Читать онлайн "Сказка о глупом зайце"

Пролог

Заяц воровато проскакал через дачный участок, миновал домик, огород и приложился к лакомой коре молодой яблоньки. Он сгрыз все вкусное с северной стороны и уже было принялся за южную, как вдруг услыхал совсем близко шаги.

«Увлекся», – подумал заяц и с досады и страху рванул с места, чувствуя, как его трусливое заячье сердечко так и рвется из груди, вот-вот выпрыгнет! Но кто бы на его месте не испугался? Он помнил, как его маму, папу, братьев и сестер убили из ружья, а подругу и зайчат загрызла старая лисица. Теперь он остался один, но жизнь перед лицом неминуемой гибели казалась еще желанней и ценней! Только он так и не поборол в себе привычку портить деревья на дачных участках…

Каждую секунду заяц ожидал смерти. Верх-вниз, вверх-вниз мелькал заячий хвостик. Но до самого ближайшего укрытия было слишком далеко! Ухнул выстрел. И зайца не стало.

– Ну что? – спросил секретарь небесной приемной. – Допрыгался, голубчик? Как звать-то?

– Зи… Зиновий, – трепеща ответил заяц.

– Это в какой жизни так звали?

– В по… позапрошлой, – заикаясь и вспоминая, проговорил он, весь сжимаясь.

– Да не трясись – тут стрелять никто не будет. Человеком опять хочешь стать?

– Хо… хочу.

– Ладно уж, опять Зиновием будешь, раз привык. А впрочем, вот твои документы, входи в залу – там решат, куда тебя и как.

Зиновий затрясся еще сильнее, даже плечи приподнял, точно голову в них хотел вжать. И, осторожно постучавшись, заглянул.

Увидев большой длинный стол и много-много каких-то существ, на первый взгляд очень похожих на людей, он отпрянул и прижался спиной к створке двери, испуганно уставившись круглыми глазами на секретаря.

– Да чего ты боишься? Они добрые – заходи, бить не будут, – засмеялся канцелярский служащий. И голос его гулко разнесло по зале нездешнее эхо.

Зиновий вошел.

– Ой, идиот получится… – покачал головой секретарь, посмотрев ему вслед поверх круглых очков в серебристой оправе. – Следующий! А-а… это опять вы! Вам вон в ту дверь, четвертый кабинет. Следующий!

«Типичный сценарий для типичного недотепы», – думал Зиновий, представая перед аудиторией. Быть может, он и был труслив, но отнюдь не был глуп

На этот раз Зиновий был настроен решительно: он был готов сказать им все, что думает по этому поводу, и попросить себе другой участи. Неужели они не видят, что он все равно не сумеет? Быть может, ему не хватает всего лишь чуточку поддержки. Да, сейчас он им так и скажет, он потребует… попросит: милости, спасения!

Он выпрямился, окинул взглядом присутствующих, открыл рот и… почему-то не смог. Не так уж просто в такой торжественной обстановке сказать что-то твердо и не расплакаться – от жалости к самому себе. Слезы встряли у него в глазах, когда его в очередной раз попросили рассказать, что с ним произошло.

– Что же ты ревешь? Человеком стать хочешь? – опять услышал он знакомый вопрос.

– Х-х-х-хочу, – снова ответил он, задыхаясь от обиды и унижения.

– Тогда будь мужчиной! И перестань киснуть.

– Угу, – соглашался заяц, вспоминая тяготы и лишения своего пути. Он думал только об одном: если его снова сделают этим животным или чем-то подобным, он этого не вынесет! Больше не вынесет! Ему и помыслить об этом было страшно – страшно до тошноты. Но он так и не сказал, так и не решился попросить того, чего хотел. А он ведь знал, что ему нужно – самую малость!

– Ты больше не заяц – помни это! – снова прервали его нечленораздельное словотрясение эти существа, которые почему-то имели право решать, кому сколько мучиться. – Но помни и то, что ты можешь снова им стать, если из тебя не получится человека. Ты должен понять, что такое настоящие чувства. У тебя будет все: деньги, здоровье, удача. Тебе нужно будет достичь только одного – уничтожить в себе заячью душу.

I

Двое рабочих в спецовках вышли из служебного «пазика» и, ни с кем из сотрудников не попрощавшись, побрели по грязной окраине города. Они о чем-то оживленно беседовали друг с другом, активно жестикулируя: один что-то рассказывал, а второй постоянно перебивал, задавая вопросы. Ни у кого эти люди не вызывали ни малейшего подозрения.

– А через вон ту лесопосадку со временем будет проложена трасса, чтобы прямо с этой улицы район соединялся с центром города, – указывал крепкой рукой тот, что постарше. – А то ведь неудобно объезжать через Лесную.

– Ну да.

– А здесь…

Разговаривая, они прошли до самого конца покрытого серым льдом тротуара и остановились на углу.

– Ну что, как обычно? Я – темный ангел, ты – белый? – спросил тот, что помоложе.

В разговоре возникла короткая пауза.

– Ты разве не знаешь? Нас ведь по-другому в этот раз распределили, – наконец, удивленно ответил второй, тот, что много говорил о строительных проектах.

– Нет, не знаю! Мы разве не вместе?

– На этот раз нет. Тебе новичка в напарники дадут, он и будет темным. А ты теперь – белый. Растешь, поздравляю!

– Спасибо, – озадаченно пожал протянутую руку Георг, не слишком радостно приняв весть о своем повышении. – А кто он?

– Новенький какой-то, недавно поступил к нам. На испытательный срок.

– Что же ты раньше не сказал?

– А нечего дрыхнуть до обеда – так и с работы полететь недолго.

– И к кому нас приставят? Тоже не знаешь?

– Это знаю. Нашумевшая история.

– Но не скажешь, – обиженно решил Георг, привыкший к манере Петера обращаться с ним, как с учеником. В какой-то степени так оно и было все это долгое время, за которое они успели крепко подружиться.

– Почему же?.. Скажу. Твой будущий подопечный – бывший заяц. Говорят, с ним непонятки какие-то: вроде бы не злой, и мучить жалко, но что-то в нем такое есть, что мешает душу его спасти, – а что, неизвестно. В общем, тебе это и предстоит выяснить. Он уже который раз из зайца в люди и наоборот, а толку никакого. Сейчас ему за тридцать, зовут Зиновием, до сего времени жил под защитой Братислава, но нашего брата переводят в другой отдел. Так что теперь зайцем займешься ты.

– То лисы, то зайцы… – пробормотал Георг. – Но как же я без тебя, Петер?

– Спра-авишься, – оптимистично протянул светлый ангел. – Главное – помни, чему я тебя учил: не торопи события и дай людям возможность самим за себя решить! А не то все насмарку пойдет и заново все делать придется.

– А если я не смогу?

– Сможешь! А не сможешь сам – сделай это чужими руками. Не зря же ты ангел! Способы всегда найдутся, главное, чтобы голова на плечах была. Невозможного нет.

– А ты где будешь? – взгрустнул Георг.

– А я в отпуск. Устал я с вами…

– Шутишь! А как же люди?

– Хватит на них ангелов! Вон сколько нынче работу ищут. Да и тебе полезно – не все ж проказничать, надо бы и делу учиться, идти, так сказать, вверх по карьерной лестнице без перил! К тому же я ненадолго: знаю, что все равно без работы не смогу, – признался Петер. И улыбнулся своим мыслям.

– А дальше какие планы? – интересовался Георг. – Что потом?

– Потом… Потом мне за мои заслуги разрешили самому человека выбрать, – похвалился ангел.

– И что, ты уже кого-то присмотрел?

– Присмотрел, – на этот раз печаль прозвучала в голосе Петера. И он замолчал, задумчиво посмотрев на небо, необычайно красивое сегодня. Белые облака, как игрушечные, плыли по чисто-голубому пространству и казались добрыми-добрыми, как из сказки. Этой весной небо почему-то было особенно красивым, каким не казалось ему уже давно. И составляло разительный контраст грязной земной дороге.

– Лена? – догадался Георг, и его глаза засияли таинственностью и любопытством.

Петер словно вышел из транса.

– Совесть мучает, – признался он. – Я сдался, опустил руки, не смог смирить своей гордыни. Но я чувствую, что ей без меня плохо. Веришь ли, звала меня давеча!

– Неужели?

– Полночи проплакала: требовала, чтоб ей вернули прежнего ангела. Дурак я, что ушел два года назад!

– Но ведь она сама тебя прогнала, – заметил Георг.

– Это сгоряча. Пропадет она без меня, сама это понимает. С тех пор, как я ушел, у нее все наперекосяк пошло. Надо вернуться и доделать дело.

– Погоди-ка, а что, разве Анна не справляется со своими обязанностями?

– Она ей не нравится! И на самом деле, Анна совершенно не понимает, что нужно такому человеку, как Лена.

– Наверняка ее за это по головке не погладят.

– Анна умная, она со мной уже об этом говорила: если симпатии нет, лучше сразу уйти. Мы договорились, что поменяемся: она снова возьмет моего олуха, а я вернусь к Лене. Никто лучше меня с этим не справится. Нельзя людей бросать, передоверять – это ведь не вещи, это – души, понимаешь?

– Понимаю, – Георг с легкой иронией покачал головой.

– Куда тебе! Она меня, представляешь, недавно сама во сне разыскала, – продолжал Петер, размашистым шагом идя рядом с Георгом.

– Как это?

– А вот так! В слезах уснула, и снится ей, что она по лестнице поднимается, и с каждым этажом идти все труднее и труднее. И будто происходит это в старой школе, где она когда-то училась.

– А причем здесь ты?

– А при том, что ищет она там меня и зовет по имени! Откуда узнала – неведомо. Я всегда чувствовал, что у нее есть какая-то связь с нашим миром, некие способности к ясновидению… – отвлекся Петер.

– Ну а дальше что? – перебил заинтригованный Георг.

– Дальше?.. Она зовет меня, а я не появляюсь. И тогда она гневается на мое молчание. На четвертом этаже у них кабинет русского языка и литературы был: она входит в класс, хватает стул и начинает им все вокруг крушить – стекла, герани в горшках, все, что попадается. И повторяет: «Вернись! Мне без тебя плохо!»

– Ну а ты что? – любопытствовал Георг.

– А я… Я появился и сказал ей, чтобы она угомонилась и ничего больше не крушила, – несколько смущенно ответил Петер. – Она тут же успокоилась. А проснувшись, все свои дела забросила и стала ждать. Даже есть перестала! Будто чувствует, что я решился.

– Правда? – удивился Георг. – Ничего себе!..

– Она в нас верит. И, кстати, очень ярко представляет, как мы работаем, достаточно близко к истине. Она ведь не такая, как все… – объяснял Петер, но вдруг осекся под чутким взглядом коллеги.

– Ты знаешь, друг… – нарочито философски сказал на это Георг. – Мне кажется, дело в другом…

– На что это ты намекаешь? – сжал кулаки Петер, задетый за живое.

– Ни на что! Абсолютно ни на что! – поспешил увернуться молодой ангел. – Но считаю своим долгом дать совет не слишком-то выставлять свои чувства напоказ. Излишняя симпатия, сказала бы Анна, в нашем деле только во вред. Я же вижу, что Лену ты любишь больше, чем всех остальных.

– Я не делаю различий! И не смей возводить на меня впредь этот поклеп, – сказал Петер и быстро пошел прочь.

– Не сомневаюсь в твоем беспристрастии, – кинул ему в спину Георг. – Но Лену невозможно не любить, узнав поближе ее душу. В высших кругах уже поднимался вопрос о том, чтобы взять ее в ангелы после этой жизни – к нам, понимаешь?

Петер замедлил шаг и остановился:

– Я всегда знал, что на сплетни ты горазд больше, чем на усердную работу над ошибками, – обернувшись, с достоинством ответствовал он.

Георг нагнал товарища и взял его под руку.

– Прости, Петер. Да, я таков! Но в данном случае речь идет о твоей работе над твоими ошибками! Я всего лишь хочу уберечь тебя от них. Если кто-то пронюхает о твоем неравнодушии к кому бы то ни было, ты проблем не оберешься.

– О каком ты говоришь неравнодушии? Ты в своем уме?

– Послушай, мы давно друг друга знаем, давай начистоту! Я же вижу, что ты просто весь светишься, когда о ней говоришь. Твое положение сейчас очень шаткое. Именно поэтому ты должен ей об этом как-то намекнуть – чтобы не шибко-то на свидания во снах напрашивалась.

– Я уже намекнул, – ответил Георг сдавшись. – Сам не дурак! Не знаю, поняла ли она. И больше не слова об этом, слышишь?

– Хорошо. Только обещай, что поможешь мне с Зиновием, – поставил условие Георг.

– Ты смеешь меня шантажировать? – насторожился Петер. И почувствовал, что обложен со всех сторон и наказан за излишнюю откровенность. – То есть, чтобы ты молчал, я должен тебе помогать? – вывел он. – А я-то считал тебя другом!

– Так оно и есть! Ты меня неправильно понял, – испугался Георг. – У меня и в мыслях такого не было. Погоди, Петер! Ну прости меня! – Георг бежал за ускорявшим шаг Петером. – Я просто чувствую, что один не справлюсь: ты рано меня покидаешь, я же не научился еще ничему! Ну какой из меня ангел? Ты хочешь и меня раньше времени бросить на произвол судьбы, как Лену?

Двое «рабочих» свернули за угол дома. В этой части улицы никого не было, и, защищенный от человеческих взглядов серыми безлистными кронами деревьев, Петер взмыл в голубую февральскую высь, обернувшись сизым голубем.

Георг остался один. Он не торопился в небо.

«Пускай летит, потом помиримся, – думал он, позволяя Петеру отлететь подальше. – Ему нужно успокоиться и подумать, а то наломает дров».

Ангел побродил еще с полминуты по старому скверу, а потом взмахнул широченными серыми крыльями и упорхал в заоблачную высь.

II

В кабинете генерального директора строительной компании пахло деревом и дорогими сигарами. Мебель походила на антикварную, но явно была изготовлена недавно на заказ из самых дорогостоящих материалов. Пробковые обои на стенах вбирали в себя весь шум и негатив, изолируя от суеты внешнего, словно бы не касающегося этой комнаты мира. И вся обстановка навевала мысли о позапрошлом столетии, словно здесь обитал какой-нибудь английский лорд, а не провинциальный бизнесмен.

Впервые Георг видел своего подопечного так близко. Он несмелым шагом прошел через резиденцию грешника, явно робея перед всей этой роскошью, какой за все свое существование не видал, и расположился напротив – на стуле, на который дружелюбно указал хозяин кабинета.

– Присаживайтесь, не стесняйтесь, – сказал Зиновий и закурил.

Он вел себя так, точно прожил больше Георга и был намного мудрее его. На самом деле все было фикцией: Зиновий привык так себя вести – этим он попросту прикрывал то, чего еще не изведал, свою душевную пустоту, которую еще не заполнил. Георг знал об этой особенности его характера, уже больше месяца наблюдая за доверенным ему человеком. И в цели его сегодняшнего визита сюда не входило показывать свое высокое происхождение и чем-либо выдавать себя. Он пришел не за этим, он пришел посмотреть на Зиновия поближе, чем с небес.

Однако первый осмотр ничего нового Георгу не показал. Первое, о чем он подумал, было не критично. Скорее самокритично: «А вдруг не по ловцу птаха?» – испугался он. Но тут же застыдился собственной неуверенности – не по статусу ему так робеть перед обычным смертным! Негоже столь мало верить в собственные силы, ведь перед ним – его первый человек, которого следует вести за руку к вратам рая. И это большая честь для него – быть ведущим светлым ангелом!

Георг собрался и настроился на работу.

«Я справлюсь, – сказал себе Георг. – Если суждено быть его ангелом-хранителем, значит, он нуждается в моей помощи, и я не подведу. В нашем деле нельзя проваливать заданий», – твердо сказал он себе, вспомнив Петера.

И тут же почувствовал в себе решимость и энтузиазм. Но, несмотря на готовность к трудностям, он даже и предположить не мог, какую школу придется ему пройти благодаря этому человеку. Ситуация усложнялась еще и тем, что нельзя было ударить в грязь лицом перед собственным стажером Симеоном, который теперь выполнял обязанности темного ангела и был приставлен к Георгу, как когда-то он сам – к Петеру.

В этом деле все было так сложно и запутанно, что Георг совершенно не знал, с чего начать, и пребывал в полнейшей растерянности. Зиновий не был тугодумом – вовсе нет! Он хорошо играл в шахматы, прекрасно научился обдуривать деловых партнеров, и так умело выставлял себя правым в отношениях с женщинами, что порой сам Георг диву давался – вот те и бывший глупый заяц!

Но если приглядеться пристальнее, в одном Зиновий неизменно тупил: судьба давала ему шанс за шансом спасти свою душу, а он высокомерно отшвыривал их один за другим. О душе он не думал. И Георг никак не мог отучить его так разбрасываться людьми, событиями и, в конце концов, деньгами! Ведь лимит его был неисчерпаем, и нечего было бояться окончания средств. В этих условиях задача ангела помочь искушаемому в процессе жизни грешнику становилась трудновыполнимой. Глупыш не понимал, что от его поступков и решений, от его чувств и помыслов в конечном счете зависит, какой будет его дальнейшая участь, следующая жизнь. Не понимал – и поэтому скучал, не видя ни смысла, ни более-менее трудоемкого дела. И потому искал развлечений, тратил деньги, но… все равно скучал.

И вот тут был один существенный нюанс, который не позволял Георгу найти верное решение и даже составить какое-то определенное мнение. Этот факт был неоднократно проверен Симеоном, напарником Георга, умело подстраивавшим Зиновию новые и новые ловушки: Зиновий быстро охладевал к различным соблазнам, не тонул в пучине греха и неосознанно отстранялся от всяческой грязи житейской, в которую неизбежно бы завлекли любого другого слабака. Бывший заяц не видел смысла в пьянстве – ему оно доставляло столько же удовольствия, сколько бумажная волокита, которую он разруливал одним пальцем.

Своим флегматичным поведением он вызывал недоумение партнеров по бизнесу: как с его спокойствием и нерасторопностью он еще до сих пор не прогорел?! На женщин он тоже не то чтобы особенно был падок – ему было бы вполне достаточно и одной, которая бы сама звонила и назначала свидания. Денег ему хватало, и поэтому хапать лишнего Зиновий не был горазд. Зато постоянно увлекался все новыми и новыми ненужными проектами, на которые не жалел ни сил, ни средств. Но он словно бы подсознательно чувствовал, где положительное, а где порочное, злое, ведущее к гибели. Не хотел никому вредить, не злился на конкурентов и не строил козни тем, кто их строил ему. А если понимал, что человек плохо к нему относится, то просто отворачивался от него. Ни разу в жизни он даже на словах не пожелал никакой гадости самым заклятым врагам! Он просто забывал их. Забывал и прощал.

Все эти обстоятельства весьма озадачивали Георга: если Зиновий не хочет идти по пути греха и это ясно, как день, тогда зачем же его поместили сюда, в эту жизнь, и предъявили столь жесткие требования к перевоспитанию? Что в нем нужно менять, если он ведет себя в целом благородно и по-человечески?

«Но ведь случались и в судебной практике грандиозные ошибки, когда человека сажали пожизненно, и лишь по истечении лет сорока, а то и больше, открывалось, что он невиновен, – размышлял Георг. – Что если и это… Нет, не может быть! Там

– Что-то я не пойму, что в нем перевоспитывать, – на днях озвучил его же мысль Семион. – И не сказать, чтобы на его долю не выпадало никаких испытаний: в детстве он часто болел, был изгоем среди детей, одно время даже стал толстячком, его дразнили одноклассники Жиртрестом. Однажды его невзлюбила и начала подтравливать ядами жена отцовского брата, семья которого одно время жила в их доме, после чего он полгода провел в больнице… Он боялся темноты и мышей, – продолжал Симеон озвучивать некоторые подробности жизни Зиновия, листая биографию.

– Боялся темноты и мышей… – Георг открыл досье Зиновия и перечитал от начала до конца.

– Мы с тобой не с того начали, друг мой! – сказал он Симеону. – У него надо искать не дурные привычки, не подлость души, а трусость.

– Трусость?

– Здесь так написано. Сколько времени мы с тобой занимались совсем не тем, игнорируя исходную цель нашего задания.

– Но позволь, разве он труслив? Бывают еще те трусы!

– Раз здесь так написано, значит…

– А не могло быть ошибки? – перебил Семион.

– Нет, ошибок здесь не бывает! – испуганно отрезал Георг, вспомнив, что и сам на днях об этом думал.

– Но мы же с тобой ошиблись.

– Да, ты прав – мы с тобой просто два олуха! Значит, где-то в нем сокрыта эта самая трусость, которую он наверняка умело скрывает. Она неочевидна настолько, что ее не заметили даже мы, и это вдвойне страшнее того, что лежит на поверхности! Значит, там

– Как же ее найти?

– А вот это уже наша с тобой прямая задача.

– Человек-то хороший – издеваться над ним не хочется, – признался Симеон.

– Откуда ты знаешь, какой он человек?! – сорвался Георг. Все это время его тревожили те же самые вопросы, а тут еще этот сопляк открывает ему столь великие истины, до которых дошел своими куриными мозгами, причем раньше него!

– Может быть, я и не знаю, какой он человек, – признался стажер Георга. – Но иной раз как подумаю: узнали бы люди, кто вершит все их судьбы, и с какой добросовестностью мы выполняем свою работу… Дурно становится!

Георгу тоже вдруг стало совестно. И все последующие дни напролет он ломал голову над тем, как же подступиться к главному в душе Зиновия. Но так ничего и не придумал. Был бы рядом Петер, он бы наверняка уже нашел верное решение или хотя бы дал ценный совет. Но теперь все зависело только от них самих. И так трудно было на что-то серьезное решиться, не разобравшись до конца. Все-таки тут живой человек. И Георг боялся подвести, причинить лишние, ненужные страдания.

– Кофе будете? – спросил Зиновий. И, не дожидаясь ответа, вызвал секретаршу Марью Семеновну.

Это была высокая и худосочная сорокалетняя вдова, на которую вряд ли мог заглядеться мужчина. Но она блестяще выполняла свои обязанности, всегда находилась в курсе всех дел и располагала нужной информацией. А еще она была матерью троих детей, и Зиновию было ее попросту жалко – настолько, что он никогда бы и не подумал уволить ее и заменить какой-нибудь более сексапильной особой.

Посмотрев на вошедшую женщину, Георг снова задумался о том, что же представляет из себя Зиновий, которому дали все для безоблачной жизни – так что он мог бы совсем не думать ни о чем и просто наслаждаться жизнью. И тогда прямой путь был бы ему назад в зайцы. Но в том-то и дело, что он – думал. И не мог найти себя в этом пустом, как ему казалось, существовании – по сути, только в этом одном и состоял его грех. В чем же тогда заключалось перевоспитание? Зачем было обрекать на тяжкие испытания вполне хорошего человека? Быть может, это все-таки ошибка?

Георг отказался от кофе, ссылаясь на занятость. И предложил приступить сразу к делу.

– Вы из земельного комитета, – вывел Зиновий, отхлебнув из фарфоровой чашки дымящийся напиток.

Георг кивнул. После стольких лет ангельской жизни как-то непривычно было представать в человеческом обличии. Хотя ангел держался достойно изо всех сил: он сидел прямо, спокойно и непринужденно глядя в глаза Зиновию, в силу профессиональной привычки прожженного бизнесмена тоже исподтишка изучавшему его.

– Я уже разговаривал с вашими ребятами, – Зиновий выглядел весьма смело, даже вызывающе. И ни тени трусости не читалось в его глазах, как и во всем его поведении. – В деньгах нет проблем, в целесообразности я их тоже убедил. Не пойму, чего вы упрямитесь? Это ведь никому не причинит вреда.

Вот, опять – это «никому не причинит вреда»! И действительно, суть дела, о котором хлопотал Зиновий, и на этот раз была вполне безобидной. Он даже домов жилых сносить не собирался, прокладывая свою «трансрайонную магистраль».

– И действительно, – проговорил Георг. – Я на самом деле пришел одобрить ваш проект, а не оспаривать его. Вот, подпишите эти бумаги.

Документы, невесть откуда появившиеся в руках гостя из ведомства, были протянуты через стол. На какое-то мгновение взгляд Зиновия задержался на глазах посетителя, и Георг успел заглянуть в его туманную душу, похожую на мутный пруд без всякого течения. Однако и Зиновий кое-что странное успел разглядеть в светло-голубых глазах Георга. Только он не сразу понял, что именно.

Получив подписи, Георг откланялся, все для себя выяснив: это неплохой человек, и тяжких испытаний не заслуживает. Однако, поняв это все, он так и не решил, что же с ним делать. А между тем, уже получил на днях выговор от начальства за то, что неоправданно тянет резину. Обосновать свое бездействие он не смог, как и намекнуть о «судебной ошибке». Поэтому и огреб по полной программе прямо на глазах у Семиона.

– Да вы не работаете, ребята! – разорялся начальник отдела. – Для чего я вам его дал? Чтобы этот выродок просто жизнью наслаждался? Заставьте его попотеть, подрожать! Научите его хоть чему-нибудь! А теперь идите отсюда оба! И чтоб духу вашего здесь не было, пока не добьетесь первых результатов.

– Ну, что будем делать? – спросил Георг, когда они остались одни.

Симеон молчал, опустив глаза. Правильно, а ему-то что было переживать? Просто пойдет в стажеры к другому, профессиональному мастеру – и все дела!

– Мне не нравится твое немногословие! – возмутился Георг. – Хватит сопли распускать! Нас выгонят, если мы ничего не придумаем в самое ближайшее время!

Невозмутимый Симеон удивленно посмотрел на Георга, но возражать на обвинение в распускании соплей ничего не стал.

И от отчаяния, а может, оттого, что делать больше ничего не оставалось, Георг решил пойти «на прием» к Зиновию.

…У Георга было еще целых сорок минут жизни «во плоти», и он решил пройтись по весеннему парку – в движении всегда думалось лучше. Хотя надежды на озарение, казалось, больше не было никакой.

Понурив голову и окончательно разуверившись в том, что останется в должности светлого ангела, он брел по длинной многолюдной алее. Навстречу шли люди – рядом с каждым шагали по два ангела. Ангелы видели его, некоторые чуть заметно кивали своему. А Георг все думал и думал: сложную же задачку подсунули ему как новичку! Вот что он скажет шефу на завтрашней планерке? Уже завтра! Что он настолько туп и не понял, что ему делать? Или, может быть, что в досье допущена ошибка? Да его же прямо сразу и уволят за такое заявление! И будет он еще целую вечность каким-нибудь диспетчером облаков или стажером Петера. Только Петер уже не захочет иметь с ним дел.

«Эх, вот если бы его друг был сейчас здесь, он бы что-нибудь придумал, – мечтал Георг, – он бы помог!»

С ностальгией он вспоминал, как свободно и беспечно чувствовал себя раньше, когда рядом был старший товарищ, постоянно обзывавший его лодырем. Теперь Георг сознавал, что так оно и есть, что только Петер и тащил его все это время, как на буксире, покрывая и постоянно подсказывая, как поступить, что только благодаря этому он и получил повышение. А теперь выясняется, что без Петера он ничего не может! Как же он посмотрит в глаза другу после того, как тому сделают выговор за такого стажера? Ангел почувствовал укоры совести, которые становились все сильнее и сильнее по мере того, как убывало его земное время.

Он посмотрел вокруг: в песочнице играли дети, на лавочках сидели пары, студенты накачивались пивом, время от времени раздавался громкий смех… Щебетали птицы, распускались из почек первые листики и пахло весной. Сколько земных развлечений жило вокруг него! Но он не имел права притрагиваться ни к чему человеческому – иначе рано или поздно там

Внезапно кое-что отвлекло его внимание: навстречу шла девушка с детскими чертами лица. В руках она держала поводок, а ее собака бегала где-то поблизости.

«Что если его познакомить с хорошей девушкой? – подумал Георг. – Не обязательно с этой, но с такой, которая бы могла заставить его задуматься о смысле своего бытия. Почему не попробовать? По крайней мере, будет что завтра сказать начальству – хоть какой-то план действий предложить».

Георг сознавал, что надо что-то предпринять уже сегодня, чтобы хоть не навлечь неприятностей на друга. Лучше уж навредить Зиновию, чем Петеру, заключил он. И вдруг его осенила спасительная мысль: Лена!

Как же он раньше об этом не подумал? Ведь все так просто: и с Петером не придется разлучаться, и девушку искать не надо. Лена поможет! Она тоже ищет смысл бытия, тоже ощущает пустоту. Они помогут друг другу: Лена – Зиновию, Зиновий – Лене, а Петер – Георгу. Надо только уговорить его, надо его убедить, что это оптимальный вариант. Ах, если бы все было так просто! Георг почесал подбородок, махнул рукой на оставшееся земное время и, расправив крылья, помчался на поиски Петера.

Через тридцать минут секретарша Зиновия доложила, что к нему пришли из земельного ведомства.

– Что, опять? – удивился Зиновий.

– Быть может, они там что-то напутали, – предположила Марья Семеновна. – Я сказала, что кто-то уже приходил. Но мне ответили, что никого не посылали и всех своих знают в лицо.

– Ну ладно, зови, – сказал он. – Разберемся.

Зиновий ненавидел бюрократическую волокиту и происходящие по ее вине заминки, поэтому он без слов подписал еще раз такую же в точности бумагу. В конце концов, сами напутали, пусть сами и разбираются!

– Все эти формальности, проверки… С толку сбиться можно, – пробормотал он и отпустил невзрачного типа, однако же, тоже давшего добро на строительство.

И все же когда человек ушел, Зиновий крепко задумался: что же такое он подписал дважды? Да нет, ничего страшного, он ведь все прочел, он всегда перечитывал документы, не менее двух раз! В бумагах действительно было одно и то же. Только тот первый парень… Он все-таки выглядел как-то странно. Из головы не выходил его размеренный голос, какой бывает только у людей, точно знающих, что им нужно, идущих прямо к цели, будто живущих последний день. А еще постоянно вспоминались его очень светлые глаза, слишком уж голубые. Зиновий не любил людей с такими прозрачными глазами – ему всегда казалось, что они бывают только у маньяков.

– Послушай, Петер, – выпалил запыхавшийся Георг, нагнавший друга в небесном коридоре. – У меня родилась замечательная идея! Чтобы и нам с тобой не разлучаться, и каждому свою работу легче сделать.

– Это какая же? – между делом спросил Петер, нехотя обернувшись. В руках он держал какие-то непонятные предметы и, судя по всему, был весьма недоволен, что его отвлекли.

– Давай их познакомим.

– Кого?

– Ну – Лену и моего… Зиновия.

– Зачем? – не понял Петер. И нахмурился.

Георг не понял причины столь ярко выраженного недовольства, отразившегося на лице друга. Но настойчиво продолжил его уговаривать, так как терять, казалось, все равно было нечего.

– Ну помоги мне еще раз, а? Я без тебя не справлюсь, – давил на нервы Георг. – Ты же не хочешь, чтобы тебе влепили выговор за то, что ничему меня не научил? Я не могу больше ничего придумать. Это просто феномен какой-то – я не знаю, с чего начать, как к нему подступиться. А Лена подходит, у нее те же проблемы. Они помогут друг другу, и мы снова будем вместе! Или ты не хочешь больше меня видеть рядом с собой?

Петер как-то рассеянно посмотрел на него, будто думал о чем-то своем и никак не мог сосредоточиться на словах Георга.

– Слушай, я сейчас занят, – вдруг отрезал он. – Приходи завтра, хорошо? И мы поговорим.

– Завтра мне уже надо будет отчитаться!

– Ты самостоятельный ангел и должен что-то сам уже соображать. Придумай что-нибудь, познакомь его с кем-нибудь другим. Только не с Леной!

– Почему?

– Я так сказал – и точка. Не с Леной!

Петер повернулся и ушел.

– Ну и какой ты друг после этого?.. – с досадой пробормотал себе под нос Георг. – Хорошо, я придумаю что-нибудь сам.

Он прошел несколько шагов в противоположном направлении и вдруг остановился:

– А с какой стати я вообще должен спрашивать у тебя разрешения? Это ведь в Уставе не прописано! – опять осенило его.

«Если не можешь сделать сам, сделай это чужими руками», – стучало в голове правило, которым сам же Петер его всегда и напутствовал. Почему бы и нет?

– Надо узнать, где сейчас Лена. Лучше кандидатуры не сыщешь. Просто пойду и познакомлю их! Сам! – решил Георг.

III

– Объясни, пожалуйста, что ты собираешься делать? Что ты все воду мутишь?! – возмущался партнер по бизнесу, требуя объяснений.

– Хорошо, я объясню. Все очень просто, тут нет никаких секретов! Я буду строить дорогу через эту лесопосадку, – ответил Зиновий.

– Зачем? – спросил Леонид.

– Нужен прямой путь из районов в центр. Он принесет мне со временем прибыль.

– Каким образом?

Зиновий не был глуп. И поэтому не стал раскрывать все нюансы задуманного, но самое важное и основное объяснил кратко и по существу.

– А вот здесь, – он ткнул пальцем в карту на столе, – я поставлю бензоколонки. Вот тут… и тут, на въездах в город. Все уже оговорено с людьми, – и, затянувшись, он стряхнул пепел в хрустальную пепельницу на столе.

Комната была окутана дымом, но Зиновий уже настолько привык к этому, что ничего не замечал.

– А зачем тебе еще и заправки? – напрягся Леонид.

– Чтобы были, – пожал плечами и хитромудро улыбнулся Зиновий.

– А как же мой бизнес? Пожалей меня! Ты же меня раздавишь! – сказал на это озадаченный партнер.

Зиновий отвернулся к окну и задумался. Он помнил все: и хрупкую сестру Леонида Лизавету, которую ему навязывали в качестве невесты, и то, скольких людей пришлось кинуть ради сохранения этой сомнительной дружбы с Лёнчиком, и весь этот подхалимаж, привычку чуть что прикидывался бедненьким. В конце концов, такого, как этот, не так-то просто раздавить. Зиновий еще раз пытливо посмотрел на друга-конкурента: нет, ничем ему это не повредит – выкарабкается. Только на этот раз сам, один. Хватит уже пользоваться его добротой и сидеть у него на шее, ножки свесив!

– У тебя что, детство было тяжелое? – сорвался Леонид. – Ты губишь мою жизнь!

– Послушай, Леня… – начал Зиновий, наконец решившись сказать все и сразу.

Он боялся, что у него опять не получится: что он не решится обидеть несчастную Лизу, которой, однако, он доставлял еще больше страданий своим холодным отношением, и лишиться друга, как он думал, и, как он думал, единственного. Но хватит – точка! Или этой Лёниной наглости не будет предела.

– С самого детства ты – как банный лист у меня на… седалище, – проговорил он не оборачиваясь.

Его глаза резало необычно ярким светом голубое весеннее небо. И облака за стеклами, рваные и клубящиеся, растягивались в зловещие усмешки, будто вот оно, время, настало! Времечко твоих «великих» решений, когда ты можешь повременить, а можешь всем все искалечить, если будешь упрямиться. Никогда раньше, если Зиновий ломал что-то в своей жизни, если что-то кардинально в ней менял, у него не происходило ничего хорошего все ближайшие месяцы – только сплошная чернота в душе и в жизни. Поэтому перемены он не любил. Но сейчас в нем проснулась небывалая решимость – до жертвенности и готовности бороться, а еще уверенность в том, что на этот раз все будет хорошо.

– Всю свою жизнь я боялся тебя раздавить ненароком, и ты не давал мне присесть, – продолжал он метафору. – Ты не давал мне угреть теплое место, потому что там, где я собирался посадить свой зад, неизменно оказывался ты. И ныл, и ныл: «Не дави меня, Зиня! Я же сдохну!» Хватит! Ты слышишь? Ты мне надоел. Я не буду давить тебя, но от своего плана не отступлюсь. На этот раз – нет. Да, и передай своей сестре, чтобы больше не звонила. Извинись и скажи, что я все это время просто морочил ей голову. Я боялся ей сказать одну простую вещь – что я ее не люблю! Черт знает вообще, чего я боялся – почувствовать одиночество или причинить ей боль?! Она хорошая девушка, но… хватит. А теперь иди. Иди и делай, что хочешь!

Сегодня Зиновий был на удивление тверд – Леонид не мог взять его ничем: ни жалобами, ни угрозами. Но если бы он знал, как трудно ему было, как сильно он жалел о том, что говорил, – нет, не о потере друга, а о том… Ну зачем, зачем он начал все это сейчас?! Теперь будут проблемы, разборки, склоки, все эти неприятные эмоции. Лучше бы оставил все как есть, и шло бы оно своим чередом. Может, и заглохло бы постепенно, само собой. А теперь и Лизу впутал, и такие проклятия выслушивать приходится. И почему-то винил он в сегодняшнем инциденте только одного человека – светлоглазого мужчину из земельного комитета, приходившего сегодня утром, эту его показную твердость и спокойствие, в сравнении с которыми он сам себе начал навязчиво казаться тряпкой.

«Но я не тряпка! – думал Зиновий. – Хватит мною пользоваться: всю жизнь меня окружали люди, которые рулили моей жизнью, как хотели. Благодаря им я многого достиг, не спорю. Но раньше я не мог от них избавиться, потому что не справился бы один. А теперь я достаточно окреп, чтобы обойтись и без этих приживал».

Он опять вспомнил светлые глаза Георга. Таких просто не бывает! Линзы, наверное. А может быть, это как раз был знак? Но в знаки он не верил. И уже начинал подумывать, не слишком ли он жестоко? На лице Зиновия отразились все муки сомнений, и он почти готов был взять свои слова назад.

– Одумайся, Зиновий! Я тебя в последний раз, как друга, прошу! – точно дьявол-искуситель, настаивал на своем перепробовавший все словесные методы убеждения Леонид.

Зиновий погорячился – он это понимал. Но понимал и то, что все давно к этому шло, что ему следовало сказать это если не сегодня, то завтра. К тому же с губ Леонида вдруг начали срываться такие откровенные оскорбления и обещания отомстить, что Зиновий примолк, решив послушать, что на самом деле представляет из себя этот не раскрывавшийся до сей минуты аленький цветочек. И выслушав все, решил, что это уж… слишком!

– Если ты не уйдешь сам, тебя выведет охрана, – решительно сказал Зиновий, гневно сверкнув глазами.

Леонид никогда его таким не видел и просто опешил. Но после этого заявления без слов покинул кабинет, хотя и хлопнув дверью.

Все это время где-то над ухом Зиновия гудел надоедливый комар, но прихлопнуть его во время разговора казалось как-то несолидно. Наконец, оставшись один, Зиновий шлепнул себя по плечу, где как раз приземлилось надоедливое насекомое. Он точно попал! Но почему-то на ладони не оказалось следов раздавленного комара. Куда он делся – может, успел вылететь из-под пальцев? Да и откуда в начале мая комары? Показалось, что ли?

Зиновий снова повернулся к окну. Небо было очень красивым и по-весеннему светлым. Но молчало – оно молчало, и в его кабинете тоже больше не раздавалось голосов. Воцарилась тишина. А тишину он не любил.

Зиновий развалился в своем кожаном кресле и призадумался взгрустнув.

«У тебя что, детство было тяжелое?» – вспомнились ему слова Леонида.

Детство… Хм! Тяжелое! Да было ли оно у него вообще? Зиновий удивился, с каким трудом он воспроизводил в памяти свое детство, будто вечность о нем не вспоминал, да и не хотел вспоминать. Интересно, почему? Ведь не такое уж оно было плохое – в сравнении с некоторыми. И все же вспоминать было как-то не очень приятно. Отец, постоянно занятый делами и бабами. Бабка, вечно недовольная отцом. Большой богатый дом, единственный двухэтажный на всей улочке. С детства его дразнили Губошлепом соседские мальчишки, неизвестно что под этим подразумевая – то ли правда его губы (хотя сколько долгих часов он ни рассматривал себя в зеркале, никаких «шлепающих» и даже особо больших губ не обнаружил), то ли под этим метафорично подразумевалась скаредность его отца. «Полусоветские, привыкшие к полунищете полулюди», как их называла шепотом бабушка Вера Петровна, привыкшая со времен сталинских репрессий помалкивать… Так вот эти самые люди, естественно, недолюбливали новоявленного коммерсанта, отстроившего «дворец» посреди деревенского вида улицы. Дом несколько раз поджигали, но, к счастью, никто не пострадал, а у хозяев каждый раз находились деньги на восстановление коттеджа. После последнего пожара достроили еще один, третий этаж. И тогда недруги почему-то отстали. А после перестройки 90-х таких коттеджей стало много, и дом Зиновия перестал обращать на себя внимание. С тех пор жизнь пошла спокойнее. Но еще скучней.

Мысли очень быстро сами собой вернулись от прошлого к настоящему, будто мяч, вытолкнутый водой. Что же он теперь будет делать с этой тишиной? И Зиновий пожалел обо всем на свете. Может, позвонить Лизавете? Она прибежит сразу. И на братца плюнет. Но о чем он будет с ней тут говорить? Ведь ей нужно от него совершенно другое: брак и дети, тихое семейное счастье до посинения. Перед Зиновием вырисовалась удручающая перспектива духовного и физического одиночества.

– Но ты же еще не знаешь, как будет, – сказал он себе в утешение, наливая немного виски в квадратный стакан. Несмотря на то, что пить в одиночестве всегда считал последним делом.

IV

Лена грустила на балконе с книгой. Доброе предчувствие, появившееся на днях, куда-то снова улетучилось. И настроение было настолько плохое, что совершенно ничего не хотелось. Она отказалась ехать с друзьями на рыбалку, нагрубила по телефону подруге и так и не дописала для местного журнала рекламный материал, за который обещали хорошо заплатить.

Книга Лене не нравилась, просто она загадала: если дочитает до конца, случится что-нибудь хорошее. Когда Лена бралась за такие вот толстенные фолианты, всегда загадывала желания. Конкретизировать в данном случае было неуместно – просто что-нибудь хорошее. Обычно загаданное так или иначе сбывалось.

Глаза скользили по строчкам, а мысли уводили в сторону. Весна не радовала. Как подумаешь – на улице такая чудесная погода, а идти, по сути дела, и некуда! Жизнь бессмысленна, когда в душе пустота! Хотя живут же как-то люди, не одна же она такая.

Внезапно Лена поняла, что больше не может читать. Было душно и тоскливо. К тому же отвлекали раскаркавшиеся вороны на суку – просто уши резало! Лена облокотилась о перила и от нечего делать прислушалась к гомону птиц.

– Ты тут на девушек засматриваешься? – подколол внезапно подлетевший Симеон. – А там в твое отсутствие такие вещи происходят!

– Какие? – встрепенулся Георг.

– Похоже, на Зиновия настолько повлияла вчерашняя встреча с тобой, что он совершил свое первое решительное действие.

– Что он сделал?

– Прогнал своего компаньона по бизнесу, поругался с ним в прах, решил не отказываться от своего проекта и сказал себе, что больше не хочет быть тряпкой, – скороговоркой выпалил стажер.

– Однако! Когда это случилось?

– Пару минут назад. Я ему все гудел, гудел на ухо, напоминал о том, как его всю жизнь вели да использовали. А он возьми да и разозлись. Чуть меня не прихлопнул! Я что, неправильно поступил, да?

– Напротив! Поздравляю, ты делаешь успехи, – ревниво похвалил Георг, испугавшись, что новичок покажет себя в деле сразу лучше его. – Только я не на девушек смотрю, а на одну девушку. Вон видишь ту, на балконе?

– Ну?

– Ее надо с Зиновием познакомить.

Симеон без особого интереса разглядывал Лену.

– Почему именно ее?

– Мы так решили.

– Кто это «мы»?

– Не важно. Она поможет нам справиться.

– Берегись!

Огромная толстая книга, словно кирпич, понеслась в направлении двух серых ворон, разоравшихся на ветке прямо напротив ее балкона.

– Раскаркались тут… – сказала Лена и скрылась за стеклянной дверью.

Но наглые птицы, разлетевшиеся было с перепугу в разные стороны, снова взгромоздились на ту же ветвь.

– Ого! Вот это выстрел! – воскликнул Симеон. – Ты уверен, что она нам подойдет?

– Ты не ерничай! Зеленый еще… Нам сейчас выбирать не приходится – шеф сказал, что если до завтрашнего дня ничего не решим, то будут у нас с тобой проблемы.

– У нее есть ангел? – поинтересовался Симеон, деловито приступив сразу к сути.

– Конечно есть! У всех есть ангелы.

– Вот с ним и надо покумекать, скооперироваться!

– Он меня еще учить будет! Не надо нам ни с кем кумекать, – отрезал Георг.

– Но одним нам не справиться!

– Это почему же? – возразил Георг. – Справимся.

– А ты знаешь, кто ее ангел? – поинтересовался Симеон.

– Помнишь Петера?

– Конечно помню! Это же твой бывший! – обрадовался молодой ангел. – Он нам поможет!

– Поможет, – процедил Георг. – Как же!

– Чего? – не расслышал Симеон.

– Ничего! Ты особо-то на других не рассчитывай. Большую часть дела мы должны будем сделать сами. Полетели!

Птицы тяжело, но синхронно поднялись в воздух. И долго еще качалась хрупкая тополиная ветка, приютившая их на короткое время пребывания в земной реальности.

V

Лена отказалась не подумав. Но как только вернулась в удушливую тишину комнат, за окнами которых бушевала весна, поняла, что не выдержит этого даже один день. После нескольких минут колебаний она снова взяла телефон и набрала номер Эдика.

– Ты знаешь, я передумала, – сказала она. – Если предложение в силе, я еду. Не хочется дома сидеть – противно.

– У тебя вечно семь пятниц на неделе! Я уже всем позвонил и сказал, что все отменяется, – разворчался Эдуард.

–

– Ну… Леше, Димке.

– Это ничего не значит, – вывела она. – Я могу сама им позвонить и все объяснить.

– Не надо! – сразу возразил Эдик. – Оставь это мне. Да и потом, без Димка обойдемся. А Лехе сам позвоню, – подчеркнул он. – Когда за тобой заехать?

– Я сама приеду.

– На машине? А как же спиртное?

– Пить не буду.

– Совсем?

Лена промолчала. Дурацкий вопрос: когда она была за рулем, никогда не принимала на душу, он должен был это уже запомнить! Эдик помнил, просто не умел и не хотел выражать свои мысли нужными словами, а вместо этого задавал глупые вопросы – для поддержания разговора. Он просто любил поговорить и постоянно болтал всякую ерунду.

– Ладно. Я буду у вас минут через… пятьдесят, – подсчитала она, задрав голову и посмотрев на стенные часы.

– Возьми свою удочку, – попросил Эдик.

А вот тут как раз и была загвоздка… Дело в том, что Лена порой чувствовала себя настолько одинокой и так изнывала в своих четырех стенах, что давно не считала нужным отказываться от предложений куда-либо выбраться. На прошлой неделе она рыбачила в другой компании, и кое-кто, неумело забросив поплавок, оставил его на дереве.

Лена давно перестала считать подобное грехом: Эдик ведь не мог быть постоянно с ней, даже в качестве мужа – случались командировки и прочее. В конце концов, существовало такое понятие, как рабочее время. Поэтому и согласие на замужество Лена так ему и не дала, оттягивая этот неминуемый, как ей казалось, в данном обществе финал. А сейчас факт оставался фактом: удочка была сломана, точнее, к ней нужен был новый поплавок, крючок и грузило. А их не было, и времени зайти в рыболовный магазин не было тоже.

– Хорошо, захвачу, – не задумываясь, соврала она. И решила: «А, ладно, приеду – скажу, что забыла».

– Ты бы не ездила сегодня, – выслушивала она увещевания опять не вовремя позвонившей Вероники. – Что-то мне сон какой-то нехороший снился.

– Что за сон? – без особого интереса спросила Лена.

– Да про тебя и какого-то мужика. И будто вы в тюрьме оба сидели, в одной камере.

– Это ничего не значит, – махнула рукой Лена. – Сегодня воскресенье.

– Все равно, как-то мне тревожно.

– Не узнаю тебя в последнее время! – удивлялась Лена. – Ты же всегда раньше учила меня ни за что не сидеть дома, если есть куда выбраться! Может, хочешь с нами поехать? – предложила она.

– С Эдиком не хочу. Зануда он у тебя. И потом у меня на сегодня другие планы.

Веронику небо послало Лене два года назад – ни до, ни после подруг у нее не было.

С детства Лена чувствовала себя неимоверно одинокой – и вовсе не потому, что сама избегала общения. В чем дело, она так и не поняла, как ни пыталась. Но ровесники словно подсознательно чувствовали в ней нечто необычное, чужое. И хотя внешне она вроде бы ничем не отличалась от других, дети сторонились ее, предпочитали держаться на расстоянии. Она повзрослела, но ничего не изменилось.

Лена была трагически одинока. И чтобы побороть это одиночество, пристрастилась к книгам. Ее пытливый ум требовал все новых и новых доз информации, а нереализованное в реальности воображение выливалось в творческие фантазии – и она сама стала писать. Денег и связей не было. Благо жизнь подсовывала в нужную минуту нужных людей. Но всегда, так сказать, в пределах разумного, без излишеств – только самых необходимых и на короткое время. Судьба всегда так поступала с ней: пропасть не давала, но особенно и не баловала.

Всю прелесть человеческого общения Лена ощутила только годам к семнадцати, когда у нее начали появляться ухажеры. Только они, казалось, и оценили ее красоту, ее таланты, причем не завидуя, а искренне восхищаясь. Они оставались рядом, помогали в трудную минуту, с ними находились общие темы для разговоров и общие занятия, с ними было интересно и весело. А парни, в свою очередь, отмечали ее интеллект, что считали большой редкостью у женского пола. Но главное – Лена умела использовать этих людей, спасаясь от пустоты. Каким бы корыстным ни было такое общение, оно представлялось на время молодости единственным выходом из постоянного гнетущего, извечного одиночества, духовного и физического, которое – Лена знала – рано или поздно настигнет ее вновь.

Вероника была намного старше Лены, но, несмотря на это, и намного легкомысленней. Она постоянно жаждала приключений, всегда хотела праздника, новых знакомств, все время скучала и поэтому любила выдумывать разные разности, чего так не хватало в жизни Лене. К тому же только Лена могла терпеть и принимать вызывающее поведение подруги, которое заслуживало одни лишь упреки и неприязнь со стороны окружающих. Было и еще одно сближающее обстоятельство: им никогда не нравились одни и те же мужчины, даже одни и те же типы мужчин. Так что делить им было нечего, кроме свободного времени и обид на жизнь.

Девушки как-то сразу подружились. Вероника тоже была одинокой, но в несколько ином смысле – она была в этой жизни совершенно одна, жила в большом доме, купленном на деньги покойного супруга, и у нее не было в этом мире никого, даже постоянного мужика. И если Лена видела в этой дружбе слегка паразитический симбиоз – времяпрепровождение, веселье, общение, убийство времени и тоски, то Вероника чувствовала иную зависимость. Она находила в Лене доброту, поддержку, удивительное понимание и странную, необъяснимую силу, которой ей самой всегда не хватало. И бог весть что еще, привлекающее ее непредсказуемую натуру.

– Да, вспомнила! – в третий раз позвонила Вероника. – Вы с этим тюремщиком принимали вместе ванну.

– Купаться во сне – это хорошо, – ответила Лена.

– Да, но она была черная.

– Вода? – спросила Лена.

– Нет! Ванна! Эмаль.

– Это ничего не значит, – Лена, устав от пустой болтовни, повесила трубку.

Гараж находился неблизко от дома – минутах в двадцати ходьбы. Лена шла, бряцая ключами в кармане джинсов, и думала о том, что ничего интересного на этой рыбалке опять не будет.

Они с Эдиком хотели съездить этим летом на море, но Лена так и не нашла постоянную работу, а он набрал кредитов – и теперь денег на отпуск не хватало. Да и по всему было видно, что он хочет от нее другого: тихой семейной жизни, свадьбы с кучей родственников, на которую он уже начал копить деньги, поездки на женитьбы всех своих друзей и т.д., и т.п. Но уж точно не этих странствий, в которые ее постоянно тянула необъяснимая сила. Ему хватало пива по вечерам перед телевизором, ужина раз в неделю у родителей и пустой болтовни, которую Лена не то чтобы не переносила, но которая уже порядком надоела. Все это постепенно превратилось в рутину, от которой спасу не было. И о которой, как считал Эдик, мечтала бы любая другая женщина, но только не Лена – значит, по общепринятым меркам, она была ненормальной. Но при всем при том Эдик твердил, что любит ее и хочет прожить с ней до глубокой старости, носил ее на руках и исполнял желания в пределах возможного и разумного. Он боялся за нее, жалел ее, терпел ее, и поэтому она пока еще оставалась с ним. Хотя даже мысли о том, что Лена может уйти, ее бойфренд просто не допускал.

VI

Приехав к озеру, парни стали раскладывать все привезенное с собой – поставили мангал, накололи дров, вытащили палатки и выпивку. А Лена молча присела на корточки у самой мутной воды, гладь которой, однако, искристо поблескивала под ласковым солнцем.

– Сколько у нас удочек? – спросил кто-то.

– Четыре, – посчитал Леша.

– А ты что, разве не взяла свою? – спросил Эдик Лену.

– Я забыла, – спокойно ответила она, как и было задумано. И устремила взгляд по-над водой…

– Я же тебя просил! – с досадой проговорил Эдуард.

– А вы все равно рыбу ловить не собирались, – парировала она.

– Это почему это? Собирались!

– Вы сюда пиво пить приехали и шашлык есть. Когда столько выпивки, какая рыбалка?

С этими словами Лена поднялась на ноги.

– Ты куда? – спросил Эдик.

– Пойду по лесу прогуляюсь. Вы пока раскладывайтесь.

– Ты только далеко не заходи. Если что, кричи! – побеспокоился он.

– Я лучше интеллигентно на сотовый позвоню.

Сотовый, однако, остался одиноко и молчаливо лежать в закрытом автомобиле Лены.

Она зашагала заросшей лесной тропой, вдоль которой изредка попадались коровьи лепешки. Пожалуй, лишь благодаря тому, что здесь пасся скот, тропа оставалась тропой, не то ее давно бы поглотили лесные заросли.

Возвращаться совсем не хотелось. Бесконечное небо, сегодня опять сухое и бесстрастное на вид, словно без души, прогнутым куполом нависало над головой, будто затопленные обои под давлением мегалитров воды. Хотя тучек даже не предвиделось.

Было жарко. Под ногами то и дело раздавалось торопливое шуршание – иной раз прямо из-под подошвы выбегали маленькие ящерки, которых боязно было раздавить. Потом Лена наткнулась на ужа, чуть было не наступив на его черное тело. Но на этот раз уж, вопреки обыкновению, не уполз торопливо, а продолжал тяжело лежать прямо посреди тропы двумя неровными черными кольцами. Отступив на шаг, Лена присмотрелась и увидела, что тот занят трапезой – из его пасти торчали две лягушачьи лапки. За этим зрелищем пришли горькие размышления о жизни…

Ни с того ни с сего возникло дикое и неоправданное ощущение своей ненужности никому: вот она сейчас уйдет далеко, заблудится, а ее даже искать не сразу начнут, быть может, только завтра утром и спохватятся. Эдик ведь ни о чем не тревожится вовремя, и вообще вовремя ничего не делает и не понимает. Даже если прямо говоришь – не доходит!

Метр за метром оставался позади. Лена свернула на какую-то другую тропу, по обе стороны тянулся подорожник – единственный и вечный спутник всех дорог, молчаливый, полезный и прохладный. Она сняла ботинки и пошла босиком по еще холодной земле. Постепенно приходило чувство умиротворенности, покоя и бесконечности пути. В конце концов, ничего нельзя достичь окончательно, размышляла она, и наша жизнь – это постоянная дорога и нескончаемый поиск. Тогда о чем тревожиться сейчас? Пройдет этот день, завтра станет легче. А может быть, уже сегодня вечером. И прошлое покажется светлей.

Лена забылась. На душе заметно прояснилось. Над ярко-зеленым пушистым покровом подорожника, которого так и хотелось нарвать, стояло теперь прозрачное, как чистое озеро, небо. И, словно бы попутно с ней, в ту же сторону поплыли облака. Все вокруг внезапно стало добрым и ласковым. И вернулось то чудесное ощущение спокойствия и тишины, которое так редко посещало ее в последние годы. Тишины, дарующей радость.

«Он здесь», – сказало что-то внутри Лены, и она остановилась.

– Он здесь? – повторила она вслух, не понимая порыва своей души: кого она так хотела увидеть?

– А я ухожу, – прошептала Анна. – Ты так хотела. Прощай!

Этого Лена уже не расслышала. Она смотрела в голубое небо, понимая, что солнце скоро сядет и пора бы уже поворачивать назад. Но небеса были такими добрыми сейчас! И словно бы примолкли, чтобы что-то сказать. Не хотелось возвращаться сию минуту. Еще чуть-чуть…

Засмотревшись, да так и не дождавшись ответа, она чуть не споткнулась. Из-под ног снова выскочила ящерица – на этот раз покрупней. Лена огляделась – вокруг стояла небывалая красота – она же самая, что и полкилометра назад. Но там она почему-то этой красоты не ощущала, а здесь все было иначе.

– Ты вернулся? – тихо спросила она, не веря собственной догадке.

Никто не ответил. Лена не стала повторять вопроса и кротко побрела вперед. Ласковый ветер начал трепать локоны, зачесывая их назад, за уши.

Никто бы не поверил в эти голоса, которые она очень часто слышала на протяжении всей жизни, с раннего детства. Которые подсказывали ей, как поступать в трудную минуту, всегда, однако, оставляя выбор. Три долгих года назад Петер почему-то не помог ей, не помог, когда очень-очень была нужна его помощь. Всегда помогал, а в тот раз не стал. А ведь это было для Лены важнее всего на свете! И тогда она прогнала его. Какая она была дура! Без него стало еще тяжелей. Да куда там! Сразу все стало просто из ряда вон плохо.

Сколько сил пришлось потратить, чтобы хоть как-то наладить жизнь, но вернуть все на свои места не получалось. Без прежнего ангела, упрямо казалось Лене, это не станет возможным никогда! И вот теперь у нее уже было все для того, чтобы построить новую жизнь, сложить все нужные кирпичики. Но вдруг она натолкнулась на новую проблему – из этих кирпичей ничего не хотелось строить. Просто не хотелось – без него.

– Ты только сразу-то за старое не принимайся, – посоветовала Анна, передавая эстафету Петеру. – А то она опять тебя прогонит раньше времени.

С этими словами ангелица обернулась кукушкой и улетела сквозь лес.

Петер смолчал. Но ему и невооруженным взглядом было видно, что Эдик тут лишний.

– Не может быть! – шептала Лена, как завороженная, пробираясь сквозь кусты. Она его чувствовала, чувствовала! И не верила самой себе. Быть может, она обманывалась? – Дай мне знак! Дай знак! – молила она. И снова вспоминала сон, в котором он просил ее молчать. Но молчать сейчас она не могла.

– Шепотом не услышат. Хоть один раз – ответь! Чтобы я знала, что ты вернулся. Что ты меня простил!

Внезапно среди ясного неба ударил гром. Лена замерла как вкопанная. И посмотрела вверх – нет, звук шел не оттуда. Отодвинув еще одну ветку, она заметила за кустами движение – это была стройка. И звук оказался не громом небесным, а всего лишь грохотом, который издал упавший с крыши гаража лист железа. Какой-то богач отстраивал себе здесь виллу, в самой глуши, подальше от цивилизации. «Чтобы беспредельничать», – сказала бы на это бабушка Лены, царствие ей небесное. Где-то вдалеке надрывалась кукушка, но сейчас совершенно неинтересно было, сколько лет жизни пророчила чужая птица, и гулкое многократное «ку-ку», словно почувствовав это безразличие, смолкло.

Лена встала так, чтобы ее не было видно, и поневоле засмотрелась. Двухэтажный разлапистый дом был уже почти закончен. Крыша самого особняка была покрыта красной металлочерепицей, и весь замок напоминал нечто уютное и по-немецки аккуратное. Оставалось только покрыть гараж и поставить забор, который в разобранном виде лежал тут же. К дому вели выложенные плитняком тропинки. Уже и женщина-садовница копошилась, высаживая какие-то растения под самыми окнами. Лена еще заметила пустой бассейн, ротонду и две вековых ели на участке возле дома. Уже темнело, рабочие собирались домой. И Лена побрела назад.

Зиновий шел по лесной траве через березняк к своей машине. Строительство своей «фазенды» он дотошно проконтролировал, но возвращаться в город не хотелось. «Может быть, здесь переночевать? – подумывал он. – Только спать не на чем – мебель еще не привезли». Пожевывая травинку, он наслаждался окрестными красотами, которые вскоре должны были оказаться в его полном распоряжении. Только что со всем этим делать? Кого сюда звать? Хотя бы обмыть все это с кем?

Но на природе мысли быстро отвлекались от проблем. Он вертел головой по сторонам на каждый интересный звук – где птица запоет, где ежик прошуршит. За сегодняшний день он уже двух ежей видел. И что-то в этой местности казалось ему подозрительно знакомым… Как будто он здесь всю свою жизнь прожил.

«Ну вот и славно! Значит, это то, что мне нужно, что душа за свое сразу приняла, – обманывался он. – Значит, тут все будет хорошо».

– Ну что, видишь что-нибудь? – не выдержал Симеон, высовываясь из ветвей.

– Тихо ты! Спрячься лучше, не дай бог, Петер приметит – все испортит!

В придорожных кустах послышалась возня.

– Ну? Скоро там?

– Сейчас, погоди…

– Ну? Идут?

Молчание.

– Всё! Пускай! – скомандовал Георг.

Зиновий вышел на лесную дорогу и тут же чуть не растянулся во весь свой рост: ему прямо под ноги бросился заяц, заметался с перепугу и помчался в противоположную сторону. В тот же момент с другой стороны на дорогу вышла девушка, появившись из цветущих зарослей дикого торна. Ушастый совсем перепугался и на пару секунд осел, прижался прямо перед ней. Лена увидела их двоих – зайца и мужчину, но сразу ничего не поняла, испуганно глядя то на одного, то на другого. Заяц убежал. Зиновий остался стоять.

– Что за черт? – выругался Петер.

Черная ворона опустилась на ветку. За ней еще одна.

– Вы! – выдавил из себя Петер, тут же узнав оболтусов.

– Пускай! – второй раз скомандовал Георг, взмахнув крылом.

Симеон прицелился – и невидимая пробная «стрела купидона» поразила сердце Зиновия.

– Ты что творишь? – кинулся на друга Петер, зеленея от злости. – Я тебе не разрешал!

И две разноперые птицы сцепились в пух и прах.

– Мало ли… что ты там… не разрешал! – петушился Георг. – Я теперь сам… над собою… начальник!

На головы ничего не понимающих людей посыпались перья. Лена опомнилась первая и быстро пошла прочь. А Зиновий ощутил внезапную слабость – до головокружения. Он будто окунулся в темные и теплые глаза Лены, когда, боязливо обходя его, она одарила его кратким взглядом. Ему опять показалось, что где-то он это уже видел, что это с ним уже было – эдакое дежавю. А еще он прочел в ее глазах независимость, решимость и твердость – то, чего ему всегда не хватало в жизни. И у него возникло ощущение, будто он хочет зачерпнуть этой волшебной водицы черпачком.

– Погодите! Постойте! – сказал он вдруг и непроизвольно шагнул за ней, не отдавая себе отчета в своих действиях.

Лена пустилась наутек…

Зиновий почувствовал странное – он как будто сразу понял: ему надо остановить ее во что бы то ни стало, иначе он больше никогда ее не увидит. Но бежать за ней по лесу – это было как-то уж чересчур… Он же видел, что она его боится!

Помощь пришла сама собой, как всегда в его жизни – без всяких усилий, на блюдечке. Пока две сумасшедшие птицы теряли перья в кустах, Симеон незаметно положил палочку прямо под ноги Лене: он ведь был темным ангелом и только учился пакостить. Но то, как она кубарем полетела после подножки, собирая по пути все ветки, разжалобило даже его. Не говоря о Зиновии, который бегом бросился на помощь.

Лена сидела прямо на траве, держась за ушибленную ногу и приходя в себя. Только теперь, видя приближающегося Зиновия и понимая, что не может встать, она оценила степень опасности прогулок по лесу в одиночестве и Эдиковское «если что, кричи!». А также и то, что ее крик здесь там услышан не будет.

– Не трогайте меня! – жалобно попросила она. – Отпустите меня, пожалуйста.

Зиновий остановился в пяти шагах:

– Не бойтесь. Я не причиню вам зла. Я только хочу помочь! – сказал он.

– Тогда отпустите меня.

– Идите, если хотите. Но вы уверены, что можете идти?

VII

– Ну почему ты так поступаешь со мной? – говорил на следующее утро весьма рассерженный Эдик. – Я весь испереживался: искал тебя повсюду, бегал по лесу, как дурак. Ты не представляешь, как я беспокоился! Неужели трудно было взять сотовый? Вдруг что-то плохое случилось?! То, как ты себя повела, просто ужасно и не имеет оправданий.

Перевязанная конечность ныла. Лена молча смотрела на Эдуарда, мечущегося по комнате. И снова, и снова ловила себя на нехорошей мысли, что ей нравится, когда он злится.

– Ты выглядишь весьма спокойной, – заметил он с упреком. – Тебе весело? – спросил он, заметив едва уловимую улыбку на ее тонких губах. – А вот мне было не до смеха, поверь!

Устав обращаться к стенке, Эдуард опустился на пол у подножия дивана, на котором она сидела, подобрав под себя ноги.

– Леночка, милая, ну не делай ты так больше, прошу тебя!

– Хорошо, не буду, – по-царски снисходительно ответила она и почувствовала небывалое блаженство, взирая на него свысока.

«А сколько раз ты заставлял меня переживать по разным поводам?» – вспомнила она.

Эдик тоже забывал сотовый, встречал старых друзей по дороге домой, он даже помял однажды ее машину, взяв без спросу. Он постоянно мотал ей нервы и сочинял всякие небылицы, чтобы добиться своего, врал, юлил и ни разу не пытался побыть в ее шкуре. «Все возвращается…» – думала Лена. И сама себя не узнавала – откуда в ней эта странная жестокость? Ведь она никогда раньше такой не была – а теперь это словно доставляет удовольствие! Лена прислушалась к своим чувствам: сегодня они занимали ее намного больше, чем чувства всех окружающих людей. «Я эгоистка», – сухо констатировала она.

– Тебе не кажется, что нам нужно уже что-то решить? – в который раз начал Эдик

Она напряглась. Блаженство тут же куда-то исчезло. Лена ощутила невыносимо давящую тоску в душе, и будто какая-то преграда снова вздыбилась внутри – так с нею случалось всегда, как только он затевал этот разговор.

Ей было уже двадцать шесть, ему – тридцать. Они встречались два года. Но Лена почему-то упрямо не хотела ничего менять. А время шло, и уже пора было подумать о будущем.

– Я хочу семью, я хочу детей. Я хочу какой-то определенности! – почти кричал Эдуард.

– Ну мы же договаривались… – протянула Лена, прогоняя липкое ощущение неизбежности чего-то неправильного и тяжелого.

– Но ты уже защитила диплом, ты выпустила свою первую книгу. Ты говорила, что как только все задуманное получится, мы поговорим об этом. Никакие твои отговорки больше не прокатят! Чего еще ждать? Пока мы не сложим зубы на полку? Время идет, мы стареем.

– Эдик, мне кажется, я…

Она замолчала. Она хотела ему объяснить, но аргументов как будто действительно больше не было. И она беспомощно посмотрела в его честные глаза, не сумев подобрать слова.

– Не готова? – подсказал он.

– Да нет, я готова, не в этом дело, – Лена пыталась быть искренней, насколько могла. – Я постоянно об этом думаю, но… Как только уже вроде бы решусь, во мне вдруг что-то упирается, будто какая-то стена возникает между мною и этим решением, – она поднесла ладони с растопыренными пальцами к груди, чтобы полнее выразить свою мысль. – Что-то говорит мне, что нужно еще подождать, что я нечто важное должна прежде сделать! Понимаешь?

Она с надеждой посмотрела на него. Она так хотела, чтобы он понял. Но, видно, ему не дано было этого понять.

– А тебе не кажется все это бредом?! – повысил он голос.

Лена захлопала ресницами и осела:

– Не кричи на меня, – удивленно сказала она.

– Я думал, ты хочешь нормальную семью, а ты… сама ненормальная!

– Я хотела! – в ее глазах встали слезы.

– Тогда, может быть, мы хотя бы распишемся, наконец? Мы уже два года живем, как… я не знаю!

И он уперся со своим предложением в долгий и молчаливый взгляд. И вдруг понял, о какой стене шла речь. Это было необъяснимое, стойкое, нечеловеческое упрямство, оно называлось твердым «нет» без видимых причин и исходило откуда-то изнутри, из подсознания. Лена бы и себе не взялась объяснить это чувство. Она просто знала, что так надо.

– Дай мне время, прошу тебя, – еще раз попыталась она оттянуть момент.

– Сколько раз ты мне это уже говорила!

– Не кричи на меня, – еще тише повторила она, вжимаясь в диван, словно искала у дивана защиты.

– А что мне делать? Ты обманула меня!

– Я?..

– Да, ты! У меня вообще такое чувство, что ты хочешь меня бросить. Ты ведешь себя так, будто давно уже хочешь уйти!

Лена вся съежилась и захлопала длинными ресницами.

– Нет, я не хочу. Я… хочу остаться, – упрямо повторила она, прогоняя от себя страх неизвестности и неизбежности.

В тот момент она еще искренне верила в то, что сказала.

VIII

Зиновий третий день не находил себе места. Он сам не знал, чего хочет. Его бросало то в жар, то в холод, он даже смерил температуру. Тридцать шесть и семь. Заказал пиццу. Съездил на встречу с клиентом. А вернувшись, понял, что опять хочет куда-нибудь уйти из дому.

«Может, мне съездить на море отдохнуть?» – подумал он. В принципе, он мог отправиться и один – брать с собой никого из знакомых женщин почему-то не хотелось. И тогда снова вспомнил инцидент, произошедший на днях в лесу.

«Все хорошие девушки уже заняты», – вздохнул он и забыл о Лене.

– Ну вот, так с ним всегда и бывает, – опустил руки Георг. – Любая трудность – и он решает, что лучше забыть, чем пытаться что-то предпринять. Возьмет, только если прямо в руки сунуть. Все насмарку! Тьфу!

– Погоди ты отчаиваться! – сказал на это Симеон. – Ты сам подумай, что ему делать остается? Он даже адреса ее спросить не успел, как подоспел ее парень! Разве ты бы на его месте чувствовал себя иначе? Что бы ты сделал? Разве искал бы встречи?

– Наверное, нет, – почесал затылок Георг, пытаясь войти в положение Зиновия.

– Надо устроить им еще одну встречу. При необычных обстоятельствах! – пропел Симеон, точно приоткрывая завесу на отгадку.

– Да, ты прав. Но… при каких обстоятельствах? – Георг почувствовал себя безмозглым неудачником.

– Надо так, чтобы запомнилось. И чтобы в стрессовой ситуации. Я все подстрою – положись на меня! – и, пританцовывая в предвкушении интересного, Симеон умчался выполнять придуманное им же самим задание.

Тем временем из огромного торгового комплекса вышли двое – молодой человек в светлом костюме и высокая девушка в легком летнем платье с оборочками и в соломенной шляпке. Они шли быстро, в ногу, и свернули к автобусной остановке. В руках они держали полные пакеты женских шмоток.

– Так ты меня позвала, чтобы вместе за покупками сходить? – поинтересовался Петер. – Или мораль читать? Это теперь только моя задача – как-нибудь сам управлюсь.

– А тебе не кажется, что ты слишком резок и жесток? Зачем сразу отгонять от нее всех? Она и так бесконечно одинока.

– Не понимаю, зачем тебе все это надо, Анна? Занималась бы своими делами.

– Я-то своими займусь! Но я довольно долго находилась с Леной, я к ней привязалась и не могу так просто теперь ее оставить.

– Анна, я знаю, что делаю! – настойчиво повторил Петер. – Этот тип ей совершенно не подходит – она с ним только мучается зря. И потом, кто тебе сказал, что я собираюсь оставить ее одну?

– Хорошо. Возможно, ты и прав. Но тогда почему ты мешаешь Георгу познакомить ее с Зиновием?

Петер опять набычился.

– Вот видишь – тебе никто не нравится! Так нельзя. Ты ее от всех изолировал.

– Такова ее судьба. Ей нужно с этим справиться.

– Любое испытание должно иметь меру и смысл. А если из-за твоей жестокости она руки на себя наложит? Подумай, не слишком ли ты перегибаешь палку? Она скоро забудет человеческий язык! Тебе что, совсем ее не жалко?

Петер не ответил. Никто не знал, что творится у него в голове.

– Она могла познакомиться с нужными людьми сотни раз – но ты внушал ей мысль, что они ее не стоят, – продолжала Анна. – С десяток ее бывших мальчиков спят и видят, как бы ее вернуть. А ты даже не хочешь, чтобы у нее что-то получилось с одним-единственным человеком. В чем дело?

– Если я ей все опять разрешу… – начал он. И пресекся, будто сболтнул лишнего.

– Да не будет от этого хуже! Такое ощущение, что ты просто не хочешь, чтобы…

– Помолчи лучше! – перебил Петер. – Я сказал – сам решу, как с ней быть.

– Ты ведешь себя, как ревнивый бывший муж, вот что я тебе скажу! – сделала вывод Анна. – И это меня настораживает. Не знаю, чего ты желаешь добиться, но это уже слишком.

– Что ты хочешь сказать?

– Хочу сказать, что если ты не одумаешься, мне придется поговорить с твоим начальством. Я слишком хорошо знаю и люблю эту девочку, чтобы допустить ее напрасные страдания по твоей вине. Мой тебе совет – послушайся Георга. В данной ситуации он прав.

IX

Когда одежда долго лежит в шкафу, она начинает приобретать особый запах, похожий на стойкий аромат нафталина в бабушкином гардеробе со старыми шубами и пальто, давно вышедшими из моды. Но это не нафталин, откуда бы ему взяться! – это запах пустоты. Вещи без людей дичают, им становится дорого каждое воспоминание, каждое прикосновение прошлого, таящее в себе колоссальную энергетику событий, случившихся некогда. Поэтому существуют платья для экзаменов и юбки для свиданий, удачные и неудачные костюмы – одежду надо подбирать для каждого случая и прислушиваться, как она себя ведет.

Лена размышляла об этом, когда доставала с задворок своего комода пролежавшие всю зиму без дела летние вещи. Она заглянула еще глубже – в то, что носила три и четыре года назад, аккуратно уложенное в целлофановые пакеты, разворачивала, смотрела. Воспоминания хлынули рекой, возвращая атмосферу давних событий. Эх, старые добрые времена! Чего тогда только не было, а ей, глупышке, еще что-то не нравилось!

Однако что надеть на завтрашнюю презентацию собственной книги, она так и не решила: снова позвонила Вероника. Только прослушав минуты три нескончаемого рыдания, Лена сумела, наконец, понять, что ее опять кто-то «бросил» и «видеть не хочет».

Веронике никогда не везло с мужчинами. Но год тому назад небо послало ей богатенького Буратино, за которого молодящаяся старая дева решилась выйти исключительно ради денег. Только ее счастливый лысман умер спустя пять месяцев после свадьбы, и женщина снова осталась одна, однако, унаследовав все его приличное состояние.

Не сказать, чтобы жизнь стала намного счастливее, но с тех пор Вероника хотя бы ни в чем не нуждалась. Она купила себе большой дом с садом, занялась своей фигурой и выращиванием цветов. В свои неполные тридцать четыре она выглядела неплохо, у нее было много знакомых и уйма занятий, чтобы не скучать. Но с мужчинами ей по-прежнему не везло: то ли она стала разборчивее, боясь охотников за ее приличным состоянием, то ли искала принца на белом «мереседесе». Но любовники не задерживались у нее более двух месяцев. Было и еще одно обстоятельство – Вероника не могла иметь детей. И после того, как переехала в новый дом, стала чувствовать себя еще более одинокой, чем раньше, а то и вовсе никому не нужной.

– Если бы не ты, – жаловалась она Лене, – я вообще не знаю, что бы я делала и с кем разговаривала. Эти четыре стены сведут меня сума! Этим, наверное, и кончится. Приезжай, пожалуйста, поскорей!

Лена, конечно, приехала и попыталась утешить Веронику, как могла. Но в глубине души понимала, что и ее ждет нечто подобное, только с добровольным отказом от всех земных благ. У каждого своя судьба, думала Лена, однако, побаиваясь оставлять подругу одну. Но собственную презентацию пропустить было никак нельзя – ведь над этой книгой она корпела два долгих года.

…Их вторая встреча произошла спустя две недели после краткого знакомства в лесу.

Зиновий слонялся по городу, оставив машину в каком-то дворе. Ему казалось, что так он становится ближе к людям, что это своеобразный «выход в народ». Что, конечно, тоже было ролью, фальшь которой он понимал и принимал только в качестве способа убийства времени и гнетущих мыслей. Но упрямо заставлял себя верить, что пытается сделать город таким, чтобы учесть все интересы и потребности простых людей, чтобы сделать людям добро – бесплатно. Деньги-то были! И постоянно приносили новую и новую прибыль.

«Ну как так может быть? В мире столько работы, а люди не могут найти себе применение! – думала Лена. – Вот я пишу все эти сказочки, и что? Дохода это не приносит. Читателей по пальцам можно пересчитать. Да и польза от этого всего какая? Ну в чем здесь смысл, ангел мой?»

Она сидела в книжном супермаркете за круглым столиком, на котором лежала неровная кипа ее книжек. Презентация окончилась, все приглашенные получили свои экземпляры с автографами, и теперь дело было за малым – досидеть до вечера и раздать оставшееся случайным любителям книг.

Петер молчал. Он просто был рядом и присматривал за ней. Все остальное должна была сделать она сама. Но как только он вернулся, Лена тут же почувствовала его упрямство в некоторых вопросах. Прежде Анна разрешала ей больше. Однако в этот раз ангел повел себя мягче, поддавшись бесчисленным уговорам со стороны друзей.

Задав ему свой вопрос, Лена случайно посмотрела на вход и в сотый раз убедилась, что небо всегда слышит нас, если к нему обращаться искренне. В дверь вошел Зиновий и с потерянным видом направился в противоположную сторону – он ее не видел.

«Ну и пусть идет!» – подумала тогда Лена. И чуть не заплакала, до того кошки заскребли на душе…

Внезапно глаза Зиновия засияли неописуемой радостью.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он, буквально проскакав через весь торговый зал к ее столу.

– Это презентация моей книги, – объяснила Лена.

– И о чем же очередной бестселлер? – он бесцеремонно взял в руки небольшую книжку в голубой глянцевой обложке.

– Это первая, – сконфузилась девушка.

– Извини, – осекся он. – Но ведь и первая – это уже очень хорошо! Я… просто не ожидал тебя увидеть и растерялся, – оправдывался он.

Он стоял перед ней, смотрел ей в лицо и улыбался, как дурак, сам это понимая.

А Лена почему-то смотрела по сторонам и поверх его плеча, будто избегая общения даже взглядом.

– Ты кого-то ждешь? – спросил он, заметив это.

– Подруга должна была зайти, но почему-то задерживается.

Словно груз упал с его плеч – всего лишь подруга!

– Так позвони ей на мобильный.

– Не отвечает. Не случилось бы чего…

«Это надо исправить», – легко решил он.

– Назови мне ее имя и адрес – и через несколько минут узнаешь, в чем проблема, – заверил он. – Не переживай, все будет в порядке: должно быть, спит или музыку слушает.

Однако на этот раз действительно стряслась беда – Вероника наглоталась таблеток. Еще бы минут пятнадцать, и ее было бы уже не спасти, объяснили врачи. Но под бдительным надзором и опекой Зиновия подруга его новой девушки быстро пошла на поправку. Только вот под глазами у нее остались темные круги, а взгляд стал печальным и до странности спокойным.

Лена неусыпно дежурила возле кровати Вероники, пока не убедилась, что ей действительно лучше.

– Ну что ж ты наделала?! – корила ее Лена. – Нужен тебе был этот удод?

– Да я не из-за него, – отвечала Вероника, в которой вдруг открылись философские наклонности. – Так оно и будет продолжаться: жизнь бессмысленна и пуста…

– Ну как же она пуста? Дурочка! Смотри, я вот для тебя цветы в твоем саду срезала – смотри, какие красивые! Я слежу – поливаю, ухаживаю. Мир вокруг какой замечательный!

– Это у тебя замечательный. У тебя теперь Зиновий есть. А мое дело дрянь…

– А у тебя есть я с Зиновием! И мы тебя не оставим.

Зиновий Веронике сразу не понравился, едва она в первый раз его увидела. Быть может, это было связано с тем, что он помешал ей благополучно покинуть этот мир. Но ей казалось, тут дело в чем-то еще.

Вероника неожиданно приподнялась и загадочно поманила Лену пальцем, будто на ушко шепнуть что хотела. И та послушно наклонилась над ней.

– Это тот мужик из сна! – громко и таинственно прошептала она. – Это он!

– Кто? Из какого сна? – не поняла Лена.

– Ну из того, где вы в тюрьме сидели, а потом в черной ванне! – продолжала она шептать.

– Выдумала.

– Нет, клянусь! Я его узнала. Это точно он, – таинственным шепотом продолжала она.

Внезапно серьезность, с которой они говорили о такой глупости, рассмешила Веронику. И, весело расхохотавшись, она заразила смехом Лену.

X

Закат опускался на район новостроек. Изнывали в оранжево-багровых лучах шестнадцатиэтажки, отливая золотом каждое окно. Сизые облака тянулись тонкими нитями, чуть вихрясь, вдоль всего живого, посреди урбанистической пустыни вокруг, еще не застроенной им, Зиновием. Он мог в этом городе все. Ну или почти все. Но, скучающим взглядом взирая с седьмого этажа, где вторглась в бетонный брусок его квартира, на свои «владения», он понимал, что всего ему не надо. А то, что было надо, он не мог сейчас взять.

Временами Елена чувствовала к нему необъяснимое неприятие, которое появлялось все чаще и как бы вспышками. И зачем только она дала ему согласие? Только ли ради его спонсорства? Ради благодарности за помощь Веронике? Или чтобы хоть чем-то заняться? Чтобы опять что-то выяснить, провести эксперимент? Из-за подобных «экспериментов» уже не раз ее жизнь сходила с пути истинного в бездну одиночества. Она находила и теряла людей только потому, что ей от них нужно было нечто другое, нежели… Нежели просто семья? И простая человеческая жизнь. Она жалела о потере, искала, находила – и снова теряла по собственной вине. И, в конце концов, поняла, что это ее вечный алгоритм, и от этого никуда не деться. Ей было уже почти двадцать семь, но в душе, ей казалось, она была уже старухой.

Зиновий ее совсем не знал. Все, чему он научился, – это создавать видимость своей силы и решимости. Но больше смерти он боялся, что чем-нибудь покажет свою суть, и тогда… Об этом «тогда» и помыслить было страшно! Ему казалось, что весь смысл его жизни как раз в том, чтобы скрыть это от посторонних глаз – скрыть все, что есть на самом деле. Прикрыться абы чем, хоть бы клоунским нарядом. И это у него прекрасно получалось – дурачиться, очаровывая своей необъяснимой природной харизмой, шутить, наплевательски относиться ко всему и вся и не думать – потому что якобы не беспокоиться ни о чем. Якобы.там

С Леной ему скучно не было, но и рядом с ней появлялся этот страх: когда она на него смотрела, ему казалось, она видит его насквозь. И поэтому он уже третий день не мог сделать ей предложение, раз за разом начиная и отступая, решаясь и передумывая.

– Я что, тряпка? – спросил он у своего зеркального отражения. – Тряпка, да? За что мне все это? Откуда оно? Разве я не могу? Я должен, – решился он. – Я тебе покажу, какая я тебе тряпка! Вот! – он показал кукиш зеркалу.

И стало легче. Но потом он вспомнил их последнюю встречу и опять погрузился в тяжелые мысли.

– Ты с ума сошла, Лена? – удивился Зиновий, заехав за ней, как они договорились. – Ты как вырядилась?

Елена потупила огромные темные глаза. И ему вдруг стало ее жаль.

– Да нет, ну, в принципе… Ты очень красива в этом, но… – тут же попытался он сгладить свой резкий отзыв о ее наряде.

Лена опять подняла на него глаза. И ее взгляд показался тверже. Тогда и он решил позиций не сдавать.

– Но в этом ты не пойдешь, – сказал он.

– Да? – ее глаза удивленно и хитроумно блеснули.

– Ты хочешь пойти в этом? – опять сдавался он.

– Ну да, – еще смелее улыбнулась она.

– Хорошо. Но как это будет выглядеть? – на мгновение Зиновий почувствовал себя куском пластилина.

– Мне наплевать, – сказала Лена.

Он впервые видел ее такой. И почему-то понял, что сегодня спорить с нею бесполезно. Ему и самому вдруг стало наплевать на эту мини-юбку и короткий топик. И на эти намалеванные алым губы. Но он был весьма недоволен, что она совершенно не слушается его! Он думал только о себе и совершенно не замечал, что она стала такой после нескольких тяжелых моментов в их отношениях. После разрыва с Эдуардом, на который он ее торопливо толкал. После ее дня рождения, на который он сам подобрал гостей и ресторан. После того, как он так и не прочел ее вторую книгу. Но Зиновий не видел своей вины: он считал, что и так сделал много, выделив деньги на издание и на организацию презентации. Получалось, что Лена не имела права его упрекать. Но если честно, за свое невнимание к ее «писанине» ему было немного стыдно, и он собирался на досуге прочитать роман от корки до корки.

– Ну что ж, – сказал он сам себе, располагаясь в кресле у торшера в стиле ретро и раскрывая толстенькую черную книжку в твердой кожаной обложке. – Быть может, мне тебя и не одолеть, – смерил он взглядом толщину, – но я хотя бы начну…

Он включил свет, дернув за веревочку. И закат погас, перебитый электрическим освещением, расположенным ближе – прямо над головой, под розовым абажуром с бахромой.

Сколько прочел, Зиновий не помнил. Но все время, пока читал, думал о ней. И последней мыслью была тоже мысль о Лене.

«Завтра», – зевнул он засыпая.

XI

Лена спала и видела сон. Или она не спала? Во всяком случае, это было так реально, что походило на видение наяву. Но она бы не смогла сказать точно. Ведь большую часть времени проводила в одиночестве, в работе над своей следующей книгой – про цивилизацию египтян. И, в отличие от предыдущих двух, эта третья больше походила на научный труд, чем на художественное произведение – с целой системой доказательств и ссылками на источники. И от этой научности уже начинала съезжать крыша.

Не сказать, чтобы такое происходило впервые: с малых лет Лену мучили кошмары. Сюжет сна мог быть любым, но заканчивалось все неизменно одним и тем же: Лена понимала, что спит, но с момента осознания, что это сон, уже не могла проснуться, пока не прочтет молитву, которой в детстве научила ее бабушка, – от начала и до самого конца. А пробудиться было необходимо: что-то невыносимое, жуткое, сквозящее, как дыра на тот свет, тянуло ее, давило, не давало дышать, выталкивало в пустоту и словно вынимало душу, наполняя страхом сверхъестественного и тяжестью океана. Каждый раз все происходило по одному и тому же сценарию. И каждый раз приходилось прилагать нечеловеческие усилия, чтобы проснуться, – будто это была борьба со смертью.

Безобидный психический диагноз «сонный паралич», поставленный еще в детстве, не вполне удовлетворял Лену. Это было что-то страшнее и сильней.

До начала сознательного пробуждения то был самый обыкновенный сон, разве только более реальный, подчиняющий себе и сознание, и волю. Словно какая-то потусторонняя сила вторгалась в ее сон и заправляла там всем. Но не это больше всего беспокоило Лену. А что будет, если однажды она не сможет проснуться? Ведь с каждым разом просыпаться становилось все трудней.

Сегодня ей казалось, будто она возлежит на шелковых бледно-фиолетовых простынях, на широкой кровати, в комнате, где гуляют сквозняки. Полупрозрачные розовые занавески развевались перед распахнутым окном, очень высоким – от самого пола и до потолка. Потолок… Он был каким-то странным, не таким, какой бывает в квартирах, а старинным, расписанным дивными птицами и райскими кущами. В воздухе пахло благовониями. И небывалое блаженство переполняло тревожный ветер, врывавшийся в эти покои. Этот сквозняк был и внутри – в душе.

Слабый шорох, похожий на шелест лепестков роз, шуршащих по полу в порывах проникающего внутрь ветра… Занавески, взлетающие и опускающиеся, будто силящиеся достать до середины комнаты… И вот – началось. Неясный страх, навевающий мысль, что все это нереально. И окружающие предметы, обращающиеся в вязких чудовищ, злобно набрасывающиеся на Лену только за то одно, что она распознавала их зыбкость и фееричность. Когда же она спрашивала их, что им нужно, те только еще больше пугали и мучили ее душу.

Усилием воли Лена принялась читать 90-й псалом «Живый в помощи Вышняго…», с трудом шевеля губами и стараясь распахнуть глаза – это было невыносимо трудно, но борьба с тьмой уже давно вошла в привычку. Она видела одновременно и расплывающуюся комнату сквозь приоткрытые веки, и бездну сна, из которой еще не выбралась. Там уже не было спальни со сквозняками – там была только темнота. Сон тянул назад и вниз, как болото. Мысли путались, слова забывались, язык деревенел… Но сбиваясь и начиная заново, она героически дочитала до конца и очнулась.

Лена вскочила задыхаясь. Это ее квартира, на Лене потертые домашние шорты и старая футболка, она лежит на жестком, уже местами продавленном диване. И здесь нет никакого сквозняка. Перед глазами все расплывалось, словно при отравлении, а сон коварной усталостью сладко тянул обратно. Но Лена знала: сейчас ни в коем случае нельзя закрывать глаза. Иначе все повторится.

Она ощупала себя, подождав, пока зрение придет в норму, прислушалась к тишине. За пластиковой рамой приглушенно гудел город. За стенкой у соседей играла какая-то бестолковая музыка. Она взглянула на часы: через сорок минут должен прийти Зиновий! Сегодня суббота, и они договаривались вместе сходить куда-нибудь. А она еще не собралась. Он опять будет ворчать.

Лена окончательно проснулась и помчалась приводить себя в порядок.

Теплые струи душа, ласково шумя, змеились по спине и груди, путались в темных волосах, соскальзывали потоками. Она думала сразу обо всем – но в память особенно ярко прорывались события предыдущих десяти дней и эти участившиеся сны. Они были слишком привычным явлением в ее жизни, чтобы тревожиться из-за них сейчас, когда совсем не до этого. Но вообще не думать о кошмарах не получалось.

Вчерашний «сеанс» был иным. То была другая эпоха. На Лене было платье из позапрошлого столетия. И она шла, открывая и открывая все новые и новые двери, двойные высокие двери какого-то то ли дворца, то ли замка, пока не уперлась в огромную библиотеку, сплошь в книжных стеллажах. Но ощущение пустоты здесь было такое же, что и в комнате со сквозняками. И кончилось тем же.

…Пара мазков розовой помадой по бледным губам, два взмаха щеточкой туши – и готово. Лена всегда собиралась быстро. Она натянула через голову черную футболку и взглянула на себя в трюмо. Все-таки, может быть, надеть что-нибудь другое? Это ведь не совсем подходящая одежда для свиданий.

Внезапно что-то произошло. Она с изумлением увидела, что ее трюмо – это совсем уже не то трюмо, что у нее дома, а большое, старинное, в резной золоченой оправе, какие сейчас только в музеях встретишь. К тому же зеркало сильно искажало. Лена догадалась: значит, все это – умывание, душ, футболка с джинсами – только приснилось. Значит, проснуться не получилось. Значит, в какой-то момент она вновь на секунду прикрыла глаза…

«Нет, это не одежда для свиданий, – сказало себе то, что было теперь ею, – независимо мыслящее существо, глядящее на себя в высокое мутное зеркало. – Вот, – она приложила к груди бледно-оранжевое платье с кружевным декольте. – Может, это?»

– Елена? – позвал кто-то, и она обернулась. – К тебе пришли.

Она смотрела в сторону, с которой донесся этот странный раскатистый голос – но там была всего лишь одна-единственная дверь, а вокруг – абсолютная темнота.

В ушах загудело. Опять началось: полуоткрытые веки, пробуждение через силу, чтение молитвы…

– Господи, да когда же все это кончится!

Отпустило. Лена очнулась. За наглухо закрытой пластиковой рамой приглушенно гудел город. За стеной играла еле слышная музыка. Было душно – и никаких сквозняков. Раздался резкий звонок в дверь.

Лена все еще стояла в джинсах и футболке перед своим миниатюрным трюмо. Думать о том, что значит вся эта дьявольщина, времени не было. И, счастливая тем, что теперь не одна, она бросилась открывать дверь. Звонок настойчиво напоминал о гостях. Пусть это будет кто угодно, лишь бы живые люди! Быть может, именно поэтому она и дала ему, Зиновию, согласие на днях.

– Что случилось? – негодовал Зиновий. – Ты продержала меня за дверью минут пять, не меньше! Я и на сотовый тебе звонил – тишина. Уже подумал, не случилось ли чего!..

– Извини, я, похоже, случайно заснула.

– Заснула?! Разве ты меня не ждала?

– Ждала, но… Пока ждала, наверное, ненадолго отключилась. Прости.

– Ладно! Главное, что не как в прошлый раз с твоей подругой, – он переступил порог. – Это тебе.

Только сейчас Лена заметила огромный букет из девятнадцати тугих темно-красных роз, который Зиновий держал за спиной. Такого большого букета она никогда еще не принимала от мужчин. От цветов с бархатистыми и невыносимо красивыми плотными бутонами веяло свежестью и дурманящим ароматом – как в той комнате со сквозняками. Лена смотрела на цветы и понимала, что сегодня… Что сегодня что-то между ними неизбежно должно произойти. На этот раз точно. И от этого уже никуда не деться.

Она тревожно взглянула на Зиновия.

«На этот раз не отвертишься!» – красноречиво говорили, казалось ей, его властные, слишком жестокие сегодня глаза.

– Что опять такое? – забеспокоился Зиновий, увидев печаль в ее взгляде. Он был еще напуган прошлой их ссорой и ужасно боялся, что она опять его прогонит, что ей снова что-то не понравится. Но он не показывал этого страха, а скорее наоборот – казался настойчивым и сердитым. Это он хорошо умел.

– Да так… Какое-то дежавю, – натянуто улыбнулась она и взяла букет. – Они очень красивые. Спасибо.

В этот момент у Лены возникло ощущение, будто она добровольно отдается в сети страшного паука, вынужденная это сделать, только бы не попасть в еще более опасные сети – одиночества и своих кошмаров. И это ощущение было настолько липким, что никак не удавалось отмахнуться от него.

Букет скрыл ее всю выше пояса вместе с головой. И только когда она медленно и аккуратно, точно корабль, развернулась, Зиновий снова увидел ее во весь рост, только сзади.

«Она как каравелла», – подумал он.

– А ты знаешь, похоже, мне не во что их поставить! – засмеялась она, снова поворачиваясь и выглядывая из-за цветов.

– Нет проблем! Сейчас я сбегаю и куплю для них подходящую вазу.

Зиновий не был дураком, но почему-то чувствовал себя им, когда, как мальчишка, спешил назад с огромным глиняным кувшином. В голове у него бились две мысли. Во-первых, он чувствовал в Лене порядочность и гордость и знал, что добиваться от нее чего-то непристойного сейчас, когда они едва только помирились, по меньшей мере глупо, и что ему доставит удовольствие хоть сколько вечеров подряд просто так находиться с нею рядом. А во-вторых, его положение, его деньги, его статус амбициозно требовали от него хоть как-то им соответствать. И поэтому он злился на то, что выглядит дураком. Но Лена так о нем не думала, она как раз-таки побаивалась его статуса. Он мог позволить себе все, и она сама впустила его в свою жизнь. А еще она чувствовала в его присутствии странную неловкость: будто их разница в возрасте была больше, чем эти семь лет. И дело было даже не в их годах: между ними как будто лежала пространственно-временная пропасть.

Пока Зиновий бегал за вазой, Лена не делала ничего. В самой настоящей прострации она сидела на краю своего старого дивана и просто ждала, изредка отдаваясь волне произвольных мыслей, которая несла ее то в одну сторону, то в другую. И, наконец, стала вспоминать последний разговор с Эдуардом.

Эдик который день собирался ей позвонить. Но как только брал в руки телефон, что-то неизменно случалось. Сначала прихватил живот. Потом с ужасающим грохотом обвалился в кухне навесной шкаф. Потом брат попал в автомобильную аварию. А сама Лена не звонила. Привыкший к подобным фокусам с ее стороны, Эдик не придавал ссоре особого значения: он уже давно считал, что с их отношениями ничего не произойдет – так и останутся стоять. И, в конце концов, просто заявился к ней без предупреждения.

– Что случилось? Ты за что-то обиделась на меня? – задавал он один за другим свои глупые вопросы.

А Лена молчала и все более убеждалась, что жить с таким ограниченным человеком будет невыносимо. Он же совершенно не хочет ничего понимать! Она смотрела на него, и ей становилось душно и дурно. Он и все его надоевшие хуже горькой редьки друзья казались ей теперь сущими детьми. Лена прислушивалась к своим чувствам: она испытывала к нему сочувствие, нежность, братскую любовь… Но не больше. Прислушивалась и к своей совести: совесть молчала. Определенно, теперь она не смогла бы его выносить более пары часов в неделю!

– На меня буквально все беды обрушились: сначала я приболел, потом брат в больницу попал, – перечислял Эдуард. – Ну, в общем, не будем же мы из-за этого ссориться, ведь правда?

– Это ничего не значит, – ответила Лена. Но Эдик не воспринял это, как правду.

– Я не смог тебе раньше позвонить, – продолжал объяснять он. – А вот почему ты ни разу даже не поинтересовалась, как мои дела? Могла бы хоть эсэмэску черкнуть, в конце концов!

– Что случилось с Колей? – перебила она.

– Да так, ребро сломал, легкое сотрясение и ушибы – перевернулся на своем авто. Его уже выписали.

Лена мысленно пожалела беднягу.

– Как же его угораздило? – сухо произнесла она. И вспомнила про Веронику.

«Так вот где ты был все это время…» – мелькнула мысль, но тут же исчезла.

– Да что! Носится по городу на своем корыте, а ездить толком не умеет – права только месяц назад получил. И насчет отпуска, это… – начал он так, будто ему действительно трудно было это говорить. – Придется теперь повременить. Ты не обидишься? Ну правда… С деньгами совсем туго.

– А я уезжаю! – сказала она, вдруг повеселев. И странно светящимся взглядом посмотрела на него.

– Куда? – Эдик переменился в лице, но вряд ли сразу все понял, а скорее, что-то нехорошее почувствовал – по интонации ее голоса. И эта интонация говорила ему: «Все кончено, можешь больше ничего не говорить».

– В свадебное путешествие, – сказала она правду.

Он смотрел на нее и в ее торжествующих, как ему казалось, глазах читал: «Ты не хотел ехать со мной, ты не прилагал для этого усилий, и теперь я уезжаю без тебя».

– Ты шутишь? – попытался улыбнуться он.

– Увы, нет. Я выхожу замуж, – сказала Лена. И в тот самый момент она приняла это решение окончательно. Так это и произошло.

– Что-то я не понял, Лена… – растерянно проговорил Эдик. – А как же я?

– Прости, – кратко, но очень искренне сказала она, вложив в это слово все противоречия и страсти своей души, все сожаление о случившемся и еще о том, что иначе поступить она не могла.

XII

Безумно хотелось похвалиться – и невестой, и состоянием, и шиком, с каким он это собирался устроить! Зиновий планировал закатить самую богатую свадьбу, какую только видел этот город.

Составляя длинный список приглашенных вместе с Марьей Семеновной, он вспомнил обо всех своих знакомых, хороших и плохих, – они не откажут ему, придут. Но вот кого пригласить со стороны невесты? Он хотел облагодетельствовать всех друзей и родственников Лены, но с удивлением узнал, что у нее нет никого, кроме этой чокнутой Вероники. А ее он категорически не хотел видеть ни на церемонии, ни на торжестве.

– Чтобы ноги ее у нас не было! – бурчал Зиновий.

Ему не нравилось, что Лена водит дружбу с такой. Он предпочел бы подобрать ей подруг и друзей сам, как это когда-то делал для него отец. Но Лена с самого начала не принимала подобных услуг с его стороны. Это все казалось ей искусственным, чужеродным, неправильным. Все эти навязанные люди были ей постылы и неинтересны, равно как и она им. И, в конце концов, Зиновий оставил попытки подружить ее с удобными ему кандидатурами.

– Вероника придет, – твердо сказала, наконец, Лена, устав от бесконечных препирательств по этому поводу. И пригласила подругу на свадьбу.

Зиновию пришлось смириться с этим решением. Только вот как теперь было объяснить ситуацию своим гостям, высокопоставленным людям, которые наверняка будут спрашивать о родственниках невесты? Сказать, что жену растила бабушка, давно преставившаяся? И что больше у нее от роду никого не было и нет?

– Ну а если это чистая правда?! – возмутилась Лена.

И Зиновию, беспрестанно начинавшему подобные разговоры, однажды стало совестно. А действительно, если так? Пусть думают, что хотят! В конце концов, они придут туда есть, пить и веселиться за его счет, так какое они имеют право обсуждать его будущую жену?! Но в глубине души, Зиновий, конечно же, боялся острого языка Леонида, который не преминет сравнить Лену со своей сестрой Лизой, которую Зиновий отверг.

А Лена будто чувствовала, что ничего хорошего из этой свадьбы не выйдет.

– Давай сделаем поскромней, – уговаривала она Зиновия. – Не нужно приглашать столько народу, они все злые и не любят меня.

– Поскромнее? Ты шутишь! Я не могу пригласить меньше гостей – неприглашенные на меня смертельную обиду затаят. Да и не по статусу мне скромненько и тихо обжениться.

– Давай вообще не будем устраивать свадьбу: только мы и свидетели, распишемся, а потом сразу в самолет – и все. Это, в конце концов, наше личное дело.

– Я тебя не понимаю, – растерянно отвечал Зиновий, опять начиная злиться. – Все девушки были бы на седьмом небе от счастья, если бы им предлагали такую шикарную свадьбу! Неужели ты никогда не мечтала надеть белое платье, пойти под венец?..

Тогда Лена впервые в жизни задумалась об этом. Она перебрала в памяти все свои детские мечты: она хотела стать стюардессой, эстрадной певицей, секретным агентом ФСБ, а стала всего лишь малоизвестной провинциальной писательницей… Но в этих мечтах никогда не присутствовало никаких свадебных платьев. И в ответ на вопросительный взгляд Зиновия только отрицательно покачала головой.

Зиновий с недоверчивым любопытством глядел на нее. Что она за человек? Или просто из-за свадьбы нервничает? Все-таки важное событие в жизни! Возможно, дело в этом. Но с Леной все время столько проблем… А ведь она говорила, она предупреждала его, что так будет – только он не слушал, не верил. Он и сейчас не верил ей.

Но когда пришел долгожданный день, Леонид действительно испортил своим ехидством весь праздник, а объявившаяся в разгар торжества без приглашения несчастная Лиза устроила истерику, кинула в Лену кусок свадебного торта и испачкала ее шикарное платье. Только тогда Зиновий понял, насколько его молодая жена была права: и впрямь лучше было ничего не устраивать, пережили бы друзья-знакомые, а теперь вышло еще неудобнее перед людьми.

Зиновий думал, что огребет по полной. Но Лена держалась удивительно спокойно и достойно. Громкое «фи!» высшего общества только заставило ее выше поднять голову, и этим она заслужила если не симпатию, то уважение некоторых гостей. А когда молодожены вернулись домой, она сбросила испорченное платье и – нет, не проплакала всю ночь, она просто уснула как убитая, измучившись за день. Лишь наутро ее молчаливый взгляд красноречиво сказал Зиновию, какая сильная обида была нанесена ей вчера – и прежде всего им, Зиновием, отказавшимся ее слушать и бросившим на растерзание этих людей.

«Ничего, завтра мы уедем, а там, может, все забудется», – надеялся он.

Ставка была сделана верно – больше всего на свете Лена любила дорогу, сильнее всего ненавидела сидеть на месте. Долгий путь снимал стресс, долгое сидение на месте неизменно провоцировало суровую депрессию. А Зиновию так нравилось видеть свет в ее глазах и ее хорошее настроение.

Он был готов показать ей весь мир: ведь она этого хотела, а у него были деньги! Много денег. И не было их жалко. Правда, Лена хотела бы посмотреть Египет, а Зиновий там уже однажды побывал и считал, что в этой «отсталой» стране ничего интересного нет и что нынешние арабы – совсем не те древние египтяне, о которых рассказывают учебники истории. Он выбрал Италию.

Некоторое время все было просто замечательно. Но медовый месяц кончился, и к своему великому удивлению Зиновий вспомнил, что у него есть дела. И эти дела нельзя оставлять, иначе он может потерять свои доходы, свои предприятия, свое влияние в конце концов. Он впервые подумал о том, как это все легко профукать.

И Зиновию это понравилось! Теперь ему было чем рисковать, к чему стремиться и было, куда возвращаться по вечерам. Его ждали с ужином или без – и тогда они с Леной звонили в какой-нибудь ресторан и делали заказ.

Георг умилялся, глядя, как благодаря Лене и новому ощущению жизни у его подопечного просыпается понимание мира, как он постигает суть человеческого труда, потихоньку начинает понимать, что счастье – это когда есть что терять.

Одного не мог понять Зиновий (и это очень огорчало Георга): почему Лена бывает такой печальной? Разве ей все это не нравится? Да ведь не может такого быть! Любая женщина была бы счастлива на ее месте.

Поначалу Лена изо всех сил пыталась скрывать свои настроения: но он же видел, он чувствовал: с ней что-то не так. Он пытался ее развлекать: водил по театрам, дорогим магазинам и увеселительным заведениям. Но не мог же он проводить с ней все свое время! Поэтому вскоре начал потихоньку самоустраняться от депрессивных настроений жены, намекая на то, что не собирается ради женских капризов рисковать бизнесом – делом всей своей жизни.

Лена этого и не требовала. Но когда она попыталась коротать свои одинокие длинные дни без него и невесть где, ему это ой как не понравилось! И он не преминул сказать об этом. В конце концов, благодаря ему у нее есть деньги, шмотки – да все, что она пожелает! Неужели трудно подождать всего пару дней, чтобы сходить куда-нибудь вместе? Зиновий оказался ревнивым мужем. К конкурентам по бизнесу он относился вполне лояльно, а вот конкурентов в любви терпеть был не намерен.

Лена, получившая первое предупреждение, вынуждена была вернуться в ад бесконечного ожидания – вечера, когда муж придет с работы, или вообще – утра. Чем только она не занималась все эти месяцы, чтобы пережить длинные зимние вечера, если он задерживался. И не смела сказать ни слова в упрек. Все это время она упрямо и безнадежно чего-то ждала: ей трагически оптимистично казалось, что однажды все изменится к лучшему, случится нечто, что положит всему этому конец. Не рано ли она начала мечтать о финале?

Быть может, самая малость понимания и сочувствия со стороны Зиновия могла бы спасти их брак? Всего лишь чуточки света и свободы не хватало Лене в ее затворнической жизни. Никто не дал ей эту мелочь. Напротив, страшный паук забвения и застоя с недоброй ухмылкой продолжал плести свою паутину, в которой отчаянно металась пойманная бабочка. Но инерция этой паутины поглощала последние попытки сопротивления несчастной жертвы. Жизнь Зиновия засасывала точно так же, как паучья сеть в этой чудовищной метафоре, где пленником был и сам паук, обреченный на вечное плетение смерти для всего живого вокруг себя.

Прошло время, и Лена уже открыто признавалась себе, что больше не хочет так жить. Самым веским аргументом в защиту этого желания были те самые вернувшиеся кошмары, от которых муж не в силах был ее уберечь. Даже когда он храпел рядом, они повторялись снова и снова. А ведь Лена пошла на этот брак единственно ради спасения от одиночества. Если же она стала еще более одинокой, чем раньше, то зачем ей все это?

XIII

От безделья Лена вышивала огромную канву, и на ней уже вырисовывались жар-птицы с разноцветными хвостами, голубые облака, а вода в пруду была какого-то неопределенного, но очень приятного голубовато-розового цвета, как молоко с вареньем. Видно, в воде отражался закат. Этот цвет волн, в которых плыли небеса, она сразу окрестила цветом ангелова крыла – именно такими, по ее представлению, должны быть крылья добрых небесных существ. Только вот незадача, нитки ангельского цвета закончились, когда не было вышито еще и половины райского озера, и ни в одном магазине Лена не могла больше отыскать таких. Однако это было уже не важно, заканчивать картину она все равно не собиралась – решила, что такое занятие не для нее.

«Почему она думает, что крылья ангелов именно такие? – удивлялся Петер. – Почему ей кажется, что крылья вообще должны быть? Ладно уж, раз ей так нравится… Главное, что это действительно очень красиво. Но все же – неправильно!»

Пока Лена томилась в ожидании весны, а потом – лета (человеку обязательно нужно чего-то ждать и во что-то верить), у Зиновия дел стало совсем невпроворот. Но, глядя на то, как складываются отношения с женой, он решил, что очередной круиз пойдет на пользу их семейным отношениям. Тем более что близилась первая годовщина их свадьбы. На этот раз Лена сама выбрала маршрут: ей захотелось проплыть на пароходе вверх-вниз по матушке-Волге.

Они находились в плавании третью неделю. Много городов, изысканные блюда и выпивка, вечерние концерты и дискотеки на верхней палубе – все, чего душа пожелает. Лена была счастлива, но не настолько, как бы хотелось Зиновию. А к концу второй недели он заметил, что ей это все надоедает. И однажды после ужина по ее просьбе они остались в каюте.

«Уж не надоел ли ей я?» – с ужасом гадал он, глядя на жену. И пытался отвлечь ее каким-то разговором, пока тоскливый взгляд Лены скользил по водной глади за окном.

Зиновий что-то трындел о своих связях и проектах, о знакомых и незнакомых неинтересных людях – о как же ей надоела его бесконечная похвальба! Ведь если бы не удача, которая почему-то шла к нему в руки, и он даже не был ей за это признателен, принимая как должное, – он был бы ничем. А тут бьешься, стараешься, ищешь – и все впустую! Неблагодарные труды отнимают втрое больше сил. И не то чтобы он не замечал, что она не может найти себе занятие по душе – ведь Лена ему об этом не раз говорила, – он сам просто запрещал ей любой труд, говоря, что все это ей не нужно, ведь есть его деньги. А теперь его злило еще и то, что она совершенно не слушает, о чем он говорит, а витает где-то в облаках!

Внезапно Лена уставилась в окно, будто что-то интересное там увидела. А потом со всех ног, оставив Зиновия, ринулась на палубу. Стуча каблуками, она выбежала в прохладный вечер и, вцепившись руками в перила, очарованно впилась взглядом в речную гладь.

– Что случилось? – спросил встревоженный Зиновий, нагнав ее и встав рядом.

– Она такая же! Точно такая же! – бормотала Лена, будто сама не своя.

– Что? Кто «такая же»? Да очнись! Что с тобой? – он встряхнул ее за плечи.

– Ты посмотри только, – она указала рукой на воду за бортом.

Солнце лениво садилось за темно-зеленую кромку деревьев на дальнем берегу. И еще светлое, бесконечное и до прозрачности лазурное небо гляделось в зеркало реки. Блики воды, смешиваясь с первыми лучами заката, отливали розовато-голубым оттенком, как будто в чай с молоком положили ложку клубничного варенья. Так и хотелось протянуть ладони, зачерпнуть и попробовать на вкус. Вода казалась святой, но далекой. И в то же время словно наполняла душу до краев этим цветом, этим светом.

– Куда смотреть?! – не выдержал он.

– Вода такая же, как у меня на вышивке… Ты узнаешь?

– Честно говоря, я не помню. Цвет какой-то непонятный.

– Как это непонятный? – обиделась Лена. – Ты приглядись, какое чудо! Благодать божья!

– Ну да, что-то есть, – больше из тактичности ответил он и действительно попытался разглядеть, приподняв на лоб темные очки: что-то в этом определенно было, только он не понял, что…

И подумал: хорошо бы прекратить все эти поездки и вообще запереть ее дома, чтобы всякие глупости в голову не лезли. А еще лучше – устроить к себе на работу кем-нибудь вроде офис-менеджера. Чтобы в подчинении была и все время на виду. Только вот куда Марью Семеновну деть?

Две чайки сидели на крыше верхней крытой палубы и смотрели вниз.

– Нет, все-таки он не трусливый, а глупый, – сказал Георг. – БЕС-ПРО-СВЕТ-НО!

А Семион лишь сокрушенно покачал головой.

XIV

Георг долго и безмолвно наблюдал за происходящим. Наконец напряжение ситуации дошло до предела, а Петер ничего не предпринимал, продолжая изолировать Лену от общения с людьми. Зиновий для этого был самым подходящим орудием, неприязнь к которому, однако, тоже несложно было внушить Лене. Так система сама себя питала и работала бесперебойно. Получалось, что Георг помог Петеру в его темном деле.

Наконец, ангел Зиновия не выдержал и решил вмешаться.

– Послушай, я, конечно, понимаю, что многим тебе обязан, – начал он. – Но ты не светлый, а скорее темный! Ты просто издеваешься над ней.

– Это мое дело. Для нее так будет лучше, – ответил Петер.

– Неужели? А я вижу, что она на грани срыва, и уже давно. Взгляни – она еле держится!

– Ей всегда не хватало внимания, даже если его было более чем достаточно! Пусть посмотрит, чем это может обернуться. Не переживай, я все делаю правильно.

– Ты жесток. Не забыл, в чем твоя задача? Нам нужно, чтобы ее взяли в ангелы. А ты перегибаешь палку! Такое ощущение, что ты ей за что-то мстишь.

– А ты не забыл, в чем твоя миссия? – парировал Петер. – Тебя это не касается. Занимайся своим зайцем.

– Давно ли ты интересовался ее душой? Посмотри на нее: девочке кто-то нужен! Хоть на какое-то время. А когда она умрет, мы возьмем ее к себе, – оптимистично закончил Георг.

– Это не твое дело, – настойчиво повторил Петер.

– Ты знаешь, я принял решение, – сказал тогда Георг. – Я хочу, чтобы они расстались.

– Ты шутишь? – Петер удивленно посмотрел на Георга и увидел не приличествовавшую вечному неумехе неуверенность, а необычную твердость и не свойственную небесному двоечнику серьезность.

– Нет, я не шучу. Делай что хочешь, но я на это смотреть больше не намерен! Он на самом деле тупица и никогда не поймет, в чем его проблема.

– А ты понял? – иронично поинтересовался Петер.

– Почти. Я уже близок к этому. Дальше справлюсь сам. Но тебе в твоих темных делишках помогать больше не стану!

– Смотри, – предупредил Петер. – Прибежишь потом назад, я тебе помогать не брошусь.

– И не надо. Я, может быть, не профессионал, но честный и светлый ангел! И вижу теперь свою задачу в помощи не только Зиновию, но и Лене.

– Насмешил! Да ты до сих пор в ангелах-то остался только благодаря тому, что опять у меня на хвосте повис, паразит, – зло усмехнулся Петер.

И маленькая пауза, воцарившаяся на миг, словно затишье перед бурей, прорвалась внезапным ураганом.

– Это ты меня сделал таким! – вскричал Георг. – Кто учил: если не можешь сделать сам, сделай это чужими руками? Хватит! Довольно! И вот что запомни: станешь ее и дальше мучить, будешь иметь дело со мной!

– Ой, испугался, – дождавшись конца потока обвинений и угроз, парировал Петер.

– Да что с тобой? – поморщился Георг, вглядевшись в его лицо. – Я не узнаю тебя. Опомнись, пока не поздно. Давно ли ты сам был человеком?

– Много ты знаешь о том, как поступали со мной! – последовал гневный ответ.

– Если это твоя месть, то тебе не место на небе, Петер. Прости ее уже, – примирительно посоветовал он, давно обо всем догадавшийся. – Она ведь тебя тоже любит.

Георг ушел. Небесный коридор опустел.

…Над двускатной крышей кирпичного пятиэтажного дома пролетел белоснежный голубь и, хлопая крылами, опустился на старую простенькую антенну, которые сохранились лишь у немногих – тех, которым хватало трех каналов телевидения, и не нужно было ни кабельного, ни спутникового.

Голубь нахохлился и долго озирал большой старый двор внизу с потрескавшимся и просевшим асфальтом, с детской площадкой и стоянкой для автомобилей. Тут все осталось так же, как и много лет назад.

Не известно, что вспоминал Петер, глядя на этот двор: быть может, свое детство. В одном из окон точно такого же дома напротив горел свет – в маленькой кухоньке стены все еще были покрашены голубой масляной краской, хотя и облупившейся во многих местах, в углу стояла двухконфорочная газовая плита, заляпанная до неотмываемости. Цивилизация словно не коснулась этой квартиры. Теперь там жил какой-то одинокий алкаш. Он и сейчас сидел за столом и квасил в одиночку.

Во дворе играли дети – их веселая крикливая колготня неслась по воздуху, возносясь чуть не до самого неба, и уж точно достигала перекинутых с крыши на крышу электрических проводов, проникала в открытые окна верхних этажей. Дети не знали забот: бедность их родителей, заботы о хлебе насущном и о будущем их пока не волновали.

Внезапно голубь уловил голоса птиц, доносящиеся с чердака. Это два чужих ангела обсуждали план действий для человека. Но отсюда не было слышно слов, только неясное «гу-гу-гу», до боли знакомое с прошлой жизни. Память нарисовала перед глазами грустную картину: низенький журнальный столик, вечная духота, книги, пыль – и он, двенадцатилетний мальчик, делает уроки. А на чердаке точно так же воркуют голуби, его ангелы. Вот в комнату входит отец, садится в кресло, разворачивает газету, прислушивается к монотонному голубиному воркованию и добродушно произносит: «Съесть тебя, что ли?..»

XV

– Я ведь тоже не дурак и понимаю: тебе постоянно что-то не нравится, – вновь и вновь начинал разговор Зиновий.

– Ты знаешь, где-то я недавно прочла одно выражение, и мне понравилось: «Человек, слишком часто повторяющий, что он не дурак, вызывает подозрение», – выдала Лена.

Зиновий будто получил пощечину.

– На что ты намекаешь, душа моя? – спросил он так сдержанно, как только смог.

Лена вздохнула. Сама она дура – только вздыхать и научилась. Плакать в подушку, молиться и ждать – все время ждать чего-то, что так, наверное, и не произойдет.

– О чем ты опять задумалась? – спросил Зиновий. – Я ведь с тобой разговариваю! Мне надоела твоя депрессия: может, тебе успокаивающее какое-нибудь попить? Валерьянку там…

– Тебе надоело? – с вялой надеждой спросила Лена. И почувствовала, что в глубине души очень хочет, чтобы кто-то положил всему этому конец – кто-то, но на этот раз не она.

Когда-то Лена уже брала на себя грех менять русло своей судьбы. И до сих пор чувство не то вины, не то собственной неполноценности, что-то незаконченное, будто брошенное на полпути, гонялось за ней по законам детских пугалок, как не допитое ребенком молоко.

Решаясь на эту измену, она могла только догадываться, что будет тяжело. Оказалось, это намного сложнее. Когда Лена смотрела на Зиновия, ей казалось, что вот-вот она все ему расскажет.

«Не ломай себе жизнь», – сказала бы на это Вероника.

Да Лена и не собиралась, но так хотелось – безотчетно, нерационально, нелогично. Потому что… в конце концов, что в ее жизни можно было теперь сломать? Разве что инерцию. Разве что этот ад, взошедший тысячей ростков на почве благополучия и ничегонеделания, на спокойной земле ни о чем не подозревающих смертных. Петер подумал над словами Георга и решил смягчить условия ее «содержания».

…Они познакомились в Интернете, как это ни банально. Он был кандидатом наук, работал на кафедре археологии. Наткнулся на ее мистическую повесть о египтянах, выложенную на литературном сайте. Эта тема давно занимала его, а угол зрения, под которым автор повести смотрела на проблему, заинтересовал и приятно удивил. Он захотел встретиться с нею лично.

Аркадий ждал в условленном месте – за столиком в университетском кафе, когда увидел то, чего совершенно не ожидал увидеть. К нему подошла не заморенная учебой заучка, а очаровательная миниатюрная девушка в коротком платьице и стройными ногами.

– Это… вы? – только и смог выдавить он.

У Лены были странного, продолговатого разреза глаза чуть ли не в пол-лица. И это придавало ей сходство с Петером. Очень часто Георг, глядя на них, думал, что внешне они схожи. Вечно печальный и светлый взгляд этих темных глаз в сочетании с бледностью кожи создавал эффект нереальности: ангел во плоти. Но ощущение оказывалось обманчивым – Лена была такой же, как все люди, и ей не были чужды человеческие слабости. Она нуждалась в отдыхе и пище, в тепле, ласке и любви. Она была упряма и неуравновешенна. И благодаря своей внешности могла бы, наверное, получить многое, потому что была бесспорно красива и просто не могла не нравиться противоположному полу. Но она не пользовалась в полной мере этим преимуществом – Петер ей никогда не позволял. И теперь Георг понемногу начинал его понимать.

Аркадий сидел перед ней, как зачарованный. Ее слова совершенно не вязались в его голове с тем, что он видел. И вместо того, чтобы говорить о повести, он начал спрашивать о ее жизни. Поначалу Лена охотно отвечала и, в свою очередь, интересовалась им. Но когда он слишком откровенно предложил ей встретиться где-нибудь еще раз, она опомнилась и отказала.

Каждый день Аркадий писал ей на электронный адрес, отправлял сообщения по «аське», изо всех сил стараясь быть сдержанным и общаться только по делу. Но Лена вежливо и официально ограничивалась краткими отказами: почему-то ей казалось, что она не должна с ним больше встречаться, что это неправильно, потому что у нее есть муж, что Аркадий, скорее всего, хочет легких отношений. А быть может, Лена и не того боялась. Невыразимое творилось в ее душе каждый раз, когда она читала эти электронные послания. Но прошло несколько дней, и после очередной сцены непонимания с Зиновием она посчитала ненужным отказывать Аркадию в очередной раз.

С Аркадием было интересно. Они говорили о разном, темы находились сами собой. Когда же Зиновий зачастил в командировки, Лена, отвыкшая от одиночества, приняла предложение нового друга съездить на пару дней в одно интересное место в соседнем районе, где как раз проходили раскопки недавно обнаруженных древних захоронений.

А на следующий день, как ни в чем не бывало, Лена возила Веронику по магазинам на своей старой машине, оставив в гараже подаренную Зиновием. Только в одном месте чуть было не проехала на красный свет, словно бы на что-то засмотрелась.

– Ты давай поосторожнее, – тревожно взглянула на нее Вероника, побывавшая, как ей казалось, на том свете и выяснившая для себя, что лучше уж жить здесь. Она догадалась, что происходит с подругой. Но говорить ничего не стала.

XVI

Ужин успел подостыть на столе, когда пришел Зиновий. Он не был голоден – и Лена в очередной раз обиделась на то, что он ее об этом не предупредил. Чтобы хоть зря не готовила! Сама она в последнее время совсем потеряла аппетит.

Лена выглянула в окно и увидела лужи, а вода в них была такого же точно цвета, как в Волге во время их круиза. И она почувствовала, что ангелы близко. Тогда почему на душе так пусто? Будто она ступила не в ту реку, не в ту воду. Будто течение несется мимо, а она стоит на месте, да так и будет стоять.

– Посмотри! – указал рукою кто-то. – Какая красота вокруг!

Лена проснулась. Выглянула в окно. Там были точно такие же лужи, и она почувствовала, что ангелы рядом. А ужин уже совсем остыл.

«Ну где же ты!» – разозлилась она на мужа в очередной раз и села за стол одна.

Странное дежавю охватило ее снова. Что бы это могло значить? Переходный момент жизни? Когда она могла бы что-то изменить, если бы захотела?

–

-

Черт знает почему, но когда она называла зайчиками других, он жутко ревновал, а вот когда называла так его – терпеть не мог, злился и словно боялся чего-то.

-

-

«Я не спрашиваю, – мысленно произнесла Лена. – Я просто предупреждаю».

XVII

Два молодых человека сидели на серых камнях у края Вселенной и смотрели на мир, отражающийся в спокойной холодной воде.

– Неужели она ни с кем не может подружиться? У нее ведь столько друзей раньше было! Тут вот написано, почитай биографию, – размышлял Симеон, дочитавшийся умных книг до очков.

– Да читал я! – отмахнулся Георг.

– Так в чем же дело?

– В ее ангеле.

– Как это?

– Спроси у Петера, почему он изолирует ее от людей.

На лице Симеона нарисовалось комическое озарение…

– Странно, что ты только сейчас об этом подумал! – усмехнулся Георг. Сегодня он был до крайности раздражителен.

– А твой Зиновий почему ее от людей изолирует, ты у него не спрашивал? – съязвил стажер.

– Тут, друг мой, как раз-таки прямая связь! – последовал ироничный ответ.

– Как это?

– Что-то ты совсем у меня распоясался, – обрубил Георг: ему явно хотелось подумать в тишине, а не отвечать на дурацкие вопросы. – А вот как отправлю тебя чинить облака!

Но Симеона уже не пугали такие угрозы. Он отлично справлялся с обязанностями и знал, что его не накажут, вот и наглел.

– Ты сам-то облака не отправился бы драить! – заметил он. – Вместе со своим Петером! Управы на вас нет. Нашли двойное решение: одному того и надо, чтобы никто на нее не смотрел, другому своего дурня пристроить некуда. Сидят тут, козни плетут и не делают ни черта.

– А ну не чертыхайся! Ты все-таки на небе находишься. Вот как я все твои прегрешения и промахи на свет подыму да парочку актов составлю!..

Симеон примолк. Но надолго его не хватило:

– А все-таки, если бы люди знали, как мы работаем…

– Ничего бы они нам не сделали! Потому что у них, кроме нас, никого нет. Хоть какая-то система, а то бы…

Эти слова заставили обоих задуматься.

– Вот интересно, почему они в нас верят? – спросил Симеон. – Зачем им обязательно нужно во что-нибудь верить, чтобы жить?

– Да ведь это же мы сформировали таким образом их сознание. А в конечном счете это просто чья-то идея – огромная, структурированная, и – не спорю – гениальная, но всего лишь мысль.

– Без мысли не был создан ни один материальный предмет. Может быть, в этом все дело?

– Ну ладно, пойду к Зиновию. Заболтался тут с тобой, а вдруг там что, – сказал Георг и поднялся на ноги.

XVIII

Их последняя ссора состоялась в начале мая, и ей суждено было стать кульминацией недолгой совместной жизни.

– Я дал тебе все! Я нашел для тебя людей, я договорился о поездке. А ты хочешь остаться дома и писать свою книжку?! – битый час орал Зиновий.

– Мне не нравятся эти люди! – чуть не плача отвечала Лена. – Я туда не пойду!

– Не нравятся? Чем они тебе не нравятся? Они стелются перед тобой. Я выкладываюсь, а они тебе не нравятся!

– Позволь мне самой выбирать, с кем встречаться.

– А вот не позволю! Потому что ты все делаешь мне назло. Ты могла бы жить в свое удовольствие. Вместо этого ты тратишь мои деньги на свою рухлядь-машину и занимаешься какой-то ерундой!

– Ерундой?.. – переспросила Лена, словно бы опешив от такой оценки ее сил и потуг. – Не кричи на меня!

– Я не хотел ссориться, но ты то и дело провоцируешь меня. Я не хотел кричать, но ты меня вынуждаешь, ты сама в этом виновата!

– Сама виновата? – только и успела растерянно вставить Лена.

– И то, как ты ко мне относишься, в каком виде перед людьми выставляешь, я могу объяснить только тем, что ты меня просто не любишь! Ты меня еле выносишь!

– Еле выношу?.. – проговорила Лена, будто с трудом усваивая эти слова.

Зиновий осекся.

– А как это понимать? Может, тебе просто со мной скучно?

– Скучно?.. – Лена повторяла его вопросы так, будто выводила их из собственного сердца. Зиновию становилось не по себе. И он сорвался:

– Либо ты немедленно оденешься и поедешь, либо я насильно заставлю тебя идти!

– Я никуда не поеду, – спокойно отрезала Лена и отвернулась к журналу о рыбалке, который читала, лежа на диване.

Это окончательно вывело Зиновия из себя.

– Ну все, с меня хватит! Собирайся! – заорал он. – Ради тебя люди старались, договаривались, собрались и уже ждут внизу, – Зиновий грубо схватил ее за локоть и поставил на ноги. – Ты будешь делать все, что я сказал. Хватит выставлять меня на посмешище, маленькая дрянь!

Лена ошеломленно отшатнулась и больше ничего ему не сказала. Дикое, глубокое молчание, безмолвие изумления и непонимания поселились в ее душе с тех пор. Порой она смотрела на Зиновия и не понимала, как после всего, что он ей наговорил, она могла еще оставаться с ним. Но ломать все собственноручно она бы еще долго не решилась: нужен был внешний импульс.

XIX

Они вышли на поляну. Букет желтых тюльпанов Шренка, занесенных в Красную книгу, она это знала, уже начал никнуть в руках, но возвращаться не хотелось. Лена не задумывалась, почему тянет время подмерзший Аркадий, а вот у нее на это причины были самые что ни на есть веские. Здесь, в окружении пушистого весеннего леса, словно под крылышком матушки-земли, которая любит всех и все готова простить, было уютно, тепло, светло и радостно. А буквально в трехстах метрах отсюда, где начиналась дорога, все еще был открыт проход назад – в ад жизни, в его духоту и тлен души, но еще живой, в четыре стены каждой из комнат, в тесноту условностей и правил, ревности и верности, в одиночество среди людей. Уму непостижимо, как сильно Лена не хотела возвращаться туда – настолько, что ей было абсолютно все равно, что на балконе третий день пылятся давно высохшие полотенца, в кухне впервые за время супружества брошена немытая посуда, в издательстве от нее ждут материала, а телефон, тоже оставленный где-то там, позади всего на свете, разрывается от непрерывных звонков верного и любящего, но доставившего ей столько страданий мужа, который просто хочет знать, жива ли она. О Боже! Лучше бы об этом не думать совсем – чтобы не сорваться на исполнение долга, на благоразумие… И на возвращение сейчас.

Беспечность струилась тихим дыханием ветра, от каждой веточки, от каждого нового листика пахло свободой и отрицанием зла. Лена знала: пока она здесь, никто ее не тронет, а здесь – можно все. Но по возвращении ее ждет наказание за все это счастье, и оно последует сразу же. И повлечет за собой новую безысходность и бесконечность пустоты. Поэтому ей так не хотелось думать. Но она чувствовала, что мысли уже продираются сквозь пелену туч, воздвигнутых над ней и вокруг, словно стена, защищающая от осознания реальности. И до конца этого чудесного дня остается всего ничего – быть может, несколько минут. Но здесь и сейчас так хорошо! И ничто не заботит, ничто не стесняет, не тревожит.

Лена, случайно посмотрев вверх, не смогла сдержать изумления:

– Посмотри, какое небо!

Аркадий тоже задрал голову.

Сквозь черно-серые, по краям клубящиеся облака, в их строгие просветы грозно смотрели чистые небеса. А из самой их середины, где гнездилось огненно-белое солнце, отвесно падали, как нарисованные, неземной красоты перлы света и упирались сияющими лучами в лесную глубину. Взор ошеломляли кудрявые верхушки деревьев, залитые светом, словно молоком. И этот свет был похож на ангельский, до того праведно и властно сиял он. Как знамение Божие. Как совесть.

Аркадий обнял Лену внезапно и порывисто, будто налетевший ураган. Стало теплей, и ласково затрепетала у ног молодая трава. Он заглянул в ее темные глаза. И в самой их глубине увидел не себя – отражение этого неба и бесконечный белый свет, яснее и волшебнее которого не видел ничего в своей жизни. И ни о чем другом больше думать не мог…

Солнце слепило так, что смотреть на него было больно, и Петер мог не бояться, что люди его увидят. Аркадий рад был бы что-то разглядеть, но не мог. Он не понимал, что с ним происходит, и чувствует ли то же Лена. Он хотел спросить ее, но теплая волна его движения несла одно только желание, по сравнению с которым все остальное блекло и стиралось из памяти. И его губы соприкоснулись с тихими прохладными губами Лены, после чего слова оказались не нужны.

Мир успокоился, и наступила великая тишина, которая длилась очень-очень долго. Аркадий видел только Лену и этот чудесный свет. А Лена видела небо в просветы туч. Никто не знал, что этот свет не режет ей глаза…

Это было чудовищно сильное и ангельски красивое чувство. По сравнению с тем, что было с ней все эти месяцы, оно казалось нереальным. Небо над ними сквозило то ли божественным, то ли просто очень белым солнечным сиянием, разогнавшим грозовые тучи дня. Воздух был прозрачен до безупречности и одурманивал запахами пустоты рая, свежей травы и присутствия потусторонних существ.

Они лежали рядом – она и он. Лежали прямо на траве, не боясь испачкаться или простудиться. Глаза очнувшейся Лены смотрели в вышину, по голубой глади которой медленно, как по маслу, скользили большие, белые и круглые остатки тучи. Вокруг все еще стояла необычайно глухая тишина. И Лена почувствовала, что внутри у нее что-то сломалось, поменялось настолько, что она не сможет больше жить так, как жила раньше, даже если вернется сегодня. Она не сможет стать прежней. И ей стало совсем легко.

– Что это было? – еле слышно спросил Аркадий.

Над ними, шумно шелестя крыльями, пронеслась большая черная цапля.

Лена не ответила.

– Как необычно, – подумал вслух Аркадий.

Но Лена снова промолчала.

Поднявшись на локте, он увидел, что она лежит на спине и смотрит в небо таким зачарованным взглядом, будто нет ее здесь. Ему стало не по себе: как она может любоваться небесами, если он – весь в ней, в ее душе, в ее глазах, в аромате ее кожи и волос?

– Ты здесь? – спросил он.

– Да… – прошептала она, не отводя глаз от небосвода.

– Ты тоже это видела? – спросил он.

Она не хотела говорить – будто ни о чем таком, что произошло в последние десять минут, не думала, а думала совсем о другом. И в тот миг Аркадий впервые заметил у нее это необычное выражение глаз…

Лена поняла его беспокойство и не спеша перевела взгляд с неба на человека. Наверное, он ждал он нее каких-то особых слов. Он хотел что-то услышать: одобрение или осуждение. Но разговор не начинался. Аркадий понимал только одно – ей хорошо сейчас. Но интуитивно чувствовал, что он здесь ни при чем – это не из-за него. И ощущение ее безразличия больно ранило его, как укол ревности.

– С тобой все хорошо? – спросил он еще раз. – Леночка, родная!

Лена еле заметно улыбнулась – одними глазами, но так, что засияло все ее лицо, точно таким же белым светом, как небо, – и тихо ответила:

– Да. Я счастлива!

Домой Лена пришла в приятном расположении духа, что очень удивило Зиновия, не привыкшего к ее хорошему настроению. Поначалу он обрадовался и решил спросить:

– Как твои успехи? Я вижу, все замечательно?

Нахмурившись, она не стала отвечать, а сразу прошла на кухню, достала колбасу, сыр, все, все, что там было съедобного, и принялась уминать с таким аппетитом, будто неделю ничего не ела. Зиновий предположил, что так, наверное, оно и было. Но, вопреки всем его надеждам, за столом жена не проронила ни слова и будто совсем не соскучилась по мужу. А потом отправилась купаться с дороги.

Зиновию показалось, что она слишком долго находится в ванной, и он решил проверить, все ли в порядке.

Вошел без стука. Как блаженная, она смотрела в потолок и чему-то улыбалась одними глазами. Под неподвижным слоем остывающей воды неподвижно лежало ее маленькое тело, вытянутое во всю длину. И Зиновий на мгновение потерял ощущение реальности происходящего.

– Ты жива? – спросил он.

– Да, – сказала она не поворачиваясь.

И волна желания не поднялась на этот раз в нем при виде ее обнаженного тела – наверное, слишком оно было неподвижным.

Лена молча вылезла из ванны. На половичок стекала струйками блестящая вода. Ее намокшие концы волос как-то по-особенному торчали в противоположные от лица стороны. Но она больше не смотрела ему в глаза, она была совсем чужая. И движения ее стали другими. Зиновию показалось, что не достает только крылышек на спине – а так получился бы ангел… Быть может, она и ангел, но не его. И ведь она всегда такой была, просто раньше этого он не замечал.

– Лена… – начал он.

Она оглянулась, завернувшись в полотенце. И молча посмотрела на него огромными глазами. Зиновий почувствовал страх сверхъестественного: слишком красивыми, как в мультфильмах, были ее темные глубокие глаза. В них зияла бездна.

– Я тебя не узнаю. Что случилось? – спросил он.

– Ничего, – сказала она, поцеловала его в лоб и ушла спать.

И вот уже через пару дней красивое небо снова проплывало над крышей ее старого автомобиля, несущегося по загородному шоссе. Они ехали вдвоем. Но Лена не думала об Аркадии – как всегда, крылья вырастали по другой причине. По какой-то другой… Петер не рискнул оставлять ее в одиночестве на эти выходные. Да ему и самому было приятней видеть свет в ее глазах. Это он и светил ей – оттуда.

XX

– Что ты рисуешь? – мягко спросил Зиновий, поглядев через ее плечо.

Лена нехотя оторвала карандаш от бумаги и туманным взглядом посмотрела на свое творение. Зиновий тоже стал рассматривать рисунок. Это был удивительно четко и реалистично прорисованный ангел с мощными крыльями за спиной: молодой человек в светлом костюме, сидящий на краю обрыва и смотрящий на плывущие облака – потрясающе красивые облака.

– Я не знал, что у тебя такие способности к рисованию, – подавленно проговорил Зиновий, не узнав собственного голоса.

– Это в первый раз, случайно, – потерянно ответила она.

Он еще что-то ей сказал, но понял, что его не слушают.

– Что с тобой случилось? Ты теперь словно не от мира сего. Посмотри мне в глаза! – громче повелел Зиновий.

– А? – встрепенулась Лена и растерянно взглянула на него, как разбуженный ребенок.

От этого грубого встряхивания с нее словно бы посыпались невидимые перья. Воздух призрачно зазвенел вокруг, отражая золотистые пылинки. И Зиновию стало ее жалко. Но злость не прошла. Он хотел понять, что с ней происходит – точнее, что происходит между ними! Куда она пропадает из дому, о чем думает, уставившись в одну точку, странно улыбаясь? В глубине души он еще надеялся что-то исправить. И вот теперь, впервые за то долгое время, что она избегала встречаться с ним взглядом, он снова увидел ее глаза. Они были другими, не как у всех. Больше нет. Их резко очерченный продолговатый разрез придавал ей сходство с птицей. А в зрачках, помимо него и того, на что она смотрела, отражалось бездонное голубое небо… Зиновию стало страшно, он отшатнулся.

– Лена, ты это или не ты?

– Это я, – сказала она и улыбнулась той самой улыбкой, что стирает грани между реальностью и бесконечностью.

– Я тебя боюсь. Я боюсь твоих глаз, – признался он. – Они другие.

Она молчала. Но глаз не отводила, и в этом взгляде он увидел весь мир, весь замечательный мир, который принадлежал ей по праву и который он, Зиновий, не давал ей раньше обрести.

– Прости меня, – прорвало его вдруг.

Зиновий опустился к ее ногам и обнял их обеими руками.

– Мне кажется, ты хочешь уйти, – признался он.

– Нет, я не хочу, – соврала Лена, внезапно погрустнев. И в ее застывших глазах предательски вскипели слезы. – Я хочу… остаться, – с трудом выговорила она, прижимая его голову к своей груди и касаясь губами давно не стриженной шевелюры. – Остаться… – прошептала она и закрыла глаза. И вспомнила Эдика. И всех, кто был до него.

«Ну что же ты делаешь?! – возмутился Петер. – Что же ты делаешь, дурочка?! Ты же опять врешь! Так нельзя!»

Лена почувствовала, что сделала нечто неправильное. Зачем же она столько мучилась? Чтобы все опять вернулось в прежнее русло?

«Если ты не скажешь ему сейчас, ты не сможешь вырваться из этого круга никогда, – внушал ей Петер. – Ты останешься с ним, как вчера, как месяц и год назад», – шептал он.

Лена заплакала.

– Что случилось? – спросил Зиновий. – Почему ты плачешь, Лена?!

Крик души был сильнее слов. В тот день она ничего ему не сказала. А он подумал, не показать ли ее психиатру.

XXI

Лена пришла к Аркадию после полудня, как раз в самый зной. Его еще не было. Она положила ключи на холодильник и выпила стакан холодного молока. И просидела одна еще минут десять. Вскоре в двери загрохотало. Не сумев открыть то, что заперто изнутри, он позвонил. И она открыла ему, впустив на порог его собственного дома.

Никогда раньше Аркадий не верил ни в Бога, ни в ангелов. Его отец был атеистом, и сам он пошел по стезе ученого-безбожника, уважая только законы науки. Но произошедшее с ними в тот майский день стало для него загадкой, непостижимой тайной человеческой природы. А еще большей загадкой казалось то, как теперь подступиться к Лене.

Они говорили уже полчаса. Она сидела на подоконнике, болтая ногами. За ее плечами раскинулось небо без края и дна, и огроменные белые облака, словно гигантские кучи ваты, соприкасались круглыми краями, плывя навстречу друг другу, сливаясь и разделяясь.

Речь лилась бесконечным потоком. Только он все спрашивал не о том, а она отвечала не на те вопросы. И даже когда он начинал говорить прямо, ускользала от темы точно так же, как выскользнула из его объятий раза четыре за сегодняшний день. Спрашивается, зачем же она тогда пришла? Похоже, для Лены это тоже пока оставалось загадкой. Она сама не знала, чего хотела.

Аркадий снова подошел к окну, бережно снял ее с подоконника и попытался приласкать. Но она снова от него ускользнула – буквально вывернулась из рук.

– Что происходит? Почему ты меня больше к себе не подпускаешь? – спросил он в упор.

«А что я ему скажу? – думала Лена. – Что я видела ангелов, и теперь уже ничто не может быть, как прежде?»

– Ты хочешь уйти? Скажи прямо! Я хочу понять, – спросил Аркадий

– Нет, – она ответила не сразу. Это она говорила уже который раз в своей жизни, только разным людям. И сейчас будто закончила молитвенный цикл, оставалось только произнести заключительное «аминь». – Я хочу… остаться, – сказала она вместо этого. И прозвучало оно легко и безнадежно бессовестно.

– Тогда останься! И обними меня наконец! – потребовал он.

Лена повисла у него на шее, положив голову ему на плечо. От соприкосновения щеки с мягкой хлопковой тканью свежей рубашки стало удивительно приятно и спокойно. Она закрыла глаза – так хорошо ей давно не было ни с кем. Лене снова показалось, что у нее выросли крылья и она готова взмахнуть ими, улететь отсюда навсегда, захватив и его с собой. Удручающе прозвучала в голове только одна мысль – не Аркадию была обязана она этими дивными крыльями своей души, этими прекрасными белыми крыльями, которые почти осязала, почти видела, сильными, крепкими. Не Аркадий был их причиной – это было что-то другое, что-то намного сильней. И убери сейчас это «что-то» – мир снова погрузится во тьму, и безнадежный дух ее будет носиться над бездной собственной пустоты, и никогда уже она не увидит небо – таким.

– Давай уже что-нибудь решим, – сказал он, отстраняя ее и пытаясь заглянуть ей в лицо. И сердце Лены привычно сжалось от смутного ощущения несказанной горечи, скорой утраты еще не обретенного.

– Нам нужно что-то решить с нашими отношениями, – повторял Аркадий которую неделю, когда Лена изредка заходила к нему, пила молоко с вареньем, смотрела на небо зачарованными глазами и была согласна поехать с ним туда, куда он звал, – через какое-то неопределенное время, но за все эти два месяца всего лишь один раз была его. Она словно не спешила, будто что-то обдумывала и не решила еще. Это больно ранило самолюбие Аркадия, но он терпеливо ждал, не отдавая себе отчета в том, зачем ему все это нужно. Его необъяснимо тянуло к этой странной женщине.

– Давай не будем пока ничего менять, – мягко попросила она его.

И он вдруг вспомнил, что у нее есть законный муж, что этот муж ее любит, и что она его, быть может, тоже когда-то любила.

– Но когда ты скажешь ему? – поинтересовался он.

– Как только придет время.

Дни шли за днями, а он так и не дождался ответа ни на один из мучивших его вопросов.

– Нам нужно уехать, – в который раз предлагал он. – Ты знаешь, у меня наклевывается научная экспедиция. В Египет. Хороший предлог. Ты как раз про это писала.

Аркадий знал, чем завлечь Лену: больше жизни она любила путешествия.

– А что там? – на миг блеснули интересом ее глаза.

– Раскопки. Нашли подземную гробницу – то ли вельможи, то ли даже фараона. Это большая удача, что меня отправляют туда!

– Ты знаешь, говорят, нельзя беспокоить прах умерших, – нахмурилась она и снова задумалась о чем-то своем, вечном, устремив взгляд в голубое небо за окном.

– Тебе не обязательно лезть внутрь, если не хочешь. Для тебя это получится все равно что по туристической путевке: нас поселят в отеле, полежишь на пляже, искупаешься в море. А я немного поработаю. Когда ты в последний раз была на море?

– В прошлом году, – ответила она.

– Соглашайся! – уговаривал Аркадий. – Я все равно поеду, такая возможность нечасто подворачивается. Но я бы поехал с тобой.

Захотелось выпить. Аркадий быстро устроил это дело, и они отметили его повышение в должности – теперь он стал заведующим кафедрой археологии. В его тридцать три это было более чем хорошо! Вундеркинд, замеченный учителями лет с двенадцати, он уже не выходил из поля зрения научной элиты. Успел повидать полмира благодаря своим талантам. И теперь хотел посмотреть оставшуюся половину вместе с Леной. Она, конечно же, согласилась.

XXII

Зиновий не видел Лену больше двух недель. Ни в его, ни в своей прежней квартире она не появлялась с тех самых пор, когда он, как ему теперь казалось, перегнул палку.

Георг терпеливо наблюдал за всеми его мыслями, которые стали в последнее время намного трезвей и ближе к истине. Великовозрастный ребенок, оставшийся один на один со своей проблемой, потихоньку учился думать.

Лена все это время жила у Вероники – та, дурея от одиночества, была только рада гостям. Теперь же они вместе ухаживали за садом, ели мороженое, отдыхали на солнышке и успокаивали нервы поездками на природу. Эти две недели Лена очень часто виделась с Аркадием, он даже пару раз к ним с подругой заходил. Но до последнего никто не знал, что решение принято: они собрались далеко и надолго, и даже билеты уже куплены.

Почему-то мысль поискать жену у Вероники пришла к Зиновию не сразу. Он более склонялся к тому, что она у любовника, хотя ни адреса, ни даже имени его не знал. Зиновий с ума сходил, названивая на выключенный телефон, пока, наконец, не догадался заглянуть к этой «придурковатой», как он называл подругу Лены.

Но Лены там не оказалось.

– Почем я знаю, где она? – заявила Вероника, встав в дверях и облокотившись о косяк. – Может, она только утром явится! Что мне, ночевать, что ли, тогда с тобой? – насмешливо спросила она, откровенно рассматривая его с головы до ног.

Зиновий в свою очередь оглядел яркий короткий халатик на сухощавой фигуре Вероники, приметил и красным намалеванные губы. Нет, желания тут ночевать не появилось, да и ждать Лену до утра под дверью, как последнему дураку, тоже не хотелось.

– Как я вытащил тебя с того света, – припомнил он, – ты уже забыла. А на твоем месте я бы по гроб жизни был тебе обязан! Во всяком случае, хоть на чай бы пригласил.

– Да хоть на кофе! Заходи. Только не будет ее сегодня – у любовника она, – выдала Вероника.

– А где любовник обретается?

– А этого я тебе и знала бы – не сказала. Мой тебе совет: приходи завтра, – искренне посочувствовав, мягко сказала женщина.

Зиновий пришел на следующий день.

– Не хочет она тебя видеть, разве непонятно? – откровенно выпалила Вероника.

– Но она у тебя?

– Да. Но тебя я к ней не пущу. А если и пущу – все равно не найдешь ее. У меня хоромы слишком многокомнатные.

Рассвирепевший Зиновий отодвинул хозяйку крепкою рукой и без спросу вошел в дом. Не разуваясь, поднялся по лестнице, заглянул в спальни, в ванную и туалет. Даже в шкафах посмотрел. Никого, одни разноцветные тряпки.

Вероника, вбежав вслед за ним в квартиру, тоже не обнаружила Лены.

«Куда это она делась?» – удивленно спрашивала она себя, с тревогой поглядывая на открытое окно.

Зиновий в сердцах разбросал одежду, висевшую в шкафу, по всей комнате – это были вещи Лены! Он даже под кровать заглянул и в гардеробной проверил.

– Где она?! – накинулся он на Веронику, чуть не придушив ее.

– Богом клянусь, не знаю! Здесь была! – запищала та с перепугу.

Тогда, вдруг обмякнув, он отпустил ее и, словно бы опомнившись, виновато отступил. Рассеянно оглядевшись по сторонам, Зиновий задержал взгляд на развевающейся легкой прозрачной занавеске, на которой, едва цепляясь лапками за ткань, трепетала сиреневая бабочка. А потом торопливо ушел, оставляя за собой открытыми все двери.

Вероника отдышалась и, придя в себя, помчалась запирать за ним, ничего не понимая. Когда она вернулась, то обнаружила Лену грустно сидящей на краю кровати в той самой комнате, где только что ее искали.

– Где ты была?! – воскликнула Вероника. – Где ты пряталась?!

– Какая разница?.. – тихо ответила Лена и закрыла лицо руками.

XXIII

В душе Лены царила сумятица. Она сама не понимала, чего хотела: то собиралась что-то сделать, то вдруг резко передумывала. И металась между своими решениями и делами, которые казались ей все одинаково ненужными. Она бросалась из крайности в крайность и осуждала себя за такое поведение, нелепое и смешное. Но ничего поделать не могла. А в довершение всего отказалась от Египта за день до вылета. Аркадий отправился один. Но через два дня она позвонила ему и сказала, что сделала ошибку. Женское непостоянство было вообще-то несвойственно Лене, а уж в такой степени – и подавно. Но Аркадий без лишних слов уладил дело: он кому-то позвонил, договорился, и на следующее утро у Лены уже были новые авиабилеты. Они условились, что Лена сядет в самолет и прилетит к нему, Аркадий же встретит ее в аэропорту.

Эти последние несколько дней Лена провела у Вероники, все в той же маленькой комнатке на втором этаже. Вечером перед отъездом – решение было принято окончательно – она собирала чемодан. Сначала положила ветровку, джинсы и пару маек. Потом убрала джинсы и оставила только легкие одеяния. После снова положила джинсы, купальник и кепку, сверху бросила толстый блокнот, фотографию Зиновия. Не забыла и старенькую, обернутую в полиэтилен иконку. Затем убрала фотографию Зиновия в ящик тумбы, и беспорядочно нашвыряла в боковой карман зубную щетку, салфетки, крем от загара и тушь для ресниц, не обращая внимания на разрывающийся от звонков мужа мобильник. Беспорядок вещей повторял ее внутреннее состояние. Ей все не нравилось, все не устраивало. Вдобавок, казалось ей, она забыла что-то важное.

– Ну и как это называется? – спросила, наконец, Вероника, молча наблюдавшая за всеми этими приготовлениями. – Ты же просто издеваешься над ними обоими, – заметила она, по своему обыкновению подперев плечом дверной косяк и сложив руки на груди. – То хочу, то не хочу! То еду, то не еду!

– Если я не буду издеваться над ними, они начнут издеваться надо мной, – невозмутимо ответила Лена, заново утрамбовывая вещи в чемодане.

– Интересная мораль, – сказала Вероника и, потянувшись за сигаретами, предложила: – Будешь?

Лена покачала головой.

– Я думаю, – начала она, – мне действительно нужно уехать. У меня появилось чувство, будто там я открою для себя нечто такое, что поможет мне жить дальше.

– Только будь осторожней! Смотри, не потеряй все, что имеешь! – наставительно проговорила подруга.

– Мне нечего терять, – попыталась успокоить себя Лена.

– Да ты что?

Слова Вероники опять заставили задуматься, а Лена не хотела думать, чтобы не переиграть все снова.

– Разберись в своей жизни: какой путь ты выбираешь? Не сменяешь шило на мыло? А то как бы и вовсе под откос не загреметь, – Вероника дымила прямо в комнате, у большого распахнутого в сад окна. – Не лучше ли радоваться тому, что есть?

Лена помолчала. В голове у нее будто какие-то шестеренки скрежетали друг о друга, не справляясь с работой, казалось, одна из них вот-вот слетит с оси или переломится надвое от перегрузки. И тогда все станет. Но что-то словно бы еще помогало движению механизма.

– Теперь у меня есть только один путь, – задумчиво проговорила Лена, подходя к окну. – Вперед.

– Дело, конечно, не мое, – начала Вероника. – Но тебе не кажется, что это перебор? Я не понимаю: ты действительно собираешься от него уйти?

– А ты думаешь, я шучу?

– Честно говоря, да! – Вероника выбросила окурок в окно.

– Если он и завтра приедет, скажи ему, что я не хочу его видеть. Хотя нет, скажи лучше правду – я уехала. И куда – тоже можешь сказать, если спрашивать будет. А впрочем, как хочешь…

– Да мне, в общем-то, все равно… Мужики в конечном счете все одинаковые. Но тебе не кажется, что Аркадий – худшая партия? Что ждет тебя с ним, когда вся эта гульня тебе осточертеет и захочется домашнего тепла и уюта?

– Не знаю, – ответила Лена, будто отмахнулась.

– А вернешься ты когда?

– Не зна-ю!

XXIV

Лена вошла в «боинг». Самолет был душный и тесный. Она попыталась пристроить свой небольшой чемодан на полку для ручной клади, но поняла, что не сможет его поднять – слишком много вещей набрала. В растерянности Лена стала думать, что же ей делать, как вдруг чья-то крепкая рука взялась за ручку чемодана, слегка коснувшись ребром ладони ее кисти:

– Давайте я помогу.

Лена подняла глаза и покорно отдала чемодан средних лет человеку с короткой седой шевелюрой, однако выглядевшему довольно молодцевато. Наверное, ему было немногим больше пятидесяти. И почему-то Лене сразу подумалось, что он академик какой-нибудь.

– Благодарю, – сказала она, доверившись его интеллигентности и обаянию, будто принимала помощь с неба, благодать. Она тут же, однако, укорила себя за сентиментальность: если кто-то помог тебе, это еще не повод считать, будто ты в неоплатном долгу.

Лена присела в свое кресло у иллюминатора. «Академик» положил ее вещи на полку рядом со своими, а потом помог еще двум женщинам с их сумками и занял место рядом.

На бетонке аэродрома было настоящее пекло.

«А каково там, в Египте!» – представила Лена, регулируя поток прохладного воздуха из мини-вентилятора над головой. И впервые испугалась жары, которую всегда очень любила. Она думала обо всем подряд, пока не поймала себя на странном чувстве, будто она будет в полной в безопасности на время этого полета.

Самолет благополучно оторвался от земли и набрал высоту. Вскоре начали разносить прохладительные напитки и легкие завтраки в пластиковых контейнерах – как обычно, ничего нового.

Попутчик Лены ничего не пил и не ел, а все время читал развернутую газету, хотя и надел темные очки. И она не могла видеть, как он исподтишка наблюдает за ней. Иногда он поворачивал голову и сквозь темные стекла очков смотрел на величественные облака, похожие на небесные сугробы. Лена все старалась сфотографировать облако попричудливей, а он смотрел на всю эту красоту сверху вниз, будто сам Господь Бог. Но то было обманчивое ощущение.

«А все наше сознание, – объяснял он себе знакомую обстановку. – Кто-то для наглядности придумал, будто ангелы живут на небе. На самом деле небо живет в наших сердцах. На этих облаках ангелов нет».

Лена что-то записывала в блокнот. Петер незаметно прочел: «Не хочу возвращаться домой». Ах, если бы он мог побыть с ней вот так, человеком, хотя бы несколько дней!

Аркадий стоял у самых дверей зала выдачи багажа. На лице его сияла все та же счастливая улыбка, которая каждый раз озаряла его при виде Лены. Он просто терял голову, когда смотрел на эту обворожительную фигурку и на эту парящую походку. А если улыбалась она, был готов простить ей все на свете.

– У меня нет багажа. Только это, – сказала она, подходя к нему.

Попутчик, не пожелавший оставить девушку наедине с «пятнистым чудовищем», как в шутку окрестил ее битком набитый чемоданчик, передал ношу Аркадию. Тот с готовностью подхватил ее, сдержанно поблагодарив седого господина в темных очках, и тут же бросился обнимать Лену.

– Как же я соскучился!

Она довольно холодно приняла его поцелуй, осторожно отстранилась и порывисто осмотрелась по сторонам, больше интересуясь не местом, а ощущениями, посетившими ее здесь. Она была так далеко от дома! Все было чужим. Но зато появилась необычайная легкость и свобода – сегодня она уж точно не вернется в ад своих мыслей, в омут неразрешимых проблем души. Она убежала, убежала!!!

– Где мы будем жить? – спросила Лена, внезапно повеселев.

– Скоро увидишь. Тебе понравится!

XXV

Спускаться в гробницу Лена отказалась. Аркадий целыми днями работал, а она скучала в отеле. Русских здесь было мало – все больше немцы да шведы. Были еще украинцы и один поляк. Одинокие парни помоложе заметили, что Лена со спутником, и потому особо не приставали. В любом случае, все это были совершенно чужие люди, с которыми не нашлось бы общих тем для разговора, если бы даже удалось найти общий язык.

Лена знала, что так будет. И не сказать, чтобы ей это совершенно не нравилось. Обыкновенный пятизвездочный отель, которых она немало повидала с Зиновием, только сервис похуже. Шведский стол. Система «все включено». Жестокое солнце. Два бассейна и водные горки. Больше всего Лене нравилось не благами цивилизации пользоваться, а просто сидеть вечерами на берегу моря. Но это море было чужим, слишком опасным, слишком коралловым. Оно кишело морскими гадами, красивыми, зловещими и, наверное, ядовитыми. Все вокруг купались и веселились, а Лена просто сидела и смотрела на закат.

Раз в три дня вечерами Аркадию удавалось побыть с ней. Тогда они вместе сидели у кромки песка и волн до самой темноты, а потом еще долго гуляли по самому краю водной бездны, и он рассказывал ей о своей работе на раскопках. То были счастливые мгновения, но и они постепенно надоели.

Однажды Лена сидела на пляже, как обычно, смотрела на море. И вдруг увидела того самого «академика», что летел с ней в самолете. Он устроился в шезлонге немного впереди – так, что она видела его профиль, но будто не замечал ее. Надо же, какое совпадение! Однако заговорить с ним она не решилась – к чему?

Аркадий плавал с маской где-то далеко, возле буйков, рассматривая подводную флору и фауну Красного моря. А на берегу было скучно. Лена поднялась и прошла к воде прямо перед своим случайным знакомым. Несколько шагов по упругому песку. Он наверняка ее видел. Но ничего не сказал. Быть может, и не узнал. Ну и ладно! Еще шаг – и первая ласковая волна захлестнула ноги. Лена прошла еще немного, оттолкнулась и поплыла.

Она не слишком-то хорошо плавала на далекие расстояния, но почему-то сейчас все казалось простым и легким. Рассекая соленые волны, она настигала Аркадия, видя, впрочем, лишь его плавки и трубку от маски. По плавкам она его и узнала. Лена миновала и Аркадия. Теперь перед ней не было никого. Сейчас ей казалось нипочем все море переплыть – тело совершенно не чувствовало усталости. Про «академика» она уже и забыла: только предзакатное небо и бесконечная водная гладь существовали сейчас для нее. Это было необычайно красиво! Быть может, даже красивее тех белых облаков, которые она оставила на родине.

«Разве?» – подумал Петер. И рассердился.

Развернувшись и увидев далекий берег, Лена почувствовала немой ужас и напряжение во всем теле – расстояние показалось слишком большим. Тут же отяжелели все мышцы, а морская бездна под животом представилась смертельно опасной. Берег вдали кишел людьми, и своего попутчика Лена среди них попросту не различала.

Она взяла себя в руки и попыталась плыть спокойнее, не показывая Аркадию упадка сил. Но он все равно что-то заметил и на всякий случай поплыл рядом. Добравшись до своего шезлонга, Лена совершенно выдохлась и, рухнув, попросила принести что-нибудь попить. Аркадий помчался исполнять ее желание. А Лена вытянулась во всю длину своего маленького тела и спрятала глаза под козырьком бейсболки.

Кажется, прошло минут пять, а может, и меньше. Солнце, проникая сквозь щели соломенного навеса, ласково трогало кожу. Веки сладко закрылись. Что-то даже стало сниться, но сон сорвался с крючка, как оголодавшая речная рыбка, ловко отъевшая червя и умчавшаяся по течению.

– Ну как вам здесь отдыхается? – услышала она вдруг и, открыв глаза, приподняла козырек.

Над ней, слегка склонившись, стоял тот самый седой человек из самолета, на этот раз без очков, зато в смешной соломенной шляпе. Его приветливая улыбка почему-то казалась очень знакомой, а голос – просто родным.

– Вы, кажется, выбрали тот же отель, что и я? Это приятное совпадение.

Лена молча улыбнулась в ответ, сделав попытку подняться – и он галантно предложил ей руку. Вложив пальцы в его ладонь, она окончательно призналась себе, что желала этого прикосновения с того самого момента, как увидела его сегодня.

– С кем имею честь? – подоспел Аркадий. В руках он держал два запотевших стакана с лимонадом.

– Петр Иванович Лебедев, – представился попутчик. – Профессор ***ского государственного университета.

– Да вы что! Ведь мы в какой-то мере коллеги! – Аркадий спешно поставил стаканы на шезлонг и протянул руку. – Завкафедрой археологии ***ского института истории.

– Очень приятно, – просто и словно несколько снисходительно Петр Иванович пожал протянутую руку. – Медовый месяц? – с улыбкой поинтересовался он, взглянув на Лену. Платиновое кольцо обманчиво блистало на ее безымянном пальце.

– Что-то вроде того! – засмеялся Аркадий. – На самом деле я здесь по работе. Раскапываем недавно обнаруженную гробницу крупного вельможи тринадцатой династии.

– Неужели? Интересно! А ваша спутница, как я догадываюсь, представитель прессы?

– С чего вы взяли? – удивилась Лена.

– Вы всюду носите блокнот и фотоаппарат, – указал он на лежащие на шезлонге вещи.

Аркадий захлопал глазами и как-то завертелся.

– Я ведь еще в самолете заметил: вы постоянно что-то пишете…

– Позвольте, получается, вы не знакомы? – наконец спросил совершенно запутавшийся Аркадий.

– Увы! Я даже не знаю, как зовут вашу супругу, – развел руками «академик», оказавшийся профессором.

– То есть как это?..

– Просто мы вместе летели в самолете, – объяснила Лена. – И Петр Иванович любезно помог донести мой чемодан, если помнишь.

– Ах, так это вы! – словно бы обрадовавшись, протянул Аркадий. Будто бы ему полегчало от этого объяснения. – А это, позвольте представить, моя невеста Елена Соколова, – выдал он.

Лена покраснела, спрятав правую руку с кольцом за спину. Все получалось совершенно нелепо.

– Замечательно! – вывел, однако, Петр Иванович, не обратив внимания на слово «невеста». – Тогда позвольте пригласить вас сегодня вечером в мои апартаменты на профессиональную беседу за бутылочкой хорошего вина. Я путешествую один, а в этом отеле почти никто не говорит по-русски. Устал от моря и одиночества! И встретить здесь коллег по несчастью, – пошутил он, – для меня большая удача. Ну как, придете?

Аркадий и Лена переглянулись.

– Конечно! – вдруг радостно ответила она, засияв темными лучистыми глазами.

Петер взглянул в них и снова не увидел за тихой поволокой ничего, кроме зеркальной стены, отражающей свет. Сколько лет он пытался заглянуть в ее душу, но Лена не открывалась ему.

«Ангел ты или демон?» – спросил и тут же отвел взор. На это хватило доли секунды, и Лена наверняка ничего не поняла. Однако у нее возникло ощущение, будто на ее душу, словно на плотную поролоновую подушку, мягко, но настойчиво надавили кулаком.

XXVI

Последние три дня Лена, Аркадий и Петр Иванович почти не разлучались, завтракая, обедая и ужиная за одним столиком, а вечера коротали в гостях друг у друга. Разговоры о науке и раскопках затягивали, заставляли засиживаться допоздна. И раскрасневшаяся от вина Лена горячо спорила с человеком, который был старше ее на десятки лет, высказывая при этом весьма оригинальные суждения, и Петр Иванович делал вид, что просто диву дается.

– Вам определенно надо было пойти в археологи, – заметил он. – Думаю, вы бы открыли нечто необычайное и оставили бы след в истории.

– Мне и так неплохо, – возразила она. – Я свободна в выборе занятий. И я – везде! – шутливо сказала она.

Петер вдумался в ее слова, и его снова передернуло.

Работа Аркадия закончилась, теперь он просто отдыхал. Но не особенно переживал по поводу того, что «рабочий отпуск» подошел к концу. Ведь следующая экспедиция сюда была назначена уже на конец октября, и он не сомневался, что снова приедет с Леной.

Теперь время летело незаметно. За день до возвращения домой Лена весело уложила чемоданы, и впервые в жизни при этом занятии у нее не возникло тоски и сожаления по поводу отъезда. Все подобные чувства перебила необъяснимая уверенность в том, что скоро она сюда вернется.

Вечером перед отъездом было выпито больше, чем обычно. Все трое собрались в номере Лены и Аркадия. Разговор снова зашел о раскопках, вскоре незаметно переключился на великие тайны и загадки мира. Сегодня Лена, вопреки обыкновению, сидела молча и не задавала глупых вопросов, изредка ловя на себе сверлящий взгляд Петра Ивановича. Как выяснилось, он собирался в ближайшее время посетить их город и университет.

– Мы завтра уезжаем, – сказал Аркадий. – А вы здесь еще долго?

– Да, побуду еще несколько дней, – соврал Петер.

– Думаю, там

Это «там» прозвучало бы странно, если б не потерялось в винном дурмане. И только у одной Лены возникла мрачная мысль, о том, где это «там» может быть.

– Определенно! – с радостью воспринял предложение Петр Иванович. – Дело-то у нас теперь общее.

Лене этот разговор начинал казаться все более странным. Но голова приятно кружилась – и постепенно становилось не важно, кто куда клонит, в чем таится опасность этих тайных намеков, почему-то тревожащая ее весь вечер. А перед глазами вставал бледно-фиолетовый туман, похожий на дым сигарет, несмотря на то, что никто из присутствующих не курил.

«Напиваюсь», – спокойно констатировала Лена.

А гость подлил в фужеры еще вина. И они снова выпили – за грядущие встречи и за новые открытия…

– Все эти цифры – они ничего не значат… – о чем-то рассказывал профессор. А Лена смотрела то на него, то на силящегося не уснуть Аркадия, и напрягала мозги, пытаясь понять, почему это Петр Иванович говорит ее и Зиновия выражениями. – Ведь мы же не можем знать, как будет…

Наконец она встряхнула головой, прогоняя сон, и спросила, как ей показалось, какую-то наивную глупость. На что сидящий напротив ученый совершенно серьезно начал ей что-то долго и обстоятельно объяснять.

Лена усмехнулась своему состоянию.

– Не верите? – спросил он, решив, что усмешка относится к его доводам. – А напрасно вы такой скептик, Елена. Ведь на этот счет в науке существует немало исследований…

Время за разговором летело легко и быстро. Было уже два часа ночи. В номере работал кондиционер, горел ночник. Аркадий задремал прямо в кресле.

– Простите его, он устал, – зачем-то извинилась Лена, услышав легкое похрапывание рядом.

Петр Иванович понял, что аудиенция окончена.

– Это вы меня простите, засиделся, – сказал он приподнимаясь.

– Я провожу, – заметив нотку грусти в его голосе, предложила Лена.

Она тихонько закрыла номер на ключ. Профессор жил в другом крыле отеля. Только этим, пожалуй, и объяснялось то, что они не встретились раньше.

Они вышли в ночь. Там оказалось небывало хорошо. Над гладким бассейном стояла чужая овальная луна, повернутая рогами вверх, словно чаша. И непривычно яркие звезды мерцали на таинственном черном небе, которое было здесь настолько прозрачным, что Млечный Путь сиял, словно россыпь бриллиантов.

– Эх, искупаться бы! – искренне возжелал Петр Иванович.

– Здесь безопасно. Наверняка можно, – одобрила Лена. И встала на краю бассейна, заложив руки за спину. Ее слегка качало.

– Да, только на ночь воду хлорируют. Но один раз не повредит. А вы не хотите?

Лена смущенно покачала головой.

– Я плохо плаваю в пресной воде, – пошутила она.

– Ничего. Я не дам вам утонуть.

– Просто не хочу, – отмахнулась она от его настойчивости. Но все равно ей было хорошо – пьяная улыбка так и лезла на лицо.

– Не может быть! Ну что ж, тогда спокойной ночи, – пожелал он, снимая рубашку и кладя ее на пластмассовый шезлонг. – И счастливой дороги, потому что завтра мы уже не увидимся – в такую рань я буду еще спать.

Он грустно улыбнулся ей, словно прощаясь.

Лена не ответила. Она стояла перед бассейном, но почему-то не уходила. Молча смотрела на чужую великолепную ночь на островке человеческой цивилизации посреди пустынь и песков у Красного моря. Древними тайнами веяло от этого неба и каждой его звезды. Она безмолвно наблюдала, как Петр Иванович обнажил свое еще сильное тело и грузно нырнул в прозрачную голубую воду бассейна. Раздался громкий всплеск в тишине, и спустя несколько секунд, ловко проплыв над самым дном, профессор показался на поверхности.

– А-а! – выдох наслаждения пронесся по воздуху, достигая самых глубинных участков души Лены. Она встрепенулась. И почти ощутила освежающую прохладу воды и все его ощущения. Ночь была прекрасна. Ей тоже захотелось окунуться.

– Не передумали? – в тон ее мыслям спросил Петр Иванович, подплывая к краю бассейна. – Вода чудесная!

Лена улыбнулась и поспешно сбросила платье, под которым еще с утра был черный открытый купальник. Она беззаботно прошла по краю мимо торчащей из воды головы профессора и, ведомая лишь собственными восторгами и сказочностью обстановки, бросилась в бассейн. Ведь это была их последняя ночь здесь!

Все казалось небывало приятным и беззаботным. Она лежала на воде морской звездой и смотрела в космическую черноту. Никуда не хотелось, ничего не было надо – и казалось, вот он, здесь конец ее пути, идеал человеческого существования, дом и последний оплот счастья и спокойствия беспокойной ее души. Было тепло, радостно и… надежно.

И вот уже их тела плавно шевелились в воде рядом. Они долго разговаривали ни о чем и смеялись. Лена чувствовала, что пьяна этой ночью сильнее, чем вином. Она смотрела в его глаза и видела не этого человека, а что-то другое: блестящие черные зрачки, вечность и небо пустыни. Внезапно Петр Иванович обнял ее в воде и заглянул в глаза, задернутые темной поволокой. Он никогда не мог разглядеть, что там, за ней, не мог заглянуть в ее душу. И сейчас не смог.

– Я рад, что встретил вас, Лена. Спасибо, что подарили мне эти несколько счастливых дней… – прошептал он.

– Я ничего не сделала для вас, – возразила она, почему-то рассмеявшись.

– Глядя на вас, я вспомнил себя. Много лет назад… Напряги память, Лена, и ты тоже вспомнишь: очень много лет назад, когда я был так же близко, как сегодня…

Она его не понимала, но и не отталкивала. Наверное, это был пьяный бред! Ей и самой хотелось сказать ему что-нибудь необычайное, все равно что. Только бы что-нибудь красивое. Но его руки согревали необъяснимо родным теплом ее загоревшие плечи, и от этого отнимался язык и улетучивались мысли. Казалось, один только миг до поцелуя отделял мечту от реальности. Необъяснимого, ненужного поцелуя, но на который она почему-то уже была согласна. Лишь какой-то маленький участок мозга заработал трезвее обычного, и будто бы все громче вещал о благоразумии, но его уже не хотелось слышать.

«Странно», – только и успела подумать Лена, чувствуя, что увязает всей остальной частью своего сознания в этом безумии. Внезапно, еще глубже погрузившись в его взгляд, она изумленно проговорила:

– Не может быть!

– Может, – показалось ей, ответил он.

И, прикоснувшись губами к ее губам, будто проник в ее легкие и завладел душою.

Ей казалось, она не сможет, она не вынесет этого! Ей было невыносимо тяжело. Задыхалась и не понимала, что же она делает, пока вдруг не почувствовала, что опять выпала из реальности в ту самую темную пустоту своих кошмарных снов…

Лена очнулась со сдавленным криком, хватаясь за горло, в пять утра в своем номере. Аркадий так и спал в своем кресле. Ключ торчал в двери. Она смутно припоминала, что случилось ночью в бассейне: их разговор до поцелуя и этот странный поцелуй. А вот что было после, не помнила совершенно, как и то, когда и как вернулась к себе. И было бы резонно предположить, что между ней и Петром Ивановичем произошло нечто вполне естественное между мужчиной и женщиной. Но почему-то упрямо казалось, что ничего не было – на месте этой ночи как будто зияла черная дыра и ощущение невозможности подобного. Невозможности, неправильности и бесполезности. Зато приятную прохладу голубой воды и обжигающую нежность крепких объятий его рук память воспроизводила в подробностях до малейшего ощущения, до перехвата чужого дыхания. А дальше – ничего. Стена!

– Господи! – прошептала она, снова вспоминая этот момент. – Как такое возможно?! – и с ужасом посмотрела на Аркадия.

До звонка будильника оставалось каких-то тридцать минут, да и спать совсем расхотелось. Подташнивало, кружилась голова. Лена вошла в ванную и, взглянув в зеркало на свое бледное лицо, вспомнила то блаженное чувство, которое посетило ее однажды с Аркадием, когда они были весной на поляне. Вчера она чувствовала почти то же самое, только к…

– Безумие! – нервно произнесла она вслух и стала умываться.

XXVII

Лена вернулась в родной город загорелая и счастливая. И первые две недели, будто по инерции, носилась по каким-то делам. Обычно она всегда вела себя так некоторое время, приехав откуда-нибудь, пока душой еще была не здесь, а там. Но в этот раз оживление все не кончалось. Вероника с удивлением наблюдала за Леной. Неужели она превратилась из меланхолика в сангвиника? Можно было долго гадать, что произошло с ее характером, и даже радоваться обманчивым переменам. Но стоило приглядеться, чтобы заметить: Лена не затевала новых дел, а просто спешила завершить старые, связывающие ее с этим городом, с этим миром и с ее прошлым. Достаточно было зайти в ее квартиру, чтобы понять: вся ее жизнь собрана в стопки, расфасована по ящикам и шкафам, будто заархивирована. И что все это время она живет так, словно готовится к следующему отъезду – на этот раз уже навсегда.

Вероника чувствовала недоброе, но молчала, не решаясь высказывать догадки вслух. Словно боялась озвучить то, что неминуемо тогда произойдет.

Никто не знал, что на самом деле творилось в душе Лены, что скрывалось за всеми этими улыбками и энергичными движениями, за звонкостью ее голоса и светом глаз. Но этот свет был уже не таким, как весной, не небесным, а будто только солнечным – и не более. Каждая вещь в квартире Лены доставляла ей немыслимое страдание. Ведь все здесь было связано с прошлым, а значит – с Зиновием. Она не знала, любила ли его когда-нибудь или любила мечту о жизни без одиночества, о настоящей семье, которая не могла состояться у них. А искать нечто подобное в ком-то другом уже не было сил. Это было жестокое разочарование, разбитое зеркало. Она больше не видела себя – ни прежней, ни новой. И только острые осколки хрустели и крошились внутри при попытке разглядеть лучшее будущее. Лена надела маску бесконечного энтузиазма, потому что пока еще могла играть эту веселую роль: теплое лето и постоянная занятость на время обезболивали и подлечивали душевные раны. Но Лена понимала, что впереди лишь такое же бессмысленное и бесконечное мучение, как вся ее предыдущая жизнь.

Аркадий был заброшен, как проездной билет в другой мир, – до следующего раза. И связь с ним поддерживалась в необходимой мере, только для того, чтобы не потерять эту возможность. А совести, словно цепному псу, приходилось бросать жалкие подачки, словно кости через забор, только чтобы она свирепо молчала до поры. Для себя у Лены было только одно оправдание: «Иначе с ними нельзя».

Дни шли, заполняясь всякой ерундой: в будни она дурачилась с Вероникой, выходные коротала с Аркадием, исчерпавшим все ресурсы интересных для нее разговоров, и все чаще встречалась с Зиновием, с которым вновь наладила добрые отношения и зачем-то вселила в него обманчивую надежду, что можно все вернуть.

Он дарил ей подарки, совершенно не вмешивался в ее жизнь и дал возможность самой решить, как ей жить и что делать. А она просто убивала время, не желая больше думать о сложном. Но ничего не получалось, постепенно все возвращалось: Аркадий торопил с разводом, а Зиновий начал вновь показывать характер, подозревать и устраивать сцены ревности, будто его уже простили за все прошлое.

Все перепуталось, и бесконечная боль начинала доставлять странное удовлетворение, а абсолютный покой и уверенность в завтрашнем дне – бесконечную боль. Кошмарные сны о пустоте и тьме стали повторяться все чаще. По два раза за ночь Лена мучительно просыпалась, путая слова разных молитв. И бесконечное время впереди убило бы ее вместе с последними надеждами на избавление от этих мук. Но теперь у нее была цель – отъезд через два месяца. И она ждала его, как панацею.

XXVIII

Зиновий вернулся домой, как обычно, после восьми. Еще в подъезде он уловил вкусные запахи и поначалу даже обрадовался. Но уже с порога отчего-то почувствовал, что это их прощальный ужин.

«В чем моя вина?» – подумал он.

Зиновий заглянул в гостиную сквозь приоткрытую дверь – на столе горели свечи и стояли какие-то яства.

– О, у нас ужин при свечах? – словно бы обрадовался он.

Она кивнула.

Зиновий, взволнованный происходящим, даже не ощущал вкус еды. Он не узнавал свой дом и собственную жену – это было больше похоже на сеанс спиритизма, тем более что и шторы на окнах были задернуты. А занавески Лена всегда любила темные и плотные. Некоторое время они ели молча. Время шло. Разговор все не начинался. Его можно было бы и вообще отложить на следующий раз. Только зачем? Лена знала, что это будет очень трудно. Но это оказалось еще трудней, чем она предполагала.

Петер пощекотал ее ноздри мягким запахом сирени, неуместным в этот осенний день. Лена чихнула. Свеча потухла. Зиновий посмотрел на жену. Что-то назревало в ней, словно ураган готов был вырваться наружу. Он это видел. И все ждал, что же она скажет, ждал, что она откроет ему тайну мира – его тайну. И тогда он все поймет наконец.

– Мы сегодня в последний раз вместе, – сказала она.

Мягкий голос прозвучал в тишине особенно ласково и мелодично. Он ожидал это услышать. Сегодня – весь день. Но все отказывался воспринимать свое предчувствие всерьез и еще надеялся, что ему просто показалось, что удастся все уладить, как всегда. Ведь для Зиновия не существовало понятия «конец», его цикл был бесконечен.

Октябрь стоял хмурый и туманный, но сухой. Каждое утро, уходя в офис, Зиновий целовал спящую в постели жену и выходил в молочную рань. Там, словно в заколдованном круге, не видя перед собой больше чем на пять метров, он вдыхал ароматы осени, ее желтых ясеневых листьев, проглядывающих сквозь дымку тут и там. Пустынные дворы, сонные люди по пути до гаража. Почему-то от услуг личного водителя он вдруг отказался, не перестав, однако, платить ему зарплату. Зиновий полюбил пешие прогулки, во время которых можно было спокойно подумать о жизни и помечтать. Только на душе было мрачно и туманно – так же, как снаружи. И этот туман проникал во все щели и углы, во все закоулки души. Зиновий дышал им, шел в него, как в колдовскую неопределенность, и не мог объяснить себе возникающее при этом загадочное чувство. После он так и не смог забыть той осени – осени его последней и самой сильной в жизни любви…

Сегодня утром ему навстречу вылетела ворона. Посмотрев осмысленным взором, отлетела на торчавший из тумана коричневый край мусорного бака. В дымке предметы выглядели крупнее обычного, и это придавало им зловещий вид. Зиновий решил: недобрый знак…

«Волк с крыльями!» – подумал он. Схватил камень и, как бывало в детстве, швырнул в птицу. Но умная ворона поднялась с места раньше, чем на нее замахнулись, – Зиновий промазал…

– Но почему, Лена? Разве нам было плохо вместе? – сквозь туман своих скорбных мыслей произнес он, вспомнив и сегодняшнее утро, и несколько предыдущих дней. Ему показалось, что это готовилось против него уже давно.

Глаза Лены гневно сверкнули, и Зиновию подумалось, что сейчас она выпалит ему в лицо все, что наболело. Но осознание бесполезности очередного всплеска эмоций ее остудило.

– Я уезжаю на днях, – сказала она.

– С ним? – спросил Зиновий.

Они оба прекрасно знали, кого он имеет в виду.

– Это не имеет значения.

– Я должен знать!

– Ты ничего не должен мне, заяц…

– Не называй меня так! – голос сорвался, и только удара кулака по столу не хватало для наглядности его страха перед собственной участью.

– Хорошо, Зиновий. Да, я уезжаю с ним.

Напряженная пауза застыла над их головами, будто кто-то стоял над душой и ждал, что же они решат. Будто кто-то давно уже ждал этого решения.

– Опять… – убитым голосом проговорил Зиновий. – Скажи мне только одно: что в нем такое есть, чего нет у меня? Я же все время так старался для тебя…

Лена не дослушала.

– Да у тебя же все – не настоящее! – прорвало ее. – Все какое-то надуманное, неестественное! Как так можно жить?!

Ее слова зависли в воздухе звенящей саблей и оборвались, как срезанный стебель. Он мог бы сказать многое, как всегда: что она сама виновата, но что он постарается исправиться, потому что он любит ее несмотря ни на что… Но все это уже было сказано не раз.

– Даже сердце резиновое, – горько усмехнулась Лена, внезапно успокоившись и взяв в руки лежавший возле тарелки подаренный им брелок в виде сердца, – хотела отдать ему нанизанные на это сердечко ключи от дома, чтобы теперь уйти уже навсегда.

В глазах у него помутнело. Он смотрел на нее и на ключи. И вся жизнь, картина за картиной, проходила у него перед глазами – вся его судьба. Даже то, чего он не помнил. То, чего сам о себе не знал.

– И правда, как? – скорбно задумался Зиновий. Долгим взглядом посмотрел на нее. – Ты можешь идти, если я тебе надоел, – сказал он вдруг, будто опомнился. – Я отпускаю тебя.

Официальный тон, без сантиментов, сгладил все, что можно было сгладить. Он и сам не думал, что все закончится так быстро и просто.

Оказывается, ее вещи были уже собраны и уложены в чемодан. Больше ни слова. Лена ушла. Комната стала такой, будто ее тут никогда и не было.

…В тишине ночи строго тикали старинные часы с массивными гирями и маятником. Бледная луна жутко светила сквозь жалюзи салатового цвета.

– Ну за что? За что?! – выл пьяный Зиновий, сидя на полу возле стола, за которым совсем недавно они сидели вместе с Леной. И больше никогда сидеть не будут.

Догоревшие, оплывшие свечи сурово застыли в подсвечниках, неподвижно застывших в полумраке. Крушить все вокруг не имело никакого смысла – ее здесь больше не было.

XXIX

Лена хотела посадить деревья в саду у Вероники, чтобы хоть что-то осталось от нее в этом городе. Она купила саженцы яблонь, привезла их на своей машине и целое утро возилась с посадкой. Погода была по-осеннему пригожей, не в пример предыдущим двум туманным неделям. Дышалось легко, а над головой стояло прозрачное небо, похожее на бездонное озеро, только немного пустое и грустное оттого, что это – последнее тепло перед долгой зимой. И яркое солнышко так ласково припекало спину, что хотелось стянуть старый свитер и подставить лучам голые плечи.

…Они до вечера сидели с Вероникой в саду, пили апельсиновый сок и болтали обо всякой ерунде, будто совершенно забыв о том, что завтра Лена уезжает. Небо над аккуратным, приготовленным к зиме огородом было невыразимо добрым и красивым. И все было спокойным, кроме одного – совести. Каждое слово их разговора отдавалось щемящей болью в груди.

Когда на землю стал потихоньку опускаться закат, Лене в последний раз захотелось пройтись по саду. На небе картинно-неподвижно стояли редкие перистые облака. Поменяется погода? На душе стало тревожно и неуютно. Но никаких перемен Лена не хотела – она желала остаться на избранном пути. Пусть в неизвестности, зато в гармонии с душой.

Смеркалось. Стало душно, откуда ни возьмись набежали тучи. Но ветра не было, будто все затихло перед неминуемой бурей. И тогда Лена все поняла: на серой земле сидела ворона.

– Здравствуй, Георг, – поздоровалась она.

Птица шарахнулась от нее и отлетела подальше, присев на соседскую крышу.

«Значит, и Зиновий где-то поблизости», – подумала Лена.

«Вот это да! – подумал Георг. – Неужто и правду говорил Петер, что она нас видит? Это, однако, страшно!»

Буквально через несколько секунд в домофон позвонили.

Сразу, как только пришел Зиновий, на душе заметно помрачнело. Небо совсем затихло и сумрачно наблюдало за происходящим. Словно это был важный переходный момент, когда люди вольны выбирать дальнейшее направление своих жизней. Так чувствовала Лена. Зиновий воспринимал мир иначе.

«Зачем пришел?» – словно спрашивало каждое облачко, каждое деревце.

– Тебя увидеть хотел, – сказал он ей, будто и она его об этом спросила. – Перед отъездом.

Вероника принесла в беседку чай, они сели втроем и поговорили.

– Может быть, все же одумаешься? – робко предложил Зиновий. – Останься.

И Лена с новой силой почувствовала, что ее тошнит от этой жизни, от всего ее прошлого. Вся жалость к окружающему исчезла, будто это последнее испытание совестью было пройдено. Она хотела сделать шаг вперед – туда, где легче дышать. Быть может, там

Лена хотела что-то сказать, но передумала и махнула рукой.

«Сколько раз я пыталась ему объяснить, но он все равно не поймет ни слова», – решила она. И упрямо покачала в ответ головой. Если подумать, вообще неизвестно, что удерживало их вместе, быть может, одна милость Божья, потому что они хоть какое-то время были нужны друг другу.

«А были ли нужны?» – спросил себя Георг.

– Прости, – произнесла она.

Зачем она это сказала? Зиновий прощения не просил.

Закрапал дождь, и земля стала вся в серое пятнышко. Он понял, что ему здесь делать больше нечего.

– Скажи честно, зачем ты туда едешь? – спросил Зиновий. – Ты его любишь?

Лена медленно покачала головой.

– Ну а тогда зачем?!

– Хочу посмотреть на рай хоть одним глазком, – ответила она. – Отказываться от счастья – это грех.

– Интересная мораль, – Вероника достала сигарету и закурила.

На глаза у Зиновия навернулись слезы. Он в последний раз обернулся у двери и исчез.

– Будешь? – безразлично протянула Вероника пачку тонких сигареток, закрыв за ним дверь.

Лена снова покачала головой. И выразительно посмотрела на ворону, все это время ютившуюся на дальней перекладине беседки.

«Скажи ему, чтобы уходил, – мысленно попросила она. – Чтобы больше не искал меня. Сделай так, чтобы не нашел».

Георг крепко задумался о жизни. Он сидел на камушке у реки и смотрел на холодную воду. Он пытался проникнуться к Зиновию, пытался его даже полюбить, но никак не получалось. А с другой стороны, если не он, то кто сделает из него человека? Куда его потом? Опять в зайцы? Замкнутый круг! Надо же было как-то суметь ему помочь, иначе зачем людям ангелы? Вот рассуждает все это время о никчемности Зиновия, а сам-то, сам! Что он сделал для того, чтобы направить его в правильную сторону? Ему даже понятия не дали, откуда у него все это добро – живет абы как, само собой все получается. Надо ему что-то показать, что-то еще добавить… Да и потом, почему именно не заслужил он прощения? Не такая уж сытая у него была прошлая жизнь – все по чужим дачам кору обгладывал. Небось неслабо желудок-то сводило!

– Нет, – сказали Георгу на последнем собрании. – С заданием ты справился, больше ничего не нужно.

– Как это справился? – изумленно спросил Георг. – Я же ничего не сделал! Я не спас его!

– Ты сделал все возможное, и ты молодец. Теперь тебе дадут другого человека.

Георг растерянно посмотрел на присутствующих. И в его глазах отразилась такая мука, которая невольно вызвала уважение присутствующих. В один миг он почувствовал многое: от боли разлуки с Зиновием до укоров совести из-за того, что… Что не помог, не по-мог! Это было отчаяние. Это была преданность своему делу. И это был конец.

– Он вызывал жалость своим мнимым добродушием. Он умело придуривался. Вот и все, – мягко вынесла свой вердикт Анна, словно успокаивая.

Но от этого не стало легче. Георг опустил глаза. Что значит эта похвала? Что это – покровительство Петера? Или просто вселенская мудрость? Или мировая черствость? Но это ведь неправильно! Надо им сказать… И он решился.

– Дайте мне еще один день, максимум – два, – попросил он твердо.

– Зачем? – равнодушно спросили его. – Ты больше ничего не можешь для него сделать.

– Это не для него, – возразил он. – Это для меня.

Петер с удивлением посмотрел на Георга. Никто не стал возражать.

– Похвально. Но не больше двух дней, – разрешили ему.

– Что и кому ты хотел этим доказать? – недовольно спросил Петер, присев рядом.

Темно-свинцовая вода медленно текла мимо. Казалось, так было всегда: и не было никакого Зиновия, и не становился Георг его ангелом-хранителем, и до сих пор он еще в стажерах у Петера. И все же с тех пор что-то изменилось основательно.

Георг повернул голову и посмотрел в глаза товарищу. Это был уже не тот бестолковый взгляд прежнего разгильдяя, каким он был не так уж давно – то был серьезный, печальный и полный ответственности взор. И Петеру впору бы похвалить своего бывшего ученика, поговорить с ним о его тяжелом, но проваленном, по сути, задании, подбодрить. Но только злоба была в его сердце в тот момент, и не видел, да и не хотел видеть он чужих проблем, лелеял только собственную боль. И боль становилась все тяжелее день ото дня, и все более хмурым был он. Увидев это, Георг забыл о собственных огорчениях и переключился на друга:

– А ты чего такой смурной в последнее время? Как будто в трауре ходишь. Поделиться не хочешь?

Петеру не понравилось, что разговор перевели на него, и он помрачнел еще больше. Лицо его вдруг стало таким, будто он гавкнуть собрался. Без лишних слов он приподнялся, чтобы уйти.

– Да погоди ты! Что от темы-то убегаешь? Я же помочь хочу! – Георг схватил его за рукав и потянул вниз.

Но Петер недовольно отдернул руку и уничтожающим взглядом посмотрел сверху вниз:

– Мне не нужна твоя помощь! Кому ты вообще можешь помочь?..

– Ну спасибо на добром слове, – Георг обиделся и отвернулся.

Небо над ними покраснело. Петеру стало стыдно.

– Ну… прости. Прости! – он порывисто опустился назад, на холодный камень. – Ты прав, я очень зол. Ни о чем другом не могу думать! Я должен что-то сделать, нельзя это так оставлять.

– Я вот тоже так думал, – сказал Георг. – А теперь понимаю, что мы действительно бессильны им помочь. Они только сами себя могут спасти, если захотят. А мы… Так, группа поддержки. А быть может, вообще плод их фантазии!

Некоторое время они сидели молча. Неторопливое течение реки уносило их мысли в бездну бесполезности и бессилия. Но, звучавшие в унисон, эти мысли были все же очень разными – как светлые и темные дела.

– Разреши дать тебе совет, друг, – от всей души сказал Георг. – Оставь ее в покое – не ломай себе жизнь.

Но Петеру не нужны были дружеские советы. Он уже все для себя решил.

XXX

Зиновий уединился на даче – сидеть и в офисе, и в квартире стало теперь совсем невыносимо. Ему казалось, он не в силах продолжать привычную жизнь, которая была раньше, когда она

День стоял ясный, но холодный – все-таки конец ноября, глубокая поздняя осень, буквально пара дней осталась до окончательного, зимнего снега. На душе было легко и тихо. Зиновий побродил по лесу, замерз и, вернувшись в дом, с удовольствием начал уминать возле камина черничный пирог, купленный по пути в одном из придорожных магазинчиков. Откупорил бутылку красного вина – как она

В бокале, поднятом против пламени, весело играли оранжево-бордовые блики. Языки огня лизали уютно потрескивавшие сухие поленья. Зиновий не был белоручкой – сам наколол дров. Он отпил первый глоток хорошего вина, чувствуя всем телом доброе тепло огня, и ему вдруг показалось, что она

Сквозь опущенные веки на сетчатку падали отблески огня, ласковый жар окутывал тело. В последнее время Зиновий любил вот так побыть один, отдаться воспоминаниям. Такое одиночество было добрым и всегда помогало найти верное решение, если случалось, что он запутывался вконец. Но на этот раз помечтать о прекрасном не удалось: странная горечь, будто предчувствие беды, отравляла все его размышления, и мысли снова и снова возвращали к некрасивой реальности. Под властью рождающего сентиментальность напитка он признавался себе – впервые и так откровенно – в том, что обижал Лену, попрекал, не замечая того, своим богатством и любовью, не имея на это никаких моральных прав, и действительно не заботился о том, чтобы ей с ним было хорошо, считая это ее обязанностью – развлекать его, раз уж она пользуется всеми его «благами» и «ресурсами». Он был неправ – вот и не уберег. Она мучилась с ним, то и дело наталкиваясь на его черствость и единоличие. Она открывала ему свою душу, но он не хотел и не умел этого принять: розовая вода на закате его не интересовала, ее книг он не читал, ее душевных мук не принимал всерьез… Вот она и нашла себе кое-что поинтереснее. Нашла другого.

«С тобой мне еще хуже, чем без тебя!» – так ясно и отчаянно прозвучали в ушах ее слова, сказанные несколько месяцев назад, когда она еще что-то пыталась ему сказать, надеялась что-то исправить.

В памяти возникали самые неприятные моменты. Как она вообще могла оставаться с ним после этого всего с ее гордой и справедливой натурой? До него вдруг все это дошло.

Зиновий, было задремавший, очнулся и уставился на огонь.

«Не простит!» – подумал он и покачал головой. Теперь она где-то очень далеко. И только он сам всему виной, только он один.

Совесть грызла его впервые, потому что раньше, ему казалось, он не совершал достойных ее внимания плохих поступков. Теперь же он был безоружен перед нею и даже не пытался увиливать от откровенного разговора. Напротив, он внимал и соглашался, коря и ругая себя, понимая, что этим уже ничего не исправишь. И все равно даже в общении с собственной душой умудрялся лицемерить и оправдываться: «Ну я виноват, а она-то! Если бы она не… то и я бы не…» И так далее.

В языках пламени, сквозь которые он смотрел, больше не щадя глаз, ему вдруг померещилось нечто зловещее: будто сам ад смотрел на него через разверстый зев камина своим насмешливо-жестоким, изучающим взглядом, наблюдая и думая, что Зиновий этого не замечает. Он не выдержал и поднялся на ноги – надо было чем-то отвлечься.

В комнатах уже царили синие сумерки, но снаружи было еще достаточно светло. Сизый легкий туман неподвижно стоял в воздухе, но сквозь него все виделось еще четче и ясней. Пахло сухими опавшими листьями, витал необычный аромат осени, который присущ только средним широтам. Красно-золотой ноябрь стоял неподвижно, как вода в кувшине, под водянистым серо-голубым небом, с которого уже давно сошло солнце. Быть может, уже завтра ляжет снег, потому что морозно, небо хмурится, а воздух сер, будто в нем уже дрожат кристаллики льда.

На воздухе стало намного легче, и будто даже совсем отпустило. Зиновий долго стоял у перил крыльца, наслаждаясь ароматами и прелестями осени, пока неясный шорох не вывел его из этого транса. Он повернул голову и увидел зайца. Наглое животное, не заметив его, промчалось мимо домика в дальний угол сада и принялось невозмутимо объедать кору с той самой яблони, которую весной посадила здесь Лена.

– Эй! – крикнул Зиновий.

Но заяц будто его не слышал, торопливо продолжая свою преступную трапезу.

– Ну погоди у меня, глупое животное! – разозлился он тогда и побежал в дом за ружьем. Ему, похоже, было важнее наказать преступника, нежели спугнуть его, чтобы спасти несколько сантиметров живой яблоневой коры.

Зиновий решительным шагом направился к Лене – так он еще тогда окрестил яблоньку. Он хорошо умел стрелять, с детства ездил с отцом на охоту и не одну зверушку отправил к праотцам. В прошлом году Зиновий подстрелил целых шесть зайцев, но с тех пор как встретил Лену, не убивал живых тварей.

«Если ты убьешь хоть одного зверя, хоть одну птицу, – как-то сказала она, – я тебе этого никогда не прощу!»

Это предупреждение он запомнил. Но когда Лена несколько раз простила его за что-то, как ему теперь казалось, более страшное, он постепенно перестал чувствовать серьезность угрозы непрощения.

А сейчас он был так разозлен, что только ярость говорила в нем. И ни о чем другом не думал, кроме как о наказании этого, как ему казалось, самого зверского преступления против его любви! Это же его яблонька, его Лена! Ей же больно!

Когда до зайца оставалось шагов десять, провинциальный олигарх вскинул ружье и прицелился. То ли животное было настолько голодным, что ничего не видело и не слышало, то ли действительно было непревзойденно тупым. Но лишь теперь заяц почувствовал опасное присутствие и пустился наутек. Но было поздно. Бухнул выстрел. Бестолковая заячья тушка грузно свалилась в пожухлую траву.

Грохот разнесся в пустом пространстве. Зиновий опустил ружье и почувствовал странную усталость, никчемность жизни. И еще опять то самое дежавю, будто он все это уже видел. Может быть, во сне?.. Здесь с ним очень часто такое происходило.

Он обмотал яблоньку обрывком ткани, найденной в прихожей.

Закончив, Зиновий тяжело опустился на спиленный под корень широкий пень. Только сейчас он до конца осознал, как же сильно ему не хватает Лены. Она была его небесами и лесом, его лугами, цветами и зайцами, воздухом и водой, летом и осенью… Всем-всем. А без нее ничего этого ему не было надобно, ни в чем он не видел смысла. И если жил и радовался до встречи с ней, то только потому, что подсознательно готовился к этой встрече – он знал ее всегда, еще до рождения. Об убитом зайце Зиновий уже позабыл.

Между тем подстреленный был еще жив. В агонии, лежа на сухой палой листве, он видел удаляющуюся широкую спину своего убийцы.

Это был он сам.

Зиновий уходил в дом, унося орудие своего же убийства. А заяц смотрел и смотрел ему вслед, и в его угасающем взгляде не читалось ничего, кроме ужаса и непонимания происходящего. Он пару раз дернул задними лапками и навеки затих на замерзающей земле.

Зиновий еще долго сидел у камина, завернувшись в теплый клетчатый плед. Мало-помалу сон возымел над ним власть, но сновидение было столь же тяжелым, как его мысли. Картины менялись, словно слайды в проекторе, и каждый нес в себе некий смысл, замаскированный в подозрительно зловещую форму. Ему слышались разные голоса из разных этапов его жизни, мерещились разные люди, которых он встречал на своем жизненном пути.

– Если ты сможешь убить белку… так ты поступишь и со мной!

– У тебя что, детство было тяжелое?..

– Я на самом деле пришел одобрить ваш проект, а не оспаривать его…

– Вот, подпишите эти бумаги…

И последнее, самое зловещее, сказанное неизвестно кем:

– Ты должен убить в себе зайца! Следующий!

В сердцах он швырнул фужер с вином в огонь. Камин затрещал, давясь битым стеклом, но вскоре смирился и утих, перестав грозно глядеть на хозяина и демонстрировать ему врата преисподней. Но Зиновий тут же раскаялся в своем поступке – из этих фужеров пили они с Леной, а теперь такой остался только один. Как будто последние нити, связывающие его с ней, исчезали на глазах, растворялись в воздухе, разбивались, уничтожались его же руками. Да что же он за человек такой, в конце концов?! Может быть, он и правда чудовище? Если уж она называла его так… И ему представилось его бесконечное безрадостное будущее в одиночестве, как теперь.

И тогда Зиновий сказал себе, что не допустит этого – поклялся себе. Он твердо решил, что завтра же поедет за женой хоть на край света! Она ведь не скрывала от него, куда отправляется. Да и Вероника все ему рассказала: и где, и с кем. Он знал, где она, знал, где проводятся эти чертовы раскопки! А денег у него хватит. Он вернет ее во что бы то ни стало. Решено!

Было уже три часа ночи. «Зря я сюда приехал, – думал Зиновий, укладываясь на диван и плотнее заворачиваясь в плед. – Утром поеду за ней. Не могу без нее, не хочу. Без нее даже алкоголиком не станешь! Даже спать не удается. Поеду – и будь что будет. На все плевать!»

Ночью снилось: подстреленный заяц на костылях, как человек, заглядывал ему в лицо и пытался что-то сказать на неведомом языке, обглоданная яблоня с головой и руками Лены… Она говорила, чтобы он не подходил, не грыз ее больше, тогда она быстрей заживет, что она счастлива и без него. Зиновий не внял – с трудом продираясь через вязкую, не дающую пошевелить ни рукой, ни ногой атмосферу сна, он добрался до Лены и обнял ее, вне себя от радости осознания, что она здесь, с ним. Теперь уж он ее ни за что не отпустит! Но тут же обнаружил, что в руках вместо Лены лишь пара сухих прутьев и обрывок той цветастой материи, которой он давеча укутал обглоданный ствол.

– Ну как же я без тебя? – спрашивал он, глядя в сизое небо. Смотрел и плакал. И шептал: – Что мне делать? Как тебя вернуть? Боже, за что?!

Надрывные слова сливались с беспомощными рыданиями. А небо свысока взирало на него, словно всем своим видом показывало: «Говорили тебе, предупреждали, а ты… Тьфу!»

Утро озадачило Зиновия, который проснулся с твердым намерением немедленного воплощения принятого ночью решения: за окном стояла самая настоящая зима – повсюду лежал снег, кругом белым-бело!

Зиновий оделся и с трудом вывел машину из гаража, предварительно расчистив выезд лопатой.

Он ехал по трассе на летней резине, на ходу бронируя по телефону авиабилеты в Египет бизнес-классом. Сунув сотовый в карман, уставился в белесую даль за лобовым стеклом.

«Напрасно я не брал ее с собой всюду, напрасно предоставлял самой себе – вот она и нашла себе занятие! – думал он. – Сама нашла, без моей помощи. Без меня. Черт те где! В Африке – вот занесло-то! За ней нужен был глаз да глаз. А я дал ей волю, дурак. Вот дурак-то!..»

Он все сделал не так. Но ничего, главное, что он это понял – и теперь все исправит! Потому что нет на свете такого дела, которое нельзя было бы поправить. В этом он был уверен.

Его ошибка была в том, что он нарочито обосабливался от мира – это пошло еще с детства, когда ровесники сторонились его из-за денег отца, а кто не сторонился, тот просто был похитрей и хотел поживиться его богатством и связями. Тогда папа и начал учить его, с кем и как дружить, а кого к себе и близко не подпускать. И в этом Зиновий не был виноват. Но потом он стал отдалять от себя людей уже осознанно. Он чего-то боялся

Да, он никому сознательно не делал зла, но и помощь его было не так-то просто принять: он был высокомерен, постоянно подчеркивал разницу уровней – своего и тех, с кем имел дело. Рядом с ним все обязаны были знать свое место, несмотря на то, что неуважительно он вроде бы не относился ни к кому. А все потому, что опять же – боялся

– Чего же ты сейчас боишься? – откровенно спросил он себя, отмахиваясь от оставшейся с лета в салоне и вдруг проснувшейся мухи, которая все пыталась сесть ему на нос и подзуживала на все эти мысли, словно подстрекала уничтожить проблему раз и навсегда. – Чего? Что она тебя прогонит? Что она изменяет тебе с другим? И ты не сможешь этого стерпеть? Ну давай, развернись, подожми хвост и жди следующей подачки от небес! Выстрела в спину! Неизвестно чего! Ты все равно все профукаешь! Мучайся! Всю жизнь! Ты это заслужил! Идиот! – раскричался он, треснул себя по лицу, и муха исчезла.

Зиновий и не думал разворачиваться. Он ехал вперед.

– Так не делается, – твердил он. – Я ее найду. Я все это ей скажу – все объясню, заставлю ее выслушать: о том, чего боялся, почему так с ней поступал, почему так вел себя, и что исправлюсь. А потом спрошу, любит ли она меня. И если после этого она снова ответит «уходи», я уйду! Но только все выяснив – чтоб не грызло. И буду помнить ее всю свою жизнь! А если простит, то и все ее измены с этим археологом не в счет – ведь она думает, что все кончено, что мы расстались. Значит, это не измены – я сам отпустил ее. Кому ж ей верность-то хранить? Она не обманывала меня. Она меня предупреждала, она во всем призналась сразу – только я был слеп! И мне не в чем ее винить теперь. Я виноват – один я!

Со вчерашнего вечера у него появилось ощущение необычности жизни – все было не так, как всегда. Вот и сейчас он ехал, наледь трещала под колесами, и ему казалось, что он продирается сквозь вязкую реальность, сквозь свою судьбу, меняя и ломая ее, возвращая все назад. Но она его не отпускала, не хотела пускать, эта реальность.

Прокололось колесо. Машина встала.

– Я все равно поеду! – упрямился Зиновий, ставя запаску. Он ведь не был белоручкой – умел и колесо поменять, и много чего еще в автомобилях соображал. – Ты одна помогла мне понять эту самую малость, из-за которой не удалась вся моя жизнь. Я должен хотя бы сказать тебе спасибо, – упрямился он.

Что-то героическое было в этом стойком упрямстве, что-то впервые достойное уважения. Никогда Зиновий не был ближе к истине, чем в ту минуту, – он это чувствовал. Но приближение к истине всегда опасно.

– Ты уж извини, а твоего археолога я на месте пришью! – тут же пообещал он.

Мотор зарычал с новой силой. Замелькали километровые столбы. Но на изгибе пути двигатель заглох и долго не заводился. Зиновий справился и с этой неполадкой. И снова двинулся вперед через плотный, как во сне, воздух, задерживающий все движения.

– Я люблю тебя! Я отдам тебе все! – шептал Зиновий, ничего уже не соображая от горя. Озябшими, полуобмороженными руками он рулил прямо на солнце, к горизонту, через который вела его бесконечная дорога. – Если захочешь, я подожду, когда кончатся эти раскопки, я дам тебе время подумать, подожду, когда ты меня простишь. И сколько хочешь наставляй мне рога – я это заслужил! Тебе можно все… Но я не хочу больше в этот ад без тебя, – твердил он, набирая скорость.

Зиновий торопился в аэропорт. Сейчас он боялся только одного – передумать. Или перепутать поворот, а потом – передумать. И это был все тот же страх из серии его бесконечных страхов. На очередном повороте автомобиль занесло. Машина перевернулась и слетела в кювет.

На капот опустился огромный черный ворон. Симеон пристально посмотрел на потерявшего сознание человека и для симметрии клюнул еще в одном месте треснувшее лобовое стекло.

Когда Зиновий открыл глаза, то не сразу понял, где находится. Но вскоре вспомнил, что произошло и, ощупав себя, обнаружил, что переломов нет – так, ушиб плеча и рассеченная бровь. Пустяки! «Снег мягкий», – подумал он и стал выбираться.

Две птицы присели на ветку придорожного дерева неподалеку.

– Ну и что это значит? – спросил Симеон. – Может, хватит уже?

– Дадим ему еще один шанс, – решил Георг, – сделать ошибку.

– А ну кыш отсюда, треклятые! – прогнал Зиновий раскаркавшихся птиц. Но две наглые вороны только отлетели метра на три и уселись прямо на снег. Они его видели и словно бы понимали, что с ним происходит.

– С ума я, что ли, схожу? – озадаченно проговорил он, глядя на них.

И как бы в подтверждение этих слов одна ворона гулко и вдумчиво ответила ему:

– Ка-а-аррррр….

– Что-о? – разозлился Зиновий. – Это вы сделали, да? – указал он на свое помятое авто. – Вы хотите, чтобы я остался в этом тесном, узком тюремном кругу ваших вороньих интересов? Вам меня не остановить! – заверил он. И окончательно почувствовал себя умалишенным.

– Ка-аррр… – ответила птица.

– Оставьте меня в покое! – крикнул он и, схватив камень, швырнул в Симеона. – Я хочу быть человеком, а не марионеткой этой глупой судьбы. Я сломаю ее к чертовой матери, слышите?! Я вам всем еще покажу, кто я такой! Я не отдам ее никому, вы слышите?! Моя жизнь, моя жена, моя машина, моя воля – они мои!..

– Ну все, дальше уже ясно, – сказал Георг. – Полетели докладывать.

Симеон вспорхнул вслед за ним.

Зиновий выскочил на трассу и стал размахивать руками – навстречу несся огромный «КамАЗ». Дальнобойщик заботливо вытащил помятую машину бизнесмена на дорогу и был щедро вознагражден за свою доброту. Но что самое удивительное, автомобиль Зиновия сразу завелся и поехал. На всем протяжении пути больше ничего не происходило и ничего не выходило из строя. Будто кто-то внезапно перестал чинить ему препятствия. Это-то и настораживало.

…Зиновий торопился в аэропорт. Ему казалось, что он нашел выход, что смысл его жизни заключается в том, чтобы поговорить с ней

Эпилог

Лена шла по небесному коридору мимо белых дверей, вырезанных в голубых стенах. Ноги шагали по чему-то твердому и невидимому – пола здесь не было вообще, только подвижные облака плыли где-то далеко внизу, беспрестанно видоизменяясь. Но Лена не думала об этом. Она тревожилась вовсе не о том, о чем должен тревожиться попавший на небо после гибели человек. Не направилась к небесному секретарю, к которому шли все сюда попадающие, ни у кого не спросила, где вообще находится. А продолжала бродить, озираясь по сторонам. У нее был такой вид, будто она кого-то искала.

Коридоры были бесконечными, с многочисленными переходами друг в друга, и все такие одинаковые! Но Лена не боялась заблудиться. Ей казалось, она здесь уже была. Все тут она находила удивительно знакомым. Это чувство невозможно было выразить словами, но она нашла бы любую дверь – хоть с закрытыми глазами. Никто не останавливал ее и не мешал – пусть сама решит, что ей нужно.

Перед поворотом за очередной угол, в какую-то большую то ли пропасть, то ли залу, Лена замедлила шаг и остановилась. Перед ней стояли два человека в светлых костюмах. Один из них выглядел весьма растерянным, выслушивая от второго, рассерженного, какие-то упреки или просто плохие новости.

– Но там был пожар, гибли люди, я хотел помочь… – объясняял он. – На страны третьего мира ангелов всегда не хватало. Я сам всегда боялся огня. Вот я и поспешил на помощь…

– И что, спас? – с издевкой спрашивал второй.

– Нет, – Петер опустил голову.

– Потому что надо было не весь мир спасать, а хотя бы одного человека, которого тебе доверили! – возмущался Георг, недоумевая, как это Петер, когда-то его мудрый учитель и наставник, так оплошал, и теперь ему, Георгу, бывшему ученику, приходится отчитывать и поучать его!

– У тебя большие неприятности. На заседании решили понизить тебя в должности. И как бы вообще не уволили. А я ничем не могу тебе на этот раз помочь.

Но Петер как будто вообще не пытался возражать – разбитый и угрюмый, он смиренно стоял перед Георгом, готовый принять любую участь, любое наказание, согласиться с любыми обвинениями. Его словно подменили. И Георг никак не мог понять причину такого безразличия к собственной судьбе.

– Ну скажи мне, что с тобой случилось? Почему ты бросил ее? Я! Я собственной персоной, оставив своего недотепу, перелетел через горы и моря, в то время как ты спасал хижину и обреченных негритят! Но я уже был бессилен что-либо сделать.

Георг с досадой развел руками, и они некоторое время молчали, глядя в пол.

– Теперь у тебя есть только один способ спастись: найти ее душу во Вселенной, если она еще не затерялась и не попала в беду, и предложить ее кандидатуру на совете. Тогда, быть может, тебя еще простят. Но как ты это сделаешь, я не представляю, ведь ты даже не знаешь, где ее искать! Ну что ты молчишь? Тебе что, сказать нечего? Что ты собираешься делать?

Георг пытался поймать взгляд Петера, чтобы понять причину катастрофы и загадку поведения товарища, увидеть хоть тень вины или расстройства на его лице. Но ничего этого не наблюдал. Петер выглядел плачевно, словно смирившийся с гибелью своей карьеры, истративший последние силы ангел. Да и вообще, он казался каким-то уж очень спокойным… И тут странная догадка мелькнула в голове Георга:

– Постой-ка, ты хочешь сказать… – он опешил и невольно отшатнулся от Петера. – Что ты сделал это… намеренно?

Вот теперь Петер поднял на него свои огромные темные глаза, и в его взгляде Георг прочел всю правду о том, что же на самом деле произошло.

– Ну, знаешь ли, это уж слишком! Ты понимаешь, что будет тебе за такое своеволие?

Петер отвел взгляд в сторону.

– Сто лет назад ты чуть было не утащил ее в ад, и лишь моя заслуга в том, что вы оба там не остались. Я Всевышнему соврал, чтобы тебя выгородить! А теперь ты принялся за старое! Когда же ты уймешься наконец?

Но Петер продолжал смотреть куда-то в сторону, как завороженный. И Георг осекся, заметив этот странный взгляд.

– Куда ты смотришь? – спросил он. И не дождавшись ответа, тоже обернулся.

Лена стояла в пяти шагах от них. От неожиданности Георг отпрянул.

– Как ты нашла нас? – изумленно воскликнул он.

– Сама не знаю, – растерянно улыбнулась она.

– Лена… – проговорил Петер и шагнул к ней.

– Эй! – пытался помешать им Георг. – Одумайтесь! Немедленно перестаньте обниматься! Или вас двоих опять сделают людьми.

Но Лена уже крепко обхватила Петера, уткнувшись в его доброе, родное до боли плечо.

– Сто лет тебя не видела! – проговорила она. – Здравствуй.

Петер тоже крепко держал в объятиях и больше не собирался отпускать.

– Прости меня, – сказал он. – Я погорячился.

– Чокнутые! – нервничал Георг. – Немедленно от-ле-пи-тесь друг от друга! Пока никто не увидел… – и его поджатые от досады губы красноречиво выдавали искреннюю обеспокоенность за друзей.

Но встреча через века и расстояния была настолько желанной, что все остальное казалось неважным и второстепенным.

– Как я скучал по тебе… – шептал Петер, прижимая ее к своей груди и стараясь вобрать в себя тепло души, которую он так любил. Запомнить, задержать – на случай, если их опять надолго разлучат. И признавался себе, что достиг верха блаженства, выше которого рая уже не существует. Только кружащий вокруг, словно ворон, Георг все еще пытался исправить положение и продолжал взывать к их благоразумию.

– Да вы не работаете, ребята! – орал начальник отдела. – Я поручил вам пустяшное задание, а вы с ним возитесь битых пятьдесят лет! Если давать всяким олухам на перевоспитание по полвека, так никакой ангельской жизни не хватит!

– Но ведь человеку нужно время, чтобы осознать свою неправоту. Быстро только кошки родятся… – послышалось откуда-то справа.

– Молча-ать! – завопил шеф. – Ты вообще от рук отбился, Петер! Мало того, что обженился тут вопреки всем законам, да еще и ерничаешь!

Взяв себя в руки, он, однако, продолжил сдержанней:

– Если через два дня этот попрошайка не возьмется за ум, я вас всех на длительный срок в переходы поставлю милостыню просить! Всех – даже тех, кто к этому никого отношения не имеет.

– А всех-то за что?

– А так просто, за компанию!

– Интересная мораль! – раздался мелодичный голос с дальнего конца стола.

И в воздухе потянуло табачным дымком…

– Что! Курить? Здесь?! Да вы с ума все тут посходили! – рассвирепел шеф. – А ну отставить! Лена, ну скажи хоть ты ей, что ли…

Рыжеволосая ангелица недовольно потушила сигарету и спряталась от грозного взгляда за спину Анны.

Ангелы с трудом сдерживали смех…

– Совсем распустились! – недовольно пожевав губами, продолжал шеф. – Хочу вас уведомить, что из высших кругов уже давно поступают отрицательные сигналы по поводу того, что у нас здесь творится.

– Это ничего не значит, – махнула рукой Лена.

– Не значит?! А вот как донесу на некоторых, что они тут вытворяют! Так мало не покажется. На этот раз я не шучу.

Ангелы примолкли. Но, если честно, никто уже не воспринимал угрозы шефа всерьез – все отлично знали, что лучше, сплоченнее и профессиональнее их отдела на небе просто нет. И потому некоторые вольности в ангельском коллективе будут попросту не замечены – настоящим талантам прощается все.

– Вы меня в гроб сведете! – простонал начальник. – Хорошо, что это невозможно. Эх, был бы я помоложе, я бы вам!.. Подсиживать меня вздумал, сопляк? – покосился он на Петера.

– Да что вы, шеф! Я? Да ни в жизнь мне ваших забот не надо, – положа руку на сердце, картинно воздел глаза к небу Петер.

– Ладно, – сдался начальник. – Знаете, что лучше вас никто не работает, вот и наглеете! Слушайте мои распоряжения… Значит, ты, Симеон, отправишься помогать премьеру в мирных переговорах. Ты, Анна, спокойно доделывай свое дело, к тебе я претензий не имею. Ты, Петер… ну, тебе я все и так уже сказал! А Георг… Кстати, где Георг? – не находя среди присутствующих ангела, спросил он. – Опять опаздывает, оболтус? Разыщите его и передайте, что тут по его душу дело. Зиновия опять пристрелили.

Петер выглянул в коридор и обнаружил подоспевшего к самому концу заседания товарища.

– Георг, там опять подстрелили Зиновия. Он просил еще раз человеком попробовать… – начал он.

– Нет! Только не это! – только и сказал Георг, круто развернулся и пошел прочь по коридору, ускоряя шаг.

– Георг! Шеф просил передать…

– Нет-нет-нет-нет и нет! – Георг уже вприпрыжку неся по коридору, а Петер – за ним.

– Почему опять я?! Ни за что! Только не Зиновия! Только не его! Я категорически отказываюсь!

Он опять бежал зайцем по серой осенней траве.

– За что, Господи?! – роптал он. – Ну за что так-то?! Дайте мне еще один шанс! Я все понял! Я все исправлю!

Небеса, конечно, услышали его просьбу. Через год тот же дачник убил Зиновия на своем участке – за еще одно объеденное дерево. Зайца он, конечно, не узнал. Да и не поверил бы, что это один и тот же заяц. Зиновий теперь становился человеком не через одну, а через три-четыре заячьих жизни. И все никак не мог понять, почему это не кончается. И у него каждый раз оставался шанс, только он так и не понимал, как им распорядиться.