Читать онлайн "Диалог с виолончелью(Фанфик по Apocalyptica)"

Сегодня у него всё валилось из рук, и насмешки друзей только усугубляли раздёрганное состояние. В конце концов, когда порванная струна больно хлестнула Пертту по заду, он не выдержал: встал и с грохотом захлопнул за собой дверь. В ушах всё ещё звучал хохот Эйкки и Пааво. Честно говоря, он и сам не мог понять, как так извернулся, что виолончельная струна больно оттянула по мягкому месту.

Волоча капризницу челлу за гриф, Пертту вошёл в комнату отдыха и щёлкнул выключателем. Под потолком что-то громко щёлкнуло, блеснуло, и вся студия мгновенно погрузилась во мрак. Через несколько минут в коридоре раздался бас Эйкки:

— Не иначе Пертту ещё и пробки пережёг, — ворчал он. Пааво ответил что-то невнятное. Минут пять парни что-то крутили в щитке, потом куда-то звонили, после этого в админку всунул голову Микко:

— Всё, — сообщил он, — авария на подстанции, репетиции больше не будет. По домам.

— Я останусь.

— Зачем? – в дверь просунулась голова Эйнно.

— Хочу ещё порепетировать, — огрызнулся Пертту.

— В темноте? – изумился Микко.

— Свечу зажгу, — Пертту едва сдерживался.

— Чтобы насиловать инструмент, как сегодня на репетиции, свет не нужен, — двусмысленно хихикнул Эйкка, — пошли, скоро автобус.

Вскоре в студии всё стихло. Пертту остался один. Свечу он, конечно, не нашёл (может, и не было её вовсе), кофе не сваришь, и вообще холодно, темно и жутковато. Кивилааксо сходил в аппаратные за смычком и вернулся в комнату отдыха. Может, и вправду домой поехать? Молодой человек посмотрел в окно. Седая позёмка мела по асфальту крутыми завитками. Пертту с сомнением посмотрел на свои кроссовки, а ведь ещё утром было тепло, кажется, даже дождик накрапывал. Он вздохнул и провёл смычком по струнам. Просто так, наугад, взял первую попавшуюся ноту. Виолончель отозвалась низким басовитым голосом, похожим на голос Эйнно. Пертту пожал плечами. Настроение было препоганое. В груди шевелилось что-то невнятно-тяжёлое. Было грустно, одиноко и страшно. Чтобы заглушить неприятные ощущения, Пертту начал играть для самого себя. Негромко, без всякого напряжения, не глядя на струны (да ему это и не требовалось). Пертту и сам не знал, что исполнял. То что-то приятно-печальное моцарта, то бравурное, то жёсткое из современного металла. Пертту играл долго, с упоением, совершенно отключившись от реальности. Его золотистые глаза цвета виски затуманились и блуждали по холодному уличному пейзажу без всякого выражения. В голове всплыла какая-то незнакомая картина: бескрайнее заледеневшее поле. Над низким и далёким горизонтом нависало багровое небо. Угрюмое арктическое солнце выхватывало чёрные силуэты сугробов, отливая на гладких боках мертвенным кровавым оттенком. Пертту казалось, что он летит над этим бескрайним полем. И чем дальше он продвигается, тем сильнее его затягивает ужасный ледяной плен. Ему стало холодно и одновременно душно. Что-то невнятное сдавило Пертту грудь. В ушах зашумел прибой ледовитого океана. Гулкий, тяжёлый и назойливый. Пертту начало увлекать в размятое крошево льда, чёрной воды и безумного холода. Вот он погружается всё глубже и глубже, ноздри заливает водой, не хватает воздуха, в глазах потемнело, и молодого человека охватило отвратительное чувство дурноты. Бешено забился пульс, бросило в липкий холодный пот, и от слабости подогнулись колени. Он испуганно отшатнулся от окна. Почти в полуобмороке он схватился рукой за подоконник, и в ту же секунду на его талию легла чья-то тёплая, но твёрдая ладонь.

— Тебе плохо? – низкий женский голос промурлыкал откуда-то из темноты. Как ни странно, Пертту не испугался, а просто очень сильно удивился. Дверь в студию он запер самолично, а голос был незнаком. Хотя...

— Тебе плохо? – с ноткой нетерпения повторила женщина.

— Да, — Пертту понял, что сейчас не время разводить церемонии, и признался совершенно честно.

— Склони ко мне голову, — предложила женщина, — иначе упадёшь. Пертту удивлённо огляделся, кто предлагает ему помощь? К своему огромному изумлению, он понял, что в комнате никого нет.

— Ну же, — женщина явно была капризной – в её голосе зазвучали нотки нетерпения. Пертту оглянулся ещё раз. В комнате никого не было, и тем не менее он чуял чьё-то присутствие. Именно чуял, как животное. Тёплое, крупное, с запахом сандала и, кажется, канифоли. Не зная, как ответить на это предложение, он переложил виолончель поудобнее... и в ту же секунду почувствовал, что его окутывает приятное защищающее тепло.

— Ты зря начал играть в плохом настроении!

Молодой человек, что стоял передо мной, выглядел встревоженным и обиженным. Всегда мечтала принадлежать такому мужчине. Молод, талантлив, красив! Чего же больше? Таланта или красоты? Я взглянула в его глаза. Сейчас они были тёмно-золотые, встревоженные и немного грустные. Чуть смугловатый, стройный, весь рельефный, нервный, тонкий. Чёрные жёсткие локоны растрёпаны, в распахнутой рубашке на груди видны тёмные волосы.

— Ты меня слышишь? — Мне хотелось обидеться. — Очнись, или ты совсем потерял голову?

— Да-да, сейчас, — Пертту обморочно затряс кудрями.

— Хм, милый, кто же тебя так напугал?

Пертту почувствовал, что по его бокам плавно скользят женские ладони. Он так и не видел своей гостьи. Но прикосновения были живыми, тёплыми, не то чтобы нежными, но успокаивающими и родными. Молодой человек попытался выгнуться, чтобы поймать эти невидимые ладони, но не смог.

Нетерпелив! Как же он нетерпелив! Ещё в академии преподаватели ругали его за чрезмерную нервозность, торопливость, несобранность. Я провела по его нежной и рельефной верхней губе.

— Ты хочешь, чтобы я тебя поцеловала?

— Э... нет... не знаю... да, — Пертту выдохнул эти слова одними губами. Нетерпеливо, ещё не успев насладиться игрой. Тёмные губы удивлённо приоткрылись в ожидании прикосновения. Да он ещё совсем мальчишка!! Мне хотелось смеяться, что я и сделала. Низко, утробно, но не обидно. Боится, что не успеет! Меня обдало горячее горьковатое дыхание.

Боже мой, а он хорошо целуется. Мягко, неторопливо, зная цену каждому секундному прикосновению. Чуть влажно и упоительно.

Пертту наклонил голову, подставляя губы под поцелуй, но по привычке перехватил инициативу сам. Впрочем, завладеть ситуацией незнакомка не позволила.

— Не знаю, чего в тебе больше, таланта или красоты? — сказала женщина, и Пертту показалось, что она внимательно изучает его лицо, но так как сам он странной ночной посетительницы не видел, то ответил максимально скромно:

— А так ли важно и то и другое?

— Важно, — Пертту почувствовал, что она сжимает его плечи, — что для тебя важнее любовь к музыке или любовь к женщине? — продолжала пытать дама.

Вопрос Пертту немного озадачил. Где-то в глубине души он знал, что первое гораздо прочнее и долговечней, но его нетерпеливый поиск своей судьбы портил всю благопристойную картину. Он тревожно завертелся и попытался освободиться из тёплых сильных ладоней.

— Ты же сам говорил, что любишь виолончель, как женщину, — укоризненно напомнила незнакомка, — нежно, трепетно... Ты же сам говорил, что обнимаешь её, как женщину, привлекаешь к себе, к своему телу, что ты готов защищать её, быть с ней, дарить своё тепло и свой талант??

— Да, говорил, — Пертту поёрзал. Этот допрос начал его настораживать и немного пугать. Женщина не дала ему договорить и привлекла к своему крепкому, сильному телу. Пертту машинально обхватил её рукой, удивляясь неправдоподобно тонкой талии. Внезапно он уловил её очертания. Фигура женщины была мягкой, некрупной, как будто уже рожавшей, с широкими рельефными бёдрами и горячим лоном, которое бесстыдно прижалось к его животу.

Нет, он, бесспорно, сведёт меня с ума. Я поняла, что хочу его! Хочу, чтобы он принадлежал мне весь. Чтобы его талант, его красота, его страсть были только моими. А сейчас прочь стыдливость, прочь предрассудки, прочь сомнения! Я должна тебя раздеть, ты должен быть передо мной обнажённым, открытым, первозданным, как в день своего рождения.

Пертту почувствовал, что женщина раздевает его. Причём быстро, умело, ничего не стыдясь. Её сильные руки спустили с него рубашку, брюки, бельё. Пертту и опомниться не успел, как оказался перед странной гостьей совсем обнажённым. Ему не было неловко или страшно. Ладони скользили по его телу, изучая каждый уголок, каждую родинку, каждую складочку. Он так и не видел женщины, только чувствовал её прикосновения и загорался всё сильнее и сильнее. Она действовала словно слепая, изучая его тело придирчиво и внимательно. Пертту почувствовал, что незнакомка опрокинула его на узкий студийный диванчик. Её ладони обежали его грудь, и он ощутил, как она ласкает его соски.

— Я люблю тебя, — я проговорила эти слова ему прямо в губы, и он перехватил их порывистым поцелуем. Мне нравилось доставлять ему удовольствие, он отзывался на каждое движение со всем жаром своей необузданной натуры. То сладко и бесстыдно выгибался, то начинал стонать, сжимая тонкими пальцами сползшее покрывало, то тянулся разгорячёнными губами ко мне, надеясь сорвать ещё один поцелуй.

Пертту ощущал, что эта умелая и нежная любовница прикасается языком к соскам, которые отвердели и совершенно бесстыдно болели, потом к ямочке пупка, щекочет тёмные завитки на животе и лобке. Ладони перекочевали на ягодицы, между прочим, всё ещё ноющие от удара струны, проникли меж них, причинив сладко — приятную боль, и устремились вниз к раздвинутым коленям и бёдрам.

— Я хочу тебя, — я нежно, но крепко сжала его плоть, ощущая набухшие и пульсирующие сосуды, — ты теперь только мой. Пертту вошёл в меня не грубо и быстро, как я ожидала, а неторопливо — нежно, позволяя поймать его ритм его движений.

— Мой, — я уткнулась в его плечо и повторила, — ты мой!

Утро было прохладное и белое, из-за густого снега, что засыпал все деревья, фонари и подоконник студийного окна. Когда распахнулась дверь, Пертту предусмотрительно натянул на себя плед.

— Как переночевал? — поинтересовался Микко, заглядывая в комнату, — не замёрз?

— Чего ему замерзать, — хихикнул Эйкка, — он небось всю ночь любовью с виолончелью занимался. Репетировал.

Пертту хотел было ответить что-нибудь сердитое, но оглядел комнату, посмотрел на виолончель, аккуратно прислоненную к подоконнику, и промолчал.