Читать онлайн "Нерон - император Рима"

Поначалу, переселившись в новую ипостась, я не мог понять, в чью это шкуру на этот раз меня закинуло судьбой. Но вхождение в образ произошло достаточно быстро, впрочем, как всегда – я сын Секста Бурра, многолетнего наставника Нерона, императора вечного Рима.

Сегодня отец пришел на виллу раньше обычного. Я слышал, как он ворчал, обращаясь неизвестно к кому, пока рабы раздевали его, чтобы принять ванну:

– Я помню, как в день смерти Клавдия преторианцы признали Нерона императором. Под именем Нерона Клавдия Цезаря Августа Германика шестнадцатилетний новоявленный диктатор получил от своей матери практически неограниченную власть над империей. Агриппина сидела рядом с ним на официальных церемониях – выглядело это довольно нелепо, хотя и трогательно, и только Сенеке удалось убедить ее не делать этого. Прекрасный мальчик, всегда слушал его и мои советы.

Я уже даже и не знаю, что лучше – время, когда Нерон находился под влиянием Агриппы, или нынешние, когда он сблизился с вольноотпущенницей Клавдией Актой.

Отец, наконец, разоблачился и погрузился в теплую воду бассейна, на поверхности которой плавали лепестки роз.

– Я же просил, не бросать суда эту гадость! – Прикрикнул он, разгоняя руками красно-розовые клочки, но тут же успокоился и вернулся к изначальным размышлениям.

– Пожалуй, стоит поддержать последнюю, а то Агриппина слишком уж давит на Цезаря, а он уже не тот мальчишка, что был в начале правления. А через Акту и я с Аннеем смогу влиять на решения императора. Стоит посоветоваться со стоиком.

Когда мне исполнилось тринадцать лет, и я стал хорошо разбираться в грамоте, отец начал брать меня во дворец, испросив специального разрешения у цезаря, якобы для того, чтобы вести записи всех его деяний, которые могут показаться летописцам не столь важными, чтобы вносить их в анналы, но достаточно милыми, чтобы лишний раз высветить императора в лучшем свете. А уж когда у светозарного найдется время, он сам определит, достойны или нет внимания дела его второстепенные. Идея понравилась властителю, и он одобрил присутствия меня не только во дворце, но и на заседаниях сената, и даже на сугубо личных пирушках в домашних триклиниях и омовении в термах. Протолкнуть это решение отцу было тем легче, что тогда он уже был назначен на пост префекта преторианской гвардии. Так что, понятно, я был посвящен практически во все дела верховной власти Рима.

Поначалу, мне это очень льстило, но по мере того, как я взрослел, закрались сомнения по поводу моего высокого положения и долгих лет жизни – я понимал, что чем больше узнаю секретов, тем меньше шанс дожить до старости. Причем, секреты государственного масштаба, были куда менее опасны, чем секреты, касающиеся личной жизни императора.

Например, я был прекрасно осведомлен, что мать Нерона Агриппина была против возлюбленной сына и прилюдно отчитывала Нерона за то, что он связался с бывшей рабыней, и даже начала плести интриги, собираясь объявить Британника законным императором.

– Не слишком ли давит Агриппа на сына? – Сомневался отец.

– Пусть давит, – хитро улыбался Сенека, – этим она делает хуже только себе.

– Но если у нее все получится, то и нам тогда не сносить голов, хотя бы за то, что мы поощряли связь императора с бывшей рабыней.

– Что получится? – Философ скептически смотрел на моего отца, – усадить Британика на место Нерона? И ты в это веришь?

Сенека помотал головой в отрицательном жесте.

– Ну, уж нет! – Сказал резко, как отрезал, – Нерону уже не шестнадцать, и последние два с половиной года правления сделали из мальчика мужа. Он сам сможет позаботиться о себе.

– Ты действительно так думаешь, Анней? – Отец немного успокоился, хотя сомнения все еще одолевали его. – Мне кажется, что Нерон-император действительно мог бы разрешить все проблемы, но Нерон-сын ничего не захочет предпринимать против матери.

– На многие поступки мы не решаемся не потому, что они трудны, но они кажутся нам трудными, потому что мы на них не решаемся, – ответил философ в своем стиле.

– Где-то я уже слышал эту фразу, – усмехнулся Бурр.

– И она не стала от этого менее точной?

– Нет, конечно.

– Поверь, – Сенека покачал седой головой, – скоро мы все увидим, кто такой император Рима сегодня. Вот только…

Он пожевал губами.

– Что только? – Опять встревожился отец.

– Как бы нам на своей шкуре не прочувствовать его самостоятельных решений.

– Что ты такое говоришь, стоик? Мы не только наставники и советники императора, но и его лучшие друзья!

– Дружба с власть имущими – вещь ненадежная. И уж если утверждают, что от любви до ненависти один шаг, то, поверь, от царской милости до опалы, расстояние куда короче.

В первой части своего пророчества Сенека оказался прав: к тому времени вышедший из-под контроля матери император, приказал отравить Британика, что и было проделано в феврале пятьдесят пятого года. Доказательств тому не нашлось, именно потому, как утверждали некоторые, что их никто и не искал.

После этого Нерон, слушая своих наставников – моего отца и философа Сенеку, которые как никто надеялись остаться в выигрыше от происходящих событий, обвинил Агриппину в клевете на него и Октавию и изгнал её из дворца, лишив всех почестей, а также телохранителей. Причем матери императора вечного Рима, приходилось выживать, зарабатывая себе на хлеб, ныряя на заказ за кораллами и губками, а также сбывая их на базаре за смешные деньги.

Почти сразу следом за Агриппой потерял своё место при дворе и вольноотпущенник Марк Антоний Паллас, казначей империи и ее давний любовник.

Партия Сенеки и Бурра торжествовала – это была полная победа!

И вот тут-то пророческой оказалась и вторая часть предсказаний стоика – он и мой отец были обвинены вместе с Палласом. Судья зачитывал обвинительный акт в здании Сената:

– Секст Афраний Бурр и Марк Антоний Паллас обвиняется в государственной измене и заговоре с целью свержения нашего лучезарного императора и передачи власти Фавсту Корнелию Сулле Феликсу. А Анней Сенека обвиняется в растрате государственных денег, выделенных на финансирование легионов, охраняющих северные рубежи великой Римской империи.

– Это не правда, – Сенека поднялся со своего места, – я надеюсь, мне будет позволено произнести речь в свою защиту и защиту моего соотечественника, единомышленника, однопартийца и друга Секста Бура.

Он поклонился сенаторам, скрестил руки на груди и в совершенном спокойствии стал ждать ответа.

– Да, конечно, – а вот обвинитель чувствовал себя смущенно – еще бы! Не многие могли потягаться с Луцием Аннеем Сенекой в риторике.

В тот момент я тоже присутствовал в здании Сената, и был готов броситься на шею философу, хотя прекрасно понимал, что столь серьезные обвинения опровергнуть будет весьма не просто. Но Сенека не был бы Сенекой, если бы не смог этого сделать. Красноречие стоика помогло ему отвести все обвинения от себя и Бурра, и они были не только полностью оправданы, но и сохранили своё положение и должности.

По окончанию заседания Сената, мы трое расположились в большом паланкине. Десять рабов подняли носилки и понесли их к вилле на берегу моря.

– Как все обернулось то! – Мой отец еще не отошел от пережитого, – вполне могли лишиться не только постов и имущества, но и голов. Спасибо тебе, Анней, я твой должник.

– Долги такого рода, как правило, не отдаются. Посмотрим, что будет дальше. Сдается мне, что это не конец истории.

– Чего же еще ждать? – Вставил слово и я.

Сенека потрепал меня по голове.

– Этого никто не может знать, – сказал он, – но нам и всем остальным был дан ясный сигнал, что отныне Нерон не потерпит никакого давления на себя – он стал полноправным правителем государства.

Но тут великий философ ошибался – я, тот я, который не имел имени и даты рождения, знал, что будет дальше. Но обнаруживать этих знаний от лица летописца цезаря не собирался: ведь то, что когда-то читал, не обязательно было истиной в последней инстанции, лучше уж самому посмотреть, как оно на самом деле происходило, тем более что я теперь непосредственный участник великих событий. Да, и копошились мои знания будущего где-то на задворках сознания.

______________________________________________________

– Секст, пошли за Поппеей Сабиной, я хочу ее видеть, – Нерон стоял у окна своего дворца и вглядывался куда-то вдаль.

– Будет исполнено, мои император, но ваш друг, муж Поппеи, Отон, как говорят, весьма отрицательно относится к столь частым посещением его жены императорских покоев.

– И что с того!? – Нерон резко развернулся, – или я не имею права приказывать своим подданным, и должен отчитываться перед каждым, кто решил, что я ему друг и забыл, что я ему господин?

– Сенека как-то сказал: Цезарю многое непозволительно именно потому, что ему дозволено всё.

– Перестань, – поморщился Нерон, – я готов выслушивать эти премудрости от стоика, а не от префекта преторианцев. Еще одного философа в моем ближнем круге я не выдержу. Исполняй, что сказано.

– Я все понял, – поклонился Гурр, – сейчас пошлю за Поппеей.

Он хлопнул в ладоши, вошел центурион. Отец что-то тихо пошептал ему, и воин, коротко кивнув, удалился.

– Впрочем, мой верный Секст Афраний, – продолжил император прерванный разговор, – ты, как всегда прав – не надо давать нашим врагам и завистникам повода для лишних обвинений. Я собираюсь добиться развода Поппеи и Отона, а последнего отослать из Рима наместником, ну, скажем в Лузитанию.

– Простите, лучезарный, но как же ваша жена – Октавия?

Нерон поморщился, как будто откусил большой кусок лимона.

– Все знают, что она бесплодна, – сказал он, – рано или поздно я добьюсь развода.

– Но ваша матушка…

– Перестань, Гурр, – перебил Нерон, – Агриппина наживает себе неприятности. Я не слепой, и прекрасно вижу, что она всеми силами пытается вернуть меня к Клавдии Октавии, и даже согласна уже и на Акту, хотя и ненавидит ее всей душой. В Поппее же она видит опасную и расчетливую соперницу в борьбе за власть.

Он замолчал. Потом жестом попросил подать ему пить. Я оказался проворнее отца, и лично налил и поднес императору золотой кубок с вином. Нерон пил его не разбавленным.

– Пока змея только шипит, я смотрю на это сквозь пальцы. Но если она попытается укусить – пусть пеняет на себя, я не потерплю кому-либо противлению моей воли, пусть даже и матери.

В конце пятьдесят восьмого года до властелина Рима дошла информация, что Агриппина пытается отстранить сына от власти и передать её Гаю Рубеллию Плавту, сыну Юлии Ливии, дочери Ливиллы. По женской линии Плавт был прямым наследником Тиберия. Нерон призвал отца и Сенеку. Присутствовал и я, правда, не до самого конца их совещания.

– Это правда? – Спросил император.

Все молчали.

– Это правда!? – На этот раз он выкрикнул вопрос.

– Никто не может знать наверняка, – решился ответить Сенека, – в делах такого рода почти никогда не оставляют свидетельств и улик, которые можно было бы посчитать стопроцентным доказательством.

– Не может знать наверняка?!! – Нерон был в ярости. – Префект преторианцев, личной гвардии императора не может знать?! Тогда какого черта ты мне нужен, Гурр?!!

Отец молчал. И я его отлично понимал – лезть в дела королевской семьи себе дороже. Сейчас он может лишиться государственного поста и впасть в немилость императора, но при этом сохранить жизнь, а прими он сейчас какую-либо сторону, обвини Агриппу в измене – как отреагирует Нерон? Именно сейчас он может рвать и метать, а через день, примирившись с матерью, сделает во всем виновным Секста Гурра, обвинив его в клевете и оскорблении величества. И тогда уже изменником окажется отец, и голову уберечь вряд ли удастся.

– Выйди вон, – это император обратился ко мне.

Я повиновался. По вполне понятным причинам, слышать, о чем говорили в покоях императора, я не мог. Но через какое-то время поползли слухи, что Агриппину пытались отравить, причем не единожды. Потом стража повязала у входа в ее спальню вольноотпущенника, вооруженного длинным острым ножом. Никакие допросы и пытки не смогли пролить свет на то, что он делал у комнат матери Нерона. У бывшего раба был вырван язык, причем по характеру повреждений – не так давно, а сам он был неграмотен и, похоже, слабоумен. Впрочем, особо никто из палачей и не старался докопаться до истины, уже на следующий после поимки день, несчастного по-тихому удушили в тюрьме. Надо сказать, что ему повезло – по всему выходило, что его должны были распять, а умирать на кресте долго и мучительно.

Потом в комнате, где Агриппа обычно коротала время в компании своих близких подруг, внезапно обрушился потолок. К счастью одних, и, подозреваю, к крайней досаде других, никто не пострадал – в тот момент присутствующие решили пойти на прогулку в сад. Решение было спонтанное, а потому не прогнозируемое и не просчитываемое – все остались живы. Кроме архитектора, спланировавшего строительство гостиной – его публично выпороли на площади, причем так старались, что на второй день он умер от побоев.

Мой отец и я продолжали, чуть ли не неотлучно находиться при императоре. Периодически к нам присоединялся и Анней Сенека. Нерон любил вести с ним философские беседы. По всей видимости, он советовался с ним и на счет некоторых своих планов. Меня в такие моменты неизменно куда-нибудь посылали.

Однажды в Бавлы, что расположены в бухте между Мизенами и Байями, в усадьбу Агриппы, неожиданно прибыл император. В честь его приезда был дан веселый и богатый пир.

Когда все насытились, и обмен впечатлениями и новостями последних дней подошел к концу, император отвел Агриппину в сторону.

– Дорогая матушка, – улыбнулся он, – я приготовил тебе небольшой подарок.

– Очень любезно с вашей стороны, дорогой сын. А то я уже стала думать, что вы больше не любите меня.

Голос ее звучал настороженно – провести Агриппину было нелегко, и она вполне себе отдавала отчет, каких подарков можно ждать от ее властолюбивого сына.

– Ну что Вы, дорогая, – продолжал улыбаться диктатор, – как вам известно, я ежегодно посещаю праздник в честь богини Минервы на многолюдном курорте в Байях, неподалеку от Мизен.

Он сделал небольшую паузу и посмотрел на мать. Та опустила веки в знак согласия и кивнула.

– Так вот, – продолжил сын, – я хочу просить вас, присоединится ко мне. Я так же приказал снарядить судно, чтобы вы, в обществе тех, кого пожелаете видеть рядом с собой, могли совершить морское путешествие к месту назначения.

– И вы приставите к нам декурию преторианцев? – Усмехнулась женщина, намекая на то, что за ней не только постоянно следят, но и могут в любой момент отправить на тот свет.

– Зачем? – Самым искренним голосом, на который был способен, изумился Нерон, – здешние воды спокойны, да и какой безумец решиться напасть на императорский корабль?

Даже я поверил в искренность его намерений.

– А что касается охраны, – продолжил он приторным голосом, – если вы уж так боитесь – выберите себе ее сами, вам давно вернули все привилегии.

– Спасибо, сын мой. А что же вы? Не поплывете с нами?

– Увы, дорогая, я поеду по суше. В пути ко мне присоединяться гонцы из наших дальних провинций. Мне не хотелось бы тащить их в Байи, и я приму доклады прямо в пути, после чего отпущу их по домам.

Агриппина поклонилась и вышла из зала.

Когда дверь за нею закрылась, Нерон удовлетворенно потер руки и зачем-то подмигнул мне.

– Ну, а теперь обедать! Обедать! И позовите Поппению.

У меня возникло дурное предчувствие. Дело в том, что перед пиршеством у матери диктатор встречался с его бывшим наставником Аникетом, который теперь занимал должность командующего флотом в Мизенах в Неаполитанском заливе. Именно после этой встречи Нерон и решил нанести визит Агриппине. А предложение проследовать на праздник в Байи водным путем возникло столь неожиданно, что о нем не знали ни мой отец, ни я.

Оправдалось оно на четвертый от вышеизложенного разговора день. Посланец вольноотпущенник Агерин, прибывший к Нерону по приказу своей госпожи, принес дурную весть: корабль, на котором совершала плавание мать императора, потерпел крушение.

– Почти все погибли, о лучезарный.

Нерон только отмахнулся.

– Что с Агриппой? – Нетерпеливо спросил он.

– Хвала богам, – ответил гонец, – ваша матушка жива. До берега добралась вплавь.

«Сказался опыт охоты за губками, – подумал я».

– Где она! – Закричал император, сжав кулаки так, что из-под ногтей, впившихся в плоть ладони, брызнула кровь.

– У себя на вилле. Она просила передать, что благодаря милости богов и ее счастливой звезде она выжила при кораблекрушении, но Вы можете в настоящее время не беспокоиться и не навещать ее, поскольку ей требуется покой. Она очень слаба, и пожелала остаться одна, чтобы ее никто не беспокоил, – гонец опустился на колени, и молитвенно сложил руки у груди – за дурную весть ему вполне могли залить горло расплавленным свинцом, – за ней обеспечен надлежащий уход, когда я покидал дворец, она безмятежно спала.

– Рассказывай, как было, – приказал диктатор.

– Стояла прекрасная погода. Боги послали ясную звездную ночь с безмятежно спокойным морем. Корабль не успел далеко отойти от берега. Вместе с Агриппиною на нем находились только двое из ее приближенных – Креперий Галл, стоявший невдалеке от кормила, и Ацеррония, присевшая в ногах у нее на ложе, и с радостным возбуждением говорящая о раскаянии ее сына и о том, что она вновь обрела былое влияние, как вдруг обрушивается кровля каюты, которую они занимали; Креперий был ею задавлен и тут же испустил дух, а Агриппину с Ацерронией защитили высокие стенки ложа, случайно оказавшиеся достаточно прочными, чтобы выдержать тяжесть рухнувшего груза. Корабль остался на плаву. Но гребцы зачем-то стали кренить его то на один бок, то на другой.

Обе женщины не были сброшены в море внезапным толчком, а по палубе соскользнули в него. Но Ацерронию, по неразумению кричавшую, что она Агриппина, и призывавшую помочь матери принцепса, забили насмерть баграми, веслами и другими попавшими под руку корабельными принадлежностями, тогда как Агриппина, сохранявшая молчание и по этой причине неузнанная, хотя, и получила рану в плечо, сначала вплавь, потом на одной из встречных рыбачьих лодок добралась до Луканского озера и была доставлена на свою виллу. По моему разумению, здесь что-то не чисто, по-моему – это заговор и…

– Ты свободен, – не стал слушать дальше Нерон.

Посланец, белый как мел, поспешил к выходу – он прекрасно понимал, что только что избежал мучительной смерти. Не понимал только – почему? И вдруг раздался лязг железа – император уронил меч. Гонец замер и обернулся.

– Подойди, – приказал тиран.

Тот повиновался; меч теперь лежал у его ног. В этот момент в залу вбежали преторианцы.

– Возьмите его под стражу! – Приказал Нерон, указывая на Агерина, – он пытался убить меня, но был обезоружен и пойман с поличным.

Стражники быстро скрутили не сопротивлявшегося, впрочем, и абсолютно деморализованного гонца.

– Это все подстроила Агриппина! Она ненавидит меня! – Выкрикнул диктатор, словно оправдываясь перед охранниками, но те умели не слышать того, что нельзя было запоминать. – И не позволяйте ему ни с кем общаться! Сказанное касается и вас.

Арестованного увели.

– Луций, – это он мне, отца в тот момент с нами не было, – пришли ко мне Марка Тротиния, легионера, что отвечает за особые поручения, а сам можешь быть на сегодня свободен – поспеши к отцу и хорошенько отдохни, завтра будет тяжелый день.

Марка я нашел на императорских конюшнях – он объезжал вновь доставленных с востока лошадей, и передал ему приказ явиться к Нерону. Тот мгновенно соскочил с аргамака, и поспешил исполнить распоряжение повелителя.

Вопреки наставлениям императора, домой я не пошел, а ведомый любопытством, вернулся к дворцу. Вскоре я увидел командующего флотом Аникета в сопровождении двух морских офицеров. Они направлялись к императору.

Дальнейшее повествование о вскоре произошедших событиях, веду от лица Марка Тротиния, разговор которого с императором услышал при посещении последним терм несколько дней спустя. Они возлежали на теплых камнях возле бассейна, и нагие рабыни умасливали их тела.

– Агриппина, увидев солдат, – монолог Марка я застал, видимо, не с самого начала, – поняла свою участь. «Коли в живот! – Выкрикнула она, – в самое чрево, что породило на свет это чудовище». Простите, мой император, вы просили говорить только правду.

– Ничего, Марк, все правильно – мне нужна лишь правда.

– Она не долго мучалась, о лучезарный, – через минуту все было кончено.

Нерон усмехнулся.

– Она сама рассказывала мне, что когда-то халдеи нагадали ей, что её сын будет провозглашен императором, но при этом станет и причиной её смерти. И знаешь, что она ответила?

– Откуда я могу знать?

– Пусть умерщвляет, лишь бы властвовал!

Тротиний уважительно покачал головой.

– Пророческие слова, – император жестом руки отослал рабынь, – она сама выбрала свою участь. Что с телом?

– Оно было сожжено той же ночью.

– Похороните прах в скромной гробнице в Мизенах, обязательно с соблюдением всех обычаев и ритуалов.

– Будет исполнено, Лучезарный.

Но беспечность и спокойствие Нерона были наигранными – он пребывал в состоянии ужаса до тех пор, пока к нему не пришли высшие чины преторианской гвардии (кстати, по подсказке моего гениального папочки), чтобы выразить поздравления по поводу его спасения от грозившей гибели, а когда депутации от соседних городов вскоре последовали их примеру, тиран успокоился окончательно. Он уехал в Неаполис.

Оттуда он направил Сенату сочинённое Сенекой послание, в котором говорилось, что один из вольноотпущенников Агриппины был пойман с поличным при попытке лишить его жизни, под пытками сознался в этом, и что мать, сознавая свою вину, как подстрекательница этого преступления, покончила с собой. Затем в письме перечислялись все мыслимые обвинения, какие только могли быть выдвинуты против Агриппы, начиная со времен правления Клавдия и далее. Заканчивалось письмо словами: «Я едва в состоянии поверить, что мне ничего больше не грозит. Но это мне не доставляет никакой радости».

Нерона довольно хорошо встретили, когда он наконец-то возвратился в столицу империи. Для сенаторов, да и всех остальных, было предпочтительней не размышлять над тем, что же действительно произошло на берегу Неаполитанского залива, придерживаясь закрепленной версии событий, которая была выработана после оглашения письма правителя в Сенате. Сосуществование Нерона и Агреппины создавало невыносимую ситуацию, опасную для государства и касты его влиятельных людей. Было большим облегчением, что такое положение дел закончилось. Наместники провинций потянулись к Нерону с богатыми дарами и покорными выражениями лояльности.

Секст Бурр и Луций Сенека все еще считали необходимым для безопасности государства и их самих сделать все возможное, чтобы помочь Нерону. И именно с помощью их дипломатии ему был оказан такой хороший прием по возвращении в столицу. Но, как и предсказывал философ, милость власть предержащих – штука переменчивая, но об этом позже.

А Нерона по ночам преследовал образ матери. Не помогли даже специально нанятые персидские маги. И без того неровный, взвинченный, пугливый и чрезвычайно мнительный характер императора, стал еще более невыносимым. Впрочем, меня это не касалось; ко мне Нерон относился с симпатией, и никогда не придирался по мелочам. Засыпал я всегда сном праведника, и просыпался обычно в хорошем настроении.

_______________________________________________________

Хочу поделиться тем, что, как летописец владыки Священной Римской империи, я видел и переживал вместе с ним.

До сближения с Актой император не проявлял себя на государственном поприще, полностью переложив функции управления государством на Сенат. Сам же он предавался плотским развлечениям, устраивал пиры, посещал лупанарии, бордели и таверны. Призывы близких соратников заняться государственными делами встречал презрительной усмешкой, на делавшемся в такие моменты кислом лице, иногда при этом приговаривая знаменитое: «Государство – это я!»

Но после смерти Британика и фактического выхода из-под влияния матери, его отношение к административным обязанностям изменилось. С пятьдесят пятого по шестидесятый годы Нерон четырежды становился консулом. В эти годы император показал себя прекрасным администратором и расчётливым правителем, в отличие, как будет видно из дальнейшего моего повествования, от второй половины его правления. А тогда Нерон построил народные гимнасии и несколько театров, в которых играли греческие труппы. В Риме стали часто проводиться невиданные ранее по размаху гладиаторские бои. Практически все его действия в этот период были направлены на облегчение жизни простых граждан и укрепление своей власти за счёт популярности среди народа.

Для дальнейшего повышения уровня жизни обывателей Нерон намеревался отменить все непрямые налоги. Однако Сенату удалось убедить императора, что такие действия приведут к банкротству государства. В качестве компромисса налоги были уменьшены с четырех с половиной до двух с половиной процентов, а обо всех косвенных и скрытых налогах было объявлено гражданам. Сравните хотя бы с налогами при Калигуле, который, популяризируя себя, сначала отменил их вообще, а потом, когда казна из-за его расточительства опустела, поднял их до аж двенадцати процентов! Кстати, не так уж это и много – например, в России двадцать первого века налог составляет тринадцать процентов, и это не считая косвенных. При этом упорно на протяжении многих лет муссируются слухи, что их вот-вот поднимут. И ведь подымают!

Поведение Нерона резко изменилось в начале шестидесятых годов. В шестьдесят втором году умер мой отец. Император глубоко скорбел о потере многолетний наставника и советника. В тот период он фактически отстранился от управления государством, начался период деспотии и произвола. Повторное обвинение в растрате было предъявлено Сенеке, и на этот раз он добровольно отстранился от государственных дел. Впрочем, философ сам способствовал этой опале. В новых трудах Луция Аннея было довольно много разглагольствований о пороках тиранов. И хотя в качестве примера был взят Калигула, но – имеющий глаза да увидит – в главном герое без труда угадывался образ последнего императора. Сенека восхвалял образ стоического, безгрешного Человека, противостоящего тирану, и хотя философ закрывал глаза на многие неблаговидные поступки императора, и даже находил им оправдания, но у Нерона зачастую было больше причин жаловаться на свободу его речей, чем на его подобострастие.

Вместо того чтобы, проявить терпение и понимание ситуации, стоик потчевал своего господина премудростями типа: «Они нуждаются, обладая богатством, – а это самый тяжёлый вид нищеты», «Все заботятся не о том, правильно ли живут, а о том, долго ли проживут; между тем, жить правильно – доступно всем, жить долго — никому», «Видишь, как несчастен человек, если и тот, кому завидуют, завидует тоже», «Чем несправедливее наша ненависть, тем она упорнее», «Равенство прав не в том, что все ими воспользуются, а в том, что они всем предоставлены», «Больше есть вещей, которые нас пугают, чем таких, которые мучают нас, и мы чаще страдаем от воображения, чем от действительности». Иногда это забавляло императора, но с годами все чаще стало вызывать раздражение.

В трактате «О благодеяниях», который я читал еще в незаконченных рукописях, по мере того, как Сенека вставлял в него новые главы, Аней писал: «Тиран может стать таким деспотичным, что единственное, что останется его советникам – это удалить его со сцены… Расставание с жизнью – вот лучшее средство для него самого». Едва ли было осмотрительно для человека в положении Сенеки давать обожествленному императору столь оскорбительные и недвусмысленные советы.

Была казнена бывшая жена Нерона – Октавия. Начались процессы по оскорблению императорского величия, в результате которых приняли смерть множество простых и не самых простых римлян, а также политических противников диктатора.

В то же время в Риме начались гонения на последователей новой религии – христианства. В основном адептами христианства в то время были рабы и вольноотпущенники, а также представители низших слоев общества, на защиту которых Нерон встал в первые годы своего правления. Хотя религия и не была запрещена официально, поклонение новому богу практически лишало верующих всякой защиты со стороны государства. Нерон перестал управлять страной, он начал ею пользоваться.

Божественный любил петь, сочинял пьесы и стихи, наслаждался участием в соревнованиях поэтов. Придворные подхалимы внушили ему, что он талантлив без меры, и с шестьдесят четвертого года император, до этого музицировавший лишь на пирах, начал выступать публично. Но похвальное слово, утверждали злые языки, произнесённое Нероном на похоронах Клавдия, было сочинено Сенекой. Не знаю, так ли это, но не раз слышал, как стоик, делая поправки и вставки в сочинения Нерона, ворчал:

Ubi nil vales, ibi nil velis.

Как бы там ни было, но император неизменно одерживал победы во всех поэтических и музыкальных конкурсах, в которых принимал участие. И это, понятно почему, никого не удивляло.

Ночью, ближе к предутренним часам, девятнадцатого июля шестьдесят четвертого года, когда Нерон отдыхал в одной из своих резиденций в Анции, а я с некоторых пор не покидал его ни днем, ни ночью, нас разбудили крики дворцовой челяди. Оказалось, что из Рима прискакал гонец, принесший более чем неприятное известие – вечный город горел!

– Говори, – приказал император.

– Пожар начался после полуночи. Никто не знает, что стало причиной пожара, но огонь распространялся из лавок, расположенных с юго-восточной стороны Большого цирка. К утру пламенем была охвачена большая часть города. Некоторые свидетели утверждают, что во дворах видели поджигателей с факелами.

Мне довелось читать легенды о том, что когда императору донесли о пожаре, он выехал в сторону Рима и наблюдал за огнём с безопасного расстояния. При этом Нерон был одет в театральный костюм, играл на лире и декламировал поэму о гибели Трои. Более того – в этих историях именно его называют инициатором пожара: якобы, в тот вечер муза покинула его, и чтобы вернуть вдохновение и творческий настрой тиран приказал поджечь город. Я никогда не был сторонником этой теории, но так это или нет, точно утверждать не могу. Но, вот то, что я видел своими глазами. И заметьте, я все время находился при господине, что делалось в полыхающем городе – лично не наблюдал, но донести до читателя те шаги, предпринятые императором для спасения столицы, которые видел глазами Луция Бурра, считаю необходимым.

Нерон, получив известие о пожаре, немедленно вызвал к себе нового префекта преторианцев, а также все военачальников, которые были в шаговой доступности.

– Немедленно поднять по тревоге все подчиненные вам подразделения, – приказал он, – и отправить их на тушение пожара. При этом снабдить их всем необходимым, что может понадобиться при спасательной операции такого рода – ведра, багры, песок, бочки с водой. Все расходы берет на себя казна, а если не хватит – добавлю от себя лично. Особо отличившимся – премия в сто динариев. По итогам, когда все закончится, представить мне списки таковых.

После того, как получившие приказ начальники удалились, Нерон приказал заложить лошадей и, не дожидаясь усиления охраны, без которого в последнее время никуда не выезжал, немедленно отправился в Рим. Вряд ли его прибытие в полыхающий город могло чем-то помочь тем, кто боролся за его спасение, но присутствие самого цезаря подстегивало военачальников и созданные ими команды спасения к не показным, а к по настоящему эффективным действиям. Да и обещанная награда заставляла спасателей буквально-таки бросаться в огонь, рискуя жизнью, и сыграла свою положительную роль в тушении пожара. Солдаты самоотверженно кидаться на очаги пламени, сколь бы сильными они не были, и ликвидировать их любой ценой.

Пожар бушевал пять дней. После его окончания оказалось, что из четырнадцати районов города уцелели лишь четыре. Три были разрушены до основания, в прочих семи сохранились лишь ничтожные остатки обвалившихся и полусожжённых строений.

Нерон приказал открыть для оставшихся без крова людей свои дворцы, а также предпринял всё необходимое, чтобы обеспечить снабжение города продовольствием и избежать голодных смертей среди выживших.

Позже были созваны лучшие архитекторы Рима, и Нерон, опираясь на их советы, собственноручно разработал новый план городского строительства. Расчеты, понятно, делались профессионалами. В нём были установлены минимальное расстояние между домами, минимальная ширина новых улиц, закладывалось требование строить в городе только каменные здания. Кроме того, все новые дома должны были возводиться таким образом, чтобы главный выход был обращён на улицу, а не во дворы и сады, что погубило многих при последнем пожаре.

Для того чтобы восстановить Рим, требовались огромные средства. Провинции империи были обложены единовременной данью, и это позволило в сравнительно короткие сроки отстроить столицу заново. В память о пожаре Нерон заложил новый дворец – «Золотой дворец Нерона». Он не был достроен до конца, однако даже то, что удалось возвести, впечатляло своими размерами: комплекс зданий располагался на площади, достигавшей ста двадцати гектаров, а центром всего сооружения была почти сорокаметровая статуя Нерона, позднее получившая название «Колосс Нерона».

Исходя из того, что я имел возможность наблюдать с момента возникновения пожара до ликвидации его последствий, сделал только один вывод, что Нерон не имел к нему никакого отношения, но чтобы такое заключение было воспринято и народом, необходимо было найти виноватых. Ими стали христиане, и уже через несколько дней после пожара их обвинили в поджоге города и начались массовые казни адептов новой веры, организованные зрелищно и разнообразно.

«И вот Нерон, чтобы побороть слухи, приискал виновных и предал изощреннейшим казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть, и кого толпа называла христианами. Христа, от имени которого происходит это название, казнил еще при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное, и где оно находит приверженность. Итак, сначала были схвачены те, кто открыто признавал себя принадлежащими к этой секте, а затем по их указаниям и великое множество прочих, изобличённых не столько в злодейском поджоге, сколько в ненависти к роду людскому. Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачали в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны насмерть собаками, распинали на крестах, или обреченных на смерть поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения».

Вся эта кровожадность проистекала из того, что Нерон не хотел потерять как любовь народа, так и доверие сенаторов. Но противостояние с Сенатом было неизбежно. Дело в том, что еще в пятьдесят четвертом году, новый император обещал привилегии, какие были у них во времена республики. Плевать им было на жизнь и благосостояние простого народа, но к своим преференциям они относились крайне ревностно и придирчиво. А когда оказалось, что постепенно, но четко, последовательно и планомерно император сосредотачивал все больше и больше власти в своих руках, а к шестьдесят пятому году Сенат вообще перестал иметь какую-либо реальную власть в стране, это вызвало массовое неудовольствие среди избранников народа.

Гай Кальпурний Пизон – знаменитый государственный деятель, смог увлечь своими крамольными с точки зрения властителя идеями несколько высокопоставленных сенаторов, советников и друзей Нерона – увы, Сенека был среди них.

– Если человек не знает, куда он плывёт – то для него не бывает попутного ветра, – продолжал умствовать философ, забыв о том, что сам когда-то говорил моему отцу, о том, что неизвестно чем все кончится, – живи с людьми так, будто на тебя смотрит бог, говори с богом так, будто тебя слушают люди.

– Стоик, – плаксивым голосом оборвал Нерон, – если ты ни за что не в ответе, философствование тебе ничего и не стоит. Я же всегда во всем если и не виноват, то замешан.

Анней Сенека отвечал, то ли невпопад, то ли просто не очень внимательно слушая собеседника:

– Всякий разумный человек наказывает не потому, что был совершён проступок, но для того, чтобы он не совершался впредь.

Такой диалог чем-то напоминал игру в слова или города, и императору это становился все больше и больше не по душе.

Мотивы у всех заговорщиков были различные – от простой смены монарха до реставрации республики. Основными вдохновителями были Аспер и Пизон. В результате проведенного по приказу Нерона расследования было арестовано более сорока человек, из них девятнадцать принадлежали к сенаторскому сословию. Не менее двадцати человек были казнены или принуждены к самоубийству, в том числе и Луций Анней Сенека – мир его праху.

После раскрытия заговора Пизона Нерон стал подозрителен, ещё больше отстранился от управления государством, возложив эти обязанности на своих временщиков. Сам император сосредоточился на поэзии и спорте, принимая участие в различных конкурсах и соревнованиях. Так, он участвовал в Олимпийских играх шестьдесят седьмого года, управляя десятью лошадьми, впряжёнными в колесницу.

Ещё в начале шестидесятых годов на Палатине возобновились забытые было со времен Калигулы оргии, которые ближе к их концу достигли невиданного размаха и длились по нескольку дней.

Но это был пир во время чумы. Восстановление Рима после пожара, преодоление последствий чумы, разразившейся в середине шестидесятых годов и унесшее огромное количество жизней, грандиозные планы строительства дворцовых объектов и рытье канала через Коринфский перешеек, подорвало экономику государства. Провинции были истощены, и это привело к восстанию.

В марте шестьдесят восьмого года наместник Лугдунской Галлии Гай Юлий Виндекс, недовольный экономической политикой Нерона и налогами, накладываемыми на провинции, поднял свои легионы против императора. Подавить восстание было поручено наместнику Верхней Германии Луцию Вергинию Руфу. Виндекс понимал, что самостоятельно не справится с войсками Руфа, поэтому он призвал на помощь популярного в войсках наместника Тарраконской Испании Сервия Сульпиция Гальбу и предложил тому объявить себя императором. На таких условиях Гальба поддержал восстание. Легионы, находящиеся в Испании и Галлии, провозгласили его императором, и он двинулся на соединения к Виндексу, но не успел – помешал случай.

Сам Вергиний Руф не торопился выступать против Виндекса, заняв осторожную выжидательную позицию. Но в мае его войска, расположившиеся лагерем при Везонцио и изрядно утомленные бездействием, самовольно напали на легионы Виндекса на марше и легко разбили их.

Остатки мятежных легионов бежали и присоединились к Гальбе. Войска Вергиния Руфа провозгласили своего командира императором, но Руф продолжал выжидать. В конце концов, он пропустил армию Гальбы, направлявшуюся к Риму, объявив, что вверяет себя и свои легионы в руки Сената.

Сенат объявил Гальбу врагом народа, но, несмотря на это, его популярность в войсках и народе продолжала расти. В конце концов, на его сторону встал второй префект преторианцев – Гай Нимфидий Сабин и большая часть гвардии. Нерон покинул Рим и направился в сторону Остии в надежде собрать флот и армию в лояльных ему восточных провинциях. Легионы Гальбы продолжали своё движение к Риму.

Когда вести о сложившейся ситуации достигли Нерона и его сопровождающих, последние в открытую перестали подчиняться приказам императора. Лишь я и небольшая горстка самых преданных императору людей, остались подле него. Когда же до них дошёл слух о том, что преторианцы согласны присягнуть Гальбе, и стало ясно, что дни Нерона сочтены, абсолютно все отвернулись от него. В это время Нерон находился в Сервилиевых садах, где его и настигла весть об угрозе. Он был вынужден срочно вернуться во дворец в Риме.

– И на Палатине деревья не растут до неба, – мрачно пошутил он, садясь с моей помощью верхом на коня – карету ему никто не подал.

Дали шпоры, лошади стремительно рванулись вперед, навстречу неизвестно чему.

Нерон вернулся в Рим, во дворец на Палатине. Охраны не было, но я следовал за ним по пятам. Он провел там весь вечер, затем лёг спать. Проснувшись около полуночи, император надиктовал мне три десятка коротких писем и попросил (это слово здесь больше подходит, чем приказал) отправить приглашение во дворец всем, кто обычно участвовал с ним в недавних оргиях.

Прошло три часа, но никто не откликнулся. Все еще император прошелся по комнатам, и сам убедился, что дворец пуст – оставались только рабы.

– Луций, – Нерон опустился на мраморный постамент одной из статуй, – найди мне солдата или гладиатора.

– Слушаюсь, мой господин, – поклонился я, удивляясь столь странной просьбы императора.

Некоторое время я терпеливо обходил зал за залом, в поисках воина, зачем-то понадобившегося властелину мира. Но огромные помещения были пусты. Вернувшись, я произнес:

– Мой повелитель, во дворце нет ни души.

– Вообще никого? – Он поднял изможденное усталостью лицо.

– Ни единого человека.

Я несколько помедлил с продолжением, но все-таки предложил свою помощь:

– Не знаю, зачем вам нужен солдат, но я молод и силен, и может быть смогу заменить его?

– У тебя нет оружия, – усмехнулся Нерон, – а мне нужен опытный убийца, чтобы заколоть меня без боли.

Я застыл в ужасе от услышанного.

– У меня нет ни друзей, ни врагов! – Вдруг выкрикнул несчастный, и бросился по направлению к Тибру.

Опомнившись, я последовал за ним. Не без труда, но догнал – все-таки, не смотря на излишества, Нерон был в хорошей физической форме, – схватил за плечо, и, холодея от собственной дерзости, остановил и рывком развернул к себе лицом.

– Вы еще очень молоды, мой император, не надо отчаиваться, все еще образуется.

Он, не обращая внимания на мое непочтительное поведение, грустно улыбнулся.

– Верность друга нужна и в счастье, в беде же она совершенно необходима, – сказал, качая головой, – спасибо, мой верный Луций Бурр, ты достойный сын своего отца.

Мы вернулись во дворец.

И все же не все отвернулись от своего законного императора. В палатах мы повстречали вольноотпущенника Авралия и с ним еще четверых, сохранивших верность властителю слуг.

– Я бы посоветовал императору, – он наклонил голову вниз, и говорил с Нероном в третьем лице, не смотря ему в глаза – привычки бывшего раба вытравить из себя не просто, – отправиться на загородную виллу в четырех милях от города.

Так и сделали.

В сопровождении меня и пятерых преданных слуг Нерон добрался до виллы.

– Возьмите лопаты, друзья, – попросил император, – и выкопайте для меня могилу.

– Но, господин… – Попытался возразить я, но Нерон только отмахнулся – он ничего не хотел слушать.

– Qualis artifex pereo! – Повторял он на протяжении, пока слуги долбили каменистую почву. – Qualis artifex pereo!

Через несколько часов прибыл курьер из Рима. Было видно, что всадник очень спешил – одежда гонца была серой от придорожной пыли, абока коня были покрыты пеной, в тех местах, куда наездник ударял шпорами, она была красного цвета. Напившись воды, он, узнав во мне приближенного императора, доверительно сообщил мне:

– Сенат объявил Нерона врагом народа и намеревается предать его публичной казни.

В этот момент на террасе появился тот, чью участь мне только что сообщили. Он все слышал.

– Никогда число прожитых дней не заставит нас признать, что мы прожили достаточно, – тихо произнес он слова, когда-то услышанные от Сенеки, – кто поможет мне покинуть этот свет?

Все присутствующие молчали. Молчал и я.

– Дай мне меч, преторианец, – обратился Нерон к посланнику.

Тот помедлил, но осушаться приказа не посмел. Гладиус удобно лег в ладонь недавнего властелина мира. Нерон рванул ворот шелковой тоги, приставил острие оружия к груди. Все замерли, никто не пытался его остановить.

Так прошла минута, полторы… еще одна.

– Не могу, – Нерон отнял меч от тела, по белой материи поползла красная капля, упала на землю.

– Кто-нибудь, – воскликнул император, молитвенно сложа руки перед лицом, – помогите мне!

Видя, что обращение ко всем, действия не возымеет, он попросил лично Авралия:

– Ты! Окажи последнюю услугу твоему господину.

Тот убрал руки за спину; он по-прежнему не смотрел Нерону в лицо.

– Ведь это я даровал тебе свободу! – Почти крикнул император.

Ответом ему было гробовое молчание.

– Может быть ты? – Обратился он к гонцу.

– Я призван охранять императора, а не отнимать у него жизнь, – ответил тот, и сделал шаг назад.

Нерон вопросительно посмотрел на меня. Мне было жаль его, но я никогда никого в жизни не убивал. Я был летописец, а не палач.

Он все понял.

Послышался отдаленный стук копыт. Все повернули голову в сторону дороги, ведущий к вечному городу. И вот из-за поворота показались конные всадники. Император впился взглядом в кавалькаду, надеясь, различить знакомые лица, но таких среди скачущих не оказалось. Это мчался конвой арестовать низверженного монарха.

– Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает… –Продекламировал Нерон строфу из «Илиады», и резким движением перерезал себе горло.

Когда всадники въехали на виллу, то увидели лежащего в крови императора. Он был ещё жив. Один из прибывших попытался остановить кровотечение, но Нерон стремительно слабел, захлебывался кровью и вскоре умер. Его последними словами, вырвавшимися изо рта вместе с темно-бордовыми брызгами, были:

– Вот она – верность.

Кому он адресовал последнее «прости» было не понять…