Читать онлайн "Звезда над Керчью"

Баллада о дельфинах

Сейнера отправились в путину.

Встало солнце круглою ракушкой.

Разыгрались в море два дельфина

Унесённой с берега игрушкой.

Солнечные брызги — веерами!

Увлеклись дельфины, словно дети.

И не знали, что за сейнерами

Тянутся предательские сети.

Заняты привычною работой,

Рыбаки смеялись грубовато:

«Видно, больше нет у них заботы.

Ишь, раскувыркались, акробаты!»

Быстро они снасти выбирали.

Бился в них дельфин, в мольбе напрасной.

«Отвезём дельфина в дельфинарий —

Будет веселить не только нас он.

Отвезём дельфина в дельфинарий». —

Экипаж решил единогласно.

Надо выручать из плена друга!

Что придумать мог дельфин иначе —

Над волною выгнулся упруго,

Выбросил на палубу он мячик.

Тишина над сейнером повисла,

Словно после выстрела из пушки.

Как же не понять простого смысла:

«Мы, дельфины, — вовсе не игрушки!»?!

Самую тяжёлую работу

Люди выполняют, на пределе.

Покоряют глуби и высоты.

А понять дельфина... не сумели...

Всё-таки не поняли... И - хохот

Грянул, после общего молчанья

«Вот ведь, о товарище забота,

Чтоб в пути далёком не скучал он!»

... Сейнер увозил свою добычу...

... С набежавшей тучи дождик сеет...

Люди поступили - как обычно...

А дельфины - плакать не умеют...

Но, летит от Севера до Юга,

Над морями, в небе и над сушей:

«Люди, мы не поняли друг друга!

Жизнь планеты — вовсе не игрушка!

Люди! Мы не поняли друг друга...

Добротой спасите ваши души!»

Свидание

Щеголиха-яхта у причала —

Что твоя красотка после бала:

Вся от возбуждения дрожит.

Пусть, едва заметно здесь волненье —

Яхта не спокойна ни мгновенья:

Глядь, швартовы сбросит и сбежит

Рядом — коренастое созданье,

Парнем деревенским на свиданье —

Черномазый труженик-буксир.

Чуть качнётся, как вздохнёт устало:

Он здесь отдыхает, у причала

Он в соседки яхту не просил.

Но теперь покой его нарушен.

Что ж ты теребишь стальную душу,

Яхта, что покорна всем ветрам?!

Ветреная девочка... Игрива...

Как нежна! И как же ты красива!

Но свиданье ваше - до утра.

Вот и вся история простая.

Поутру туман над морем стаял,

Новый ветер яхту подхватил.

Без оглядки вдаль она умчала!

А буксир остался у причала.

Лишь во след немного погрустил...

Прости!

То ли опять виновата,

Что отвожу глаза?..

Молниею косматой

Грянула вдруг гроза!

Громом загрохотала,

Рявкнула — в сердце дрожь!:

«В радости жить устала?!

Ну, так любовь — не трожь!

Ты ли её творила? —

В дар получила зря,

Если уже остыла

В сердце её заря,

Если в пустяшной ссоре

Хочешь её сгубить.

Ты ли клялась в соборе —

Свято, навек любить?!

Что же молчишь под ливнем —

Речью грозы небес?

Если любовь остыла,

То проживёшь и без —

Молний своих каскадом

Всё между вас спалю!»

«Что ты, гроза, не надо!

Знаешь ведь, что — люблю.

Знаешь ведь, что смолчала,

Только б любовь спасти...»

Стихла гроза. Умчала...

Боже! И — ты! — Прости!

Плач звёзд

Вглядитесь, и увидите воочью.

Как плачут звёзды августовской ночью:

Прочерчен путь короткий и — исчез... —

Скупые слёзы падают с небес.

И вдруг пронзает молнией сознанье:

То по Земле рыдает Мирозданье —

Ей доля тяжкая назначена судьбой:

Взрастила Разум, жертвуя собой.

И вот итог: делами Человека

Изничтожаясь, истощаясь с каждым веком,

Земля — как у Фемиды на весах:

Быть иль не быть планете в небесах...

Не думайте, что это — ерунда.

И звездопады были не всегда:

Ведь, если бы планета не взорвалась, —

Метеоритов бы не оказалось.

И чья-то мысль, запёкшаяся в камень.

Не долетела бы, хранимая веками,

Не донеслась бы, вспыхнув в небе ярко,

Не прошептала б истово и жарко:

«Вглядитесь! И увидите воочью,

Как плачут звёзды вашей мирной ночью.

Живите, чтобы след ваш не исчез...»

Осколки Жизни падают с небес...

Маленькое чудо

Перемешались волны с небом,

Переплелась трава с кустами,

Срывает ветер пенный гребень

И вжалась в берег чаек стая.

Ещё мгновенье — тишь Вселенной.

Мгновение и — грохот взрыва!

И, вал вздымая белопенный,

Стихия моря дико взвыла!

И — круговерть! И — гром прибоя!

И выше скал волна взлетела,

Как будто тучи за собою

Сорвать с небес она хотела!

Рёв, скрежет, ветра свистопляска!

И вдруг — одна волна незлая

К моим ногам прильнула с лаской

И — улыбнулась, исчезая...

* * *

Как я устала уже от дождя! —

Хлещет, полощет, сеет...

Осени, что ли, не мог подождать?!

Только он ждать не умеет.

Чуть рассвело — он стучится в окно:

«Ну же, скорее надо!

Ты ведь увидеть мечтала давно

Радуг семи аркаду.

В мокрую степь беги поутру:

Ветер там веет вольно —

Тучи разгонит и я — умру

(Это совсем не больно!).

Солнце ворвётся в разрывы туч

Неудержимо, жарко.

И ты увидишь, что каждый луч

Радугой станет яркой.

Не беспокойся, я помолчу —

Чуду мешать не буду.

Может, вначале тебя промочу...

Но без меня — никакому лучу...

Не сотвориться чуду».

* * *

А. В.

Если за спиной услышишь шёпот

Чьих-то посторонних злобных слов,

Я скажу, как сказано Эзопу:

«Ты прекрасен, словно божество!»

Никому не верь — слова их ложны.

Я одна лишь истину дарю.

Погаси в глазах огонь тревожный:

Я люблю! Тебя — боготворю!

Это ты, мой светлый, самый нежный,

Озарил меня любви огнём,

Озарил меня огнём надежды.

И гореть так сладостно мне в нём!

Песенка для Ваньки

по дороге из садика, снежным вечером

(экспромт)

Смотри, как пушистым ковром на дорогу

Ложится, ложится снежок!

Медведи храпят все по тёплым берлогам,

И спит в своей норке сурок.

А белки — по дуплам, бобры — под водою

Построили тёпленький дом.

И только идём и бредём мы с тобою

И дом свой никак не найдём!

Вчера он как будто на этом вот месте,

На этом вот месте стоял.

А нынче пришли мы, его не нашли мы:

Куда-то наш домик пропал!

А глазки всё чаще и чаще моргают,

И очень уж хочется спать.

Зачем так бывает, что дом пропадает

И надо его нам искать?!

А вечер снежком заметает дорогу...

Но вот огонёк заблестел!

И вот мы стоим у родного порога,

И сразу весь сон улетел!

Теперь из окошка на зимнюю вьюгу

Мы смотрим, согревшись уже,

Прижавшись, как серые мышки, друг к другу

На третьем своём этаже.

Домой!

Из краёв далёких, северных,

Я тащу туман за поездом.

Там — леса посеребрённые.

С позолотою берёз.

А туман самоуверенно

Прячет степь и лесополосы.

Оставляя только ровную

Рельсов нить из-под колёс.

Ах, пути-дороги долгие

Домоседке, — мне не по сердцу:

Я тоскую в отдалении

За прибойною волной.

Где лесов просторы строгие —

Моё сердце к морю просится,

И живёт одним стремлением —

Возвращением домой!

И спешит вагон, торопится,

Перестук на стыках множится.

И туман морскими бризами

Разметало, отогнав.

Мой далёкий путь закончится —

Где из бликов солнце сложится,

Где волна осыпав брызгами,

Упадёт к моим ногам.

* * *

В. В. С.

Был ты — весь из прозы колючей,

Как песок под солнцем палящим -

Обжигающий и текучий.

Был ты раной моей болящей!

Что ж, внезапно ушло светило?

Затянуться решила рана? —

Что вдруг сердце твоё остыло?!

Слишком рано! Ох, слишком рано!

После чёрного многоточия,

Не признав никаких условий.

Стал стихом моим неоконченным,

Оборвавшись на полуслове...

* * *

Весны земные радости,

Осиный праздник в августе,

А осень — горечь в сладости:

Моления, мольбы.

Зима — лошадка пегая:

По травам вьюги бегают.

А всё — тоска ли, нега ли, —

Течение судьбы.

* * *

Улеглась на зимовку Медведица,

Не дождавшись дочь непутёвую.

А Земля, видно, всё-таки вертится:

Вновь на небе созвездия новые.

Золотая осень

Тихо-тихо... Осень — как из сказки:

Золото, багрянец, синева...

Лёгкий ветерок с последней лаской

Носит паутинок кружева.

Утренний туман рассыпал росы

Жемчугом, в опавшую листву.

Тихо-тихо... Золотая осень —

Ласковая сказка наяву.

Гроза

Словно рока ударник неистовый,

Гром из молний звучанье строил

И ударили с туч серебристые,

Как гитарные струны, струи.

Какофония

Были дожди. Были долгие, серые дни.

Были, казалось, уже бесконечны они.

Только природе такой беспредел надоел.

Ветер-задира, сорвавшись с цепи, налетел,

Тучи он рвал, разгонял, разметал, уносил.

Долго трудился, пока не свалился без сил.

И наступила прозрачная, тихая ночь.

Как там у Пушкина? — вспомните —

вышло: точь-в-точь.

Небо приблизилось — не было так никогда.

Звёзды расселись, как ласточки, на провода.

Если прислушаться — что-то в ночи зуммерит.

Это, опять же, с звездою звезда говорит.

Долго пришлось без общения им поскучать,

Вот и не могут теперь ни минуты молчать.

Птица ночная пыталась пристроиться там,

Но не пустили! И бросилась птица к кустам.

Перебудила сверчков, светлячков и цикад,

Те, с перепугу, ударили в струны не в лад.

И какофония вышла на славу, ей-ей —

Милая сердцу, симфония летних ночей.

Я

История смешная, вроде:

Меня нашли не в огороде, —

Не на гряде капусты сладкой,

Не на густой морковной грядке,

Но даже и не в кукурузе,

Не на баштане, при арбузе.

Короче: на земле меня

Не находила мать моя.

Не приносил меня и аист.

Откуда ж мы, такие, взялись?

А было просто. Вечер поздний.

Предмайский шторм, шутливо-грозный.

У Памятника Кораблям —

Там на волнах качалась я.

Грозы раскатов не пугалась,

Спокойненько себе качалась,

Людей на помощь не звала,

А даже, вроде бы, спала

Я, к шторму полная доверья.

Ещё глазам своим не веря.

Мать притащила воз пелёнок,

Кричала шторму: «Мой ребёнок!

Отдай же мне его, отдай!

А сам с дельфинами играй».

И вот тогда одна волна

Дала меня ей в руки: «На!

Но только помни: эта дочь

На шторм похожа и на ночь,

На море в штиль и на циклон,

На чаек крик, на дивный сон.

Бери, расти. Но знай: она

У моря жить всегда должна».

И я живу. И всё сбылось.

Вот только больше не пришлось

Увидеть место, где из шторма,

Как будто в пику Афродите,

Шальна, буйна и непокорна.

В земную я вошла обитель.

И, может быть, теперь не странно,

Что родина моя — не страны,

Не города, не деревушки,

А... мои мягкие подушки...

Но это — шутка. А на деле,

Чтоб вы понять меня сумели:

Я — человек своей планеты.

Я рождена на ней Поэтом.

И пусть, под ропоток общинный.

Я не пишу «про батькивщину»,

Но часто в штормовой ночи

Пишу о Керчи — о Керчи.

Зеркала

Я не люблю зеркал.

Они меня не любят:

Они стремятся отражать

Совсем не то, что есть.

Как милый мне сказал —

Пусть так оно и будет.

А от зеркал — бежать, бежать!

Зеркал злорадна месть.

Мои все зеркала

Любили разбиваться.

Нарочно, чтоб меня дробить

В осколочках своих.

Но я так не могла:

На мелочь разменяться

И мелко, мелочно любить.

Тогда мельчает стих.

И так решила вот:

Я зеркало разбила,

Но не позволила ему

Пустить меня в тираж.

А в мусоропровод

Осколочки спустила:

Тебе я верю одному!

А зеркала — мираж!

Я искал...

Я искал... Я искал тебя

На путях неизведанных —

На полянах ромашковых.

На окраинах Космоса.

Терпеливо высматривал

Средь Комет и Туманностей,

В Подпространстве и Времени,

Даже раз — в Подсознании.

Но нигде тебя не было!

А надежда — не таяла:

Ведь не может, не может быть,

Что любовь — не отыщется!

На полянах ромашковых

Танцевали русалочки,

Отвечали насмешливо,

Что средь них ты не водишься.

На окраинах Космоса —

Лишь планеты остывшие,

Равнодушно холодные,

Молчаливо-печальные.

Обнимали Туманности

Пустотой Бесконечности,

Ледяным бессердечием

Всех Комет обжигался я.

В Подпространстве и Времени —

Там всё вечно, загадочно.

А в моём Подсознании —

Только мысли с надеждами.

Я искал! Я искал тебя!

Но нигде тебя не было!

И надежды истаяли.

Только крохотной звёздочкой

Что-то тускло светило мне

За границей возможного.

И откуда, откуда же

Это чудо чудесное?!

Из соседней Вселенной ли,

Из Небытия ль вырвалось:

Сверхсиянной Сверхновою

В небесах моих вспыхнула

И шепнула застенчиво:

«Это — я. Ты искал меня?»

Передышка

Ты весь — печаль: я становлюсь подчас —

Как за какой-то колдовской чертою:

За маревом из слов колючих, едких,

За взглядом пусто-отчуждённых глаз...

Тому есть объяснение простое

И не совсем: ведь так бывает редко.

Ты не грусти! Я просто отдохну

И снова потянусь к тебе душою.

И стену отчуждения разрушу.

Сама же, с облегчением, вздохну:

Ведь это всё же счастье и — большое,

Что могут так сливаться наши души.

Большое! Что порою — не снести!

И потому нужна мне передышка.

Не оттого, что — не желаю больше.

Но оказалось: счастья обрести

Так много сразу — это уже слишком!

Мне просто непривычна эта ноша.

Ты подожди. Ты только потерпи.

Пойми закомплексованность девчонки:

Так мало в жизни видела я ласки,

В ответ на нежность слыша: «Не глупи!

Такого не бывает. Белый — чёрный.

А радуга — лишь в небесах и в сказке».

И вдруг — мне прямо в радугу влететь!

Сплошное разноцветье чувств! Как вспышка!

И сколько нужно времени — привыкнуть?

За всю бы жизнь хоть капельку успеть,

Чтоб не сгореть! Так дай мне передышку!

Не бойся: я вернусь, к тебе приникнуть,

Вновь отдаваясь телом и душой,

До капельки, до солнечного донца!

Вся — в радужном сиянии: Жар-птица!

От этой передышки небольшой,

Когда лишь тьма и звёзды за оконцем,

Любовь моя сильней начнёт лучиться.

Поэты вовремя уходят

«Нас не надо жалеть, ведь и мы б

никого не жалели».

С. Гудзенко

Поэты вовремя уходят.

Кто — по судьбе, кто — от судьбы.

Кто — цели больше не находит

Под небосводом голубым.

Кому-то горечь перервала

Нерв, что натянут был струной,

А тот — не выпустил штурвала,

Но был накрыт крутой волной.

И песен недопетых — стаи.

Кружат, тоскуя о певцах.

Но только, может, зря стенаем

О тех, бевременных, концах?

Что скажет воскрешённый гений

На это жалостливый крик?

Представьте: пожилой Есенин...

Представьте: Лермонтов — старик...

Представьте: облысевший Пушкин,

Но так же влюбчив и раним...

Наина — древняя старушка —

Вот посмеялась бы над ним!

Или — согбенный Маяковский.

Иль дряхлый — Николай Рубцов.

Что пели бы сейчас Высоцкий,

Тальков, Гудзенко или Цой?

Уходят вовремя поэты,

Исполнив, что смогли успеть.

Жаль только песен недопетых:

Их некому теперь допеть...

Корифеи

Ах, корифеи от литературы!

Души порывы сделав ремеслом.

Завидев утончённую натуру,

Всё норовят «дать по балде веслом».

Когда натянут нерв на высшей ноте

И медиатор сердца туго бьёт,

Вдруг кто-то, позабывший о полёте,

Презрительно бросает: «Рифмоплёт!»

Ах, корифеи! Вечные Сальери!

Да яда хватит ли — всех Моцартов травить?!

Не дай Господь попасть мне в корифеи!

Не дай мне Бог о взлёте позабыть!

Иду под ливнем

Иду под ливнем солнечно-искристым.

И струи жгучи — словно из огня!

Как — сотни радуг: чистых и лучистых —

Благословляют грешную меня!

Мне этим ливнем душу исхлестало,

Смывая всё — и зависть, и злобу.

И я опять самой собою стала.

И в том благодарю свою судьбу,

Что, как бы мир жестокий ни старался

Меня в коросту жёсткости одеть,

То здесь, то там — луч доброты прорвался:

Из всех щелей душа стремится — петь!

Петь — чтоб другие души раскрывались,

Как на заре бутонов лепестки.

Петь — чтобы жизни нить не оборвалась,

Как в урагане осени листки.

И буря чувств, и волны нежной ласки,

И жар любви чтоб в душах клокотал.

Хочу, чтоб в мире каждый, без опаски,

Раз навсегда самим собою стал!

Школа жизни

Нагорному В.В.

Я, в пору из волшебных детских сказок,

Любила слушать голос чуть ворчливый:

То бабушка, с улыбкой ясноглазой,

Меня любви и нежности учила.

А в пору переменчивых решений,

Когда тревог девичьих — без просвета,

Учила меня мать моя терпенью,

Дарила щедро добрые советы.

Потом меня учили мои дети

Заботливости, ласке и тревоге.

Учили меня радости рассветы

И верности — далёкие дороги.

И, как итог души моей творенья,

Лучом, дарящим путь в кромешной мгле, —

Учил меня отец сажать деревья,

Чтоб добрый след остался на земле.

* * *

Порожки колодверные

Вызванивают болью...

Пойду-ка я, наверное,

За хлебом и за солью —

Встречать гостей непрошеных,

Непрошеных, нежданных:

Стишонков доморощенных —

Любимых, нежеланных.

Вам скатертью дороженька,

Уродливые детки!

Кто — крив, кто — хромоноженька,

Кто — как сухая ветка.

Вы горе-счастье сложите

В негромкое застолье.

Вы делите и множите

Простое хлебосолье.

Мне долго с вами мучаться,

Выравнивая строчки.

А если не получится —

Останутся три точки...

Из письма

... Пишу к тебе возвышенным я слогом.

Ведь в упрощённом нашем языке

Душевность и сердечность понемногу

Уходят даже из высоких тем.

Скудеет наш язык великорусский,

Слова свои исконные сменяв

На сленг, жаргон, понятный в круге узком,

Неприменимый к чувствам россиян.

И я не удивлюсь, что не понятен

Мой — для тебя — «литературный стиль»:

Уже, считай, не каждый ли писатель

Сленг на свои страницы допустил.

И мне порой становится так сложно

Читать и даже просто говорить!

Пора бы издавать уже, возможно,

Для этой, новой, речи словари.

Но я пишу, уж ты прости за это,

На языке без сленговых замен.

Будь снисходительнее к странному поэту,

Который не желает перемен.

Отражения

В окне напротив — отраженья наших окон.

А в наших окнах отражается рассвет.

Средь бесконечных отражений одиноко.

Как — настоящего рассвета вовсе нет.

Так и живём среди осколков отражений,

Не зная, где же настоящее найти.

Быть может, мы — изображенья искажений

И лишь во взлёте мысли — истины пути.

Земляне

Натянут парус синевы небес нетленный

И за бортом бурлит Пространство - не вода.

Несёмся в Космосе к концу своей Вселенной.

Фарватер выверен не нами — не беда.

Вперёд несёмся. Без оглядки, наудачу.

Без якорей, хоть и причалов тоже нет.

А Сфинкс Вселенной задаёт свои задачи,

Как будто сам он может знать на них ответ.

О наших целях кто как может, повествует.

Все — капитаны: не уйти нам с корабля!

И вечный двигатель в природе существует:

Как ни крути, а всё же вертится Земля.

В правах равны все — и цари, и голодранцы,

Кто к Свету рвётся, и кто кроется во Тьме —

Бродяги блудные с «Летучего голландца»,

Чей порт приписки уже стёрся на корме.

Кукушка вечность человечеству кукует.

А значит, мы не исчезаем без следа.

Загадку Сфинксу загадали мы такую,

Какую он не разгадает никогда.

* * *

Тучи над солнцем всходящим

проносятся мрачно.

Бурно роятся в них сонмы

прекрасных снежинок.

Падать боятся на тёплую,

влажную землю,

Чтоб не растаять.

Но кто-то ведь должен быть первым.

Кто-то возносится ввысь:

упаду, мол, последним —

Первым заметят меня

и лишь мной восхитятся.

Кто-то, напротив,

срывается вниз торопливо.

Мол, посмотрите: пока не погиб,

я — прекрасен!

Лягут в сугробы последние

с первыми вместе.

Будут уже не снежинками —

снегом безликим.

Только в полёте они

по-отдельности видны.

После паденья —

сливаются с общею массой.

Скифия

Скифия-земля...

Горькая вода...

Это — горечь слёз

Всех, от века, вдов.

Запах знойных трав

Маревом встаёт.

По степи — холмы

В ковылях седых...

Дробный стук копыт!

Зоркий скорый взгляд

Из густых ресниц:

Всадник из легенд

Вихрем налетел

И — ушёл за грань,

В маревую даль.

Не Пегас конёк —

Коренаст и гнед.

Но взметнулась пыль

И — пустая степь!

Всадник из легенд

С маревом взлетел

К блёклым небесам,

Растворился в них...

Сорванной струной

Звон в степи плывёт.

Шепчут ковыли

О былых веках.

Да в курганах спит

Скифская печаль...

* * *

... Это были два белые лебедя...

Пролетели по кругу над озером.

Там, над озером, вьюга куражилась,

Умудряясь снежинки огромные

Проносить, чтобы долго не падали.

И кружились снежинки, послушные

Всем движениям ветра капризного.

И сложились в картину чудесную:

Пролетели два белые лебедя...

Мелодия взлёта

Снова просится песня из сердца на волю,

Словно крыльями птица забила в груди.

Дайте музыку мне! Задремали вы, что ли?!

Ведь у песни полёт ещё весь впереди.

Ах, маэстро, сыграйте мелодию взлёта!

Песня ждать не желает, а хочет звучать.

Если я не успею — допойте, хоть кто-то:

Ваше сердце ведь тоже не может молчать!

Пусть слова под мелодию льются свободно,

Пусть тревогу и радость несут они вам.

Ну, а если повеет вдруг вьюгой холодной,

Вы мелодии верьте, не верьте словам!

Мне всегда одного не хватает куплета,

Чтобы крылья расправить, рвануться в полёт!

Если песня останется мной не допета,

То пускай её кто-то другой допоёт!

* * *

Поэта дар — конечно же, от Бога:

Слог поэтический доходчивей для всех.

От сердца к сердцу, по земным дорогам,

Несли поэты слово — не успех.

А нынче, коль признаться нам решиться,

Мы к бедам мира, всё-таки, глухи.

И полонят печатные страницы

Бессмысленно-заумные стихи:

Самовосторги — ах, как я умею!

И пессимизм — не стоит в мире жить,

Когда к что ждут желанья не имею,

А что умею — некому судить.

Та-аки-ие мы, элитные поэты!

Развращены в элитности своей,

Как Божий дар, себя подносим свету.

А после — и трава расти не смей!

Но, чтобы не услышать тебе снова:

«А для чего написан этот стих?»,

Поэт, служи доходчивому слову,

Понятен будь. Не только для своих.

* * *

Мы песни разные поём

И молвим разным слогом.

В итоге ж мы с тобой прийдём

К тождественным итогам.

Мы дело делаем одно,

Но каждый — в своей нише.

Нам в уравнение дано

Совсем не «принц и нищий».

На эмпиреи обречён,

Ты в облаках витаешь.

До истонченья утончён,

Так облаком и стаешь.

А я шагаю по земле,

Своим весомым ритмом

Вселяя души кораблей

В «разбитые корыта».

И ты, и я, и сотни НАС —

Единому лишь служим.

У каждого есть свой Пегас,

И каждый в деле нужен.

И не хвалить, и не хулить

Патрициев, плебеев, —

Нам в души свет дано пролить —

От недр до эмпиреев.

* * *

... И растекалися мыслию нашей

по древу мы...

Древо стерпеть не сумело того и сломалося.

Бросили древо в костёр мы,

с инстинктами древними.

Что же от мысли-то нашей, о, други, осталося?

Видели мы, как она исчезает, воочию:

Дымом и пеплом слова к небесам возносилися,

Искрами жгучими сыпались все многоточия,

Все восклицания, корчась,

в вопросы скрутилися.

Пепел опал на повинные наши головушки.

Искры одежду пожгли в непотребные рубища.

Рылись в золе: отыскать то —

единое —

словушко,

Главное слово, какое прославит нас в будущем.

Что же мы, други мои, сотворили-содеяли?! —

Древо сгубили, и СЛОВО своё уничтожили...

Годы уносятся в прошлое —

днями, неделями...

Нет главных слов...

Только фразочки пустопорожние...

* * *

... Вдруг понял, что давно

ты никому не нужен.

Что мир вокруг тебя —

бардак, бордель, бедлам.

И ты — в чужих руках

холодное оружие,

Холодное по сердцу и делам.

Ты холодно глядишь

на рук своих творенье,

На слов своих —

холодных, словно лёд.

И знаешь, что уже

не будет вдохновенья:

В холодный мир ТАКОЕ

не войдёт.

Оно — из нежных грёз,

из трепета и света,

Оно не терпит смрад,

бездушие и тьму.

Не по сердцу тебе

придворным быть поэтом,

Ну, а толпе стихи —

подавно ни к чему...

Так что ж, по ставим крест?..

Поглубже в землю вгоним...

Но, начертав на нём

прощальные слова,

Мы всё же будем петь,

до хрипоты агоний,

О том, что всё равно

Поэзия — жива!

* * *

Если верить устанешь —

надеждой живи:

Пусть она освещает

твой путь Прометея.

Будешь счастлив ты

и в безответной любви,

Если только не создал себе

Галатею.

Если ноги устали —

на крыльях лети! —

Впереди ведь ещё

столько песен неспетых...

И ты — вечно в пути.

Ты навечно в пути,

Агасфером поэзии,

в сумерках света.

Если сердце устало

от бед и тщеты, —

Обратись к роднику,

что сквозь горькие соли

Пробивается к солнцу, к тебе.

Так и ты —

Проходя через жизнь,

собирай её боли.

Будет слово твоё родниковой водой —

Так светло и прозрачно, —

живительной силой.

Потому что поэт

вознесён над бедой,

Чтоб из сумерек вырвалось

жизни светило.

* * *

«В начале было Слово...

И Слово было Бог...»

А нынче, безусловно,

Подводится итог.

Слов наизобретали

Мы тьмы и тьмы, и тьмы.

Однако же, не стали

С того мудрее мы.

В изящные узоры

Сплетаем словеса.

В них мысли суть не скоро

Отыщет автор сам.

Витийствуем покуда,

Покуда мысль таим,

Безумно веря в чудо, —

Чудес не сотворим.

Ведь истинность свободы —

Мир словом создавать.

Царить в душе народа,

Но не повелевать.

Очисти мысль от плевел

Словесной шелухи.

И на твоём посеве

Тогда взойдут стихи,

Как истины основа,

Как истины итог:

Слова сольются в слово.

И слово будет бог.

Стихи мои...

Оденет осень в рыжий переплёт

Стихов моих печальные страницы.

Их шелестом напуганные, птицы

Умчатся в свой далёкий перелёт.

Стихи мои сугробами падут,

Подтают и застынут ропаками.

А после, сговорившись с рыбаками,

На сейнерах потрёпанных уйдут.

Узнают много в странствиях своих —

Как дико свищут шквалы, рвутся снасти.

И, может быть, сочтут потом за счастье,

Что каждый стих — всего лишь только стих.

Они увидят то, что не дано мне

Узреть воочию, в плену у суши.

И может, обретут они там душу -

Глубокую, как море, до бездонья.

А я, как суеверная морячка,

Их дожидаться буду у причала,

И слушать: что там чайка прокричала?

Вернутся же?! Ведь так, а не иначе?!

Но с мачт они сорвутся, раскрывая

Всё шире крылья — улететь, умчаться!

И больше нам уже не повстречаться:

Проносятся, меня... не узнавая...

Апокалипсис

Мир свернулся в клубок

обнажённого горького горя,

Выставляя все рубища,

язвы свои напоказ.

Ох, не будет пути

у последнего горе-героя,

Если он не сумеет

в пути обойтись без прикрас.

Безутешно трубя,

журавли

проплывут в поднебесье,

Чёрный лебедь падёт

Падшим Ангелом в бурую топь.

А последний герой усмехнётся:

«Ах, как интересно,

Когда с мирной трусцы

переходят на смертный галоп!»

А из смрадных глубин

восстаёт, вся блистая, Блудница.

И не ждёт, когда будет

отстроен опять Вавилон:

Ей бы только успеть

Квазимодо своим разродиться

И, целуя уродца, твердить,

что прекраснейший — он.

... Мир наш вовсе не злой.

Мстить Природа совсем не умеет.

Она просто живёт —

выживает, с твореньем своим.

А творение — Тварь —

всё ещё называть себя смеет

Человеком.

Мы — люди?!

Да, Господи!

Что ж мы творим?!

Пляжный сезон

баллада о дельфинах 2

Пляжный сезон. Однажды

Боль настигла лавиной:

Утром на людном пляже

Выбросились дельфины.

Словно настал день судный —

Страшно, сказать нельзя:

Нефтью с погибшего судна

Выжгло у них глаза.

Оба ещё дышали,

Вслушивались, как будто

Помощи ожидали

С минуты и на минуту.

Солнце пекло нещадно.

Люди ушли за камни.

Лишь папарацци жадно

Щёлкал затвором камеры.

В том, что было глазами —

Влага слезою скудной.

«Люди, вы разве не знали

О затонувшем судне?!

Медлить нельзя ни часу!» —

Молча кричали дельфины.

Знали мы всё прекрасно.

Пальцем никто не двинул.

Зря папарацци, так то,

Поизводил всю ленту.

Ведь ни один редактор

Снимки не взял в газету:

Пляжный сезон. Замяли

Дело о двух дельфинах.

Судно ещё не подняли.

Да и когда поднимут?!

Летнее пекло жгуче

Надолго остановилось.

Снова вопросом мучусь:

Было, или — приснилось?

Сон?! Так — скорей проснуться!

Лучше: рывком и — сразу!

В этой жаре свихнуться

Можно на все три фазы...

Если же это было...

Кто мне ответит — где же

Плачут мои дельфины?!

Есть ли у них надежда?

... Встать бы средь мирозданья

И зареветь тифоном:

Сколько ещё — страданья

Будут «естественным фоном»?!

Русская песня

Под лязги, визги, грохоты, стенания

Танцует ломкий танец молодёжь.

Но, хоть какие приложи старания, —

В застолье эти песни не споёшь.

В кругу друзей, на торжествах и праздниках,

Заводят вновь про степь и ямщика.

Поют про Ермака, поют про Разина,

Про журавлей пою ещё пока.

Под эти песни, хоть и лет немало им,

Любой из «металлистов» тоже рос.

А если пожелают разудалую,

Затянут дружно: «Ой, мороз, мороз!»

Сейчас вся жизнь — как будто из синтетики.

Синтетикой и музыка разит.

Но русской песне не нужна косметика:

Ей никогда забвенье не грозит.

Давай и мы споём про то, что на сердце.

И ведь не «Водку русскую» споём,

А вновь и вновь: про Ермака, про Разина,

И ямщику сочувствуем вдвоём.

А чтоб взбодрились мы, душой усталые,

Пусть даже в жизни всё — наперекос,

Давай затянем нашу разудалую,

Затянем дружно: «Ой, мороз, мороз!»