Читать онлайн "Орбита соблазна"

Тишина в кабинете начальницы отдела наблюдений Элизабет Ким была не космической – вакуум за иллюминаторами был гуще и чище. Ее тишина была тяжелой, спертой, пропитанной запахом перегара от дешевого синтетического джина и пылью от бесконечных потоков данных. Кабинет, расположенный в относительно престижном секторе "Альфа", казался роскошным лишь по меркам общежитий в "Омеге". Здесь был металл, пластик, холодный свет дисплеев и абсолютное отсутствие души. Как и у нее самой, казалось, в последнее время.

Она откинулась в кресле, дорогом, эргономичном, но не дающем ни капли комфорта. Голова раскалывалась – не столько от джина, сколько от бесконечного, удушающего «ничего интересного». Наблюдать за планетой Тетрис. Проклятая планета-загадка, манящая и недоступная. Эльфы с их примитивно-изысканной культурой, орки с кочевым укладом, леса, озера, горы… и все это – через стерильные сенсоры, через экраны. Ни тепла солнца Тетриса, ни запаха влажной земли после дождя, ни шепота ветра в листве их гигантских деревьев. Только пиксели и телеметрия. Годами. Десятилетиями. Время на станции текло иначе, измерялось не днями, а сменами, отчетами и медленно угасающими душами её жителей-работников.

Ее взгляд скользнул по мониторам. Стандартные схемы: температурные карты сектора "Озеро Тетрис", биометрические ритмы стада травоядных в "Долине Ветров", химический состав атмосферы над "Рифтовым разломом". Все зеленое, все в норме. Скука, обернутая в псевдонаучную фольгу. На краю стола стояла почти пустая фляжка. Она потянулась, отпила из неё немного. Жидкость обожгла горло, но не согрела, не принесла забытья, лишь подчеркнула пустоту внутри. Гедонизм на "Рассвете" – это самообман. Максимум удовольствия? Разве что кратковременное оглушение, чтобы не слышать собственных мыслей, не чувствовать леденящего одиночества, несмотря на тысячи людей вокруг. Или – власть. Минутное, животное удовлетворение от того, что можешь сломать чужую жизнь. Как когда-то ломали ее собственную.

Б-зззззз!

Резкий, пронзительный сигнал входящего видеовызова заставил ее вздрогнуть. Головная боль сжала виски стальными тисками. На главном экране замигал значок приоритетного вызова. Товарищ Волков. Член Центрального Комитета Станции. Ее… благодетель. Тошнота, кислая и знакомая, подкатила к горлу. Не от джина. От необходимости общаться с ним. Снова. Вечное притворство. Вечное раболепие. Улыбаться, когда хочется выть от бессилия или вцепиться в глотку.

Элизабет провела ладонью по лицу, пытаясь стереть следы усталости, гнева, отчаяния. Сделала глубокий вдох. Мышцы лица, привыкшие к маске, напряглись, придав чертам подобие деловой собранности. Она нажала кнопку принятия вызова.

Экран ожил. Седая, как лунь, голова Волкова заполнила пространство. Лицо – сеть глубоких морщин, вырезанных годами цинизма и неограниченной власти. Глаза – два буравчика холодного серого льда, мгновенно выискивающие слабину. Он сидел в кресле, явно более роскошном, чем ее, на фоне панорамного вида на другой сектор станции – еще более чистый, еще более бездушный.

– Товарищ Ким, – голос Волкова был ровным, как скальпель хирурга перед разрезом. Без приветствия. Всегда без приветствия. – Опять.

Элизабет заставила уголки губ дрогнуть вверх. Улыбка получилась натянутой, как струна, готовая лопнуть.

– Товарищ Волков. Доброй ночи. Что вас беспокоит?

– Меня "беспокоит" ваш отдел, товарищ Ким! – Лед в голосе дал трещину, обнажив сталь раздражения. – Общие показатели эффективности наблюдения за последний квартал. Падение на семь целых три десятых процента. Семь! Это не статистическая погрешность. Это тенденция. Позорная тенденция.

Внутри Элизабет все сжалось в комок ледяной ярости. Падение? Из-за чего? Из-за того, что сенсоры в секторе "Болото" глючили неделю, а запчасти "потерялись" на складе? Из-за того, что два опытных наблюдателя ушли на пенсию, а вместо них прислали зеленых выпускников, которых нужно год учить? Из-за вечных, бессмысленных, душащих бюрократических отчетов, которые она должна была заполнять вместо реальной работы? Она проглотила ком гнева, заставив голос звучать ровно, почти сладко:

– Понимаю вашу озабоченность, товарищ Волков. Мы анализируем причины. Основной негативный вклад – младший наблюдатель Щукин. Антон Щукин. Он все еще адаптируется, не в полной мере освоил специфику работы с дальними секторами. Его показатели по обработке данных временных аномалий значительно ниже среднего по отделу. Это искажает общую картину.

Волков медленно покачал головой. В его взгляде не было ни капли сочувствия, только презрение и раздражение.

– Адаптируется? – Он произнес слово так, будто это было ругательство. – Товарищ Ким, он на станции шесть месяцев. Шесть! Если щенок за полгода не научился выполнять команду "сидеть", его либо дрессируют жестче, либо… утилизируют. Мне не нужны ваши оправдания. Мне нужны результаты. Вашего отдела. Ваши результаты. Вы забыли, кому обязаны этим кабинетом? – Он сделал паузу, и в этой паузе повисло что-то тяжелое, грязное. Элизабет почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Старые мурашки от старых, отвратительных прикосновений. – Неужели вы думаете, я дал вам эту должность за вашу неоспоримую компетентность? – Он усмехнулся, коротко и сухо. – На станции "Рассвет" компетентность – это приятный бонус. Основная валюта – услуги. Своевременно оказанные и… качественные.

Элизабет почувствовала, как кровь отливает от лица. Маска трещала по швам. Она сжала кулаки под столом, ногти впились в ладони. Боль была слабым отвлечением от жгучего стыда и унижения, вспыхнувших с новой силой. Она вспомнила холодный металл стола в его кабинете, знакомый хруст собственных позвонков, его тяжелое дыхание… Цена кабинета. Цена избавления от должности личного ассистента.

Волков наклонился к камере, его лицо заполнило весь экран, морщины стали похожи на трещины на высохшей глине.

– Разберитесь с этим Щукиным. Срочно. Либо он начнёт показывать стопроцентную эффективность, либо вы пишете доклад о его профессиональной непригодности и саботаже. И готовите замену. – Он сделал еще одну паузу, ледяную. – И если вы, Элизабет, больше не способны даже на то, чтобы держать в узде собственный отдел… – Его губы растянулись в подобие улыбки, лишенной всякой теплоты. – Старое место в моем… кабинете… пока свободно. И поверьте, я найду способ вернуть вас обратно. На мой член. В кротчайшие сроки. Понятно?

Элизабет замерла. Весь мир сузился до этого лица на экране, до этих слов, вонзившихся, как ножи. Ярость, черная, всепоглощающая, затопила ее, выжигая остатки страха и стыда. Она чувствовала, как дрожат ее руки, как сведены челюсти. Но маска… маска держалась. Уголки губ снова дернулись вверх. Эта улыбка была уже не натянутой, а оскалом загнанного, но все еще опасного зверя.

– Совершенно понятно, товарищ Волков, – ее голос звучал удивительно ровно, почти мелодично, лишь легкая хрипотца выдавала напряжение. – Я решу проблему. Немедленно.

– На это я и надеюсь, – бросил Волков. Экран погас, оставив после себя лишь резкий контраст яркости и гулкое эхо его угроз.

Тишина вернулась. Но теперь она была иной. Насыщенной. Взрывоопасной.

Элизабет не двинулась с места. Она смотрела на черный экран, видя в нем отражение собственного искаженного яростью лица. Потом ее рука, сжатая в кулак, резко взметнулась вверх и со всей силы обрушилась на монитор. Удар! Хрупкий пластик треснул, экран погас, разлетевшись темной паутиной. Еще удар! По клавиатуре. Кнопки посыпались, как зубы. Третий удар! По столешнице. Боль пронзила костяшки, но она ее не чувствовала. Чувствовала только бешеный пульс крови в висках, сжигающую ненависть ко всему: к Волкову, к станции, к Тетрису, к этому проклятому кабинету, к собственной беспомощности, к этому… этому Щукину, который посмел быть слабым и потянуть ее вниз!

Она тяжело дышала, грудь вздымалась под плотным комбинезоном. Взгляд упал на расписание смен на одном из уцелевших мониторов. Ночная смена. Отдел наблюдения. Антон Щукин. Его имя горело на экране, как обвинение.

Щукин.

Он был здесь. Сейчас. В своей рубке. Беззащитная мишень для всей ее копившейся годами горечи, унижения и ярости.

Элизабет резко встала. Кресло откатилось назад с громким скрежетом. Она шагнула из-за стола, ее движения были резкими, порывистыми, наполненными нечеловеческой энергией гнева. Дверь кабинета распахнулась перед ней с неизменной самостоятельностью.

Коридоры сектора "Альфа" были почти пустынны в ночную смену. Стерильно белые, освещенные холодным голубоватым светом. Ее шаги гулко отдавались под высокими сводами. Каждый шаг – это удар ее каблуков по начищенному полу, отголосок удара кулака по столу. Каждый шаг – это приближение к рубке Щукина. К ее жертве.

Ярость кипела внутри, черная лава, готовая излиться. Она представляла, как ворвется, как обрушит на него весь свой накопленный яд, как унизит, как заставит дрожать от страха. Как сломает. Волков требовал действий? Она покажет ему действия. Она покажет всем.

Но по мере того, как она спускалась на уровень ниже, в менее престижный, более утилитарный сектор, где располагались наблюдательные рубки, что-то начало меняться. Ритм шагов замедлился. Резкость движений чуть сгладилась. Легкий холодок воздуха, прогоняемого вентиляцией, коснулся ее разгоряченного лба. Гул станции – мерный, вечный гул реакторов, систем жизнеобеспечения – проникал сквозь ярость, напоминая о незыблемости этого металлического мира и его законов.

Она вспомнила слова Волкова: "Основная валюта – услуги". И его угрозу. Старое место. Его кабинет. Его член. Холодный ужас этой перспективы смешался с яростью, разбавил ее, превратив в нечто более холодное, более расчетливое. Грязное, но… практичное.

Она остановилась перед дверью в рубку Наблюдателя Щукина. Табличка с его именем. Младший Специалист. Ничтожество. Пешка. Но пешка, которой можно было пожертвовать. Или… использовать.

Элизабет закрыла глаза. Сделала глубокий, долгий вдох. Воздух пах металлом, озоном и… страхом. Ее собственным. И его, за дверью, наверняка. Она выдохнула. Ярость не ушла, она лишь сконцентрировалась, сжалась в плотный, холодный шар где-то в районе солнечного сплетения. На лице снова начала формироваться маска. Не деловая. Не натянутая. Совсем другая. Маска абсолютной, ледяной власти. Маска человека, знающего цену всему, включая человеческое достоинство. И свою собственную.

Ее рука поднялась к сенсору замка. Губы шевельнулись, беззвучно формируя фразу, ставшую клятвой и приговором:

«Я профессионал. Я сделаю всё… так, как это заведено на станции».

Дверь бесшумно отъехала в сторону, открывая путь в рубку, в судьбу Антона Щукина…