Читать онлайн "Чернь. Стажировка вслепую"

Холодный ноябрьский вечер дышал на землю колючей снежной крупой. Белая мука медленно укутывала грязное полотно просёлочной дороги, по которому, похрустывая щемящим гравием, полз одинокий автомобиль. Он сбавил ход, будто задумавшись, и нырнул в чёрную пасть лесной чащи, оставив за собой два тоскливых ручья света от фар. На заднем стекле весело улыбалась жёлтая наклейка, предупреждающая о том, что внутри — «ДЕТИ В МАШИНЕ».

В салоне пахло одиночеством, пивной кислятиной и пеплом. Молодой человек с лицом, на котором жизнь уже оставила немало борозд, одной рукой ворочал баранку. Звали его — Александр Лучной. Внутри машины царил художественный беспорядок: на панели зияла наполовину полная пепельница, на зеркале заднего вида лихо болтался брелок «AC/DC», а по полу стреляными гильзами катались пустые пивные банки. На пассажирском сиденье, в позе безмятежного наблюдателя, лежал плюшевый заяц по имени Бо. Единственный, кто, похоже, сохранял спокойствие.

Взгляд Александра, острый и напряжённый, впивался в темноту за стеклом, выискивая в кружеве падающего снега и голых ветвей что-то конкретное. Не отрываясь от дороги, он нащупал на соседнем кресле диктофон, щелкнул кнопкой, и его голос, хриплый от сигарет и нервного перенапряжения, нарушил тишину: «Сейчас 23:30, двадцать четвёртое ноября. Въезжаю в Кочманский лес… Я в жизни не видел такие дерьмовые дороги!» Выключил. Бросил прибор обратно, рядом с вскрытым конвертом. Внутри — то тревожное письмо, что и выгнало его на сею прогулку в самый неподходящий час.

Машина продиралась дальше, глубже во мрак. И тут — сюрприз. Впереди, посреди этой зимней глухомани, стоял заведённый «Москвич», — его фары резали глаз двумя слезящимися прямоугольниками. А рядом — фигура. Немая, тёмная, ожидающая.

Александр остановил машину, оставив между собой и призраком десяток метров недоверия. Его глаза впились в темноту, пытаясь разгадать загадку. Бардачок щёлкнул, открыв на мгновение своё нутро, где на блестящем брюхе лежал револьвер «Кабан». Но Саша взял не его. Двигатель затих, и он вышел в колючий ноябрьский воздух.

Он ёжился, застегивая куртку на все пуговицы, и неспешными, развалистыми шагами пошёл к «Москвичу». Навстречу ему двинулась вторая фигура, опуская воротник пальто. Лицо, прорезанное морщинами, казалось вытесано из гранита.

— Здравствуйте, Александр, — голос был ровным, без эмоций, как диктофонная запись.

Саша окинул незнакомца пристальным, сканирующим взглядом, скрывая намерения за полуулыбкой Джоконды.

— Вы из Учреждения? — спросил он.

— Можете называть меня Конь. — невозмутимо произнёс незнакомец.

Второй, более детальный осмотр, и лицо Александра вдруг исказила судорога злорадного, почти истерического смеха. Конь смотрел на него с немым вопросом, — растерянность на мгновение смягчила его каменные черты.

— Извини-извини. Ничего. Продолжай, — фыркая, Саша достал из кармана помятую пачку сигарет. Закурил и сделал глубокую горькую затяжку.

— Я отвезу вас. Но сначала позвольте вас досмотреть, — невозмутимо продолжал Конь.

Александр широко расставил руки, в одной из них дымилась сигарета, в другой он зажал пачку..

Холодные профессиональные руки Коня обшарили куртку, прощупали карманы, туловище, бедра. Саша задрал голову к небу, выпуская дым колечками. Но когда проверка спустилась ниже пояса, он непроизвольно вздрогнул.

— Ух ё… — вырвалось у него.

Конь, закончив обыск, выпрямился.

— Всё. Садитесь.

Они пошли к «Москвичу». Саша на ходу сплюнул сигарету. И будто фокусник, он лёгким движением запястья вправил в рукав маленький, но очень убедительный аргумент: чёрный пластиковый шокер, до этого момента искусно спрятанный за сигаретной пачкой.

Конь сел за руль. Александр — на заднее сиденье. Двери глухо хлопнули. Конь потянулся к навигатору на держателе, а другой рукой достал из кармана чёрный мешок.

— Александр, я вынужден попросить вас надеть это…

Фраза повисла в воздухе, не успев долететь до адресата. Молния обрушилась тихо и без предупреждения. Александр резко рванулся вперёд, уперев электроды шокера в шею Коня. Тело сведённого судорогой человека нелепо затряслось. Он держал его, держал долго, с лицом, окаменевшим от концентрации и внезапно нахлынувшей ненависти. И отпустил.

Тишина. Только потрескивание мотора «Москвича». Конь безвольно обмяк в кресле, утонув в своём широком пальто.

Александр, двигаясь теперь с ловкостью испуганной лани, ткнул в экран навигатора, пока тот не погас, выскочил из «Москвича» и побежал к своей машине. Его пальцы нащупали в бардачке холодную сталь «Кабана», схватили диктофон. Затем багажник — щелчок открывающегося замка и скрип крышки.

С мотком бечёвки в руках он вернулся к «Москвичу», вытащил тушу Коня и бросил её на промёрзшую землю с безразличием мясника. Быстрый, профессиональный обыск: рация (батарейки — в карман, сама — в кусты), пистолет (обойма — прочь, ствол — в противоположную сторону).

Он заглянул в салон, снова ткнул в почти заснувший навигатор. Потом принялся связывать Коню руки и ноги бечёвкой — крепко, с какой-то даже злобной старательностью, словно упаковывая посылку.

Впихнуть тело в багажник собственного автомобиля оказалось делом техники. Крышка захлопнулась, поставив жирную точку в этой части операции.

Саша вдохнул полной грудью, — ледяной воздух обжёг лёгкие. Он подбежал к «Москвичу» и устроился на водительском месте, пахнущем чужим одеколоном. Дверь захлопнулась. Палец снова оживил навигатор.

— Так… — прошептал он, наклоняясь к экрану.

Его пальцы проделали в меню быстрый и уверенный путь: история поездок, выбор маршрута… И вдруг его лицо озарила неподдельная, почти детская ухмылка. Смесь радости, недоумения и торжествующего презрения.

— Серьёзно? Идиотия… — выдохнул он, и в его голосе звучала песня триумфа сломленного, но не сдавшегося циника.

Ремень безопасности щёлкнул. «Москвич» рыкнул, развернулся, объехал одинокий автомобиль с плюшевым зайцем на сиденье и покатил дальше, вглубь леса. Снег падал за ним, засыпая любые следы.

Раннее утро застало «Москвич» в уединённом месте на краю глубокого оврага, надежно спрятанного за скелетами голых кустов. На фоне бледного неба, словно игла, вышивающая небо, высилась громада шестидесятиметровой антенны радиотелескопа. Монстр из прошлого века, слушающий тишину вселенной и не слышащий того, что творится у его подножья.

Рядом с машиной, на промёрзшей земле, лежал Александр. Очки — на лбу. У глаз — бинокль. Рядом, на своём собственном холодном камне, лежал верный диктофон — немой свидетель его безумной хроники. Александр выдохнул на стекла очков, затуманенные утренней сыростью, и грубо протёр их рукавом куртки, оставив размазанные полосы. Жест человека, которому уже не до эстетики. Он снова приник к окулярам, вглядываясь в очертания зданий под антенной.

Он не услышал тихих, идеально отработанных шагов. Лишь сдавленное покашливание где-то прямо за спиной заставило его кровь обратиться в лёд.

Саша резко перевернулся, срываясь с земли в одно движение. И замер. В метре от него, не шелохнувшись, стоял человек. Высокий, широкоплечий и безмолвный, с лицом, скрывающим измученность. Он просто смотрел. Взгляд его был тяжелым, физически ощутимым, как удар гири.

Адреналин — горький и знакомый — хлынул в кровь. Рука молнией рванулась под куртку и вынырнула, сжимая рукоятку «Кабана». Сталь холодно блеснула в утреннем свете. Но его оппонент лишь сделал одно резкое, отточенное движение. Рука Саши с выверенной жестокостью была отведена в сторону и заломана так, что кости затрещали. Револьвер с глухим стуком упал на пожухлую траву, став бесполезным куском металла.

Боль, острая и унизительная, пронзила его. Он скривился, но инстинкты, выдрессированные страхом, сработали быстрее мысли. Нога пошла в подсечку. Они рухнули на наземь, прямо в грязь. Саша, выкручиваясь, сделал отчаянный перекат и вскочил, пытаясь дистанцироваться.

Но мужик поднялся с кошачьей лёгкостью и сделал шаг. Александр попытался напасть — отчаянно, бессистемно, слепо. Его удары оппонент парировал с брезгливой лёгкостью, словно отмахиваясь от назойливой мухи. А потом последовал ответ. Всего один. Короткий, мощный, сконцентрированный удар в солнечное сплетение.

Воздух с противным хрипом вырвался из сашиных легких. Мир померк, сперва заливаясь белой пеленой, а затем уплывая в чёрную, бездонную яму. Он сложился пополам, схватившись за живот, и не увидел второго удара. Только почувствовал ослепительную вспышку боли, когда кулак встретился с переносицей его очков.

Хруст стекла и хряща слились в один отвратительный звук. И всё.

Сознание покинуло его, оставив на земле лишь бренное тело с искажённым маской боли лицом.

Незнакомец постоял над ним секунду, его каменное лицо не выразило ничего, кроме лёгкой брезгливости. Он отряхнул ладони, смахнул невидимые пылинки с плаща, и затем его пальцы нашли ухо, вставив в него миниатюрный наушник. Он приоткрыл полы плаща, щёлкнул тумблер рации на поясе.

— Бор — Учреждению. Нарушитель задержан живым. Приём, — устало произнёс он.

Взгляд его упал на диктофон, всё ещё лежавший на земле — маленький чёрный ящичек, хранящий большие тайны. Бор подошёл, поднял ногу и методично, с непоколебимой тщательностью, придавил его подошвой своего тяжёлого ботинка. Пластик хрустнул, микросхемы умерли. Дело сделано.

***

Сознание возвращалось к Саше медленно и неохотно, как с похмелья. Сперва пришла боль — тупая, пульсирующая, в переносице, разлитая по всему лицу. Потом — холод. Ледяной, металлический холод на лице и руках. Он застонал сквозь стиснутые зубы и попытался пошевелиться. Тело отзывалось ломотой в каждом мускуле.

Он лежал на чём-то очень твёрдом. Медленно, с трудом приоткрыв один глаз (второй заплыл и не слушался), он осмотрелся. Серый металлический стол. Словно в морге или в операционной. Свет — резкий, белый, безжалостный — лился откуда-то сверху. И в углу под потолком, неподвижный и всевидящий, висел чёрный стеклянный глаз камеры.

Рядом на столе лежала аккуратная стопка белых бумажных салфеток.

Александр медленно, с очередной волной боли, приподнял голову. Увидел их. На его окровавленном лице расплылась горькая, кривая усмешка.

— Как мило, — просипел он.

Он взял несколько салфеток, прижал к носу, чувствуя, как бумага мгновенно пропитывается тёплой и липкой влагой. Затем его пальцы нащупали на столе очки. Он поднёс их к свету. Линза была треснута, оправа погнута. Картина мира, и без того кривая, теперь окончательно распалась на осколки. Он обреченно вздохнул и всё же надел их. Лучше уродливо видеть, чем не видеть ничего.

Он собрался с силами, поднял голову и посмотрел прямо в чёрный глаз камеры. Слабо, почти лениво помахал ему рукой, как старому, надоевшему знакомому.

— Доброе утро… — прошептал он в объектив.

В это самое время его лицо — в высоком разрешении, с каждой каплей запёкшейся крови, с каждым синяком, с трещиной на линзе — транслировалось на один из десятков мониторов в затемненной комнате. На других экранах транслировался весь комплекс: стерильные коридоры, загадочные лаборатории с молчаливым оборудованием, ангары с техникой. Камеры бесстрастно фиксировали каждый вздох этого бетонного Левиафана.

Время текло медленно, как патока. Саша принялся складывать из окровавленных салфеток журавлика. Получалось плохо — пальцы дрожали, бумага размокала. Это было жалкое, абсурдное занятие обречённого.

Внезапно дверь с тихим скрипом отворилась, впуская в комнату полосу жёлтого света из коридора. Саша медленно поднял голову.

На пороге стоял Конь. Он был в том же пальто, но теперь оно было в пыли и помято. Он вошёл, сдержанно кивнул и без лишних слов опустился на стул напротив. Его движения были спокойными, выверенными, будто ничего и не произошло. Будто они встретились в кафе за чашкой кофе.

Саша, склонив голову набок, с искажённым очками и синяками на лице, слабо ухмыльнулся.

— Ой, привет… Конь, — он издал хриплый, сдавленный звук, похожий на хихиканье. Смех над самим собой, над ситуацией, над всей этой нелепостью.

Тот в ответ лишь едва заметно дрогнул уголком губ — улыбка из вежливости, не из радости. Он положил на стол тонкую папку и некоторое время просто молча смотрел на Александра. Взгляд был тяжёлым, усталым, безразличным. Без спешки. Как будто у него впереди вечность.

— Ну ты и дурак, Саша, — наконец произнес он. Тихо, почти устало, с каким-то почти отеческим разочарованием. — Устроить самодеятельность, напасть на сотрудника, попытаться пролезть в закрытый периметр…

Он медленно покачал головой, и в этом жесте было искреннее недоумение.

— Ты же не идиот. Или мы ошибались?

Саша выдержал его взгляд, не опуская глаз. Молчал. Его самодельный бумажный журавлик казался сейчас верхом идиотизма.

Конь тяжело вздохнул и продолжил, его голос стал чуть твёрже:

— Ты мог просто прийти, поговорить. Как тебе и предлагали. Вместо этого — шокер в шею, диктофон в кармане, пистолет под курткой. Ты что хотел доказать? Что ты крутой парень?

— Что это не работа, — тихо, но чётко проговорил Саша. — Это западня.

Конь снова замолчал, давая этим словам повиснуть в воздухе. Затем он наклонился через стол. Расстояние между ними сократилось до интимного. От Коня пахло холодным ноябрём и дорогим табаком.

— Знаешь, что бывает с теми, кто пытается копать под Учреждение? — его голос стал низким, почти ласковым, и от этого ещё более страшным. — Их потом долго не могут найти. Или находят — но такими, что родная мать не узнает. Если вообще что-то находят.

Саша усмехнулся уголком рта, стараясь сохранить маску бравады, но в его глазах, за разбитыми стеклами, мелькнула быстрая, как электрический разряд, тревога. Он её поймал.

Конь откинулся на спинку стула, снова глядя на него, но теперь с каким-то странным, неподдельным сочувствием, словно смотря на тяжело больного родственника.

— Мы с тобой из одной кухни. Саня. Оба знаем, как это всё работает. Из каких щелей растут ноги у таких «предложений». Но ты решил, что умнее всех. Плохое решение. Очень плохое.

Он постучал костяшками пальцев по гладкой обложке папки. Звук был сухим и финальным.

— Твоя история закончилась, едва успев начаться. Вся она — вот здесь. Осталось решить, какой будет последняя страница.

Он медленно, почти с нежностью, открыл папку. Внутри лежала стопка документов, досье с фотографией и заголовком «Александр Лучной» и сверху отдельно, чуть потрёпанная фотография. Конь перевернул её и положил перед Александром.

Он замер. Дыхание перехватило.

На пожелтевшей бумаге он увидел их. Жена. Дочь. Они сидели на лужайке у дачи, той самой, тёщиной. Рая смеялась, закинув голову, а маленькая Варя пыталась надеть на себя бусы из одуванчиков. Снимок был любительский, сделанный его же рукой. Он думал, что не осталось ни единой фотографии. Ожесточённо искал любое изображение. А этот чёрт-пойми-кто просто так достал её из папки…

— Красивая семья, — голос Коня был мягким, почти ностальгическим. Он говорил так, будто лично знал их много лет. — Дочка очень на тебя похожа. Особенно складка между бровей, когда она сердится… Узнаваемо.

Конь взял фотографию, бережно, чтобы не помять, положил её обратно в папку. Этот жест был страшнее любой угрозы. Это был жест абсолютного владения. Владения его прошлым. Его памятью. Его болью.

— Мы с тобой из одной кухни, Лучной. Поэтому ты прекрасно понимаешь, что это не угроза. Угроза — это когда что-то может случиться. А с ними… — он сделал многозначительную паузу, — …уже всё случилось. Верно? Нет никаких доказательств. Никаких зацепок. Никаких тел. Официально их никогда и не существовало. Это — информирование. Констатация. Ты хотел доказать, что это западня? Поздравляю, ты доказал. Ты в неё попал. С головой. Ты ищешь их в нашем мире, а их, возможно, и нет больше ни в каком.

Саша попытался что-то сказать, но из его пересохшего горла вырвался лишь хриплый, животный стон. Не страх за них сейчас — это было нечто глубже, страшнее. Это было осознание тотального одиночества. Он был последним человеком на земле, кто помнил их лица. И Учреждение держало эту память в своей папке, как образец ткани.

Он сглотнул ком, сдирая горло. Его руки, лежавшие на холодном столе, сжались с такой силой, что костяшки побелели. Холод металла проникал внутрь, добираясь до самого позвоночника. Он был абсолютно голый и уязвимый перед этим человеком, который играл с его болью, как кошка с мышью.

Конь наблюдал за этой немой борьбой с легким, почти научным интересом.

— Всё твоё расследование, вся эта самодеятельность… Это был крик. Попытка заставить кого-то подтвердить, что ты не сходишь с ума. Что они были реальны. Что твоя боль имеет право на существование, — он наклонился чуть ближе, и его голос стал тише, интимнее, страшнее. — Я подтверждаю. Они были. И мы знаем о них. Мы — твоя единственная ниточка к ним, Александр. И ты только что попытался её перерезать.

Слова Коня повисли в воздухе, густые и удушающие, как ядовитый газ. Они проникали под кожу, выжигая всё внутри. Тот леденящий ужас, что сковал Сашу секунду назад, внезапно лопнул. Лопнул от бессилия, от чудовищной душевной раны, в которую этот человек так спокойно тыкал.

Молчание взорвалось.

— Сука! — хриплый крик сорвался с его губ, искажённый яростью и болью. Саша рванулся вперёд, металлические наручники звякнули о край стола, впиваясь в запястья. Его лицо, разбитое и окровавленное, исказила гримаса чистейшей, животной ненависти. — Ты! Что вы с ними сделали! Где они?! Говори!

Он тянулся к Коню, словно пытаясь вцепиться ему в глотку, порвать её зубами, несмотря на оковы, на боль, на всё. Слёзы ярости выступили на глазах, смешиваясь с кровью и делая зрение ещё более расплывчатым.

Конь даже не отпрянул. Он лишь откинулся на спинку стула, наблюдая за этой вспышкой с тем же усталым спокойствием, с каким смотрят на грозу из окна. Его безразличие было острее любого ножа.

— Всё, Александр, — его голос был плоским, как бетонная плита, прикрывшая могилу. — Игра закончена. Ты поставил на себя и проиграл. Все козыри у нас. Ты не найдёшь их. Ты не спасёшь их. Ты даже не сможешь доказать, что они когда-то дышали. Единственное, что ты можешь сделать сейчас — это выбрать, как тихо и бесследно исчезнуть самому.

Он медленно поднялся, взял свою папку с самым ценным, что осталось у Саши в жизни. Его взгляд скользнул по сведённому судорогой лицу Александра без тени злобы. Скорее с лёгким презрением к такой дешёвой, непрофессиональной истерике.

Дверь открылась, впустив на мгновение звуки чужой, нормальной жизни где-то там, в коридоре, и так же мягко закрылась. Щелчок замка прозвучал громче любого хлопка. Конь ушёл.

— Эй! — закричал Саша, его голос сорвался на визг. Он дёрнулся, пытаясь встать, но кандалы грубо напомнили о себе, впиваясь в плоть. — Вернись! Конь! Дай ответ! Скажи им что-нибудь! Скажи им, что я их люблю! Скажи!..

Тишина. Глухая, беспросветная. Его крики поглощались звукоизолирующими стенами, не оставляя даже эха. Он остался один на один с белым светом, холодным металлом и чёрным глазом камеры, который бесстрастно наблюдал за его агонией.

Отчаяние перехлестнуло через край. Он уперся пятками в пол, изо всех сил натягивая цепи, пытаясь дотянуться до двери. Металл врезался в запястья до кости, выступили капли крови.

— Открой! — он забарабанил закованными в металл руками по столу. Грохот был оглушительным в маленькой комнате. — ОТКРОЙ ЧЁРТОВУ ДВЕРЬ! Я тебя убью! Слышишь! Я найду способ! ТЕБЕ КРЫШКА!

Он бил и бил по столу, пока руки не онемели от боли. Кричал, пока горло не перестало слушаться и не превратилось в источник хриплого, сиплого шёпота.

Ничего.

Ни единого звука в ответ. Ни шагов за дверью, ни голосов. Только ровный гул вентиляции и его собственное предательское, учащённое дыхание.

Он замолк, безвольно обмякнув. Голова упала на холодный стол. Тишина давила на уши, становясь невыносимой.

В горле встал ком. Не ярости. Не страха. Беспомощности. Полной, тотальной, унизительной беспомощности.

И из его груди вырвался тихий, сдавленный звук, которого он сам стыдился больше всего на свете. Детский, жалкий всхлип.

Когда дверь снова открылась, он тут же вскинул голову. По силуэту было плохо видно, но это точно был не Конь — какая-то коротко стриженная женщина в приталенном пиджаке.

— Александр, — прозвучало из коридора. — Надеюсь, вы убедились. Больше никаких выходок.

— А? — непонятливо промямлили Лучной. — Кто вы такие, твою мать?

— Вы согласны или нет? — холодный, бескомпромиссный вопрос.

— Чёрт побери… Окей! По рукам! Хрен бы с вами. Как оформиться? По ТК или ГПХ?

— Вам предстоит пройти стажировку. Вся остальная информация засекречена. Вам присвоен позывной «Днепр». Вам запрещается распространять любые данные о вашей личности и пытаться выяснять оные у прочих сотрудников Учреждения.

Саша пребывал в лёгком недоумении, ещё не понимая, сон это или нет, очередная ловушка или всё в правду. И… Что в правду?

— Выезд в восемь утра, — рыжеволосая достала из грудного кармана маленький ключик.

— Надеюсь, не с конём? — усмехнулся Александр.

— Нет, конечно, — продолжала она, подойдя ближе и вставив ключ в замок наручников. — Вы будете переданы в крепкие руки товарища Бора.

Улыбка мгновенно стёрлась с лица Днепра.

***

Служебный (как предполагал Саша) автомобиль пропах нафталином и старым кожзамом. Машина неслась по ухабистой просёлочной дороге куда-то в никуда. За рулём сидел Бор. Его мрачность была настолько плотной и осязаемой, что её, казалось, можно было резать ножом и намазывать на хлеб вместо масла.

На соседнем сиденье, прислонившись лбом к холодному стеклу, уставше наблюдал за проплывающим мимо унылым пейзажем Днепр. За окном мелькали чахлые берёзки, похожие на скелеты, и бесконечные поля, покрытые серой, колючей щетиной прошлогодней стерни. Веселья — ноль целых, ноль десятых.

— Куда едем-то, шеф? — голос Днепра прозвучал хрипло и безучастно, словно он спрашивал не о конечной точке маршрута, а о смысле жизни.

Бор не повернул головы. Лишь коротко, почти неприметно, кивнул на ленту дороги, убегающую вперёд.

— Туда.

Днепр фыркнул, скривившись в усмешке.

— А ты весёлый парень.

— Не особо, — ответил Бор, и это было самое искреннее, что он сказал за всё время.

Рука Днепра автоматически полезла в карман куртки, нащупывая спасительную смятую пачку сигарет. Ритуал. Попытка хоть как-то занять себя, вернуть иллюзию контроля.

— В машине не курить, — прозвучало ровно, без эмоций, как зачитывание статьи устава.

Днепр разочарованно опустил руки. Пачка осталась в пальцах. Он поднес её к лицу, приоткрыл и глубоко, с наслаждением, вдохнул терпкий запах табака.

Авто с глухим стуком съехало на обочину и замрло, как уставший зверь. Посёлок. Несколько покосившихся домов с заколоченными окнами, ржавая автобусная остановка и всё та же бескрайняя, давящая тишина.

Бор вышел, хлопнув дверью. Днепр, вздохнув, поплёлся за ним. На капоте, с циничной театральностью, Бор выложил нехитрый арсенал: рация с наушником-петличкой, карманный фонарик, угрюмый на вид дозиметр, весь в царапинах, и маленький, меньше ладони, контейнер из матового черного пластика, похожий на футляр для дорогих контактных линз.

Пока Бор возился с раскладыванием, Днепр наконец-то закурил, вдохнув первую затяжку так глубоко, будто хотел спалить себе лёгкие.

— Это твой набор инструментов, — ровным голосом вещал Бор. — Ничего сложного. Только роспись за инвентарь моя, поэтому я и ответственный.

Он взял дозиметр и нажал кнопку. Прибор издал короткий щелчок.

— Это у меня. Ты — идёшь за мной, делаешь то, что я говорю, не делаешь то, что я Не говорю. Я понятно объясняю?

Днепр кивнул, выпуская дым колечком в холодный воздух. Его взгляд упал на маленький чёрный контейнер.

— А это? — он потянулся к нему.

Рука Бора метнулась вперёд со скоростью гремучей змеи. Короткий, точный удар по запястью заставил Днепра дёрнуться и отшатнуться. Бор забрал контейнер и сунул его во внутренний карман своей куртки.

— Это на крайний случай, — в голосе Бора впервые появились нотки. Ноты тревожной серьёзности.

— Угу, — буркнул Днепр, потирая руку. — Что делаем?

— Бери и за мной, — Бор уже повернулся и пошёл прочь от машины, не оглядываясь.

Днепр на секунду задержался. Взял рацию, прицепил к ремню. Сунул в карман фонарик. Бросил взгляд на авто, на пачку сигарет на капоте, на уходящую вдаль спину Бора. Вздохнул. И поплёлся следом, в неизвестность, чувствуя себя мальчиком на побегушках.

Они шли по посёлковой улице, словно два призрака, заблудившихся в мире живых. С одной стороны — Бор, неотрывно смотрящий на молчащий экран дозиметра. С другой — Днепр, который, судя по всему, уже смирился с абсурдностью происходящего и тихо насвистывал какой-то бессмысленный мотивчик, поглядывая на покосившиеся заборы и заколоченные окна.

Внезапно дозиметр запищал — тонко, противно, как напуганный электронный сверчок.

— Есть контакт, — без тени эмоций констатировал Бор. — Смотри в оба. Что странное заметишь — оперативно сообщай мне.

— Странное? — ухмыльнулся Днепр. — Здесь трава нестриженая — уже странно. Собаки не лают — странно вдвойне. Воздух пахнет… ничем. Странно в кубе.

— Кого встретим — тоже опросим, — парировал Бор, продолжая идти, как будто вёл диалог не с живым человеком, а с голосом в собственной голове.

И словно по заказу, дорогу перед ними стремительно перебежал мальчишка лет двенадцати. Одетый как попало, босой, мелькнул и исчез за калиткой одного из дворов, словно его и не было.

— Эй, малой! — крикнул ему вдогонку Днепр.

Но мальчик и не думал останавливаться. Он юркнул во двор и помчался к единственному укрытию в поле зрения — к классическому деревянному «скворечнику» уличного туалета.

Инстинкт, азарт или просто накопившаяся досада заставили Днепра рвануться за ним.

— Малой, стой!

— Днепр, стоять на месте, ждать меня! — прозвучал сзади железный голос Бора. Но было поздно.

Мальчик юркнул в кабинку и захлопнул за собой дверцу с глухим стуком. Днепр, запыхавшись, подбежал к ней и замер.

— Ой, извини. Ты по нужде? — с притворной учтивостью поинтересовался он, постучав по гнилой доске. — Ну выходи тогда потом, поговорим!

Он обернулся к Бору, который стоял посреди улицы и молча, поманил его к себе рукой, и весело подмигнул. Мол, видишь, я тоже могу работать с «населением».

— Днепр! — это уже был не позывной, а приказ, высекающий искры из воздуха.

Днепр повернулся обратно к кабинке.

— Слыхал, малой? — помолчал. — Ты там?

Ответом была тишина. Слишком тихая. Слишком мёртвая. Днепр аккуратно, кончиками пальцев, отодвинул скрипучую дверцу.

Внутри никого не было.

Пусто. Темно. Пахло известным образом, но это было единственное, что здесь соответствовало назначению места.

— Что за чёрт? — пробормотал Днепр, заходя внутрь.

Он осмотрел тесное пространство. Заглянул в дыру, поморщившись от вони. Ничего. Ни люка, ни потайного хода. Мальчик испарился.

В этот момент дверь с медленным, зловещим скрипом захлопнулась сама собой. Днепр резко дернул её — она открылась легко, без усилий. Он вышел, озадаченно хмурясь.

— Бор! Пацан смылся!

Но Бора нигде не было видно. Его не было вообще. Вместо улицы, домов и неба вокруг туалета стоял непроглядный, молочно-белый, абсолютно немой туман. Он сгустился внезапно, поглотив все звуки и краски мира, оставив только влажную, холодную вату.

— Какого… Бор?! — крикнул Днепр, и его голос безнадежно утонул в этой белизне, не получив даже эха.

Тишина стала оглушительной.

Сердце заколотилось чаще. Руки сами потянулись к рации. Он вставил в ухо наушник, включил передачу.

— Днепр вызывает Бора. Приём.

Почти сразу в ухе затрещало, и голос Бора прозвучал странно близко и неестественно четко:

— Бор на связи. Где ты? Приём.

— Где и был… — Днепр повертел головой, но видел только белую пелену. — Туман откуда?

— Какой туман, Днепр? Конкретнее. Приём.

— Охренительный туман, Бор! — уже почти крикнул он в микрофон. — Так конкретнее? Ты ослеп? Тут всё накрыло, нафиг!

— Стой на месте, Днепр. Я тебя найду. Конец связи.

Связь оборвалась. Днепр выругался и включил фонарик. Луч света упёрся в белую стену, осветив лишь летающие в нем пылинки, словно это был не свет, а плотный дым. Бесполезно.

Он оглянулся на зловещий туалет, затем сделал несколько осторожных шагов вперёд, протянув перед собой руки, как слепой.

И почти сразу его нога уперлась во что-то твёрдое. Он наклонился, пытаясь разглядеть сквозь муть. Это была дверь. Низкая, старая, обитая потрескавшимся дерматином. Саша не ожидал, что дом был так близко.

Днепр, недолго думая, толкнул её.

Дверь поддалась с тихим скрипом, впустив его внутрь вместе с клубами цепкого тумана. Днепр оказался в типичной сельской избе: низкие потолки, закопчённая печь, стол, покрытый выцветшей клеёнкой, на полках – немудрёная советская посуда с цветочками. Всё было на своих местах, как будто хозяева вышли минут пять назад.

Он подошёл к окну, протёр рукавом запылённое стекло. Но вместо ожидаемого пейзажа увидел лишь ту же самую плотную, непроницаемую белую муть. Она обволакивала дом со всех сторон, делая его одиноким ковчегом в молочном океане.

— Бывает же… — пробормотал он под нос, и в его голосе прозвучала не столько тревога, сколько смутное восхищение абсурдом происходящего.

Доски под ногами протяжно заскрипели, нарушая гнетущую тишину. Звук был слишком громким, слишком неестественным. Днепр почувствовал себя непрошеным гостем на чьих-то поминках. Он развернулся и вышел обратно на улицу, на хлопнувшую за спиной дверь не обернувшись.

Спустившись с крыльца, он снова оказался в том же белом нигде. Вдалеке вдруг взвизгнула собака – коротко, пронзительно и тут же умолкла, заглушенная ватой тумана.

— Бор! — крикнул Днепр. Потом, спохватившись: — Малой!

Ответом ему стала всё та же оглушительная, мёртвая тишина. Казалось, весь мир вымер, оставив его одного в этом белом аду.

— Ну что за напасть… — выдохнул он уже вполголоса, чувствуя, как холодок страха начинает медленно подползать к горлу.

И тут из тумана, словно призрак, выплыла лошадь. Рыжая, худая, с потухшим взглядом. Она прошла мимо него, не обращая никакого внимания, и растворилась в белизне, как мираж. Днепр лишь удивленно смотрел ей вслед, чувствуя, что почва уходит из-под ног в прямом и переносном смысле.

Внезапно он услышал шум. Похожий на сильный дождь. Но капель не было. Он повертел головой, пытаясь понять источник звука, и сделал несколько осторожных шагов вперёд.

И вдруг его нога наступила на что-то твёрдое и неустойчивое. Он наклонился, направив луч фонарика под ноги. Это был кусок волнистого шифера. Он посветил вокруг и ахнул.

Он стоял на крыше. Край её уходил в туман в нескольких сантиметрах от его ботинок.

— А? — выдавил он из себя, мозг отказывался воспринимать очевидное.

Он резко выпрямился, его качнуло к краю, но он удержал равновесие, замахав руками, как заправский канатоходец.

— Да что за херня?!

В этот момент сверху, прямо из белой пустоты, с глухим шлепком упал карась. Свежий, еще дергающийся, он угодил Днепру прямо в лицо.

Днепр в недоумении смотрел на рыбу, шлепнувшуюся у его ног. Затем упал второй. Потом третий. Четвёртый карась снова прицельно врезался ему в лоб.

— Твою..! — крикнул Днепр, пошатнулся под рыбным градом и, не сумев удержаться на скользком шифере, полетел вниз.

Он рухнул на дорогу, больно ударившись и перекатившись по пыльной земле. Он простонал что-то матерное, отряхнулся и встал, пошатываясь. Рядом с ним на земле беспомощно шевелились, хватая ртом воздух, несколько карасей.

— БОР!!! — завопил он, хватая рацию. Паника, сдерживаемая до этого момента, наконец прорвалась наружу. — Бор, чёрт возьми!

После короткой паузы в наушнике треснул голос:

— Ты куда делся, Днепр? Приём.

— Тут распылили психотропы или ещё чего! — почти закричал он в микрофон. — Надо валить нахрен!

— Успокойся. Не психотропы, — голос Бора звучал утомлённо, как у учителя, в сотый раз объясняющего урок нерадивому ученику. — Это то, зачем мы приехали. Где ты сейчас? Приём.

— А зачем мы, сука, приехали? — истерично выкрикнул Днепр.

— На разведку отклонения, — вздохнул Бор.

— Какого в жопу… — Днепр ошеломлённо заморгал. — Какого в жопу отклонения? — вновь крикнул он в рацию.

— Не время для вопросов. Скажи, где…

Голос Бора вдруг прервался. Вместо него в наушнике раздалось странное, противное хлюпанье, как будто микрофон уронили в ведро с водой, а затем связь заглушили сплошные помехи.

— Бор? — тихо, уже почти без надежды, произнес Днепр.

Он встал, оглядываясь по сторонам. Безумие обретало структуру.

— Та-а-ак… — он начал перечислять, пытаясь ухватиться за хоть какие-то факты. — Дом, крыша, рыба, дорога… Что это…

Он больше не мог здесь стоять. Он рванул с места в случайном направлении, подчиняясь слепому животному порыву – бежать!

— Это… — бормотал он на бегу, пытаясь понять.

И вдруг с размаху врезался во что-то твёрдое и неподвижное. Раздался глухой удар, и яркая боль вспыхнула в носу. Он отшатнулся, схватившись за лицо. Перед ним стоял древесный ствол. Он был в лесу.

— Ух, ё! — простонал он, чувствуя, как по губам течёт теплая кровь. — Дерево, едрить его…

Он сделал пару шагов назад, всё ещё держась за нос. И вдруг его сознание, перегруженное абсурдом, наконец сложило пазл.

— Дом, крыша, рыба, дорога, дерево… — прошёптал он гнусаво, и глаза его округлились от внезапного озарения.

Он развернулся и побежал. Теперь уже не слепо, а с одной-единственной ясной целью.

Адреналин пенился в крови, заставляя сердце биться в висках оглушительным молотом. Днепр, не раздумывая, рванул назад по скользкому шиферу, чувствуя, как куски рыбы под ногами разлетаются в стороны. Он не бежал — он летел, отталкиваясь от края крыши в белую пустоту.

Полетел вниз. И вместо ожидаемого жёсткого приземления на землю, он с глухим, но довольно мягким ударом приземлился на… пол. Паркетный, скрипучий, покрытый пыльным ковром. Он катился по полу гостиной в чьем-то доме, сбивая с ног старенький пуфик. Туман клубился за окнами, но здесь, внутри, воздух был прозрачным и спёртым.

Не теряя ни секунды, Днепр вскочил и, как загнанный зверь, бросился к выходу. Дверь была заперта. Он с разбегу ударил в неё плечом — старый замок с треском поддался, и створка распахнулась.

Он выскочил наружу — и провалился.

Не в подвал, не в яму. Его нога ступила на, казалось бы, твердую землю, но под ней оказалась вода. Ледяная, тёмная, бездонная. Он камнем пошёл ко дну, захлебываясь внезапностью и холодным шоком.

Инстинкт заставил его задержать дыхание и открыть глаза. Вокруг царила мутная, зеленоватая тьма. Он судорожно включил фонарик. Луч, преломляясь, выхватывал из мрака причудливые коряги, стебли водорослей и…

Человека. Бора.

Тот был впереди, застряв ногой в смертельных объятиях переплетённых коряг. Пузыри воздуха медленно поднимались от его губ. Его глаза, широко раскрытые, встретились с взглядом Днепра. И в них мелькнуло нечто большее, чем паника — чистое, немое удивление.

Днепр, забыв про всё, рванулся вперёд. Он упёрся руками в тяжелую, скользкую корягу и изо всех сил потянул её на себя. Мускулы налились свинцом, в ушах застучала кровь. Дерево с противным хрустом поддалось, высвободив ногу Бора.

Они оттолкнулись ото дна и, помогая друг другу, понеслись вверх, к тающему где-то далеко свету.

Вынырнули одновременно, с шумом выдыхая остатки воздуха и жадно глотая новую порцию. Над озером по-прежнему висел тот же непроглядный туман. Они болтались в мутной воде, отфыркиваясь и тяжело дыша.

— В рот я… вас… и ваше… Учреждение… — выдохнул Днепр, выплёвывая озёрную воду.

— Пове… — Бор давился, пытаясь отдышаться. — Повезло… Фух…

— Ты охренел?.. — зашипел Днепр, подплывая ближе. — Я его достал, а ему… «повезло»!..

— Сейчас не об этом, — отрезал Бор, уже приходя в себя, и медленно, устало поплыл к берегу.

Днепр смерил его спину мстительным взглядом.

— Утоплю, — пообещал он вполголоса и поплыл следом.

Выбравшись на берег, они молча отряхнулись, как мокрые псы. Бор тряс свою рацию, пытаясь вытряхнуть из неё воду. Днепр с отвращением достал из кармана совершенно промокшую, размокшую пачку сигарет и с силой швырнул её в озеро.

— Ну что? — он повернулся к Бору. — Объяснишь хоть что-то? Или опять «не время для вопросов»?

Бор, не глядя на него, продолжал возиться с рацией.

— Разведка территории. На лицо крупная аномалия — то бишь «отклонение». Вызываем оперов с оборудованием, испаряем туман, работаем со свидетелями.

— Херасе! — фыркнул Днепр. — И часто такое «бывает»?

— Бывает, — коротко бросил Бор, наконец убедившись в смерти рации.

— Осталось понять, как этот туман работает… — задумчиво протянул он.

— Страх неизвестности, — неожиданно для себя самого сказал Днепр. Бор поднял на него удивленный взгляд. — Чего боишься, туда и угодишь, если не видишь. Рыб на сушу выбросило, нас — в озеро. Как-то так.

Бор внимательно посмотрел на него, в его глазах мелькнул проблеск чего-то, отдалённо похожего на уважение.

— Как-то так… — повторил он задумчиво.

— А что со свидетелями? — не отступал Днепр. — Если такое «бывает», должна быть отработанная схема. Чтобы они не болтали.

Бор помолчал, затем полез в свой внутренний карман и достал тот самый маленький чёрный контейнер.

— Есть такое дерьмо, — он покрутил его в пальцах. — Но я категорически против.

Днепр вопросительно поднял брови.

— Нейролептик. Даст по мозгам будь здоров, — голос Бора стал жёстким. — Не особо гуманно. А потом побочки. Старая вещь, пора её чем-нибудь заменять.

Днепр смотрел на контейнер, и по его лицу медленно расползалась ядовитая, горькая усмешка.

— Сдавать в психушку! — заключил он с издёвкой.

Бор тяжело вздохнул и спрятал контейнер обратно.

— М-да… — это прозвучало как приговор. И ему, и Днепру, и всему миру, который позволял таким вещам существовать.

***

Салон пропах теперь не только нафталином, но и влажной шерстью, тиной и молчаливым потрясением. Два промокших до нитки человека сидели внутри, наблюдая через запотевшие стёкла за происходящим. Мимо, неспешно и эффективно, проходили сотрудники в штатском, неся какое-то угрюмое, техногенного вида оборудование.

К машине подошел Конь. Его пальто было безупречно чистым, в отличие от их одежды. Он постучал костяшками пальцев по стеклу. Бор молча опустил его.

— Можете ехать. Дальше мы сами, — сказал Конь, его голос был ровным, будто они только что вернулись с пикника, а не из квантового кошмара.

Бор просто кивнул. Дело сделано.

Затем взгляд Коня уперся в Днепра. В его глазах заплясали знакомые искорки ядовитой насмешки.

— Ну что, Днепр? — протянул он. — Придержать для тебя нейролептик? На дорожку.

— Не. Обойдусь, — буркнул Днепр, глядя в пространство перед собой. Затем медленно перевёл взгляд на Кона. — Там, кстати, жену твою видел. Сходи, поговори с ней что ли, а то ходит как неприкаянная.

Лицо Коня на миг стало абсолютно пустым, маской без понимания.

— Чего?

Но Днепр уже отвернулся к окну, тихо посмеиваясь в ладонь. Маленькая месть. Камешек в стеклянный дом своего тюремщика.

***

Ночь. Курилка филиала Учреждения. Место, где пахло дешёвым табаком и тоской, впитавшейся в стены. Днепр курил в гордом одиночестве, выпуская дым колечками и глядя на него с философским видом.

Дверь открылась. В курилку вошла Койма, — Днепр наконец узнал, как именуют эту коротко стриженную, а ещё что она на самом деле тут не последний человек.

— Днепр.

Он встал по стойке «смирно», автоматически, и бросил окурок в пепельницу.

— Я.

— Вы приняты на испытательный срок в качестве оперуполномоченного низшего звена, — она протянула ему тонкую книжечку. — Вот ваше удостоверение.

Он открыл её. На него смотрело его же собственное уставшее лицо на фотографии. А рядом — наименование Учреждения и его новая, абсурдная должность. По его лицу расползлась широкая, веселая ухмылка. Ирония вселенной была совершенна. Охотник за истиной был принят на работу к её похитителям.

— Добро пожаловать в Учреждение, — без тени радушия произнесла Койма, развернулась и вышла, оставив его наедине с его новым статусом.

Он убрал удостоверение в нагрудный карман. Показалось, оно жгло грудь, как клеймо.

Дверь снова скрипнула. В курилку заглянул Бор.

— Покурить будет? — устало спросил он.

Днепр молча кивнул и протянул ему пачку. Бор взял одну, закурил и тяжело опустился на табуретку. Они курили молча какое-то время.

— Значит, отклонения… — наконец начал Днепр, выдыхая дым.

— Есть мировая цепочка, — глухо ответил Бор, глядя на тлеющий кончик. — Когерентность любых отклонений от нормы. Возникла по-научному из-за сжатия вселенной! Что возникает — мы находим и устраняем. Или ещё чего.

— С туманом разобрались? — спросил Днепр, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— Да. Отогреть посёлок дорого, но не сложно. Отклонение скорее всего было на микроуровне и больше не повторится. — Бор сделал паузу и посмотрел на Днепра. — Это квантовая херня, не напрягай мозги.

Днепр опустил глаза. Самое главное он боялся спросить.

— Значит, моя семья…

— Да, — тихо перебил его Бор. — Отклонение. Незарегистрированное.

— Их можно?.. — голос Днепра сорвался в шёпот, в котором была последняя, отчаянная надежда.

— Никто тебе точно не скажет, Днепр, — Бор посмотрел на него прямо, впервые без тени усталости или безразличия. — Мы сами постоянно что-то новое узнаём. Ищем. Ошибаемся.

Днепр задумчиво закурил новую сигарету. Это был не ответ. Но это была щель. Крошечный лучик в абсолютной тьме.

Бор докурил, резко затушил окурок и поднялся.

— Ну всё. Отбой, — он буркнул это недовольно. — А то отчёты эти…

Он уже обходил Днепра, чтобы выйти, но вдруг остановился и полез во внутренний карман своего плаща.

— Ах, да…

Он протянул Днепру узкий чёрный чехол. Днепр аккуратно взял его.

— Бывай, — Бор хлопнул его по плечу — жест почти товарищеский — и вышел, оставив Сашу одного.

Днепр затянулся, зажав сигарету в зубах, и открыл чехол. Внутри лежали новые очки. Практически точная копия его старых, разбитых. Только без трещин.

Он снял старые, с изуродованной линзой, посмотрел на них и бросил в урну. Затем надел новые. Мир стал четким, ясным, но от этого не менее странным.

И он снова ухмыльнулся. Широко и беззвучно. Игра продолжалась.

***

Глубокой ночью, в царстве пыли и тишины заброшенного склада, царил сюрреалистичный порядок. Между грудами забытого хлама, на голом бетонном полу, лежал одинокий плюшевый ёжик. Он выглядел нелепо новым, ядовито-ярким пятном в этом царстве распада, словно его только что выгрузили из коробки и бросили сюда специально.

К нему приблизилась фигура в комбинезоне на лямках и респираторе, скрывающем лицо. Движения были плавными, почти ритуальными. Фигура опустилась на колени перед игрушкой. В руке блеснула стеклянная пипетка.

Из её носика на макушку плюшевого ёжика упала единственная капля. Но не вода. Густая, чёрная, маслянистая жижа. Она не растекалась, не впитывалась в ткань, а осталась лежать идеальной, мерцающей сферой, словно капля жидкого обсидиана. Она противоречила всем законам физики, всем понятиям о реальности.

Зависших в воздухе капель коснулась серебристая рыбка, скользких труп животного. Жижа обволокла её и впиталась. Рука положила рыбку наземь.

Фигура отползла назад, к стоящей рядом переноске для животных. Пластиковая дверца отворилась с тихим щелчком. Из темноты наружу, полный недоверия и царственной осторожности, выглянул чёрный кот. Его глаза, два желтых серпа, сверкнули в полумраке.

На пол перед ним положили ту самую маленькую рыбку. Кот насторожился, вытянул шею, обнюхал подозрительный дар. Его усы задрожали. Затем, поддавшись древнему инстинкту, он быстрым движением схватил рыбку и начал есть, причмокивая.

Только тогда фигура в комбинезоне отодвинулась и стянула респиратор. Под ним оказалось молодое мужское лицо с острыми чертами и живыми, горящими странным внутренним светом глазами. Блондин смотрел на трапезу кота с тёплой, почти материнской улыбкой.

— Ну вот, совсем другое дело, — прошептал он.

Затем его пальцы потянулись в карман комбинезона и извлекли оттуда знакомый прибор — дозиметр. Он поднёс его к висящим в воздухе капле и рыбке, к коту, доедающему свою необычную пищу.

Прибор слабо, но отчетливо запищал. Тонкий, противный звук успеха.

Улыбка на лице блондина стала ещё шире, торжествующей и безмерно довольной.

— Есть инициация, — произнёс он тихо и с наслаждением.