Читать онлайн "Между строк диагноза поэма"

Между строк диагноза поэма

Виктор Теневой

ПРЕДИСЛОВИЕ Тишина.

Только часы на стене отстукивают секунды, будто перебирают позвонки невидимого существа. Я закрываю глаза — и вот он, тот самый коридор. Детский, длинный, с отслаивающимися обоями. В конце — дверь в спальню, за которой прячется монстр. Но у меня есть меч.

Нет, не меч — книга.

"Одиссея капитана Блада". Потрёпанный томик, пахнущий типографской краской и чьими-то слезами. Когда я открываю его, корабельные снасти скрипят у меня в ушах, а солёные брызги океана щиплют щёки.

Я больше не жертва. Я — капитан.

ГЛАВА №0

БИБЛИОТЕКА СПАСЕНИЯ Полки.

Десятки глазков корешков следят за мной в полумраке. Каждый — портал в другой мир. Возьми меня, шепчет "Последний из могикан". Я научу тебя молчать так, чтобы тебя боялись. Нет, меня! - перебивает "Граф Монте-Кристо". Я покажу, как превратить боль в месть. Но я тянусь к "Трём мушкетёрам", потому что они обещают дружбу.

Бумажные друзья не предают. Они не смеются, когда ты заикаешься у доски. Не отворачиваются, узнав, кто твой отец...

Но тут страница шевельнулась у меня в руках,

"Не обманывайся, предупреждает Д'Артаньян. Мы всего лишь чернильные тени, твои настоящие демоны там…"

Я оборачиваюсь. В дверном проёме стоит он , отец, нет доктор…

ГЛАВА №1 КАБИНЕТ

На что жалуетесь?

Лампочка над головой мерцает, как плохой контакт в моём мозгу. Бессонница, — говорю я.

А на самом деле?

Кабинет превращается в болото. Из щелей выползают слова, которые я никогда не произносил вслух: "Мне страшно, что я — ненастоящий. Что все эти годы лечил других, сам оставаясь тем мальчиком из коридора. Что мои дипломы — просто красивые заклинания против тьмы…" Доктор поправляет очки. В его глазах — то самое понимание, которого я так боюсь.

"Вы читали Гофмана? — вдруг спрашиваю я. — Там есть момент, когда кукла оказывается живее человека..."

ГЛАВА №2 РЕЦЕПТ Полночь.

На столе передо мной три предмета: Первый - Рецепт на клоназепам.

Второй - Фотография 8-летнего меня с "Островом сокровищ". Третий - Чистый лист.

Ручка скрипит: Диагноз:

F20 — Шизофрения? F41 — Тревога?

Или просто...

Z13.8 — Книжная зависимость?" Я зачёркиваю всё. Пишу:

Лечение:

1 доза Д'Артаньяна перед сном

2 капли капитана Блада при панических атаках

В тяжёлых случаях — экстренное перечитывание "Последнего из могикан“. За окном воет сирена скорой медицинской помощи.

Где-то прямо сейчас другой мальчик прячется в шкафу с фонариком и книгой. Я должен ему написать!

ГЛАВА №3

БИБЛИОТЕКА СПАСЕНИЯ (исповедь книжного ребенка)

Вы знаете, каково это - бояться собственного дома? Не темноты под кроватью, не скрипа половиц, а молчаливого ужина на кухне, где вилки стучат по тарелкам, как по костям. Меня спасали книги.

Не просто спасали, они усыновляли меня.

Капитан Блад становился отцом, когда мой собственный напивался.

Чингачгук учил молчаливому достоинству, пока одноклассники тыкали пальцами в мои стоптанные ботинки.

Д'Артаньян шептал на ухо: Позор — это когда ты не защищаешь друзей, и я впервые дал сдачи.

Я рос с параллельной семьёй:

Мать - Жюли из "Десяти лет спустя" с её тёплыми руками. Брат - Гай Монтег из "451° по Фаренгейту". Психотерапевт - доктор Рулан из "Клубка змей"

А потом я стал психиатром. Смешно, правда?

Теперь я сижу по ту сторону стола. Слушаю, как 40-летняя женщина рассказывает про панические атаки в метро и вижу, как её пальцы бессознательно складываются в жест, которым Элизабет Беннет перелистывала страницы.

Вы читали в детстве "Гордость и предубеждение"? - спрашиваю. Она замирает: Откуда вы...

-Там есть момент, — перебиваю, хотя так делать нельзя, — где Элизабет говорит: Мне нужен воздух. Вы сейчас так же задыхаетесь.

Мы лечимся цитатами. Мои рецепты выглядяттак:

1). "Старик и море" - 20 стр. на ночь при чувстве поражения 2). "Маленький принц" - 1 глава утром против одиночества

3). "Над пропастью во ржи" - экстренно при приступе ненависти к миру. Иногда это работает лучше флуоксетина или золофта.

Но вот проблема, я до сих пор тот мальчик из коридора. Когда ко мне приходит подросток с порезами на руках, я вижу себя. И вместо вопросов из учебника психиатрии, хочу спросить: Какую книгу ты прячешь под подушкой? Потому что знаю:

Тот, кто читал "Повелителя мух", режет себя от стыда.

Фанат "На Западном фронте без перемен" молчит о войне дома.

Девушка с зачитанным "Джейн Эйр" терпит абьюз, пока не найдёт своего Рочестера. Мы все — заложники своих спасительных историй.

Последний случай: мужчина 45 лет, депрессия. В кармане — закладка от "Моби Дика". Вы знаете, почему Ахав не мог остановиться? — спрашиваю. Он поднимает глаза: Потому что без кита его жизнь теряла смысл?

Нет, говорю. Потому что никто не дал ему другой книги.

Завтра принесу ему "Одиссею" или «Властелин колец», лучше последнее, наверное, потому что я сам большой фанат, этой книги, читал три раза и всегда с подлинным интересом.

Может быть, мы все просто не там ищем спасения.

Вместо таблеток - нужен правильный текст в нужное время. Как вам такая диагностика и лечение?

ГЛАВА №4 ВРЕМЯ

Песочные часы в моей комнате — не просто сосуд для измерения времени, а точная копия Вселенной в миниатюре. Их стеклянные сферы напоминают миры Тленна, где каждое зерно песка — это зашифрованное «ahora», "antes" "después"

Я наблюдаю, как одна песчинка - та, что помнит мое первое падение с велосипеда - застревает в узком горлышке, словно пытаясь изменить ход событий.

На кухне:

Кот (существо, несомненно, из рассказов Китано) играет с рассыпанными мгновениями. Жена зажигает свет

- и песочные часы превращаются в обычный предмет, каким их видят те, кто не читал "El libro de arena". "¿Otra vez conversas con el tiempo?" — спрашивает она, стирая пыль с моих очков — тех самых, что когда-то принадлежали слепому библиотекарю.

Я молчу. В горле застревает не песчинка, а целая непрочитанная глава из ненаписанной книги. Post scriptum:

Календарь на стене показывает eldíadelamuertedeBorges

ГЛАВА №5

ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ ПЯТИДЕСЯТИДВУХ 1). Маркеры -

Возраст: 52 (хронологический) / 25 (по ощущениям при игре в "Гарри Поттера" с детьми). Профессия: переводчик с языка безумия на наречие надежды.

Статус: алкоголик в ремиссии, иногда бывают срывы (, сегодняшняя доза — запах кофе из кружки "Лучшему папе").

Анамнез morbi он же vita: Мальчик, получивший по лицу. Мужчина, научившийся целовать ладонь вместо удара.

Композиция

а) Семейный триптих

Жена: живое доказательство теоремы о том, что любовь сильнее психиатрии.

Дети: три зеркала, в которых я то вижу своего отца, то узнаю себя в 10 лет, то пугаюсь собственных черт.

Кот: единственный, кому можно признаться в страхе смерти без риска вызвать скорую медицинскую помощь.

б) Галерея друзей

Мурад: специалист по вытаскиванию меня из философских тупиков и самый лучший друг Лёша: ходячая энциклопедия и лучший собеседник для просмотра звёзд

Паша: мастер молчаливой поддержки и не только Игорь: живой антидепрессант в человеческом обличье

Их голоса звучат во мне хором, когда тревога шепчет: Ты один.

а) YouTube-детокс

Показание: когда дочь цитирует блогера-примитива.

Дозировка: 1 час БГв наушниках + 20 минут дискуссии о том, почему Довлатов — это круто

б) Терапия отцовством

Феномен: при виде детей мои морщины разглаживаются, а внутренний критик засыпает. Побочный эффект: внезапные слёзы во время школьных утренников.

в) Экстренная помощь -Когда накатывает:

Открываю фото, где жена спит с кошкой на груди.

Перечитываю смс от Мурада: Приходи в гости, философствовать будем после. Включаю голосовую почту сына: Пап, а, правда, что ты раньше был пиратом? Рентгенограмма души

Затемнения: Страх повторить отцовские ошибки, но дети смеются громче, чем плакал я в их возрасте. Тень "демона", который теперь больше похож на уставшего клоуна. Просветления: Место, где хранится первое стихотворение жене.

Шрам от разбитой бутылки, превратившийся в карту спасения. Рецепт на сегодня -

Принимать:

3 объятия перед завтраком

1 признание в слабости, допускается другу.

5 минут наблюдения за тем, как сын смотрит анимэ или собирает что-нибудь из лего. Противопоказания:

Одиночество.

Мысли об "идеальном отце".

Просмотр детских фото после полуночи. Итак - мне 52.

Я — коллекция из: 7% страха,

15% профессиональных тайн и не только, 23% стихов, которые стыдно показать,

55% света, который льётся из глаз моей жены, когда она говорит: "Всё будет хорошо". И это единственная математика, в которой я уверен.

Автопортрет в пятидесяти двух оттенках.

Пятьдесят два. Возраст, когда зеркало начинает врать с благими намерениями - добавляет света там, где уже поселились тени, смягчает уголки губ, затянутые в узлы тревог. Я прикасаюсь к отражению, и стекло холодеет под пальцами, как крышка рояля в пустом концертном зале.

Я врач-психиатр.

Мой кабинет пахнет старыми книгами (я так думаю) и свежим страхом. Здесь люди распаковывают себя, как подарки, забытые на чердаке. Одни с восторгом, другие с ужасом. Сегодня ко мне пришла женщина, которая боится собственных рук. Они живут отдельно, шепчет она, и я понимаю её лучше, чем хотелось бы.

Я - муж.

Моя жена спит, завернувшись в одеяло, как в детское письмо. Её ресницы отбрасывают тени на щёки - точь-в-точь как в тот вечер, когда она сказала: Ты пахнешь бурей и лекарствами. Я научился целовать её плечо, не просыпаясь, это единственное, в чём я точен.

Я - отец.

Трое детей. Три вселенных.

Старший - студент, рисует драконов на полях тетрадей. Его злость прекрасна, как лесной пожар. Средний собирает события в коробочку, как бабочек, сегодня принес "обман" и "театр". Младший верит, что я был пиратом и я не разубеждаю его.

Я - зависимый человек.

Ремиссия - это когда ты перестаёшь считать дни и начинаешь считать звёзды в глазах жены, когда она смеётся. Но иногда, проходя мимо винного отдела, я ловлю себя на том, что читаю этикетки, как любовные письма, простите за эту пошлость.

Я - мальчик.

Тот самый, с разбитой губой и "Остров сокровищ" под подушкой. Он до сих пор прячется в уголке сознания, когда пациенты кричат. Я кормлю его «шоколадом» и обещаю, что однажды мы спасём всех.

Мой кабинет.

На столе — три предмета:

1.Фотография детей на фоне моря, они смеются, я нет. На самом деле нет никакой фотографии…

2.Стихи, написанные на рецептурном бланке, есть, но не мои. 3.Песочные часы — подарок коллеги с надписью - "Не торопись". Пациентка спрашивает:

Доктор, а вы счастливы?

Стеклянные стены кабинета вдруг покрываются инеем.

Видите ли, говорю я, поворачивая часы, счастье - это когда ты перестаёшь бояться собственных рук. Ужас(

За окном падает снег. Где-то в городе мой сын рисует дракона, другой складывает слово "надежда", жена заваривает чай, а я...

Я считаю песчинки. Их много.

Или ничего.

ГЛАВА№6

УЧЕБА: Проклятие и благословение 1999 год. Психиатрическая больница №2 Первый день.

Я стою перед дверями "моего университета" — кирпичного здания цвета запёкшейся крови. Надпись "5-е отделение" кривится, как рот больного, скованного нейролептиками.

Что я знал тогда:

Теории Крепелина и Блейлера

Три стихотворения Хармса наизусть Как скрутить косяк одной рукой Чего не знал:

Что диагнозы могут лгать,

Что боль иногда выглядит как агрессия.

Как выжить, когда твой наставник монстр в белом халате. Куратор №1: Доктор С.

Его обходы - театр абсурда.

Декорации: круглая палата Бехтерева - цирковая арена для пыток

Актёры: пациенты, застывшие в позах "молящихся", побочный эффект галоперидола. Главный трюк: превращение вопроса в симптом - Вы спрашиваете? Значит, вам нужно ЭСТ!

Я видел, как ток сжимает тело человека, как пружину. Как пена вытекает изо рта, образуя узор, похожий на карту неизвестной страны.

Мой способ выжить:

Курить в ординаторской, тогда ещё можно было. Писать стихи на обороте историй болезни. Шёпотом повторять: Это не навсегда.

Спасение: Мария Абрамовна

Её отделение пахло: Корицей, она приносила домашнюю выпечку, старыми книгами, но главное, человечностью, тем, что уже редко встречалось.

Чему она научила:

Видеть за бредом — травму, Слышать за агрессией — мольбу, Держать диагнозы "на карандаше".

Вывод – Если пациент кажется вам идиотом — значит, вы задаёте не те вопросы.

Я дежурю один. В кармане:

Записка от Марии Абрамовны: При шизофрении иногда помогает чай с мёдом, конечно, шутка, но в каждой шутке….

Томик Кортасара, для поддержки духа.

Флакон валерьянки (для пациентов или для меня).

Звонок из надзорной палаты.

Там новый больной. Бывший физик. Он рисует уравнения, которые, по его словам, "доказывают конечность Вселенной".

— Доктор, — шепчет он, — а вы верите, что боль можно перевести в другую систему координат? Я приношу ему чай. Мы молча смотрим, как пар рисует спирали над кружкой. В этот момент я понял:

Психиатрия — это не про классификации.

Это про то, чтобы быть с тем, кого даже наука, называет "безумным". Библиотека спасения

Мои учебники:

1. Учебник психиатрии - для экзаменов 2."Степной волк" Германа Гессе — для души 3.Тетрадь с цитатами пациентов — самое ценное -

Доктор, мои голоса говорят стихами — может, это не болезнь, а дар?". "Я не сумасшедший - я просто забыл, как быть другим.

Эпилог -

Сейчас, через 25 лет, я иногда ловлю себя на том что: 1.Вскрикиваю во сне, услышав звук ЭСТ-аппарата

2.Ищу глазами Марию Абрамовну на конференциях, увы, её давно нет в живых. 3.Храню в столе тот самый листок с уравнениями "конечности вселенной". Последняя запись в дневнике интерна:

Учиться - не значит выжить. Выжить - значит сохранить способность дрожать от чужой боли и не разучиться видеть человека за диагнозом,

как видят звёзды за дымовым загрязнением города.

Я видел, как ток скручивает тела в неестественных позах. Как глаза закатываются, показывая белки, похожие на чистые страницы.

Стихи на обороте истории болезни: Без наркоза, без сожалений,

Ток рвет связи и сомнения. Кто здесь врач, а кто больной – Разберет ли сам Господь?.

Спасение пришло в лице Марии Абрамовны. Ее руки всегда пахли корицей и терпением. Она учила меня слышать музыку в бреде, видеть поэзию в кататоническом ступоре.

"Посмотри, - говорила она, - этот мужчина не "параноик", он пережил предательство. Эта девушка не "шизофреничка", она слишком тонко чувствует мир…"

Ночное дежурство. 00:17. В надзорной палате – все тот же пациент, бывший физик, рисующий уравнения конца Вселенной.

Доктор, - шепчет он, протягивая мне листок, - здесь доказано, что боль — это просто незамкнутая петля времени.

Я приношу ему чай. Мы молча наблюдаем, как пар танцует над кружкой. Стихи из ночного блокнота:

Я - вечный странник, Пилигрим в профессии своей. Назначенный избранник Судьбой моей…

Мария Абрамовна подарила мне тетрадь. На первой странице: "Записывай не только симптомы, но и их поэзию". С тех пор мои записи выглядели так:

Случай №15:

Диагноз: F20.1 Стихи пациента: Ангелы приходят по четвергам, Приносят сны в ржавых ведрах. Я пью их жадно, пока врачи

Не заметят свет в моих зрачках…

Прошли годы. Теперь я сам учу интернов. Когда они спрашивают о главном правиле психиатрии, я читаю стихи из той самой тетради:

Не лечите стихи таблетками,

Не втискивайте сны в симптом. Иногда достаточно чашки чая, Чтобы услышать - Бог не нем.

На столе в моем кабинете до сих пор лежит тот листок с уравнениями. Иногда, в особенно трудные дни, я прикладываю его к груди, как амулет. И снова слышу шепот:

"Доктор, а вы верите, что боль можно перевести в другую систему координат?"

P.S. В кармане моего халата всегда есть маленький блокнот. На последней странице - стихи, написанные дрожащей рукой интерна:

Я всё постичь намерен И стать самим собой. Пусть не всегда уверен – Неведом мне покой…

ГЛАВА №7

ПРОФЕССИЯ: ИСПОВЕДЬ В ТЕНИ 08:30. Мой кабинет.

Стол, заваленный историями болезней, как письмами с фронта. На стене — часы, остановившиеся в 1999 году (когда я впервые надел белый халат). На полке — томик Роджерса с закладкой на странице о безусловном принятии.

Первая пациентка: бабушка с "депрессией".

— Доктор, мне таблетки покрепче надо, — шепчет она, разворачивая платок с крошками сухарей. Я знаю: ее диагноз — одиночество. Но в графе "Заключение" пишу: F06.3

Диагноз — этикетка, Прогноз —профурсетка. А между строк -

Крик…

09:15. Подросток.

Мать тащит его за руку, как преступника.

Он слышит голоса! - кричит она. - Как в том фильме про шизофреников! Мальчик смотрит в окно. Глаза - два осколка стекла.

Я спрашиваю о музыке. Оказывается, он пишет электронные треки. На ноутбуке, который отец разбил в пьяном угаре.

Запись в истории болезни:

Слуховые галлюцинации? Или попытка заглушить родительские скандалы bass-партиями? 11:00. Бизнесмен.

Невроз у меня, я всё знаю из интернета, — бросает он мне на стол iPhone с приложением для медитации. — Мне бы что-то от панических атак.

Его пульс - 110. Пальцы барабанят по коленям азбукой Морзе: «Я-боюсь-смерти»

40 минут разговора о детстве. О том, как его отец умер в таком же возрасте. Стихи на салфетке:

Звездное небо – Таков человек. Сложнейший ребус Не разгадать вовек...

12:30. Последний пациент. Сестра. Моя родная сестра.

Она сидит, сжавшись в кресле, и шепчет:

Ты же знаешь, там... за стенами... они следят. Я пишу направление в стационар. Рука дрожит.

Стихи, которые она не услышит: Я инициировал твой арест, Прикрывшись белым халатом. Прости.

Но в этом кошмаре

Я выбрал меньшее из зол. 18:00. Ординаторская.

Коллеги смеются над анекдотом про "ипохондриков". Я молчу. В кармане — письмо от той бабушки: ""

Стихи в потрёпанном блокноте: Мой приём бесконечен, Растворился я в нём...

Каждый день быстротечен —

А я всё путешествую чужие сны…

Ночью мне снится, что все мои пациенты собрались в круг.

Бабушка держит на коленях кота. Подросток включает трек. Бизнесмен читает стихи. Сестра улыбается. А я...

Я просто слушаю. Без диагнозов. Без рецептов.

Просто — человек.

ГЛАВА №8

НЕВРОЗ: Танго с тревогой. Утро. Кабинет.

Тревога пришла раньше первого пациента. Знакомая тяжесть на груди, будто кто-то поставил старый чемодан с вопросами "а что если...". Я дышу. Четыре секунды вдох — семь секунд выдох. Метод доктора Лабори, который я вычитал в потрёпанной книге "Похвала бегству", на самом деле, я нашел только фрагменты этой книги.

На столе:

Чашка кофе, уже холодного.

Рецептурный бланк со стихами на обороте: Тревожно, мне тревожно...

Я виноват, прости. Крадусь я осторожно На жизненном пути... Первый пациент.

Молодая женщина. Руки сжимают сумочку так, будто это спасательный круг.

Доктор, я... - её голос дрожит, как лист за окном. Я боюсь дышать. Кажется, скоро забуду как. Её диагноз - F41.0. Но я знаю истину: её муж бьёт. Не кулаками - словами. "Дура", "тварь", "моя маленькая неудачница"... Знакомые слова. Слишком знакомые.

Я пишу рецепт на сертралин и стрезам. И добавляю:

Вам нужен ещё один препарат. "Аутентичность". Принимать три раза в день перед зеркалом. Обеденный перерыв.

Ординаторская. Коллеги обсуждают новейший антидепрессант. Я вспоминаю мать и отца. Их "воспитательные" пощечины. Как они называли меня "болбиком" с той сладковатой интонацией, от которой сейчас сжимается желудок…

Стихи на салфетке:

Мы все похожи друг на друга Одним, и это факт:

В друзьях унас печаль-тревога Увы, но это так.

Второй пациент.

Предприниматель. Успешный. Красивый. Его панические атаки начинаются ровно в 3:15 ночи - время, когда умер его отец.

Я задыхаюсь, говорит он, и его пальцы впиваются в кресло. Как будто кто-то сел мне на грудь. Я киваю. Знакомое ощущение. Мы составляем план:

1.Пароксетин 20 мг утром + Адаптол 500 г х 2 раза 2.Когнитивная терапия по вторникам

3.Письмо отцу, которое никогда не будет отправлено

Вечер. Дом.

Жена готовит ужин. Дети смеются, смотря YouTub. Я стою в дверях и чувствую, как тревога отпускает — надолго ли…

Последние стихи дня: Но все пройдет.

Я понимаю это.

И солнце вновь взойдет, И я очнусь от «бреда». P.S. На ночном столике:

"Похвала бегству" Лабори (закладка на странице про артистическое бегство) Пустой блокнот для новых стихов коробочка с таблетками (на всякий случай) ТРЕВОЖНЫЙ ВАЛЬС.

Утро. Предрассветные тени.

Кабинет ещё спит. Лёгкая пыль кружится в лучах уличного фонаря, как пациенты в моей голове. Я прикасаюсь к холодному стетоскопу — металл напоминает отцовский ремень. На столе:

Остывшая чашка с кофейной гущей, сложившейся в узор тревожного расстройства. Раскрытая тетрадь со вчерашней записью:

Тревога — это тень,

которая становится тяжелее тела Первая пациентка: женщина-птица.

Она влетает в кабинет, сжавшись в комок. Её пальцы — переломанные крылья. Доктор, я... — её голос тонет в гуле вентилятора. — Я забыла, как дышать без страха.

В её глазах я вижу собственное отражение — мальчика, прижавшегося к стенке, когда отец размахивал ремнём со сладким: "Болбик, иди сюда".

Выписываю:

1.Эсциталопрам — 10 мг по 1 таб. утром после еды 2.Дневник для стихов

3.Визит к юристу (этот пункт подчёркиваю трижды) Полдень. Врачебная.

Запах стального термоса и усталости. Коллеги разбирают случай: Истеричка с паническими атаками...

Я добавляю сахар в чай и наблюдаю, как крупинки тонут, как мои пациенты в море диагнозов. Вспоминаю, как мама молча смотрела в окно, пока отец "воспитывал" меня.

Стихи на манжете халата:

Мы лечим чужие раны, прижимая к груди собственные незажившие шрамы. Последний пациент: человек-оркестр.

Он входит, аккуратно ставя ноги, будто боится раздавить собственные тени. Его тревога играет на всех инструментах сразу:

1:15 ночи — скрипка паники. Давлениеначальника — литавры. Молчание жены — виолончель одиночества.

Я слушаю этот адский концерт и киваю. Знаю его наизусть. Назначаю: Кломипрамин 25 мг по 1 таб. х 3 раза

Прогулки без наушников

Уроки игры на настоящей скрипке (неожиданно, но работает) Ночь.

Дом.

Жена спит, прикрыв ладонью разбитые губы (вчера опять кусала их от волнения). Сын оставил на холодильнике рисунок: "Мой папа — самый сильный доктор".

Я стою в темноте кухни, жую таблетку и читаю стихи, написанные на рецептурном бланке: Ты говоришь — я сильный,

Но в 2 часа ночи,

Я — просто мальчик с тонкой шейкой, Который боится темноты.

В кармане:

Скомканное письмо отцу(никогда не отправлю). Конфета от пациентки-балерины.

Осколок зеркала, напоминание: врач тоже человек.

ГЛАВА №9

36-е: УРОКИ ВЫЖИВАНИЯ Вариант№1

Первый день

36-е отделение встретило меня запахом:

Хлорки (попытка замаскировать убожество), пота (пренебрежение гигиеной), яблочного пюре (пациенты ели его ложками, чтобы скрыть тремор).

Меня назвали "доком". Но в их глазах читалось: "Лох в белом халате"

Я балансирую на грани: Я вроде с вами, и без вас.

От лести до площадной брани — Один лишь шаг...

Уроки

Пациент №14 (бывший вор в законе) учил:

Как держать взгляд, когда внутри дрожишь. Где прячут заточки в палате. Почему жалость здесь приравнивается к слабости.

Его руки были в татуировках, как учебник по криминальной психиатрии.

Пациентка №23 (проститутка с золотыми зубами, я кончено немного утрирую) шептала: "Док, ты слишком мягкий. Здесь выживают только акулы". "Боль — это валюта. Платишь ею или становишься должником"

Ночное дежурство 5:43. Надзорная палата.

Я пишу заключение, а за дверью: Кто-то бьётся головой о стену (F10.4)

Кто-то смеётся над шутками невидимых друзей (F19.5). Кто-то плачет, прижав к груди фотографию сына (F43.21).

Вдруг — крик. Бегу в палату.

Пациент №7 (мой "учитель") держит бритву у вены:

"Ну что, док, спасать будешь? Или как все — бумажки писать?"

В его глазах — вызов. В моих — отражение мальчика, которого бил отец. Стихи на салфетке:

Манипулируя другими, Я своего добьюсь!

Я изворотлив с ними И страха не боюсь.

Прорыв. Прошло полгода. Сцена:

Я задерживаю пациента с бутылкой водки. Он нависает надо мной (190 см, 100 кг). Старое "я" хочет сжаться. Новое - делает шаг вперёд.

"Садись. Или охрана уложит. Выбирай." Он садится.

Впервые за 6 месяцев я почувствовал — меня услышали. Закрытие. 36-е закрыли.

На прощание Пациент №14 подарил мне: Заточенную зубную щётку(символ). Стихи на пачке сигарет:

Решётка. Дурка. Не гнись.

Взорвись".

Мне понравилось.

Сейчас, когда ко мне приходят "трудные" пациенты, я иногда достаю ту заточку. Она напоминает: Чтобы лечить волков — нужно выучить их язык,

но не становиться одним из них. "36-е отделение. Вариант№2 Исповедь доктора-недотепы. Кабинет пахнет хлоркой и страхом. Я сижу за столом, на котором:

Одинокий стетоскоп, свернувшийся калачиком. Пачка сигарет "Прима" (не моих). Записка: "Док, ты норм, но слишком мягкий".

Первый день. Меня представляют коллективу: Анна, врач с глазами как у загнанной лисы.

Санитар Валера, бывший боксер с перебитым носом. И они... Мои новые пациенты Сцена первая: Урок выживания

Пациент № 4 (татуировки как конспект криминальной жизни) прищуривается: Ты кто такой, док? Меня лечить пришел?

Я... - голос предательски дрожит. Он смеется, обнажая золотой зуб:

Смотрите, парниша трясется! Ладно, учись: здесь главное - не краснеть и не бледнеть. И бритвы под подушкой не ищи - их в унитазе прячут.

Сцена вторая: Ночной дозор 4:17. Дежурство.

Вкоридоре:

Тень №1: бьется головой о стену (F10.4) Тень №2: шепчет что-то потолку (F20.0)

Тень №3: это я, "док", который боится собственных пациентов.

Вдруг крик. Палата №7. Мой "учитель" с окровавленной рукой: Ну что, доктор? Будешь меня спасать? Или как всегда - вызовешь охрану?

Стихи на обороте карты: "Я балансирую на грани: Между страхом и долгом,

Между "помочь" и "не тронь" Между врачом и тем мальчишкой, Которого бил отец"

Сцена третья: Перелом

Полгода спустя. Пациент №8 рычит: Не буду я твои таблетки пить, сопляк!

Старое "я" хочет убежать. Новое - делает шаг вперед: Тогда будешь есть их с кашей. Выбирай.

Тишина.

Потом неожиданно:

Ладно уж... Док, ты хоть не зазнайся. Финал: Закрытие

36-е закрывают. На прощание мне дарят: Заточенную ложку (символ доверия). Списки "лекарств": водка, мат, бесстрашие. Стихи на пачке сигарет:

"Ты выжил здесь, док. Значит, сможешь везде. Только не становись, Такими, как мы" Теперь, когда ко мне приходит "трудный" пациент, я иногда трогаю ту ложку в кармане. Она напоминает: чтобы лечить волков, нужно понимать их язык, но не становиться одним из них. В углу кабинета до сих пор стоит стул с царапинами от наручников. Я его не меняю. Чтобы помнить.

ГЛАВА №10 ПСИХОЗ

Моя голова - как транзистор, Уже не владею собой.

Диктует мне злобный «министр» -Я создан для цели иной…

Чувство открытости,незащищённости, Мной управляют извне?

Агрессия — лишь беспомощность, И всё - как во сне…

Интернатура

Когда я устроился в интернатуру, то обнаружил, что основная масса пациентов — люди с шизофренией. Лишь малая часть — с биполярным расстройством, шизотипией, эпилепсией, органическими поражениями мозга или олигофренией.

Схемы терапии почти не отличались. Никто не искал новых подходов. Галоперидол, трифтазин, аминазин. В случае резистентности — азалептин. Пациенты с БАР получали карбонат лития.

В отделении царила апатоабулическая атмосфера, и всех это устраивало. Была ли она следствием болезни или агрессивной терапии — никого не волновало. Всё списывалось на «процесс». «Это же шизофрения, чего вы хотите? С природой не поспоришь»

Это угнетало. Возможно, поэтому среди психиатров так много суицидов — явных или завуалированных: алкоголь, саморазрушение. Мой случай — тому доказательство. Но это случилось позже.

Начало пути

Сначала всё было интересно: клинические разборы, попытки самому поставить диагноз, назначить лечение. Сколько переживаний, страхов, надежд!

Бесконечные споры: эндогенное или экзогенное? Интроверсия или экстраверсия? Что первично — личность или психопатология? Что запустило психоз: гены, травма, наркотики? Для меня это больная тема — моя сестра заболела. Эндогенное расстройство. Приговор. Некогда яркая, умная, полная надежд девушка ментально умерла

Она из-за расстройства мышления этого не осознавала, не понимала случившейся беды. Но для меня это вечная боль.

А её лечащий врач — формальный, равнодушный человек. Ему плевать. Такова система. Фармацевты и конференции.

Ко мне приходят медицинские представители, рекламируют препараты, зовут на конференции. Я отказываюсь.

Последняя конференция повергла меня в шок. Будто попал в общество ПТУшников — примитивных, бестактных, невежественных.

Как такое возможно? Видимо, это общая деградация. Диагнозы и безысходность.

Эндогенные расстройства — шизофрения, БАР, шизоаффективное расстройство, эпилепсия — наследственные. Их нельзя предсказать.

Можно собрать анамнез, но это не страхует. Всё всегда неожиданно. Рок.

Ретроспективно мы находим объяснения, но это иллюзия. «Почему именно у меня?» — и в голову лезут мысли о проклятии, сглазе.

Лечение? Нейролептики, нормотимики. «Наблюдайтесь в ПНД». Всё. Реабилитации нет. Вся тяжесть — на родственниках. Их же ещё и обвиняют: «шизофреногенная мать»

Против системы бессильны все: врачи, пациенты, родственники. Есть островки энтузиастов, но это капля в море.

Многие врачи становятся циниками — так проще выжить. Разделение на «здоровых» «больных»

Остаться собой

Я не хочу становиться частью этой системы. Пусть я — вымирающий вид.

Мои пациенты для меня — прежде всего люди. Без доверия, без «таинства»

У меня есть этот дар — присоединения. Возможно, потому что я и сам психически нездоров. И не стыжусь этого.

Жизнь вне шаблонов

Совершайте ошибки. Открывайте новое. Не бойтесь.

Прожить не свою жизнь — предать себя. Ради чего? Денег? Карьеры? Разочарование неизбежно. Жизнь дана один раз.

Последние строки

Так хрупок мир психический, Учениям вопреки…

Урон катастрофический — Разорвана в клочки

Всей личности структура. Нам неизвестный триггер даст Кривую партитуру,

Как представление о нас…

Всё было «до»«после»«после»

И ты теперь всего лишь возле

ГЛАВА №11 ДЕМЕНЦИЯ

И словно ластиком стирает Деменция всю жизнь мою. И я уже не понимаю — Кто я такой и где живу?

Вокруг — они, я их не знаю, Всё зыбко и туманно. Зависим я, не понимаю,

Всё ненадёжно, странно… Я человек? Не знаю.

Всё растворилось. Ничего

Не знаю… Пансионаты

Последние три года я консультирую в пансионатах для пожилых. Они растут, как грибы — спрос огромен. Родственники не справляются, а мест в психоневрологических интернатах катастрофически мало.

Мои пациенты — глубокие старики с разными судьбами, но всех их объединяет одно: психоорганический синдром. Причины уже не важны — передо мной деменция в разных стадиях: от лёгкой забывчивости до полного распада личности.

Вылечить её невозможно. Есть препараты, которые могут немного затормозить угасание, но большинство «чудо-средств» — пустышка.

Помимо когнитивных нарушений, у стариков часто возникают психозы: спутанность сознания, делирии. Они опасны — и для них самих, и для окружающих.

Два пансионата

Я работаю в двух местах.

Первый — «элитный», под Петербургом, стилизованный под израильские гериатрические центры. Платят там копейки — тысячу рублей за консультацию. «Дорогой доктор», — говорят с намёком.

Второй — попроще, без пафоса. Но там ценят труд и платят вдвое больше. Лики старости -

Глубокая старость редко выглядит красиво. Но иногда встречается аристократизм духа — люди, даже с разрушенным интеллектом, держатся с достоинством. Шутят. Благодарят. От чего это зависит?

Наверное, от прожитой жизни. От того, какие книги читал, какие фильмы смотрел, как относился к миру. От того, принял ли себя.

Прожить со смыслом данное нам время — Задача не из лёгких, вот сюрприз!

Плитой тяжелою ложится это бремя На плечи, нас придавливая вниз.

ГЛАВА №12 МОЙ МЕТОД

ИСКУССТВО БЫТЬ НЕНОРМАЛЬНЫМ

Мой кабинет. Утро. Солнечный луч, пробивающийся сквозь жалюзи, рассекает пыль на две вселенные: в одной –      МКБ10, в другой - потрёпанный томик Ясперса с закладкой на странице про "феноменологическое понимание".

Я не верю в "нормальных" психиатров. Как не верю в сухих океанологов или равнодушных астрономов. Настоящий «врач душ» — это всегда немного: шаман, знающий, что ритуал 20 минут эмпатичного слушания, важнее формулы Флуоксетин 20 мг/сутки и анксиолитик; актёр, играющий роли своих пациентов в тишине собственного сознания; контрабандист, переправляющий через границы нормы и патологии тех, кого система хочет объявить нелегалами.

Париж, 1893 год. Молодой Фрейд пишет Шарко: "Ваши истерички научили меня больше, чем все учебники". Через сто лет мы будем цитировать его дневники, где он признаётся: "Каждый анализ — это исповедь обоих".

Рио-де-Жанейро, 1956 год. Доктор Низе да Сильвейра встречает пациента, застывшего в кататоническом ступоре. Вместо привычного электрошока она кладет ему в руки глину. Месяц спустя из-под его пальцев выйдет скульптура "Заключенный" — фигура, пытающаяся разорвать невидимые оковы. Через год этот образ станет символом бразильского антипсихиатрического движения, а сам пациент — известным скульптором, чьи работы будут выставляться рядом с произведениями Ди Кавальканти.

Когда-то я думал, что стану целителем. Теперь знаю: мы всего лишь переводчики. Переводим язык боли на язык рецептов. Язык одиночества - на язык диагнозов. Язык отчаяния - на язык клинических протоколов. И всегда, всегда теряем главное при переводе.

Сегодня у меня женщина с тяжелой депрессией. МКБ105 велит мне спрашивать о сне, аппетите, суицидальных мыслях. Но я спрашиваю:

Какое ваше самое раннее воспоминание о счастье? Как пахло в доме вашей бабушки?

Если бы ваша боль была существом, как бы оно выглядело?

Она плачет. Впервые за три года терапии. В карте я пишу: "Аффект лабильный". А себе в блокнот: "Сегодня я видел, как оживает человек".

ГЛАВА№13

НАУКА ИЛИ ИСКУССТВО?

Тонкая грань между кабинетом психиатра и алхимической лабораторией — в том, что мы работаем с невидимым.

Когда-то меланхолию лечили кровопусканием. Потом - электрошоком. Сегодня - таблетками, завтра - нейроимплантами.

Доктор, - спрашивает пациент, - а вы верите, что душа болит?"

Я перебираю стопку исследований на столе. Двойные слепые испытания. Метаанализы. P-значения меньше 0,05.

Верю, - отвечаю. - Но сначала попробуем сертралин.

Париж, 1895. Шарко демонстрирует истеричек в Сальпетриере. Публика ахает. Фрейд в первом ряду записывает: "Возможно, это не болезнь, а язык тела?"

Вена, 1920. Юнговская пациентка рисует мандалы. "Это не бред, - говорит он, - это карта её души."

Сестрорецк, 2024 год.

Кабинет тонет в синеве экрана. На томограмме - фейерверк боли: багровые сполохи тревоги в островковой доле, свинцовые разводы депрессии в гиппокампе.

Видите? - нейрофизиолог стучит карандашом по мерцающему монитору. Дефицит BDNF, дофаминовые рецепторы, как выжженное поле. Чистая нейрохимия катастрофы.

За тонкой перегородкой слышен шепот. Мать прижимает к груди потрепанный томик с облезлым корешком: Даже Сафона... Вчера нашла на балконе - страницы слиплись от дождя... Мой рецептурный блокнот:

Эсциталопрам 10 мг — с первыми лучами солнца Агомелатин 25 мг — когда луна касается подоконника

«Виноваты звезды» — по требованию, дозировка: до исчезновения металлического привкуса во рту.

Приписка на полях, выведенная дрожащей рукой:

Почему для баланса серотонина нужны 504 часа, а строчка «Боль - это просто любовь, которой некуда деться" останавливала кровь на его руках мгновенно?»

На подоконнике: окурки в пепельнице, стакан с остывшим чаем, раскрытая на 137 странице книга.

За окном: город тонет в осеннем мареве. Где-то там, в этой серой мути, бродит мой пациент с рюкзаком, где лежат: пластиковая карта с надписью F32.1, замшелый экземпляр "Виноваты звезды", не заточенный карандаш для последних записей.

В кармане халата:

Скомканный чек из аптеки и билет на "Щелкунчика" - завтра в 19:00. Может быть, искусство сработает быстрее фармакологии?

Вопрос: если антидепрессанты начинаю работать через 2 недели, почему плацебо иногда помогает быстрее?

На конференциях спорят: Доказательная медицина! Гуманистический подход!

А старый профессор усмехается: в 70-е мы лечили шизофрению инсулиновыми комами. Сегодня смеёмся. А что скажут о нас через 50 лет?

Последний случай: мужчина с F20.9, резистентный к терапии. Глаза - два потухших экрана, на которых всё ещё мелькают обрывки мыслей.

Доктор, внезапно оживляется он, увидев потрёпанный томик на моей полке, а Камю прав? Разве абсурд - это не единственный честный ответ?

Я пишу рецепт на арипипразол. А потом, будто совершая преступление против протоколов, достаю из ящика ветхую книжку.

Вот, говорю, вкладывая ему в руку "Миф о Сизифе". Когда таблетки подействуют... попробуй найти здесь свой камень. И свой способ нести его.

Его пальцы сжимают обложку так, будто это спасательный круг. И впервые за три месяца терапии я вижу в его взгляде не бред, а вопрос. Живой, человеческий вопрос.

Наука даёт инструменты. Искусство - понимание. Настоящее лечение - где-то посередине.

Как сказал тот самый физик из надзорной палаты: Боль — это просто уравнение, которое ещё не решено.

ГЛАВА №13 продолжение

ПЕТЕРБУРГСКИЕ МЕТАФОРЫ СОЗНАНИЯ.

Моя амбулаторная книга — собрание городских легенд. В ней: история бывшего экскурсовода, слышавшего шепот петербургских дворов, медицинская карта скрипача Мариинки, забывшего всё кроме партитур, рисунки юноши из ПНИ, разговаривавшего с Невою. Каждая история — отражение города в разбитом зеркале психики. ЭКСКУРСОВОД ПО ПАРАЛЛЕЛЬНОМУ ГОРОДУ.

Он водил группы по Дворцовой площади, пока однажды не начал слышать "голоса мостовых". В картотеке ПНД — диагноз F20.0. В его тетрадях, удивительные откровения, например -«Мойка помнит Пушкина иначе», «В этом дворе на Васильевском до сих пор живет дух Мандельштама».

ПАМЯТЬ ПАЛЬЦЕВ

Концертмейстер оркестра, перенесший инсульт. Не узнавал родных, забыл ноты. Но когда вручили скрипку - пальцы сами заиграли "Сентиментальный вальс" Чайковского. Неврологи показывали на снимках массивные поражения. Это невозможно, — говорили врачи. Его жена плакала: Он играет точно как в наш первый вечер в Филармонии. В день нашей последней встречи, он вдруг назвал ее имя. На мгновение. Игра стала его языком - последним мостом к утраченному "я".

МАЛЬЧИК, КОТОРЫЙ СЛЫШАЛ РЕКУ

Из детского отделения ПНД. Молчал два года. Диагноз F20 на ОНП. Прорыв случился у Летнего сада, когда он вдруг закричал: Нева злится на мосты! Потом он стал рисовать, пошли рисунки, неумелые, но вполне понятные - каналы с человеческими лицами, львы, шепчущие стихи. Последний рисунок - мальчик стоит на мосту, а река течет вверх. На обороте: Я научился дышать под водой.

Петербург, — говорю я, — сам по себе психоделический опыт. Ваша задача — услышать музыку в их бреде и помочь им не потерять такт.

Наша задача - не заглушить эти голоса, а научиться их слышать. Их миры хрупки, но совершенны. И если я чему-то научился, так это тому, что настоящая психиатрия - это искусство перевода между реальностями.

ГЛАВА №14 ГЕОГРАФИЯ ДУШИ

Я закрываю последнюю историю болезни. Не папку — жизнь.

Выгорание — странная вещь. Оно не приходит внезапно, как инфаркт. Оно оседает в тебе, как пыль на книгах, которые ты давно не открывал. Ты вдруг понимаешь: ты больше не можешь. А потом — что не можешь не

Я никогда не видел океана. Но, кажется, знаю его вкус — он похож на слёзы пятидесятилетней женщины, которая впервые за двадцать лет сказала: «Мне больно»его «451° по Фаренгейту»

Эти моменты — мои острова. Архипелаг спасения в море безумия. Жена. Она научилась читать меня по дыханию.

Опять не спал? - спрашивает, поправляя одеяло.

Нет. Только… вспоминал того мальчика. С «Цветами для Элджернона». Того, что называл тебя «доктор Чарли»?

Он умер вчера.

Она молча ставит на тумбочку чашку чая. Её рецепт: ромашка, мёд, капля коньяка. Не по науке. По любви.

Последняя запись в дневнике:

Мы — картографы невидимых земель. Каждый пациент приносит с собой континент. Травмы, как горные хребты,

Бред — подземные реки, Молчание — пустыни. Я не вылечил никого.

Я просто составлял карты.

Чтобы они не заблудились в себе. Иногда, чтобы нашли дорогу домой.

Иногда, чтобы поняли, что дом теперь здесь. В этом кабинете.

Среди этих книг.

Между строк диагноза…

Если эта книга попадёт вам в руки — знайте: где-то сейчас психиатр, возможно, уже седой, как я, роняет очки в спешке, путает дозировки, и…

Совершенно ненаучно верит, что однажды, кто-то выздоровеет, просто потому, что в нужный момент, ему дали ту самую книгу.

Как мне когда-то — «Одиссею капитана Блада».

Как тому юноше - «Марина». Как вам, возможно, дадут эту.

И тогда, только тогда мы поймём, что всё это было не зря. Спасибо, Женя. Ты была моим лучшим диагнозом.

ЭПИЛОГ: ТИШИНА ПОСЛЕ БУРИ

Кабинет пуст. За окном падает снег – тихо, как страницы ненаписанной книги. Я откидываюсь на спинку кресла и смотрю на голые стены: на них нет дипломов, только тени прошлых разговоров.

Мои руки, когда-то инструменты диагноза, больше не дрожат. Теперь они сжимают чашку чая, которую принесла жена. Ее улыбка – единственный рецепт, который мне когда-либо был нужен.

Возможно, я никогда не был шарлатаном. Возможно, я был просто человеком, пытавшимся помочь другим, пока сам блуждал в темноте. Книги, спасавшие меня, стали мостами для моих пациентов. Слова, которых я боялся, стали утешением.

А теперь? Теперь я пишу свою историю – не как врач, не как пациент, а как тот, кто понял: исцеление не в диагнозах, а в готовности услышать.

Настенные часы тикают неслышно. Я закрываю глаза.

Где-то в другой комнате мальчик листает «»

Но истории продолжаются.