Читать онлайн "Хозяин Морвена"

Дорога к особняку шла вверх, будто город сам подталкивал меня к его тёмному сердцу.

Карта в телефоне показывала короткий путь через дворики и арки, но я всё равно свернула не туда и вышла к высокому каменному забору позже, чем планировала. Пальцы озябли — не от холода, от напряжения, как перед экзаменом.

Дом Морвен стоял на углу, как старый корабль, давно отрезанный от моря.

У него были слишком высокие окна и слишком тяжёлые ставни. Лепнина на карнизах облупилась, но сохранила капризный изгиб; медные водостоки потемнели. За коваными воротами виднелась узкая аллея: брусчатая тропинка тянулась вдоль вечнозелёных кустов — подстриженных, на удивление, аккуратно.

Я достала из сумки конверт — официальное письмо с гербовой печатью кафедры:

«Студентке Элине Лоран разрешается проход в архив и библиотеку особняка Морвен для каталогизации и систематизации фондов».

Смешно это «разрешается», будто я мечтала попасть сюда и отправляла прошение за прошением. На деле всё прозаичнее: временная подработка в архиве и библиотеке — систематизировать каталоги, разбирать инвентарь, оцифровывать рукописи. Платил университет: у них договор с владельцем дома о стажировке.

Я позвонила. Внутри откликнулся глухой звук, замок щёлкнул — ворота со вздохом распахнулись. За ними никого. Дом будто впустил сам.

В холле было темнее, чем я ожидала, и тише. Пахло сырым камнем, старой бумагой и увядшими цветами.

Я ступила на чёрно-белую плитку — и услышала, как звук каблука разлетается по коридорам и затухает наверху, под куполом лестницы. На стенах — портреты: мужчины во фраках, женщины в жёстких корсетах. У всех надменные взгляды и холодные улыбки.

— Мадемуазель Лоран, — сказал голос за спиной.

Я обернулась.

Передо мной стоял мужчина лет шестидесяти с лишним. Высокий, узкоплечий, выбрит до синевы; седые волосы зачёсаны назад. Чёрный жилет, белая сорочка, тёмный галстук. Дворецкий, как в старых фильмах, только глаза — выцветшие, с мутью времени.

— Симеон Морель, — кивнул он. — Хранитель дома. Полагаю, вы от университета?

— Да, — я протянула конверт и поймала себя на том, что держу его слишком крепко. — Элина Лоран.

Он прочёл, вернул документ аккуратно, словно что-то живое.

— Добрались без проблем?

— По карте, — сказала я и добавила: — Но всё равно заблудилась.

— Морвен не любит, когда к нему идут чужие, — ровно произнёс он. — Но некоторых приводит почти что за руку. Прошу.

Мы пошли по коридору. Надменные лица на портретах будто следили, недовольно провожая взглядами.

В глубине тянуло сквозняком; на лестнице, кажется, кто-то распахнул окно, и шторы едва заметно шевельнулись, как вздох.

На повороте — женский портрет: бледное вытянутое лицо, перламутровое платье, руки, сложенные на талии, как у покойницы. В ушах — крошечные капли граната. Запомнились именно они.

— Библиотека — налево, архив — ниже, — говорил Симеон, будто читал давно заученное наставление. — К некоторым шкафам прикасаться запрещено. Ключи — у меня. Вечером вы уходите до заката. Всегда. Без исключений.

— А если не успею?

— Закончите завтра, мадемуазель Лоран. Дом не любит, когда кто-то остаётся в темноте дольше, чем ему позволено.

В его голосе не было ни угрозы, ни заботы — только выученная твёрдость, с которой не спорят.

Мы остановились перед высокой двустворчатой дверью. Симеон достал связку ключей; железо негромко звякнуло. Я поймала себя на том, что считаю вдохи: один — два — три. Замок щёлкнул, дверь распахнулась.

Библиотека оказалась больше, чем я ожидала. Три окна за плотными шторами; потолок, утонувший в лепнине; ряды стеллажей, уходящие в глубину; галерея на втором уровне с кованым ограждением; длинный стол, на котором лежали нож для бумаги и белые перчатки. Запах старых книг и пыли был таким плотным, что его можно было потрогать.

— Работать будете здесь, — сказал Симеон. — Перчатки обязательны. Воду — только в коридоре. Еду приносить нельзя. Если понадобится помощь — зовите.

— Здесь еще кто-нибудь есть? — спросила я слишком быстро.

— Архивариус, месье фон Рихтер, приходит днём. Сегодня его не будет. Хозяина дома вы не увидите. Но он вам и не нужен.

— Хозяина? — переспросила я.

— Месье Девро, — коротко ответил он. — Прошу, приступайте. Время уходит быстрее, чем кажется.

С этими словами он ушёл, тихо шагая по мягкому ковру.

Я сняла пальто, повесила на спинку стула, натянула перчатки и подошла к первому шкафу. Лак на ручке облупился. На деревянной бирке значилось: «С—Л. Переписка. XIX–XX».

Внутри — папки на бечёвке; некоторые треснули по сгибам, и из них сыпались тонкие листы, как чешуя. Почерк — угловатый, округлый, размашистый; местами чернила выгорели. На первой странице, которую я взяла, значилось: «Мадемуазель Л… прошу вас немедля…» — дальше всё терялось в пятнах. Я положила письма на стол, включила настольную лампу и начала переписывать инвентарный номер. Ровная, правильная работа. Самая безопасная форма встречи с чужой жизнью.

Где-то наверху, на галерее, тихо скрипнула доска. Я подняла голову — поздно, звук уже затих. Уговорила себя: старый дом шумит как хочет.

Я продолжила.

Первые двадцать минут прошли спокойно. Я сортировала по годам, выстраивала очередность. Лёгкая ремесленная усталость сузила мир до линии пера и шороха бумаги. Пока тонкая открытка не соскользнула сама — будто её подтолкнули снизу.

Я наклонилась. На обороте — только дата и жирный отпечаток пальца. На лицевой — дом. Этот дом, только с целой лепниной и открытыми, залитыми светом окнами. На крыльце — женщина в белом. Её лицо повернуто к фотографу, но вместо глаз — два тёмных провала, как если бы кадр повредился при проявлении.

— Жуть какая… — прошептала я.

Я вернула открытку в папку, но пальцы под перчаткой всё равно дрожали. В этот момент за спиной снова что-то скрипнуло — не доска и не стеллаж. Скорее — ступень. И дыхание. Очень тихое, сдержанное. Я медленно обернулась.

В библиотеке никого не было. Но на стекле настольной лампы остался отпечаток — свежий, смазанный, как если бы едва коснулись и тут же отдёрнули руку. Я выключила лампу, снова включила, будто это могло защитить. Свет заплясал, тени сдвинулись, и на границе слуха прошелестел шёпот.

Дверь распахнулась, я вздрогнула и едва не уронила перо. На пороге стоял Симеон. Лицо — невозмутимое, хотя шагов я не слышала.

— Всё в порядке, мадемуазель Лоран?

— Да, — сказала я быстро. — Просто показалось.

— В Морвене многое кажется, — кивнул он. — Не реагируйте. Даже если покажется, что вас назвали по имени.

Я сглотнула.

— А такое возможно… — начала и осеклась. Он уже ставил на стол стеклянную чашу с водой и чистую салфетку, словно знал, что мне понадобится вода.

— Перерыв, — сказал Симеон. — Десять минут. Потом — продолжите. На галерею сегодня не поднимайтесь.

— Почему?

— Потому что для вас там ничего нет, — ответил он и исчез так же бесшумно.

Я сделала глоток. Вода была прохладной.

Сквозняк шевельнул шторы, и узкая полоска света легла на пол тонкой линией. Я села и посмотрела на часы: до заката ещё несколько часов.

Сверху, на галерее, раздался шорох, будто кто-то провёл пальцами по корешкам. Может, эхо усилило звук — но я услышала. И вдруг отчётливо поняла: кто-то там есть. Я чувствовала это кожей. И всё же осталась сидеть, прижав ладони к холодной столешнице, как ко льду. Дом большой. Ничего удивительного.

— Работай, — сказала я себе. — Работай.

Перо вывело: «Папка 7/С–Л. Переписка. 1899–1901». Ровная линия, аккуратные цифры.

Я открыла следующую папку — и среди писем лежала ещё одна открытка. Пустая. На обороте кто-то тонко нацарапал кривым почерком: «Элина».

Я не сразу заметила, что сжимаю её слишком сильно. Бумага хрустнула. Я положила открытку обратно и закрыла папку, как закрывают крышку ящика. Может, шутка. Может, месье фон Рихтер любит пугать новеньких. Может быть.

Где-то в глубине дома ударили часы. Раз, другой, третий. Биение отозвалось в груди, сливаясь с ударами сердца.

Телефон, забытый в кармане пальто, едва заметно завибрировал. Я достала его, как вытаскивают подсказку на экзамене.

Марк: «Ты добралась? Жива? Дом не съел?»

Я улыбнулась уголком рта.

Я: «Скучно пережевывает =) Все хорошо. Работаю»

В чёрном прямоугольнике экранного отражения библиотека казалась ещё темнее — словно любой свет здесь только подчёркивал тень. Я положила телефон обратно.

Я вернулась к папкам. Иногда попадались карточки с фамилией Девро, иногда — с инициалом R. Я машинально отделяла их в отдельную стопку для описи рода, и каждый раз, когда тонкая бумага шуршала этим именем, по спине пробегали мурашки и затылок холодило, будто где-то был сквозняк.

Снаружи серело. Шторы держали дневной свет на расстоянии, но узкие полосы, просочившиеся между тканью и рамой, бледнели, как ледяные жилки в камне. На галерее снова скрипнуло, и я увидела: на пыли кованого поручня кто-то вывел одну букву — E. Я моргнула, приподнялась на цыпочки — и буква исчезла. Пыль лежала ровно. Дом стирал следы быстро.

Стук часов вернул ритм. Я занесла в опись ещё три десятка писем, нашла два дубликата и одну рамку со стеклом, на котором отпечатался поцелуй — будто кто-то целовал фотографию через защиту. Роза на снимке была такой чёткой, что я почти почувствовала запах. В висках отозвалось тихим пульсом; я отодвинула рамку подальше — туда, где руки не тянутся сами.

— До заката — двадцать минут, — сказал Симеон из дверей. — Собирайтесь.

— Я успею один раздел. Пять карточек.

— Четыре, — без улыбки поправил он. — И перчатки — в коробку, не в карман.

Четыре так четыре.

На последней карточке внизу стояла резкая приписка: «Не открывать».

Я сняла перчатки, сложила их аккуратно, убрала нож для бумаги, проверила стол, чтобы все было как когда я пришла.

Симеон уже терпеливо ждал у двери, не торопя; в его выученной неподвижности было утешительно мало жизни — как у каменных ангелов над входом.

Мы вышли в коридор. Воздух за библиотекой показался теплее. Я поймала взгляд того самого женского портрета с гранатовыми серьгами. Свет в этот час ложился прямо на лицо, и на миг показалось, что перламутровая кожа под тонким лаком вздрогнула.

— Завтра к десяти, — сказал Симеон у дверей. — Рад, что вы были деликатны и не шумели.

— А было кому заметить, как я себя вела? — я запнулась, понимая, как глупо звучит вопрос.

— Дома любят, когда их слушают, — странно ответил Симеон. — Вы были молодцом.

Он распахнул дверь, и остаток дня хлынул в холл бледным, усталым светом.

Я ступила на плитку крыльца и обернулась — суеверие, привычка, желание убедиться, что ничего не забыла. На верхней галерее, в тёмном проёме, на секунду обозначилась фигура — высокий силуэт. Лица не разобрать. Он стоял так, как стоят хозяева, провожая нежданных гостей. Я не успела ни вдохнуть, ни моргнуть, как дверь закрылась прямо у меня перед носом.

Во дворе, на острие ворот, сидела ворона. Она посмотрела на меня боковым умным глазом, будто оценивая, насколько далеко я уйду, прежде чем оглянуться. Я не дала ей такого удовольствия. Я прошла десять шагов, потом ещё десять и только у остановки позволила себе взглянуть назад.

Дом стоял, как стоял, огромный и молчаливый, с плотно сведёнными занавесями. Никаких силуэтов. Никаких шёпотов. Никаких букв на пыли. Лишь в кармане телефона легонько вибрировало новое сообщение от Марка: «Расскажешь, как прошло?»

Я набрала: «Через час». Стёрла. Написала: «Потом». Отправила.

Вечерний ветер пах пекарней с соседней улицы и влажной листвой. Я подняла воротник и пошла вниз, к свету витрин. Чем дальше уходила, тем легче становилось дышать. Но лёгкость была странной — как после слишком громкой музыки, когда уши ещё помнят бас, а сердце — ритм.

На перекрёстке, ожидая зелёный, я почувствовала, как меня отпускает странное чувство. Будто на экзамене, когда каждую секунду боишься попасться, будто вот-вот кто-то назовет моё имя и придется краснеть и оправдываться.

Вдох. Загорелся свет. Я перешла дорогу.

Я почему-то была уверена, в библиотеке Морвена за мной наблюдали.

***

Спасибо, что остались до конца главы.
Мне хочется верить, что за этими строками вы тоже почувствовали дыхание дома… и чьё-то присутствие рядом.

Если история вам близка, поддержите её лайком или добавьте в библиотеку. Это значит больше, чем кажется.