Читать онлайн "Уродец"

Весенний туман почти полностью поглотил мелкую деревеньку и степенно двигался в сторону лесистых холмов. Но внезапно возникшие резкие порывы ветра быстро справились с густой пеленой. Зима не спешила сдавать свои позиции и заставляла ветер со свистом носиться по улочкам, заглядывать во дворы и постукивать в горящие окна домов.

Ветер уже пробежался по огородам, конюшне, по сараям и амбарам и наконец добрался до ничем не приметной избы, постучав, словно человеческой рукой, в ее ветхое окошко. Старая хозяйка в этот момент хлопотала на кухне и заметно вздрогнула от неожиданного звука. Поверив всем сердцем, что к ней постучалась душа покойного сына, она быстро перекрестилась и принялась дальше за свои дела.

Покосившаяся от времени, как и спина хозяйки, входная дверь отворилась. Вошел дед и заполнил собой все пространство небольшой комнатушки. Разуваясь, он задел ногой ведро с молоком, стоявшее у порога. То в ответ покачнулось и встало на место. Но запах парного молока, перемешанный с навозом, ударил ему в нос.

— Бабка, ты чего здесь ведра расставила? — выругался он тяжелым басом.

— Да некогда мне, старый, — отмахнулась та в ответ, — свинья вздумала опороситься, пока ты ходишь где-то.

— И?

— Что и? Шесть или семь поросят у нас теперь, — она повернулась к старику, и ее морщинистый рот растянулся в довольной улыбке.

Дед снял фуфайку и повесил на крючок у двери:

— Ну, за это стоит выпить.

Старик не глядел на лицо жены, прекрасно зная, как оно сейчас выглядит. Он достал рюмку и бутыль из кухонного шкафа. Пара знакомых движений — и терпкая жидкость была проглочена, обжигая все внутри. Затем он отломал кусок от черствого хлеба, лежавшего на льняной салфетке, и сунул в рот. Жевать было особо нечем — три сточившихся зуба, поэтому он посасывал хлеб, как леденец.

— А где Алёнка? — спросил он, убирая за собой со стола.

— Да кто ж ее знает. Чай, опять к подружкам убежала.

— Разленилась она совсем, бабка. Ее воспитывать пора. Живет у нас года два, небось, а делать ничего не умеет. Ничем не помогает. Что за деваха такая? А располнела то как!

— Как наши дети воспитали, такая и есть.

— Не надо! — последние слова задели старика, и он снова повысил голос, — сын у меня был настоящий помощник! У тебя баня стоит. Кто строил? Сам бы я никогда не справился. Это вот сноха была — да-а-а, та еще лентяйка! И ребенка воспитала по себе.

— Тихо ты, чего раскричался? — бабка махнула на деда тряпкой, которой только что стирала крошки со стола. — Услышит ненароком Алёнка, обидится.

— Я так скажу, — уверенно и громко заявил дед, — оплакивать родителей ей довольно уже. С завтрашнего дня будет помогать тебе по хозяйству. Вон, пущай ухаживает за новым пополнением!

— Да не умеет она ничего. Корову и ту боится...

— Я все сказал! — перебил дед. — Не разберешься ты — займусь воспитанием я.

И дед демонстративно ударил кулаком по столу, а после медленно пошел в свою комнату.

— Старый дурак, — шепотом проводила его бабка.

Старуха процедила молоко, подмела полы и теперь присела на стул.

— Что ж, старый, пойду проверю потомство да свет выключу.

— Не выключай, подавит всех за ночь матка.

— Да если надо будет, и так подавит. Убирать их надобно от нее.

— Иди проверяй, убирай, делай что хочешь, — гаркнул дед, не желая продолжать разговор.

Старуха накинула на плечи застиранную фуфайку, надела галоши, поправила цветастый платок на голове и побрела на улицу.

Сарай, больше походивший на амбар и по размерам обгонявший дом, стоял недалеко во дворе. Лампочку, одиноко свисающую над дверью, ветром качало из стороны в сторону, и свет вилял вслед за ней, освещая поочередно то левую, то правую часть стены. Старуха остановила лампу и просунула руки поглубже в рукава фуфайки — ветер за несколько часов усилился, а ее старые кости совсем не любили мерзнуть.

Бабка прошла в сарай, остановилась на минуту у порога и осмотрелась. Корова до сих пор стояла и, выпучив глаза, не отводила взгляд от хозяйки. Овцы поочередно громко блеяли. Женщина подошла к загородке, где обитала свинья с выводком. Грузная свиноматка топталась, не находя себе место, и повизгивала. Поросята бегали возле нее. Старуха начала считать их, перебирая взглядом. Освещения в этой части сарая не хватало, и заметить всех слабовидящими глазами она так и не смогла.

— Надо было тотчас их отнимать. Дырявая голова, — сказала себе под нос она и чуть наклонилась вперед и вниз, пытаясь сосчитать заново.

Но когда старуха дошла до пятого поросенка, в дальнем углу, у стены заметила какое-то непонятное шевеление.

— Что это еще такое? — пробормотала она, пытаясь подойти поближе и посмотреть.

Там, под покровом темноты, на грязной соломе что-то лежало и странно извивалось, затем «это» начало хрипеть и попискивать. Бабка от страха вздрогнула и отшатнулась назад. Постояв неподвижно еще пару секунд, она что-то запричитала себе под нос и бросилась к выходу.

Старуха быстрым шагом, насколько позволяли ей дряхлые ноги, понеслась в дом. Открыв дверь, она испуганно завопила:

— Дед! Дед! Там уродец!

Старик, не поднимаясь с кровати, выглянул из-за ситцевой занавески комнаты:

— Чего орешь-то? Объясни нормально!

— Свинья наша, похоже, уродца опоросила. Лежит в углу такой, шевелится. Ужас-то какой. Жуть…

Старая женщина громко заохала, прижимая скрюченные пальцы ко рту. Дед, недовольно кряхтя, заскрипел кроватью, вскочил на ноги и понесся к двери.

— Оденься, дурак, ветер на улице!

Тот в ответ только хмыкнул, но фуфайку надел:

— Пошли.

И он, громко матерясь, вышел из дома, а вслед за ним, что-то по прежнему причитая, бежала бабка.

Лампочка над сараем снова качалась, даже пуще прежнего. Ее свет на миг озарил пару садовых инструментов, стоявших у стены. Дед заметил их, схватил одной рукой лопату и быстро прошел в сарай. Старуха, перекрестившись у двери, последовала за ним. Мужа она нашла взглядом сразу. Тот уже стоял у загона со свиньей. От наложившихся на него теней он казался крупнее и мощнее прежнего, напомнив собой огромного дикого зверя. Не открывая калитку и не говоря ни слова, он перелез через ограду к свинье. Та еще топталась и повизгивала. На полу уже лежало, самое малое, пара растоптанных поросят. Дед отшвырнул одного ногой со своего пути.

— Собирай давай остальных, за ночь всех задавит! — басом приказал он, не поворачиваясь к бабке. Дед шел к своей цели, и, пройдя пару шагов, увидел его — детеныша, лежавшего в углу загона.

Он остановился, не желая приближаться:

— Ни хрена не вижу здесь. Но ясно — чудовище.

Затем поднял лопату и резко, одним движением, разрезал ее полотном маленькое извивающееся тело, которое тут же обмякло. После чего развернулся и пошел к бабке.

Старуха видела, как лицо ее мужа приняло жесткие черты, источающие тревогу, неприязнь и непонятную ей злость.

— Ну что там? — осмелилась спросить она.

— Как и говорила — уродец, еще и на человека похож. Завтра с утра посмотришь и выкинешь заодно.

Бабка вздохнула и развела руками:

— Ну, тогда помоги оставшихся поймать.

— Сама лови, а у меня еще дело есть, — сухо ответил он и направился к выходу.

— Какое такое дело? — не унималась старуха, еле поспевая следом.

Дед не ответил. Он, миновав двор, зашел в соседнюю постройку и включил свет.

Деревянное строение представляло собой небольшую кладовку, где в идеальном порядке на самодельных полках хранился садовый инвентарь хозяина. Слева в углу и вдоль стены стояли топоры, грабли и другие крупные инструменты. Туда дед и отправил лопату, которую до этого держал в руках. Он посмотрел вниз — лезвие лопаты было в крови.

Бабка, державшаяся позади, тоже заметила это и брезгливо сморщилась:

— Ладно, завтра помою. Чего за дело-то?

Дед взял один из топоров, стоявших в углу, и резко повернулся к жене:

— А такое дело, что уродцы сами по себе не появляются.

— Как так?

— Ивановна, ты будто только родилась!

Он оттолкнул ее от входа и направился обратно к сараю:

— Ты слыхала, что не так давно из тюрьмы цыган вернулся?

Старуха непонимающе пожала плечами.

— А то, что такие, как он, любят по скотине ходить, знаешь? — продолжил дед. — Бабы им не дают, вот они и находят, что могут.

Бабка в полном изумлении на миг остановилась.

— Да как так-то? Божечки… — запричитала она, пытаясь догнать заходящего в сарай мужа и попутно крестясь. — И чего ты делать собрался?

— Чего, чего? Караулить. Воротится падла, а я его тогда и встречу, — потряс топором дед.

Старуха ахнула:

— Посадят же тебя, дурака.

— Да пущай садят, мне недолго осталось.

— А если теперича не придет? — не унималась старуха.

— Каждую ночь караулить буду. Воротится зараза, вот увидишь — воротится.

Дед открыл дальний пустой загон, вошел в него и, кряхтя, присел в углу. Бабка поспешила за ним:

— А как же этот цыган попадает сюда, по-твоему?

— Да хоть через дверь, хоть через то окошко, — он махнул на окно, расположенное возле невысокого стога сена. — Долго что ли открыть?

Бабка тяжело вздохнула:

— Да, — протянула она, — дела.

— Сядь ты, старая. А то спугнешь! — басом отозвался дед, потянув старуху за рукав.

Но та вырвала руку:

— Да не могу я сесть, не встану же после.

— Значит, иди отсюдова! Спугнешь, говорю, цыгана. Увидит тебя, решит, что смерть его пришла, — дед негромко посмеялся, и его лицо на мгновение смягчилось. Старуха в ответ только фыркнула, не оценив юмора, — а смерть уж я ему и так обеспечу. Тварь такая! Покажу я ему капитуляцию.

— Я лучше пойду гляну, воротилась ли Алёнка. Весь день-деньской где-то гуляла. Голодная небось. Или опять через летнюю веранду прошмыгнула, а мы и не усекли. Заколотить надобно ту дверь от греха подальше.

— Иди, иди. И дай ей лопату, пущай от крови отмоет, лентяйка. И дверь от моей кладовки на ключ запри.

Бабка махнула рукой и направилась к выходу.

— И не бегом давай, а по-тихому! А то всю скотину распугала, — крикнул ей дед вдогонку.

— Дурак старый, — буркнула бабка себе под нос, но шаг замедлила.

Резкий ветер на улице уже завывал безликим, дурным голосом как-то протяжно и особенно тревожно. Старая женщина, еле справляясь с его порывами, медленно прошла к кладовке, причитая:

— Эх, старый дурак, оставил уродца в загоне. Сейчас свинья кровь почует — и все, резать ее придется. Ну ничего, молоко есть, откормим поросят, если до завтра доживут.

Она взяла окровавленную лопату в руки и еще раз осмотрела: «Девка в обморок брякнется, если кровь такую увидит. Сама помою. А Алёнка пущай завтра поросят кормит».

Старуха вышла на улицу и закрыла дверь на щеколду. Поняв, что на ней нет никого замка для ключа, о котором упоминал дед, она ухмыльнулась:

— Ну не дурак разве? Еще и слепой!

Бабка, подгоняемая ветром, словно сорванный жухлый лист, заковыляла в дом. Она мельком бросила взгляд на болтающуюся лампу над сараем и про себя помолилась о том, чтобы хотя бы сегодня в их сарай никто не полез. А завтра она уж отговорит старика сидеть всю ночь на холодном сене.

Но гость не заставил себя долго ждать. Еще старуха не вошла в дом, как окно, на которое указывал ей дед, со скрипом отворилось, и с той стороны сразу потянуло сыростью и холодом. Сквозной ветер быстро ворвался в помещение и, будто обезумевшая истеричная женщина, вырывающая себе волосы, начал взметать пучки соломы и разбрасывать их в стороны. Деду пришлось на миг прищуриться, защищаясь от хлестнувших в лицо мелких сухих травинок и пыли. Он видел слабо, но силуэт мужской, даже скорее юношеской, фигуры разглядеть смог. Недолго думая, старик с будто нечеловеческой силой рванул в бой, размахивая в правой руке топором.

Парень от испуга попятился и, споткнувшись, упал. Затем вскочил и хотел прыгнуть в окно, но дед его уже догнал и повалил на землю. Тот начал сопротивляться и живо извиваться, но тело грузного деда сдвинуть ему было не по силам.

Топор вывалился из ладони старика. Тогда он схватил голову юнца обеими, будто в железные тиски, руками и начал сдавливать. Парень заорал от боли. Поднялся шум, и беспокойные крики скота стали разноситься со всех сторон сарая.

— Признавайся, падла, ты мою свинью оприходовал? — зарычал дед, не ослабляя хватку.

В полных боли глазах паренька читался немой вопрос.

— Признавайся, а то убью.

Юноша тут же закивал, насколько это было возможно. Дед разжал пальцы и схватил парня за плечи:

— Говори, тварь, а то убью.

Черные глаза юноши метались из стороны в сторону, грудь тяжело вздымалась. Но он молчал.

Дед хорошенько тряхнул его:

— Признавайся!

— Да, да. Я свинью… Это…

— Девок тебе мало? У вас в таборе нет что ли? Или в отца пошел? Думал, не узнаю тебя? Ты же сын того цыгана, которого выпустили…

Цыган замотал головой:

— Я его племянник…

— Он надоумил? Признавайся. Отпущу, если покаешься.

— Он, он, — закивал сразу парень.

Старик отпустил юношу и с трудом перевалился на бок. Цыган, тяжело дыша, кое-как вырвал застрявшую под тяжестью деда руку, соскочил и заплетающимися ногами понесся обратно к открытому окну.

Поняв, что дед уже не догонит, он обернулся:

— Я пошутил! К Алёнке вашей я ходил! Любовь у нас! — сквозь отрывистый нервозный смех выкрикнул парень.

— Чего?! Гадёныш…

Из последних сил старик дотянулся до ручки топора и одним рывком кинул его точно в цель. Раздался тупой звук удара, и парень повис на оконной раме. Но вскоре туловище с торчащим из спины топором перевесило, и он весь свалился за окно.

Дед, пыхтя, еле-еле встал. Тело его бил озноб, руки тряслись, лицо пылало от стукнувшей в голову крови. Он подошел к окну и, убедившись, что парень лежит не двигаясь, побрел домой.

На улице ветер обдул его облитое потом тело. Хлопая по деревянному забору, противно скрипела незакрытая на засов калитка. В ушах гудело. В голове была каша от сумбурных обрывков мыслей, как после сильного похмелья. Деду показалось, что и воздух пропитался запахом пота и крови, а под ногами вязкая грязь смешалась с багровой жижей. Он медленно прошел в дом. На его удивление бабка не выбежала к нему навстречу с расспросами. Он замер, прислушиваясь к тишине в доме. Странная тишина. Хотя со зрением у него и были проблемы, но вот слух пока не подводил. Необъяснимое чувство тревоги нарастало с каждой секундой воцарившегося здесь безмолвия, овладевало его душой и постепенно превращалось в страх.

Где-то в доме послышалось какое-то скуление. Сняв галоши, дед осторожно пошел на непонятный ему звук. Прошел кухню, зал и снова затих. В этот самый момент он узнал плач, похожий на скуление, а точнее, на вой. Он уже слышал подобное два года назад, на похоронах сына. Так плакала его жена, когда ее оттаскивали от гроба. Сердце старика дико сжалось от боли. Он нахмурился, предчувствуя что-то недоброе.

Плач слышался из комнаты Алёнки. Деду стало тяжело дышать, но надо зайти туда и посмотреть. Нужно было помочь жене, что бы там его не ожидало.

Решительно сжав кулаки, он шагнул в комнату.

Алёнка лежала на постели, мертвенно-бледная, с открытыми застывшими глазами. Подол ее шерстяного платья, безжизненно раскинутые руки и вся постель были покрыты кровью. Рядом, на полу, на коленях сидела старуха и, как та лампочка на улице, качалась из стороны в сторону. И подвывала, словно в такт скрипящей во дворе калитке.

Старуха обернулась на шорох шагов. Ее искаженное горем лицо, воспаленные от слез глаза снова напомнили похороны сына. Причинившие столько страданий картины из прошлого вновь замелькали перед глазами: искореженные тела в машине; два гроба посреди комнаты; горсть рыхлой земли в правой руке; яма, такая бездонная, как черная дыра в несчастных сердцах стариков.

Бабка сначала молчала, но потом, разжав кое-как челюсти, выдавила:

— Это Алёнка родила его. Он был не уродец… Не уберегли… — она не смогла продолжить и опять зарыдала.

В это мгновенье сильный дождь забарабанил по крыше и окнам так яростно и неожиданно, что старуха ахнула. Испуг привел ее в чувство, и она стихла. Рот ее сделался тонкой полоской, а глаза умоляюще вцепились в мужа, говоря за хозяйку: «Скажи, что все будет хорошо! Утешь меня добрым словом.»

Дед отвел взгляд, вытер рукавом потное лицо и заговорил:

— Получается, она избавиться от дитя хотела? Да и сама не выдержала, на тот свет отправилась следом. А этот глупый мальчишка! Зарубил его я, бабка. Видно бес попутал, — на последних словах его голос дрогнул. — И ты хороша: уродец, уродец,— он тяжело вздохнул. — Выходит, еще не всех схоронили мы на своем веку, — дед посмотрел на супругу. Старая женщина не отрывала светлых, почти прозрачных глаз, лишенных всякой надежды, от своего мужа. — Только скажи мне, бабка, отчего наша с тобой жизнь такая бесконечная, а? — Он стер ладонью скупую слезу, как расплавленный свинец, жгущую его небритую щеку.

— Долог наш путь, старый дурак, слишком долог, — промямлила бабка и уткнулась лицом в остывающее тело внучки.