Читать онлайн "Голод"

Пролог. Хирург.

Кровь на перчатках была не красной. Под слепящим светом операционных ламп она отливала густым, почти черным багрянцем. Алексей чувствовал ее липкое тепло даже сквозь тонкий латекс. Благодаря маске горячее дыхание не попадало на пластиковые очки, однако они все равно периодически запотевали, и ассистентке приходилось протирать их салфеткой.

Установка жизнеобеспечения гудела как злой шершень. Даже сквозь маску Алексей чувствовал едкий сладковатый запах паленой плоти. Обычная история. Он шел от коагулятора, которым Алексей запаивал сосуды, не смотря на то, что ассистентка старательно откачивала дымок тонким шлангом эвакуатора.

Воздух в операционной сгустился, стал вязким, как сироп. Гул аппаратуры, еще минуту назад бывший ровным саундтреком к работе, теперь давил низким, угрожающим гудением. Яркий свет ламп внезапно стал казаться беспощадным, выжигающим каждую каплю надежду.

— Давление падает! — голос ассистентки, Анны, был металлическим, отточенным годами подобных сражений. Но теперь в ее выверенном тоне проскользнула тонкая трещина. — Сто двадцать на сорок... Девяносто на тридцать... Уходит в тахикардию. Пульс слабый, сто сорок…

Эти цифры словно били Алексею молотками по вискам. Он видел это и сам - на мониторе: алая кривая артериального давления неумолимо сползала вниз, к нулю, а зеленая линия пульса, наоборот, взлетела вверх, судорожно зазубрилась, превратилась в частую, мелкую дрожь — сердце, которое бешено колотится, пытаясь протолкнуть кровь.

— Гемостатик, быстро! Концентрат! — его собственный голос прозвучал чужим, низким и выжженным. Внутри все сжалось в ледяной ком, но пальцы, опытные и точные, не дрогнули ни на миллиметр. Они продолжали совершать ювелирные движения, сшивая рваные края артерии тончайшей рассасывающейся нитью. Каждое движение было выверено, молниеносно, отточено десятками операций. Еще секунда. Еще миллиметр. Надо только успеть.

Он видел перед собой не тело, а поле боя. Кровь, которую аспиратор не успевал отсасывать, багровое пульсирующее озерцо. Блеск инструментов. И на периферии зрения — белый прямоугольник монитора, где размытое пятно жизни — биоритмы пациента — трепетало, как пойманная муха, и медленно, необратимо угасало.

— Алексей... — на этот раз в голосе Анны не было металла, была безнадёжность. — Давление на нуле. Асистолия.

Это слово повисло в воздухе, тяжелое и окончательное. Остановка сердца.

— Дефибриллятор! Заряда двести! — он рывком отступил от стола, давая место команде. Его руки были по локоть в алом. Грудь пожилого пациента оголили, нанесли гель. Электроды прижали к телу. Тело дернулось на столе, как подкошенное, от удара тока. Монитор на секунду вздрогнул — и снова замер в мертвой, прямой линии.

— Ещё! Триста шестьдесят!

Вторая попытка. Третья. Тело отвечало лишь безжизненной судорогой. В воздухе запахло озоном и горелой плотью.

Тишина. Только монотонный, невыносимый гудок сигнала резал слух. Анна опустила руки. Ее взгляд, поверх маски, был пустым и усталым. Она первая отвела глаза.

Алексей все еще стоял, сжав кулаки. Внутри него бушевала ярость. Ярость бессилия. Он бился. Самоотверженно бился со смертью, сжимая в руках скальпель вместо меча. Он бросал в бой абсолютно всё что умел и знал, без остатка.

И проиграл.

Монотонный гудок кардиомонитора пронзил стерильную тишину. Ровная зеленая линия. Финал.

Алексей отшатнулся, уперся руками в холодный край стола. В ушах стоял оглушительный звон. Он не слышал, как кто-то выключил аппаратуру, как медсестры накрыли тело простыней. Он видел только свои пальцы – такие опытные и точные, которые впервые оказались беспомощными.

Глава 1

Реакция скорбящих родственников пациента была стремительной и безжалостной. Они не искали утешения, они искали виноватого, на которого они выплеснут свою боль. И он нашелся в мгновение ока — его усталое лицо с фотографии из базы данных на сайте клиники.

С экранов компьютеров и мобильников пошла волна ненависти. Анонимные аккаунты, наспех слепленные посты с кричащими заголовками: «Хирург-убийца», «Кто ответит?», «По ком плачет тюрьма». Его имя склеили с фамилией умершего пациента в одном вирусном хештеге. Комментарии ползли, как слизни по мокрой траве после дождя: «смотрел бы лучше сериалы а не людей резал», «таких надо лицензии лишать», «говорят у него крыша поехала, сын – аутист и жена померла».

«Отличная новость, — с грустной иронией промелькнуло у Алексея в голове, пока он прокручивал эти комментарии. — Наконец-то мой профессиональный провал и личная трагедия обрели гармонию в одном хейт-посте».

Скоро Алексею стало казаться, что осуждение преследует его повсюду – оно было в воздухе, которым он дышал в метро, во взглядах, скользящих по нему в магазинах. Даже просто идя по улице, он избегал смотреть прохожим в лицо.

Кабинет главврача пахнул дорогим кофе и антисептиком с ноткой чего-то холодного — то ли страха, то ли предательства. Сам главврач - человек с лицом бухгалтера, подсчитывающего убытки, предложил сесть.

— Лёша, ситуация, прямо скажем, дерьмовая. Поднялся шум. И это очень плохой шум для нас. От этого сраного интернет голова кругом. — Он округлил и без того круглые глаза, изображая полный тупик. — Я разговаривал с ними трижды. Они требуют твоей крови. Пока ты у нас числишься, они будут бомбить не только тебя, но и больницу. Уходишь тихо, по собственному — мы тебя прикроем. Скажем им, что ты соблюдал все протоколы, что посадить тебя не получится, но мы тебя все равно уволили, потому что… . В общем думаю это их как-то успокоит. Иначе… — Он развел руками. — Иначе мы не сможем тебя защитить от уголовного дела. Так ты хоть от тюрьмы спасешься, а клиника от разорения.

«Корпоративная солидарность во всей своей красе, — подумал Алексей. — Сначала тебе вручают скальпель и говорят «спасай», а потом тем же скальпелем перерезают горло - аккуратно, чтобы не запачкать кафель».

Он прекрасно понимал, что со стороны главврача это был не дружеский совет. Это был ультиматум. Подпись на заявлении об уходе поставила жирную точку на его карьере. Он вышел из больницы не бойцом, потерпевшим поражение в честной битве, а изгнанником.

Месяц он ходил по разным клиникам. Его диплом с отличием, его опыт сложнейших операций — все превратилось в пыль. Некоторые кадровики вежливо, но твердо отказывали после первого же звонка из отдела безопасности. Другие смотрели на него с холодным любопытством, как на диковинного уродца, и говорили: «Вы понимаете, нам бы не хотелось такого э-э... внимания к нашему учреждению». Его имя стало клеймом, черной меткой, которая светилась в его досье для любого HR-отдела.

«Интересно, они ставят специальный флажок в базе? «Осторожно: нормальный врач! Может случайно спасти кому-то жизнь и испортить нам статистику», — едко размышлял он, выходя после очередного отказа.

Но надо было что-то решать. Счета накапливались, как снежный ком. Единственное, что оставалось — это работа, где его прошлый опыт никого не интересовал.

Так он стал курьером.

Его мир сузился до размеров кислотно-желтого жилета с логотипом «Феникс-Доставка», трещащего в ухе наушника-навигатора и бесконечных адресов на грязных, залитых неоном улицах. Его руки, которые еще недавно держали скальпель и чувствовали тончайшую вибрацию живых тканей, теперь немели от тяжести картонных коробок и пакетов с едой.

Деньги, заработанные за день, едва покрывали стоимость ежедневной дозы лекарств для его сына Артема и одной тубы густой синтетической пасты «Био-Баланс 4.0». Эта почти безвкусная масса с едва уловимым ванильным ароматом была единственным продуктом, который его восьмилетний сын, страдающий аутизмом, вообще соглашался есть. В 2036 году такое считалось нормой для тех, кто не мог позволить себе настоящую еду и персонального диетолога. А еще Алексею нужно было регулярно питаться самому, чтобы не упасть в обморок во время доставки.

Целыми днями Алексей бегал под вечным смоговым дождем, и его профессиональная гордость медленно вымывалась из него вместе с потом - капля за каплей.

Его родной дом перестал быть для него крепостью. Он стал ловушкой. Хрупкой, насквозь пропитанной звуками и запахами незнакомой жизни. После смерти жены Елены от скоротечного рака два года назад квартира будто вымерла. Она была тем мостом, что соединял Алексея и Артема. Она понимала их обоих, сглаживая углы, переводя с одного языка на другой. Без нее Алексей остался один на один с сыном, чей молчаливый, замкнутый мир оказался прочнее бетонных стен. Он пытался говорить с ним, читать ему, играть — но Артем уходил в себя, замыкался, и его неприступность ранила Алексея больнее любых упреков. Он чувствовал себя неудачником дважды: как врач, не спасший жену, и как отец, не сумевший достучаться до собственного ребенка.

Глядя, как Артем часами выкладывает камешки идеальным кругом, не обращая на отца никакого внимания, он думал: «Главное достижение в моей карьере отца — это умение молча наблюдать».

Пожилая няня Тамара Андреевна, сухонькая женщина с руками, испещрёнными тонкими венами, словно картой всех её жизненных трудностей, молчала. Она смотрела на Алексея с теплотой и продолжала приходить, несмотря ни на что.

Пока Алексей работал, она была с Артемом. Она не готовила еду. Она соблюдала протокол. И делала это с такой тихой, негромкой преданностью, что это значило куда больше любой домашней стряпни. Она аккуратно, почти с медицинской точностью, отмеряла необходимое количество пасты «Био-Баланс 4.0» из большой экономичной тубы в миску Артема. Затем она подогревала её ровно до тридцати семи градусов — температуры тела, — потому что мальчик не терпел ни прохладного, ни горячего. Поставив миску, она справа на салфетку клала идеально чистую ложку. Затем, подогрев воду марки «Крио-Сталл» до тех же тридцати семи градусов, она наливала ее в его стакан и ставила слева. После чего, нарезала белый хлеб без корочки идеальными кубиками примерно 1,5*1,5 см. и укладывала их ровными рядами на белое блюдце. И только убедившись, что все приготовлено как надо, а на столе идеально чисто - нет крошек или капель от воды, она звала его к столу.

После еды она тщательно мыла посуду, чтобы ни малейший запах оставшейся еды не спровоцировал у мальчика нервный сенсорный срыв – мелтдаун.

Убиралась в квартире она с особым рвением, вытирая пыль с полок, заставленных не игрушками, а стройными рядами Артёмкиных «сокровищ»: блестящих болтиков, гладких камушков, обрывков проводов. Она никогда не переставляла их, а лишь аккуратно обходила тряпкой, хорошо зная цену и хрупкость домашней тишины и покоя.

Она была единственным якорем стабильности в рушащейся вселенной ребенка, и её молчаливое присутствие помогало лучше любых слов.

Время шло. День оплаты был неделю назад, но она молчала.

— Тамара Андреевна, насчет денег... — начал он как-то вечером, разминая затекшую спину. – Тут такое дело… - он тяжело вздохнул.

— Брось, Алексей, — она отмахнулась, не глядя на него, вытирая одну и ту же тарелку. — Я все понимаю. Артему нужен уход, а ты работаешь. Я тут не из-за денег. Он мне... как внук.

Он знал, что когда-то ее внучка тоже болела, и денег на лечение не хватило… . Сейчас они были двумя островками в одном море беды, и его молчаливая благодарность была красноречивее любых слов.

В доме царила тишина. И нарушить ее мог только один человек — Артем. Ничего не зная, он чувствовал беду на каком-то животном, подсознательном уровне. Однажды вечером, когда Алексей, сгорбившись, считал деньги в кошельке, сын замер посреди комнаты. Его палец застыл над выложенным из болтиков идеальным кругом. Тишина стала звенящей, густой.

— Па-а... — это был хриплый, глубокий, из самой глотки звук.

Алексей поднял голову. Сын смотрел на него. Прямо. Впервые за многие дни. Его огромные глаза были полны немого, вселенского ужаса, который не мог выразиться словами.

— Папа... всё плохо, да?

Это был первый за месяцы случай, когда Артем обратился к нему, и Алексей от неожиданности не знал что сказать. В вопросе мальчика, в этой попытке достучаться, Алексей с ужасом увидел не сына, а самого себя — отчаявшегося, одинокого, пытающегося пробиться сквозь непробиваемую стену молчания.

Прежде, чем Алексей ответил, мальчика начало рвать изнутри немой истерикой. Он упал, ударился головой о пол, вцепился в свои волосы. Его тело выгибалось в муке от чужой, непонятной ему боли, которую он лишь чувствовал, и которая сводила его с ума. Алексей бросился к сыну, обхватывая, пытаясь удержать, приглушить эту боль, которую сам же и принес в дом. Он держал его, своего мальчика, в луже слез и слюны, под аккомпанемент капель дождя по подоконнику, и думал, что сходит с ума.

Именно на следующее утро после истерики Артема Тамара Андреевна, снимая потертый плащ, сунула ему в руку смятый, отсыревший листок.

— Мне у метро дали…. Там вроде про аутизм. Может, глянешь?

Листок был напечатан на дешевой бумаге, но дизайн был футуристичным – под стать времени. Стилизованный мозг, опутанный светящейся сетью нейронов, и надпись, бьющая прямо в глаза: «Клиника «Нейроген». Мы находим ключи, где другие видят замки. Инновационные методики коррекции расстройств аутистического спектра».

Алексей скомкал листок в кулаке. Потом разжал пальцы и снова посмотрел на него. «Нейроген». «Звучит как название средства от тараканов. Либо это была какая-то гнусная коммерческая ловушка для тех, кто отчаялся, либо уникальный шанс». В его новом мире эти два понятия давно почти перестали отличаться.