Читать онлайн "Жизнь в режиме отладки 2"

Солнечные блики, разбиваясь о мокрый после ночного дождя асфальт, дробились на тысячи ослепительных осколков.

Мир за окном такси был похож на полотно импрессиониста: размытые фигуры спешащих прохожих, акварельные пятна витрин, дрожащие отражения светофоров в лужах. Понедельник вгрызался в город, и тот нехотя подчинялся, втягиваясь в привычный недельный ритм.

Таксист, пожилой мужчина с лицом, на котором застыло выражение вселенской скорби, молчал всю дорогу. Из динамиков его старенькой машины лилась тихая, меланхоличная классика «Радио Эрмитаж». Идеальный саундтрек для поездки на работу, которая еще неделю назад казалась бы мне вершиной несбыточных мечтаний. Сегодня же это было просто… начало рабочей недели. Новой, совершенно невообразимой рабочей недели.

Прошлая пятница прошла как в тумане.

Я принял предложение Орлова, и он, не теряя времени, буквально за руку отвел меня сначала в отдел кадров, а потом в бухгалтерию. Я словно попал в совершенно иное крыло института, не то, где левитировали кристаллы и гудели загадочные установки, а в его бюрократическое сердце, которое, казалось, работало на перфокартах и счетах. Пыльные папки, женщины в строгих костюмах, с непроницаемыми лицами, запах старой бумаги и крепко заваренного чая. Я заполнял бесконечные анкеты, подписывал кипы бумаг, главной из которых был, конечно, документ о неразглашении государственной тайны толщиной с приличный детективный роман. Младший научный сотрудник Отдела Инженерной Психофизики и Интерфейсных Технологий, Сектор Интеллектуального Анализа и Прогнозирования. Официально. И каламбурно немного, учитывая, что попал я под крыло самого Орлова.

Потом были выходные.

Два дня, вырванные из этого еще нового для меня, безумного мира. Как и обещал, я поехал к родителям на дачу. Суббота и воскресенье прошли в привычной, успокаивающей рутине. Помогал отцу с починкой прохудившейся крыши сарая, копал с мамой грядки, вечером мы сидели на веранде, пили чай на травах и разговаривали о простом и понятном. О соседях, о планах посадок на следующий год, о новом сериале, который они начали смотреть. Я кивал, улыбался, рассказывал какие-то общие, безликие вещи о своей «новой, перспективной работе». Они были рады за меня, и эта их простая, искренняя радость смешивалась в моей душе с легкой горечью.

Я не мог рассказать им ничего. Не мог поделиться ни сотой долей того, что бурлило во мне, что переворачивало весь мой мир. Для них я получил хорошую должность в солидном государственном учреждении. Аналитик. Звучит респектабельно. Они и не догадывались, что мой анализ включает в себя корреляцию между лунными фазами и спонтанными проколами подпространства.

Все эти два дня мой телефон жил своей, отдельной жизнью.

Он тихо вибрировал в кармане, и я, под любым предлогом, отлучался, чтобы прочитать новое сообщение. От Алисы. Наша переписка превратилась в нечто странное и удивительное, в непрерывный диалог, который шел параллельно моей «нормальной» жизни. Мы больше не обсуждали «Гелиос» или «Странника».

Мы говорили обо всем на свете. О книгах, которые читали в детстве, о музыке, которую слушали, о фильмах, над которыми плакали. Она присылала мне фотографии кота своей соседки, который, по ее мнению, был реинкарнацией какого-то древнего божества. Я отправлял ей фотографии родительских пирогов, утверждая, что это алхимический артефакт, способный генерировать чистое счастье. Она писала: «Теоретик, ты опять пытаешься разложить чувства на формулы». Я отвечал: «Алхимик, а ты пытаешься сварить суп из аксиом». Каждый ее ответ вызывал у меня улыбку. Улыбку, которую я не помню на своем лице уже очень, очень давно. Это было странное, новое, пьянящее чувство. Чувство, что тебя понимают. Понимают не на уровне слов, а на уровне… одинаковой длины волны. Мыслить одинаковыми категориями. Чувствовать мир схожим образом.

— Приехали, — буднично произнес таксист, вырывая меня из воспоминаний.

Уже знакомое здание из красного кирпича. Та же проходная, тот же глухой забор. Но теперь это было не просто загадочное место. Это был мой новый дом. Моя крепость. Мое поле битвы.

Я проверил оплату и вышел. Утренний воздух был свеж и прохладен. Внутренний двор института уже жил своей обычной, скрытой от посторонних глаз жизнью. Люди в одинаковых серых комбинезонах разгружали какие-то ящики, по дорожкам деловито семенили сотрудники, куда-то спешила тетя Глаша, покачивая ведром с мокрой тряпкой на боку и шваброй в другой руке. Нормальная жизнь НИИ. Почти.

Мой путь к проходной преградила неожиданная процессия. Двое грузчиков, кряжистых мужиков с усталыми лицами, тащили огромный, герметичный на вид контейнер. Он был сделан из какого-то тусклого, серого металла, покрыт непонятными символами и предупреждающими знаками. Из одного из стыков на его поверхности медленно, вязко капала на асфальт ярко-светящаяся, фосфоресцирующая жидкость, оставляя за собой дымящийся, шипящий след.

Именно к ним, вооруженная шваброй и ведром, шла тетя Глаша, наша бессменная хозяйка коридоров и лабораторий. Ее лицо выражало вселенское неодобрение.

— Аккуратнее, ироды! — ворчала она, не обращая на меня никакого внимания. — Всю плитку мне пожжете! Вчера в третьем секторе эктоплазму оттирала, сегодня вы тут своей… светяшкой капаете. Хоть бы тряпку подстелили, нехристи! Совсем о людях не думаете.

***

Кабинет СИАП встретил меня привычным гулом.

Это была тихая, рабочая симфония: мерное гудение серверной за стеклянной дверью, стрекот клавиатур, шуршание бумаг от стола Людмилы Аркадьевны. Из-за окна все еще доносились выкрики и недовольное бормотание тети Глаши, распекающей нерасторопных грузчиков.

Я сидел за своим рабочим местом. Моим. Уже официально. За последние несколько дней оно успело обрасти собственным, упорядоченным хаосом. Стопка распечаток с графиками, несколько книг по нелинейной динамике и машинному обучению, которые я притащил из дома, блокнот, испещренный формулами и заметками, и, конечно же, неизменная кружка с остывшим чаем. Орлов написал, что вызовет, когда появится новое задание, а пока велел осваиваться и глубже погружаться в контекст. Для меня это было не просто разрешением, а приглашением. Приглашением в сокровищницу.

С доступом к внутренней сети, пусть и урезанным, я чувствовал себя ребенком, которого запустили в самую большую в мире библиотеку, где на одних полках стояли учебники по ядерной физике, а на других — древние гримуары. Я открывал папку за папкой, читал отчеты, спецификации, протоколы. Отдел Прикладной Биофизики и Паранормальной Физиологии, Отдел Квантовой Химии и Алхимических Трансформаций, Отдел Лингвистического Программирования и Семантического Моделирования… Названия звучали как главы из научно-фантастического романа, который кто-то решил воплотить в жизнь.

Я просматривал логи работы каких-то «био-сенсоров», анализирующих «аурические флуктуации» в мавзолее, читал отчеты о попытках синтезировать стабильный изотоп с отрицательной темпоральной проводимостью. Большая часть терминов была мне незнакома, но я, как одержимый, впитывал информацию, пытался найти связи, построить в голове общую картину этого невероятного, невозможного мира. Мой мозг, привыкший к строгой логике баз данных и оптимизации SQL-запросов, скрипел и перегревался, но это была приятная, продуктивная усталость. Усталость от расширения горизонтов.

В какой-то момент со стороны стола Толика раздалось характерное ворчание.

Обернувшись и окликнув меня, он швырнул в мою сторону небольшую флешку. Я поймал ее на лету, скорее инстинктивно, чем осознанно.

— Теоретик, глянь-ка логи, — буркнул Анатолий Борисович, не отрываясь от своего монитора, где мелькали бесконечные столбцы цифр. — Что-то там наши алхимики опять нахимичили. Вчера ночью был короткий, но очень грязный выброс по их контуру. У меня половина баз данных резервного копирования икнула. Орлов просил тебя к этому привлечь, посмотреть, есть ли там что-то похожее на твоего «Странника» или это просто их обычное разгильдяйство.

Я смотрел на флешку в своей руке, и на губах сама собой появилась улыбка. «Теоретик». Прозвище уже крепко привязалось, но интонация… интонация была совершенно другой. В ней больше не было снисходительного пренебрежения. Было… деловое раздражение. Как у опытного механика, который просит инженера посмотреть чертежи, потому что двигатель снова барахлит. Он не просто отмахивался от меня. Он просил о помощи. Он доверял моей компетенции.

Не успел я вставить флешку в свой «модифицированный» компьютер, как от своего стола отделилась высокая, сутуловатая фигура Степана Игнатьевича. Он подошел ко мне, держа в руках лист ватмана, испещренный сложной схемой из квадратов и стрелок.

— Алексей, добрый день, — начал он своим обычным, слегка педантичным тоном. — Я тут размышлял над структурой вашей прогностической модели. В частности, над архитектурой информационного потока.

Он говорил не об интерфейсах. Не о том, как «красиво упаковать» данные. Его, создателя самых изящных и, по слухам, зачастую самых бесполезно-красивых интерфейсов во всем НИИ, интересовала суть. Сама логика, лежащая в основе моего алгоритма.

— Вы используете нелинейную рекурсию для взвешивания входящих параметров, не так ли? — продолжал он, указывая карандашом на один из блоков на своей схеме. — Это элегантно, но не думали ли вы, что при таком подходе возникает риск возникновения паразитных обратных связей? Что если ввести отдельный слой-валидатор, который будет работать по принципу нечеткой логики и отсекать информационный шум еще на входе? Это могло бы повысить стабильность прогноза в долгосрочной перспективе.

Я смотрел на него, на его схему, слушал его выверенную, академическую речь, и понимал, что это — вторая часть посвящения. Толик признал во мне практика, способного решить конкретную техническую задачу. Игнатьич же увидел во мне теоретика, коллегу, с которым можно обсуждать фундаментальные принципы. Они оба, каждый по-своему, приняли меня.

Я посмотрел на Анатолия, который продолжал яростно стучать по клавишам, спасая свои драгоценные базы данных.

Посмотрел на Степана, который с живым интересом ждал моего ответа, готовый к долгой и увлекательной дискуссии. На Людмилу Аркадьевну, которая, казалось, не замечала ничего вокруг, погруженная в свои инструкции и регламенты, но которая при этом умудрялась быть тихим, но надежным центром этой маленькой вселенной. На коморку Гены, который, вероятно, сейчас вел неравный бой с энтропией где-то в недрах серверной.

И в этот момент я совершенно четко осознал. Я больше не был чужаком. Не был «новичком», «стажером» или «теоретиком на их голову». Я был частью этого. Частью команды. Странной, разношерстной, вечно спорящей, но команды. И это чувство было, пожалуй, посильнее любой эйфории от разгаданной тайны. Это было чувство дома.

— Это интересная мысль, Степан Игнатьевич, — сказал я, поворачиваясь к нему и шуточно стараясь повторить его тон. — Давайте посмотрим, как это можно имплементировать. Но сначала, я, пожалуй, разберусь с «химией» от Анатолия Борисовича. Не хотелось бы, чтобы институт остался без резервных копий.

***

Не успел я толком погрузиться в анализ логов от алхимиков, как на мониторе всплыло окно внутреннего мессенджера.

Два слова. «Алексей, зайдите». В этом не было ни вопросительной интонации, ни вежливого приглашения. Это был приказ, облеченный в лаконичную форму деловой переписки.

Я сохранил текущую работу, аккуратно извлек флешку Толика, на которой, как я подозревал, содержались следы как минимум одного нарушения техники безопасности и нескольких законов физики, и направился в кабинет начальника. Атмосфера в нашем общем зале СИАП была пропитана тихим, сосредоточенным гудением. Каждый был поглощен своим делом, своей маленькой вселенной. И я, к своему удивлению, чувствовал себя органичной частью этого сложного механизма.

Кабинет Орлова встретил меня все той же спокойной, почти умиротворяющей тишиной.

Он сидел за своим столом, просматривая что-то на большом экране, и поднял на меня взгляд, когда я вошел. В его глазах, как обычно, не было ни удивления, ни нетерпения. Только ровное, спокойное внимание.

— Алексей, присаживайтесь, — сказал он, указав на стул напротив. — Кофе будете?

— Нет, спасибо, Игорь Валентинович.

Я сел, чувствуя, как внутри нарастает легкое напряжение. Этот человек никогда не вызывал «просто так». Каждое его слово, каждый жест имели свой вес и свое предназначение.

— Я вызвал вас, чтобы официально поставить вам первую большую задачу в рамках вашей постоянной должности, — начал он официальным тоном, откидываясь на спинку кресла. — Проект носит рабочее название «Реконструкция». Его официальная цель — полный анализ исторических логов энергопотребления всех корпусов и лабораторий НИИ за последние двадцать лет. Задача — выявить узкие места, неэффективное использование ресурсов, аномальные скачки потребления. В конечном итоге, на основе вашего анализа, мы должны подготовить план по комплексной модернизации и оптимизации наших энергетических сетей. Звучит несколько рутинно, я понимаю, но это важная, плановая работа.

Он говорил, а я чувствовал, как крылья, которые, казалось, выросли у меня за спиной на прошлой неделе, поникают и съеживаются.

Оптимизация сетей? Анализ энергопотребления?

Это звучало как задача для завхоза, а не для человека, который только что заглянул за грань реальности. Я представил себе бесконечные таблицы со счетами за электричество, графики потребления по часам, нудные отчеты о необходимости замены старых трансформаторов. Весь мой исследовательский азарт грозил утонуть в этом бюрократическом болоте.

— Понимаю ваше разочарование, — словно прочитав мои мысли, продолжил Орлов. Он встал, подошел к окну и сложил руки за спиной. На мгновение он замолчал, глядя на внутренний двор института. Когда он снова заговорил, его голос стал тише, приобрел доверительные, почти заговорщицкие нотки.

— А теперь о неофициальной части, Алексей. «Реконструкция» — это лишь прикрытие. Удобный, абсолютно логичный и ни у кого не вызывающий подозрений предлог, чтобы получить доступ к данным, к которым в иных обстоятельствах мы бы не прикоснулись.

Он обернулся и посмотрел мне прямо в глаза. И в его спокойном взгляде я увидел ту же сталь, что и в день нашего первого разговора.

— На протяжении многих лет в работе нашего института происходят странные, системные сбои. Кратковременные отключения целых секторов, необъяснимые перегрузки на линиях, которые работают в штатном режиме, выход из строя чувствительной аппаратуры без видимых причин. Каждый раз это списывают на «износ оборудования», «человеческий фактор», «внешние электромагнитные помехи». На что угодно. Но я просмотрел отчеты за последние десять лет. Слишком много «случайных» совпадений. Слишком много «необъяснимого». У этих сбоев есть… другая природа. Не техническая.

Я слушал, затаив дыхание.

Я понял. Я все понял. Это был не шаг назад, к скучным задачам. Это был прыжок в самую глубокую кроличью нору.

— Я подозреваю, что некоторые из этих сбоев напрямую связаны с деятельностью определенных лабораторий, — продолжал Орлов, вернувшись к столу и сев напротив меня, его голос снова стал тихим и напряженным. — Возможно, это непреднамеренные побочные эффекты. Возможно, что-то еще. Но напрямую копать под ведущие отделы, особенно под тот же ОКХ, я не могу. Меньшиков — фигура. Кацнельбоген — не меньше. Любая проверка вызовет скандал, который нам ни к чему. Тем более, Ефим Борисович не упустит возможность чем-то подобным воспользоваться.

Он наклонился ко мне через стол, и я почувствовал себя не просто сотрудником, а соучастником.

— Вот здесь и появляетесь вы, Алексей. Проект по «Реконструкции» — ваш щит. Ваша официальная легенда. Вы будете просто анализировать скучные цифры. Но на самом деле, я хочу, чтобы вы искали другое. Я хочу, чтобы вы искали те же паттерны, что и в данных по «Страннику». Ищите корреляцию между этими сбоями и циклами работы конкретных установок. Ищите аномалии, которые прячутся в общем шуме. Вы видите музыку там, где другие слышат только помехи. Я хочу, чтобы вы нашли источник этой «музыки». Это не будет входить ни в один отчет, кроме тех, что лягут лично мне на стол. Это наша с вами маленькая, неофициальная операция.

Я сидел, ошеломленный постановкой задачи. Это было нечто невероятное. Орлов предлагал мне стать его тайным агентом, его личным криптоаналитиком, который под прикрытием рутинной работы будет вести расследование, способное, возможно, встряхнуть весь институт до самого основания.

— Я справлюсь, — сказал я, и голос мой прозвучал тверже, чем я ожидал. Весь утренний сплин, вся апатия исчезли без следа. На их место пришел холодный, ясный азарт исследователя, которому только что дали в руки ключ от самой главной тайны.

— Я не сомневаюсь, — кивнул Орлов. Его губ коснулась едва заметная улыбка. — Начинайте. Все необходимые данные уже на вашей внутренней почте.

***

Стук колес отбивал по рельсам сложный, ломаный ритм.

В наушниках Эдмунд Шклярский пел что-то о фиолетово-черном цвете и иероглифах, и его гипнотический, механический голос идеально ложился на перестук вагона метро. Я сидел, прислонившись лбом к прохладному стеклу и смотрел на проносящуюся мимо темноту, в которой лишь изредка вспыхивали и гасли технические огни туннеля. Мозг, однако, был не здесь. Он был там, в НИИ, погребенный под терабайтами данных, которые Орлов свалил на меня под кодовым названием «Реконструкция».

Весь день прошел в попытках просто систематизировать этот хаос.

Это было похоже на работу архивариуса после землетрясения. Я собирал разрозненные фрагменты, сортировал их по датам, источникам, типам. Логи энергопотребления с подстанций, отчеты о сбоях в системах охлаждения, данные с датчиков фонового излучения в разных корпусах, даже журналы технического обслуживания… гора информации, на первый взгляд совершенно не связанной и рутинной. Но я знал, что это не так. Орлов не дал бы мне это задание, если бы оно было просто тем, чем казалось. Где-то в этом массиве повседневной бюрократии и технических протоколов пряталась та же самая «другая» природа, след которой я нашел в данных по «Страннику». И моя задача была вытащить ее на свет.

Это была работа иного порядка. Не просто поиск аномалии. Это была попытка понять анатомию самого института, его скрытую нервную систему, его тайный метаболизм. Я чувствовал себя патологоанатомом, которому предстояло вскрыть тело гигантского, непонятного существа, чтобы понять причину его хронической болезни. И этот масштаб, эта глубина задачи пьянили и пугали одновременно.

Вагон затормозил, двери с шипением открылись, впуская в себя новую порцию уставших, хмурых людей.

Мир вечернего часа пик. Мир нормальных забот. Мир, из которого я, казалось, выпадал все сильнее с каждым днем.

Квартира встретила меня гулкой, непривычной тишиной. Раньше эта тишина была временной передышкой между визитами Маши. Теперь она стала постоянной, как фоновое излучение. Я прошел на кухню, механически поставил чайник. Одиночество больше не ощущалось как пустота. Оно стало… рабочим пространством. Возможностью подумать, не отвлекаясь.

Не успел чайник закипеть, как зазвонил телефон. Мама. Я немного задержался, прежде чем ответить. Моя новая реальность была еще слишком хрупкой, слишком секретной.

— Лёшенька, привет, дорогой! — ее голос, как всегда, был полон бодрости и неподдельной заботы. — Как ты? Не устал? Мы с папой тут смородину собрали, я варенье сварила. Приезжай, возьмешь пару баночек.

— Привет, мам. Все нормально, не устал, — соврал я, глядя на свое отражение в темном стекле окна. Там стоял человек с кругами под глазами, который последние несколько часов пытался сопоставить графики энергопотребления криогенной лаборатории с отчетами о сбоях в системе навигации грузовых лифтов. — Работаю.

— Ох, работаешь ты много, — вздохнула она. — Не забывай отдыхать. Папа твой спрашивает, нашел ли ты схемы насоса для полива? Того, что барахлит.

Насос. Полив. Варенье из смородины. Это был другой мир. Спокойный, понятный, настоящий. Мир, где самой большой проблемой был сломанный насос, а самым большим событием — хороший урожай ягоды. И я, говоря с мамой, чувствовал себя шпионом, который звонит домой с вражеской территории, пытаясь говорить обычные слова, чтобы не выдать себя. Я испытывал острую, пронзительную смесь любви и вины.

— Да, мам, помню про насос. Поищу и пришлю папе схемы.

Мы поговорили еще несколько минут. Я пообещал все, что она просила, и положил трубку. Контраст между реальностью моих родителей и моей новой действительностью был оглушающим. Они жили на планете Земля. А я, казалось, переселился на Солярис, пытаясь наладить контакт с мыслящим океаном из цифр и аномалий.

Я заварил чай, взял ноутбук и устроился на диване.

Но мысли о работе не шли. Они утыкались в стену технических деталей, в отсутствие ключевых данных. Я вспомнил о флешке, которую мне сегодня перекинул Толик. Данные по «алхимикам». Всплеск был «грязным». Что это значило? Какие параметры вышли за норму? Было ли это похоже на то, что я видел в полевых отчетах по «Страннику»? Я не мог просто так пойти и спросить Толика.

«Теоретик» не должен лезть в чужие дела без веской причины. Но была та, кто могла знать и помочь.

Пальцы сами выбрали ее в рабочем мессенджере. Это был рабочий вопрос. Совершенно легитимный.

«Алиса, привет. Не отвлекаю?»

Ответ пришел почти мгновенно. «Привет, Леша! Еще нет. В процессе калибровки есть технологические паузы. Что-то нашел в логах Анатолия Борисовича? Он сообщил, что передал данные тебе.»

Она была на работе. Вечером. Я почему-то не удивился.

«Пока только больше вопросов. Он назвал всплеск „грязным“. Это технический термин или просто его обычное ворчание?»

«И то, и другое. „Грязный“ значит, что скачок был не только по основному вектору энергии, но и сопровождался кучей побочных гармоник, паразитных резонансов и флуктуаций в соседних спектрах. Как будто кто-то ударил по камертону грязной тряпкой. Наши обычные выбросы чистые, как синусоида».

Ее объяснение было четким и образным. Я представил себе эту идеальную волну и грязный всплеск, который я видел на логах. Это дало мне новую пищу для размышлений.

«Понятно. Спасибо. Это похоже на то, как в старом „Троне“ светоциклы оставляли за собой стену. Только у вас она нестабильна».

Я сам не понял, зачем это написал. Просто ассоциация. Сравнение, которое показалось уместным.

На несколько секунд воцарилась тишина. Я уже пожалел о своей неуместной аналогии.

«Ты смотрел „Трон“? Оригинальный, восемьдесят второго года?» — пришел ее ответ.

«Конечно. Классика. Где программы пьют энергию в барах и боятся своего пользователя».

«А я думала, я одна такая. Современные ремейки — просто спецэффекты. А там была… идея. Философия. Помнишь, как Флинн пытался объяснить им, что он не просто программа?»

Наш разговор незаметно свернул с рабочих рельсов на что-то совершенно иное.

Мы начали обсуждать старые киберпанк-фильмы, спорить о том, был ли Декард репликантом, сравнивать искусственный интеллект «Скайнета» и «HAL 9000».

Я не заметил, как пролетел час. Разговор был легким, естественным. Мы понимали друг друга с полуслова. Она смеялась над моими замечаниями о том, что архитектура бортового компьютера «Ностромо» была верхом неэргономичности, а я улыбался, когда она с жаром доказывала, что концовка «Бегущего по лезвию» — это триумф экзистенциализма, а не просто открытый финал.

Я никогда не говорил так ни с кем открыто и свободно. Особенно с Машей.

Наши разговоры о кино обычно сводились к спорам о том, смотреть ли тупую комедию или «заумный артхаус».

С Алисой все было иначе. Это был разговор двух людей, говорящих на одном языке. Языке идей, образов и общих увлечений. И эта легкость, эта теплота общения была чем-то совершенно новым, чем-то, чего мне, как оказалось, отчаянно не хватало.

«Ладно, теоретик, моя пауза закончилась, — написала она наконец. — Пора возвращаться к усмирению „Гелиоса“. Спасибо за разговор. Это было… неожиданно приятно».

«И тебе спасибо, алхимик, — ответил я, чувствуя, как по телу разливается непривычное тепло. — Удачи с калибровкой».

Я отложил телефон.

В голове было удивительно ясно. Хаос данных начал обретать структуру. Но что было важнее — хаос в моей собственной душе тоже, кажется, начал понемногу упорядочиваться.