Читать онлайн "За перевалом"

1.

Касание. Скольжение. Удар. Холод и тишина…

Живым было бы неудобно лежать в таких позах. Их лица в крови, в машинном масле; снег на них не тает.

Эвану почти тринадцать лет – кепка, короткая нейлоновая стёганка, джинсы, кроссовки – жив, отделался испугом, шишкой на лбу и ссадиной на коленке. Мальчишка с трудом выбрался из разбитого вертолёта, осмотрелся. Впереди серое небо, заснеженный, прыщавый крупными валунами пологий склон, одинокие сосны – косые, кривые, но богато одетые в толстые белые шубы. Дальше лишь сизая дымка, сквозь которую едва угадывалась тёмная полоса леса. Сзади чёрные угловатые скалы и нанизанный на их острые пики свинцовый небосвод. Запах морозной сырости, показавшийся Эвану острым, как бритва, быстро уступил место едкому букету из горелой проводки, какой-то слащавой химии и керосина. Где-то под корпусом журчал ручеёк подтекающего топлива.

– Уроды! Угробили! Убили! – послышался из искорёженного салона хрип дядюшки Ллойда.

Эван попытался открыть боковую дверь, через окно которой сам выбирался наружу, но та не поддалась: ручка провернулась легко, но створку заклинило намертво. Ллойд тяжёлый – жил в достатке, чревоугодие грехом не считал – этим путём Эвану дядю не вытащить: тут и взрослый не справился бы.

Изнутри кабины, упёршись спиной в труп пристёгнутого к креслу пилота, Эвану удалось ногами выдавить остатки лобового стекла.

Ллойд, с хрипами и стонами беспрерывно рассыпавший проклятья, на какое-то время замолк и прикрыл глаза. Лишь почувствовав прикосновение, очнулся и пробормотал с удивлением и надеждой:

– Эван, ты?

– Я, - нехотя отозвался племянник.

– А остальные?

– Уже на небесах.

– Ты же меня не оставишь, нет? – умоляюще проговорил Ллойд.

– Нет. В смысле, да. Не брошу, в общем, – ответил Эван, хватая дядю под мышки, пробуя сдвинуть с места.

Ллойд застонал. Его ноги, ниже колен, оказались зажаты между сорванным сиденьем и какой-то металлической полосой, выпиравшей из перегородки. Эвану пришлось здорово попотеть, высвобождая дядины ноги. Ллойд всё это время мучился от нестерпимой боли. Он орал благим матом, выл, скулил, плакал, пытался брыкаться, отчего вопил ещё громче. Однако скоро выбился из сил и потерял сознание.

Вертолёт вспыхнул, едва Эван оттащил Ллойда на безопасное расстояние. Пламя загудело, зазвенело на ветру, чёрная копоть танцующей коброй взмыла ввысь. В утробе искорёженного металла что-то громко хлопнуло, раздался щелчок и дребезжание, будто сорвалась и отчаянно завибрировала перетянутая пружина. Пожарище отреагировало огненным чихом, пламя неистово заревело с характерным присвистом реактивной тяги.

– Успели, - сказал Эван, утирая пот со лба грязным, пропахшим керосином рукавом куртки.

Из спасенной верёвочной лестницы и куска обшивки Эван соорудил сани. По насту они скользили неплохо, под Ллойдом не проваливались.

– Ты знал моего отца? – спросил Эван, заметив, что Ллойд открыл глаза.

Ксения зачем-то создала тайну из отцовства. Эван рассудил, что дядя, если он посвящён, вполне может расколоться на краю жизни. Эван даже подумывал поставить Ллойда перед выбором, но решил, что это недостойно и примитивно. Всё равно этого обжору и алкоголика придётся тащить за собой.

– Ксения на семь лет меня старше, – обессилено отозвался Ллойд. – Тогда это была очень большая разница в возрасте, малыш! Я ещё был сопливым пацаном, и мне было плевать, с кем спит моя взрослая сестра. Нет, не знал. В те годы за Ксенией волочилось много всяких придурков. Кого-то из них она неслабо ощипала, но в итоге отшила всех. А после… а после ты стал качать свои младенческие права, мешал ей… Ты же знаешь бабушкин характер. Всё, чем Сьюзен помогла твоей матери в пригляде за тобой – это пару раз на руки брала. Ровно до тех пор, пока ты не описал ей кофточку.

Бабушка Сьюзен – это отдельная тема. Это человек, с которым у Эвана стойко ассоциировалась вся полнота определения слова «нелюбовь». Эван, сколько себя помнил, всегда отвечал бабушке взаимностью, стараясь, однако, не хамить. Для неё же рамок приличия не существовало в принципе. «Выблядок!», - с остервенением выпалила Сьюзен, когда впервые осознала, что повзрослевший внук уже не просто оговаривается, а уничтожает её интеллектуально.

Эван не сомневался, окажись Сьюзен теперь на его месте, Ллойд наверняка бы поджарился в пылающем вертолёте, а старая бестия, чертыхаясь, уже ломилась бы в дверь ближайшего жилища с требованиями обеспечить ей хоть и временное, но достойное убежище. Ну, а впустившие её в дом, очень скоро пожалели бы о своём опрометчивом поступке.

У Ллойда открытые переломы обеих ног. Эван осколком стекла отрезал два куска верёвки, перетянул ими дядины ляжки. Полностью кровотечение остановить не удалось, но даже эта нехитрая манипуляция позволяла надеяться на благополучный исход.

– Ну, поехали, – объявил Эван, накидывая на себя импровизированную упряжь из верёвочной лестницы таким образом, чтобы крайняя ступенька упёрлась в грудь.

Ллойд лишь слабо улыбнулся и едва приподнял руку.

Эван знал наверняка, что горная цепь ломаной линией простиралась с севера на юг в полусотни километрах западнее города. Выходило, что им следовало держаться восточного или, скорее, юго-восточного направления, потому как летели они с северо-запада и рассчитывали прибыть в город к полудню. Понятно, что солнцу теперь полагалось находиться в зените, да только низкие свинцовые тучи не оставляли шанса сориентироваться в пространстве. Единственным способом хоть как-то определить стороны света оставались редкие кособокие сосны, каким-то чудом сумевшие прорасти и закрепиться на малопригодном каменистом склоне. Мох густой шубой укрывал чахлые стволы, подсказывая, где север. Эван вгляделся вдаль и выбрал визуальный ориентир – вертикальный излом в тёмной ленте далёкого, утопающего в сизой дымке леса.

Двигаться по склону было не сложно, но он, увы, не бесконечен. Долина же, с высоты казавшаяся гладкой, как столешница, в реальности таковой не являлась. Толстое, местами выше колен, снежное одеяло таило под собой острые камни и глубокие рытвины. Импровизированные сани, однажды наехавшие на крупный валун, погнулись, отчего эту хлипкую конструкцию стало уводить в сторону, а после они и вовсе принялись нырять в снег. Ллойд какое-то время помогал – подгребал руками, но скоро выдохся и притих, устремив затуманенный взгляд в сизое небо.

Волоча тяжёлый неудобный груз, Эван поймал себя на мысли о том, что Ллойд ему совершенно безразличен. Более того, если дядюшка прямо сейчас умрёт, то Эван лишь вздохнёт с облегчением и тут же, безо всяких колебаний и сожалений, сбросит с себя лямку и пойдёт дальше налегке. Он пытался этому сопротивляться, он убеждал себя в том, что это неправильно, что так быть не должно, но скоро осознал, что врёт сам себе, что Ллойд явно не достоин таких жертв.

Ветер усиливался, позёмка, прежде тонкими змейками скользящая по самой поверхности, поднималась всё выше, перерастая в настоящий буран, срастаясь с низким тяжёлым небом в единое целое. В ушах Эвана гудело, по лбу и щекам текла талая вода. Ориентир, намеченный ещё на склоне, окончательно утонул в снежной пыли. Сначала Эван просто останавливался, отворачивался от бокового ветра и стоял неподвижно минуту или две, позволяя мышцам немного остыть, а щекам отогреться. После стал опускаться на колени, заваливаться набок и лежать, не шевелясь, до тех пор, пока опьяненный усталостью рассудок, не требовал превозмочь себя и идти дальше. Тогда Эван поднимался, помогая себе руками, и шёл, едва волоча ноги. Так он проходил очередной десяток метров, и снова падал, не чувствуя ни ног, ни рук. Лежать в снегу казалось тепло и уютно. Клонило в сон, и он, наверное, уснул бы навечно в этом сугробе, если бы не почувствовал запах дыма.

– Люди, – то ли прошептал, то ли только подумал Эван. И эта мысль предала ему сил. Собравши в кулак всю волю, он поднялся на ноги и потащил навстречу ветру свой тяжёлый груз.

Их было двое. Оба в унтах, тулупах и меховых шапках. У обоих за поясами топоры. Они остановились метрах в трёх, смотрели подозрительно: особенно коренастый азиат со страшным шрамом на щеке.

Тот, что помоложе и повыше ростом, жестом приказал азиату оставаться на месте, сам приблизился к Эвану, всмотрелся в его измождённое лицо. После заглянул за спину мальчишки, подошёл к саням, наклонился.

– Мёртвец, – сказал он.

Эван повернулся в пол-оборота, посмотрел на Ллойда. Тот лежал навзничь, распахнутые его глаза были присыпаны снегом.

– Отпусти, – взявшись за верёвку, сказал азиат.

Эван с трудом разжал замёрзшие пальцы. Азиат тут же высвободил его из сбруи, впрягся в сани сам и, ни слова не говоря, потащил их в ту сторону, откуда ветер приносил запах дыма.

– Пойдём, – тронув плечо Эвана, сказал второй, и двинулся вслед за напарником.

Эван, сделав несколько шагов вперёд, споткнулся о камень и завалился набок. Сил, чтобы подняться не оставалось. Он лишь слабо дёрнулся и прикрыл глаза.

2.

Изба. Сруб. Плюс двадцать пять по Цельсию, освещённость – сорок, сила тяжести – двенадцать.

Эван привык фиксировать своё состояние и положение в пространстве. Без приборов, по ощущениям. Но без числительных обойтись не мог: настоящий учёный для описания мира должен оперировать цифрами. Это начиналось как развлечение вундеркинда, но постепенно стало частью его самого.

Горячие ладони толстой тётки вдавливали, втирали в грудь, в спину, в ноги жидкость, почему-то названную паром. Судя по запаху – виски. Эван пробовал раньше. Не понравился категорически, а Ксения страдала без него. И от него. Ллойд даже различал сорта и марки. Считал, что это очень круто и не каждому дано. И пил. Много. Иногда терял сознание, падал под стол, засыпал там, громко храпел и мочился под себя.

Взгляд у тётки тяжёлый. Как и руки. Она нахмурилась, прошептала что-то явно неприятное ей самой. После горестно плюнула в сторону и сложенными в щепотку пальцами очертила воздух ото лба к животу и справа налево. Эван вслушивался и едва-едва разбирал слова: просила у кого-то прощения за «дурные помыслы». «Идиотская процедура, – думал Эван, – и сама тётка – дура. Ведь это же варварство – извиняться за мысли!

Ничего не говорят. Команды не в счёт: входи, раздевайся, ложись, вставай.

Единственная фраза на перспективу – «будешь как новенький».

Забрали даже трусы. Этот каземат под самым потолком между собой называли полатями.

– Залезай, – скомандовала тётка.

Эван забрался в каземат. Снизу овчина и войлок. Вместо одеяла пыльный тулуп. Самотканая шторка на верёвке. Запах тех земляных кирпичей, которые они сжигают в печи: торфа. Тепло. Даже жарко. Очень жёстко. У Ксении квадратная, два с половиной метра, кровать с резными эбеновыми спинками, с пружинным матрасом, шёлковое белье цвета шоколада. В этой избе её балдахин накрыл бы почти всё пространство.

Что-то застрекотало. Эван пальцем отодвинул край занавески, выглянул.

Вращалось деревянное колесо. Шерсть от пучка на полу тянулась вверх. Толстые тёткины пальцы ловили её и крутили.

Эван догадался: «на этом велосипеде они делают нитки».

Тётка запела. Тихо, уныло, протяжно. Эван улёгся, стал слушать. Это, конечно, не рэп и не блюз, но что-то в этом было – печальное и сонливое…

У Ксении есть запись. Даже не студийная. Странная любовь для женщины её положения. Она называла его кантри-Джеком. Акустическая гитара. Хриплый баритон надрывно вытягивал: «Буря. Стылый ветер. Землю гребнем. Превозмочь, устоять! Где мне сил столько взять?..».

Эван выучил текст, когда ещё ходил пешком под стол, но больше всего ему нравился скрип струн: те моменты, когда пальцы музыканта скользили по грифу, перебирая лады.

Тётка пела, вздыхала, шумно набирала воздух в лёгкие. Эти звуки казались частью мелодии, её скрипом струн.

Плюс восемнадцать по Цельсию. Сила тяжести – десять: норма. Освещённость – двести. Уже день. В избе никого. На лавке аккуратно сложена вся одежда. Трусы сверху. Все выстирано, дырки заштопаны.

За окном снег двести ватт: солнечно.

Входная дверь трётся об пол. Пи эр квадрат делить на восемь: тётке хватает, чтобы войти-выйти.

Всё скрипит – и петли, и крыльцо, и снег под ногами: уви-ик-ики, ви-и-и-уак, хик-хик-хик.

Параллельные линии не пересекаются: они ведут оттуда, где в дымке кутается вершина горы, к разбитому обгоревшему вертолёту. Уже притащили. Лошадьми: на снегу следы полозьев, подков. И комки помёта.

Кто-то бьёт молотом по тяжёлой металлической чушке: рядом, в деревянной постройке, из трубы валит дым.

Из соседней избы вышел «пингвин». Ребёнок, девочка. Розовощёкая, большеглазая. Семьдесят сантиметров, валенки, пальтишко, пуховый платок крест-накрест завязан за спиной. Ручонки в варежках распахнуты. В такой одежде не порезвишься. Следом женщина. Мать. Зыркнула злобно, увела «пингвина» на задний двор.

Ксения тоже когда-то выгуливала Эвана. Аквапарк, карусели, катание на санках, на лыжах, на ледянке. Было здорово, весело. Потом всё закончилось. Внезапно. Ксения вдруг решила, что достаточно, что это варварство.

«Что, варварство, мама?».

«Что ребёнок к десяти годам не имеет полной свободы, что находится в зависимости. Что родитель приговорён к бесплатному труду на тот же срок. Это и есть варварство!».

Тогда Эван понял, что в ней проснулась бабушка Сьюзен. А ему хотелось кататься. И чтобы мама с ним. И отец, которого не было, который тайна за семью печатями.

Это всё от одиночества, от усталости. Но с тех пор она стала Ксенией.

Плюс двадцать семь. Девяносто децибел – «бум», семьдесят – «там-там». Кузница. Курс основ обработки металла. Эван интересовался одно время, просматривал лекции в сети.

А он, оказывается, тоже рыжий: тот самый бородач, что первым заметил, что Ллойд умер. Куда они его дели? Кремировали? Похоронили? А остальных?

Он даже не повернул головы.

«Бум-там-там», «бум-там-там»…

У них, похоже, нет машин. Совсем. Даже их следов не видно. Здесь все делают люди. Своими руками. Нитки и одежду из них, скрипучие двери и сами дома, инструмент, петли, гвозди… А еду они делают? Или… если они, как машины, то и человеческая пища им тоже не нужна?

Эван чувствовал голод. Это больше похоже на какую-то средневековую резервацию. В средние века не принимали оплату кредитками. Значит, здесь нельзя заказать пиццу с доставкой, сходить в кафе, в ресторан. Вот это точно варварство!

Они молчаливы, наверное потому, что умеют читать мысли:

– Проголодался? – спросил кузнец.

– Да.

– Пойдём.

Он сунул молот в ведро с водой, бросил рукавицы на верстак и направился к выходу.

Он сильный. Фартук накинут на голый торс. Мощные, рельефные бицепсы, трицепсы, лучевые, дельты!.. А голос, как у кантри-Джека: простуженный, с хрипотцой.

Плюс двадцать. Изба. Сила тяжести – восемь. Запах торфа, еды и почему-то духов Ксении: «Оурнайт» – фигурная колбочка на двадцать миллилитров со стеклянной пробкой. Ассоциации: Еда – Ксения, Ксения – еда. Она любила готовить.

Меню оказалось очень простым. Даже аскетичным: хлеб, картофель «в мундирах» – варёный нечищеный прямо из чугунка – полоски сала на разделочной доске, квашеная капуста в большой деревянной плошке, травяной чай в глиняной чашке: единственная персональная ёмкость.

Тётка звала кузнеца Женей. Вместо чая плеснула в его чашку «пара». Тот усмехнулся, почесал нос тыльной стороной ладони. Выпил одним махом, занюхал щепоткой капусты.

– Тебе сколько лет? – спросил он Эвана.

– Двенадцать лет десять месяцев и четыре дня.

Женя хмыкнул и отправил в рот квашню, облизал пальцы.

– Это виски, парень, – прожевав, правильно назвал он вонючее поило. – Хочешь?

– Нет.

Эван ковырял картофелину ногтем, пытался очистить. Горячая. Ничего не получалось. Обжигало пальцы.

Кузнец забрал плод, разрезал на части и вернул.

– Так лучше, – сказал он и протянул Эвану нож.

Тётка тоже сидела за столом. Не пила, не ела. Наблюдала. Покосилась на Женю, хотела что-то сказать, но в последний момент передумала.

– Спасибо, – сказал Эван, наевшись. – Было вкусно. Как я могу заплатить за еду?

Тётка очумело раскрыла рот. Женя засмеялся.

– Сходи к колодцу, принеси воды, – сказал он. – Это и будет оплатой.

Тётка взглянула на кузнеца, суетливо встала из-за стола.

– Да, милок, сходи-ка ты по воду, – сказала она. – Сейчас и вёдра дам.

Она их быстро опорожнила. Эван слышал, как она выплеснула воду на задний двор. Судя по звуку, вёдра были полными.

Натуральный обмен. Наверное, у них нет товарно-денежных отношений. Варвары.

От кривой палки с крючками, которую тётка называла коромыслом, Эван отказался. Он не умел пользоваться этой штукой. Тётка сказала, что кузнец тоже в руках носит. Это сравнение Эвану почему-то понравилось.

Минус семь градусов.

Тропинка зигзагами.

«Хик-хик-хик»: спрессованный снег под ногами.

Ширина сорок сантиметров, уклон тридцать процентов.

Куб из брёвен: восемьдесят сантиметров. Ведро на верёвке. Глубина три метра. Задача – как-то набрать в ведро воду. Как они это делают? Бросить ведро вниз вверх тормашками? Оно утонет, тогда поднимать.

Не получилось.

– Эй, придурок! Ты так только перебаламутишь всё!

Мальчишки. Ровесники. Двое. Кожаные ботинки, сермяжные штаны, полушубки, меховые шапки. У одного лисья, у другого кроличья.

– А как правильно? Научите.

– Я тебе сейчас покажу как, выродок! Я тебя сейчас научу! Тит, помогай!

Восемьдесят килограмм на сантиметр в левую челюсть от «лисьей шапки».

Мир завертелся, но устоял.

Ступней под дых от Тита.

«Лисья шапка» – по лицу коленом.

Хруст. Искры из глаз. Вкус крови и грязный снег во рту. Снова чья-то нога. По рёбрам. Эван поймал за штанину, дёрнул.

Тит упал: по звуку, парень весом килограммов под пятьдесят.

Подсечка «лисьей шапке». Этот полегче, или рухнул не плашмя.

– Колян, уходим! Кузнец! – выкрикнул Тит.

Вскочили. Оба. Убежали.

– За что?! Варвары!

– Как ты? В порядке?

Кузнец бежал: лицо красное, дыхание сбилось.

– В порядке.

– Снег к носу приложи.

Эван драться не умел. Совсем. Не с кем было. Почти вся жизнь в виртуале: школа экстерном, университет. Контакты со сверстниками минимальные. Да и не интересно с ними: тупые дегенераты. Драки видел только в фильмах. Понимал механику боя: нагрузка на излом, работа коленного сустава, опора, скольжение… Низ зацепил, верх толкнул – вышла подсечка. Даже не думал, что теория поможет свалить обоих.

А вот уклониться не сумел. Не успел: быстро все произошло, неожиданно.

Глаз слезится. Щека опухла.

Кузнец сначала поводил верёвкой медленно туда-сюда, а после дёрнул в сторону, ведро завалилось набок и утонуло. Поднял. Перелил.

– Я сам, – сказал Эван. – Я должен тётке за еду.

Кузнец уступил.

– Серафима, – сказал он. – Тётка Сима.

У Эвана получилось. Со второй попытки.

Тётка Сима всплеснула руками:

– Ах, ты, батюшки! Вот окаянные! Ты им скажи, Жень. Дитя же он ещё. А я Андрея увижу, так тоже скажу. Негоже ведь так. Не по-людски.

Минус восемь. Сила тяжести – одиннадцать: стало одиноко. Освещённость – две тысячи: солнце едва переползло зенит.

Отсюда надо выходить. Пора возвращаться к Ксении. Интересно, она знает, что зачёт по сопромату Эван получил автоматом? Что вылетели на два дня раньше? Ведь он не сообщал, готовил сюрприз. Знает, что они разбились?

Да, сюрприз, похоже, удался.

Будет стыдно и нечего сказать родственникам, если он сам не увидит, где лежат его мёртвые спутники.

Женя показал, в какой стороне у них кладбище: на том же пригорке, недалеко от кузницы.

Их схоронили в общей могиле. Холм размером с кровать Ксении: квадрат два с половиной метра. Деревянный крест. Один на всех. Ллойд был атеистом, значит, по одной трети остальным, если им, конечно, полагается. Большое количество неизвестных лишает арифметику смысла. Один символ на всех – это мало христианам и много атеистам. Теория относительности на примере братской могилы.

Где-то далеко зазвенел, загудел металл: «бам-м-м, бам-м-м, бам-м-м…».

Это не молот.

Эван оглянулся. Сверху, с холма, было хорошо видно, как разбегаются люди.

Что-то случилось?

Две точки в небе. Вертолёты!

Надо махать руками, чтобы заметили, забрали его отсюда.

– Э-эй, я здесь!

Эван побежал навстречу. Он стянул с себя куртку, вращал её над головой.

– Я здесь! Здесь! Сюда!

3.

Эвана заметили. Одна машина резко сменила курс и по пологой траектории пошла прямо на него. Нет, это вовсе не вертолёты. Нечто похожее на самолёты. Только треугольные. Равнобедренные треугольники с тремя фонарями кабин.

Скорость двести, высота тридцать, дистанция пятьдесят. Мигание. Пулемет?!

Слева от Эвана, в метре, шестью черным кустами на белом снегу выросли попадания.

– Почему?! За что?!

Машина взмыла ввысь, накренилась и широким кругом пошла на второй заход.

Другой «треугольник» кружил над посёлком, там тоже поднимались снежно-земляные фонтаны.

Бежать! Со всех ног бежать! Прятаться. Это сумасшествие! Дикость! Варварство!

На счёт «двадцать три» «треугольник» зашёл со спины и поднял девять «кустов» в шестидесяти сантиметрах справа.

До кузницы сто метров. Будет третий заход. Снег, ухабы, скользко. Спрятаться за стенами Эван не успевал.

Два, три, четыре...

Не выпускать из виду, двигаться перпендикулярно его курсу. Это снизит вероятность попадания.

Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять...

Скорость сто восемьдесят, высота сорок, дистанция триста.

Эван остановился, вскинул руку навстречу машине, выставил средний палец: в прицел должно быть видно, злость стрелку помеха, кто бы он ни был. После резко дёрнулся влево, побежал.

Дюжина «кустов» мимо.

Девятнадцать, двадцать…

Он успел. Добежал. «Треугольник» дал «слепую» очередь по кузнице, прошил её насквозь, изуродовал ведро, перебил рукоять молота.

Жени внутри не оказалось.

Поселение будто вымерло. Все попрятались.

В кузнице плюс пять. Сила тяжести – шестнадцать: усталость, уныние, непонимание.

Нападение закончилось. Они улетели. В сторону гор.

Тридцать децибел – «бум», двадцать – «там-там».

Эван постукивал молотком по наковальне. Без надобности. Просто, чтобы подавить тошнотворное чувство одиночества, ощущение тупика сознания.

Люди били в набат. Значит, знали. Значит, такие налёты происходили раньше.

Он ни о чём подобном не слышал. Никогда.

«Бум, там-там», «бум, там-там».

– Что это было?

Кузнец приехал верхом на гнедой лошади, привёз что-то в двух больших сумках с чёрными пластиковыми змейками, с липучками.

– Сафари. Помоги. Я отвяжу, а ты придержи вторую, чтобы не упала. Смотри, тяжёлая.

– То есть?.. Как это, сафари?!

– Просто. Охота на людей.

Верёвка альпинистская. С карабинами. Сумка неподъёмная. Эван едва не уронил её в снег. Снова запах «Оурнайт». Едва уловимый. Нет, показалось.

– Но ведь это преступление! Это же варварство!

– Все живы? – спросил Женя.

– Не знаю. Я прятался здесь, а после… Я не выходил.

Эвану стало стыдно: зачёт по первой медпомощи он сдал на «отлично». Встречаться с Женей взглядами не хотелось.

– Варварство, говоришь? Так ведь варвары – это я, тётка Сима, все они! И ты тоже теперь варвар. Привыкай.

– Я?! Варвар? Почему?

– Отсюда нет выхода. Инфразвуковые ловушки. Слышал о таких?

Эван кивнул, но не слишком уверенно. Кузнец продолжил:

– Если начало тошнить, значит, ты попался. Следом появляется безотчётный страх, паника, а после отказывают внутренние органы. Повезёт, если сердце… Можешь испытать на себе, если хочешь.

Минус десять градусов. Сила тяжести – двадцать: плющит от человеческой жестокости.

Женя говорит об этом спокойно. Привык? Быть мишенью, животным в сафари-парке? Варварство!

Погиб старик. У порога своего дома. Не успел, не добежал.

Тит (кроличья шапка) недавно плакал: глаза, щеки красные, влажные. Это его дед в гробу.

Появился Колян (лисья шапка). Угрюмый. Заметил Эвана, отвернулся.

– Я теперь понимаю, – сказал Эван. – Мы просто летели домой.

Колян сделал вид, что не услышал.

Подошёл кузнец, положил Эвану руку на плечо.

Демонстрация покровительства?

– Спасибо, что ты меня спас.

– Благодари себя и того парня, которого тащил.

– Как это?..

– Ты то, что ты делаешь.

Ллойд. Все, что он сделал полезного за всю свою не слишком долгую жизнь – это вовремя умер. До самой смерти он занимался лишь тем, что пил виски и терял работу. Сьюзен тут же находила ему новую. Он пил и терял, она находила: цикл, пока... Конец цикла.

Сьюзен умела искать. Ксению она нашла на вечеринке. Не сразу. Спустя девять месяцев. Или семь. Дедушки у Эвана не было. Тайны отцовств – это семейная традиция, связующая нить: Ксении с Эваном, Сьюзен с Ксенией. И с Ллойдом тоже, но ему безразлично. И теперь, и было до того, как... Земля ему пухом. И четверть креста.

Эван, сколько себя помнил, пытался сковырнуть «семь печатей», но кроме акустической гитары - «Буря. Стылый ветер…» – ни зацепок, ни намёков не было. Он или нет? Да и кто он – этот кантри-Джек?

4.

Сила тяжести – десять. Плюс двадцать семь градусов: кузница.

Всё просто. Работа – это еда. Еда для того, чтобы были силы работать. Цикл, пока…

По ту сторону принципиально так же. Это общее. Разница в условиях, в комфорте. Деньги здесь все-таки есть. Монеты. Чеканка. Медь, серебро. Говорят, даже золото. Значит, есть эмиссионный центр и какая-то иерархия. Однако в основном бытует прямой товарообмен, а это один из признаков слабости власти.

Девяносто децибел – «бум», семьдесят – «там-там».

Раскалённый добела металл. Женя бьёт уверенно. Он знает, как и где ударить. Он видит то, что должно получиться из заготовки.

– Поверни.

Выходит у Эвана не слишком хорошо. Клещи большие, неудобные.

«Бум, там-там», «бум, там-там».

– Эту в воду. Бери следующую.

– Ты давно здесь? Ты ведь тоже оттуда, да? – спросил Эван.

– Давно.

«Бум, там-там», «бум, там-там».

– Как ты тут оказался?

– Пешком.

«Бум, там-там», «бум, там-там».

– Я серьезно…

«Бум, там-там», «бум, там-там».

– И я серьёзно.

«Бум, там-там», «бум, там-там».

– А как же ловушки?

– Вот ты о чем! – Женя бросил молот в ведро с водой, снял рукавицы. – Так же, как и ты – по воздуху. Только на дроне. Едва шею себе не свернул. Двигатель вырубился: резонанс движки разносит в хлам за пару минут. Упал. Удачно. Почти. Ногу ушиб. Дальше пешком. И немного ползком.

– А сумки? Они же новые. Они ведь оттуда.

– Да ты, пацан, крут! – хмыкнул кузнец.

– Я вундеркинд, – сказал Эван. – Возвращался домой с сессии в универе.

– Это дар или проклятие?

– Второе.

- Я и сам не лаптем щи хлебаю! А ты… Будь ты хоть семи пядей во лбу, тебе не выйти отсюда, – ответил Женя. – Пока, во всяком случае.

Это целый огромный мир. Людей много, десятки или даже сотни поселений. До моря, например, «две недели обозом». До Великой реки – неделя. Большие расстояния измеряют временем гужевой повозки в пути. Это впечатляет гораздо сильнее, нежели привычные цифры метрической системы.

Женя похлопал по плечу:

– Вольному воля.

Напомнил о тошноте:

– Сразу назад. Не лезь на рожон.

Это недалеко от места крушения. Чуть выше по склону: сто шестьдесят шагов.

Страх не связан с мыслями. Он сам по себе.

Дальше скалы. Надвигались, нависали. Заслоняли небо. Падали.

Не хватало воздуха. Стало жарко, душно.

Голова раскалывалась. Острая боль. Что-то случилось со зрением: видно, как сквозь стеклянную трубу. По сторонам камни. Повсюду. Медленно отплывали от насиженных мест и мгновенно возвращались…

Сила тяжести – шестьдесят: руки не поднять.

– Твою ж мать!.. Мудак ты, а не вундеркинд!

Если бы Женя не решил подстраховать, то… конец цикла.

Нахлестал по щекам. Больно. Руки кузнеца в этом плане мало от молота отличаются.

Мир угасал и снова вспыхивал, уплывал, возвращался, бестолково болтался на привязанных к глазам нитках. Пел Кантри-Джек. Пахло Ксенией: «Оурнайт».

Лошадь едва плелась. Фыркала. Ноги висели. Руки тоже. По разные стороны седла. Растрясло. Стошнило.

Вундеркинд. Все не как у нормальных людей. Даже тошнота не до, а после.

Сила тяжести – десять. Солнечно. Сосульки. Капель.

Тётка Сима напекла целую башню блинов: тридцать сантиметров.

Достала из сундука красивый платок и цветные ленты. У двери обернулась, сказала:

- Лопай, Ваня, лопай! Ровняй морду с попой. Масленица пришла!

Ваня – это Эван. Он не против. Тем более что по документам он как раз и есть Иван Евгеньевич Калинин. Это из-за бабушкиных причуд он стал Эваном. Привык. Да она и сама Сюзанна, а не Сьюзен Калинин: с ударением на первом слоге. За этот «кал», который не смущал бабушку, Эван возненавидел Сьюзен. Она злилась, когда внук в отместку называл её Сюзанной. Ксения смерилась, но не сразу. В конце концов, она же решилась ослушаться свою властную мать и записать Эвана Иваном. Наверняка, Сьюзен тогда закатила ей истерику в пару сотен децибел. Эван радовался, что по малолетству не мог этого помнить.

Кузнец иногда крестился, обернувшись к дому с дощатым куполом, но и чёрта тоже поминал. Говорил, что нужно иногда, что профессия такая. Часто поминал Ксению, как мать Эвана, когда по вине последнего окалина за фартук или в рукавицу залетала.

Кто такая Масленица, куда и зачем она пришла, Эван понятия не имел, но блины «лопал» с удовольствием. Макал в мёд, подпихивал в рот пальцами, запивал молоком. Было очень вкусно. И почему-то радостно.

По Цельсию минус… немного. Селяне устроили катания на санях: тенькали бубенцы, радовались, смеялись люди.

Посреди улицы поставили столб. Высокий: метров шесть. На верхушку подвесили пару новеньких сапог. За ними полез Тит. Его подбадривали. Ему подсказывали. Над ним потешались: карабкался он почти голышом – в одних семейных трусах, которые охотнее скользили вниз по телу, нежели вверх по столбу. Пришлось Титу сползать с полпути, дабы не светить голой задницей. Не сдюжил.

Колян оказался шустрее и удачливее. Немного. Сапоги оказались не по размеру: велики.

– Из больших не выскочишь! – сказали соседи.

– И не выскачу! И не дождётесь! – ответил Колян радостно и огорченно. И невозможно было ни взвесить, ни обмерить – какое из чувств имело тогда над ним превосходство.

Чуть поодаль женщины в пёстрых шалях, в веночках из лент водили хороводы.

Вдруг зазвенели струны, взвыла аккордами гитара, хриплый баритон надрывно затянул:

– Пропадаю. Исчезаю. Растворяюсь без остатка. Семь оков с души срываю. Улетаю без оглядки. В гости к богу путь недолог. Небеса. Они же рядом! Вот уже откинут полог. Улетаю. У-улет-таю!..

Эван вздрогнул. Не важно, что песня другая. Интонации, скрип струн и стиль были очень похожими. Никаких сомнений. Кантри-Джек – это он, кузнец Женя, Евгений!

Эван слушал, раскрыв рот. Как поступить, он не знал. Джек всего лишь бард. Нет никаких причин подозревать его в отцовстве. Кроме имени и непонятной любви Ксении к единственной его песне. А отчество Эвану Ксения могла просто придумать.

Откуда-то прилетел комок снега. Прямо в затылок Эвану. Не сказать, что больно, но чувствительно. Посыпалось за шиворот, потекло по спине – мокрое, холодное. Эван оглянулся. Девчонка, лет десяти, хохоча, ринулась наутёк. Ей в спину полетели снежки – один, два, три, четыре. Эвану снова досталось. Теперь в щеку справа. Бросала тётка Сима. Не сильно. Да и комок не тугой.

Но что это означало? Сумасшествие какое-то!

Снежная баталия быстро затянула всех. Кидались и стар, и млад. И Эван не сдержался. Это был какой-то необъяснимый кураж. И это оказалось очень весело. Летело отовсюду, перепадало каждому. Кузнец продолжал петь, но и ему снежком сбили шапку. Он только усмехнулся и снова затянул:

- А за горою там ещё гора. Меж нами пропасть, ей не видно дна. Но надо как-то навести мосты. Ведь мне ночами снишься ты…

А после они отправились на пригорок, к кузнице. Впереди несли соломенное чучело, наряженное в женское платье. Кричали, что зиму надо сжечь. Эван шёл вместе со всеми. И тоже кричал. А на душе было легко и радостно. Пожалуй, впервые после катастрофы. Или даже просто впервые.

5.

Едва взметнулось пламя, зазвучал набат. Люди бросились врассыпную. На этот раз «змиев», как их называли местные, было шесть. Снижаться стал один, остальные летели мимо, на другие поселения.

– Живо в кузницу! – выкрикнул Женя, но сам с места не сдвинулся. Он смотрел на склон. Эван проследил за его взглядом и увидел «пингвина»: ту самую девочку – семьдесят сантиметров, валенки, пальтишко, пуховый платок крест-накрест. Её мать подвернула ногу, и теперь они не успевали спрятаться. Женя бросился на помощь. Эван побежал следом.

Первая очередь прошла между кузнецом и Эваном: с полтора десятка «кустов».

Женя подставил плечо матери, Эван взял на руки дочку: тяжёлая, в зимней одежде неудобная ноша.

– Расходимся шире! – крикнул кузнец.

Змий охотился за Эваном. Это стало очевидно после второго захода. «Кусты» взметнулись вверх в сантиметрах от его ног. Охотника не тронул, не смутил даже ребёнок на руках. Вероятно, за штурвалом был тот же человек, и он мстил за прошлый раз, за промах, за выставленный средний палец.

– Четыре, пять…

На руках с «пингвином» Эвану не уйти. Он в этом не сомневался.

– Шесть, семь…

На склоне он видел глубокую яму – глиняную выработку. Там можно укрыться. Если не самому, то хотя бы спрятать «пингвина».

– Восемь, девять…

Девочка начала плакать и бить Эвана руками и ногами: она напугана, ей неудобно.

– Десять, одиннадцать, двенадцать…

Она выскальзывала. Её пришлось поставить на ноги.

– Пятнадцать, шестнадцать…

Так не успеть даже до ямы. Эван ухватил «пингвина» за ворот пальтишка и потянул за собой по снегу. Девочка заревела – громко, пронзительно.

– Потерпи!

В яме, как оказалось, уже прятался Колян.

– Двадцать один. Держи её! – крикнул Эван, а сам, сделав ещё три шага, прыгнул в сторону и покатился кубарем по склону.

Охотник снова промазал.

До ближайшей избы Эван добежал на счёт «семнадцать».

Сила тяжести… норма. Потеплело. Снег под ледяной коркой. Подтаял, просел. Почки набухли. Распустилась верба. Появились запахи. Подгнившая солома пахнет. Лесная подстилка – по-другому. У травы свой аромат. И у земли тоже. Воздух слоистый. Будто нарезан тонкими пластами. По лбу гуляет холодок, щеки гладит теплом, за шиворот заползает прохлада. Или наоборот. Зебравоздух. Там, за кордоном, так почему-то не бывает. Эван не замечал. Пыль и сквозняки; асфальт, бетон, металл и стеклянное лоскутное небо.

Созрел план мести охотникам. Эван поделился им с Коляном и Титом, которые после случая с «пингвином» приходили «замиряться».

– Лошадь не порвёт, а змий запросто. И дальше полетит, как ни в чем не бывало, – отмахнулся Колян.

– И пусть рвёт, – сказал Эван. – Он по наклонной снижается до пятнадцати метров, цепляется за сеть, получает импульс вниз. На скорости около двухсот, он воткнутся в землю. Сто процентов. Даже, если верёвки порвутся. Я расчёт сделал.

– Я ничего не понял, но в деле, – сказал Колян.

– А ты уверен, что ему именно ты нужен? – спросил Тит.

– Нет, не уверен, – честно признался Эван. – Но наверняка оптика там хорошая, и моя физиономия в базе данных на определение цели: я ему фак показывал. Ну, и нас ведь трое. За кем-нибудь начнёт гоняться.

– Тит, ты что-нибудь понял? – спросил Колян.

– Не-а. Но я всё равно в это не играю! Я что, дурак что ли? Не-е! – всё же подозревая неладное, запротестовал Тит. – Вот за тобой пусть и гоняется, а мне ещё жить не надоело.

Сила… троих мальчишек и тяжесть брёвен, которые они таскали для постройки римской онагры, оказались величинами непостоянными. Сначала силы имелось много, а дубовые бревна казались относительно лёгкими, но жестокое расстояние быстро уменьшило первую величину и нарастило вторую. В итоге, всех троих жарило, как на Меркурии и плющило, как на Юпитере.

– Что вы тут строить собрались? – спросил кузнец, долго наблюдавший за редким трудовым энтузиазмом мальчишек.

– Ванька придумал, как змия словить, – ответил Тит и рухнул в снег передохнуть.

Женя покосился на Эвана.

– Это как же?

– Выстрелить привязанной сетью, – пояснил Эван.

Кузнец ещё раз посмотрел на бревна, на мальчишек.

– Допустим, что у вас получится, – строго сказал он. – Что произойдёт на другой же день? А, вундеркинд?

– И что? – спросил Тит.

– Они прилетят, сожгут здесь все к чёртовой матери, и перебьют всех! Вы этого хоти?!

О таком исходе не подумал никто, но виноватым оказался Эван. Колян пнул ногой бревно, плюнул, ругнулся и пошёл домой. Ушёл и Тит. Не так эмоционально. Молча встал, отряхнул от снега штаны и поплёлся в посёлок.

– На живца решил ловить? Будь я твоим отцом, я бы тебя выпорол, как сидорову козу! Живец хренов! - выговорился Женя.

Эван подумал, что нет, это не он. Не надо ему такого. Да и мало ли певцов и песен слушает Ксения. Бот-хит-рок тоже дома не умолкал, но робот, пусть даже андроид какой-нибудь, отцом Эвану быть при всем желании не может.

Проблема в том, что кантри-Джек очень даже может. Мужик он брутальный. Качественный мужик. Такой мог Ксении понравиться. И силой взять мог. Нет, силой не мог. Он слишком правильный. Иной раз до тошноты.

– Своих наделай и пори. Варвар! Хренов! – огрызнулся Эван.

Кузнец хмыкнул и пошёл звякать молотом.

Эван ещё немного посидел на бревне, послушал размеренное «бум, там-там», и отправился помогать.

Цельсия бы в кузницу. Молот ему выдать, раскалённую заготовку, чтобы узнал, что такое температура, реальный градус.

Эван стянул с себя футболку, посмотрел на свои руки. Белые, хилые. Как у Цельсия, наверное. Не то, что у Жени.

– И что, это сафари будет длиться вечно? И никакой управы на них нет?

– Ничто не вечно, – сказал Женя, словно отмахнулся от назойливой мухи.

– Сыну бы ты тоже так ответил? Между порками.

Женя опустил молот, посмотрел на помощника.

– Вечность. Что ты знаешь о времени, вундеркинд? – спросил он вдруг.

– Время – это характеристика вселенной, величина.

– Ответ на пять баллов, – оценил Женя. – Ну, а логически?

– Последовательность, – сходу ответил Эван.

– Размерность? – спросил Женя.

Эван на мгновение задумался.

– Всеразмерно, – неуверенно сказал он. – Говорят же – океан времени.

– Океан, – подтвердил Женя. – Волновую динамику изучал?

– Нет, – сказал Эван.

– Ну, на нет и разговора нет. Клади заготовку.

Эван ухватил клещами раскалённую добела деталь, перенёс на наковальню.

– А ты уверен, что у тебя нет детей?

Женя опустил едва поднятый молот.

– Это философский вопрос, парень! – хмыкнул он. – Даже не знаю, что тебе ответить.

Эван хотел рассказать о Ксении, но не решился. Испугался. Кузнец явно не девственник и, к тому же, из сомневающихся. Имя подходит под отчество. И рыжий. Этого достаточно. Остальное пусть будет так, как будет. Пусть. Будет. Так.

Сила. Она появилась. В руках, в характере. А тяжесть не отпустила. Здесь простые, добродушные люди. С ними легко, хорошо, уютно. Но аромат духов Ксении являлся все чаще. Его приносил ветер. Или это только так казалось.

– Жень, ты не чувствуешь запаха духов?

– Весна, брат, за окном. Все цветёт, всё пахнет! Это твоё? – кузнец поднял с пола кредитку Ксении.

– Да. Наверно, выпала из кармана.

Женю что-то смутило. Он покрутил карту в руках, взглянул на Эвана, словно впервые его увидел.

– Что-то не так? – спросил Эван.

– Да нет, все, кажется, в порядке, – неуверенно ответил Женя.

Женю будто подменили. Отношение его к Эвану стало более уважительным. Он перестал браниться, поминать Ксению, даже если обжигался по вине Эвана. Сдерживался в грубости, которую прежде позволял себе с легкостью, словно опасался последствий. Зачем-то принялся обучать Эвана альпинизму. Показывал, как сделать страховочные узлы, как спускаться по отвесной стене и при этом не стереть об веревку руки. Объяснял он это тем, что ему нужен помощник в горах. Эван обучался быстро. Ему нравились эти занятия, эта борьба с собственным страхом. Он чувствовал, что у него появляется сноровка, и гордился своими достижениями.

Управлять лошадью оказалось не сложно. Примерно, как велосипедом. Вместо руля надо поворачивать лошади голову. Уздечкой. Это такая специальная верёвка. Трогаться и тормозить – вообще голосовое управление: «ну» и «тпру». Круто! Но сначала нужно дать понять животному, что главная не она, лошадь, а ты, всадник. Так Женя сказал. Эван пытался внушить это лошади. Отчитывал её, как когда-то самого ругала Ксения. Грозил пальцем. Наверное, это выглядело глупо.

Ехать оказалось высоко и немного страшно. Хорошо, что к седлу привязаны педали. То есть, стремена. Иначе можно свалиться.

Эван не задавал вопросов. Женя сказал: «едем к кордону». Наверное, новые сумки передадут. Они тяжёлые.

Силы хватает. Тяжесть есть. Не земная. Где-то внутри тянет, ноет, не даёт покоя.

Женя молчит всю дорогу. Улыбается. Чему-то удивляется. Хмыкает себе под нос. Странное поведение для него.

На лошади по горным тропинкам – боязно. Что у неё на уме, чёрт её знает. Оступится, полетит в пропасть, и Эван с ней.

– Приехали.

Женя слез со своей, рыжей.

– Сам спешишься?

Эван посмотрел вниз, проверил на прочность педаль-стремя.

– Справлюсь.

Он перекинул ногу, слез. Не без дрожи в коленях. Но сам.

– Пойдём, – сказал кузнец.

Они пошли по узкой, сантиметров сорок, тропинке, дальше по камням, пролезли в расщелину. Вскоре вышли к ущелью.

– Тебе пора, – сказал вдруг Женя.

– Куда?

– Домой.

– Как это?

– Ногами.

– Я серьёзно.

– Спустишься по веревке. Пройдешь с километр по ущелью, увидишь тропу. Дальше разберешься сам, не маленький.

– А ты?

– Я – нет.

Женя привязал веревку к металлическому крюку, вбитому в камень, сбросил конец вниз, хлопнул Эвана по плечу.

– Нельзя мешкать. Ловушки вот-вот включат, не выберемся.

– Мы ещё увидимся? – спросил Эван.

– Мы увиделись. Это важнее. – Женя виновато улыбнулся.

– Точно?

– Абсолютно.

– Тогда я пойду.

– Иди.

– Тётке Симе поклонись за меня.

6.

Жарко. Сила и тяжесть – это не физические величины. Эван позвонил в дверь. Открыла Ксения. Она замерла, побледнела и упала в обморок. Сьюзен выглянула из гостиной, непонимающе взглянула на Эвана, исчезла и появилась вновь. Помотала головой.

– Бред какой-то, – произнесла она неуверенно.

7.

За перевалом – голая непроходимая безжизненная пустыня. И тянется она до самого океана. Это сотни выжженных солнцем километров. Об этом говорят все карты и все спутниковые снимки. Поэтому Эвану никто не поверил. И только у Ксении, после слов из песни кузнеца, в рассказе сына – «а за горою там ещё гора. Меж нами пропасть, ей не видно дна. Но надо как-то навести мосты. Ведь мне ночами снишься ты…» – по щеке вдруг потекла слеза.