Читать онлайн "Возвышение ученицы мага"

Дом висел на небосклоне. Оранжево-бежевый газовый гигант, переливающийся колоссальными багровыми штормами, по объему большими, чем планета, на которой теперь обитали жители Мерхона, человеческого города.

Был день. И дни на Острове были сумрачными. Остров был синхронным спутником Дома, проходящим свою орбиту за двадцать шесть часов, и потому солнце видели утром, когда оно поднималось появлялось слева от Дома и падало за горизонт, и вечером, когда оно восходило над горизонтом и падало в Дом, озаряя его край. Днем же планета погружалась в сепию сумерек.

Гликерия вслушивалась в эту дремоту, которая скоро должна была развеяться при начале вечера.

Просторный хвойный лес дремал, погружаясь в белесое облако с персиковыми просветами, что укутывало необхватные стволы вековых сосен, а склон горы словно земляной рекой протекал меж их корней.

Сильное и юное тело было одето в короткую тунику, но здесь становилось все холоднее, и потому девушка была вынуждена скрыть свою красоту под теплым плащом. Гликерия, так её звали, обладала своей собственной красотой, её глаза имели необычный наклон и были большими, остальные черты были не столь примечательны и утончены. Но в целом, Гликерия знала, что красива, и мысль об этом могла порой мелькнуть в её голове, когда она грациозно пробегала по упавшему стволу или с сосредоточенным весельем перепрыгивала по камням, преодолевая бурную горную речку.

Здесь не было троп, только реки. Вдоль одной такой Гликерия и держала свой путь в место, далёкое от города, родного и единственного на этой планете, что принадлежал её народу.

Будучи магом, Гликерия не работала нигде, а тратил все свое время на выполнения заданий организации. Заговоры будоражили её сознание с детства. Она была очень непослушным ребёнком. Но при этом любила копаться в правилах, знала их на зубок и часто спорила с родителями, рассказывая о том, что её очередная проказа вовсе не проказа, но все равно получала наказания. Стать магом ей пришлось, родители так сказали.

Не ощущалось присутствия. Птицы стихли и тишина нарушалась только шумом воды.

А спустя несколько сотен шагов как будто исчез сам звук, как явление. И тогда она вышла на ровный уступ, огороженный забором, увенчанным темной черепицей. В нем она нашла дверь, в которую постучала.

— Кто это? — спросил кто-то на местном языке.

— Из города. У меня важное поручение для вашего господина.

— Жди, — буркнул тот же голос, и послышались торопливые шаги.

Вскоре дверь отворилась, и Гликерия оказалась в саду из булыжников, окруженных невысоким, но идеально ровно подстриженным кустарником. А в глубине было одноэтажное, с террасой по периметру, здание с бумажными стенами и четырехскатной черепичной крышей, углы которой загибались вверх.

Последовал тщательный обыск. В разных местах из-за камней показались вооруженные люди, их было довольно много.

Внутри было помещение без особых изысков. Лишь деревянные перекрытия, да золотые подсвечники и благовония. Роскошь здесь была неброской.

— Приветствую вас, — скромно сказала Гликерия и сделала легкий поклон.

На циновке, опершись над подставку, в традиционном местном халате сидел Тонг, глава рода Нарума. Гликерия узнала его по описанию. У него была южная внешность островитян, небольшой рост и смуглая охристая кожа, густые черные брови, вытянутое хмурое лицо, а складка от тяжелого верхнего века добавлял взгляду загадки, как у всех местных жителей.

— Приветствую. Вы прибыли от Леандра? — хриплый голос хозяина усадьбы врезался в тишину.

— Да.

— Присаживайтесь, — и он указал на циновку перед собой.

Девушка подошла ближе и села, аккуратно подогнув ноги.

— Вы пришли сюда одна и без охраны.

На это Гликерия молча достала кинжал, который не смогла найти у неё охрана, и положила перед Тонгом, который только слегка вскинул бровь.

— Что интересует вашего господина?

— Мой господин хочет заручиться вашей поддержкой.

В воздухе вился тонкими струйками дым от благовоний.

— В чем?

— Нам нужна провокация. Мы хотим, чтобы легион вышел из города.

И что ещё увидела Гликерия, и что её немного раздражало, это то, что Тонг приоткрывал рот, выпячивал нижнюю губу и задумчиво пялился в никуда, только изредка непонятно поглядывая на собеседника.

— Это опасная задача, выманивание сильнейшей армии из города.

— Если вы обеспечите достаточно сильную угрозу ситуации в континентальных владениях города, то легион выйдет. В случае успеха щедрости магов Мерхона не будет предела. Леандр обещал дать вам гражданство.

— Сейчас легион самая сильная армия на планете и… И у моего рода не так много воителей… — и добавил нейтральным тоном, — Пусть и все они благородные мужи, способные изменить историю страны.

Гликерия знала, что ей нужно говорить, и насколько важным для неё было договориться в этот раз. Потому что в рисовавшейся комбинации Нарума играли ключевую роль. И Гликерия, как бы ей не было противно в компании этого островитянина, улыбнувшись своими тонкими губами, произнесла ещё более доверительным тоном:

— Щедрости магов Мерхона не будет предела.

— Леандру очень нужно это нападение? Это риск для моей армии, для моей репутации. Это выглядело бы безрассудно, если бы я, Тонг Нарума, повел самых искусных мечников области Эр в этот поход. Это было… Это было бы похоже на то, как одинокий рыбак выплывает в лютый шторм… И словно насмехаясь над Правителем океана. Есть в этом романтика… Но не для меня.

Короткая пауза. Поклон Гликерии.

— Моего господина не интересует цена. Моего господина интересует только ваше согласие.

— Могу я знать, что твой господин удовлетворит мои запросы?

У Гликерии действительно было преимущество, которое давало ей спокойствие. Это огромные ресурсы организации, которая за ней стояла, и она могла обещать действительно многое, стоило лишь донести это до собеседника. И она заговорила, не без легкого чувства превосходства, которое придавало именно ей некоторое обаяние:

— Город Хон расцвел, ведя торговлю с Мерхоном. Благополучие на этой планете теперь зависит от ваших отношений только с одним городом. Маги скоро будут в нем править, это просто неизбежно. Вы знаете, комитет слаб, псионики долго не удержат власть. У вас будет расположение нового правительства, оно будет ценить дружбу тех, кто помог ему прийти к власти.

Тогда и лицо Тонга наконец скрасила улыбка, не лишенная самодовольства.

— Я хотел бы пост главы единственной гильдии… — он говорил размеренно, даже медлительно, — Через которую проходил бы весь поток товаров направляемых в Эр, — ещё подумал, как всегда приоткрыв рот, — И я хотел бы, чтобы эта гильдия была единственной, которая будет торговать с городом Эр.

— Я передам эти условия моему господину. Не стоит сомневаться, что мой господин выполнит эту просьбу. Теперь вы присоединитесь к нам?

— А что вы сами?

— Я отдам вам все, что у меня есть в случае неудачи.

— Вам ничего не принадлежит.

— Кроме секретов Мерхона. И моей жизни. Я останусь у вас, если вы хотите, на время вашего похода.

И на этот раз нечто действительно мудрое и привлекательное мелькнуло в новой улыбке Тонга.

— Я напишу письмо для твоего господина.

Тонг лишь восхитился тем, что Гликерия обещала остаться в плену, из уважения он не стал бы требовать такого, к тому же, это не дало бы никакого преимущества, но было показателем того, что Гликерия настроена серьёзно. Он посчитал, что в любом случае ослабит город, не вступая при этом в открытое сражение с легионом, а потому было бы неплохо сделать это сообща с врагами внутри самого города, присовокупляя к этому возможную награду.

Словно поднявшийся прибой ликование внутренне захлестнуло Гликерию.

— Благодарю вас, — последовал поклон.

Йенс, молодой воин, одетый в тунику, светловолосый, крепкий, стоял у края небольшого сада где-то в трибе торговцев, опираясь на балюстраду, и разглядывал Дом, думая о природе величия. Как многие бури газового гиганта, мысли переливались в его сознании, охватывая все большие области. Его жизнь хоть и была простой, не была лишена размышлений, и он строил военную карьеру в Мерхоне не просто чтобы выжить. Были амбиции.

Все легаты когда-то были простыми легионерами, которые проявив доблесть, доказывали, что достойны более престижной службы. Храбрых и способных все ещё было много, а легион не увеличивает численность, такова была политика комитета, управлявшего городом. Но легион вел войну постоянно, поэтому и сейчас можно было попасть наверх, пусть это было и сложнее, чем во времена, когда Мерхон, разрывая время и пространство, появился на орбите этого враждебного мира.

Йенс с детства увлекался военным делом и читал об этом в свитках, но не сразу решил, что будет добиваться положения в войске. Когда разорвалась связь между мирами ему было семь. И все его родные остались на другой планете. Чужих детей тогда все мерхонцы принимали в свои семьи. Йенса к себе забрал один опытный легионер и командир отряда, Иоахим. В доме Иоахима Йенс получал начальное образование, а позже выразил желание стать торговцем и попал на работу на рынке, однако продлилось это не долго. Иоахима убили в очередной стычке с обитателями планеты, а его жена скончалась спустя пару лет от горя. Когда Йенс узнал, что Иоахим пал в бою, что-то щелкнуло в нем, и он, не думая ни о чем, пошел в легион. Лет ему было, кажется, шестнадцать…

Воспоминания развеялись, когда на плечо легла дружеская рука. Это был Диодор, среднего роста, черноволосый, ничем не примечательная внешность, и одет он был в синюю робу обычного мага.

— Привет, легионер! — весело сказал Диодор, и более аккуратно добавил, — Как ты, Йенс?

— Неплохо.

— Пройдемся?

— Да.

И они двинулись к выходу из сада. По виадуку они вышли на большой переход меж двух главных башен, защищенный по кроям деревянными ограждениями от ветра. Здесь раскинулся рынок, множество лавок, где торговали всем, от пряностей до ручных гоблинов. Их накрыл, словно волной, шум торговли, сдобренный запахом пряностей. Здесь, на высоте пяти сотен шагов над землей вдоль этого небесного рынка висели башни купцов, белокаменные, с окнами, будто кусками роскоши, жирно налепленными на простые строения, роскошные резные рамы и козырьки с позолоченной бахромой, а завершались башни золотыми куполами, обрамленными птицами, что взлетали на фоне мерно плывущего солнца.

В совсем ином стиле была выдержана триба легатов. Строгие, ровные дома серого цвета с узкими бойницами вместо окон. Мало публики, много легионеров и на каждом виадуке пылающие жаровни, напоминающие о походных кострах.

Йенс патрулировал небесные улицы в этой трибе, когда только начинал свою службу в легионе. Он вспоминал об этих нудных днях, полных непривычных рутинных трудностей, теперь уже с легкой ностальгией, и улыбка мелькала на его лице.

— О чем думаешь?

— О карьере.

— И как? Хорошие мысли? Вроде тебя повышали не так давно.

— В моем возрасте уже можно было бы и отрядом командовать.

Они двинулись по одному из виадуков к кварталу. А кварталы в Мерхоне все напоминали созвездия, дома соединялись друг с другом только переходами, а небесными улицами назывались переходы между самыми крупными башнями, и там обычно всегда была какая-то активность, граждане обычно встречались там, торговали и просто беседовали.

— Ерунда. Двадцать четыре года, ты ведь ещё не старик.

— Кто-то уже в двадцать три легатом становился.

— Ну да, дети самих легатов или членов комитета, — с толикой презрения сказал Диодор.

— Это тоже верно… — грустно растянул Йенс, и продолжил серьезнее, — но не стоит питать отвращения к легатам.

— Легаты, легаты… представляю, какие они тупые, вечно там командуют.

Йенс отвечал размеренно и четко:

— Ты не знаешь, чем они занимаются, Диодор. Их дело гораздо сложнее, чем твоя магия.

— Да, да, — слегка напыщенно отвечал Диодор, — дурачок.

— Ты только медитируешь, а легаты занимаются управлением, готовят оборону города, обучают новых легионеров. Это все сложно, и это большая ответственность.

— Да все, Йенс, ты не знаешь, чем занимаются маги, — отмахнулся Диодор.

Прослойка легатов была более богатой, чем магическая прослойка, и при удачной карьере давала гораздо больше денег и влияния. Но Диодора никогда не интересовало военное дело. Ему было удобно заниматься магией, и поэтому он её выбрал, хотя был из семьи лекарей.

Короткое молчание, наступившее затем, прервал воин.

— Не обижайся.

— Да я не обижаюсь.

— Ты дуешься, Диодор.

— Проехали.

Диодор был самым старым другом Йенса, не самым лучшим человеком в глазах Йенса, возможно даже не самым лучшим другом, но тем из друзей, кто уже слишком давно составляет часть жизни.

— Как твои дела в мастерской?

— Хорошо. Я наконец-то рад, что нашел свое место.

— А твоя идея об изобретательстве?

— У меня все хорошо, я работаю время от времени. Теперь, когда я не ученик больше, у меня есть свободное время, и я могу посвятить его своим делам.

— Искренне рад за тебя, Диодор.

Диодор действительно долгое время провел в учениках, меняя мастерские, пока не нашел место, где мог работать более расслабленно.

— Да, я раньше много учился, или ничего не делал, гнил.

— Теперь ты не гниешь, и я рад этому, Диодор.

— Пойдем в кофейню?

— Да, пойдем.

Тем временем в трибе мастеров молодой и непримечательный на вид торговец Матиас пытался продать нечто удивительное.

Триба мастеров называлась так потому, что в ней жили мастера и хозяева мастерских. Работали же здесь рабы. Они трудились в больших башнях, где во много ярусов располагались мануфактуры, там рабы делали монотонные операции каждый день своей жизни, пока их не перекинут на другое место по решению комитета, или не отправят в легион, помогать легионерам порабощать уже местных обитателей.

Ещё далекие предки Матиаса были рабами. Отец Матиаса был первым, кто получил гражданство. В одном сражении отряд легионеров перекрывал брод, не давая перейти через реку огромной орде гоблинов. Магия в копьях кончилась, и те перестали излучать смертоносные лучи. Отряд давал отпор в ближнем бою. Легионеры отчаянно бились и умирали. Тогда рабы подбирали копья и вставали в строй, и отец Матиаса тоже поднял копье с кристаллическим наконечником и встал в строй вместе со всеми, и разил гоблинов, удерживая позицию. И когда уже не оставалось сил, прилетели летающие платформы, на которых были установленные мощнейшие кристаллы, энергия которых испепелила всё гоблинское отродье. Сражение было выиграно. Всем рабам, участвовавшим в том бою, дали свободу.

Отец Матиаса оставил сыну все накопленное за время службы жалование, оставил у друга в одной из мастерских и ушел с легионом в новый поход на юг. И погиб где-то вдали от города. Легион вернулся с триумфом.

В детстве Матиасу объяснили несколько важных вещей. Отец говорил ему, что никакие люди не должны быть рабами, и чтобы он помнил об этом всегда. Мастер, у которого Матиас работал, объяснил ему, что везде и всегда нужно упорно трудиться, добиваясь результата. И будучи взрослым, Матиас счёл, что мужчина этот тот, кто владеет своим ремеслом. Гордость за искусность не обязывала к гордости за само ремесло, поэтому Матиас пошел в торговлю.

А кроме торговли Матиас увлекался кристаллами, на которых выстраивалась вся энергетика Мерхона. Кристаллы добывались в шахтах в горах на востоке от города. Гоблинские рабы горбатились в темных недрах, ища в толщах скальной породы особые черные кристаллы, затем их на платформах легиона перевозили в город, где маги в своих магических мастерских резали их на кубы и насыщали энергией путем долгих медитаций, от которых кристаллы приобретали светлый голубоватый оттенок.

Мерхон стоял на кристаллах, огромные энергетические кубы были в основании каждой башни и поддерживали его на высоте. Кристаллы были встроены в снаряжение легионеров, небольшие кристаллические полосы были в их пластинчатых доспехах, кристаллы были в каменных платформах, служивших транспортом для легионеров и торговцев Мерхона, которые спускались на планету лишь там, где им это было выгодно.

Сообщества, проживающие на Острове, также владели магией кристаллов, но не развивали её в тех качестве и масштабе, какие мог себе позволить Мерхон, и потому платформ у них не было. Клиент же из города Эр, одутловатый островной купец, с которым Матиас вел беседу, был заинтересован в собственной платформе, чтобы возить товары быстрее нерасторопных конкурентов. Своими хитрыми глазками он внимательно изучал своеобразную платформу.

Прямо в этаже одной из небольших башен у Матиаса была контора. В стене был просторный проем, закрытый деревянными воротами, которые были сегодня открыты, и ветерок проникал внутрь. Здесь, среди досок, разной стружки и опилок, столов с разными резными шкатулками, изготовлением которых Матиас зарабатывал себе на хлеб, лежала на полу небольшая и узкая, но добротная и уже просмоленная лодка.

— Где вы, э… Где научились делать лодку? — спросил островитянин на ломанном человеческом языке.

Матиас улыбнулся:

— Я жил одно время в городе Ро, и там жил у рыбаков. Хотел повидать континент.

— Вы лихой человек. Мне нравится, — одобрительно кивнул островитянин.

Нос лодки был сильно заострен, как шпиль, и имел железный наконечник, середина была гораздо шире, по краю борта были металлические пластины с немногими инкрустированными кристаллами, корма была плоской, сзади были установлен руль, больше похожий на весло, с кристаллическими пластинами, инкрустированными в лопасть, обшитую железными пластинами.

— Что думаете о лодке?

— Эта… должен летать?

— Да, и при этом молниеносно! Она будет проносить вас через облака, подобно хищной птице, и будет двигаться даже быстрее, чем платформы, на которых наши купцы летают! — принялся красочно описывать Матиас со свойственной ему манерой мелкого торговца, который не привык совершать действительно крупные продажи.

— Сколько хотите?

— Шесть тысяч квинариев, господин Кин.

— Шесть… — загадочно произнес купец, — это чуть больше одного таланта серебра, получается.

— Такой лодки нет во всем мире… — тихо добавил Матиас и притих, боясь нарушить размышления клиента.

Где-то на улице проходились люди.

Спустя какое-то время, островитянин наконец сказал:

— Нужен полет.

Тогда вышел Пахомий, который вернулся с некоторыми покупками, в руках у него были свежий душистый хлеб и вино. Низкого роста с оливковой кожей, темными глазами и строгим самодовольством на лице, подлинно свойственным его характеру.

— Вовремя, Пахомий! — радостно воскликнул Матиас, — Садись в лодку, некогда объяснять!

Сперва они все забрались и устроились в предвкушении полета, Матиас сильно переживал, купец не выказывал эмоций, а Пахомий был уверен в себе, потому что это было его изобретение. Он взялся за руль, и лодка взлетела. Поднялась пыль, полетели шкатулки со столов, и разбилась бутыль вина. И тогда они вылетели, словно вышли в море, где не было волн, ведь это было воздушное море.

Кин вцепился одной рукой в борт, но виду старался не подавать. Матиас посмотрел на него, и тогда они оба стали нервно посмеиваться.

Вечная строгость слетела с лица Пахомия и он налег на руль, лодка плавно стала набирать высоту. Мимо проплывали башни трибы мастерских, темно-серые мануфактуры, без лишних украшений и с вытянутыми окнами, простирающимися через несколько этажей. Ничего лишнего не было в этих башнях. Мерхонцы старого поколения не уважали труд, только волю и власть.

"Но времена меняются…" — всерьёз подумал Матиас.

В этот момент Пахомий плавно опустил руль и лодка стала наклоняться, чтобы затем стремительно рвануть вниз. Тогда Матиас и купец вцепились в борт уже обеими руками.

— Пахомий! — крикнул Матиас.

Тогда рулевой выровнял лодку, и они быстро поднялись, вылетев за край трибы, далее полет был ровным, теперь можно было спокойно посмотреть как совсем близко над городом плывут кучевые облака.

— Простите нас, господин Кин! — хотел было начать Матиас извиняться.

— Ха-ха-ха! — Кин заливался покровительственным смехом богача, но и что-то детское было в нем, — Матиас, ты плохой торговец. А лодка эта хорошая. Я куплю лодку.

Он подтягивался не какое-то определенное количество раз, а столько, сколько хотел. Легаты, экзаменующие легионеров на телесное здоровье, однажды решили пошутить над Йенсом и назвали ему вдвое большее количество повторений. А когда Йенс подтянулся столько, сколько нужно, они приказали ему подтянуться ещё десять раз, а потом им и самим надоело экзаменовать его. В звене, которым Йенс командовал, он был самым сильным и бодрым и требовал от своих товарищей хорошей подготовки.

И теперь он стоял перед перекладиной, вдыхая воздух и предвкушая удовольствие, с которым он подтверждал свою физическую силу, доказывая себе, что стал ещё немного выносливее. Он много упражнялся в преддверии грядущей кампании.

Континентальные владения Мерхона занимали солидный кусок от севера континента, вытянутый вдоль гор справа от Дома, на востоке. Востоком на Острове у людей считалось место, куда солнце падает перед полуденными сумерками. По-иному можно было это направлением назвать местом падения первого солнца. И на востоке и на западе от владений города находились гоблинские царства. За горами среди прочих мелких королевств располагалась небольшая, но особо опасная область, именуемая Бингор. Это было царство гоблинов, самое агрессивное из всех, из этой варварской страны орды гоблинов нередко совершали набеги на пшеничные поля и даже освобождали рабов, таких же гоблинов, как они сами, в отличии от других налетчиков, которые предпочитали перепродавать рабов в более крупные гоблинские державы или в города островитян. Для Мерхона это рвение к свободе было отвратительным. В центре Бингора была одноименная столица, и она должна была быть разрушена до основания.

Подготовка к операции шла скрытно. Легионеры первого отряда первого полка, в котором Йенс служил, так как был образцовым воином, не выходили из своей казармы в трибе легатов. Они изучали карты и принципы плана, которые им поведал лично легат легиона Дитрих. Он вошел в казарму несколько дней назад и сказал им, что они высадятся в тылу врага, на восточном склоне и ворвутся в Бингор в ночи, чтобы уничтожить Башню черепа, единственное оружие Бингора, мешающее разнести эту мятежную крепость. Гоблинские маги тоже умели насыщать кристаллы энергией, но было их так ничтожно мало, что они смогли всем своим поганым родом зарядить только один действительно мощный минерал, который и должен был оберегать всю столицу.

Дитрих, сын Эммериха, знаменитого воина, командовал легионом с момента телепортации города, и среди многих консервативных граждан был признан одним из столпов Мерхона. Йенс восхищался им. И в тот день Дитрих ближе к выходу из казармы остановился и с доброй улыбкой похлопал Йенса по плечу.

— Коли копьем, береги заряд! — проговорил он тогда.

— Благодарю, легат Дитрих, — абсолютно серьезно ответил Йенс, ведь он запомнит этот совет.

— Ты сын Иоахима?

— Да, легат.

— Хороший был легионер. Не подведи меня в этом походе, я помню про тебя, Йенс.

— Да, легат, не подведу.

И теперь, приземлившись на деревянный пол после нескольких десятков подтягиваний, Йенс все также прокручивал в голове эту встречу, наслаждаясь тем прикосновением величия, которое он ощутил, и надеясь на ещё большее величие, ждущее впереди.

Вернувшись в город с мерхонским торговым караваном из города Эр, Гликерия первым же делом направилась к Леандру. Внешне, это выглядело бы странно, если бы молодая девушка без причины гуляла по всему континенту, притом не имея дохода с имущества, от рабов или работы, поэтому для всех Гликерия была учеником Леандра, который кроме магии активно занимался медициной, как наукой, и которому нужны были травы, растущие в отдалённых частях материка. Как и все ученые той эпохи, Леандр занимался сразу целым калейдоскопом направлений, от создания новых доспехов для легионеров до сочинения пасторалей, воспевающих образ жизни подневольных гоблинов посреди красоты континентальных владений Мерхона. Но для Гликерии прикрытием была помощь Леандру в магии и медицине.

Знал ли комитет псиоников о том, что Гликерия шпион… Возможно знал. Но среди членов комитета считалось, что лучше знать, кто шпион сейчас, чем схватить одного из них, чтобы гадать, кто новый. О замыслах мага не догадаться из общения с людьми, слишком сильно маги полагаются на технологии, нежели на человеческие отношения, так полагали псионики, довольно низко оценивая политические способности магов. Большей опасностью они считали влиятельные купеческие семьи, которые регулярно мутили воду, обвиняли легатов в привилегированном положении, обвиняли псиоников в непомерных налогах, магов в том, что они своей магией пытались отнять у рабов их рабское положение, гораздо лучшее чем то, которое было у гоблинов на земле. Дескать, если маги продолжат развивать своих технологии, то магические станки заменят людей в мануфактурах, и рабы за ненадобностью отправятся на поля, пахать землю и дергать репу, совсем как презираемое людьми гоблинское отродье.

Комитет псиоников крайне снисходительно относился к магам. Ничто не предвещало беды. Относительно большое, но абсолютно не самое великое сообщество магов считалось лояльным к власти сословием, как любили называть друг друга социальные группы в Мерхоне, хотя законов, закрепляющих их положение не существовало. В Мерхоне было два настоящих сословия, граждане и рабы, свободные и несвободные. Псионики были гражданами, более того, они тоже были магами, но работающими не с энергией, а с мыслями и чувствами людей, поэтому чувствовали с магами родство, некоторую общность, что было взаимно со стороны весомой части магов.

Но другая часть магов, подобных Леандру была против псиоников. Это была радикально настроенная прослойка, которая к концу второго десятилетия после телепортации была уже оформлена в группировку со своей иерархией и правилами, и самое страшное, со своим проектом будущего Мерхона, который им виделся не таким, каким его представляли псионики.

Сами по себе псионики были сбалансированными людьми, любившими гармонию и порядок. Это были чиновники распавшейся межпланетной империи, которые поддерживали телепатическую связь между мирами. Через них осуществлялось управление этой империей, когда она существовала. Что теперь происходило на других планетах не было ведомо жителями Мерхона, оставшимся космическими сиротами. Исчезнувшая межпланетная государственность оставила свой след и на стиле руководства, свойственном псионикам. Империя контролировала свои владения не только через увеличивающуюся мощь, но и через сбалансированность собственных составных частей, стабильность считалась в ней основой процветания. И поэтому псионики осознанно замедляли рост и расширение города, стремясь контролировать на самом высоком уровне все то, что уже имелось в их власти. Контроль и порядок внутри города виделся псионикам реальным показателем развития.

Что думали об этом маги вроде Леандра… Тошнило их от этого. За двадцать лет оторванность от большого центра и действительно масштабной государственности, маги стали мыслить гораздо более провинциально. Теперь не было ничего кроме их родного города. Не было общей великой цели, не было стремления создать нечто подлинно сложное в масштабах солнечной системы или даже целого созвездия. Осталось желание выжить и стать сильнее на этом враждебном куске материи, вращающемся вокруг газового гиганта очень далеко от настоящей родины. Многие маги и купцы считали, что городу требуется расширение, что Мерхону нужно больше полков в легионе, затем больше владений, затем больше рабов, затем больше производства, больше торговли, больше власти и богатства. А такие маги, как Леандр хотели этим рвением воспользоваться, потакать ему, распалять его, владеть им, чтобы возвысить себя. Леандр и ему подобные маги отлично понимали чувства и мышление псиоников, но решили для себя, что могут обойтись без столь сложного порядка и дисциплины в обществе, подумали, что своим обаянием и силой смогут удержать город под контролем.

Отдельные особенно проницательные маги гадали обо всем этом, они думали, что возможно псионики знали, что существует и такой взгляд на ситуацию с настроениями в различных прослойках, но и они в свою очередь оценивали свои силу и обаяние высоко. Казни и преследования не были в духе комитета.

И зная все это Гликерия с хорошим настроением купила себе свежую и хрустящую булочку без начинки, с наслаждением позавтракала ею, запив горьким кофе в первой и единственной в городе кофейне, открывшейся месяц тому назад. Кофе был новым напитком в Мерхоне, завезенным с плантаций на западе от города Эр. Бодрость без опьянения, ясность ума без огранки в виде телесной тупости. Это нравилось Гликерии.

Триба магов днем дышала чем-то вроде преддверия праздника. Такое ощущение, словно скоро все эти карнизы в виде поедающих друг друга драконов будут украшены разноцветными флажками, а на виадуке вдруг появится целая толпа шутов. И вот это Гликерию временами утомляло, ей больше нравилась триба легатов с её более строгой атмосферой, или правительственная триба. До участия в заговоре, в отрочестве Гликерия одно время мечтала стать судьей.

— У тебя все хорошо? — спросил Леандр.

И наконец развеялись размышления Гликерии, которая мгновенно и ярко вспомнила всю суть дела и все необходимые детали. Память была её сильной стороной.

— Он согласен.

— Отлично.

В комнате царила полутьма, ставни были приоткрыты лишь у одного окна.

Леандр, погруженный в полутьму, сидел в деревянном кресле за резным роскошным столом, на котором не было ничего, ни одного письма, ни одного свитка, даже чернил и перьев. Этот стареющий человек с длинными седыми волосами отдавал приказы только устно и всегда помнил все, что говорил. У него тоже была сильная память.

"Не хорошая, а именно сильная…" — мельком подумала Гликерия, едва заметно улыбнувшись.

— Что он хочет?

— Господин Тонг желает монополизировать торговлю между Мерхоном и городом Эр.

— Ты обещала ему это?

— Да, — Гликерии стало неуютно от предчувствия собственной ошибки.

— Странно с его стороны было поверить в такое обещание, род Нарума небольшой, но очень влиятельный.

— Я пришла к нему одна и без охраны, — деловито и быстро объясняла Гликерия на лице которой появилась умеренно самодовольная улыбка, — Я проявила смелось какую могла при ведении этих переговоров, я обещала остаться у Тонга в заложниках на время похода.

— И зачем? — раздраженно сказал Леандр, немного подавшись вперед и сцепив руки.

Стало видно лицо мага, широкое, с тонкими губами, серые глазки из-под больших надбровных дуг выражали эмоции очень ограниченно.

— Вы сказали мне договориться, и я договорилась, — произнесла Гликерия, стараясь скрыть ощущение достоинства в этих словах.

Она испытывала смешанные эмоции, рассчитывая одновременно на понимание и вместе с тем зная, что сомнительно ожидать этого от начальника в таких вопросах, где требовался выгодный результат.

— Если потребует, то останешься у Тонга на время его похода, — буркнул Леандр и откинулся назад.

На сегодня Гликерии была свободна.

Решение было не идеальным, но Гликерия знала, что добилась успеха, пусть и такого, какой не был по нраву её господину. Но какое это имело для неё значение… Гликерии всегда важнее было знать, что она все сделала правильно. Леандр не раз замечал такое поведение у неё и говорил, что это весьма по-женски, но в общем он ценил Гликерию, как самого лучшего своего подручного для подобных дел.

На какое-то время она стала свободна, до следующего распоряжения. Организация никогда не спит. И вскоре ей вновь придется выполнять очередное поручение, добывая своими хрупкими руками все больше незримого, но очень тяжелого могущества для своего господина.

В трибе ремесленников жила мать Гликерии, и она была рада увидеть её после месяца разлуки. Их квартира располагалась в одной из многих башен, где жили граждане умеренного достатка. Эти башни были из кирпича теплых тонов, располагались на границе с трибой магов и таили семейный уют внутри. Гликерия окунулась в этот уют, как в теплую ванну, которую она позже обязательно примет. Но сейчас она главным образом ощущала свежесть возвращения. В гостиной её встретила мать и младший брат, которому стукнуло шесть, пока Гликерия была в поездке.

Выбежав к ней, он тут же закричал и потребовал объятий. Гликерия бросила на пол сумку и опустилась на колени, чтобы обнять брата.

— Глерия! Глерия! — так он её сокращенно называл.

Объятия дают ощущения мягко изъятые из всей остальной реальности. Люди знают, что внутри у них небольшой мир, и такие же небольшие миры есть внутри всех других людей, и никакое другое прикосновение к каким-либо поверхностям и предметам, будь то камень или даже шерсть живого существа, не давали того, что приносили объятия именно человека, прикосновение к границе другого небольшого мира.

— Ох, тебя так долго не было, — заговорила мать.

— Я была в Эр. Прямо очень далеко отсюда.

— Надо же, как долго.

— И я привезла ткани с юга!

И Гликерия достала из походной сумки сверток, который тут же развернула, демонстрирую шелк тончайшей работы. Возникший тогда же милый блеск в глазах матери был не лишен толики гордости.

— А мне! Мне? Мне. Мне, — затараторил брат.

И тогда она достала ему из сумки маленький волчок, покрытый серебром, довольно дорогая игрушка, с привкусом континентальной задумчивости.

Этого малого Гликерия любила самого, как игрушку, которой только предстояло стать человеком, и ей иной раз сложно было сказать, сколько действительного родства она видела в этих маленьких чертах, смягченных невинной мимолетной капризностью, которая спустя минуту сменится ничем, потом увлеченностью, потом снова ничем.

А когда радость воссоединения с близкими чуть остыла, взгляд девушки прошелся неминуемо по родной обстановке. И она ощутила, сколь они бедны, несмотря на все её усилия. Деревянные и каменные поверхности, немногая простая мебель, никаких ковров или металлической утвари. Конечно, здесь в Мерхоне, они были несомненно более богаты, чем обычные жители континентальных городов, но Гликерию интересовало достоинство по человеческим меркам.

"Куда в следующий раз… куда… Континент, снова континент," — лениво проплывали мысли.

По вечернему ветру платформы, огибая самую северную вершину горной цепи, летели к цели. Держась ближе к поверхности, маги легиона, плавно и с чувством своих способностей, вели транспорты к месту высадки, минуя льды и снега, высокогорные леса.

Каменные овальные плиты, испещренные голубыми кристаллическими линиями по днищу, с большими кристаллическими кубами позади. На четырех таких платформах летел отряд. Всего лишь один отряд. От шестидесяти человек зависела победа в этой войне.

Спрыгивали на склон легионеры, в шлемах с открытыми лицами, пластинчатых панцирях, с ромбовидными щитами и копьями с кристаллическими наконечниками, которые были временно обвязаны тряпками, чтобы скрыть голубоватое свечение.

Рассыпавшись по склону, люди оглядывали долину, покрытую лесом до самой гоблинской столицы и дальше, лес этот тянулся по всему западному побережью континента, огибал его и покрывал собой южное побережье. И мерхонцы видели, что многими уютными огоньками был посыпан лесной массив вдалеке.

Это был Бингор.

Без ненависти и злобы, но военная удаль блеснула искрой в сотне с лишним очей, отразивших ландшафт. И отряд двинулся. Несколькими цепочками они шли меж горных стволов. Только звезды мелькали в щелях хвойных крон. Молчал лес. Враг ничего не знал.

Полтора десятка миль без единого слова. Лагерь они не разбивали, не спали, не ели, только шли. Шли час, шли два, три, пять и наконец, после семи часов беспрерывной ходьбы по корням и камням, вымотанные и все также заряженные, легионеры притаились у края большого оврага, с которого открывался вид на отчищенный от деревьев склон низины, идущий вплоть до высоких деревянных стен города. Даже слишком высоких, возможно, сотню шагов в высоту. Эти стены были укреплены массивными опорами, на них висели, словно ульи, пристройки, соединенные перегородками, лестницами и крытыми коридорами, словно кварталы, они облепили колоссальную фортификацию.

Командиром отряда был рыжий усатый вояка, начинающий стареть. Он оставался на этой невысокой должности очень долго, и все это время он исправно служил легиону.

— Мы проникнем в город, спрятавшись в караване, — объявил он с чопорным весельем в голосе.

Отряд двинулся дальше вдоль края оврага, пока не нашли лесную тропу, по ней вышли на караван. Это был большой поезд из множества повозок, запряженных местными черными верблюдами, довольно крупными относительно человека. Гоблины вели его.

Эти твари вблизи были меньше человека почти в двое, но были при этом очень плотными и резкими, была у них коричневая кожа, вытянутые как собачья морда лица, но сравнение с собакой этих существ в глазах человека оскорбляло бы собаку.

И тем не менее, когда торговцы этой расы вступали в диалог, то их речь преодолевала все межвидовые трудности, слушать их было приятно. Йенс не понимал, что они говорили, так как не владел их языком, но только слышал, как они щелкали и жужжали, ведя какую-то беседу с командиром отряда, который с трудом и расстановкой выговаривал гоблинские слова.

— Внутрь! Обставьте себя ящиками и не высовывайтесь, пока я не дам команду!

Легионеры полезли внутрь под тенты, чтобы притаиться среди ящиков и бочек с разными товарами. Чем-то там воняло, должно быть гоблинскими деликатесами. Ночная свежесть быстро сменилась душной чернотой.

Караван двинулся. Легионеры ощущали тряску. Тонкости проникновения в город остались для них скрыты, они не видели, как открывались ворота у основания стены, как блуждал караван по ночным улицам Бингора. Слишком огромный, этот город никогда не спал, в нем всегда велась торговля, смена времени определяла лишь то, насколько много шума в глубине его центральных кварталов. На краю этой злачной территории возвышался ствол колоссального древа, у которого однажды спилили верхушку и все ветви, а внутри выдолбили переходы и лестницы, создав башню.

У подножия этой башни и прозвучал вновь голос командира:

— Подъем!

Снова свежесть ночи, но вперемешку с обилием других запахов, какого-то дерьма и пряностей, кто-то ночью готовил, кто-то вываливал помои. Здесь на корнях, друг на друге, стояли и висели лачуги, сделанные по-видимому из глины и веток, маленькие окна, как дыры, сено на крышах, лестницы, мостики, веревки, горшки сушились на торчащих бревнах перекрытий.

Какие-то гоблины увидели легионеров и убежали. Все это не было важным, их рано или поздно обнаружили бы, слишком много воинов проникло за городскую стену.

Башня также была обвешена пристройками. На них и стали карабкаться легионеры. Лестницы шатались, доски скрипели, ветер обдувал. Они двигались по узкому пространству, где-то карабкались по стволу, вбивая клинья, протягивая веревку, где-то перебирались по переходам.

Здесь было пусто. Но через время появились гоблины, их было сразу много, и они были везде. В легионеров полетели дротики, стрелы, камни, ножи, копья, все что, можно было метать. Легионеры прикрывались своими щитами, а затем сдернули тряпки с кристаллов и испустили лучи во все стороны, поджигая гоблинов живьем, те вспыхивали как свечки и падали в стороны.

Магические лучи не просто прожигали живую плоть, но иногда заставляли её воспламеняться, если выпущенные из кристаллов заряды были достаточно сильными, но такие кристаллы могли создавать и заряжать только маги Мерхона.

Уничтожая все и вся, легионеры продвигались дальше. Гоблины разбегались по поверхности древа, ловка снуя по веревкам и перекладинам, а легионеры медленно, но упорно, поднимались на одну постройку, потом на следующую.

И где-то постройки все же загорелись от копейных выстрелов. Внизу разбушевался пожар.

Легионеры создали в этом узком и вертикальном пространстве свой собственный ад, который также, как и они, карабкался медленно вверх, чтобы пожрать все.

Отряд нес потери. Кто-то из легионеров падал со стрелой в глазу, кто-то оступался и летел вниз. Должно быть те, кто задерживал гоблинские подкрепления у подножия башни, уже были разорваны на куски, и Йенсу повезло, что он был вместе с теми, кто штурмовал древо.

Гоблины стали выбрасывать лестницы наверху, разрезать веревки, поджигать строения сверху. Они делали все, что только могли, чтобы не дать легионерам подняться, но их также становилось все меньше, а подкрепления снизу не могли подойти. И легионеры висели на этом древе вместе с гоблинами, почти вцепившись друг в друга. Озверев, гоблины запрыгивали к легионерам, кидались на них, хватали за щиты, пытались достать своими топорами и копьями, но их насаживали на кристаллы и сбрасывали вниз уже мертвые коричневые тушки.

Хриплое гавканье гоблинов заполнило уши вместе с треском огня и плавным гудением испускаемых лучей. Где-то посреди всего это потерялся Йенс, смешавшись с взметающимся ввысь адом. Битва была упорядоченным хаосом, но этот оторванный отряд буянил даже относительно того, что звалось сражением, ведь они воевали не на запад или на восток, но натиск их был направлен прямо вверх. И все стало настолько плохо, что нервный смех захватил отряд, раскаты неудержимого ржания прокатывались по всему отряду, и никогда и нигде они так не смеялись, как на поверхности этой гигантской сосны, видавшей ещё сотворение этого мира, этой паршивой планеты.

Командир отряда, который был уже мертв, наверное, целился прямо в небо, выбирая направление для удара. Он успел сказать командирам звеньев, что наверху башни находится кристалл, и только он мог помешать воздушной атаке на город. И этот кристалл должен быть захвачен.

И ничего больше не оставалось, как ломануться вверх. В момент полного отчаяния, когда остатки гоблинов в очередной раз отхлынули, Йенс остался с последними двадцатью людьми, и он был единственным командиром звена, власть мгновенно легла на него, словно смерть накрыла его одеялом перед грядущим вечным сном, которым он заснуть не собирался.

Лица легионеров были полные весёлого отчаяния. Ветер стих и тогда поднялся дым. Послышался кашель, снова прокатился смех, но уже гораздо более печальный. Посмотрев вверх, Йенс увидел, что вершина близко, и тогда он закричал об этом остальным сквозь шум подступающего к горлу апокалипсиса:

— Вершина близко! Захватим её и вернемся героями! Либо мы, либо Бингор!

Этих простых фраз легионерам хватило, чтобы вспомнить о том, что они пришли не только за смертью, но и за триумфом, а мертвые товарищи в загробном мире едва ли простят им поражение.

И они полезли тогда, цепляясь за неровности коры, потому что ни веревок, ни лестниц, ничего не осталось под рукой, кроме этих самых рук, пока часть лезла, другая часть стреляла лучами по краю вершины, чтобы последние гоблины не могли высунуться. И так остатки отряда совершили последний рывок.

Лишь взглянув из-за края, Йенс сразу же пригнулся вниз. И тогда-то с вершины над ними пронесся огромный белый поток энергии, гудение, казалось, разлетелось на многие мили, словно звон колоколов со всего ада собрался в один короткий звук от этого выстрела. Действительно гоблинские шаманы создали страшную вещь.

Но ничего не оставалось, кроме как ринуться вперёд. Когда огромный луч вылетел где-то с другой стороны, Йенс запрыгнул наверх и оказался первым на этой просторной ровной площадке сруба. Он увидел, как возле огромного неровного зелёного кристалла плясали последние гоблины, а среди них и шаман в огромной злобной маске с перьями.

И Йенс метнул в него копьё, и шамана разорвало на куски от попадания, вспыхнул лишь пучок голубоватой молнии. Гоблины были в смятении. Поднялись и другие легионеры. Единым ударом они оттеснили гоблинов к краю и просто скинули их всех вниз.

Так отряд завладел башней.

— Сбросим вниз эту штуку! — закричал Йенс.

Легионеры копьями разнесли основание кристалла, который был посажен в углубление в срубе, и все вместе навалились на него, поставив между собой и поверхностью кристалла щиты, чтобы толкнуть, а потом ещё раз, двигая его к краю, и ещё раз, и тогда он полетел вниз. А они смотрели, как он долго летел, и как взорвался синей вспышкой, испепелив целый квартал гоблинских трущоб.

Взрыв потряс основание башни, которая слегка накренилась, и легионеры вцепились за край сруба. Но ликование захлестнуло их всех.

Несмотря на то, что башня горела, и пожар подступался, они ликовали. Спустя считанные минуты над лесом, окружавшим город появились каменные платформы, а легионеры быстро приметили синие огни их кристаллов над кронами. Несколько из них подлетел аккурат к срубу гигантского древа, чтобы забрать выживших воинов.

И с края одной из них сам Дитрих, сын Эммериха, протянул Йенсу руку, чтобы помочь забраться на борт, после чего платформы отлетели назад.

А Йенс и его соратники смотрели, как другие платформы обрушили сверху на город свои тяжелые магические лучи, и пожар тогда вспыхнул по всему городу.

Так Бингору пришел конец. Так пало самое воинственное на всем западе царство гоблинов.