Читать онлайн "Гудбай, Америка"

Часть первая. Ещё здесь

Предисловие

Это реальная история, она произошла в далеком уже 1989 году, и речь в ней пойдёт о поездке группы советских молодых людей в США. В те времена это было неординарное событие, и отнюдь не каждый мог хотя бы мечтать об этом. Мне повезло, моя мечта сбылась. А вот как это случилось, об этом я и попытаюсь рассказать в этой книге. Отдавая себе отчёт, что немногим, очень немногим будет интересен мой рассказ, тем не менее я решил его написать. Для чего? Ну во-первых, для самого себя и ради моих товарищей, бывших со мной в те дни. Это моя дань уважения этим людям. Да и с возрастом память становится сродни зрению, когда общие контуры всё еще различимы, но вот мелкие детали либо уже плохо видны, либо теряются насовсем в потоке времени. Ну и во-вторых, мне захотелось самому, так сказать, от первого лица словами очевидца рассказать о той прошедшей эпохе, как я её помню, какой я её видел, когда никто и не подозревал о скором крахе коммунистического режима, и в людях не было ни страха перед будущим, ни стыда за прошлое. Страна дышала тогда полной грудью и признаков болезни не подавала.

Итак, включите воображение, вставьте время, как компактную аудиокассету, в старенький магнитофон и нажмите кнопку обратной перемотки лет эдак на 35. И когда кассета щёлкнет, остановившись, включите воспроизведение, насладитесь этими звуками прошедших времён. Тогда всё было не так, и для обычных, тем более провинциальных, мальчишек и девчонок поездка в США была сродни высадке на Луну. И потому мой рассказ будет о том, как повлияло это на них, что они увидели, что поняли, как менялись сами и меняли в процессе общения своих новых друзей – американцев. Да, общение имеет два направления, и они тоже всего лишь просто люди , которые многого не знали о нас, а потому додумывали кто мы такие есть, опираясь на свои источники пропаганды. Да, пропаганда есть, была и будет как у них, так и у нас, являясь, пожалуй, главной причиной недопонимания. Но эта история совсем не о политике, это будет рассказ даже не столько о самой Америке, не главными в нём будут города, машины, небоскрёбы, супермаркеты, я постараюсь передать нюансы человеческого общения, зарождающейся дружбы, взаимопонимания и доверия друг к другу. Моими героями будут и американцы и советские ребята. Все они реальные люди , а их имена я, как автор, конечно, немного изменю, но так, что они всё равно останутся узнаваемыми, и ничего страшного в этом нет, ведь это добрая история, и нет в ней места компромату. Кое какие имена я оставлю такими, как нас смешно и мило называли американцы, с трудом выговаривая или слегка неправильно читая транскрипцию русских фамилий. Так, например, я буду не Дмитрий Жаров, а Дмитрий Янов, как меня назвали в первый день знакомства проверяя список приехавших. Лишь наши кураторы, люди абсолютно взрослые и серьезные, будут названы своими собственными именами. И примите мои искренние уверения, это будет сделано исключительно из полнейшего к ним уважения.

Но – достаточно предисловий. Добавлю лишь ещё одну деталь. Я сторонник литературного корректного языка, и буду тщательно избегать скабрезностей и неудобнопроизносимых слов в своём рассказе, хотя это достаточно сложная задача. Поскольку все мы понимаем, что молодежь пубертатного периода не изьясняется при общении и выражении эмоций исключительно тургеневскими фразами, то придется прикладывать усилия и сглаживать углы. Но всё таки, к стыду своему, признаюсь, что в одном эпизоде этой книги подобное нецензурное слово всё же прозвучит. Всего одно. И я, как автор, несу за него полную ответственность, поскольку считаю, что в том эпизоде без этого слова просто никак нельзя, потому что оно является квинтэссенцией всей сцены и её апогеем. Заранее прошу простить. С уважением, автор

Глава первая. Начало

1. Слово о советских газетах

По статистике, в Советском Союзе очень любили газеты. Газеты печатались огромными тиражами и расходились как горячие пирожки, не залёживаясь на складах. Несмотря на то, что во всех них печаталось с небольшими различиями, в принципе, одно и то же, а именно – репортажи о партийных съездах и решениях и о трудовых подвигах советского народа, газеты различались рангом и целевой аудиторией. Центральные, такие как «Правда» и «Труд», распространялись по всей стране, продавались в киосках, расклеивались на специально установленных в публичных местах стендах, разносились почтальонами по домашним почтовым ящикам, поскольку каждый сознательный гражданин считал своим долгом выписывать одно-два центральных издания и плюсом ещё и газетенку рангом пониже. Так, например, жители совхозов и колхозов очень уважали «Сельскую жизнь», военные были без ума от «Красной Звезды». И даже дети, чистые безгрешные души, едва научившись читать, по совету своих школьных педагогов, вытребовав с родителей несколько рублей, оформляли подписку на свою любимую «Пионерскую Правду», издававшуюся, кстати, в отличие от своих чёрно-белых коллег, в желто-розовой цветовой гамме. Мало того, существовали ещё и местечковые газеты, перепевавшие основные статьи московских грандов применительно к особенностям местного менталитета. Множество этих маленьких неизвестных в центре трудолюбивых героев печатного слова несли читателям далёкий свет столичных городов, отзвуки мировых событий и, конечно, рассказывали о последних успехах и достижениях своих земляков. Счастливой улыбкой озарялось тёмное обветренное лицо пастуха- калмыка, узнающего как хорошо и счастливо живёт его страна со страничек «Элистинских Известий». Медленно и убедительно кивал головой чумазый шахтёр, соглашаясь с обновлённой линией партии, прочерченной в «Кемеровском Угольщике». А у нас, в небольшом промышленном городе Магнитогорске, где жили неизбалованные большими событиями люди, таким светочем была местная газета «Магнитогорский Рабочий». Бурлил по стране мощный бумажный поток, бравший своё начало в могучих столичных типографиях, впитывал в себя ручейки всевозможных мелких изданий, тёк по пробитому со временем устоявшемуся руслу. Сновали по центральной части страны почтовые грузовички, пропахшие насквозь свежей типографской краской. Летели в отдалённые уголки сине- белые самолеты авиапочты, неся на своих крыльях свет свежего печатного слова. Но недолга и скоротечна была жизнь этих бумажных друзей советского народа. Едва пробежав их глазами, а порою и вовсе не читая, этот самый народ безжалостно резал газеты на квадратики и ленты для бытовых нужд, обклеивал ими стены или же, собрав в мешок, вручал детям, и те несли свой груз в школы для сдачи в макулатуру. Каждую неделю по всей стране тысячи грузовиков вторсырья увозили отжившие свой век газеты на целлюлозно- бумажные комбинаты на переработку. И вскоре, снова став непорочно чистой бумагой, они возрождались к жизни в виде новых тиражей. Поток был закольцован и казался бесконечным, и трудно, почти невозможно было выхватить, уловить, разглядеть в нём что-то новое, что-то, чего ещё не было.

Но однажды, а именно 3 апреля 1989 года, это случилось. В издании «Магнитогорский Рабочий» почти в самом незаметном месте на последней полосе была опубликована заметка- объявление, приглашающая молодых людей и девушек принять участие в конкурсном отборе для поездки в США в рамках программы «Пипл то пипл». Мало того, что эта публикация вообще состоялась, так её ещё увидело и прочитало несколько десятков молодых людей, думаю, что совершенно случайным образом, как например, я. Иначе количество подавших заявки на участие было бы неизмеримо больше. Суть этой акции заключалась в обмене студентами на время летних каникул для прохождения кратковременного обучения в различных ВУЗах и, конечно же, общения. Это было время наилучших отношений на моей памяти между двумя самыми могущественными государствами мира. И лишь одно не дает мне покоя уже много лет. Я до сих пор не понимаю, как получилось так, что из всего необъятного Советского Союза для участия в программе было выбрано всего четыре города, и Магнитогорск был в их числе. Чей благословенный палец случайно ткнул в карту страны? Или Бог так раскинул кости, словно надсмехался над гламурными избалованными мегаполисами? Москва, Новосибирск, Таганрог, Магнитогорск- список довольно странный, не правда ли? Но то была не наша вина, а наша удача, и оставалось лишь поймать её за хвост.

2. Конкурс

1

Сегодня опять пошел снег. Зима смеялась над людьми, поверившим её уловке. Она ещё и не думала уходить, она спряталась в соседнем дворе, и когда я легкомысленно решил, что всё, весна пришла, и убрал в шкаф зимнюю одежду, зима вернулась. Вернулась по-настоящему, с ветром и метелью, и исчезли прогалины пробивающейся молодой травы, и жутко мерзли ноги в легкой обуви, куда набивался холодный колючий снег. Я пришел с учёбы промерзший насквозь и без настроения. Вечер обещал быть пустым и бесполезным. Я взял с журнального столика свежую газету и тихо, но быстро проскользнул в свою комнату мимо смотревших телевизор родителей. Отвечать на их дежурные вопросы не очень хотелось, и я лишь кивнул им, и закрылся у себя. Номер « Магнитогорского Рабочего» за 3 апреля 1989 года не отличался оригинальностью, всё то же и всё те же. Скучая, я сумел таки пробежаться глазами по газете вплоть до последней странички и уже отбрасывал её в сторону, как вдруг мозг подал сигнал тревоги. Что-то не так! Одна маленькая неприметная заметка не вписывалась в стандарт, более того, она не вписывалась в устои советского мироздания, рушила напрочь тишину и покой наступающего вечера. Объявлялся конкурс среди старших школьников для отбора кандидатов для поездки....Я не верил своим глазам....В США!!! Сонливость и скуку как рукой сняло, я стал жадно вчитываться. Так, три этапа конкурса: профильная наука, спорт, творчество. Так...бла бла бла...Ага, заявку подать завтра, конкурс стартует 6 апреля, через три дня. Так, критерии отбора...к чёрту критерии, я пройду, я смогу! Решено – я учавствую! И ляжет мир у моих ног, и сбудутся мечты мои! Мне стало жарко. Пришлось подышать, успокоиться, внимательнее перечитать статью. Да, всё верно: и конкурс вроде бы реален, и я подхожу по параметрам, и есть время успеть подать заявку и подготовиться. Я выключил свет и в темноте подошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу. Там, снаружи, выла и бесновалась метель, забрасывая снегом окрестные дома. А я стоял и видел уходившие далеко ввысь разноцветные огни фантастических небоскребов.

2

А дальше была одна рутина. В качестве профильной науки я выбрал физику, поскольку в информатике и археологии был совершенным профаном, в категории творчества решил показать свои стишки, кои изредка пописывал, ну а спорт, как действующий чемпион области по легкой атлетике, я считал своим главным козырем. В действительности всё прошло не так гладко, как хотелось бы, были незапланированные потери баллов, и на итоговое подведение результатов, состоявшееся 15 апреля, я пришел неуверенным, можно сказать, почти на ватных ногах. Взгляд скользил сверху вниз по списку фамилий, набравших от наибольшего количества баллов к наименьшему. А меня всё не было и не было...Жесткий ком начал сжимать горло, пальцы нервно сжимались в кулаки. Всё ниже и ниже по списку, а меня всё нет. И вот, на флажке, на последнем издыхании, на грани срыва нервной системы, я увидел свою фамилию. Я был последним из конкурсантов, всё же попавших в число обладателей счастливых билетов. Я всё же смог, я добился цели! А на последнее место было абсолютно начихать. Ниже моей фамилии в списке были некто Комарова и некто Бакнаевский, и я искренне пожалел этих товарищей, чуть чуть не дотянувшихся до заветной мечты. Но – у бога свои задумки, и он ещё посмеётся над какими-то там конкурсами каких-то там людей. И потекли недели ожидания и подготовки. Я усиленно занимался изучением английского языка, поскольку в школе учил французский. Основы грамматики мы штудировали в спецшколе с усиленным изучением иностранных языков, а для приобретения навыков практического разговорного общения посещали специально организованный факультатив в местном институте. Там я и начал потихоньку знакомиться со своими новыми друзьями. Собственно, одного из них я уже знал, он учился на одном курсе со мной в параллельной группе. Его звали Вита Старков. Светловолосый жизнерадостный юноша, квн-щик, готовый по любому поводу одарить собеседника фирменной улыбкой во все 32 зуба, он был из разряда тех людей, которым надо всё и везде, что порою приводило к мелким неудачам, ибо нельзя объять необъятное. Но Вита нисколько не комплексовал по этому поводу, легко перешагивая через разные неурядицы и продолжая дальше покорять этот мир. Вторым моим близким другом постепенно становился Денис Щипсикин, в чем то полная противоположность Старкову. Невысокий, но сильный и жилистый молодой человек с уже сформировавшимися усиками, он, конечно, тоже был не против посмеяться – пошутить и обладал отменным чувством юмора, но в принятии различных решений и отношении к жизни был намного серьёзнее всех нас. Были и другие ребята – Александр Однорохов, Дмитрий Гайрабедьянц, многие другие, но о них чуть позже по мере развития сюжета. Преподавал нам уроки практического английского языка профессор металлургического института Николай Васильевич Панишев. Он же, кстати, по совместительству являлся и руководителем нашей группы в предстоящей поездке, что было неудивительно. По роду своей научной деятельности он уже несколько раз бывал в США, отлично знал разные тонкости, и вообще считался самым опытным в этом плане человеком в городе. Обладая высоким ростом и внушительной комплекцией, Панишев не производил впечатление грозного человека. Он буквально излучал доброжелательность, а в его глазах за стеклами элегантных очков постоянно сверкали хитрые озорные искорки. Занятия проходили весело и задорно, Николай Васильевич не напрягал наши умы заумностями грамматики и правилами постороения предложений в различных временах. Он учил нас простым распространенным фразам для легкого общения.

- Гайрабедьянц, вот скажи мне, тебе задали вопрос, на который затруднительно ответить сразу. Как ты попросишь время на раздумье? Дмитрий полностью соответствовал своей фамилии, гордая армянская кровь бурлила в каждой черте его лица с крупным носом, черными как смоль глазами и волосами. Но характер...характер был на удивление мягким. Порядком попыхтев, Гайрабедьянц наконец выдал ответ - Лет ми си!

Мы заулыбались. Сказано это было с очаровательным кавказским акцентом, и не мягко и просительно, как бы убеждая собеседника чуть подождать. Нет, Дмитрий произносил эту свою ставшую в последствии знаменитой фразу громко и немного угрожающе. Сколько раз в будущем мы видели, как эти произнесенные таким образом безобидные слова ввергали американцев то в испуг, то в недоумение. Дима был очень умным юношей, владел глубокими познаниями в такой экзотической в те годы науке, как информатика, но вот языки – как говорится, это было не его.

А между тем время стремительно набирало бег, дни, тянувшиеся медленно и мучительно, вдруг замелькали один за другим, и вот на календаре перед моим удивленным лицом висела дата 29 июня. А это значило, что завтра с железнодорожной станции Магнитогорск – Пассажирский отправится поезд до города Москва, и в его вагонах в течение трёх суток наша пестрая весёлая компания будет коротать время, приближающее нас...К чему? Наверное, у каждого был свой ответ на этот вопрос.

3. Поезд

Уже более двух суток поезд без устали, отсчитывая с мерным постукиванием километр за километром, приближался к Москве. До столицы оставалось менее двенадцати часов пути. За окном царила бархатная теплая среднерусская ночь, таинственная и непроницаемая для взгляда. В купе горел неяркий свет настенных ламп, на столе стояли стаканы со сладким крепким чаеми лежали остатки недоеденной снеди. Каждый принесвсё, что у него оставалось, а поскольку купе под завязку было забито десятком человек, то и маленький столик был завален разнообразными сладостями практически целиком. Впрочем, никто ничего не ел. Весь мир сузился до размеров помещения, время почти остановилось, и магия тихих звуков гитары и негромкого пения завладела нашими душами. Сможет ли кто-нибудь когда-нибудь объяснить феномен этого непритязательного инструмента? Стоит взять его в руки и начать музицировать, как вокруг появляются люди, садятся рядом и, покачиваясь в такт песне, становятся задумчиво – печальными или улыбаются добрыми грустными улыбками. У нас в купе уже третий вечер подряд творилось волшебство, когда словно по некоему сигналу приходили по одному, по двое наши товарищи, рассаживались по пять человек плечом к плечу, кто-то устраивался на верхних полках, и слушали. Первым на правах хозяина гитары обычно пел Старков, затем инструмент шёл по кругу. Голоса, песни, мелодии сменяли друг друга, позвякивали в такт колесам стаканы с позабытым остывающим чаем, и никак не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался.

Я сидел, зажатый между Денисом Щипсикиным и Оксаной Москаленко, и жесткое плечо Дениса сильно контрастировало с нежным плечиком Оксаны, самой красивой девушки нашей группы. Вита задушевно выводил про то, как над знмлей бушуют травы, как облака плывут как павы, было красиво и чувственно, но сосредоточиться на песне мне мешал вид острых загорелых девичьих коленок. Я даже не сразу понял, что с другого боку уже какое-то время мне что-то говорит Щипсикин, подталкивая своим плечом моё. - Янов,ты что, не слышишь? Тебе говорю

Почему-то так сразу сложилось, что с первого момента знакомства мы с Денисом стали называть друг друга по фамилии, не чувствуя при этом никакого дискомфорта. Привычка эта сохранялась впоследствии все долгие годы нашей дружбы, и даже в смс и в переписках как-то само собой и вполне естественно получалось, что общались мы только по фамилиям. - Яноооов, очнись! Не светят тебе эти коленки! Щипсикин всегда любил говорить правду, это был злой, но искренний юноша. Я стряхнул с себя оцепенение.

- Чего тебе?

Денис хитро посмотрел на меня своими карими глазами. - А у тебя девушка есть?,- вдруг спросил он. Такого вопроса я точно не ожидал. Что ещё за вечер откровений?

- А у тебя?

- А я первый спросил!

Подумав какое-то время и, видимо, находясь под влиянием романтической обстановкиэтого вечера, я подумал, что не будет ничего плохого в том, если я чуть чуть приоткрою другу душу.

- Есть...И ещё будет, в Америке....

Тут пришла очередь Дениса слегка впасть в ступор, он приоткрыл рот, но нужные слова подобрать пока не мог.Я, конечно, пошутил, такой вот четкой конкретной целью я не задавался, но произойди такое – был бы не против. В конце концов, это было бы просто даже интересно. Гитара тем временем перешла в руки Юджина Динника, и лирический вокал Старкова сменился дворово – романтическим пением Юджина. Динник сидел напротив нас в компании Виты, Саши Однорохова, Алены Савицкой и Тани Романовой. Он обладал довольно привлекательной внешностью, с мужественными резкими чертами лица, и наверняка нравился большинству девушек. Душещипательный репертуар песен тоже был подобран со знанием дела, и вскоре я заметил, как увлажнились глаза девчонок. Вита с некоторой ревностью следил за тем, как пальцы Юджина терзают его гитару и даже вздрагивал при особо громких пассажах. Хотя надо признать, играл и пел Динник довольно неплохо, скорее всего лучше всех нас. В его арсенале было всего три – четыре аккордда, но владел ими он в совершенстве, не фальшивя и правильно подбирая тональность музыки под свой голос. Слушать его было легко и приятно.

Но, однако, время шло, а впереди нас всех ждал трудный и насыщенный день. Было запланировано, что сразу с вокзала мы едем и заселяемся в гостиницу, где предстоит переночевать. А затем мелкие приятные хлопоты, вроде обмена вылюты, променада по московским магазинам и получения общего удовольствия от посещения столицы.

Народ начал понемногу расходиться. Первыми, мило всем улыбнувший и пожелав спокойной ночи, упорхнули в своё купе девушки. Без них и исполнители песен поскучнели, потеряв мотивацию, и, сыграв ещё пару вещей, закончили концерт. Вечер был исчерпан, свет погашен, и даже неспешные ленивые разговоры между засыпающими на своих полках ребятами вскоре сошли на нет. Бархатная ночь и тишина взяли в свои руки всю полноту власти.

Глава вторая. Мы летим

1. Гостиница

1

Место, где нам предстояло провести ночь перед вылетом, носило гордое название « Гостиница Академии Наук СССР корпус № 2». Но то, что мы увидели, на гостиницу явно не тянуло, это было именно место для ночевки уровня самого замызганного и уставшего от своих жильцов общежития. Обычная жилая пятиэтажная «хрущёвка» из потерявшего уже цвет кирпича, приютившаяся где то в дебрях московских двориков, выделила от своих щедрот первый этаж для временного проживания людей, к науке не имеющих абсолютно уже никакого отношения, в чём я вскоре и убедился лично. Входом служил обычный подъезд с козырьком от дождя, а над ним скворечниками нависали крохотные балкончики четырех жилых этажей с натянутыми бельевыми веревками и жильцами, лузгающими семечки и время от времени окликающими своих детей, гуляющих тут же под окнами на детской площадке. Администратор, сидевшая за обычным письменным столом, выдала мне ключ от моей комнаты. Почему то получилось так, что остальные ребята расселились по двое, а мне достался номер с соседом, абсолютно незнакомым человеком. Я пожал плечами и направился к своей комнате, находящейся в самом конце темного коридора, еле-еле освещённого одной умирающей лампочкой. Я шёл и чувствовал на себе сочувственный взгляд пожилой администраторши.

2. Василий Фёдорыч

Комната выглядела удручающе. Несмотря на довольно сильный солнечный свет, пробивающийся сквозь тонкие шторы и грязные окна, казалось, что помещение погружено в полумрак. Когда-то давно побеленные стены уже не радовали белизной и свежестью, да и остальная обстановка, состоящая из двух кроватей, расположенных у противоположных стен напротив одна другой, двух прикроватных тумбочек и стола со стульями, стоящего почему-то в центре комнаты, словно говорила – путник, не задерживайся, ступай дальше своей дорогой.

На кровати у дальней от входа стены лежал человек, укрытый серым одеялом, и, видимо, спал. Я потихоньку прошёл к оставшейся свободной кровати, поставил рядом у тумбочки свой чемодан и сел, скрипнув пружинами. Не понимая, что делать дальше, огляделся и только сейчас увидел убранство застеленного газетой стола. Две пустых бутылки из под водки, несколько вскрытых и полусъеденных банок рыбных консервов, один стакан и – я пригляделся – О, господи! Да это недопитый, чуть початый флакончик одеколона! Судя по всему, мой сосед отдыхал уже не первый день и со вкусом. Словно услышав мои мысли, человек вдруг открыл глаза, какое-то время лежал так, затем приподнялся на локте и, крякнув от усилия, наконец сел, опустив ноги вниз. Мы смотрели друг другу в глаза. Глаза у него были нездоровые, с опухшими веками и отечными мешками. От всего облика его, от покатых плеч, помятого лица, дрожащих рук исходила неимоверная тяжесть бытия. Пауза затягивалась, и я решил начать разговор первым. -Здравствуйте, меня зовут Дима. Я ваш сосед, но не переживайте,- я поднял руку в успокаивающем жесте,- ненадолго, всего на одну ночь. Рано утром мы улетаем.

Никакой реакции в ответ, и, когда надежда на конструктивный диалог почти угасла, он вдруг произнес хриплым, но не лишенным приятности голосом - Василий...Фёдорыч...

Слова у него выходили угловатыми, короткими, в горле что-то клокотало, но постепенно звуки словно нашли дорогу через его гортань, и речь стала более внятной и различимой.

- Что-то ты больно молод,- Он разглядывал меня словно даже с неким любопытством и участием, - Что ты делаешь в этом клоповнике? Я начал рассказывать, а он слушать.Иногда недоверчиво хмыкал, иногда удивленно поднимал на меня глаза, качал головой, но не перебивал. - Вот, Василий Федорыч, такие дела,- наконец закончил я. Он ещё помолчал, глядя почему-то на мой чемодан. Похоже, что вид чемодана убедил его в правдивости моих слов, и он ответил. - В Америку, говоришь...Да уж..чудны дела твои, Господи..Ну дай Бог, дай Бог..Меняется, значит, меняется страна, если вот так запросто.. Он встал, сделал несколько телодвижений, словно проверяя свой организм на способность к передвижению, и шаркающей походкой подошел к столу. - Ты вот что, Дим. Ты это...видел же уже как люди живут. А теперь посмотришь, только внимательно смотри, хорошо смотри, душою, как эти самые люди должны жить на самом деле.

Я не понял по его тону, была ли это лёгкая насмешка или он был абсолютно серьёзен, но кивнул. Добравшись, наконец, до стола, Василий Фёдорыч плеснул себе в стакан немного одеколона и, после некоторых раздумий, разбавил водой из чайника. Жидкость сразу стала мутной и неприятной на вид.

- А я вот еду на Родину...и с Родины

- Это как?,- не понял я.

-Да просто. Всё как в песне, весь Союз у меня родина, и нет города, который родной. Такая вот жизнь. Строитель я, можно даже сказать строитель светлого будущего.

Саркастическая улыбка скользнула по губам его. - Помотало меня..молодой был, работать любил, не за деньги, за идею...Позовёт Партия – еду, не раздумываю. Братск вот строил, здоровье там оставил, правда нашёл любовь и счастье. Но не моим оказалось то счастье, а чужим. Недолгим было оно..Ну я чемодан собрал и дальше, куда глаза глядят

Он вздохнул и взял стакан в руку.

- Много где был, всё искал себя, где я есть в этой жизни. А теперь вот – здесь. Проездом.

С отвращением выпив свою бурду, сосед несколько секунд боролся со рвотой, выдохнул наконец и заел кусочком рыбы.

-Никогда не пей эту дрянь!,- всё ещё сдавленным голосом произнес он. Не буду учить тебя жизни, знаю просто, как люди живут, как лечат нервы. И ты будешь пить, наверняка, но пей нормальное, не это. Это – уже перебор, крайняя степень, от отчаяния уже пьют такое. Но, несмотря на столь нелестный отзыв, я видел, что Василию Фёдорычу заметно полегчало от его микстуры. В глазах появился блеск, груз, незримо лежащий на плечах, стал заметно легче, и общение наше пошло куда как более гладко. Глядя, как он периодически вливает в себя небольшие порции своего напитка, параллельно кляня его на чём свет стоит, я не выдержал и спросил

- Василий Фёдорыч, ты вот ругаешься на эту бурду, давишься сидишь, а зачем пьёшь? На простую водку денег не хватает? Он вздохнул, задумался.

- Да нет, деньги есть. Как бы тебе сказать. Это...ну ты вроде парень умный, начитанный, ухватишь мысль. Это уже у меня словно тяга такая, страсть к саморазрушению. Пью я это, и словно в бездну смотрю, а она в ответ на меня смотрит, бездна-то...

Он хитро глянул на меня.

- Слыхал такую мысль? Знаешь, чья она?

Не имея в те годы пока ещё ни малейшего представления о Ницше, я честно замотал головой.

-Ну да ладно, узнаешь ещё..

Сосед вытряхнул в стакан остатки одеколона. -Вот за что люблю Москву, так это за разнообразие дешёвых, но хороших одеколонов. На любой вкус, любой коктейль можно смешать, хоть слезу комсомолки, хоть поцелуй тёти Клавы.

-Ты о чём, дядь Вась?,- я уже начал сомневаться в крепости рассудка своего собеседника.

- Я-то? А ты опять не понял? Ох, молодёжь, ничего то вы не знаете. Хотя, откуда? Но я тебе расскажу. Так вот, лет 15 назад начала ходить по Москве и ещё кое-где переписанная от руки в тетрадку книга «Москва – Петушки» Венички Ерофеева. Много тогда переписанных от руки или отпечатанных на машинке книг по рукам ходило, и «Мастер и Маргарита», и «Я, Эдичка». Не издавались они в Союзе, не идеологические считались, вот народ и придумал свой способ. А книги хорошие, хотя плохие-то кто переписывать будет!? Сосед усмехнулся.

-Ну вот и мне довелось почитать её, и так она мне попала в душу, да ещё под настроение, перечитывал и перечитывал. А Веничка – талантище, мастер! Так красиво и вкусно в этой своей алкогольной поэме... -Извини,- перебил я, - Наверное, ты хотел сказать в антиалкогольной? -Да нет, что хотел, то и сказал. Не перебивай, не красиво. Я покраснел.

-Так вот,- продолжил он,- В этой книге описаны несколько умопомрачительных рецептов коктейлей из дешёвого подручного алкоголя. Так ты поверь мне, я их все перепробовал. Что-то из гусарства, что-то из-за тоски. Каждому чувству есть свой рецепт. И вот с тех пор, хоть и нечасто, но для яркости ощущений, для куража какого-то что ли, бывает, выпиваю такое..

- И это всё?,- опять перебил я.

- Что всё?

- Ну, книга...Что ещё в ней есть? Неужели только про это? - Да ты что!,- он даже вытаращил глаза,- Да там о многом, о чём хочешь, о том и найдёшь ответ, хоть о Боге, хоть о любви. Стакан был давно уже пуст, и Василий Фёдорыч горестно вздохнул. -А он жив?

- Кто жив?,- не понял сосед.

- Ну..автор ..Веничка-то?

- А, Ерофеев!? А я и не знаю. А какая разница – живой он или умер? Он всё равно уже бессмертен.

Разговор потихоньку пошел на спад. И хотя сосед нашел в себе силы рассказать ещё несколько историй из своей жизни, я видел, что его начинает клонить в сон, и потому даже испытал некоторое облегчение, когда в дверь постучали, и в комнату несколько настороженно заглянул Денис Щипсикин.

- Ты как тут?,- полушепотом спросил он.

В сумраке коридора за спиной Дениса угадывалось ещё несколько фигур, выглядывающих из-за его плеча. Я показал большой палец. - Пошли, перекусим. Да и по магазинам надо пробежаться.- Щипсикин внимательно изучал глазами моего собеседника. - Иди уж, - махнул рукой дядя Вася,- А я вздремну пока. И я вышел. Но, прежде чем закрыть дверь, я почему-то обернулся и спросил - Дядь Вась, а ты доволен , как прожил жизнь? Если дать тебе вторую, поменяешь в ней что-нибудь?

Сосед долго и озадаченно смотрел на меня, словно только что разглядел, что беседовал не с пустотой, а с живым человеком. - Ну ты даёшь, студент...Не ожидал я от тебя такого вопроса. Так пусть сначала дадут эту самую вторую жизнь, а там уж и решим. Да только кто ж её даст? Сказки всё это...А насчёт доволен или нет, я тебе так скажу, мил человек. Кто же в своём уме признается, мол, плохо я прожил, неправильно? Про себя-то может и знает, что паршиво жизнь прожил, но на весь мир такое сказать – кишка тонка! Вот и я...Ты не смотри на меня сейчас, на такого. Это же не вся жизнь, это только конец её, маленький остаток. А знавал я и радость, и работу в удовольствие, и цель у меня была, жаль, что обманула меня страна с этой целью, но да ладно уж... Он вздохнул тяжело.

- Нет, доволен я жизнью своей. Кончается пусть плохо, но это я сам так, наверное, захотел. А раньше и огонь горел в душе, и сердце стучало. Не зря я, значит, небо коптил.

Он махнул рукой,- Всё, иди уже!

Я закрыл дверь.

Вернувшись уже поздно вечером, набегавшись по своим делам, зайдя в почти абсолютно темную комнату, я включил свет и увидел, что ни моего соседа, ни его скромного скарба уже нет. Он уехал, хотя не говорил ни слова об отъезде. Я подошел к столу, достал из кармана и поставил на стол заранее купленный в киоске «Союзпечать» флакончик дешевого московского одеколона. - Это тебе, Василий Фёдорыч...Если вернёшься... Затем выключил свет и лёг в кровать, очень быстро уснув. Завтра рано утром нас ждал аэропорт Шереметьево-2.

3. Утро четвертого июля

Утро 4 июля выдалось в Москве ненастным. Мы стояли, сбившись в кучку, под козырьком подъезда и потихоньку просыпались. Автобус, который должен был отвезти нас в аэропорт, конечно же запаздывал. А дождь никак не улучшал наше настроение. Решив пойти мелкой холодной водяной пылью, словно на дворе уже царила поздняя осень, дождь сделал утренний воздух сырым и неприятным, а из-за порывов ветра одежда быстро стала влажной. Вита Старков коснулся моего плеча и взглядом показал вперед, туда, где в стороне от всех возвышалась на полголовы немаленькая фигура нашего руководителя Панишева.

-Как так,- сказал Вита,- Он что, ко всему всегда готов?! Николай Васильевич и не думал прятаться от непогоды под козырьком с нами, а предпочел воспользоваться прекрасным черным японским автоматическим зонтиком, достаточно редкой вещью в то время. С выражением полного блаженства на лице , он не спеша вышагивал туда- сюда и, по-моему, даже мурлыкал какую то песенку, словно подчеркивая своё сходство с огромным домашним котом.

- А это ещё кто?,- Вита смотрел с удивлением на юношу и девушку, стоявших вроде бы и рядом, но как-то обособленно. Они были нам незнакомы. - Ребята! Прошу вашего внимания!,- Панишев сделал шаг вперёд, подчеркивая важность момента,- Позвольте представить вам ваших новых товарищей. Они добавились к нашей группе вчера поздно вечером, прилетев из Магнитогорска последним самолетом. Их зовут,- он показал жестом на девушку,- Елена Комарова!

Миниатюрная сероглазая блондинка улыбнулась и обвела всех спокойным открытым взглядом.

- И Алексей Бакнаевский!

Юноша приветственно кивнул головой, но глаз поднимать не стал. Становилось понятным, кто в этой паре был на первых ролях. Но я всё ещё недопонимал причину их появления, поскольку состав группы был давно укомплектован и официально заверен. И вдруг вспомнил ходившие в последнее время невнятные полуслухи- полусплетни о случившемся то ли ещё в поезде, то ли сразу по приезду в Москву конфликте между Дмитрием Гайрабедьянцом и группой, вроде бы из двух человек, наших теперь уже бывших товарищей. Обернувшись, никого из этих двоих я не нашел, а вот вид самого Дмитрия, сияющего широкой победоносной улыбкой, говорил о многом. Потерпев поражение в физическом противостоянии, он одержал сокрушительную неоспоримую моральную победу, поскольку остался с нами разделить все впечатления от предстоящей встречи с Америкой, а его обидчики отправились домой, в маленький серый город.

Я взглянул на Панишева и мысленно пожал ему руку. Этот человек вызывал у меня всё больше и больше уважения к себе. Обладая внешностью мягкотелого добряка, он мог быть жестким и принципиальным, как в случае с этим конфликтом, и принять единственно правильное и справедливое решение. Судьба ещё сведет через несколько лет меня с этим человеком, но уже совершенно в другой истории.

Подъехал автобус. Нахохленными мокрыми воробьями вспорхнули мы в его салон, расселись и, впитывая в себя тепло обогревателей, стали оживать и улыбаться. И не слишком уже печалило неприятное известие, что поменяли нам всего по 75 долларов вместо обещанных 210, и пришлось уменьшать и корректировать воображаемый список покупок. И спокойнее становилось на душе от мысли, что всё идет как надо, что, наверное, ничего уже не может случиться, и скоро исполнится мечта.

Автобус мчался по промокшей непроснувшейся Москве, а я смотрел в окно, покрытое струйками дождя, и думал, что мир в общем-то не так уж и плох.

4. Перелёт

Это случилось! В 9-35 утра по московскому времени со взлетной полосы Шереметьево-2 оторвался красавец- лайнер компании « Аэрофлот » и взял курс на северо – запад, имея прекрасное намерение в конце своего перелета приземлиться в аэропорту имени Даллеса в городе Вашингтоне. Почему на северо – запад? Потому что нам предстояло сделать остановку для дозаправки на территории острова Ньюфаундленд в Канаде, поскольку, видимо, в те времена не все авиалайнеры были способны на безостановочный тринадцатичасовой перелёт. Но, господи, какие это мелочи. Итак, мы летим! Позади изнуряющий марафон из подаренного судьбой и выигранного нами конкурса и последующей за ним двухмесячной скрупулезной подготовки, где были и занятия физикой, и уроки английского языка, и лекции политического плана, на которых специально обученные «товарищи» учили нас, как надо правильно себя вести, чтобы не уронить честь страны и флага.

И вот, в комфортабельном салоне, выгодно отличающегося от салонов самолётов внутренних рейсов шириной проходов и удобством кресел, в числе нескольких десятков советских школьников из разных городов Союза сидел и я. Чего же я ждал от Америки? Перечислить всё, наверное, будет слишком длинно и скучно, потому я скажу короче и красочнее – я ждал сказки! Почти ничего не зная, я мечтал о некоей далекой стране, которую мне предстояло постичь. Это была цветастая несуразная мешанина из небоскрёбов, миллионеров, секса и гангстеров. Тогда я ещё наивно верил, что у каждого американца в кармане пистолет, что улицы заполнены голодными безработными, а в любом тёмном переулке тебя ждут бандиты и проститутки. Пусть сейчас это кажется смешным, но то были реалии той эпохи, вдолбленные в наши юные головы советской пропагандой. И вот я стоял на пороге открытия настоящей Америки, настороженный, чуть испуганный, но неизмеримо счастливый. Могу добавить, что тогда, в самолете, я всё ещё уважал СССР как государство.

Через какое то время стюардессы начали разносить обед, и салон радостно оживился в предвкушении. Всё таки позавтракать мы не успели, а молодые растущие организмы требовали свою порцию калорий. Я откинул столик от спинки впередистоящего кресла и внимательно следил за передвижениями тележки с едой где то в первых рядах. Да кому я вру! Я завороженно любовался фигурками и походкою этих небесных фей, этих цариц международных рейсов, одаривавших пассажиров неземными улыбками и порциями стандартных обедов. И потому вздрогнул от неожиданности, когда мне на плечо легла мягкая ладонь подошедшей с другой стороны стюардессы - Кушать будете?

Я закивал головой, ожидая предсказуемого вопроса про курицу и рыбу, но её бездонно синие глаза были чужды этой дилемме, и мне просто была выдана запечатанная в целлофан пластиковая коробка, один в один такая же, как и всем остальным пассажирам.

- Приятного аппетита!,- И богиня, чарующе покачивая бедрами, пошла дальше вглубь салона.

Небожительница не могла принести просто еду, она принесла усладу алчущим, амброзию страждущим, она принесла изумительно приготовленную, покрытую хрустящей корочкой сочную жареную курочку, маленький бутербродик из черного хлеба с маслом и черной же икрой и довольно большой стейк из красной рыбы. Такой обед в самом начале путешествия вселял уверенность в самом прекрасном продолжении всех наших начинаний. Вкусно позавтракав, я кажется задремал.

Из послеобеденной сладкой неги меня выдернула какая то суета и негромкий, но несмолкаемый гул голосов. Весь салон был на ногах, и люди, суетливо доставая фотоаппараты, старались протолкнуться к иллюминаторам. Я тоже практически по коленкам сидевших рядом Однорохова и Щипсикина подобрался поближе к стеклу и тут же потерял дар речи. Как жаль, что эра смартфонов тогда ещё не настала, да и у меня не было с собой даже простенького « Зенита», а ведь вид, открывавшийся нам сверху, был незабываемым. Мы пролетали над Скандинавией и её знаменитыми фьордами. Сине – бело – зеленый пейзаж внизу завораживал своей неземной красотой и яркостью красок. Причудливо изрезанные темно-синими проливами горные массивы с зелеными, покрытыми растительностью предгорьями и заснеженными вершинами медленно проплывали под серебристым крылом авиалайнера словно в замедленной киносъёмке. Кадры сменяли один другой, а удивительное ощущение чуда оставалось, и приходилось только поражаться фантазии Создателя, придумавшего такие разнообразные по своей геометрии, но одинаково прекрасные по эстетике необузданной дикой красоты картины. Это было время волшебства, но уже примерно через полчаса самолёт летел над водами безграничного Атлантического океана, и нас ждали восемь часов полёта над его акваторией.

Я снова задремал, и из очередного небытия меня вывел голос капитана лайнера, сообщающего нам, что самолет начал снижение для дозаправки в аэропорту Гандер на канадском острове Ньюфаундленд.

5. Гандер

Аэропорт Гандер был практически пуст. Несмотря на то, что рядом уже было припарковано несколько самолетов, казалось, что внутри здания разбрелись не слишком многочисленной группой только пассажиры нашего рейса. Пустотой и эхом отзывались людские шаги и голоса. Цветастые витрины небольших торговых точек, расположенных по периметру холла, не слишком уж манили к себе потенциальных покупателей, и даже мы довольно скоро потеряли к ним интерес, быстро пресытившись их пестрым, но однообразным содержанием. Кто-то предложил выйти наружу из здания, подышать воздухом, и все единодушно согласились, благо надо было как-то убить ещё полтора часа. Снаружи было зябко. Раннее июльское утро этого северного канадского острова не спешило одарить своих гостей теплом, серое невзрачное небо в лоскутах рваных перистых облаков почему-то скупо пропускало солнечный свет, а ветер был свеж и настырен. В окрестностях аэропорта взгляду было совершенно не за что зацепиться. Ни домов, ни строений вокруг, лишь несколько авиалайнеров украшали собой эту суровую местность. Где-то на отдалении виднелась, а точнее угадывалась река, и я подумал, какая должно быть холодная и неприятная в ней вода. Даже вечно улыбающийся и жизнерадостный Панишев на этот раз изображал на лице скорее скептическую гримаску, нежели удовольствие.

- The middle of nowhere...Медвежий угол,- проговорил он вполголоса, для себя, не пытаясь быть услышанным.

Архитектура самого же аэропорта была довольно интересной, его контуры напоминали собой очертания белоснежного морского корабля- сухогруза или, точнее, танкера. С одного торца здание имело четыре этажа с дополнительно надстроенной на крыше вышкой авиадиспетчера, а основная часть сооружения была одноэтажная и вытянутая, чем и вызвала у меня такие ассоциации. Синяя крупная надпись « Гандер», флаг с кленовым листом и плакат « Добро пожаловать в Канаду» завершали картину.

Вскоре, налюбовавшись пейзажем, а на самом деле просто замерзнув на промозглом ветру в легкой летней одежде, народ потянулся обратно внутрь здания. И ставшая уже неразлучной пара Комарова – Бакнаевский, и старательно изображающий из себя сурового уральского мужика Юджин Динник, да и я сам, стуча зубами от озноба, потянул за собой Щипсикина и Старкова. К счастью, дозаправка самолета подходила к концу, и вскоре нас пригласили на посадку. Оставались последние три часа перелёта.

Часть вторая. « Уже там»

Глава 1. Вашингтон.

1. Аэропорт

И вот, наконец, свершилось! В 14-20 по нью-йоркскому времени шасси нашего авиалайнера коснулись поверхности посадочной полосы аэропорта города Вашингтон. Остались позади тревоги и сомнения, сказка понемногу стала превращаться в реальность. В душе моей, да, думаю, и у всех остальных бушевала буря эмоций от радости до страха, что всё окажется не так, как представлялось в воображении. Но пути назад уже не было, и когда к самолёту подогнали длинный прорезиненный коридор ( ещё одна диковина, не виденная мною доселе ), мы, словно стайка загипнотизированных обезьянок, шагнули в пасть этого современного высокотехнологичного удава. Но наш путь по нему закончился хорошо, и вскоре целыми и невредимыми мы попали в помещение аэропорта.

Международный аэропорт Вашингтона имени пятнадцатого госсекретаря Джона Даллеса, белоснежное, формы правильного параллелепипеда здание, напоминал человеческий муравейник. Самолеты приземлялись и взлетали один за одним, и спешащая в разных направлениях человеческая масса, казалось, была абсолютно неуправляема. Она ошеломила меня в первые минуты, я был способен лишь гуськом пробиваться сквозь толпу следом за своими товарищами, не очень понимая куда и зачем. Но вскоре этот хаос принял более организованные формы, стали чётко различимы несколько быстродвижущихся очередей к окнам таможенного контроля, в одну из них я и пристроился. Но очередь двигалась достаточно быстро, не давая мне времени хоть немного освоиться в этой суматохе, и в результате со мной случился казус, вспоминая который я до сих пор смущенно улыбаюсь. Когда неумолимый людской поток безжалостно дотолкал меня до стойки контроля, и когда молоденький темнокожий таможенник, улыбаясь мне как родному, протянул руку за паспортом и поприветствовал стандартным « хау ду ю ду», я, наконец, прекратил озираться по сторонам и дикими, мало что понимающими глазами посмотрел на него. Из моего полуоткрытого рта смог вырваться только только звук междометия, который издал бы внезапно попавший в наше время неандерталец.

- Ааааа?!?!

Таможенник от неожиданности хрюкнул и как-то поспешно скомкал своё ещё недоговоренное приветствие, сделав вид, что насвистывает песенку

- Ду-ду-ту ту-ту-ду

Затем, сравнив фото в моем паспорте с физиономией вновь прибывшего неандертальца и даже уловив некоторое сходство, он даже не стал задавать мне дежурный вопрос о цели визита, а лишь махнул рукой

- Проходи!

Через какое-то время меня накрыло волной запоздалого стыда и, скрывая неловкость, весь красный, я торопливо засеменил к выходу из здания.

Снаружи нас уже ожидали два комфортабельных автобуса, мы расселись по местам, и Панишев, пересчитав всех по головам, задорно воскликнул

- Ну что, господа, добро пожаловать в Америку!

И под наше не слишком стройное «ураааа», махнул водителю

- Поехали.

2. Эвкалипты

Дорога от аэропорта до города составляла около сорока километров и проходила через местность, покрытую высокими разлапистыми деревьями с ярко-зелёными продолговатыми листьями. Они росли начиная почти от обочины шоссе и уходили вдаль, заполняя своими могучими стволами весь горизонт сколько хватало взгляда. Мы почувствовали, что легкий ветерок, проникающий внутрь автобуса через приоткрытые верхние окошки, напоён каким-то необыкновенным ароматом. Запах свежей благородной древесины, немного терпкий и будоражущий, нотки ментола и чего-то ещё, непонятного, но очень волнующего – всё это наполнило наши лёгкие, дышать стало как будто легче и намного приятнее. Даже разговоры постепенно становились тише, мы просто глазели в окна на эти необычные деревья и наслаждались их ароматом.

- Это эвкалипты, - сказал Панишев, - Они растут вокруг всего Вашингтона. Когда-то здесь была нездоровая заболоченная местность, малярия процветала, город ведь в низине находится. А эвкалипт очень хорошо осушает почву, перерабатывает влагу в тысячу раз сильнее чем, например, берёза. Плюс,- он втянул носом воздух,- Чувствуете? И дышать легко, и природный антисептик сразу. Вот и приняли решение засадить такими деревьями всю округу, а они прижились, разрослись, климат подошёл. Вы ведь знаете, что Вашингтон находится южнее даже Киева, примерно на широте Ашхабада?

Николай Васильевич хитро оглядел нас и улыбнулся. Мы важно закивали головами

- А то! Конечно, знаем! Что мы, в школу не ходили?!

В общем, в грязь лицом не ударили.

Вскоре шоссе покинуло зеленую зону, и автобус ехал уже по пригородной территории, застроенной аккуратными одно- и двухэтажными домами. Изумрудные стриженные газоны пересекались геометрически правильно расположенными пешеходными асфальтовыми дорожками, заборы отсутствовали вообще – всё это предстало нашему неискушённому взору, так резко контрастируя с привычным нам видом советских деревень и дачных поселков. Панишев тем временем продолжал

- Не думайте, ребята, это ещё не место проживания миллионеров, здесь обитают не очень богатые люди. Миллионеры предпочитают городские квартиры ближе к центру города, но не надейтесь, что и там они будут бросаться вам в глаза. Ни за что не догадаетесь, что это богач, встретив такого человека. Не принято здесь кичиться своим богатством, дурным тоном считается.

- А как определить, что человек – миллионер?,- спросил Однорохов.

Панишев с ласковой улыбкой посмотрел на него. Саша Однорохов ходил у Николая Васильевича в любимчиках, это было заметно всем, но никто этому факту не возмущался и не был в претензии. Испытывать неприязнь к Саше было просто невозможно, его ангельская внешность в сочетании с негромким бархатистым голосом с первого взгляда покоряла всех, кто с ним общался. И, забегая вперед, скажу, что и я за месяц, проведенный рядом с этим человеком, не заметил в его характере ни одной неприятной черты, разве что иногда он бывал слишком доверчив и сговорчив.

- С полной уверенностью никак, Саша. Но приблизительно – можно.Если американец быстро и не обращая внимания проходит мимо витрин дорогих магазинов, значит, его не удивить этими вещами, он привык. Но и счёт в ресторане он всегда проверяет, поскольку знает цену деньгам. Здесь, в Вашингтоне, мало людей, которым деньги падают с неба, здесь их зарабатывают.

За разговорами время летело незаметно, и вот уже автобус остановился в конечной точке своего маршрута. Мы прибыли.

3. Первые впечатления

Вашингтон встретил нас омытый недавно прошедшим дождем. Время перевалило за полдень, и субтропическое солнышко старалось вовсю, испаряя влагу буквально на глазах и делая воздух теплым и влажным. Аккуратно подстриженные газоны ещё сверкали рассыпанными по ним бриллиантами дождевых капель, а от тротуаров, уже успевших подсохнуть, поднимались призрачные дрожащие тепловые потоки. Асфальт оказался на удивление мягким и буквально пружинил под ногами.

Мы вышли из автобуса и, озираясь во все стороны, принялись изучать представший перед нами новый удивительный мир. Многое вокруг было необычно, немного не таким. Безупречная, я бы даже сказал нарочитая чистота тротуара и проезжей части дороги бросалась в глаза и удивляла своей непрактичностью, а когда я увидел, как напротив на другой стороне улицы какой-то человек шваброй мыл асфальт перед входом в магазинчик, удивление моё достигло крайней степени. Вообще, вокруг было очень светло, просторно, воздушно. И чуть позже я нашел этому объяснение. Дело в том, что в столице США не было ни одного небоскреба, они не нависали над головой, не давили на психику своей громадой. Дома были небольшой этажности, светлых тонов, и каждый хоть чем-то, но отличался от соседнего.

Краем уха я услышал, как Щипсикин и Однорохов о чем то хихикают между собой. Пока я любовался архитектурой зданий, они нашли повод для обсуждения поинтересней. Мимо нас в этот момент проходила разношерстная и разноцветная компания молодых американцев. Разноцветными они были как по тону кожи, так и по расцветке их огромных, явно на несколько размеров больше нужного футболок. В Америке тогда был в моде оверсайз. Из под них всего лишь на несколько сантиметров виднелись шорты, доходящие до колен. Но венцом всего, безусловно, была обувь. Высокие шикарные кроссовки не были зашнурованы ни у кого, от слова совсем. Шнурки, похоже, выполняли роль некоего украшения и тянулись вслед за своими хозяевами по тротуару. Это то и вызвало веселье у моих друзей. Действительно, на фоне нас, одетых в аккуратные рубашки и классические брюки, местные модники выглядели странновато, даже слегка по клоунски. Думаю, где нибудь в России в глубинке их бы даже могли поколотить за такой вид. Но мы находились на территории США, и потому они так и оставались непоколоченными. Впрочем, мы довольно скоро привыкли к такой манере одеваться и перестали обращать на это внимание. Не скажу, что и сами начали ходить в подобном виде, но стали позволять себе некоторые послабления. Так через несколько дней невыносимой жары, не выдержав мучений, я по колено обрезал ножницами свои синтетические, такие модные в СССР, но абсолютно непригодные для здешнего климата брюки, превратив их в пародию на шорты. Как говориться, здоровье дороже.

Забрав с автобуса свой багаж, мы вслед за встретившим нас человеком направились к кованным гостеприимно раскрытым воротам. По краям от ворот возвышались башенки, украшенные на своих вершинах фонарями, стилизованными под старинные газовые светильники. Слева от входа на мраморном постаменте гостей встречал сам Джордж Вашингтон, вернее, его бюст. За спиной Джорджа на фигурной вычурной ограде висела табличка, гласившая, что университет был основан в 1821 году.

Мы прошли на территорию университетского городка, или, если пользоваться американским сленгом, студенческого кампуса. Дорожки из ровных каменных плиток вели нас через зеленую ухоженную территорию. Учебные и жилые корпуса из красно-кориневого кирпича не имели балконов и выглядели достаточно схоже, лично я мог отличить учебный корпус от студенческого общежития только по табличке у входа. Мы направлялись к Стронг Холлу, шестиэтажному зданию где то в глубине городка. Там нам были обещаны комнаты, душ, ночлег и все остальные блага цивилизации.

Возле здания администрации университета обнаружился ещё один памятник Вашингтону, но уже в полный рост. Этот человек явно пользовался здесь большим уважением.

Наконец дорожка из красно-коричневого гранита довела нас до места нашего временного пристанища. Мы заселились в комнату на четвертом этаже, побросали вещи, но отдохнуть не успели. Панишев дал на всё про всё 15 минут и сказал, что ждет всех внизу и что нам уже приготовили ужин в кафе.

4. Первая пицца

По замыслу организаторов наш ужин должен был проходить почему то не на территории кампуса, то есть в пределах университетского городка, а в близлежащем кафе. Это было совсем рядом, первый поворот налево от нашего Стронг Холла, корпуса, где нас разместили, буквально через несколько десятков метров. Чуть спустившись по 21-ой улице и свернув на Ф-стрит, через пару минут мы оказались возле небольшого, но очень яркого, украшенного неоновыми надписями одноэтажного кафе. Внутри всё было готово, и столы были накрыты.

Ужин подразумевался совместный с американскими студентами, и меня и Дениса Щипсикина за столиком уже ждали два молодых человека. Приветствуя нас, они вежливо привстали, но рук по нашему обычаю не пожали, и, повертев в воздухе протянутыми ладошками, словно разминая запястья, мы с Денисом сели напротив них. Спустя несколько секунд, после игры в гляделки и соревнования, чья улыбка шире, беседа всё таки завязалась.

- Дима! Денис!,- представились мы. И если с почти английским именем Дениса затруднений не вышло, правда, выговаривали они его несколько на свой манер, с ударением на первый слог и «Е» больше похожим на «Э», звучало это как «Дэннис», то слово «Дима» далось труднее. Пожевав его губами, несколько раз исковеркав, наконец найдя более менее похожее звучание, американцы представились сами. Светловолосый белокожий юноша, одетый, естественно, в яркую безразмерную футболку назвался Чарльзом или Чаком, а вот второй наш собеседник с азиатскими чертами лица издал звук, начинающийся как змеиное шипение и заканчивающийся вроде бы на протяжное «н». Мы не поняли, переглянулись. Азиат, видя наше недоумение, повторил своё имя. Результат был тем же, и мы принялись гадать.

- Шоннн? Отрицательная реакция.

- Может быть, Соун?,- предположил Щипсикин. Юноша показал пальцем на свой рот, привлекая наше внимание, демонстративно прижал язык к нижним зубам, причем в глубине рта изогнув его лодочкой, и снова что то прошипел- простонал. О, господи...Я ещё никогда не встречал человека, так трепетно относящегося к правильному произношению своего имени. Помучив друг друга, мы сошлись на том, что зовут азиата «Сёённ», хотя он продолжал страдальчески морщиться, слыша своё новое имя. Я предпочел, чтобы не мучить его, больше общаться с Чарльзом – Чаком. Вот это был рубаха – парень, называй как хочешь, он не расстраивался. Но Денис...Я видел в его глазах задорные злые огоньки, китаец, видимо, раззадорил его, и Щипсикин беседовал дальше исключительно с ним, каждый раз на новый манер коверкая его имя.

Что касается самого ужина, то на тарелках у всех лежало что-то, о чем я тогда не имел ни малейшего представления. Нарезанное треугольными кусочками тоненькое тесто было щедро залито плавленным тянущимся сыром, в котором плавало, как мне показалось, просто всё подряд от кусочков колбасы до нарезанных овощей.

- Что это?,- спросил я Чака.

- Пицца.

Слово было диковинным, неизвестным, и ничего мне не говорило. Собравшись с духом, я попробовал, и первый же кусочек стал началом большой беззаветной любви к такому простому, но удивительно вкусному блюду. Напитки мы выбирали сами, наливая их себе из специальных автоматов.

Чак очень удивлялся, что я не пробовал пиццу ранее и начал расспрашивать, а что вообще мы едим в Советском Союзе. После моего рассказа о борще, пельменях и тому подобном, из которого он мало что понял, потому что тоже не имел представления об этих блюдах, мы стали обсуждать напитки.

- Я очень люблю кока колу, - говорил Чарльз,- А ты?

Я кивал, показывал большой палец, а потом рассказывал что в СССР этот напиток не производят, зато есть много других вкуснейших газировок.

- «Саяны»! «Байкал»!,- я щелкал языком, описывая их вкус.

Разговор с этим американцем мне нравился. Я немного опасался, что будут вопросы о политике, о войне в Афганистане, в общем, провокации, как нас предупреждали специально обученные товарищи во время пропагандистских лекций перед поездкой. Но нет, Чака интересовали только самые простые обыденные вещи, и мы беседовали легко и непринужденно. Денис тем временем описывал своему китайцу дом, в котором он живёт.

- Это самый высокий дом в городе! Наш советский небоскрёб! В нём 16 этажей!, - но, увидев как скептически поползла вверх бровь американца и поняв, что 16 этажей для небоскрёба это мало, поспешно добавил

- Но у него очень высокий фундамент, и он стоит на холме. В общем, кажется очень высоким. И вообще, Сёён...

Азиат снова покривился

- Скажи, а где ваши небоскрёбы?,- Щипсикин явно решил перейти в атаку,- Почему я их ещё не видел?

- Потому что мы в Вашингтоне. Здесь по закону не может быть зданий выше Капитолия, вот поедешь в Нью Йорк, там и увидишь.

В этом, как я узнал позже, наш желтолицый друг был не прав, данное утверждение справедливо только в отношении стеллы Монумента Вашингтона.

Час, отведенный на ужин, пролетел быстро. Подкрепившись, мы собрались у выхода из кафе и под предводительством Панишева и представителя от американской стороны, кажется, его звали Эндрю Биллиг, направились вниз на юг по 21-ой улице до пересечения с Вирджиния авеню, а затем по ней до парка, который назывался Сад Конституции, где уже всё было готово к главному празднику Америки – Дню Независимости.

5. Салют

Празднование ещё не набрало ход, но откуда-то уже звучала музыка, улыбающиеся люди, многие с детьми, неспешно разгуливали по аккуратно выстриженному газону, кто-то уже рассаживался в кресла, расставленные в несколько рядов буквально в нескольких шагах от небольшого прямоугольного водоёма, закованного по берегам в гранит. Было уже достаточно темно, и свет фонарей падал на черную поверхность воды, а из-за ветра, создававшего легкую рябь, казалось что по ней пробегают золотистые огненные искры. Мы не знали, были ли эти места уже забронированы или свободны для всех желающих, и поэтому решили устроиться прямо на газоне позади последнего ряда кресел. Так оказалось ещё удобнее. Динник сразу же улегся на спину, закинув руки за голову, рядом пристроились почти все, и Бакнаевский с Комаровой, и Гайрабедьянц, и дружная девичья компания из Оксаны Москаленко, Алёны Савицкой и Тани Романовой. Лишь Панишев, ни секунды не сомневаясь, уселся где-то чуть впереди в последних рядах сидячих мест в компании американских преподавателей.

Солнце уже почти село, лишь остроконечная вершина стеллы Мемориала Вашингтона ещё горела в полумраке тускнеющим багряным светом. Гигантский каменный столб господствовал над всей территорией парка, он стоял на противоположном от нас берегу пруда, медленно, метр за метром от своего основания исчезая во мраке, словно отрываясь от земли. И вдруг вспыхнул ослепительным белым светом, словно раскаленный до предела меч пронзил ночную темноту, это включились узконаправленные прожектора.

- Сейчас начнётся,- прошептал Старков. И началось.

За мгновение резко стихла музыка, тишина окутала всё вокруг, потом откуда-то издалека донесся треск, словно рвали плотную ткань, и в небе высоко над парком, выше вершины стеллы Вашингтона, вспыхнула ярко-красная точка и тут же превратилась в огромный багровый шар. Не успел он съёжиться обратно в точку, как рядом родился новый шар, теперь огненного цвета. Треск фейерверков уже не прекращался, отовсюду в небо летели струи искрящихся огней и расцветали сумасшедшими переливающимися гигантскими цветками. Черное зеркало пруда теперь горело всеми цветами радуги, отражая эту вакханалию, что творилась в небе над ним. Это было умопомрачительно. И высоко вверху, и прямо перед нами на поверхности воды реальность исчезла, сменившись на разверзшиеся врата параллельных вселенных. Ничего подобного я на этой планете ещё не видел.

Время больше не имело смысла, не знаю, прошло несколько минут или несколько часов перед тем, как огненный ураган начал стихать, потихоньку отпуская нас, усмиряя свою мощь, медленно, вспышка за вспышкой, успокаиваясь и теряя скорость.

Я оглянулся. Абсолютно у всех от избытка чувств блестели глаза, у девушек по щекам текли тоненькие серебряные струйки. Но вот вспыхнул и с треском разорвался последний огненный шар, на мгновение настала абсолютная тьма и тишина. И через мгновение со всех сторон зажглись прожектора и грянула музыка

- Америка, Америка....Казалось, всё вокруг, само небо пело сейчас национальный гимн. Никто уже не сидел впереди на креслах, люди стоя подпевали невидимому певцу, торжественные и гордые за свою страну. Мы не знали слов гимна и вряд ли кто-то из нас тоже подпевал, но ноги сами по себе заставили нас подняться, и мы стояли рядом с американцами, такие же взволнованные и восторженные, как они.

6. Пятое июля

Несмотря на насыщенный вчерашний день и крайнюю усталость, я отлично выспался и утром чувствовал себя прекрасно. Молодой организм пока работал без сбоев. За окном уже было светло, солнечные лучи с почти ощущаемой скоростью скользили по газонам, деревьям и зданиям напротив. День разгорался стремительно.Щипсикин и Однорохов тоже проснулись и тихо спорили в этот момент, кто первый идет в душ. Кровати, или правильнее сказать, места для сна находились сверху мебельных конструкций, состоящих из шкафа для одежды, письменного стола и нескольких полок для книг. Одной стороной они опирались о шкаф, другой о книжные полки, под спальным местом, как под крышей, находился стол со стулом, сбоку была лесенка, по которой можно было забраться наверх. Всего в комнате было три таких конструкции по числу проживающих и почему-то всего одно кресло, в котором я сейчас и восседал, смотря на сидящих наверху, словно птицы на крыше, своих товарищей. Телевизора в помещении не было. Через дверь от жилой комнаты мы ещё вчера обнаружили душевую кабинку и туалет. Обстановка в целом была, конечно, не роскошная, но для студенческой жизни вполне приемлемая.

Приведя себя в порядок, мы спустились вниз в фойе, и вскоре, собравший всей группой, отправились завтракать. В этот раз не планировалось никаких кафе, мы направились в обычную университетскую столовую. Там я впервые познакомился с системой самообслуживания типа «шведский стол», и, надо сказать, нашёл в ней немало плюсов. Завтрак был в самом разгаре, свободных столиков было немного, нам пришлось с полными подносами в руках немного побродить, прежде чем обнаружились вакантные места. Это были как раз три места за столиком, за которым уже кушали американские студентки. Саша Однорохов включил фирменную улыбку

- Девочки, привет! Можно к вам подсесть?

Нас как будто ждали, девчонки затараторили, задвигали тарелками, освобождая побольше места. Мы сели, представились.

- Хелен! Кристина! Эврика!,- в свою очередь они назвали себя.

- Привет, Эрика!,- сказал я сидевшей напротив девушке,- Как твои дела?

Она наморщила носик

- Нет, нет, я не Эрика! Меня зовут Э- В- Рика,- по складам произнесла она. Господи, взмолился я мысленно, за что мне это?! Ещё одна помешанная на своем имени. Но вслух произнес

- Да, да, извини, конечно Эврика. Так как твои дела?

- Хорошо!-, она искренне улыбалась, видимо уже простив мне мою оговорку.

- Мы с сестрой...Кристинааа!

Сидевшая рядом девушка посмотрела на меняи помахала приветственно рукой, а затем снова завороженно повернулась к Саше, который что то ворковал ей своим бархатистым голосом.

- Мы с Кристи учимся здесь на первом курсе и просто остались посмотреть праздничный салют, у нас дома нет такого, а завтра рано утром улетаем домой,- продолжила Эврика.

- А где твой дом?

- Мы живем на Аляске, в крошечном городке, и просто мечтаем выучиться и уехать оттуда.

Как знакомо, подумал я, да у нас пол Союза мечтают о том же, а выбор, куда ехать, куда как меньше. Я бы, например, для начала уехал бы на ту же самую Аляску, а там посмотрим.

Мы поговорили ещё о том, о сём, и, закончив завтрак, встали из-за стола.На прощание она протянула руку, и я слегка пожал её.

- Ещё увидимся!

- Окей, ещё увидимся!

После этих дежурных фраз мы разошлись каждый по своим делам, но я ещё какое-то время вспоминал, какие прохладные и тонкие у Эврики пальчики. А день снова предстоял насыщенный и интересный. Сначала музей воздухоплавания, причем добираться туда надо было своим ходом на метро, а уже оттуда на экскурсионном автобусе осмотр главных достопримечательностей Вашингтона. Затем ужин в кампусе, ночевка и завтра утром отъезд в Нью Йорк.

В фойе я увидел Панишева. Николай Васильевич просто сиял от удовольствия, окруженный со всех сторон американскими преподавателями, основную часть которых составляли не старые ещё женщины. Они вились вокруг нашего руководителя, радостно щебетали и с каким-то даже благоговением принимали из его рук небольшие знаки внимания в виде советских шоколадок. Поймав его взгляд, я понимающе кивнул, вспомнив недавний случай в московском гастрономе. Панишев просто в неимоверных количествах скупал там шоколад, но на мой вопрос, для чего, сказал, что просто очень любит сладкое, улыбнулся своей улыбкой чеширского кота, развернулся и ушёл, а улыбка ещё какое-то время висела в воздухе...

2

Станция метро Фогги-Боттом- Университет располагалась на северо-западе от кампуса возле площади Вашингтон Сёркл, и путь до неё занял у нас не более пяти минут неспешным шагом, хотя после плотного вкусного завтрака никто торопиться и не думал. Станция работала круглосуточно, а её странное название «Туманное дно» происходило, как я выяснил позже, от названия старого района, на месте которого она сейчас располагалась. Туман приносило со стороны реки Потомак, протекающей неподалеку, но и по сей день случалось, что холодными ранними утрами он заполнял собой эту низинную местность.

На эскалаторе мы спустились вниз. Надо сказать сразу, что внутри метро не впечатляло, по сравнению с той же московской подземкой оно казалось низким, темным и тесным. Панишев провел небольшой инструктаж о правилах поведения в американском метрополитене и раздал картонные билеты для прохода через турникет. Свой я тут же засунул в карман и, разумеется, изрядно его помял, но не придавал этому значения до тех пор, пока не понял, что все мои товарищи уже прошли и не оглядываясь направляются к поездам, а я не могу пройти через турникет, поскольку мой билетик не считывается. После где-то десятой попытки я начал слегка паниковать, ребята уходили всё дальше, а шум приближающегося состава уже был хорошо слышен. Оставалось не более минуты до того, как я останусь совсем один в незнакомом месте в чужой стране, и я принял решение. Воровато оглянувшись, я опёрся руками о парапет и приготовился перепрыгнуть эти проклятые ограждения, и тут...

- Сэр! Сэр!!! Я вам говорю!

Я оглянулся на голос и струхнул уже по настоящему. Ко мне медленным шагом, неотрывно смотря в глаза, приближался огромный черный коп. И он не улыбался. Американец! Не улыбался!!! Это был конец. Он протянул руку, взял у меня билет, затем целую вечность рассматривал его, потом меня и, наконец, пророкотал

- Сэр, следуйте за мной

Идя за полицейским куда-то в сторону от турникета, я отчетливо понимал, что со мной всё закончено. Картины американских каталажек сменялись образами ночлежек для бездомных, голод, нищета и одиночество тянули ко мне свои липкие пальцы. Словно издеваясь, в голове вдруг зазвучала известная песня

- Не жди меня, мама, хорошего сына...

Мы подошли почему то не к комнате охраны, а к билетной кассе. Согнувшись чуть не пополам, гигант через окошко переговорил о чём-то с кассиром, затем за стеклом последовала какая то возня, и через несколько секунд коп вручил мне аккуратно выглаженный кусочек картона. Я не сразу понял, что это мой собственный билет!

- Хорошего дня, сэр!,- сказал негр и улыбнулся.

...В вагон я буквально влетел за секунду до закрытия дверей.

3

Музей воздухоплавания не произвел на меня практически никакого впечатления. Какие-то старенькие самолеты, подвешенные под потолком, различные непонятные артефакты и черно-белые фотографии скорее навевали скуку, чем возбуждали интерес к истории американской авиации. Самое интересное и запоминающееся началось, когда автобус подвёз нас к Капитолийскому холму. Здание Конгресса США впечатляло, и по сей день я мало видел архитектурных сооружений уровня Капитолия. Широкая белоснежная лестница вела нас вверх, туда, где на высоте 27и метров над уровнем реки Потомак возвышалась эта цитадель власти. Могучие колонны в античном стиле поддерживали крышу и купол здания, увенчанный статуей Вооруженной Свободы. А внутри царила ничем не прикрытая вызывающая роскошь. Полы из полудрагоценной яшмы, стены, покрытые позолотой и вставками из малахитовых плит, всё кричало о богатстве и, на мой взгляд, об отсутствии вкуса у людей, построивших всё это. Лишь задрав голову я увидел действительно прекрасное произведение рук человеческих. Купол Капитолия, уходящий вверх на немыслимую высоту, был расписан изумительной красоты фреской, не уступающей, пожалуй, фрескам Эпохи Возрождения. Мы любовались ею пока не затекли шеи, затем поднялись на второй этаж, напоминающий своей архитектурой баранку или окружность с пустой сердцевиной. Оттуда, сверху вниз, нам открылся вид на расположенный уровнем ниже круглый зал, похожий на античную арену.

- Это зал заседаний Сената,- сказал Панишев. Здесь самые богатые и влиятельные люди Америки изо всех сил изображают из себя патриотов. А по факту...Ну это не наше с вами дело.

Пожалуй, он прав, подумал я. Как-то не верится, что люди, сидящие за винтажными столами из черного дерева на шикарных старинных кожаных креслах всерьёз обеспокоены проблемами обычных смертных. Скорее всего, это просто лицемерная игра.

Позаседать в зале Сената нас не пустили, поводили ещё какое-то время по различным комнатам, украшенным то скульптурами, то картинами, то просто флагами, и вскоре вывели восвояси. Далее наш путь лежал, разумеется, в самом хорошем смысле, с целью экскурсии, на самое престижное и знаменитое кладбище США, Арлингтон, точнее, на его мемориальную часть.

По дороге мы практически не разговаривали друг с другом, молча смотря в окна на проплывающие мимо улицы, дома, на идущих по своим делам американцев, на непривычно красивые автомобили. Каждый был погружен в свои мысли. Что-то менялось в нас, и странные неведомые доселе вопросы всплывали из ниоткуда и не давали покоя. Так бывает, когда меняешь черно-белый телевизор на цветной, когда привычный удобный мир вдруг оказывается ярче, шире, интереснее, и думаешь, а что, так можно было, а почему это только здесь, а что мешает нам? И хотя Панишев как мог старался сгладить нам острые грани этого перехода, шутя над внешним видом прохожих, иронизируя над некоторыми смешными законами и обычаями, но мы-то всё видели и кое-что уже начали понимать.

- Конец какой-то,- Щипсикин почти просительно посмотрел на меня,- Янов, ты что нибудь понимаешь? Почему они все такие довольные, почему постоянно улыбаются? Ну ладно вон те!,- он указал на группу ярко разодетых подростков, гуляющих с огромным магнитофоном и кайфующих от оглушительной музыки. Но этот-то почему? Он же милостыню просит!

Денис ткнул пальцем в сторону сидящего на тротуаре чернокожего попрошайки со стаканчиком в руках. Тот улыбался во весь рот, о чём-то весело переговаривался с прохожими, и они время от времени бросали ему в стаканчик мелкие монетки. За меня Щипсикину ответил Панишев

- Я, конечно, и на страшном суде буду отрицать, что сказал вам это сейчас. Но дело в том, что слухи о повальной безработице в США сильно преувеличены. Работы здесь много, но много и тех, кто просто не любит работать. Пособие по безработице сейчас около 900 долларов, и с прохожих он неплохо может насобирать, ничего не делая. Так что перед вами, скорее всего, обычный жизнерадостный тунеядец, которому много не надо, который не утруждается и просить медяки для него, похоже, даже не стыдно. Он доволен своей жизнью, потому и улыбается.

- Конец какой-то,- повторил Денис,- А разве так возможно?

Панишев пожал плечами

- Да, у нас немного не так. Даже сильно не так, и не уверен, что так когда-нибудь будет и что это вообще правильно. Но давайте не будем лезть в чужой монастырь, давайте просто наблюдать. Вот, например, сейчас я советую всем посмотреть в окна правой стороны автобуса, ибо никто не знает, удастся ли ему ещё раз увидеть место проживания американских президентов. Перед вами,- Николай Васильевич подпустил пафоса,- не что иное, как Белый дом во всей своей красе!

Мы кинулись к окнам. Метрах в ста от дороги стояло белокаменное здание в привычном уже античном стиле с колоннами.

- Словно из остатков стройматериала от Капитолия сделано, - пошутил кто-то. Шутка зашла, все заулыбались. Но тем не менее Белый дом чем-то притягивал к себе внимание. Не такой роскошный и величественный как Капитолий, он выглядел даже одиноко и беззащитно. Никаких других строений на огромной зеленой поляне вокруг не было, и если сзади и сбоку его окружала и защищала лесополоса из могучих высоких деревьев, то фасад здания был совершенно открыт, ни заборов, ни постов охраны. Конечно, я уверен, эта беззащитность была ложной, но никаких систем безопасности и вооруженных патрулей я, как ни старался, так и не увидел.

- Николай Васильевич,- спросил Однорохов,- А что, вот прям все президенты жили в этом доме?

- Почти, кроме самого первого. Джордж Вашингтон дал указание построить этот дом и даже немного корректировал проект, но вот заехать сам не успел.

- Умер?

- Нет, отчего же? Почему сразу умер? Просто закончился срок его второго президентства, а строительство было завершено чуть позже, во времена второго президента Джона Адамса, который и стал первым жильцом. Но мы что-то заговорились, готовьтесь на выход, мы подъезжаем к Арлингтонскому кладбищу, погуляем тут часок, осмотрим достопримечательности.

4

Арлингтонское кладбище не было похожим на привычные нам российские погосты. Здесь отсутствовали вычурные памятники, соревнующиеся в своей дороговизне, не было и православных крестов, лишь ровное поле с аккуратно подстриженной травой и параллельные ряды до половины утопленных в землю гранитных плит. Могильные ряды тянулись во все стороны, они казались почти бесконечными, мурашки бежали по телу от их количества.

- Здесь около 400 тысяч могил, в основном солдаты, погибшие на всевозможных войнах и вооруженных конфликтах, от Первой мировой до Вьетнама. Ну есть ещё немного высокопоставленных политиков,- голос Панишева был подобающе моменту печален.

Из однообразия сонма гранитных плит выделялись несколько памятников на краю кладбища, и нас заинтересовал один из них.

- Эта скульптура называется «Поднятие флага»,- Николай Васильевич сменил тему. Вот вам задача на острый глаз и сообразительность – Сколько в ней человек? Победителю – шоколадка!

Усевшись прямо на траву, мы начали спорить о количестве человеческих фигур в этом мемориале, так тесно были сплетены их тела, ноги, руки, тянущиеся к американскому флагу, что можно было легко ошибиться с первого взгляда, да и со второго, наверное, тоже. К счастью рядом оказался Юджин Динник, и, узнав предмет спора, он взял на себя роль третейского судьи. Медленно и внимательно обходил он возвышение с постаментом, старательно пересчитывал чуть ли не на пальцах ноги и головы, видимо, что-то порой не сходилось, и несколько раз счёт начинался сначала. Мы с интересом наблюдали за этим действом. Наконец, результат был объявлен.

- Четыре с половиной человека!

Несколько секунд абсолютной тишины, наполненной недоумением, сменились взрывом хохота, довольно неприличным, учитывая место, где мы находились.

- Тихо, тихо, вы, черти!,- Динник замахал руками, успокаивая нас. Забыли что ли, где вы сейчас?! Да пошутил я, конечно, не держите меня за идиота. Здесь шесть человек. Ровно!

На обратной дороге мы ещё долго потом улыбались, вспоминая этот эпизод, и шутливо грозили Юджину пальцем. Подколол, так подколол.

Как-то незаметно летело время, мы успели перекусить в кафе у обочины, и уже в сгущающейся темноте наш автобус вернулся обратно в Вашингтон. Нас высадили возле Мемориального парка.

- Закончим сегодняшнюю экскурсию пешим порядком,- Панишев в очередной раз пересчитал группу. Ни недостачи, ни излишка не было.

- Полюбуемся на мемориал президента Линкольна и вернемся на ужин в кампус. Благо, здесь недалеко.

Его мы увидели ещё издали. Полумрак раннего июльского вечера уже начал скрывать очертания предметов, длинные вечерние тени исчезли, ночь стремительно поглощала пространство. Фонари Национальной Аллеи напрягали все свои силы, вырывая у темноты кусочки освещенных территорий, но силы были неравны. Чуть в стороне от пешеходных дорожек непроглядная тьма растворяла в себе контуры деревьев, и лишь по шуму листвы, колеблемой теплым ветром, можно было догадаться об их существовании. Но над Мемориалом Линкольна ночь была не властна. Он словно светился своим собственным естественным светом, подобным свету Луны на черном небосводе. Он был виден издалека и отовсюду. Но, конечно, не отраженный от его поверхности солнечный свет был тому причиной, объяснялся этот эффект весьма искусно расположенными внутри здания, незаметными для стороннего наблюдателя, прожекторами. Построенный в неогреческом стиле, похожий на уменьшенную копию храма Артемиды, с высокими колоннами, мемориал в белесом электрическом свете казался полупрозрачным и даже обладал неким мистическим налётом.

- Умеют же американцы красоту делать, что салюты, что памятники,- восхищенно прошептал Старков, - Смотри, а Линкольн позолоченный что ли?

Фигура президента действительно казалась отлитой из благородного тяжёлого металла, но при ближайшем рассмотрении это снова оказался оптический эффект от специально подобранного освещения. Сам памятник был из белого камня. Линкольн сидел в широком массивном кресле, положив руки на подлокотники. Авраам выглядел уставшим, как человек, который только что присел после изнурительных трудов прошедшего дня, плечи поникли, ладони бессильно расслабились, но выражение лица по прежнему источало неиссякаемую энергию. Голова его была чуть наклонена и, казалось, он смотрит с высоты своей исполинской фигуры на пришедших к нему посетителей, разглядывает их серьезным немигающим взглядом, оценивает и спрашивает, не по пустяшным ли делам пришли они потревожить его уединение. Несколько минут мы стояли молча, завороженно, я слышал своё дыхание и стук своего сердца. Потом кто-то шевельнулся, что-то сказал, и всеобщее оцепенение стало спадать. Повинуясь какому-то странному импульсу мы вереницей начали подходить к монументу и, вытягивая руки, касаться холодного каменного ботинка правой выдвинутой чуть вперёд ноги. Динник покровительственно похлопал его ладонью, горделиво оглядываясь, Гайрабедьянц осторожно едва коснулся кончиками пальцев, каждый как мог оказывал знаки уважения великому президенту. Он принял их все со стоическим спокойствием, ни один мускул не дрогнул на его неподвижном лице. Но, когда мы уходили, я обернулся и мне показалось, что сурово сдвинутые брови чуть разгладились и взгляд, провожающий нас, стал ласковее и добрее.

5

На ужин мы пришли уставшие, но чрезвычайно довольные прошедшим днём. Эмоции ещё не улеглись, и мы делились друг с другом своими впечатлениями. Я был в восторге от красоты и эффектности Мемориала Линкольна, Денис вслух мечтал о времени, когда он будет заседать в Капитолии, а Саша, смеясь, вспоминал, за сколько попыток Динник всё таки сумел пересчитать количество человек, поднимающих флаг на Иводзиме в мемориале Морской пехоты. Мы были в прекрасном настроении. За нашим столиком ещё оставались свободные места, и я видел, как к нам направляется Дима Гайрабедьянц, но он опоздал. Словно из ниоткуда вспорхнула и расселась шумная улыбающаяся девичья компания, заняв все стулья напротив. Гайрабедьянц печально вздохнул и прошел куда-то мимо.

- Привет, ребята! Как ваш день?

Хелен, Кристина и Эврика, а это были именно они, по хозяйски расставили свои подносы с едой и запросто, словно старые знакомые, принялись обсуждать наше меню.

- А почему русские так любят бананы?

Бананов у нас действительно было много. Как можно было объяснить, что бананы до этого мы видели только зелеными и невкусными? Что об половине блюд на шведском столе мы не имели представления, и вообще, мы привыкли к супу, а где он здесь?

- Сууп!, - лица у девчонок вытянулись. Мы и дома очень редко варим суп, а в университетской столовой не видели его вообще никогда.

-Вот видите, это всего лишь разница в национальных кулинарных пристрастиях, так что давайте искать компромисс, сударыни.

- Компромисс?! Мальчики, вы такие серьёзные,- они захихикали. Окей, давайте искать компромисс. Мы в Америке очень любим искать компромисс.

Это прозвучало смешно, вызвав у всех улыбки. На правах старых знакомых мы уже в открытую, не стесняясь разглядывали американочек. Девушки были не то чтоб красивые, даже следов косметики на их лицах заметно не было, но они казались простыми и настоящими, смеялись и шутили без всякой фальши, с ними было легко общаться.

Когда, поужинав, мы все вместе вышли из кафетерия, несмотря на ещё не позднее время нас встретила теплая южная густая ночь.

- Здесь так быстро и рано темнеет,- сказала Эврика. У нас не так, у нас даже по ночам бывает не слишком темно.

- Это особенность южных широт,- блеснул знаниями я. Чем севернее, тем плавнее переход от света к темноте и наоборот. Там, где я живу, ночь тоже не наступает резко.

- А где ты живешь? Расскажи, пожалуйста.

И она слушала про уральские горы, про хвойные леса, полные грибов и ягод, про то, что жители маленьких деревень, расположенных в глубине лесов и гор, часто встречаются с дикими животными. И о красоте чистейших башкирских озёр, об изумительных закатах и ярчайших звёздах нашего ночного неба поведал ей я.

- Ты сейчас описал мне мои родные места,- задумчиво и даже грустно сказала Эврика. Даже немножко захотелось домой. Как похожи Россия и Аляска, ты обязательно приезжай посмотреть.

Мы медленно шли по гранитным тротуарам кампуса от одного желтого пятна фонаря до другого, в зданиях вокруг то тут, то там зажигались окна, студенты возвращались по своим комнатам. Как то незаметно мы с Эврикой оказались одни. Денис, Саша и девочки словно растворились в сгущающейся тьме, тихо и незаметно.

- А у тебя есть девушка в России?,- Эврика заглянула мне в глаза.

Но я знал, как нужно отвечать на подобные вопросы и, выдержав паузу и удрученно вздохнув, сказал

- Нет, ещё не встретил. Не встретил похожую на тебя.

Моя рука сразу оказалась в её мягкой прохладной ладошке.

- А у тебя?

- Нет, что ты! – она хихикнула. У меня тоже нет девушки.

- В России,- продолжил шутку я.

Она рассмеялась.

- Вы, русские, такие забавные. И хорошие. Давай посидим тут.

Мимо по освещенным дорожкам спешили по своим делам редкие прохожие, не замечая нас в беседке в глубине парка.Эврика взяла меня под руку. Кажется, она слегка замерзла, я чувствовал едва ощутимую дрожь её плечика.

- Какой хороший вечер. Я так не хочу уезжать, я хочу жить здесь, в Вашингтоне. А ты?

Я пожал плечами, я не был ещё готов к столь кардинальным выводам.

- Наверное...Ещё не знаю.

- А у меня через три часа уже такси в аэропорт.- Она подняла голову и опять заглянула мне в лицо. Ты хочешь проводить меня от моей комнаты?

- Да, конечно, Эврика. Я обязательно приду, скажи, во сколько такси.

Девушка почему-то замолчала, её пальчики, до того гладившие мою ладонь, застыли. Незримое напряжение повисло в воздухе.

- Я, пожалуй, пойду.- Она отпустила мою руку, поднялась с лавочки. Вон мой корпус, ты приходи всё равно, проводи меня.

Она коснулась кончика моего носа

- Ты хороший..Приходи, буду ждать.

И ушла, помахав на прощание. Я медленно пошёл к себе в Стронг Холл, абсолютно не понимая, что случилось, что я сделал не так. Погруженный в себя я, как сомнамбула, останавливался иногда, не совсем отдавая отчет, где нахожусь, куда идти дальше, и снова шел хоть куда нибудь. Какая-то мысль не давала мне покоя, ускользала, кружила рядом, но пока не поддавалась. Почему? Почему она так отреагтровала на мои слова? Проводи меня от моей комнаты, сказала она. Что не так?

Ааааааа! В голове вспыхнула молния, я схватил мысль, я понял, я не точно перевел для себя её слова! Она просила проводить её из комнаты, а не от. Она хотела, чтобы я провел эти часы с ней, и утром мы ушли бы вместе. Вот что она сказала. А что теперь? Бежать обратно глупо и бессмысленно, я не знаю точно, где она живет. Не кричать же под окнами. В общем, опростоволосился ты, Дмитрий Янов, по полной программе.

Когда я вернулся, ребята уже спали, только Денис что-то ласково проворчал о том, что было бы неплохо поотрывать что-нибудь ночным гулякам, чтоб не мешали людям. Но что именно уточнить не успел, потому что заснул. А я ещё долго лежал спущенным шариком и таращил в никуда глаза. Сон пришел лишь под утро и сморил меня так незаметно, что, конечно же, никто никого не пошел никуда провожать, и всё, что Эврика обо мне подумала, я заслужил в полной мере.

Но жизнь продолжалась своим чередом, и в семь утра меня разбудили мои товарищи, чтобы собрать чемоданы, позавтракать и отправиться в университет Стони Брук, расположенный на Лонг Айленде вблизи города Нью-Йорк. Начинался следующий этап программы «Пипл ту пипл».