Ранним морозным утром 9 февраля 1852 года, когда ни один луч солнца ещё не показался из-за горизонта, по центру Москвы шёл человек.
Несмотря на сильную вьюгу, одет он был в лёгкий осенний плащ. Голова была не покрыта, так что чёрные волосы развевались на сильном ветру. Человек не боялся замёрзнуть — он знал, что не простуда убьёт его, а болезнь гораздо более тяжёлая, которая к тому же уже давно набрала силу и теперь только и ждала своего часа, чтобы нанести решающий удар.
Сгорбленная фигура передвигалась медленно, опираясь на тонкую трость, — идти по рыхлому снегу было тяжело, каждый шаг давался с трудом. Ледяной ветер пронизывал до костей, но человек не замечал холода — ему нужно было дойти, непременно дойти до цели!
Хотя путь был коротким, он отнял слишком много сил — человек с трудом поднялся на крыльцо и заколотил набалдашником трости в деревянную дверь церкви.
Вскоре дверь отворилась, и ранний визитёр ступил внутрь храма.
— Николай Васильевич! В такую рань! — ахнул открывший дверь священник.
— Времени нет, отче, — прохрипел человек, смахнув иней с отросших и неухоженных усов. — Я прошу вас сохранить этот свёрток.
С этими словами он достал из-под плаща туго перемотанный бечёвкой бумажный пакет.
— Это то, о чём вы говорили, Николай Васильевич? Рукопись?
Гость зашёлся в кашле и, отдышавшись, произнёс:
— Кто-нибудь придёт за свёртком. Пока не знаю, кто: Толстой, Аксаков, может быть, Шевырёв. Только, ради Бога, не отдавайте её отцу Матвею! Он уничтожит её, не позволит напечатать!
Священник вздохнул:
— Он так ничего и не понял? Такой светлый ум, но такой ограниченный…
— Кто бы ни пришёл за свёртком с желанием напечатать рукопись, скажите ему: печатать без правок, сколько бы времени ни понадобилось, чтобы книгу одобрили. В этом весь смысл! Народ поймёт, что я хотел сказать. — Он опять закашлялся. — Запомните: печатать без правок! Так завещал Гоголь.