Читать онлайн "Небесные горы. Восхождение"

Барсуков Виктор

Воздух в кабинете спертый, пропитанный запахом старых бумаг и табака. Я докуриваю сигарету, уставившись на две папки перед собой. «Царин Денис» и «Берг Олимпия». Два дела о безвестном исчезновении. Два студента, друзья детства. Сначала пропал он. Через несколько дней — она. Полный ноль за несколько месяцев.

— Виктор, тебе домой небось пора? — дверь скрипит, и в кабинет входит Семен с двумя стаканчиками кофе. — На, зарядись. Опять на своих призраков смотришь?

Я молча беру кофе, отхлебываю горькую жидкость.

— Призраков нет, Семен. Есть факты. Царин и Берг исчезли. Родители Дениса забили тревогу на третий день — думали, он у Олимпии, как обычно. Ее родители-археологи вечно в разъездах, квартира пустует. А потом они вернулись из Греции и нашли свое недвижимое имущество в странном состоянии.

— В каком? — Семен садится на край стола, уже без улыбки.

— Гостиная и кухня — будто ураган прошелся. Все перевернуто, а комната девушки и их спальня — нетронуты. Как будто искали что-то одно, очень конкретное. Саму Олимпию, естественно, не нашли.

Я открываю третью, тощую папку.

— За неделю до исчезновения Дениса их группа была в музее. Практическое занятие. Оттуда украли древние золотые браслеты. Камеры работали — они три минуты показывали сплошную белую рябь. Потом изображение вернулось, а браслетов уже не было. Олимпию нашли без сознания в коридоре у входа в склад-архив. Со слов сокурсников, она очнулась — ничего не помнила. Говорила, голова закружилась.

Я замолкаю, переносясь мысленно в тот пятничный день в университете. Я ждал в коридоре, надеясь поймать кого-то из группы, а еще лучше Олимпию.

— И вот он идет, — говорю я Семену. — Парень. Длинные черные волосы в хвосте. Весь в черном. Шел уверенно, в аудиторию. Я остановил его, и спросил, из той ли группы. Тот кивнул, и посмотрел на меня своими темными глазами, усмехнулся и сказал: «Достаточно, чтобы передать вашу визитку». Я, по привычке, дал ему свою карточку. Он взял, не глядя, сунул в карман и пошел дальше. А я уехал.

— Ну, странный тип, бывает, это же подростки, — пожимает плечами Семен.

— Нет, они уже давно не дети. Восемнадцать лет исполнилось и будь добр нести ответственность за свою жизнь сам. Но, это еще не все, — мои пальцы сжимают стаканчик. — В понедельник утром ­— заявление на Олимпию. Я рванул в универ. А его, точнее их, студента по обмену и нового преподавателя, Леона Львовича, уже нет. И не просто нет, их стерли. Ни личных дел, ни записей в журналах. В базе данных — пусто. Коллеги Леона смутно помнят «временщика», но деталей — ноль. Студента вообще никто не вспомнил. Словно их и не было.

Я делаю паузу, глядя на Семена.

— А потом при обыске в квартире Олимпии нашли мою визитку. Ту самую.

В кабинете повисает тяжелое молчание.

— Вот сидишь ты, — говорю я, уже больше сам себе, — следователь. Прагматик. Циник. А по коже мурашки. Мысль о чем-то потустороннем сама лезет в голову. Слишком уж все чисто. Слишком необъяснимо.

— Виктор, может, ты перерабатываешь? — осторожно говорит Семен.

— Нет, — я резко тряхнул головой, гоня прочь эти мысли. — Это капитуляция. Нет там никакой чертовщины. Есть преступление. Умный, изощренный маньяк или аферист. Либо он передал ей визитку, либо сам был в той квартире. И его исчезновение — всего лишь хорошо спланированное бегство.

Я встаю, хватаю портфель.

— Я еду в университет. Буду рыться в архивах до утра. Должен же был остаться хоть один бумажный след. Он не призрак. Он плоть и кровь.

— Виктор, даже если ты что-то найдешь... — начинает Семен.

— Я буду оперировать фактами, а не видениями, — обрываю я его. — Факт — я дал ему визитку. Факт — ее нашли у пропавшей. Все остальное — шелуха.

Я выхожу, твердо захлопнув дверь. Семен что-то кричит мне вслед, но я уже не слышу.

Я еду по ночному городу. В голове, вопреки воле, всплывают обрывки: белая рябь на камерах, обморок в музее, спокойный взгляд человека, который знает больше, и абсолютная пустота на его месте.

«Нет магии. Есть только дело. Только факты», — мысленно говорю я себе.

Но впервые за всю карьеру эта мысль не приносит уверенности, а лишь подчеркивает зияющую пустоту там, где должна быть логика.

Спустя двадцать минут стою перед знакомым зданием университета. Ночью оно кажется другим — массивным, молчаливым, хранящим чужие тайны. Окна темные, лишь у главного входа горит тусклый свет.

Сторож, пожилой мужчина с уставшим лицом, нехотя впускает меня, услышав слово «следствие». Проводит по длинным, пустым коридорам, где шаги гулко отдаются от плиточного пола. Воздух пахнет мелом, старыми книгами и тишиной.

Архив располагается в подвале. Небольшая комната со стеллажами до потолка, забитыми папками. Сторож включает свет — лампочка мигает раз-другой и зажигается, отбрасывая резкие тени.

— Вам какая информация нужна? — спрашивает он, зевая.

— Все, что связано с группой ИСТ-301 за последний семестр. И все документы по кадровому перемещению за последние три месяца. Приказы, распоряжения, списки.

— Это надолго, — вздыхает сторож. — Ладно, копайтесь. Я в своей будке, если что.

Он уходит, оставляя меня одного в этой бумажной гробнице.

Начинаю с самого очевидного — с журналов посещаемости группы ИСТ-301. Тот самый семестр, когда все началось. Аккуратные столбцы, фамилии. Берг Олимпия. Царин Денис. Пролистываю несколько недель. Вот отметка о посещении музея. Вот их подписи. Все на месте.

Ищу его фамилию. Того парня. Но я ее не знаю. Листаю страницу за страницей, вглядываясь в каждую фамилию, пытаясь вспомнить хоть что-то. Ничего. Ни одного намека на «студента по обмену в черном».

Раздражение начинает подкрадываться. Откладываю журналы и принимаюсь за приказы по университету. Папка с трудовыми договорами временного персонала. Леон Львович. Должен же остаться хоть один экземпляр, хоть черновик...

Листаю тонкие листы, испещренные печатями и подписями. Время течет медленно. За окном темно. Чувствую, как усталость давит на виски, но внутри горит тот самый азарт, та самая одержимость, что заставляет копать глубже, когда все остальные уже сдались.

И тогда нахожу. Не официальный приказ. Служебная записка от заведующего кафедрой на имя декана. Несколько строк, отпечатанных на старом принтере. «В связи с внезапным отъездом доцента Шпагина А.С. на длительные курсы, прошу рассмотреть возможность привлечения к педагогической деятельности на временной основе Льва Львовича Орлова, имеющего большой практический опыт в области...»

Замираю. Леон Львович Орлов. Л.Л. Орлов. Это он!

Хватаю папку с личными делами преподавателей. Быстро, почти срывая обложки, листаю. Ничего. Ни одного Орлова. Возвращаюсь к служебной записке. На ней резолюция декана: «Утверждаю. Оформить срочный договор». И дата. Но самого договора нет. Его вырвали. Аккуратно, оставив только эту записку, затерявшуюся среди других бумаг.

Сердце колотится чаще. Он существовал. Его имя — Леон Орлов.

Почти не сомневаюсь, что теперь побегу искать дело этого Орлова и обнаружу, что его нигде нет. Но это уже что-то. Имя. Зацепка.

Снова беру журнал посещаемости группы ИСТ-301 и начинаю листать, но теперь уже с новой целью. Ищу не незнакомца, а того, кто мог оказаться связан с Орловым. Кто мог внезапно исчезнуть.

И тогда взгляд падает на фамилию, которая сначала не привлекла внимания. Линской. Янис Линской. Фамилия обведена кружком, а рядом стоит пометка карандашом: «акад. отпуск с 24.09».

Дата совпадает. Как раз на следующий день после исчезновения Олимпии.

Сердце заходится в груди. Линской. Студент по обмену, который внезапно взял академический отпуск.

Почти не сомневаюсь, что сейчас проверю его дело и обнаружу заявление на академотпуск, написанное кривым почерком и поданное по электронной почте, а его фотография из личного дела таинственным образом исчезнет.

Но это уже не важно. Есть имя. Цепочка выстраивается.

Хватаю телефон, чтобы позвонить Семену, но замираю.

Из темноты коридора, прямо из-за поворота, доносится звук. Тихий, едва различимый. Словно чей-то шаг.

Затаив дыхание, я выключаю свет в архиве.

Полная темнота. Тишина. И снова шаг. Ближе на этот раз. Кто-то идет по коридору. Медленно. Целенаправленно.

Сторож? Нет, он бы окликнул.

Стою в темноте, прижавшись к стеллажу, и чувствую, как холодный пот стекает по спине. Это он. Чувствую нутром. Он знал, что я здесь. Он знал, что я что-то найду.

И теперь он шел за мной.

Из темноты вышел не тот, кого я ожидал увидеть.

Это был другой. Совсем другой. Невысокий, худощавый, в бархатном камзоле, расшитом причудливыми золотыми узорами. Короткие растрепанные волосы, острые черты лица, густо подведенные сурьмой глаза, светящиеся тусклым бронзовым светом. На его ухе болталась серьга – оскаленная морда гиены.

Он остановился в дверном проеме, и его взгляд, тяжелый и оценивающий, медленно прополз по стеллажам, будто он не просто видел в темноте, а видел меня — мой испуг, мое напряжение, сами мои мысли.

Ледяная волна прокатилась по всему телу. Это был не тот парень. Тот высокий, со спокойной уверенностью призрака. Этот похож на его гончую. На хищника, выпущенного по следу.

И я понял. Понял с внезапной, абсолютной ясностью. Он пришел за мной. Не случайно забрел в ночной архив. Он пришел потому, что я нашел имена. Линской. Орлов. И теперь за мной прислали кого-то другого. Они были связаны.

Кошмар наяву сделал бесшумный шаг вперед, и золотые нити на его одежде мерцали в полумраке, как глаза ночного зверя.

— Ищешь? — произнес тихий, сипловатый, голос, он будто доносился из-под земли. — Напрасно пылишь легкие, сыщик. Бумаги врут. Мертвые буквы для мертвых душ.

Я вжался в стеллаж, стараясь не дышать. Он знал. Он знал, зачем я здесь.

Некто повернул голову, и его бронзовые зрачки, казалось, уперлись прямо в меня, в щель между папками.

— Линской. Орлов. — Ночной кошмар бросил имена, как кости. — Шифры. Пустые скорлупки. Ты думаешь, они что-то значат? Ты идешь по следу, который остыл еще до твоего рождения.

Еще один шаг. Тишина в подвале стала абсолютной, давящей.

— Ты получил приглашение. Визитку. — Он сказал это без упрека, просто констатируя факт моего глупого любопытства. — И пришел. Заглянул в щель, в которую не следовало. Теперь пора уходить. Пока дверь не захлопнулась.

В его голосе не было злобы. Не было даже угрозы. Была лишь холодная, нечеловеческая уверенность в том, что он здесь хозяин, а я – случайный гость, который засиделся.

И это было в тысячу раз страшнее.

Дрожь пробежала по моим рукам, сжимавшим края папки. Воздух уплотнился, стало нечем дышать. Это была ловушка, и я в нее попал. Инстинкт кричал — беги, дерись, делай что угодно. Но я был следователем. И у меня была последняя, отчаянная карта. Правда.

— Я...я ищу их, — мой голос прозвучал хрипло, сорвавшись с пересохшего горла. Я сделал шаг из-за стеллажа, показываясь ему. Руки дрожали, но я сжал их в кулаки. — Олимпию и Дениса. Их родители...они сходят с ума. Не могут найти себе места. Мать Олимпии не выходит из дома, ждет у телефона. Отец Дениса...он стал седым за неделю. Они просто дети. — Я смотрел на него, в эти горящие бронзой глаза, искал в них хоть каплю понимания, человечности.

На его острых, подведенных чертах появилась тень. Не злости. Нет. Раздражения. Того самого, какое бывает у взрослого, когда ребенок надоедает с глупыми вопросами. Он вздохнул, коротко и резко, словно устал от назойливой мухи.

— С ними всё хорошо, — произнес он отточено, холодно, отсекая дальнейшие расспросы. — Они в безопасности. Куда большей, чем здесь. Придет время — вернутся. Объяснятся.

В его голосе не было утешения. Была констатация факта, выданная свысока. Словно он говорил о вещах, которые мне, смертному, не дано постичь.

— Объяснятся? — я не сдержал горькой усмешки. — Их родители ждут не объяснений, они ждут их живыми! Вернутся ненадолго? Что это значит?!

Но он уже отворачивался, его внимание ускользало от меня, будто дело закрыто, и точка поставлена. Он сделал легкий, почти невесомый жест рукой — раздраженно отмахнулся.

— Значит, хватит копать, сыщик. Твоя работа закончена. Игра окончена. — Его бронзовый взгляд скользнул по мне в последний раз, и в нем читалось предупреждение, окончательное и бесповоротное. — Займись живыми. Пока они у тебя еще есть. — Он повернулся и стал уходить, его темный силуэт растворялся во мраке коридора так же бесшумно, как и появился. Он оставил меня одного в ледяной тишине архива, с единственной, страшной уверенностью: он сказал правду. Они живы. Но та правда, что стояла за этими словами, была куда ужаснее любой смерти.

Я провел ладонью по лицу, ощущая влажный холод кожи. Тело била мелкая дрожь — та самая, что бывает не от страха, а от столкновения с чем-то, что ломает все твои представления о мире. До этого момента я не верил в сверхъестественное. Теперь в пыльном университетском подвале до меня снизошел если не сам дьявол, то кто-то из его свиты. И этот кто-то знал меня. Следил. Считал муравьем, полезшим не в свой муравейник.

Страх сжимал горло ледяным кольцом. Разум кричал: «Беги! Запрись дома! Забудь!». Это был древний, животный ужас перед тем, что сильнее, быстрее, чужероднее.

Но под ним, глубже, туже натягиваясь, как струна, жило другое. Долг. Профессиональная ярость. Унижение. Меня, Виктора Максимовича Барсукова, старшего следователя, просто отфутболили. Пришли, одарили презрительным взглядом, бросили кость — «живы, не мешай» — и ушли, как хозяин, приказавший собаке не лаять.

Они забрали детей. Стерли людей из памяти и документов. И теперь думают, что могут вот так вот просто отмахнуться от меня?

Дрожь стала отступать, вытесняемая медленным, раскаленным гневом. Нет. Так не пойдет. Они могут быть кем угодно — демонами, призраками, инопланетянами. Но они совершили преступление в моем мире. На моей территории. И я буду преследовать их по моим правилам.

Я выпрямился, отряхнул пыль с рукавов пиджака. Руки больше не дрожали. Страх никуда не делся, он просто нашел себе соседа — ледяную, непоколебимую решимость.

Они наблюдают? Пусть наблюдают. Пусть видят, что их предупреждение не сработало.

Я поднял с пола служебную записку с именем «Леон Львович Орлов» и вырванный лист журнала с пометкой о «Линском». Не «пустые скорлупки». Улики. Первые зацепки в деле, которое только что перестало быть обычным исчезновением и превратилось в нечто большее.

Я сунул бумаги во внутренний карман пиджака, погасил фонарик и вышел из архива. Коридор был пуст. Но я больше не чувствовал себя одним. Я чувствовал на себе чей-то взгляд. Бронзовый, бесчеловечный.

Пусть смотрит. Игра только начинается.