и стенами, Марк искал кабинет коменданта посёлка.

Он усмехнулся, замедлив шаг возле двери с табличкой «Бухгалтерия». Бахвалящегося своими подвигами Стёпу Ли легко определил бы даже человек, с ним не знакомый: в данную минуту Стёпа говорил на диковинной смеси двух языков, этакий китайско-хохляцкий суржик. Затем увидел самого Степана. Он восседал аки китайский царь на стуле посреди большого кабинета в окружении благодарных слушательниц, ловивших его слова с раскрытыми ртами и с восхищением во взоре: «Сто бы тама ни говолила всякая постолонняя, самое тлудное выпало нам, мне и Малку. (Марк улыбнулся: молодец, Степан, не приписал одному себе славу!) Вы не думайте, шо мы были плостыми видеокамерменами (Степан на ходу обогощал великий и могучий сгенерированными неологизмами.), на нас выпала (тут он выпрямился, выгнул спину и орлом посмотрел на замерших в немом восторге дам) самая ответственная лабота! Кх-м!.. Значит, чтобы всё всем было ясно и так, без дополнительных комментариев (Степан бросил ломать язык и заговорил почти, ну, почти на литературном русском), я и Марк оказались в десятке… Нет! Больше: в пятёрке самых лучших, беспринципно смелых и удивительно отважных! Естессно, ваш покорный слуга находился в авангарде среди тех, кто встал грудью наперерез и остановил инопланетную агрессию, излучаемую инопланетным аппаратом! (Тут уже намного интереснее, подумал Марк; точно такая же мыль читалась в глазах Середы и геологов и прочих, пред кем открылся частично неизвестный объект.) Дорогуши мои драгоценные, поверьте мне на слово, документы из-за режима секретности никто обнародовать не будет, мне, достойному отпрыску и доблестному сыну великого народа хань и не менее знаменитого шляхетского рода, записанного в бархатные книги Великопольского княжества, я не буду размахивать ветром, что есть сил, выгораживая себя и умаляя заслуги других моих товарищей, как на это способны иные, не менее душевно и нравственно нечистоплотные представители…»

Марк вполголоса похвалил: – Молоток, Стёпа. Так держать, – и продолжил поиски кабинета коменданта.

Комендант Нежданинска Ксения Кирилловна занимала угловой кабинет в самом начале левого крыла. Собственно, кабинет – громко сказано, так, небольшая уютная комнатка, в которой она занималась своими непосредственными по должности делами, здесь большой антикварный, с советских времён массивный стол соседствовал с приставным столиком из разрозненной коллекции офисной мебели неизвестной итальянской фирмы, со стоящим на нём ксероксом, рядом ютился пенал с папками и вторая комната – библиотека, более просторное помещение со стеллажами густо уставленными книгами. Читателей было ровно столько, сколько было: причина крылась в самой Ксении Кирилловне. Мужчины, основная масса посетителей библиотеки, шли в сей храм литературы не для того, чтобы припасть устами к источникам знаний и прочих благостей беллетристики, а по причине хотя бы парой слов перекинуться и побеседовать, если получится, с умной – Ксения Кирилловна была умна, это признавали многие, даже женская часть работников, которые оную люто ревновали не только к мужчинам, но и к её независимому поведению, поскольку эта «красивая мымра» категорически отказывалась идти на близкий контакт и отметала любые предложения пойти покурить, сказав однажды, что она не дракон, пускающий ртом и носом дым и пламя, а женщина, от которой всегда должно пахнуть яблоками, а не никотиновым перегаром, – и красивой женщиной. Сыновей ветхозаветного праотца Адама тянуло общаться с той, глядя на которую забывалось обо всём: о неприятностях, трудной работе, плохой погоде и, чистая правда, в которой не все мужчины спешили себе признаться – о семье. Это не вымысел. Горькая правда. Сладкая ложь кроется в самой Ксении Кирилловне. Приятно сложенная женщина, слегка за тридцать с небольшим, с копной медно-каштановых волос, с иссиня-зелёными глазами, приятным голосом и невероятным обаянием. Когда она улыбалась, беседовавшие с нею сбивались с мысли и выглядели глупыми молоденькими телятами. В ямочках её ланит покоились руины не одного десятка разбитых сердечных замков. Её расположения пытались добиться многие. Она же по примеру своих давних родственников из скифских степей, вручала каждому гипотетическую тыкву.

С Марком её свела Судьба в первые дни. Кто-то скажет: судьба. Скептик проворчит: случайность.

Событие двадцать четвёртое

Ев-Сей, прежде чем сесть за ежедневный отчёт, в который раз с необъяснимой тревожной грустью смотрел в окно командного модуля. Снаружи угасал день ставшей немного родной для него местности. Солнце клонилось за ближнюю гору. Зелёное зарево весенней тайги постепенно гасло. Всё больше добавлялось в природную палитру тёмных красок. Последние лучи заката окрасили в кровавый багрянец тучи. Небо вспыхнуло торжественно-тоскливо. И уныло-зловещая темнота опустилась на долину и горы. Дабы прогнать накопившуюся эмоциональную усталость, Ев-Сей с повышенной активностью исполнил пару-тройку физических упражнений, не вставая со стула – гимнастику ленивых. Закончил медитативно-успокоительной дыхательной гимнастикой. «Что ж, – сказал он про себя, – состояние и в самом деле улучшилось. Дем-Ид в очередной раз доказал свой высокий профессионализм. А теперь – прочь рефлексии и прочие сомнения. Надо выполнять должностные обязанности. Работать над ошибками, совершёнными и которые совершаться будем после успешного возвращения. Возвращения, надеюсь, без потерь. С большим багажом знаний и полезной информации об исследованном новом мире».

Слегка пружинящей походкой, делая то широкие шаги, то чередуя их с приставными, Ев-Сей, полный энергии прошёлся по периметру модуля. «За работу! – мысленно приказал он себе, – прочь хандру и напускную усталость!»

Пальцы привычно пробежались по клавиатуре. На экране появились первые строчки сообщения после положенных после заполнения по артикулу даты и времени исполнения.

«Вчера произошло крайне значимое в жизни нашей экспедиции событие. К нашему экспедиционному городку приехали местные жители – аборигены. Прибыли они на повозках с полозьями. В повозки запряжены красивые одомашненные звери с ветвистыми рогами. Их диких родственников мы встречали в лесу. Иногда они поодиночке или парами подходили к нам, не проявляя агрессии. Зафиксирован случай, когда к нашему городку подошла пара взрослых особей с детёнышем. Сав-Ва с экспрессивным восторгом рассказывал, какое необыкновенное ощущение возникло у него, когда один из этих тварей аккуратно, мягкими и нежными губами взял с руки кусочек хлеба. Судя по тому, что они, звери, настойчиво ждали, когда их снова угостят хлебом, это было для них, привыкшим в грубой природной пище, кормовая база этих животных — это ягель, тонкие веточки, трава и зелёные листья, настоящим лакомством. Ар-Тур как-то, угощая лесного красавца, посыпал солью кусочек хлеба. Животное его быстро съело, он пришлось ему по вкусу. В благодарность животное лизнуло руку Ар-Туру горячим влажным языком. От неожиданности Ар-Тур на время онемел от этого проявления чувств. И долгое время, по его признанию, был счастлив.

Первое общение с аборигенами – обмен жестами. В принципе, это распространённый способ. Главный из аборигенов высокий крепкий мужчина в одежде из меховых шкур рогатого животного, с нашитыми кусками шкур других зверей и богато украшено костяными бусинами. Он дружелюбно улыбался, сойдя со своего предмета передвижения. Навстречу ему вышел я. С такой же приветливой улыбкой. Первый этап знакомства прошёл быстро. Затем мы с ним, будто сговорясь, каждый положили правую раскрытую ладонь на грудь, где сердце. И вместе рассмеялись. Нас поддержали его соплеменники, среди них были взрослые и дети, молодёжь и представители стариков. Не отстали от гостей и мои друзья, свободные от несения дежурства. Дружный хохот и смех сотряс воздух. Затем главный – я назвал его вождь, откуда в моей голове появилось именно это слово, загадка, – похлопал себя рукой по груди и сказал: – Эрээнхай! Я повторил его движения: – Ев-Сей! Мы обнялись. Контакт с местным населением налажен. Меня распирала радость от этого открытия и вместе с нею лёгкая грусть поселилась в сердце: я не мог поделиться этой поистине грандиозной новостью с теми, с кем ненадолго потеряна связь. Затем на помощь пришёл Ми-Най, наш прозорливец, – снова у меня в голове появилось незнакомое слово, характеризующее его деятельность: учёный, – языковед, он и в прежние времена перемещений открывал для нас и жителей новых земель возможность незатруднённого общения. Не подвёл наш Ми-Най и на этот раз. При помощи сконструированного им прибора он быстро разобрался с речью эрээнхэров – самоназвание людей этого племени. Забегу вперёд, сообщу, со звука «э» у эрээнхэров начинаются мужские и женские имена и большая часть слов выяснилось, язык эрээнхэров сильно примитивен. Например: слово – ый. Оно обозначает всех зверей, известных эрээнхэрам. Ыйты – это медведь. Ыйта – медведица. Ыйту – медвежонок не важно какого пола. Ыйны – у них волк. Ыйна – волчица. Ыйну – волчонок. Как видно при добавлении некоторых звуков образовываются названия диких зверей. Слово «ыйала» - общее для всех птиц. Что удивительно, животное, впряжённое в повозку называют айамээ и произносят эрээнхэры его с большой нежностью и любовью. Вода на языке эрээнхэров – уйуньу, а вот снег и лёд – уйуньэ.

Эрээнхай со своим племенем по нашему приглашению задержался в гостях на три дня. Всё время шло плотное, полезное общение. Взаимно мы обменивались знаниями и полученным опытом.

Вечером третьего дня мне удалось узнать, как эрээнхэры узнали о нашем появлении. Услышанное меня и моих друзей весьма впечатлило и поразило. Начну с небольшого отступления. Долина, где мы построили эксмедиционный городок называется Лунной. Откуда пошло это название, кто первым дал его, Эрээнхай толком объяснить не мог. Так её называли всегда, говорил он, мой отец, и отец моего отца, и так далее. Заинтересовавшись названием, я решил заняться этим вопросом лично, только не знал, как подойти к решению этой задачи. Письменность не была знакома нашим гостям-аборигенам и не было соответственно никаких письменных источников, к которым можно было обратиться. Эрээнхай сказал: – Много солнц назад (понятие время у эрээнхэров не существует, как они определяют сутки, день или ночь выяснить не удалось) вечером всем стойбищем – это их стоянка – наблюдали странную картину: небо в определённых участках закручивалось спиралью, из центра спирали выскакивали длинные серебристые эгэкэ (слово означает ствол дерева без веток и им же называют все продолговатые предметы любого размера). Когда из спиралей выскочило эгхэ (обозначение - много), Эрээнхай показал раскрытые пятерни – десять, по количеству наших модулей – небо снова стало прежним. Скрутившиеся в эгэкэ облака распрямились и начал идти снег – уйуньэ. Очень долго самые опытные охотники наблюдали за прибывшими, умело маскируясь на местности. К своему разочарованию я узнал, наша разведывательная аппаратура не так хороша, потому что не могла обнаружить наблюдателей. Когда охотники вернулись и донесли, что эйньи, – сошедшие с неба, так назвали нас, от эйнь – небо, расположились стойбищем в ложбине Лунной долины, Эрээнхай не поверил им и самой тёмной ночью в сопровождении очень опытных эслэдьэ – следопытов – отправился лично засвидетельствовать услышанное от своих людей. Увидев наш город-стойбище, пылающее холодным пламенем, убедился в правоте наблюдателей и очень встревожился, почему именно Лунную долину эйньи выбрали для стоянки. И меня, Ми-Ная и прочих встревожил рассказ Эрээнхая и тон, каким он произнёс название долины. Отойдя от временного замешательства, поинтересовался у него, в чём причина его обеспокоенности.

По внезапно посуровевшему тёмному лицу вождя, загоревшему под солнцем и огрубевшему под ветром, по закрытым узким глазам виделось волнение, виделось волнение, с которым он боролся. Мы его не трогали, ждали, пока он не заговорит первым. Решив что-то для себя, он заговорил: – Я старший человек эрээнхэров зовусь Эрээнхай, поведаю вам, пришедшим с неба, одну старинную (слово я и Ми-Ней не разобрали и договорились, пусть будет - легенда). Началось это тогда, когда вершины гор самый первый айэмээ легко преодолевал в прыжке, это ему было легче, чем обходить препятствие. Очень древние, очень уважаемые старики, взяв в руки эдьэбе (чашку или неглубокую миску из дерева, от эдьэ – дерево, деревья) с настоем таёжных ягод и трав, рассказывали, что мирная и спокойная жизнь между эрээхэрами и другими племенами иногда нарушалась стычками. Причины крылись то в том, что одни зашли на территорию племени других, то ошибочно на охоте убивали или калечили иноплеменника, чаще конфликты возникали, когда самых красивых девушек похищали во время сбора ягод и грибов в лесу или, когда одна такая красавица, увлекшись, отходила далеко от подруг и тотчас становилась жертвой охотников за юйньуши – девушек для замужества. Эти распри быстро прекращались. Не так много находилось желающих истреблять чужаков до последнего младенца. Племена и так немногочисленны и полностью опустошать лес и луга, оставлять сиротами горы и реки без эйгьэле – человека – считалось грехом. Так и жили, воюя и мирясь, празднуя совместно праздники и роднясь между собой. Молодых и красивых девушек и юношей всегда много в разных племенах. Так продолжалось долго. Пока однажды в Лунную долину не пришло нечто страшное. Оно вселило ужас и страх в души и сердца людей. Старики называли его – Йыктырый – большое зло. Когда оно приходит земля становится как вода. Вода – крепче камня. Вершины гор осыпаются, но через них не может перегнуть айэмээ, Йыктырый выпивает его жизнь и силы. Эрээнхай замолчал. Пригубил эдьэбе с горячим напитком. Он очень ему понравился. Изобретение нашего Дем-Ида. Напиток утоляет жажду и придаёт сил. Я спросил: – Эрээнхай, продолжи рассказ. Как часто приходит большое зло? Что нужно, чтобы от него уберечься и как спастись. Ответил Эрээнхай: – Йыктырый приходит между рождением ребёнка у того, кто сам был ребёнком своего отца. Время на подходе. Вот почему мы удивились вашему решению поставить свои юрты в Лунной долине. Перемены в окружающем мире начинаются с неё, с Лунной долины. Очаг – место вашей стоянки. Сначала трещины разрезают грунт. затем почва разжижается. Из глубины вместе с ядовитым дымом появляются беспощадные, кровожадные твари. Своим ядовитым дыханием они убивают всё живое. Потом насыщаются их мёртвой плотью. Твари ненасытны и бесчисленны. Спрашиваешь, Ев-Сей, как уберечься и спастись? Спеши перенести стоянку своего стойбища на высокое место. Эрээнхай подошёл к окну и указал на выбранную нами площадку. – Можно туда. Там земля – твердыня. Не могу объяснить, старики отказывались говорить, почему эту гору изменения обходят стороной. Жутким тварям, порождениям Йыктырый, что-то мешает подняться туда. Торопись, Ев-Сей, этой ночью Йыктырый пробуждается от сна…»

Событие двадцать пятое

В голове крутились строки из известной сказки про волшебного конька: «Встань передо мной, как лист перед травой… Встань передо мной, как лист перед травой…» Марк едва заметно улыбнулся: «Кто перед кем встанет… Она или он… Он или…» Как издавна говорится знающими людьми, коли дал волю ногам, заведут, куда не надо. Ноги Марка привели к цели. За полшага до двери ещё докручивалось «как лист перед травой…», как она сама, как в тех же самых сказках, наполовину приотворилась и в проёме показалась, сияя глазами и лукавой улыбкой Ксения Кирилловна. Марк, волей-неволей, сбавил шаг и услышал в голове голос Ксении, но не сумел разобрать слов, телепат из него, стоит признаться, как из сосиски стрела. Взгляд её пронзительных глаз подтолкнул его к женщине. Пахнущие лавандовым мылом ладони легли ему на лицо. «Плохая примета что-либо делать через порог», – подумал Марк и услышал ответ: «Для объяснения везения или оправдания собственных неудач люди придумали универсальную отговорку: хорошая или плохая примета». Влекомый женскими руками, Марк шагнул через порог: «А это какая примета?» Ксения загадочно вздохнула, алые губы приблизились к виску Марка: «У меня исключительно хорошие, плохие приметы, как сор из избы, выношу на улицу». Дверь мягко закрылась. Без стука. С еле заметным дыханием, будто комната облегчённо вздохнула, сделав глоток весеннего свежего воздуха. Ксения заглянула в глаза Марка. «Не молчи. Расскажи что-нибудь». Марк бросил взгляд в окно: «Который день небо в багровых отсветах, будто налито кровью и облака похожи на следы дымных пожарищ». Ксения погладила Марка по голове, взъерошила волосы пальцами: «После вашего открытия с погодой вообще творится что-то возмутительное. Природа будто взбунтовалась. А псы? Что с ними случилось? Из добрых собак они превратились в злобных тварей. Раньше как было: идёшь на работу, к тебе подбегает такая вот радостная морда, язык высунут, хвост метёт пыль, ясно же, просит угощения. Сейчас глаза налиты лютой злобой, рычат до хрипа, готовы разорвать человека на части. Нет, Маркелушка, это вы с Середой нарушили что-то там, в небесных сферах. А расплачиваться приходится всем». – «Не вини всех скопом, – Марк заступился за себя и Середу, – что должно произойти, то и происходит. рано или поздно. Ксения, интересная музыка у тебя звучит. Кто исполнитель?» – «Это наш исполнитель, – Ксения повернула лицо к магнитофону. – Наша восходящая музыкальная звезда, вокал у неё отличный». Марк вскинул брови: «Наша, – в смысле, – Российская звезда музыкального олимпа?» Ксения вздохнула: «Наша – это наша. Семирадостного, родного города. Тира – лучшая вокалистка на данный момент». Марк не захотел углубляться в тему и спросил: «Ей, что же, пророчат фантастическое будущее на международной сцене?» «Не скажу, – Ксения коснулась губами щеки Марка. – Предлагаю послушать и немного потанцевать». Она прибавила громкость. Из динамиков полилась незнакомая Марку мелодия. «Пригласи меня на танец!» Марк извинительно улыбнулся: «Извини! Разрешите…» После небольшого проигрыша зазвучала песня:

Шоколадно-ментоловый вкус дорогих сигарет.

Это всё что осталось на память от прожитых лет.

Это то, что храним мы всему вопреки

Вместе с перстнем златым, не снимая с руки.

Событие двадцать шестое

Середа сидел в пустом кабинете и усиленно думал. Лоб в морщинах, складка между бровей говорили о титанической мысленной работе. Ему всё не нравилось. Отсутствие связи с «большой землёй»; звонки уходили в эфир и терялись навечно среди прочих, как потерянные корабли. Не нравилась погода: красное зловещее небо напоминало виденные им картины художника-фантаста, рисовавшего мрачные, неприветливые, безжизненные ландшафты иных планет и миров. Он чувствовал некие тайные внутренние содрогания, те же, что ощущал возле обнаруженной капсулы. Эти содрогания мелкой вибрацией распространялись вокруг и искажали мировосприятие, многие жаловались на головную боль, недомогание; не обошла лихоманка и его, стойкого оловянного солдатика Середу, привыкшего, как думалось, к любым капризам природы. И теперь эти внутренние тайные содрогания он ощущал внутри себя. Отчего бы? «Думай, Сергей Семёнович! Думай! – заставлял работать себя Середа и бил ладонями по лбу и хлестал по щекам: – Думай! Хотя, чего думать! Зачем извилины напрягать. Всё лежит на поверхности. Нужно правильно расшифровать. Как?» Волна тревоги снова наполнила грудь. Застучало учащённо сердце; сразу возникла мысль, не выгорел ли на работе, отдавая всего себя. Коротко остриженные волосы зашевелились на макушке, будто за ночь отросли в длинные пряди. «Что делать?» – этот вопрос всегда вставал мучительно не перед одной русской интеллигенцией в периоды реакционизма царского правления; вопрос сей остро стоял перед всем населением планеты Земля, просто некоторые персоны не воспринимали всерьёз надвигающиеся перемены и не видели никаких подсказок и этот альтруизм передавался от единиц массам. Выкручиваться, как всегда, приходилось малочисленным группам ответственных людей, взвалившим на свои хрупкие плечи груз неразрешимых проблем и вставших перед вечной парадигмой «Что делать?» во всеоружии, совершенно ничего не понимая, что нужно делать.

Середа взял телефонную трубку и, поразмыслив, вернул на аппарат. Кому звонить? Что узнать? Радист? Он и сам не может ни в чём разобраться. «Аппаратура связи в полном порядке, Сергей Семёнович. Но связи почему-то нет. Может, дело в эфире? Ну, там, всякие вспышки на солнце, магнитные аномалии. Или обширный грозовой фронт». Дикое желание сорваться на радисте погасил: «Я те дам вспышки на солнце и грозовой фронт» – остались невысказанными. Радист-то при чём? Вышки сотовой связи, высокие мачты из серого металла сейчас обычный хлам, годный разве что для сдачи в металлолом. Проку от них, без связи, равно как и от установленной на них высокомагнитно-чувствительной аппаратуры, как от козла молока. Внезапно что-то неясное осенило. Пальцы поскребли отросшую щетину – плохо, Сергей Семёнович, запускать себя негоже, неряшливость не к лицу человеку такого ранга, как ты – иди и приведи себя в порядок, будь образцом для многих, если не для всех! «Сразу же пройдусь по вверенной территории!» Никогда не думавший о Боге Середа внезапно представил его невысоким крепеньким мужичком возраста слегка за сто с плюсом лет. С большой плешью на голове и венчиком седых аккуратно остриженных волос и опрятной седой бородой с умными глазами. «Что, Серёжа, на «хэ», но не хорошо? Правда?» – Бог неожиданно материализовался перед Середой, сидя на высоком кресле или троне. Середа удивлённо кинул: «Так точно!» – затем встал и пожал почему-то плечами и снова сел. «Что будешь делать, Серёжа?» – участливо поинтересовался Бог. Середа криво усмехнулся, представив, каким беспомощным видит его со стороны Бог и развел руками: «Тут что делай, что ни делай, – один хре… – он осёкся и поправился виновато: – один чёр…» – снова слова застряли в горле. – «Давай помогу, Серёжа, – заговорил Бог и глаза его живо блеснули: – Выхода нет. Я прав?» Середа шмыгнул носом: «Правда ваша, товарищ… Э-э-э… господин Бог». Послышался простодушный смех: скрестив на животе руки Бог смеялся и покачивался на кресле или троне. – «Уморил ты меня, Серёжа! Спасибо, давно так не смеялся. Все ко мне с чем приходят? С просьбами! Дай – то; дай – сё! Что я им дать могу, рассуди, Серёжа, здраво, – ничего. Я же не кладовщик, у которого на складе разного добра и хлама завались: раздавай, не считая и не глядя! А ты, вот, Серёжа, пришёл ко с другой целью». – «Да я в вас, господин Бог, не особо верю, – признался Середа, – даже совсем – не верю!» – «Атеист, что ли, Серёжа?» – Бог сдержался, чтобы снова не рассмеяться. – «Да! Самый настоящий атеист! – гордо сказал Середа, – даже в церкви ни разу не был!» – «Да ты что, – хлопнул ладонями Бог, – так уж и ни разу?» середа отрицательно покрутил головой. «Серёжа, напомнить тебе, как ты с бабушкой на Пасху пришёл десятилетним? – левая бровь Бога изогнулась. – С каким восторгом смотрел на иконы, на горящие свечи. Тебе понравился аромат ладана. Атмосфера успокоения в церкви. Баритон батюшки и хор певчих». Середа покраснел: «Было дело. Каюсь». – «Не кайся попусту, Серёжа, – по-дружески посоветовал Бог, – приличному человеку это не к лицу». – «Что же тогда делать? – Середа наклонился над столом, и Бог последовал его примеру, – что – делать? Где искать выход? Может, подскажете?» – «Может, и подскажу, – Бог вернулся прежнее положение в кресле или на троне, облокотившись спиной на спинку, – правда, прозвучит это не вполне оригинально». – «Да брось… Да полноте, – чувствуя оплошность, проговорил Середа, – сейчас там за окном такое творится… Не до оригинальности…» – «Справедливо сказано», – похвалил Бог. – «Только что мне с той справедливости… – отмахнулся Середа. – Скажите, хоть оригинально, хоть – нет: Что делать?» – «Fais ce que dois, advienne, que pourra», – немного строго, с напускной важностью произнёс Бог. – «Не силён в латыни, – признался Середа, – по-русски, пожалуйста, скажите». – «Делай что должно и будь, что будет». – «Здорово! – восхитился Середа, – ваше авторство?» Бог конфузливо поёрзал на кресле или на троне. «Эх, Серёжа, Серёжа… Вот, что вы за народ такой, а? сколько лет наблюдаю, понять не могу. Почему любое более-менее умное изречение сразу приписывается мне, будто я эти умности генерирую по сотне в минуту!» Середа замешкался: «Так… это… в Библии, вот, написано, вроде как…» – «Вроде как, – повторил Бог и переспросил: – В Библии?» – «Ну, да!» – «Нашёл, чему верить!» Середа не унимался: «Повсюду говорят: в Библии написано то, написано сё и сама священная книга написана со слов Бога!» От услышанного Бога проняла долгая икота. «Серёженька, запомни, это я – Бог, говорю тебе: библия записана со слов разных проходимцев. Один-другой обучились коряво царапать буковки на глиняных табличках – и сразу в пророки и провидцы себя определили. И тут же, чтобы пресечь разные хитрые и наводящие вопросы – открылось видение или третий глаз, а это всё, потому, что я, видите ли, с ними беседовал во сне! Начинают сначала говорить об увиденном, затем записывать. Люди, раскрыв рты слушают, верят на слово, следуют советам, появляются последователи, ученики. Те идут дальше, развивают крохотные идеи наставника в огромные теории. Простой народ ничего понять не может. Также, как и то, я не могу со всеми подряд говорить. От лишней трепотни болит горло. Я люблю, Серёженька, слушать. Понятно?» Обомлевший Середа кивнул, ровным счётом, ничего не поняв из сказанного, но признаться сил не хватило и смелости; не хотелось ударить лицом в грязь перед Богом. «В итоге, что мне…» Бог встал с кресла или трона. И лик его и сам он окутались густым ярчайше белым облаком, зазвучала труба, надсадно, гулко и протяжно. Из облака зазвучал голос: «Повторяю, Серёжа, делай, что должен…» Звонок телефона вывел Середу из задумчивости. Он поднял трубку: «Серёжа, недавно встретился с твоей бабушкой. Весьма, скажу тебе, интересная женщина. Привет передать не проси. Я не почтальон и не передаточное звено…» Ошарашенно Середа посмотрел на трубку. Повертел в руке. Положил на рычаги. «Правильно! – он уже думал масштабно и привет почившей в бозе бабушке перешёл в иную плоскость отношений одного мира с другим: – Делай что должен!» Висевшее на противоположной стене зеркало отразило помятое лицо, усталый вид. Середа подошёл к зеркалу. Посмотрелся. Влажной салфеткой протёр кожу, сразу почувствовав свежесть. Пригладил рукой ёжик на голове. Затем помассировал ладонями щёки и лёгкими прикосновениями пяток ладоней надавил на глаза. По-птичьи наклонив голову, сам же втихаря рассмеялся своему виду, укрепился в решении действовать, то ли в своём, то ли кем-то подсказанном.

Крадучись на цыпочках, Шёл Середа по коридору от двери к двери. Прикладывал ухо. Слушал, о чём говорят. Кое-что фиксировал в голове. Передвигался дальше. Ничего нового для себя не было в разговорах: в каждом кабинете обсуждалась находка и потеря связи.

Мимо двери коменданта хотел пролететь. С первых дней работы между ними проскочила чёрная кошка. Середа хотел вовлечь её в свою агентурную сеть. Очень уж независимо показала себя Ксения Кирилловна. Сказала, мол, господин жандарм обратился не по адресу. Его это взбесило. Он сдержался. Независимость признавалась исключительно за собой. Но он притормозил свой любимый шпионский тихий шаг. То ли сказался опыт работы в структуре, то ли чуйка сработала. Очень захотелось узнать, что же говорится в этом змеином логове. То, что не она одна называет его жандармом, немного коробило, Ксения Кирилловна остра на язык, и если мало с кем дружна, то с кем-то же делится сплетнями эта строптивица не живёт в социальном вакууме. Ухо едва ли не вросло в полотно двери. Глаза Середы выползли наружу. О чём говорили в кабинете выходило за рамки общепринятой морали и правил поведения в вахтовом посёлке. Голос коменданта он узнал сразу и когда понял, кто говорит второй – весь покрылся потом. «Так ли с первого взгляда влюбился?» – смеялась Ксения. – «Не поверишь, с первого, – признался Марк. – Увидел и пропал. Веришь?» Ксения захохотала: «Верю… Верю всякому зверю…» – «Я для тебя зверь?» – «Что ты, Маркелушка, бог с тобой. Какой же ты зверь! Только как поступим с Натальей?» Середа собрался; стал похож на комок, скрученный из напряжённых нервов. «С этим-то как раз всё просто». – «Вон оно как, – подумал Середа, – всё-то у него просто. Что скажет сейчас, послушаем…» – «Так ли уж просто, Маркелушка?» – «Возьмём для примера фильма «Маленькие трагедии» по мотивам произведения Пушкина…» Ксения перебила, нежно проворковав: «И книгу читала, и фильм видела…» – «Гляди-ка, - ничуть не удивился Середа, – начитанная, стерва, однако!» – «Это облегчает объяснение. Помнишь слова Лауры, обращённые к Дону Карлосу: Мне двух любить нельзя. Теперь люблю тебя?» Середа от радости чуть не подпрыгнул: «Ах, каков подлец! Ах, каков поганец! Морочит голову сразу двоим. А где двое, там и трое!» – «Как же раньше не догадалась, Маркелушка! – заворковала Ксения и Середа почувствовал червячка, шевельнувшегося внутри, в самом сердце. – Сластолюбец ты мой ненаглядный. Хочешь из двух сосудов нектар любви пить!» – Середа услышал шлепок и вдвойне порадовался за себя, радоваться за других жизнь разучила. – «Ласковое теля двух маток сосёт», – игриво сказал Марк. «С меня хватит!» – подумал Середа и рывком распахнул дверь и ворвался в кабинет. И застыл прямо у порога. Ксения и Марк стояли, обнявшись и совсем не поразились эскападе Середы. У того же губы слились в тонкую ниточку, и ехидная улыбочка поселилась на устах. «Что я вижу, целомудренная наша королева библиотеки впала в объятия блуда, а? Ксения Кирилловна? – он посмотрел на Марка, – или же мне это всё-таки снится?» Столько язвительности Середа вложил в слова, что от усердия взопрел. Не выпуская из объятия Ксению, Марк произнёс: «Представьте, будто вы заснули и перед вами сны мелькнули». Наглый тон Марка передёрнул Середу. «Шекспиром нас не удивить, – ехидно произнёс Середа, почему-то говоря о себе в третьем лице. – Чем ещё порадуете, Марк, Маркелушка или Морковка?» Марк опередил Ксению, раскрывшую рот для вопроса: «Проше пана, ещё из Шекспира: «Я ненавижу, но тотчас она добавила: не вас» или это: «Не знаю я, как шествуют богини, но милая шагает по земле». Достаточно?» Середа неожиданно рявкнул: «Достаточно!» - дальнейшее его возмутило сверх меры: Марк отодвинулся от Ксении, повёл указательным пальцем по подбородку вниз, к шее, ниже к груди, читая при этом стихотворение: «Лодочник в город на лодке плывёт, денег с красивых девиц не берёт». Палец остановился в вырезе муслиновой нежно-сиреневой блузы, скрывавшей прекрасные женские холмы. «Морковка?» – странно отреагировала Ксения. Марк сказал: «Пустое, из детства» – и расстегнул пуговицу и положил ладонь на одну грудь. Середу обдало жаром: видел он всякое, и «Эммануэль» и «Греческую смоковницу», и сам по молодости развлекался, но, чтобы вот так откровенно без стеснения… И не смог отрицать – Ксения хороша – та ещё штучка оказалась, и себе же признался, что любуется этой чертовкой. Ксения с вызовом посмотрела на Середу, подняв подбородок, но мягко, почти с материнской нежностью вдруг произнесла: «Товарищ жанда… Ой, Серёженька, простите ради всего святого, что же вы замерли на пороге, как чужой. Проходите, видите, Маркелушка один с замком на личике не справится. Помогите ему, Серёженька. Помощь ближнему вам откликнется сторицей», – Ксения полностью расстегнула рубашку, развела борта в стороны: «Не робейте, Серёженька, что же вы замерли…» Середа чувствовал подвох. «Провоцируете, Ксения Кирилловна, официальное лицо на злодеяние, имеющую конкретную статью в УК», – через зубы, со свистом проговорил Середа. «Провоцирую? Вас? Серёженька, вот вы как подумали, – Ксения оставалась естественной, чем порадовала Марка, – чем же я вас, такого всего серьёзного и представительного могу спровоцировать, может подскажете? О каком злодеянии, какой статье вы говорите, Серёженька, – своими словами она выбивала почву из-под ног Середы, – тебя женщина о помощи просит. Как в песне: листопад, листопад, если женщина просит, – нараспев прочитала Ксения. – Серёженька, не тушуйтесь, помогите! Кстати, Серёженька, – она взяла в оборот Середу, не давая тому раскрыть рта и молвить слово, – у вас есть опыт секса втроём? Знающие люди говорят, очень интересно. Нет? У меня тоже и у Марка. Вот беда-то… Может, поэкспериментируем. Вы составите нам компанию. Маркелушка не возражает. Я просто сгораю от нетерпения почувствовать нежное податливое тело в крепких сильных руках двух уверенных в своих силах мужчин!» Признаться, Марк тоже оглох от услышанного и только почувствовал ощутимый щипок Ксении, догадался, это часть игры и сказал: «Ну, конечно, Сергей Семёнович, принимайте приглашение и присоединяйтесь к нашей маленькой дружной компании. Скучно, обещаю, точно не будет». Середа быстро взял себя в руки: выкручиваться и из не таких сложных, бывали и серьёзнее ситуации научился. «Необычайно благодарен за ваше приглашение, Ксения Кирилловна. От чистого сердца, не против своей воли, работа не позволяет, откажусь от столь заманчивого развлечения. Надо же: секс втроём! Кто бы мог подумать! И вы, Марк, тоже… Хотя у меня сложилось несколько иное мнение о вас…» Марк притянул Ксению к себе: «Думали в свободное время хожу по воде?» Середа засмеялся: «Не исключено. Но вот широких вод Галилейского моря у нас не наблюдается». Он думал прижал Марка. Однако Марк опроверг его уверенность: «Когда нет возможности ходить по воде, иду бродить под дождём, разбрызгивая лужи ногами…»

Сильный треск, будто разом рядом выстрелили тысяча ружей раздался за окном. В комнате потемнело. Молния разрезала жирное брюхо туч. В комнате запахло озоном. Послышался далёкий утробный вой, похожий на глухой рык грома. По оконному стеклу часто забарабанили крупные капли первого весеннего мартовского дождя…

Событие двадцать седьмое

Сделав резкий разворот через левое плечо, Середа столкнулся нос к носу с доктором Габышевым. Оба брезгливо вздрогнул, будто выскочили нагишом на сильный мороз, лица исказили омерзительнейшие улыбки. Не меняя мимики, Середа громко и радостно вскрикнул: «Ба! Лепила! Ну, привет…» Осип Джулустанович убрал ненужный атрибут с лица: «Довольно дурачиться, Середа. Здесь у нас происходят страшные интересные вещи. Я бы сказал: трагические…» Середа язвительно полюбопытствовал: «Всё-таки: страшные или интересные?» Док добавил: «И трагические». – «Будем беседовать здесь? – спросил Середа с напускным безразличием. – Или пойдём…» Док сделал шаг назад, будто приглашая идти: «Пойдём». Середа радушным жестом руки предложил: «Веди, Вергилий, в свои пещеры». Подстрекаемый любопытством, вмешался Марк: «Погодите, не стоит сбрасывать со счетов и меня». Ему вторит Ксения: «Меня тоже», – настойчиво и почти любовно-испепеляющим взглядом что-то говоря немо Марку. – «Ах, да, конечно! Мы присоединимся к вам». Док пожал плечами: «Не возражаю». – «Спасибо», – поблагодарила Ксения. – «Тоже самое хотел сделать и я, но раз уж меня опередили, Ксения Кирилловна, пройдёмте с нами. В общеобразовательных целях любые знания…» – Середа запутался в вежливости и умолчал с умным видом. – «Поблагодарите после», – сказал Док и повернулся с намерением идти, но Середа вставил своё решающее слово: «После увиденного. Я прав, Док?» Док посоветовал: «Не отставайте. Идём в мой кабинет. Для начала…»

Медицинский кабинет встретил холодной и мрачной тишиной. Сквозь щель между тёмно-серых штор проникал грустный солнечный луч, разгоняя сумрак. Остро и едко висел в воздухе застоявшийся запах медпрепаратов, карболки и нашатырного спирта. Ещё едва уловимо пахло чем-то неестественным и жутким. Ксения вдохнула эту адскую смесь и закашлялась. Док провёл делегацию в соседнюю палату с кабинетом, остановился на пороге. «Spectate et percipite visum, – в словах Дока слышалась горечь. – Смотрите и проникнитесь увиденным». Постороннему остаться индифферентным к увиденному тяжело. Ксения, ойкнув, вжалась в Марка, вцепившись в плечо. Сосредоточенными остались Середа и Док. В палате лежали шесть больных: пятеро рабочих и женщина из техперсонала. Все шестеро незаметно, отчего сложилось ложное впечатление – мертвы, с трудом дышали еле приоткрытыми ртами. Всех объединяло одно: серые губы, бледные лица, запавшие полуоткрытые глаза, вздымались тяжело груди. Холод на спине почувствовали все, кроме Дока. Впечатлившись, Ксения почти перестала дышать, по побледневшему лица расползлись серые пятна.

– Что у них с руками? – спросил Середа.

– Лежат вдоль тела, – пояснил Док, и Середа хотел вставить, что он и так видит, что они лежат, но промолчал, что-то обдумывая.

Обращаясь ко всем, Док спросил:

– Насмотрелись?

Марк незаметно кивнул; Ксения широко раскрыла глаза. Рассмотрев с порога лежащих, Середа спросил:

– Что с ними?

Док печально произнёс:

– Мне и самому интересно знать.

Середа подозрительно понюхал воздух:

– Это заразно?

Грустная улыбка искривила губы Дока:

– Воздушно-капельным путём, думаю, не передаётся.

– А если без догадок? – требовательно спросил Середа.

– Если без догадок, сообщаю следующее: пришли ко мне своими ногами, каждый со своими проблемами. Жалобы несерьёзные. У одного диарея, наелся жирного сала, а у него панкреатин. Второго мучает третий день кашель. Двое маются головными болями. Женщина чувствует боли в пояснице. В это… состояние погрузились здесь. Причём, одновременно. Пришлось са7мому рвать пупок, пока этих трёх бугаев уложил на койки. Проверил пульс, измерил давление: всё в норме биологических показателей.

Середа почесал подбородок:

– Странно… Всё странно… – говорит, будто разговаривает сам с собой, но смотрит на Дока, – очень всё странно…

После минутной паузы, Док спросил:

– Кто из них находился возле находки?

Середа указал на троих:

– Док, на что намекаешь? Я тоже присутствовал. Находился в непосредственной близости возле объекта. Трогал его руками… А-а-а… Понимаю, понимаю, Док связывает впавших в неизвестное состояние работников с воздействием неких излучений?

– Ни с чем не связываю. Пытаюсь найти причину… Женщина вступала с кем-нибудь в контакт? – спросил Док, что-то взвешивая в голове.

– Разрешите, Док, - заговорил Марк и продолжил: - Я со Степаном производили съёмку объекта. Вблизи и с расстояния. Чувствую себя, как там Стёпа не знаю, нормально. Повод для волнения есть?

Док ответил:

– Нормальной бывает температура, тридцать шесть и шесть. – Док внимательно посмотрел на Марка умными карими раскосыми глазами: – Независимо от модуса операнди, повод для беспокойства найдётся всегда. С кем вступали в контакт из этих шести?

Марк немного растерялся. Середа хохотнул:

– У него, Док, контакт всегда один – половой!

Док осудительно посмотрел на Середу и тот сразу умолк, кашлянув в кулак.

– Руслан, Наталья, – начал перечислять Марк, – со сменщиками болтали, курили, чай пили… Док, да за три дня я много с кем общался. Сегодня с Ксенией Кирилловной. Это же не преступление!

Док жестом руки остановил Марка:

– Конечно, нет. Если бы это была некая неизвестная болезнь, серьёзная, прошу заметить, она скосила бы половину работников предприятия. Судя по состоянию этих больных… Моё предположение – это не болезнь…

– Вот так да – не болезнь! – странно улыбнулся Середа, почёсывая подбородок. – Что тогда?

Середа, Марк и Ксения уставились вопросительными взглядами на Дока. Он закрыл глаза и помолчал.

– Только предположение, – Док выставил вперёд указательный палец, так иногда поступают мальчишки, показывая дулю, чтобы избежать гипотетической опасности или отогнать от себя нечто страшное: – Повторюсь, предположение: либо гипноз, либо воздействие неких газов на нервную систему или… ядовитых испарений…

– Гипноз, яды, испарения, – вполголоса произнёс Середа, – это всё бесконечно интересно, – затем снова рассмотрел внимательно тела лежащих. Смерил подозрительным взглядом Марка и Ксению, тщательно сжав губы. потом проверил у себя пульс. Док сказал, следя за его манипуляциями: – Это вам не поможет.

Середа отреагировал предсказуемо:

– Чёрт возьми, Док, что поможет? Танцы с бубнами, камлания, заговоры-наговоры?!

Док энергично потёр ладони.

– Для успешной диагностики нужны симптомы. Их, увы, нет.

– Шесть человек пострадавших и без симптомов? Не может быть, – сказал Марк.

– Очевидности ради, может и ещё как; поверьте моему опыту и практике. Эти шестеро пострадавших прекрасно вписываются в картину единичного случая. Например: массовое спонтанное безумие, эффект толпы или… Впрочем, для более-менее точного диагноза нужны ещё заболевшие. И тогда…

Противно шипя, заработала рация Середы. Кто-то, сбиваясь на мат, кричал, что на третьем участке случилось ЧП. Рабочие один за другим теряют сознание. Падают. Корчатся. Замирают в судорожных позах. Кричат нечленораздельно. Есть пострадавшие: экскаваторщик Плахотник, потеряв сознание, нажал на рычаг сброса ковша. На двух рабочих опрокинулся ковш со скальным грунтом. Два «БЕЛАЗа», потеряв управление, ушли с обрыва с двадцатиметровой высоты. Началось возгорание техники. Середа выразительно посмотрел на Дока:

– Говорите, нужны заболевшие? Слышали хорошо? Думаю, в материале для выявления симптомов заболевания недостатка не будет. И далее…

На пороге кабинета Дока, едва не рухнув после запинки ногой о ногу, схватившись за дверной косяк, выросла фигура секретарши Вари. Взъерошенная причёска и заплаканное лицо, вытаращенные глаза говорили больше, чем она могла сказать, стоя с раскрытым ртом. Запыхавшись, она ничего не могла сказать и только махала рукой в направлении второго этажа.

– Док, помогите ей. Сделайте что-нибудь, – приказал Середа, сам не понимая, что нужно предпринять.

– С этим справитесь сами.

– Бросьте ваши эскулапские шутки и реально помогите.

– Повторяю: справитесь без меня. Самый простой совет: отвесьте ей оплеуху. Со всей дури. Не церемоньтесь, господин жандарм, в вашей практике применяются методы похлеще.

Марк посмотрел на Ксению. «Он это сделает?» – читалось в её взгляде.

Два резких удара звонким эхо разлетелись по кабинету. Варя громко ойкнула. Схватилась за покрасневшие щёки. По глазам видно, пришла в себя. На ней навис Середа:

– Ещё? Или хватит?

– Хватит, – пролепетала девушка.

– Рассказывай, – приказал Середа.

– Совещание шло в обычном режиме. Геннадий Палыч, директор, позвонил. Попросил принести всем чаю. Ну, я пока ставила чайник… (Середа хотел перебить, чтобы она пропустила мелкие подробности, но не стал делать, увидев выразительный взгляд Дока.) Обычное дело. Пока закипает, расставила чашки с блюдцами на подносе. Сахарницу, салфетки. Отвлеклась на звонок. Звонила подруга из прачечной. Приготовила всё и, постучавшись, вошла в кабинет. А они… (Середа замахнулся и Варя прекратила истерику не начавши.) Короче, Геннадий Палыч сидит серый в кресле, откинулся на спинку. Глаза закрыты… Инженера и начальники участков тоже, кто как… застыла, не знаю, что делать… – Внезапно Варя замолчала. Выпрямилась неестественно, выпятив грудь. Наклонила голову и исподлобья уставилась на Середу, потом прошлась взором по Доку, Марку и Ксении; глубоко вдохнула – живот надулся шаром, выдохнула – с губ сорвалось облачко сизого пара. Глаза закатились, голова девушки опрокинулась назад, и Варя по стенке съехала на пол.

– Боже мой! – всплеснула руками Ксения. Середа в зародыше подавил приступ паники, крикнув: – Без истерики, Ксения Кирилловна! Не хватало нам вот ваших вот женских кунштюков и приступов беспамятства! Возьмите себя в руки! Берите пример с меня! И всем советую принимать действительность, как она есть, через фильтр абстрагированности. – Середа внезапно почувствовал прилив сил, он находился в родной стихии. Окрик подействовал на Ксению, она успокоилась, лишь вытерла выступившие слёзы и прижалась крепче к Марку. – Мы во всём разберёмся! – рубил Середа словами, будто головы сносил шашкой врагам. – Ясно? Док, не молчите! – Док молча согласился, кивнув; Середа закончил: – Не зря же нас кое-чему кое-где научили учителя и наставники…

Масштаб катастрофы оценили, войдя в приемную директора: динамики на пульте селекторной связи разрывались от входящих звонков и страшных новостей. Со всех участков докладывали о необъяснимых случаях, происходящими с рабочими. Они массово теряли сознание. Тела крутили корчи. Также поступали тревожные сигналы о непонятном поведении грунта: местами земля превращалась в жидкое месиво и техника вместе с потерявшими сознание рабочими уходила вглубь, кое-где появлялись глубокие трещины, из них вырывался сильными струями со свистом пар и вокруг распространялась дикая и удушливая вонь.

Событие двадцать восьмое

Выпучив жёлтый глаз, светила луна.

Чахлые, низкие берёзки, почти кустарники, росли густо по обе стороны тропы, проложенной дикими лесными зверями задолго до первого поселения человека и появления первого захоронения на террасном склоне сопки.

Сохранившийся меж корней деревьев посеревший снег отражал жёлтый свет ночного светила. На краю площадки перед тропой показались два чёрных силуэта. «Я пойду впереди, – заботливо произнёс Марк, обращаясь к Наталье, – держи мою руку и смотри под ноги». Вдохнув глубоко, Марк осторожно ступил ногой на пологую тропу и повертел ботинком, проверяя надёжность прилегания подошвы к земле. – «Поняла?» – «Как смотреть?» – «Внимательно смотреть глазами». – «Темно ведь, Морковка. Ничегошеньки не видно», – возразила робко Наталья. Послышалось ироничное хмыканье. «Скажи ещё: не видно не зги». – «Не скажу». – «Настырная? Понимаю… Хочешь, чтобы всё было по-твоему». – «Не знаю, что такое зга». Раздался тихий свист. – «Ну, ты даёшь. В школе чем занималась?» – «Училась». – «Контрольные, небось, списывала». Наталья промолчала и надула губы, хорошо, Марк её контрвыпада не видел. Самоуверенно ступила ногой и ойкнула. Потеряла равновесие и упала бы обязательно, если не подхватил её за талию Марк. «Я же сказал: смотри под ноги, куда идёшь». Наталья выпрямилась. Повела плечами. «Да что можно… Ой!..» Наталья носком сапога за что-то зацепилась, навалилась на Марка, и он с большим трудом удержался на ногах. «Что это было, Морковка?» – «Корень дерева или куста. Будь внимательна». – «Спасибо, Морковка, – тихо и немного эротично произнесла Наталья с лёгким придыханием в голосе, – ты меня спас». – «Как Персей Андромеду от морского чудища». – «Зануда», – в тон ему произнесла Наталья и захихикала. – «Нервное? Скоро пройдёт». – «Не-а… Представила, валяюсь растянутая между могил лицом в сосновую хвою». – «Зачем за мной увязалась, Натали?» – сбавил и без того медленный шаг Марк. – «Морковка, ты сам меня пригласил на романтичное свидание с прогулкой по старому кладбищу». – «Могла отказаться». Наталья неопределённо хмыкнула. – «Здесь наледь через тропу невысокая. Видишь, Натали?» – «Ой, и вправду… Очень на гроб похоже…» Марк сыронизировал: «Похоже на гроб… Холм могильный, но это обычная наледь. Ступай аккуратнее». – «Да, поняла я! Ой!..» не удержав равновесия, Наталья нелепо взмахнула руками, упала и ударилась о наледь затылком. Толстая вязанная шапочка смягчила удар, но в месте удара сильно запульсировала боль. Марк аккуратно поднял Наталью, осмотрел, отряхнул налипшую хвою. – «Ты в порядке?» – «Морковка, что за тупой вопрос… Ой… Не видишь, мне кранты… – Наталья втихаря запричитала и вдруг умолкла, и серьёзно спросила: – Морковка, ты будешь плакать на моих похоронах?» Марк посмотрел на Наталью и в груди что-то всколыхнулось, в её глазах он увидел далёкий всплеск матово-желтого пламени. Потом помотал головой и ещё раз посмотрел на подругу: в глазах он ничего не увидел. – «Будешь плакать?» – «Разрыдаюсь навзрыд и изойдусь слезами. А сейчас не мешало бы тебе всыпать по первое число». – «За что, Морковка? За то, что пострадала? Чего вспылил? Скажи лучше, долго ещё идти?» Марк огляделся. Темень то сгущалась и прятала в себе окружающие предметы, то размывалась до акварельной прозрачности, и тогда многое виделось размытым. Марк втянул носом воздух: терпко пахло прошлогодней хвоей, перепревшей и полусгнившей листвой и чем-то ещё трудноуловимым, казавшимся отчего-то очень знакомым. – «Всыпать для профилактики простудных заболеваний, – задумчиво сказал Марк, – а идти… – он снова увидел отблеск желтого пламени в глазах спутницы и посмотрел на неё: – Долго ли коротко, идти надо… И да, ночная темнота скрадывает расстояние. Так что, давай руку. Держись крепко. Иди за мной». – «Шаг в шаг?» – «Как удобно». – «Морковка, откуда этот шум? – Наталья сбавила шаг и вместе с нею Марк. Задрали головы в небо. Отчётливо слышался шум крыльев огромной птицы, летящей высоко в небе. Шум нарастал, усиливался и… – Что это было, Морковка?» Марк погладил спутницу по плечу, прижал к себе, поцеловал в лоб. – «Что бы это ни было… Его не видно и не слышно…» Наталья неожиданно с дикой экспрессией вцепилась в рукав куртки Марка и быстро заговорила: «Давай вернёмся… Мне жутко страшно… Морковка, у меня плохое предчувствие… Пока не поздно…» Марк помолчал и сказал: «Поздно, Натали…» Наталья взмолилась с какой-то первобытной обречённостью, с какой могли её первобытные предки обращаться к невидимым духам-защитникам, стоя безоружными перед сильными беспощадными хищниками: «Ну, пожалуйста… Не нужны мне эти могилы, Морковка… Отпусти меня… Щекочи себе нервы сам…» Марк вынужденно остановился. Развернул спутницу к себе и снова в её глазах далёким отсветом полыхнуло желтое пламя и нечто тревожное пробежалось по телу мелкой волной нервной дрожи. Он справился и сказал: «Я тебя сейчас обниму. Крепко-накрепко и попрошу смотреть мне в глаза. Хорошо?» Наталья послушно кивнула, не своя с него взгляда. – «И не кричи, пожалуйста. Мёртвые не любят шум». – «Не буду», – с замиранием в сердце поклялась тихо Наталья. Марк головой указал направление хода и едва сделал шаг, остановился. Крепко, по-мужски, Натали схватила его за куртку и с прежде не слышанным в голосе металлом заговорила: «Я всё равно боюсь, Морковка… Давай вернёмся…» Не на шутку Марк испугался, но не подал виду. – «Повторяю для непонятливых: держись меня, будь рядом, со мной можешь смело бояться, чего угодно – я защищу!» Желтое пламя в глазах Натальи медленно погасло, оставив далёкий еле уловимый свет. Страшный холод иглами прошёлся по спине, снова что-то ледяное шевельнулось внутри и мигом пропало: лицо Натальи посветлело и в красивых женских глазах отражался лунный свет небольшими озерцами. Наталья шмыгнула по-детски носом: «Ага! Можешь смело бояться. Знаешь какая я трусиха… Сама удивляюсь, – в голосе почувствовалась уверенность, – как на твою авантюру повелась. Надо же, счастье великое: ночью прогуляться среди старых неухоженных могил… Ой, Марк… Там вверху что-то… Видишь, в небе…»

Большое тонкое чернильно-тёмное облако, похожее на огромный холст с рваными краями и прорехами, через которое проглядывало ночное небо с россыпью звёзд, медленно плыло, едва касаясь вершин искривлённых деревьев. Вытянутую поляну с кладбищем окружали рахитичные сосны, будто искорёженные артритом. Будто по чьему-то злому умыслу деревья некая сила завязала в кольца, стянула узлами тонкие стволы, близрастущие деревья переплела стволами, изогнув в немыслимые фантастические фигуры. Они казались пришедшими из иного мира и ненадолго задержавшимися здесь, полюбоваться желтым светом луны.

Мелкие яркие искорки, будто глаза неведомого зверя, вспыхивали на облаке и гасли или разлетались по сторонам и сопровождали облако загадочно фосфоресцирующим шлейфом.

Марк отстранился от Натальи. Шагнул вперёд и замер. Будто наткнулся на невидимый барьер. Первым увидел облако. От него отлетели искорки и окружили лучащимся коконом. Необычное состояние лёгкости появилось в теле. Недавнее прошлое проступило внезапно отчётливо и ясно: салон «вахтовки», спящие попутчики, самого себя дремлющего, момент появления в воздухе силуэта старика-азиата с земельно-пепельным лицом, испещрённым глубокими морщинами. В голове возник настойчивый звон. Марк положил ладони на уши. Не помогло. Звон стал ещё громче, как если бы ладони выступали в роли резонаторов. И вот из воздуха, из темнеющего струящегося тьмой сумрака ночи перед Марком проявился размытый серый силуэт. Он менялся, выворачивался наружу, верхние линии контура тела сворачивались внутрь. После недолгих сворачиваний и выворачиваний перед Марком висел в воздухе старый знакомый старик-азиат в новой форменной робе комбината «Нежданинский». «Почему не послушался совета, не ушёл, почему стался, – необыкновенно громко и отчётливо звучал в голове строгий голос. – На что надеешься? Почему привёл с собой девушку? Себя не жалко, её пожалей. Кому и что пытаешься доказать? Что смел и отважен, и никого не боишься?» От лавины вопросов хотелось укрыться, зажать крепко уши и не слышать голос азиата. Собравшись, Марк решил ответить видению, оно же медленно растворилось и облачком повиснув над землёй, распалось на мелкие блестящие точки, улетевшие, как искры костра, в небо. Он очнулся от прикосновения Натальи. «Морковка, ты что-то увидел?» Вымученно и тяжело дался ответ Марку: «В такой темнотище не рассмотреть и кончик носа. Надо было взять с собой фонарик, вот же бестолочь!» Наталья прыснула: «Телефон с собой?» – «С собой, проку от него мало. Не работает». Наталья легко постучала по лбу Марка подушечками пальцев. «Точно – бестолочь. Если он не работает, то наверняка функции некоторые…» – «Например». – «Например, фонарик - работает». Марк притянул спутницу к себе и звонко поцеловал в нос: «Ты умница, Натали. Даже не подозреваешь». – «Мои подозрения…» Она не договорила, с удивлением глядя на Марка, который поспешно вынул из внутреннего кармана куртки мобильник, успевая стучать себя по лбу и приговаривать «Вот дурень! Вот же дурень!» Яркий свет не разогнал полностью густую мартовскую тьму. Она показалось, наоборот, ещё сгустилась и стала осязаемой. «Что за ерунда? – Марк проверил яркость, но фонарь светил на все сто процентов и тем не менее, тьма неохотно расступалась под лучами света. – Этого не может быть…» – «Успокойся, Морковка, фонарик не главное. Посмотри на небо». Марк кинул взгляд в ночную тьму, и они с Натальей одновременно ахнули. Наталья медленно села на корточки, обхватила голову руками и принялась медленно покачиваться. Марка охватила странная эйфория, тело изнутри вибрировало и жар прокатился волной от головы до пят.

Зависшее над кладбищем облако начало колыхаться. Вздуваться пузырями. Пузыри вырывались из облака и на тонких белесых нитях опускались к земле, превращаясь в правильные сферы молочно-прозрачного цвета. Чем ближе они были к земле, сферы вытягивались в продолговатые сигарообразные образования. Прикоснувшись к грунту, сигары лопались, на их месте возникали полупрозрачные фигуры. Могильные холмы пришли в движение. Они тоже шевелились, земля подымалась холмами, сыпался песок вперемешку с кореньями и прочей трухой. Из могил тонкими прозрачными силуэтами поднимались фигуры похороненных людей. Небесные и земные фигуры соединялись, множились и росли. Вскоре они обступили Марка и Наталью плотным кольцом. Запах сероводорода и гниения ударил больно по обонянию. Марк и Наталья закашлялись, уткнулись лицами в воротники курток. Призрачные фигуры покачиваясь, зависли на небольшом расстоянии от людей. «Что с нами будут делать?» – через меховой воротник голос Натальи звучал глухо. – «Переродимся заново, как и они, – Наталья не оценила юмор Марка: – Дурак». Он тихо повинился: «Прости, Натали. Нервы…» В рядах призрачных фигур появилось движение. Оно начиналось в самой гуще и расширялось внутрь и наружу и напоминало цепную реакцию, когда упавшая костяшка домино опрокидывает впереди стоящую.

Над кладбищем раздался дикий вой. Призрачные фигуры и Марк с Натальей запрокинули головы: огромными скачками с неба неслась свора призрачных псов с горящими потусторонним светом бездонно-желтыми глазами. Вой повторился в долине, со стороны посёлка и рабочих участков. Вой нарастал. Уже невозможно было слушать эти жуткие крики. Из долины к кладбищу неслись огромной стаей призрачные псы с тем же ужасающим воем и инфернальным светом в глазах. Вскоре псы обступили призрачные фигуры, и процессия двинулась в направлении поселка через уцелевшие могилы. Под ногами призраков могильные холмы сравнивались с уровнем земли, гнулись и ломались, как картонные, крошились пирамидки и кресты, расплавлялись оградки, стекая жидкими холодными струями вниз по склону, сжигая ледяным пламенем всё на своём пути. Едва передвигая ноги, Наталья причитала и ныла: «Морковка… Морковка… Мы умрём, мы умрём… Знал бы ты, что приключилось с нами в бане…» Марк повернул голову: «Баба Дуня, местный фольклорист, расстаралась в описании и раззвонила по всем ушам про банный переполох. Расписала всякие ужасы. Сказала: всему виной призрак дочери шамана Лунное дыхание и проклятие, наложенное на долину шаманом…» – «Ты ей, конечно, не поверил», – изменившимся глухим голосом произнесла Натали, Марка снова встревожило изменение в поведении спутницы и он, взглянув в её глаза, увидел недобро полыхнувшее желтое пламя. – «Вот ещё, – севшим голосом ответил он, – я материалист и во всякую ерунду не верю, в сказки тоже…» Он неожиданно захрипел – нежные руки Натальи, ледяной хваткой сжимали его шею; лицо девушки обострилось, кожа будто начала съёживаться. – «Брось… – с трудом вдавил он, пуская слюни уголками губ, – прекрати…» Воздуху становилось меньше, дышать было нечем, Марк не мог элементарно сопротивляться: некая чужая сильная, довлеющая над всем воля сковала движения. Острые ногти впивались в кожу шеи, из-под них выступили капельки крови и потекли вниз, оставляя красные следы. В глазах появилась туманная плена. Сквозь неё Марк увидел чужое лицо, не Натальи. На него сквозь узкий прищур азиатских глаз смотрела незнакомая женщина, на чужом лице страшно смотрелись прищуренные зло глаза, выпирал длинный острый нос с тонкими крыльями ноздрей, сжатые в тонкую полоску губы искривились в мрачной усмешке, потом едва зашевелились. Марк услышал странный язык, в котором присутствовало много звука «э»; непонятная речь звучала до чрезвычайности жутко, слова обволакивали сознание плотной коконом инородного звучания. Руки незнакомки сжимались с каждым мгновением сильнее, вот уже не хватало воздуху вдохнуть, кровавая пелена застила Марку взор. Он ощущал себя стоящим одной ногой в ладье Хароне и равнодушные воды Стикса лениво плескались о борта ладьи.

В этот момент зазвонил телефон. Враз пропало ощущение удушения. Прежняя Наталья растерянно стояла перед Марком и смотрела на окровавленные пальцы широко раскрытыми глазами, ничего не понимая. Призрачные фигуры и псы пропали. Тишина висевшая над кладбищем наполнилась звуками. Грохотом и скрежетом. Телефон настойчиво звонил, и Марк с трудом дрожащими пальцами нажал на кнопку ответа…

Событие двадцать девятое

За рассказом ночь пролетела быстро.

Спустилась мгла. Через мгновение сменилась серым предутренним вязким сумраком. Лёгкие завитые облачка, трогательно похожие на пёрышки или паруса заволокли небо.

Послышались знакомые и неузнаваемые, такие близкие и не всегда понятные невнятные шорохи приближающегося рассвета. Неровный колеблющийся свет от темнеющего тонкой фиолетово-сиреневой полоской горизонта блеснул и пропал. Всколыхнулась от едва заметного ароматного бриза сонная листва старого абрикоса. Встряхнулись цветы на клумбе, сбросив с распускающихся лепестков ночную дрёму. Мельчайший бисер росы прозрачными капельками украсил траву.

Заметно посвежело. Катерина и Мария кутались в пледы. Виктор с Максимом ещё держались, скрывая зевоту и не ёжась. Геннадий накинул на плечи старую зимнюю куртку. Уютно умостившись головой на плече жены Дуси дремал, посвистывая тихонько носом её муж Киви, прозванный так из-за неистовой любви к заморскому фрукту.

Я замолчал. Непривыкший к долгим монологам, чувствовал усталость. Решив взбодрить слушателей, предложить выпить горячего чаю. Предложение восприняли положительно, и Катерина пошла на кухню ставить на плиту чайник. Спустя время она вынесла каждому большую кружку с ароматным горячим напитком, и все дружно сделали по глотку чаю.

Вдалеке, со стороны Азовского моря послышался негромкий, недовольный басок грома. Он расширялся вширь и вдаль. Насыщался низким, тягуче-медным протяжным звучанием. Повеяло колющей прохладой со стороны Донецка и где-то на Ростовском направлении, в районе Матвеева Кургана заискрились провода электропередач и сизый едкий дым с гарью потянулся из трансформаторов в утреннее небо.

– Кажется, дождь начинается, – повторяя интонацию мультяшного персонажа, произнесла по-ребячески Мария, прищурилась и слегка запрокинула голову, глядя в предрассветные небеса. В её глазах я увидел желтый отблеск дальнего пламени. – Марк… или лучше – Морковка… – голосом Натальи, подтрунивая и играя голосом спросила Мария, - ой, Морковка, ты обиделся, проста, не хотела, само собой получилось. Не надо дуться и супиться, что возьмёшь с глупой женщины? – меня подмывало высказать ей что-то неприятное, задевающее за самолюбие, но сдержался, пожал плечами, дескать, действительно, что можно с глупой женщины взять, а она продолжала тем временем: – Что скажешь? Марк – очень официально, как на приёме у… Ну, не важно… По мне так Маркел – милее и интимнее.

Воспользовался умным правилом, узнанным от мичмана Поступаки в Пинской военно-морской учебке: – Не знаешь, что сказать, промолчи, выйдешь за умного, сморозить глупость всегда успеется.

– Маркел… – Мария явно смаковала это слово сияя лицом и блеща глазами. – Я вот… – улыбка сползла с лица женщины, она недоуменно уставилась на Катерину, которая бесцеремонно хлопнула по плечу пару раз: – Да ты его хоть горшком назови, только в печь не ставь, Маруся. И хватит кокетничать. Увлечь в свои коварные сети не получится. Думаю, он верен одной и эту верность с любовью, как однажды надетый золотой перстень больше с руки не снимает, – снова что-то знакомое уловил в голосе Катерины и глянув на неё, чуть не поперхнулся чаем: на меня смотрела Ксения с дерзким вызовом, умело маскируя его за наивностью и нежностью; передо мной сейчас была не Катерина, в муслиновой кофте сидела Ксения, её грудь слегка ходила вверх и вниз от лёгкого волнения, и пуговица на кофте никак не хотела слушаться подрагивающих пальцев: всё это не ускользнуло от моего внимания.

Внезапно в воздухе появилось некое пощипывание, похожее на слабые уколы электричества. Миражи недавнего прошлого испарились. Передо мной сидели всё те же Катерина и Мария, хозяйка дома, пустившие меня квартировать, и её сестра. В взорах читался незаданный вопрос. Сдерживало обеих от желания его задать что-то мне недоступное и когда Мария вдруг решилась на сей риторский подвиг, дальний край неба пришёл в движение. Послышался шум, будто огромный слон начал перебирать ногами, стоя на исполинском цирковом шаре. Отголосок небесного баловства заставил снова трепетать листья абрикоса. Молоденькая слива неуверенно задвигала культями веток, которые появились после февральского кронирования дерева и прореживания ветвей.

Густое недовольное рычание снова послышалось в стороне Азовского моря. Убойное амбре йода, чудовищный запах гнилых морских водорослей и выворачивающий внутренности перегар переработанного мазута нарушил обоняние.

Первым не сдержался от чиха я и в унисон со моим апчхи дальний край неба, узкая фиолетово-сиреневая полоска вспыхнула электрическим сиянием и огромная, в полнеба молния распорола его. Сухой треск отразился сбоем работы барабанных перепонок: наступила временная полу-глухота или аудио-контузия. Следом за мной принялись чихать, громкими звуками пробуждая сонное царство природы хозяева и гости и каждый раз молния вспарывала острым блестящим клинком плотную ткань неба и сгустившихся туч и, приближаясь, угрожающими всполохами инфернального сверкания старалась внушить всему живому ужас и страх.

Уже над нашими головами, над двором гостеприимных хозяев, кипели в бешеном хороводе мрачные медно-фиолетовые и багрово-бронзовые тучи, находясь в постоянном внутреннем движении, вспухая клубами и пузырями. Напоследок, молния решила-таки показать всё своё чудовищное искусство устрашения и разлетелась огромным куполом накрыв огромное пространство в небе и на земле и острые огненные клинки неким запоздалым возмездием за прошлые грехи вонзились в почву. Мелкая дрожь передалась предметам и нам. Закачался беспокойно фонарь, моргая лампочкой. Угрожающе накренился мангал, озарив короткой вспышкой углей пространство двора под ним и пустив в небо облачко слабого возмущения. Запахло озоном вперемешку с тлеющей древесиной. Сонный Киви раскрыл глаза, повертел недоуменно головой, взгляд из солового стал осмысленным. Крикнул отчего-то визгливо и как-то по-женски, мол, пора спасаться и добавил в конце любимое флотское «Полундра-а-а!», сразу начав метаться, пытаясь выбраться из-за стола. Следом за ним тревожное состояние передалось хозяевам и гостям. Зашатался стол, зазвенела посуда, звякнули ножи и вилки. Кое-как выбравшись все без исключения приподнимались на цыпочки, стараясь рассмотреть, что же могло и главное где загореться и принялись с не меньшим энтузиазмом втягивать носами воздух.

С неба на наши головы с лютой неизбежностью обрушился дьявольский рой дождинок. Крича по-детски радостно и подбадривая друг друга дружной компанией мужчины и женщины бросились в летнюю кухню. Ища в ней укрытие от внезапно изменившей погоды. Кто-то окликнул меня, мол, давай поторапливайся. В ответ я прокричал, что для матросов дождь – это пыль и остался на улице. Вышел на середину двора. Запрокинул лицо. Подставил под дождинки и молча впитывал в себя аромат мокрой земли и запах дождя, теряя счёт времени, теряя себя, теряя ощущение пространства. Затем сказал: «Мне нравится запах дождя. Он такой же, как и на моей родине».

Холодная тень с севера накрыла меня.

Я находился в пустом командном зале перед пультом управления и по большому экрану наблюдал за друзьями. В медицинском отсеке под контролем Дем-Ида они занимали капсулы, где погрузятся в сон. Удивляясь профессиональным действиям каждого члена экспедиции, я усиленно думал, не упустили ли мы какой мелочи. Мысленно перебирал прошедшие приготовления. Подкопаться не нашёл к чему. Свою работу мы выполнили добросовестно. Об остальном думать не хотелось. Проследил, как Дем-Ид улёгся, помахал ему рукой и нажал рычаг, запускающий процедуру консервации. Капсулы и зал начали заполняться белым туманом. У меня было в запасе несколько времени для прощания с землёй, так понравившейся моему сердцу. Я подошёл к огромному окну. Окинул взором Лунную долину, пенниками которой мы оказались помимо своей воли. Изменения видны невооружённым глазом. Изменился ландшафт. Долина покрылась язвами провалов. Ранами трещин из которых извергается сизый пар. Мысленно попрощавшись, я направился…

Холодная тень с востока легла следом за северной.

Стуча от страха зубами, Наталья спросила: «Заработал телефон?» Пожимаю плечами: «Не уверен. Сигнала нет. Сейчас проверю». Нажимаю иконку с зелёной трубкой на экране телефона. Голос Руслана, испуганный и запыхавшийся: «Марк… Чёрт возьми, ты ге… Знаешь, что творится…» Серое небо окрасилось высоким пламенем взрыва. Видно хорошо снизу, там, где мы с Натальей. Взрывная волна прошла по верхушкам деревьев. Полетели вниз сломанные ветки и тонкие стволы у вершины. Наталья верещит от страха. Огненные языки жадно лижут небо и чёрно-смоляные клубы густого дыма разлетаются и ширятся по сторонам. Наталья кричит, тыча пальцем в сторону огня: «Это моя база… Бензохранилище взорвалось… Там же…» Кричу Руслану в трубку: «Жив-здоров? Не пострадал?» Наталья заворожённо стоит на месте и смотрит на пылающий небосвод. Руслан отвечает: «Слава богу, успел убежать… Ребят жалко… Видел, как полыхнуло?» – следом прозвучала отборная базарная брань. Трясу Наталью. Она приходит в себя: «Морковка, что делать бу-у-у…» Хватаю за руку и тяну за собой: «Спасаться! Бегом! Быстро!» Кладбищенская земля ходит ходуном под ногами. Пару раз проваливаюсь в расплавленный грунт, ноги сильно печёт жаром. Наталья следует за мной, закрыв глаза. Перепрыгиваю через образовавшиеся неширокие трещины, которые увеличиваются в ширине на глаз. Сизый пар перехватывает дыхание. Вонь в воздухе висит дикая. Наталья молодец, держится. Молчит и только растерянно смотрит по сторонам. В голове складывается нехорошая картина, будто это уже однажды происходило со мной. Не помню, выжил ли в тот раз… Оживает телефон: «Марк, это я …услан… бегу в …ативное здан… Марк… …ереда приказ… собираться та… Спеши!» Снова проваливаюсь в образовавшуюся яму. Уже по самую грудь. Наталья перелетает через меня и плюхается лицом в набежавшую лужицу талого снега. Попытки минимальны выбраться. Рыхлая почва сродни зыбучим пескам не спешит отпускать свою жертву. Крик отчаяния придаёт сил: «Морко-ов-ка-а… помоги…» Наталья рядом со мной медленно опускается в землю. Барахтается. Машет руками. Пытается за что-то зацепиться. Кричу, старясь перекричать грохот и свист пламени, по склону быстро течёт лава огненной жидкости, пожирая ненасытным чревом деревья и могильные кресты: «Не барахтайся, так быстрее засосёт», – кажется, Наталья услышала меня и с надеждой посмотрела, я же взял длинный шест, бывший некогда тонкой лиственницей, и протянул Наталье. Цепляясь грязными руками за ствол, она уверенно выбирается из ловушки. Лежим рядом. Обдавая жаром мимо льёт гудящее пламя, бензина и другого легковоспламеняющегося топлива в ведении Натальи было предостаточно. Лица печёт. Наталья грязными руками вцепилась в меня и плачет: «Морковка… Да что же это… Это со… со мной впервые…» Глажу её по голове, успокаиваю: «Впервые, Натали, всё в нашей жизни происходит когда-то впервые. И на этой планете мы тоже впервые: в первый и в последний раз…» Наталья всхлипывает более спокойно: «Ты как этот… как его… Философ…»

Тень с юга пожрала восточную тень.

Бег с препятствиями продолжился. Мало того, что стараемся не угодить во внезапно возникающие трещины и разрыхленные почвенные углубления, так ещё сверху падают раскалённые камни. Кладбище, думаю, вот оно как вышло, мысли не траурные, хотя и не весёлые, вот такая у нас прекрасная получилась прогулка по кладбищу. Говорю про себя. Услышь сии слова Наталья, наверняка, поднимет шум и крик. Это лишнее. Нужно собраться. Почему-то кажется, кладбище никогда не окончится. Раньше оно представлялось, да и с высоты площадки прекрасно было видно, территориально оно не больше одной трети футбольного поля. Сейчас же ему конца и края не видать. Могилы, могилы, кресты, пирамидки, камни с нанесёнными рисунками и выбитыми неизвестными символами. Из трещин вместе с паром лезут чудовищные твари, которым и слова приличного не подобрать, кроме обсценного. Почва вся кажется рыхлой. Бежать тяжело. Приходится вытаскивать ноги, проваливающиеся почти по колено. Наталья сбиваясь, спрашивает: «Морковка… Когда это кончится… Хочу домой… К маме и сыну…» Пламя развернулось и теперь льётся вместе с жидкостью почти попятам. Затылок вот-вот воспламенится. Отвечаю ей: «Тоже хочу домой… осталось немного… Вижу огни… Там наше спасение…» Наталья хнычет и пытается вырвать руку: «Я не верю тебе, Морковка… Ты врёшь… Мы погибнем в этом аду…» Натыкаюсь на невидимый барьер. Наталья бьётся головой мне в спину. Треск и шум стихают за нами. Бушующее пламя останавливается в полуметре от нас. Спина дымится. Тело пробирает дрожь. Говорю не своим, чужим голосом: «В самую глухую полночь, когда только один рог уходящего за горизонт месяца вонзится в небо, как огромный кабаний клык, а другой – воткнётся в вершину самой высокой горы и когда из её трещин и щелей забьют ручьи, алым цветом и терпким запахом напоминая свежую…»

Тень запада растворила в себе тень южную.

Я и Наталья среди возникшей пустоты услышали мелодичный напев.

Приятный юный женский голосок старательно выводил незатейливую мелодию и пел на незнакомом языке. Кто-то скрытно вторил ей на дудке. Переводя дыхание останавливаемся на входе. Выскакивает в фоей Середа и орёт не своим голосом: «Чё застыли женами Лота? Бегом наверх! Лепила, чёрт тебя возьми, руки в ноги и дуй на второй этаж!» Наталья потрясена и стоит ничего не понимая. Я в едком дыму и пыли рассмотрел дока Габышева. Белый халат, белая шапочка на голове, на груди стетоскоп. Он отрицательно машет головой. «Я не верю в иудейского бога, точно также как не верю в якутских языческих богов, товарищ жандарм. Соответственно, спасения в них искать не буду». Середа сплюнул от злости и проводил Дока до кабинета. «Ну и катись колбаской! Дебил…» Потом посмотрел на меня: «Ну ты-то, ты-то чего застыл со своей кралей… Бегом в актовый зал… На второй этаж… Заставляете ждать, господин ловелас. Ксения Кирилловна вся испереживалась…» Раздался сильный взрыв. Почва пришла в движение. Шевельнулось здание. По стенам поползли трещины. С потолка и со стен посыпалась мелкая белёсая пыль и небольшие фрагменты штукатурки. Лестница танцует под ногами. Мы с Натальей и Середой взлетаем каким-то неведомым чудом на второй этаж. По коридору, пол которого выгибается досками, добираемся до актового зала. Возле стен стоят кучками выжившие счастливчики, мужчины и женщины. Не больше двадцати человек. Кричу: «Хотите спастись? Взяться всем за руки и встать в круг посреди зала». Мебель растаскиваем по сторонам. Слышу нервный смешок: «Танцевать будем, что ли?» Доски пола трещат. Выгибаются. Будто снизу кто-то старается выдавить их. Через щели между досок протискиваются узкие прозрачно-серые щупальца. Выгибается пузырём потолок. Пузыри идут по стенам. По ним, как по Моисеевым скрижалям со стёртыми письменами, появляются дыры, обнажая кирпичную кладку. То в одном месте на стене, то в другом появляется очертание азиатского женского лица. Губы движутся. По помещению со свистом проносится ветер. Лицо проявляется на потолке и по стенам медленно начинают течь серые влажные потёки с отвратительным запахом смерти.

Держимся за руки. Ксения и Наталья по обе стороны от меня. Остальные последовали нашему примеру. Говорю: «В таких ситуациях наши предки спасались молитвами. Кто-нибудь знает молитвы? Не молчите. Дорога каждая минута. Жизнь не фигурально, реально – висит на волоске. Ну же!» Никто не отвечает. Переглядываются, стараясь удержать равновесие. Лица перепуганы и бледны. Сова обращаюсь ко всем: «Ну хотя бы «Отче наш», хотя начало хоть кто-то обязан знать… В церкви дома все ходите…» Снова тишина. Ксения и Наталья отрицательно машут головами, в глазах страх и помноженный на тысячу страх. На помощь приходит Середа: «Товарищи… Напрягитесь… Вспомните…» Раздаётся чей-то голос: «Марк сам почему молчит?» Все обращают на меня взгляды. Читается вопрос: «Ты-то сам знаешь самую главную молитву?» Говорю: «Я католик, молитву эту знаю с детства. И от зубов она должна отскакивать». Кто-то умничает в эту трагическую минуту: «Вот пусть и отскочит». Ксения и Наталья пожимают мне руки. Середа с надеждой смотрит на меня. Говорю: «Хорошо. Я знаю её на польском». Середа едва не кипит: «Марк, читай уже!» набираю воздуху в грудь: «Я произношу предложение, вы повторяете вслед за мной. Согласны?» Середа взрывается: «Согласны! Начинай!» Мысленно обращаюсь к богу за помощью и произношу: «Ojcze nasz, któryś jest w niebie…»

Эпилог

Тысячи картин, встающих из прошлого – это наши воспоминания. Поцелуи под дождём, прогулки под луной, долгие интимные беседы, клятвенные заверения – это наши воспоминания. Робкие прикосновения, горячие признания, ревность и любовь, сожжённые письма и пепел разочарования – это наши воспоминания. Они всегда будут с нами. Наша ценная ноша, не имеющая цены…

Нежданинск – Якутск – Глебовский – Каракуба, 2018 – 2025 гг.