Читать онлайн "Хз"

Изыдет дух его,

и возвратится в землю свою:

в той день погибнут

вся помышления его.

(Пс.145.4)

Часы, висевшие на стене, пробили девять часов. Солнце неуклонно катилось к закату. Лёгкий ветерок сменял июльский зной живительной прохладой. С юго-запада проглядывались тёмные тучи. Они были ещё еле различимы, но неуклонно нависали над горизонтом с ощутимой скоростью. Быть дождю – произнёс молодой человек, поворачиваясь от окна веранды, и закуривая сигарету. Двое, составляющие ему компанию сидели в плетёных креслах — молча. В центре круглого стола, среди чашек, вазочки с варением и тарелки с лёгкой закуской пыхтел самовар.

Справка:

Николай Поликарпович, 54 года, бывший лектор общества «Знание». Сменил массу профессий, поэтому кажется человеком опытным и много знающим. Сам себя определяет как философа – авангардиста. Ярый почитатель Льва Шестова. Идеологически неуравновешен. В последнее время флегматичен.

Ирина Вадимовна, 45 лет, жена Николая, профессиональный работник бюджетных организаций. Верующая Православная христианка. Характер спокойный, но обидчивый. Идеологически выдержана, но тяготеет к переменам, от чего происходит внутренний конфликт внедрённых в её мозг утопически идеальных представлений о морали и этике с реалиями повседневной жизни.

Виктор, 25 лет, племянник Ирины, учащийся последнего курса престижного института. Пытается изучать физику, но страстно увлечён немецкой философией. Самонадеян в меру возраста. Подвержен зловредному влиянию тёткиного мужа, в связи с чем есть опасность его морального и духовного падения.

Дождь это хорошо, давненько не было – подал голос Николай Поликарпович – может, хоть завтра поливать не надо будет.

Безжалостная жара стояла больше месяца, и за всё это время дождь случился всего раз, да и то, не дождь, а форменное недоразумение в виде легкой минутной измороси. Поэтому приближающаяся туча, нёсшая в себе потенциальную надежду на осадки, вселяла в него оптимизм.

Он совершенно не переживал по поводу урожая. Дело обстояло таким образом, что его супруга Ирина Вадимовна, была в душе страстная огородница. На тех четырёх небольших грядках, что были в их распоряжении, она жаждала посадить весь ассортимент имеющихся в её распоряжении семян. Имела она их много. В обязанности Николая Поликарповича был вменён ежедневный полив. Всё может было бы и хорошо, да только воду для полива нужно было таскать с водопроводной колонки. Ближайшая находилась в ста метрах от из дома. Перечить Поликарпович не дерзал, в виду непредсказуемости реакции супруги. Шторма семейных разборок давно отшумели, но всполохи былых страстей оставили на его теле памятные отметины от сковородки и утюга.

Вот и хорошо – ответила ему Ирина Вадимовна – если поливать не надо будет, значит, сможем прогуляться по магазинам, да дорогой?

Николай Поликарпович ничего на это не ответил, лишь нахмурился, вжался в кресло и громче засопел.

Да ладно тётушка, право дело – засмеялся Виктор – у нас вообще-то с дядей завтра дела намечались.

Какие-то у вас дела? – она сердито взглянула на мужа. Николай Поликарпович сделал вид, что не замечает.

Хочу с дядей продолжить спор, тот, что не закончили в прошлый раз. Вы не забыли Николай Поликарпович сути нашего диспута? – проговорил Виктор.

Конечно, помню, дорогой мой, разве можно забыть бредни, которыми кишит твоя юная голова. Чему вас только учат в ваших институтах.

Резкий порыв ветра захлопнул открытую раму окна. Гроза приближалась стремительно, где-то рядом громыхнуло как из пушки. Воздух наполнился электрическим напряжением, от которого мурашки побежали по коже Ирины Вадимовны. Она нервно подтянула к себе крахмальную салфетку, крутя её в пальцах, словно пытаясь задушить невидимого противника.

— Какие ещё споры? — её голос дрогнул, было не понятно, от страха перед громом, или от привычного раздражения. — Опять про вашего Шестова? Или, не дай Бог, про эту… немецкую философию? — Она произнесла последние слова с таким отвращением, будто это была назойливая мошкара, залетевшая в варенье. Лучше бы Закон Божий изучали…философы недоделанные…

— Шестов лишь указывает на абсурдность рационального, тётя, — оживился Виктор, игнорируя её взгляд. — Если Бог и существует, то Он — в парадоксе, за гранью логики...

Николай Поликарпович неспешно набивал свою трубку табаком. Он всегда к ней прибегал, когда намеревался высказать что-то в его понимании важное. Раскурив её, он выпустил струйку дыма в потолок, где вокруг лампочки кружилась пара ночных мотыльков, видимо залетевших в открытое окно на свет.

— Боюсь, дорогой племяш, твоя тётка права, — произнёс он неожиданно, заставив Виктора замереть с приоткрытым ртом. — Шестов не отрицал веру. Он отрицал... — тут он намеренно замедлил речь, наблюдая, как Ирина впивается ногтями в скатерть, — ...уютные клетки систем. Даже богословских.

Раскат грома прокатился по крыше, звонко задребезжали стёкла в буфете. Ирина Вадимовна вскочила, опрокинув чашку. Фарфор разбился о пол, словно эхо её сдерживаемой ярости.

— Клетки?! — её голос взрезал воздух острее молнии. — Ты... ты сравниваешь Церковь со зверинцем?! Это он, — она ткнула пальцем в Виктора, чей восторг от диспута мгновенно испарился, — это ты его научил богохульствовать!

Николай вздохнул, разглядывая трещину на потолке — ту самую, что оставила летевшая когда-то сковородка.

— Ирина, милосердие и жертвенная любовь начинается с терпения, — пробормотал он, но новый удар грома поглотил его слова. Дождь хлынул стеной, захлёбываясь в водосточной трубе.

— Завтра, — вдруг чётко произнесла она, выпрямляясь, — завтра мы едем в Сергиев Посад. Все трое. И ты, — она повернулась к Виктору, — попросишь вразумления у батюшки Сергия. Чтобы он выбил из тебя эту дурь...

Молодой человек потупился, ловя себя на мысли, что спор о Кьеркегоре внезапно уступил место страху перед тёткой в гневе. Николай же, подняв воротник пиджака, улыбнулся в усы. Буря за окном напоминала ему юность — такие же яростные диспуты в прокуренных аудиториях, где истина рождалась не в тиши библиотек, а в громе столкновений.

— Как скажешь, Иринушка, — кивнул он, выбивая пепел из трубки в пепельницу. — Монастырь так монастырь. В конце концов, — он метнул Виктору лукавый взгляд, — даже Шестов искал Бога... в безднах отчаяния.

Дождь барабанил всё громче, смывая с листьев пыль затяжного лета. Конфликт, как и гроза, исчерпал себя — до следующего раза.

Дождь не утихал до самого утра. К рассвету тучи рассеялись, оставив после себя хрустальный воздух и лужи, сверкающие, как разбитые зеркала. Ирина Вадимовна, облачившись в темно-синее платье и повязав скромный платок, суетилась на кухне, упаковывая в дорожную сумку бутерброды и чай. Николай Поликарпович, сидя на крыльце, курил трубку, наблюдая, как Виктор ковырял палкой мокрую землю у забора, будто ища в грязи ответы на вчерашние вопросы.

Дорога до Сергиева Посада заняла два часа молчания. Ирина молилась по чёткам, шепча псалмы, Николай рулил, сосредоточенно глядя на дорогу, а Виктор ловил в окно взглядом мелькающие берёзы, их ветви, тянущиеся к небу, как вопросительные знаки.

Монастырь встретил их звоном колоколов. У Лавры, среди паломников, Ирина сразу обрела прежнюю твёрдость:

— Сначала к мощам Преподобного, — приказала она, поправляя платок на голове.

Очередь к раке с мощами двигалась медленно. Николай, ёрзая, бормотал что-то о «коллективном гипнозе», но замолчал под ледяным взглядом супруги. Виктор же, глядя на золото иконостаса, ловил себя на мысли: «А что, если Шестов прав? Если Бог — это не уютный старец на фреске, а бездна, куда падаешь, теряя опору?»

Отстояв очередь и приложившись к мощам преподобного, Ирина повела их в другой предел храма, где хранились мощевики других подвижников Божьих.

Дверь слева от раки преподобного была старинная из кованного железа, со стёртыми временем узорами. Ирина перекрестилась первой, Николай фыркнул: «Пойдём племяш, будем слушаться тётку твою, так спокойней?» — и шагнул следом. Виктор, задержав дыхание, почувствовал, как костяной крестик на груди вдруг стал тёплым.

Переступив порог и спустившись по старой лестнице, они очутились вдруг не в приделе с мощами святых, а в сосновом лесу. Воздух пах смолой и дымком. Сквозь деревья виднелись бревенчатые кельи, а у ручья, склонившись над корытом с бельём, стоял бородатый монах в грубой рясе.

— Батюшка Сергий? — выдохнула Ирина, узнав лицо с иконы.

Преподобный обернулся. Глаза — глубокие, как колодцы в глухую ночь, — остановились на гостях без удивления.

— Тропинку к источнику ищете? — голос его звучал, как шелест листьев, знакомо и незнакомо одновременно.

Николай, обычно бойкий на язык, молчал, сжимая в кармане трубку. Виктор заметил, что тётка дрожит: её идеальный мир правил столкнулся с живой плотью святости.

— Как мы здесь оказались, этого не может быть, — выдавил юноша с нотками паники в голосе.

Сергий улыбнулся, будто слышал подобное не раз:

— Всяк человек — странник меж «было» и «будет». Садитесь, гости.

У костра, где варилась похлёбка из лесных трав, он разлил им мёд в деревянные чаши.

Помолчав, он обвёл взглядом всех троих и обратился к Ирине:

— Ты, чадо, как голубка в клетке: крылья есть, да дверцу страхом и обидой запёрла. — Его пальцы коснулись её чёток. — Не бойся, что Бог твой — меньше храма. Он и воробья на крыше видит. Живи с людьми в ладу, помни лишь, что когда время твоё придёт, не только на земле грешной со всеми в мире надобно проститься, но и там, в горнем…со всеми с миром встретиться. А мирское….сильно не греши, кто из нас праведник- то, все во грехе. Помни, вокруг такие же горемыки грехами ломанные, они не лучше, да и не хуже тебя, аль другого кого. Преподобный улыбнулся, погладив изумлённую Ирину по голове. Других жалей, так же как себя жалеешь, вот тебе и спасение.

Он перевел взгляд на Николая:

— Ум твой — меч, режущий путы, одни режешь, в другие попадаешь. Сердце твое — щит, что прячется за иронией, которая словно дым отгораживает тебя от мира. Через дым мир не увидишь. Потуши — увидишь звёзды. Как там, в псалме то сто сорок пятом? То-то и оно, улыбнулся Сергий, глядя на Николая. Держитесь с женой друг за друга, коль свело вас провидение так и спасётесь.

Виктор весь съёжился, когда преподобный обратился и к нему:

— Истина — не мышь, чтобы ловить её в словесные капканы. — Старец положил ему в ладонь шишку. — Раскроется, когда время придёт. Жар огня или тишина земли — оба пути ведут к Творцу.

Солнце касалось макушек сосен, и отче Сергий поднялся:

— Слышите, колокол звонит? Пора мне. Да и вам тоже.

Они очнулись у той же кованой двери, но теперь на её поверхности проступали свежие резные буквы: «Ищите — и обрящете». Ирина сжала чётки — одна бусина оказалась тёплой, как уголь из того костра. Николай, роясь в кармане, нашёл щепку с запахом дыма. Виктор же разжал ладонь: где лежала сухая сосновая шишка.

— Вы там были? — прошептала Ирина, глядя на мужа.

— Экскурсия вне времени… — он усмехнулся, но в глазах светилось новое понимание.

Виктор молчал, видно было, что мысли не вмещаются в его голове.

Монах, читавший акафист у раки преподобного не обращал на них никакого внимания, лишь служка, подметавший пол, удивлённо покосился на них, на дверь с надписью, которой не было ещё с полчаса назад, быстро перекрестился и нырнул за колонну, скрывшись из вида…..

— Ну что, философы, — проговорил наконец Николай Поликарпович, пряча щепку в карман, — теперь у нас есть что обсудить за самоваром.

Виктор, всё ещё перебирая в пальцах шишку, молчал. Его уверенность в себе, та самая, что раздувалась от книг и полуночных споров, будто выветрилась. Вместо неё внутри зияла пустота, которую он раньше заполнял цитатами. «Раскроется, когда время придёт», — эхом звучали слова Сергия.

Ирина, обычно стремительная в своих решениях, вдруг замедлилась. Она оглядела монастырский двор — паломники, свечи, золотые купола — и вздохнула так тихо, что это услышал только ветер.

— Пойдёмте, — сказала она неожиданно мягко, — купим свечи. И... помолимся. Вместе.

Эта фраза прозвучала как взорвавшаяся бомба. Николай замер, ожидая подвоха, но в глазах Ирины не было привычного огня осуждения. Там светилось что-то хрупкое, почти детское.

Обратная дорога проходила под аккомпанемент дождя, затянувшего небо к вечеру. В машине пахло монастырским ладаном и булками из монастырской трапезной. Виктор, сидя на заднем сиденье, вдруг нарушил молчание:

— Дядя, а если... — он замялся, вертя шишку, — если Шестов и Сергий... говорят об одном?

Николай Поликарпович резко притормозил на обочине. Глаза его блеснули в зеркале заднего вида.

— Ты что, племяш, — прошипел он, — в ересь ударился? Сравнивать философа-бунтаря и святого...

— Подожди, Коля, — неожиданно вступила Ирина. Её пальцы теребили тёплую бусину чёток. — Может... они оба о том, что вера — это прыжок? В пустоту? Или... в свет?

Тишина в салоне стала густой, как южная ночь. Николай Поликарпович повернулся к жене, изучая её лицо, будто видя впервые. Потом вдруг рассмеялся — глухо, с надрывом, как будто смеялся над собой.

— Чёрт возьми, Иринушка, — он провёл рукой по лицу, стирая маску циника, — да ты... поэт.

Дождь усилился, стуча по крыше ритмом, похожим на песню Цоя. Виктор смотрел в окно, где капли, сливаясь, рисовали на стекле узоры, похожие на шесть лепестков шишки. Он вдруг понял, что боится. Не тёткиного гнева, не экзаменов — а того, что его понимание мира изменилось окончательно.

А Ирина Вадимовна, гладя тёплую бусину, думала о бородатом монахе у ручья. «Других жалей, как себя», — и ей вдруг захотелось обнять мужа. Не из долга, а потому что он — такой же «горемыка», как она. Рука её дрогнула, коснулась его плеча, но тут машина дёрнулась, и жест потерялся в суете движения.

Вечером, за самоваром, Николай Поликарпович не завёл привычных споров. Он молча разглядывал щепку, положив её рядом с сахарницей, будто это был артефакт из другого измерения. Ирина, вопреки обыкновению, не убрала «сор», а поставила рядом вазочку с мёдом — тот самый, что купили в обители отче Сергия.

Виктор первым нарушил заговор молчания:

— Я... завтра уезжаю. В город. Нужно диссертацию дописывать.

Он ждал упрёков, вопросов, но Ирина лишь кивнула:

— Возьми шишку с собой. И... — она запнулась, подбирая слова, — если будут вопросы... можешь звонить.

Николай Поликарпович фыркнул, но в его фырканье слышалось что-то вроде: «Звони и мне, глупая твоя голова».

Когда Виктор вышел на крыльцо, чтобы подышать перед сном, он обнаружил, что шишка в кармане... цветёт. Из чешуек пробивался росток — хрупкий, зелёный, упрямо тянущийся к луне. Он прошел в сад и посадил его возле куста сирени. Вот я и посадил дерево – подумал Виктор, а значит мне есть куда вернуться и расти, как этому хрупкому деревцу.

А в доме, за тонкой стеной, Николай Поликарпович впервые за двадцать лет брака обнял Ирину. Неловко, как подросток. И она не оттолкнула.

Дождь стих. Где-то в лужах отражались звёзды — те самые, что видел преподобный Сергий, когда говорил о дыме. На старой веранде, под треск радиоприёмника, философ-авангардист и бюджетница-христианка молча пили чай, а между ними лежала щепка, пахнущая дымом и вечностью.

КОНЕЦ.

Сергей Моголь

2025 год