Читать онлайн "Счастливы ли вы сейчас?"

Поэт только что отложил книгу Достоевского, «Белые ночи». Последние страницы, где Настенька уходит, оставив мечтателя Мечтателя наедине с его одиночеством и несбывшимися надеждами, оставили в его душе странное послевкусие. Счастье, такое хрупкое, такое мимолетное, как туман над Невой в белую ночь, ускользнуло из рук героев. Он повертел в руках обычный карандаш – тот самый, которым он заполнял свой черный блокнот, пытаясь уловить неуловимое. «Есть ли счастье вообще?» — вопрос, словно эхо из страниц романа, эхом отозвался в его сознании.

«Что такое счастье?» — размышлял он, ощущая, как знакомый стук колес замедляется. Поезд, его верный спутник на протяжении долгих часов пути, готовился к остановке. Приближался Петербург. Он вспомнил, как в университете, на филологическом факультете, они часто говорили о высоком, о красоте слова, о поиске истины. Но там, в аудиториях, все казалось более абстрактным, более теоретическим. Здесь, у приближающегося города, жизнь была реальной, и он чувствовал, что истинный смысл, настоящее счастье, должно быть частью этой реальной жизни.

Он думал о столице. Говорят, там люди другие. Более утонченные, более счастливые. Но так ли это на самом деле? Или это лишь красивая легенда? Возможно ли, что люди, живущие в таком большом, бурлящем городе, где каждый куда-то спешит, где столько всего происходит, могут быть по-настоящему счастливы? Или же их счастье – это лишь видимость, фасад, за которым скрываются те же проблемы, те же сомнения, что и везде?

Может быть, счастье – это такое состояние, которое постижимо не каждому? Может быть, оно требует особого склада души, особого восприятия мира? Он вспомнил слова одного из его любимых поэтов: «Душа моя, как птица, стремится к свету…». Может быть, счастье – это именно стремление к свету, к чему-то высшему? Или оно кроется в простом, земном? В тепле рук, в улыбке близкого человека, в чувстве удовлетворения от хорошо сделанной работы?

Поезд начал замедлять ход. Стук колес стал более прерывистым, будто подготавливая его к новому этапу. Он снова посмотрел в окно. Солнце начинало клониться к закату, окрашивая небо в нежные оттенки золота и багрянца. Красиво. Этот момент был реальным. Он его видел, он его чувствовал. И в этой красоте, в этом мгновении, было что-то настоящее, что-то, что могло бы стать ответом.

Студент начал неторопливо собирать свои вещи: книгу, блокнот, карандаш. Он чувствовал, как его сердце наполняется предвкушением. Поэт не знал, что его ждет в этом городе, но он решил для себя одно: он будет искать. Он будет спрашивать. Он будет наблюдать. Он не просто будет записывать свои мысли в блокнот, он будет пытаться понять природу счастья, увидеть, в чем оно проявляется, постижимо ли оно вообще. Он решил, что узнает. Узнает, счастливы ли люди в этой столице, в чем кроется их счастье, и сможет ли он сам, наконец, найти ответ на этот вечный вопрос. И, возможно, он даже сможет поделиться этим знанием с другими, с теми, кто, подобно ему, ищет свет в суете дней.

Двадцатидвухлетний поэт, худощавый, высокий и красивый, с копной белокурых кудрявых волос, обрамляющих лицо с большими, почти детскими голубыми глазами, вышел на перрон вокзала в Петербурге. Его чёрное драповое пальто, чёрные брюки и чёрные перчатки, обтягивающие тонкие руки, казались ему символом его поэтической сути, готовности впитать в себя всё, что скрывается за фасадом жизни. Он сходил с поезда, прибывшего из Красноярска, с наивной верой в то, что здесь, в северной столице, живут другие люди. Люди, которые знают, что такое настоящее счастье. Он вез с собой не только свои стихи, но и эту веру, надеясь, что в этом городе, городе белых ночей и великой культуры, люди научились быть счастливыми. В его чёрном блокноте, который он сжимал в руке, должны были появиться строки, полные этой обретенной радости.

Но Петербург встретил его не радушным приёмом, а холодным, равнодушным напором. Люди, спешащие по своим делам, толкались, грубили, не обращая никакого внимания на его растерянный вид. Поэт, привыкший к более спокойному темпу жизни в Красноярске, чувствовал себя потерянным и уязвлённым. Он видел, как кто-то, кого он хотел спросить, ловко ускользал в толпе, растворяясь в суете. Ему было жалко их, этих спешащих, озабоченных людей, чьи глаза, казалось, были закрыты для красоты мира.

«Вы счастливы на данный момент?» — этот простой вопрос, который он задавал с искренней надеждой, казалось, вызывал у людей лишь раздражение. В его голубых глазах отражалось смятение, когда очередной человек, вместо ответа, буркнул что-то вроде: «Оставьте меня в покое!» или «Нет времени на глупости!». Некоторые, казалось, даже не слышали его, увлеченные своими мыслями или разговорами по телефону. Его сердце сжималось от жалости. Как же они живут, не замечая друг друга, не видя красоты в мелочах, не чувствуя теплоты человеческого общения?

Он был обычным студентом филологического факультета. Университетская жизнь, наполненная лекциями по древнерусской литературе, семинарами по зарубежной поэзии и бесконечными спорами о смысле бытия, казалась ему теперь чем-то далёким и неважным. Там, в аудиториях, среди таких же ищущих ответы, он мог говорить о высоком, о красоте слова, о поиске истины. Но здесь, на улицах Петербурга, истина, казалось, пряталась, а слова обесценивались. Он был молод, полон надежд и стремлений, но эти стремления разбивались о стену людского безразличия.

Его блокнот был исписан до середины, но каждая строка казалась ему пустой. Слова, которые он собирал, не обретали веса, не резонировали с истиной. Он продолжал бродить по городу, его белокурые кудри теперь были слегка растрёпаны, а на лице читалась усталость. Каждый отказ, каждое грубое слово лишь усиливали в нём чувство жалости к этим заблудшим душам.

Первым на его пути возникла фигура в безупречном костюме, окруженная аурой власти и богатства. Он стоял на пороге сверкающего небоскрёба, словно взирая на свои владения. «Простите, сэр, — начал поэт, чувствуя, как привычная уверенность пропадает, — вы счастливы на данный момент?» Мужчина бросил на него взгляд, в котором читалось презрение, смешанное с усталостью. «Счастлив? — его голос был резким, как удар хлыста. — Я только что подписал контракт, который принесёт миллионы, но мой главный конкурент уже готовит контратаку. Мой сын опять связался с плохой компанией… Пьет, курит, пропадает по ночам неизвестно где и с кем, а жена… Жена хочет бриллианты, шубы, которые стоят больше, чем наша квартира! Счастье — это иллюзия, которую я не успеваю создавать». Он повернулся и вошёл в здание, оставив поэта наедине с его разочарованием. Поэт смотрел ему вслед, и в его глазах читалась не злость, а глубокая, всепоглощающая жалость. Такой человек, имеющий всё, казалось бы, не имеет самого главного.

Он прошёл дальше, к шумной улице, где торговал пожилой продавец газет. У него были морщинистые руки и добрая, но печальная улыбка. «Добрый день, — обратился к нему поэт, — скажите, вы счастливы?» Старик вздохнул, перебирая стопки газет. «Счастлив, сынок? Я продаю новости о войнах, катастрофах и несчастьях. Мои ноги болят, моя жена болеет, а внук… Внук хочет уехать далеко и не возвращаться. Иногда я думаю, что единственное счастье — это когда засыпаешь и не просыпаешься». Поэт слушал его, и в его голубых глазах отражалась боль старика. Ему хотелось протянуть руку, обнять, сказать что-то утешительное, но он знал, что его слова — лишь пыль по сравнению с реальными страданиями.

Двигаясь дальше, он видел молодых мам, измотанных бессонными ночами, студентов, надломленных стрессом, музыкантов, чья музыка была лишь отчаянным криком души. Каждая встреча лишь углубляла в нём чувство жалости. Он видел, как люди борются, как страдают, как теряют надежду, и его собственная душа наполнялась их болью. Он спрашивал у молодой матери, укачивающей младенца: «Вы счастливы?» Она ответила, что счастлива видеть, как малыш растёт, но бессонные ночи, вечная тревога и нехватка денег не дают ей покоя. Он спрашивал у студента, готовящегося к экзаменам: «Вы счастливы?» Тот лишь отмахнулся, бормоча о бессонных ночах, стрессе и страхе провалиться. Даже у уличного музыканта, играющего на скрипке трогательную мелодию, он услышал: «Счастье — это когда заканчивается концерт, и я иду домой, зная, что завтра будет новый день, полный неопределённости».

Он спрашивал у детей на детской площадке, но даже их смех казался ему надтреснутым, скрывающим обиды на братьев, ссоры с друзьями, страх перед контрольной. Он видел, как один мальчик, толкнув другого, тут же убежал, не дожидаясь ответа. Художник, чья картина висела в модном салоне, лишь вздохнул: «Счастье? Где оно? Я всю жизнь пытаюсь его поймать, но оно ускользает, как тень». Поэт смотрел на этого художника, который, казалось бы, достиг признания, и чувствовал лишь жалость к его вечной неудовлетворённости.

Город казался ему огромной скорбной процессией. Каждый встреченный человек нёс свой крест, свою ношу, свои невысказанные страхи и разочарования. Поэт чувствовал, как его собственная вера тает, как слова в его блокноте превращаются в пыль. Чёрный блокнот казался теперь чёрным провалом, поглощающим его надежды. Он чувствовал себя маленьким и беспомощным перед лицом этой всеобщей скорби.

Он уже почти потерял надежду, когда его ноги сами привели его к больнице. Тяжёлый запах дезинфекции ударил в нос, и он почувствовал, как его сердце сжимается. Он прошёл по коридору, где каждый шаг отдавался эхом в тишине, и остановился у двери палаты. Внутри, на койке, лежала девушка. Она была бледна, но на её лице играла светлая, лучезарная улыбка. Она смотрела в окно, на кусочек голубого неба, проглядывающий между серыми зданиями.

Поэт замер на пороге, не решаясь нарушить это хрупкое спокойствие. Но девушка, словно почувствовав его присутствие, повернула голову. Её глаза, огромные и ясные, смотрели на него без тени жалости или упрека. «Вы… вы счастливы?» — едва слышно спросил он, его голос дрожал.

Девушка улыбнулась шире. «А я счастлива, — произнесла она, её голос был слабым, но наполненным удивительной силой. — Я живу на свете. Понимаете? Это такое счастье… Видеть чистое небо, солнце, слышать пение птиц и голоса людей, чувствовать запахи. Такое счастье… Просто жить. Жить и ничего больше!».

В этот момент что-то оборвалось внутри поэта. Он увидел в её глазах не жалость к себе, не смирение, а чистое, незамутнённое принятие жизни. Жизни, такой, какая она есть, с её болью и радостью, с её светом и тьмой. Он понял, что её счастье — не в отсутствии страданий, а в способности ценить само бытие. Он медленно вошёл в палату. Девушка протянула к нему руку. Он подошёл и осторожно взял её. Её пальцы были холодны, но в их касании он почувствовал тепло. «Спасибо», — прошептал он. Не в силах сдержать подступивших слез, он осторожно обнял её. Её тело было хрупким, но в этом объятии он почувствовал такую глубокую, всеобъемлющую любовь к жизни, которой ему так не хватало. Слезы текли по его щекам, смывая всю его усталость, все его сомнения. Он плакал не от грусти, а от осознания. Осознания того, что счастье — это не то, что мы имеем, а то, как мы видим. И эта хрупкая девушка, приговорённая к угасанию, увидела его лучше, чем все те, кто ещё боролся за жизнь.

Он стоял так, обнимая её, и чувствовал, как в его душе зарождается новая строка, полная света, обретенного не в словах, а в тихом, но мощном биении жизни. Он понял, что счастье — это не дар, а выбор. Выбор видеть свет даже в самой кромешной тьме. И этот выбор был доступен каждому. Он смотрел на девушку, чьи глаза сияли, несмотря на болезнь, и его собственное сердце наполнилось тихой, глубокой радостью. Поэт обнял её ещё крепче, желая уберечь этот хрупкий огонек счастья от внешнего мира. В его голубых глазах, обрамлённых белокурыми кудрями, больше не было смятения, только светлая печаль и робкая надежда, рождённая в сердце Петербурга.