Читать онлайн "Гудбай, Америка"

Часть первая. Ещё здесь

Предисловие

Это реальная история, она произошла в далеком уже 1989 году, и речь в ней пойдёт о поездке группы советских молодых людей в США. В те времена это было неординарное событие, и отнюдь не каждый мог хотя бы мечтать об этом. Мне повезло, моя мечта сбылась. А вот как это случилось, об этом я и попытаюсь рассказать в этой книге. Отдавая себе отчёт, что немногим, очень немногим будет интересен мой рассказ, тем не менее я решил его написать. Для чего? Ну во-первых, для самого себя и ради моих товарищей, бывших со мной в те дни. Это моя дань уважения этим людям. Да и с возрастом память становится сродни зрению, когда общие контуры всё еще различимы, но вот мелкие детали либо уже плохо видны, либо теряются насовсем в потоке времени. Ну и во-вторых, мне захотелось самому, так сказать, от первого лица словами очевидца рассказать о той прошедшей эпохе, как я её помню, какой я её видел, когда никто и не подозревал о скором крахе коммунистического режима, и в людях не было ни страха перед будущим, ни стыда за прошлое. Страна дышала тогда полной грудью и признаков болезни не подавала.

Итак, включите воображение, вставьте время, как компактную аудиокассету, в старенький магнитофон и нажмите кнопку обратной перемотки лет эдак на 35. И когда кассета щёлкнет, остановившись, включите воспроизведение, насладитесь этими звуками прошедших времён. Тогда всё было не так, и для обычных, тем более провинциальных, мальчишек и девчонок поездка в США была сродни высадке на Луну. И потому мой рассказ будет о том, как повлияло это на них, что они увидели, что поняли, как менялись сами и меняли в процессе общения своих новых друзей – американцев. Да, общение имеет два направления, и они тоже всего лишь просто люди , которые многого не знали о нас, а потому додумывали кто мы такие есть, опираясь на свои источники пропаганды. Да, пропаганда есть, была и будет как у них, так и у нас, являясь, пожалуй, главной причиной недопонимания. Но эта история совсем не о политике, это будет рассказ даже не столько о самой Америке, не главными в нём будут города, машины, небоскрёбы, супермаркеты, я постараюсь передать нюансы человеческого общения, зарождающейся дружбы, взаимопонимания и доверия друг к другу. Моими героями будут и американцы и советские ребята. Все они реальные люди , а их имена я, как автор, конечно, немного изменю, но так, что они всё равно останутся узнаваемыми, и ничего страшного в этом нет, ведь это добрая история, и нет в ней места компромату. Кое какие имена я оставлю такими, как нас смешно и мило называли американцы, с трудом выговаривая или слегка неправильно читая транскрипцию русских фамилий. Так, например, я буду не Дмитрий Жаров, а Дмитрий Янов, как меня назвали в первый день знакомства проверяя список приехавших. Лишь наши кураторы, люди абсолютно взрослые и серьезные, будут названы своими собственными именами. И примите мои искренние уверения, это будет сделано исключительно из полнейшего к ним уважения.

Но – достаточно предисловий. Добавлю лишь ещё одну деталь. Я сторонник литературного корректного языка, и буду тщательно избегать скабрезностей и неудобнопроизносимых слов в своём рассказе, хотя это достаточно сложная задача. Поскольку все мы понимаем, что молодежь пубертатного периода не изьясняется при общении и выражении эмоций исключительно тургеневскими фразами, то придется прикладывать усилия и сглаживать углы. Но всё таки, к стыду своему, признаюсь, что в одном эпизоде этой книги подобное нецензурное слово всё же прозвучит. Всего одно. И я, как автор, несу за него полную ответственность, поскольку считаю, что в том эпизоде без этого слова просто никак нельзя, потому что оно является квинтэссенцией всей сцены и её апогеем. Заранее прошу простить. С уважением, автор

 

Глава первая. Начало

1. Слово о советских газетах

По статистике, в Советском Союзе очень любили газеты. Газеты печатались огромными тиражами и расходились как горячие пирожки, не залёживаясь на складах. Несмотря на то, что во всех них печаталось с небольшими различиями, в принципе, одно и то же, а именно – репортажи о партийных съездах и решениях и о трудовых подвигах советского народа, газеты различались рангом и целевой аудиторией. Центральные, такие как «Правда» и «Труд», распространялись по всей стране, продавались в киосках, расклеивались на специально установленных в публичных местах стендах, разносились почтальонами по домашним почтовым ящикам, поскольку каждый сознательный гражданин считал своим долгом выписывать одно-два центральных издания и плюсом ещё и газетенку рангом пониже. Так, например, жители совхозов и колхозов очень уважали «Сельскую жизнь», военные были без ума от «Красной Звезды». И даже дети, чистые безгрешные души, едва научившись читать, по совету своих школьных педагогов, вытребовав с родителей несколько рублей, оформляли подписку на свою любимую «Пионерскую Правду», издававшуюся, кстати, в отличие от своих чёрно-белых коллег, в желто-розовой цветовой гамме. Мало того, существовали ещё и местечковые газеты, перепевавшие основные статьи московских грандов применительно к особенностям местного менталитета. Множество этих маленьких неизвестных в центре трудолюбивых героев печатного слова несли читателям далёкий свет столичных городов, отзвуки мировых событий и, конечно, рассказывали о последних успехах и достижениях своих земляков. Счастливой улыбкой озарялось тёмное обветренное лицо пастуха- калмыка, узнающего как хорошо и счастливо живёт его страна со страничек «Элистинских Известий». Медленно и убедительно кивал головой чумазый шахтёр, соглашаясь с обновлённой линией партии, прочерченной в «Кемеровском Угольщике». А у нас, в небольшом промышленном городе Магнитогорске, где жили неизбалованные большими событиями люди, таким светочем была местная газета «Магнитогорский Рабочий». Бурлил по стране мощный бумажный поток, бравший своё начало в могучих столичных типографиях, впитывал в себя ручейки всевозможных мелких изданий, тёк по пробитому со временем устоявшемуся руслу. Сновали по центральной части страны почтовые грузовички, пропахшие насквозь свежей типографской краской. Летели в отдалённые уголки сине- белые самолеты авиапочты, неся на своих крыльях свет свежего печатного слова. Но недолга и скоротечна была жизнь этих бумажных друзей советского народа. Едва пробежав их глазами, а порою и вовсе не читая, этот самый народ безжалостно резал газеты на квадратики и ленты для бытовых нужд, обклеивал ими стены или же, собрав в мешок, вручал детям, и те несли свой груз в школы для сдачи в макулатуру. Каждую неделю по всей стране тысячи грузовиков вторсырья увозили отжившие свой век газеты на целлюлозно- бумажные комбинаты на переработку. И вскоре, снова став непорочно чистой бумагой, они возрождались к жизни в виде новых тиражей. Поток был закольцован и казался бесконечным, и трудно, почти невозможно было выхватить, уловить, разглядеть в нём что-то новое, что-то, чего ещё не было.

Но однажды, а именно 3 апреля 1989 года, это случилось. В издании «Магнитогорский Рабочий» почти в самом незаметном месте на последней полосе была опубликована заметка- объявление, приглашающая молодых людей и девушек принять участие в конкурсном отборе для поездки в США в рамках программы «Пипл то пипл». Мало того, что эта публикация вообще состоялась, так её ещё увидело и прочитало несколько десятков молодых людей, думаю, что совершенно случайным образом, как например, я. Иначе количество подавших заявки на участие было бы неизмеримо больше. Суть этой акции заключалась в обмене студентами на время летних каникул для прохождения кратковременного обучения в различных ВУЗах и, конечно же, общения. Это было время наилучших отношений на моей памяти между двумя самыми могущественными государствами мира. И лишь одно не дает мне покоя уже много лет. Я до сих пор не понимаю, как получилось так, что из всего необъятного Советского Союза для участия в программе было выбрано всего четыре города, и Магнитогорск был в их числе. Чей благословенный палец случайно ткнул в карту страны? Или Бог так раскинул кости, словно надсмехался над гламурными избалованными мегаполисами? Москва, Новосибирск, Таганрог, Магнитогорск- список довольно странный, не правда ли? Но то была не наша вина, а наша удача, и оставалось лишь поймать её за хвост.

2. Конкурс

1

Сегодня опять пошел снег. Зима смеялась над людьми, поверившим её уловке. Она ещё и не думала уходить, она спряталась в соседнем дворе, и когда я легкомысленно решил, что всё, весна пришла, и убрал в шкаф зимнюю одежду, зима вернулась. Вернулась по-настоящему, с ветром и метелью, и исчезли прогалины пробивающейся молодой травы, и жутко мерзли ноги в легкой обуви, куда набивался холодный колючий снег. Я пришел с учёбы промерзший насквозь и без настроения. Вечер обещал быть пустым и бесполезным. Я взял с журнального столика свежую газету и тихо, но быстро проскользнул в свою комнату мимо смотревших телевизор родителей. Отвечать на их дежурные вопросы не очень хотелось, и я лишь кивнул им, и закрылся у себя. Номер « Магнитогорского Рабочего» за 3 апреля 1989 года не отличался оригинальностью, всё то же и всё те же. Скучая, я сумел таки пробежаться глазами по газете вплоть до последней странички и уже отбрасывал её в сторону, как вдруг мозг подал сигнал тревоги. Что-то не так! Одна маленькая неприметная заметка не вписывалась в стандарт, более того, она не вписывалась в устои советского мироздания, рушила напрочь тишину и покой наступающего вечера. Объявлялся конкурс среди старших школьников для отбора кандидатов для поездки....Я не верил своим глазам....В США!!! Сонливость и скуку как рукой сняло, я стал жадно вчитываться. Так, три этапа конкурса: профильная наука, спорт, творчество. Так...бла бла бла...Ага, заявку подать завтра, конкурс стартует 6 апреля, через три дня. Так, критерии отбора...к чёрту критерии, я пройду, я смогу! Решено – я учавствую! И ляжет мир у моих ног, и сбудутся мечты мои! Мне стало жарко. Пришлось подышать, успокоиться, внимательнее перечитать статью. Да, всё верно: и конкурс вроде бы реален, и я подхожу по параметрам, и есть время успеть подать заявку и подготовиться. Я выключил свет и в темноте подошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу. Там, снаружи, выла и бесновалась метель, забрасывая снегом окрестные дома. А я стоял и видел уходившие далеко ввысь разноцветные огни фантастических небоскребов.

2

А дальше была одна рутина. В качестве профильной науки я выбрал физику, поскольку в информатике и археологии был совершенным профаном, в категории творчества решил показать свои стишки, кои изредка пописывал, ну а спорт, как действующий чемпион области по легкой атлетике, я считал своим главным козырем. В действительности всё прошло не так гладко, как хотелось бы, были незапланированные потери баллов, и на итоговое подведение результатов, состоявшееся 15 апреля, я пришел неуверенным, можно сказать, почти на ватных ногах. Взгляд скользил сверху вниз по списку фамилий, набравших от наибольшего количества баллов к наименьшему. А меня всё не было и не было...Жесткий ком начал сжимать горло, пальцы нервно сжимались в кулаки. Всё ниже и ниже по списку, а меня всё нет. И вот, на флажке, на последнем издыхании, на грани срыва нервной системы, я увидел свою фамилию. Я был последним из конкурсантов, всё же попавших в число обладателей счастливых билетов. Я всё же смог, я добился цели! А на последнее место было абсолютно начихать. Ниже моей фамилии в списке были некто Комарова и некто Бакнаевский, и я искренне пожалел этих товарищей, чуть чуть не дотянувшихся до заветной мечты. Но – у бога свои задумки, и он ещё посмеётся над какими-то там конкурсами каких-то там людей. И потекли недели ожидания и подготовки. Я усиленно занимался изучением английского языка, поскольку в школе учил французский. Основы грамматики мы штудировали в спецшколе с усиленным изучением иностранных языков, а для приобретения навыков практического разговорного общения посещали специально организованный факультатив в местном институте. Там я и начал потихоньку знакомиться со своими новыми друзьями. Собственно, одного из них я уже знал, он учился на одном курсе со мной в параллельной группе. Его звали Вита Старков. Светловолосый жизнерадостный юноша, квн-щик, готовый по любому поводу одарить собеседника фирменной улыбкой во все 32 зуба, он был из разряда тех людей, которым надо всё и везде, что порою приводило к мелким неудачам, ибо нельзя объять необъятное. Но Вита нисколько не комплексовал по этому поводу, легко перешагивая через разные неурядицы и продолжая дальше покорять этот мир. Вторым моим близким другом постепенно становился Денис Щипсикин, в чем то полная противоположность Старкову. Невысокий, но сильный и жилистый молодой человек с уже сформировавшимися усиками, он, конечно, тоже был не против посмеяться – пошутить и обладал отменным чувством юмора, но в принятии различных решений и отношении к жизни был намного серьёзнее всех нас. Были и другие ребята – Александр Однорохов, Дмитрий Гайрабедьянц, многие другие, но о них чуть позже по мере развития сюжета. Преподавал нам уроки практического английского языка профессор металлургического института Николай Васильевич Панишев. Он же, кстати, по совместительству являлся и руководителем нашей группы в предстоящей поездке, что было неудивительно. По роду своей научной деятельности он уже несколько раз бывал в США, отлично знал разные тонкости, и вообще считался самым опытным в этом плане человеком в городе. Обладая высоким ростом и внушительной комплекцией, Панишев не производил впечатление грозного человека. Он буквально излучал доброжелательность, а в его глазах за стеклами элегантных очков постоянно сверкали хитрые озорные искорки. Занятия проходили весело и задорно, Николай Васильевич не напрягал наши умы заумностями грамматики и правилами постороения предложений в различных временах. Он учил нас простым распространенным фразам для легкого общения.

- Гайрабедьянц, вот скажи мне, тебе задали вопрос, на который затруднительно ответить сразу. Как ты попросишь время на раздумье? Дмитрий полностью соответствовал своей фамилии, гордая армянская кровь бурлила в каждой черте его лица с крупным носом, черными как смоль глазами и волосами. Но характер...характер был на удивление мягким. Порядком попыхтев, Гайрабедьянц наконец выдал ответ - Лет ми си!

Мы заулыбались. Сказано это было с очаровательным кавказским акцентом, и не мягко и просительно, как бы убеждая собеседника чуть подождать. Нет, Дмитрий произносил эту свою ставшую в последствии знаменитой фразу громко и немного угрожающе. Сколько раз в будущем мы видели, как эти произнесенные таким образом безобидные слова ввергали американцев то в испуг, то в недоумение. Дима был очень умным юношей, владел глубокими познаниями в такой экзотической в те годы науке, как информатика, но вот языки – как говорится, это было не его.

А между тем время стремительно набирало бег, дни, тянувшиеся медленно и мучительно, вдруг замелькали один за другим, и вот на календаре перед моим удивленным лицом висела дата 29 июня. А это значило, что завтра с железнодорожной станции Магнитогорск – Пассажирский отправится поезд до города Москва, и в его вагонах в течение трёх суток наша пестрая весёлая компания будет коротать время, приближающее нас...К чему? Наверное, у каждого был свой ответ на этот вопрос.

 

3. Поезд

Уже более двух суток поезд без устали, отсчитывая с мерным постукиванием километр за километром, приближался к Москве. До столицы оставалось менее двенадцати часов пути. За окном царила бархатная теплая среднерусская ночь, таинственная и непроницаемая для взгляда. В купе горел неяркий свет настенных ламп, на столе стояли стаканы со сладким крепким чаеми лежали остатки недоеденной снеди. Каждый принесвсё, что у него оставалось, а поскольку купе под завязку было забито десятком человек, то и маленький столик был завален разнообразными сладостями практически целиком. Впрочем, никто ничего не ел. Весь мир сузился до размеров помещения, время почти остановилось, и магия тихих звуков гитары и негромкого пения завладела нашими душами. Сможет ли кто-нибудь когда-нибудь объяснить феномен этого непритязательного инструмента? Стоит взять его в руки и начать музицировать, как вокруг появляются люди, садятся рядом и, покачиваясь в такт песне, становятся задумчиво – печальными или улыбаются добрыми грустными улыбками. У нас в купе уже третий вечер подряд творилось волшебство, когда словно по некоему сигналу приходили по одному, по двое наши товарищи, рассаживались по пять человек плечом к плечу, кто-то устраивался на верхних полках, и слушали. Первым на правах хозяина гитары обычно пел Старков, затем инструмент шёл по кругу. Голоса, песни, мелодии сменяли друг друга, позвякивали в такт колесам стаканы с позабытым остывающим чаем, и никак не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался.

Я сидел, зажатый между Денисом Щипсикиным и Оксаной Москаленко, и жесткое плечо Дениса сильно контрастировало с нежным плечиком Оксаны, самой красивой девушки нашей группы. Вита задушевно выводил про то, как над знмлей бушуют травы, как облака плывут как павы, было красиво и чувственно, но сосредоточиться на песне мне мешал вид острых загорелых девичьих коленок. Я даже не сразу понял, что с другого боку уже какое-то время мне что-то говорит Щипсикин, подталкивая своим плечом моё. - Янов,ты что, не слышишь? Тебе говорю

Почему-то так сразу сложилось, что с первого момента знакомства мы с Денисом стали называть друг друга по фамилии, не чувствуя при этом никакого дискомфорта. Привычка эта сохранялась впоследствии все долгие годы нашей дружбы, и даже в смс и в переписках как-то само собой и вполне естественно получалось, что общались мы только по фамилиям. - Яноооов, очнись! Не светят тебе эти коленки! Щипсикин всегда любил говорить правду, это был злой, но искренний юноша. Я стряхнул с себя оцепенение.

- Чего тебе?

Денис хитро посмотрел на меня своими карими глазами. - А у тебя девушка есть?,- вдруг спросил он. Такого вопроса я точно не ожидал. Что ещё за вечер откровений?

- А у тебя?

- А я первый спросил!

Подумав какое-то время и, видимо, находясь под влиянием романтической обстановкиэтого вечера, я подумал, что не будет ничего плохого в том, если я чуть чуть приоткрою другу душу.

- Есть...И ещё будет, в Америке....

Тут пришла очередь Дениса слегка впасть в ступор, он приоткрыл рот, но нужные слова подобрать пока не мог.Я, конечно, пошутил, такой вот четкой конкретной целью я не задавался, но произойди такое – был бы не против. В конце концов, это было бы просто даже интересно. Гитара тем временем перешла в руки Юджина Динника, и лирический вокал Старкова сменился дворово – романтическим пением Юджина. Динник сидел напротив нас в компании Виты, Саши Однорохова, Алены Савицкой и Тани Романовой. Он обладал довольно привлекательной внешностью, с мужественными резкими чертами лица, и наверняка нравился большинству девушек. Душещипательный репертуар песен тоже был подобран со знанием дела, и вскоре я заметил, как увлажнились глаза девчонок. Вита с некоторой ревностью следил за тем, как пальцы Юджина терзают его гитару и даже вздрагивал при особо громких пассажах. Хотя надо признать, играл и пел Динник довольно неплохо, скорее всего лучше всех нас. В его арсенале было всего три – четыре аккордда, но владел ими он в совершенстве, не фальшивя и правильно подбирая тональность музыки под свой голос. Слушать его было легко и приятно.

Но, однако, время шло, а впереди нас всех ждал трудный и насыщенный день. Было запланировано, что сразу с вокзала мы едем и заселяемся в гостиницу, где предстоит переночевать. А затем мелкие приятные хлопоты, вроде обмена вылюты, променада по московским магазинам и получения общего удовольствия от посещения столицы.

Народ начал понемногу расходиться. Первыми, мило всем улыбнувший и пожелав спокойной ночи, упорхнули в своё купе девушки. Без них и исполнители песен поскучнели, потеряв мотивацию, и, сыграв ещё пару вещей, закончили концерт. Вечер был исчерпан, свет погашен, и даже неспешные ленивые разговоры между засыпающими на своих полках ребятами вскоре сошли на нет. Бархатная ночь и тишина взяли в свои руки всю полноту власти.

 

Глава вторая. Мы летим

1. Гостиница

1

Место, где нам предстояло провести ночь перед вылетом, носило гордое название « Гостиница Академии Наук СССР корпус № 2». Но то, что мы увидели, на гостиницу явно не тянуло, это было именно место для ночевки уровня самого замызганного и уставшего от своих жильцов общежития. Обычная жилая пятиэтажная «хрущёвка» из потерявшего уже цвет кирпича, приютившаяся где то в дебрях московских двориков, выделила от своих щедрот первый этаж для временного проживания людей, к науке не имеющих абсолютно уже никакого отношения, в чём я вскоре и убедился лично. Входом служил обычный подъезд с козырьком от дождя, а над ним скворечниками нависали крохотные балкончики четырех жилых этажей с натянутыми бельевыми веревками и жильцами, лузгающими семечки и время от времени окликающими своих детей, гуляющих тут же под окнами на детской площадке. Администратор, сидевшая за обычным письменным столом, выдала мне ключ от моей комнаты. Почему то получилось так, что остальные ребята расселились по двое, а мне достался номер с соседом, абсолютно незнакомым человеком. Я пожал плечами и направился к своей комнате, находящейся в самом конце темного коридора, еле-еле освещённого одной умирающей лампочкой. Я шёл и чувствовал на себе сочувственный взгляд пожилой администраторши.

2. Василий Фёдорыч

Комната выглядела удручающе. Несмотря на довольно сильный солнечный свет, пробивающийся сквозь тонкие шторы и грязные окна, казалось, что помещение погружено в полумрак. Когда-то давно побеленные стены уже не радовали белизной и свежестью, да и остальная обстановка, состоящая из двух кроватей, расположенных у противоположных стен напротив одна другой, двух прикроватных тумбочек и стола со стульями, стоящего почему-то в центре комнаты, словно говорила – путник, не задерживайся, ступай дальше своей дорогой.

На кровати у дальней от входа стены лежал человек, укрытый серым одеялом, и, видимо, спал. Я потихоньку прошёл к оставшейся свободной кровати, поставил рядом у тумбочки свой чемодан и сел, скрипнув пружинами. Не понимая, что делать дальше, огляделся и только сейчас увидел убранство застеленного газетой стола. Две пустых бутылки из под водки, несколько вскрытых и полусъеденных банок рыбных консервов, один стакан и – я пригляделся – О, господи! Да это недопитый, чуть початый флакончик одеколона! Судя по всему, мой сосед отдыхал уже не первый день и со вкусом. Словно услышав мои мысли, человек вдруг открыл глаза, какое-то время лежал так, затем приподнялся на локте и, крякнув от усилия, наконец сел, опустив ноги вниз. Мы смотрели друг другу в глаза. Глаза у него были нездоровые, с опухшими веками и отечными мешками. От всего облика его, от покатых плеч, помятого лица, дрожащих рук исходила неимоверная тяжесть бытия. Пауза затягивалась, и я решил начать разговор первым. -Здравствуйте, меня зовут Дима. Я ваш сосед, но не переживайте,- я поднял руку в успокаивающем жесте,- ненадолго, всего на одну ночь. Рано утром мы улетаем.

Никакой реакции в ответ, и, когда надежда на конструктивный диалог почти угасла, он вдруг произнес хриплым, но не лишенным приятности голосом - Василий...Фёдорыч...

Слова у него выходили угловатыми, короткими, в горле что-то клокотало, но постепенно звуки словно нашли дорогу через его гортань, и речь стала более внятной и различимой.

- Что-то ты больно молод,- Он разглядывал меня словно даже с неким любопытством и участием, - Что ты делаешь в этом клоповнике? Я начал рассказывать, а он слушать.Иногда недоверчиво хмыкал, иногда удивленно поднимал на меня глаза, качал головой, но не перебивал. - Вот, Василий Федорыч, такие дела,- наконец закончил я. Он ещё помолчал, глядя почему-то на мой чемодан. Похоже, что вид чемодана убедил его в правдивости моих слов, и он ответил. - В Америку, говоришь...Да уж..чудны дела твои, Господи..Ну дай Бог, дай Бог..Меняется, значит, меняется страна, если вот так запросто.. Он встал, сделал несколько телодвижений, словно проверяя свой организм на способность к передвижению, и шаркающей походкой подошел к столу. - Ты вот что, Дим. Ты это...видел же уже как люди живут. А теперь посмотришь, только внимательно смотри, хорошо смотри, душою, как эти самые люди должны жить на самом деле.

Я не понял по его тону, была ли это лёгкая насмешка или он был абсолютно серьёзен, но кивнул. Добравшись, наконец, до стола, Василий Фёдорыч плеснул себе в стакан немного одеколона и, после некоторых раздумий, разбавил водой из чайника. Жидкость сразу стала мутной и неприятной на вид.

- А я вот еду на Родину...и с Родины

- Это как?,- не понял я.

-Да просто. Всё как в песне, весь Союз у меня родина, и нет города, который родной. Такая вот жизнь. Строитель я, можно даже сказать строитель светлого будущего.

Саркастическая улыбка скользнула по губам его. - Помотало меня..молодой был, работать любил, не за деньги, за идею...Позовёт Партия – еду, не раздумываю. Братск вот строил, здоровье там оставил, правда нашёл любовь и счастье. Но не моим оказалось то счастье, а чужим. Недолгим было оно..Ну я чемодан собрал и дальше, куда глаза глядят

Он вздохнул и взял стакан в руку.

- Много где был, всё искал себя, где я есть в этой жизни. А теперь вот – здесь. Проездом.

С отвращением выпив свою бурду, сосед несколько секунд боролся со рвотой, выдохнул наконец и заел кусочком рыбы.

-Никогда не пей эту дрянь!,- всё ещё сдавленным голосом произнес он. Не буду учить тебя жизни, знаю просто, как люди живут, как лечат нервы. И ты будешь пить, наверняка, но пей нормальное, не это. Это – уже перебор, крайняя степень, от отчаяния уже пьют такое. Но, несмотря на столь нелестный отзыв, я видел, что Василию Фёдорычу заметно полегчало от его микстуры. В глазах появился блеск, груз, незримо лежащий на плечах, стал заметно легче, и общение наше пошло куда как более гладко. Глядя, как он периодически вливает в себя небольшие порции своего напитка, параллельно кляня его на чём свет стоит, я не выдержал и спросил

- Василий Фёдорыч, ты вот ругаешься на эту бурду, давишься сидишь, а зачем пьёшь? На простую водку денег не хватает? Он вздохнул, задумался.

- Да нет, деньги есть. Как бы тебе сказать. Это...ну ты вроде парень умный, начитанный, ухватишь мысль. Это уже у меня словно тяга такая, страсть к саморазрушению. Пью я это, и словно в бездну смотрю, а она в ответ на меня смотрит, бездна-то...

Он хитро глянул на меня.

- Слыхал такую мысль? Знаешь, чья она?

Не имея в те годы пока ещё ни малейшего представления о Ницше, я честно замотал головой.

-Ну да ладно, узнаешь ещё..

Сосед вытряхнул в стакан остатки одеколона. -Вот за что люблю Москву, так это за разнообразие дешёвых, но хороших одеколонов. На любой вкус, любой коктейль можно смешать, хоть слезу комсомолки, хоть поцелуй тёти Клавы.

-Ты о чём, дядь Вась?,- я уже начал сомневаться в крепости рассудка своего собеседника.

- Я-то? А ты опять не понял? Ох, молодёжь, ничего то вы не знаете. Хотя, откуда? Но я тебе расскажу. Так вот, лет 15 назад начала ходить по Москве и ещё кое-где переписанная от руки в тетрадку книга «Москва – Петушки» Венички Ерофеева. Много тогда переписанных от руки или отпечатанных на машинке книг по рукам ходило, и «Мастер и Маргарита», и «Я, Эдичка». Не издавались они в Союзе, не идеологические считались, вот народ и придумал свой способ. А книги хорошие, хотя плохие-то кто переписывать будет!? Сосед усмехнулся.

-Ну вот и мне довелось почитать её, и так она мне попала в душу, да ещё под настроение, перечитывал и перечитывал. А Веничка – талантище, мастер! Так красиво и вкусно в этой своей алкогольной поэме... -Извини,- перебил я, - Наверное, ты хотел сказать в антиалкогольной? -Да нет, что хотел, то и сказал. Не перебивай, не красиво. Я покраснел.

-Так вот,- продолжил он,- В этой книге описаны несколько умопомрачительных рецептов коктейлей из дешёвого подручного алкоголя. Так ты поверь мне, я их все перепробовал. Что-то из гусарства, что-то из-за тоски. Каждому чувству есть свой рецепт. И вот с тех пор, хоть и нечасто, но для яркости ощущений, для куража какого-то что ли, бывает, выпиваю такое..

- И это всё?,- опять перебил я.

- Что всё?

- Ну, книга...Что ещё в ней есть? Неужели только про это? - Да ты что!,- он даже вытаращил глаза,- Да там о многом, о чём хочешь, о том и найдёшь ответ, хоть о Боге, хоть о любви. Стакан был давно уже пуст, и Василий Фёдорыч горестно вздохнул. -А он жив?

- Кто жив?,- не понял сосед.

- Ну..автор ..Веничка-то?

- А, Ерофеев!? А я и не знаю. А какая разница – живой он или умер? Он всё равно уже бессмертен.

Разговор потихоньку пошел на спад. И хотя сосед нашел в себе силы рассказать ещё несколько историй из своей жизни, я видел, что его начинает клонить в сон, и потому даже испытал некоторое облегчение, когда в дверь постучали, и в комнату несколько настороженно заглянул Денис Щипсикин.

- Ты как тут?,- полушепотом спросил он.

В сумраке коридора за спиной Дениса угадывалось ещё несколько фигур, выглядывающих из-за его плеча. Я показал большой палец. - Пошли, перекусим. Да и по магазинам надо пробежаться.- Щипсикин внимательно изучал глазами моего собеседника. - Иди уж, - махнул рукой дядя Вася,- А я вздремну пока. И я вышел. Но, прежде чем закрыть дверь, я почему-то обернулся и спросил - Дядь Вась, а ты доволен , как прожил жизнь? Если дать тебе вторую, поменяешь в ней что-нибудь?

Сосед долго и озадаченно смотрел на меня, словно только что разглядел, что беседовал не с пустотой, а с живым человеком. - Ну ты даёшь, студент...Не ожидал я от тебя такого вопроса. Так пусть сначала дадут эту самую вторую жизнь, а там уж и решим. Да только кто ж её даст? Сказки всё это...А насчёт доволен или нет, я тебе так скажу, мил человек. Кто же в своём уме признается, мол, плохо я прожил, неправильно? Про себя-то может и знает, что паршиво жизнь прожил, но на весь мир такое сказать – кишка тонка! Вот и я...Ты не смотри на меня сейчас, на такого. Это же не вся жизнь, это только конец её, маленький остаток. А знавал я и радость, и работу в удовольствие, и цель у меня была, жаль, что обманула меня страна с этой целью, но да ладно уж... Он вздохнул тяжело.

- Нет, доволен я жизнью своей. Кончается пусть плохо, но это я сам так, наверное, захотел. А раньше и огонь горел в душе, и сердце стучало. Не зря я, значит, небо коптил.

Он махнул рукой,- Всё, иди уже!

Я закрыл дверь.

Вернувшись уже поздно вечером, набегавшись по своим делам, зайдя в почти абсолютно темную комнату, я включил свет и увидел, что ни моего соседа, ни его скромного скарба уже нет. Он уехал, хотя не говорил ни слова об отъезде. Я подошел к столу, достал из кармана и поставил на стол заранее купленный в киоске «Союзпечать» флакончик дешевого московского одеколона. - Это тебе, Василий Фёдорыч...Если вернёшься... Затем выключил свет и лёг в кровать, очень быстро уснув. Завтра рано утром нас ждал аэропорт Шереметьево-2.

3. Утро четвертого июля

Утро 4 июля выдалось в Москве ненастным. Мы стояли, сбившись в кучку, под козырьком подъезда и потихоньку просыпались. Автобус, который должен был отвезти нас в аэропорт, конечно же запаздывал. А дождь никак не улучшал наше настроение. Решив пойти мелкой холодной водяной пылью, словно на дворе уже царила поздняя осень, дождь сделал утренний воздух сырым и неприятным, а из-за порывов ветра одежда быстро стала влажной. Вита Старков коснулся моего плеча и взглядом показал вперед, туда, где в стороне от всех возвышалась на полголовы немаленькая фигура нашего руководителя Панишева.

-Как так,- сказал Вита,- Он что, ко всему всегда готов?! Николай Васильевич и не думал прятаться от непогоды под козырьком с нами, а предпочел воспользоваться прекрасным черным японским автоматическим зонтиком, достаточно редкой вещью в то время. С выражением полного блаженства на лице , он не спеша вышагивал туда- сюда и, по-моему, даже мурлыкал какую то песенку, словно подчеркивая своё сходство с огромным домашним котом.

- А это ещё кто?,- Вита смотрел с удивлением на юношу и девушку, стоявших вроде бы и рядом, но как-то обособленно. Они были нам незнакомы. - Ребята! Прошу вашего внимания!,- Панишев сделал шаг вперёд, подчеркивая важность момента,- Позвольте представить вам ваших новых товарищей. Они добавились к нашей группе вчера поздно вечером, прилетев из Магнитогорска последним самолетом. Их зовут,- он показал жестом на девушку,- Елена Комарова!

Миниатюрная сероглазая блондинка улыбнулась и обвела всех спокойным открытым взглядом.

- И Алексей Бакнаевский!

Юноша приветственно кивнул головой, но глаз поднимать не стал. Становилось понятным, кто в этой паре был на первых ролях. Но я всё ещё недопонимал причину их появления, поскольку состав группы был давно укомплектован и официально заверен. И вдруг вспомнил ходившие в последнее время невнятные полуслухи- полусплетни о случившемся то ли ещё в поезде, то ли сразу по приезду в Москву конфликте между Дмитрием Гайрабедьянцом и группой, вроде бы из двух человек, наших теперь уже бывших товарищей. Обернувшись, никого из этих двоих я не нашел, а вот вид самого Дмитрия, сияющего широкой победоносной улыбкой, говорил о многом. Потерпев поражение в физическом противостоянии, он одержал сокрушительную неоспоримую моральную победу, поскольку остался с нами разделить все впечатления от предстоящей встречи с Америкой, а его обидчики отправились домой, в маленький серый город.

Я взглянул на Панишева и мысленно пожал ему руку. Этот человек вызывал у меня всё больше и больше уважения к себе. Обладая внешностью мягкотелого добряка, он мог быть жестким и принципиальным, как в случае с этим конфликтом, и принять единственно правильное и справедливое решение. Судьба ещё сведет через несколько лет меня с этим человеком, но уже совершенно в другой истории.

Подъехал автобус. Нахохленными мокрыми воробьями вспорхнули мы в его салон, расселись и, впитывая в себя тепло обогревателей, стали оживать и улыбаться. И не слишком уже печалило неприятное известие, что поменяли нам всего по 75 долларов вместо обещанных 210, и пришлось уменьшать и корректировать воображаемый список покупок. И спокойнее становилось на душе от мысли, что всё идет как надо, что, наверное, ничего уже не может случиться, и скоро исполнится мечта.

Автобус мчался по промокшей непроснувшейся Москве, а я смотрел в окно, покрытое струйками дождя, и думал, что мир в общем-то не так уж и плох.

4. Перелёт

Это случилось! В 9-35 утра по московскому времени со взлетной полосы Шереметьево-2 оторвался красавец- лайнер компании « Аэрофлот » и взял курс на северо – запад, имея прекрасное намерение в конце своего перелета приземлиться в аэропорту имени Даллеса в городе Вашингтоне. Почему на северо – запад? Потому что нам предстояло сделать остановку для дозаправки на территории острова Ньюфаундленд в Канаде, поскольку, видимо, в те времена не все авиалайнеры были способны на безостановочный тринадцатичасовой перелёт. Но, господи, какие это мелочи. Итак, мы летим! Позади изнуряющий марафон из подаренного судьбой и выигранного нами конкурса и последующей за ним двухмесячной скрупулезной подготовки, где были и занятия физикой, и уроки английского языка, и лекции политического плана, на которых специально обученные «товарищи» учили нас, как надо правильно себя вести, чтобы не уронить честь страны и флага.

И вот, в комфортабельном салоне, выгодно отличающегося от салонов самолётов внутренних рейсов шириной проходов и удобством кресел, в числе нескольких десятков советских школьников из разных городов Союза сидел и я. Чего же я ждал от Америки? Перечислить всё, наверное, будет слишком длинно и скучно, потому я скажу короче и красочнее – я ждал сказки! Почти ничего не зная, я мечтал о некоей далекой стране, которую мне предстояло постичь. Это была цветастая несуразная мешанина из небоскрёбов, миллионеров, секса и гангстеров. Тогда я ещё наивно верил, что у каждого американца в кармане пистолет, что улицы заполнены голодными безработными, а в любом тёмном переулке тебя ждут бандиты и проститутки. Пусть сейчас это кажется смешным, но то были реалии той эпохи, вдолбленные в наши юные головы советской пропагандой. И вот я стоял на пороге открытия настоящей Америки, настороженный, чуть испуганный, но неизмеримо счастливый. Могу добавить, что тогда, в самолете, я всё ещё уважал СССР как государство.

Через какое то время стюардессы начали разносить обед, и салон радостно оживился в предвкушении. Всё таки позавтракать мы не успели, а молодые растущие организмы требовали свою порцию калорий. Я откинул столик от спинки впередистоящего кресла и внимательно следил за передвижениями тележки с едой где то в первых рядах. Да кому я вру! Я завороженно любовался фигурками и походкою этих небесных фей, этих цариц международных рейсов, одаривавших пассажиров неземными улыбками и порциями стандартных обедов. И потому вздрогнул от неожиданности, когда мне на плечо легла мягкая ладонь подошедшей с другой стороны стюардессы - Кушать будете?

Я закивал головой, ожидая предсказуемого вопроса про курицу и рыбу, но её бездонно синие глаза были чужды этой дилемме, и мне просто была выдана запечатанная в целлофан пластиковая коробка, один в один такая же, как и всем остальным пассажирам.

- Приятного аппетита!,- И богиня, чарующе покачивая бедрами, пошла дальше вглубь салона.

Небожительница не могла принести просто еду, она принесла усладу алчущим, амброзию страждущим, она принесла изумительно приготовленную, покрытую хрустящей корочкой сочную жареную курочку, маленький бутербродик из черного хлеба с маслом и черной же икрой и довольно большой стейк из красной рыбы. Такой обед в самом начале путешествия вселял уверенность в самом прекрасном продолжении всех наших начинаний. Вкусно позавтракав, я кажется задремал.

Из послеобеденной сладкой неги меня выдернула какая то суета и негромкий, но несмолкаемый гул голосов. Весь салон был на ногах, и люди, суетливо доставая фотоаппараты, старались протолкнуться к иллюминаторам. Я тоже практически по коленкам сидевших рядом Однорохова и Щипсикина подобрался поближе к стеклу и тут же потерял дар речи. Как жаль, что эра смартфонов тогда ещё не настала, да и у меня не было с собой даже простенького « Зенита», а ведь вид, открывавшийся нам сверху, был незабываемым. Мы пролетали над Скандинавией и её знаменитыми фьордами. Сине – бело – зеленый пейзаж внизу завораживал своей неземной красотой и яркостью красок. Причудливо изрезанные темно-синими проливами горные массивы с зелеными, покрытыми растительностью предгорьями и заснеженными вершинами медленно проплывали под серебристым крылом авиалайнера словно в замедленной киносъёмке. Кадры сменяли один другой, а удивительное ощущение чуда оставалось, и приходилось только поражаться фантазии Создателя, придумавшего такие разнообразные по своей геометрии, но одинаково прекрасные по эстетике необузданной дикой красоты картины. Это было время волшебства, но уже примерно через полчаса самолёт летел над водами безграничного Атлантического океана, и нас ждали восемь часов полёта над его акваторией.

Я снова задремал, и из очередного небытия меня вывел голос капитана лайнера, сообщающего нам, что самолет начал снижение для дозаправки в аэропорту Гандер на канадском острове Ньюфаундленд.

5. Гандер

 

Аэропорт Гандер был практически пуст. Несмотря на то, что рядом уже было припарковано несколько самолетов, казалось, что внутри здания разбрелись не слишком многочисленной группой только пассажиры нашего рейса. Пустотой и эхом отзывались людские шаги и голоса. Цветастые витрины небольших торговых точек, расположенных по периметру холла, не слишком уж манили к себе потенциальных покупателей, и даже мы довольно скоро потеряли к ним интерес, быстро пресытившись их пестрым, но однообразным содержанием. Кто-то предложил выйти наружу из здания, подышать воздухом, и все единодушно согласились, благо надо было как-то убить ещё полтора часа. Снаружи было зябко. Раннее июльское утро этого северного канадского острова не спешило одарить своих гостей теплом, серое невзрачное небо в лоскутах рваных перистых облаков почему-то скупо пропускало солнечный свет, а ветер был свеж и настырен. В окрестностях аэропорта взгляду было совершенно не за что зацепиться. Ни домов, ни строений вокруг, лишь несколько авиалайнеров украшали собой эту суровую местность. Где-то на отдалении виднелась, а точнее угадывалась река, и я подумал, какая должно быть холодная и неприятная в ней вода. Даже вечно улыбающийся и жизнерадостный Панишев на этот раз изображал на лице скорее скептическую гримаску, нежели удовольствие.

- The middle of nowhere...Медвежий угол,- проговорил он вполголоса, для себя, не пытаясь быть услышанным.

Архитектура самого же аэропорта была довольно интересной, его контуры напоминали собой очертания белоснежного морского корабля- сухогруза или, точнее, танкера. С одного торца здание имело четыре этажа с дополнительно надстроенной на крыше вышкой авиадиспетчера, а основная часть сооружения была одноэтажная и вытянутая, чем и вызвала у меня такие ассоциации. Синяя крупная надпись « Гандер», флаг с кленовым листом и плакат « Добро пожаловать в Канаду» завершали картину.

Вскоре, налюбовавшись пейзажем, а на самом деле просто замерзнув на промозглом ветру в легкой летней одежде, народ потянулся обратно внутрь здания. И ставшая уже неразлучной пара Комарова – Бакнаевский, и старательно изображающий из себя сурового уральского мужика Юджин Динник, да и я сам, стуча зубами от озноба, потянул за собой Щипсикина и Старкова. К счастью, дозаправка самолета подходила к концу, и вскоре нас пригласили на посадку. Оставались последние три часа перелёта.