Читать онлайн "Игрушки"

Позднее осеннее солнце заглянуло в комнату. Ни единого движения. Серая пыль покрывала все: от полок и прочих горизонтально поверхностей до вертикально стоящих и косо висящих зеркал, забивая всевозможные впадинки оседая на пригорках, выравнивая все шероховатости и сглаживая все углы.

Там и тут в комнате разбросаны сломанные и новые игрушки. Когда-то ярко-красные, оранжевые, кислотно-зеленые, нежно-голубые, все эти деревянные войска, пластмассовые поезда, плюшевые коты, пружинистые зайцы, пучепуговицеглазые медведи и машины на инерционном ходу и на веревке были навалены кучей и хорошенько перемешаны между собой. По углам кривились дома, с потолка свисали пикирующие вертолеты, самолеты, потерявшие свой ход, с застывшими в ужасе пассажирами, зависшими над бездной за секунду до падения, а выше их зубастые звезды, глазастый полумесяц и кроваво-красное огнезубое светило.

Ползущее осеннее солнце вздрогнуло и поспешило отвернуться от мертвого дома, нащупав своими колючими лучами все эти мертвенно бледные иссохшие чужие неведомые воспоминания.

Заспанное утренне светило, вырвавшись из пыльных покоев, поспешило убраться восвояси на противоположную сторону улицы, и дальше распрыгалось зайчиками, поблескивая на гладких шлифованных кладбищенских фотографиях, а оттуда дальше и дальше по полю, через лес, лишь бы подальше от «страшного дома».

Но как только солнце отошло на достаточно приличное расстояние, внутрь заброшенного жилища заглянула пара любопытных мальчишеских глаз. Ну, кто еще будет исследовать то, что никому в жизни не нужно и пролезать туда, куда нельзя?

***

Нужно было придумать в этом году какую-то реально страшную штуку. Пока мелюзга попрошайничает конфеты, перебегая от дома к дому, взрослым молодым людям не к лицу метаться по тротуарам с собачьим хвостом, свисающим со штанин, и выкрикивать глупости – решили Вилли и Билли практически в одно и то же время, независимо друг от друга. Кстати, именно так совершаются все великие открытия в мире науке: две светлые головы внезапно понимают одно и то же. Если это происходит по-другому, то это обычное замшелое никому не нужное что-то.

Старшим ребятам нужно сделать что-то такое, что запомнится городку надолго. Поэтому Билли и Вилли вышли из дому пораньше, каждый разными путями добрались до назначенного места, чтобы никто не догадался, что они что-то планирует.

Все еще спали, когда окна домов, стоящих друг напротив друга на одной из улиц сонного городка, раскрылись, словно по команде, и оттуда показались: рыжая кучерявая зеленоглазая голова Вилли и сонная толстогубая с белыми ресницами голова Билли.

Вилли кивнул, Билли поднял вверх сжатый кулак. Не было сказано ни слова между друзьями, потому что разве нужны в мире хоть какие-то слова для тех, кто дышит одним воздухом проказ, грез и желания навсегда убежать из дому.

Слова нужны тем, кто пытается обмануть других, и чем длиннее слова, тем легче удается обман. Старый цыганский трюк: женщина говорит, говорит, говорит что-то тебе, и, пока ты жадно хватаешься за поток ее слов, пытаясь удержать его в своей голове и понять, куда он ведет, ее руки делают свое веселое дело. Тебя уносит на волнах торопливой бессмыслицы все дальше и дальше от тех ценностей, которые ты хранил в глубоких карманах своего пиджака, возвратив лишь печаль твоего сердца, напомнив о том, что не сбылось, веру в любовь и гордость, в то, что кто-то когда-то тебя ждал... Что ж, за это можно и заплатить немного?

Так работают слова. Они работают всегда и везде. По телевизору, на распродажах, в церкви, где угодно. Там, где тебя хотят обмануть, там всегда используют словаЛучший способ отвлечь кого-то, прекрасное средство сделать кого-то слепым, не дать ему увидеть мир реальный – это слова.

Кто смотрит телевизор? Что там мелькает, разве хоть кому-то интересно? Это только кажется, что привлекают искрящиеся точки на экране, причудливо складывающиеся в подобие реальности. Не верите? Попробуйте выключить звук и смотреть его так хотя бы неделю. Долго ли продержитесь? А вот звук без картинки – сможете. Потому что слова – это единственное, что может схватить человеческий ум, что может дать ему то, что он хочет, что может поместить его в сад восхитительных теней и грез, обмануть и навсегда увести от реальности.

Как завороженная крыса своего коварного дудочника, любой будет слушать своего убийцу, лишь бы речь не останавливалась, лишь бы выкатывались красивые яркие слова изо рта говорящего, словно шары из шляпы фокусника, лишь бы выскакивали ловкие и пугливые словно кролики, вылетали как голуби, и лишь бы поток бы длился бы вечно. Пауза – смерть для обманщика. Пауза – это приглашение к раздумью.

Билли и Вилли были молоды, чтобы помнить эту истину. Для настоящих людей и настоящей дружбы не нужны слова: достаточно взгляда, вполне хватит кивка головы. Истина не передается с помощью слов, она перелетает по воздуху, как грипп. Один выдыхает – другой вдыхает.

Этим утром Билли и Вилли, один - с удочкой, другой - с пластмассовой банкой для червей, встретились за домом Эрлов, тем самым страшным злополучным домом, что каждый добропорядочный гражданин старался обходить стороной, обязательно напоминая детям, что находиться вблизи этого дома опасно, особенно по вечерам, в обед и утром.

Так говорили все взрослые в городе. Но Билли и Вилли не верили словам, они предпочитали узнать все сами.

Как только солнце скрылось за поворотом, мальчишки заглянули внутрь сквозь заляпанное временем и дорожной грязью окно.

***

И не скажешь, что это было давно. Может, каких-то лет двадцать назад. Многие в городе еще помнили, как выглядели Эрлы. Отец был высокий и тощий, как жердь, и нос у него был под стать, начинался почти от края волос и тянулся до верхней губы. Был он нелюдим (папаша Эрл, конечно, не нос же), сторонился знакомств, и избегал посещать по воскресеньям собрания в церкви.

Мама-Эрл была темноволосой, и волосы ее всегда были сжаты в тугой тесный пучок на затылке, платья она носила темные, неприглядного мышиного цвета, которые никогда не украсили бы ни одну женщину. Ее нос был маленький. С ней никогда не пришлось никому обменяться тем самым многозначительным взглядом, какие обычно вспыхивают и порхают в местах женских собраний от одной надушенной уложенной аккуратной женской головки к другой, перенося запахи нездешних духов, заграничных силуэтов и местных сплетен. Она и не бывала в местах женских собраний.

Местная бакалея, булочная «У Мадлен», которая славилась тем, что почти в любое время дня и вечера там был такой шум и гвалт, поднятый местными кумушками, обожающими посудачить насчет всего будь то троюродный кузен или то, как споткнулась Мэри, идя навстречу Джону, и как все же подобает ходить по дорогам настоящей леди, чтобы не споткнуться, так вот эта булочная, всегда стихала в минуты, когда в нее входила Мама-Эрл. Известный в городе серпентарий, которому на язык боялись попадать даже очень смелые мужчины, замирал при входе Мамы-Эрл.

Даже местное кладбище не могло в эту минуту соревноваться в унылости с бакалеей «У Мадлен» , потому что на кладбище все же пели птицы и иногда пробегали зайцы.

Повторно бакалея оживала только в тот момент, как за Мамшей-Эрл закрывалась дверь. Натерпевшиеся змеи наперебой шипели, обсуждая очередное мышиного цвета платье своей странной гостьи. Между прочим, здесь была выведена теория о том, что поскольку нос у мамы-Эрл такой маленький, то именно поэтому она такая неприветливая и несловоохотливая. Но это все были несусветные глупости, напомню вам, что нос у папаши Эрла был размером к клюшку для гольфа, а он был еще менее разговорчивым. К чему это я? Да, к тому, что, если вам однажды придется узнать, что какая-то кумушка отзывается о вас нелестно, помните, она это не от большого ума делает, бедняга. Если б было у куриц достаточно соображения, они бы знали, не нос влияет на характер человека, а черт знает что, и никому это неизвестно.

Итак, проначалу Эрлов обсуждали и осуждали. Но потом как-то скорее начали избегать и вовсе упоминать о них, словно слово «Эрлы», сказанное однажды, могло рассеять какую-то заразу или лихорадку среди тех, кому пришлось его услышать. Про них говорили: «эти».

Дом Эрлов стоял там же, на выезде из города, где располагалось и местное кладбище, только кладбище было по правую руку, а дом Эрлов – по левую. И неизвестно, что было страшнее. В любом случае, на кладбище иногда ходили жители городка, к Эрлам – никогда.

В общем-то, городок жил своей жизнью. И Эрлы были его неотъемлемой частью. Если бы окраину человеческого существования не заняли бы Эрлы, на это место был бы выбран кто-то другой.

Так уж устроен человеческий быт: люди живут меж полюсов: с одной стороны, - идеал, к которому нужно стремиться, как правило, такие встречаются в книгах или в телевизоре, там, где можно использовать много слов. На другом полюсе – отбросы, те, кем пугают детей: если не будешь учиться, будешь сидеть в тюрьме как Джон, если будешь врать - станешь как Эрл. Вполне себе наглядное пособие. Людям надо постоянно напоминать, чтО с ними произойдет, если они начнут жить так, как им хочется. Страшилка быть обязательно должна, и как можно ближе и нагляднее. Пока в город не приехали Эрлы, символом горя и неудач был тот самый Джон, возвращавшийся из окружной тюрьмы раз в год или в два. Был он стар и беззуб, пил самогон, который сам же и производил на заднем дворе. Хозяйство его было под стать ему, такое же старое и заброшенное. Но в тот момент, когда в город въехали Эрлы, Джону вручили пирог и звание «дна» с него было снято.

Бедный старик, всю жизнь посвятивший себя ненависти к буржуа и глупым курицам, совсем растерялся. Шутка ли, человек привык, столько лет его все презирали, а тут вдруг пирог всучили. Привыкнув однажды быть символом ужаса и человеческого обнищания духа, он совершенно не понимал, как жить дальше. Вдруг на старости лет стать как все, то есть никем..

***

Кто услышит звон стекла в тупике? Кто сбежится глазеть на разбросанные оконные осколки на мертвый конец города, где живут привидения человеческого сознания.

Вилли метнул пыльный камень в пыльное окно. Билли заткнул пальцами уши и отвернулся. И пыльный камень, погрузился на пыльной пол пыльной комнаты, не издав ни одного звука. Потому что пыль в этом доме поглощала все, что до нее касалось. Мягкая, сонная, она отменяла все звуки, все шорохи, проглатывала свет и взгляды. Она была здесь везде. И это было ее царство. И ничто не могло всколыхнуть ее настолько, чтобы смогло обнаружиться что-то помимо мягких мертвенных объятий седого времени, покрывающего все вокруг.

Зря мальчишки отбежали в сторону.

- Ты же видел, я бросил камень? – спросил шепотом Вилли.

- Может, ты не попал? – Билли поднял плечи в недоумении.

Вилли протянул булыжник другу и закрыл уши. Билли медлил. Не хотелось смотреть в сторону дома. Это было неловко, швырять туда камни. Так же неловко, как делать подножку дремучему старику, который вышел из дома за хлебом.

Дом смотрел на него, доверчиво распахнув глазницы окон, разве были у него, у дома, причины ожидать чего-то обидного от двух мальчишек, проходящих мимо, разве дал он хоть один повод, чтобы они могли так жестоко поступить с ним.

Билли почувствовал, что ему не хочется делать, то, что они запланировали еще неделю назад, но почувствовал и то, что несмотря ни на что, он все равно это сделает. Перед ним стоял его взрослый вполне мужской выбор: или обидеть жалкого старика, или предать друга. Тот самый выбор, который можно не делать, но разве Билли знал об этом.

Все, что он знал, было то, что ему, казалось, сейчас еще больнее, чем тому дому, который ни за что должен будет вынести обиду проказливых мальчишек, именно того сорта людей, которых этот дом однажды так любил и жалел, и так грел в своем тепле, и так любовно смотрел на каждого мальчишку, оказавшегося неподалеку. Потому что все эти невысокие люди в коротких штанах, были так похожи на маленького Эрла, который когда-то давно стал самым сердцем этого старого дома, который оживил этот дремучий темный коттедж, стоявший на задворках городка.

- Извини, - прошептал Билли, прошептал так, чтобы никто не слышал, только он сам знал, что сказал это.

Так же потом, он скажет это слово сероглазой девчонке, которую подцепит в баре в другом городке, за сотню миль отсюда, доверчивой симпатичной глупышке с наивными глазами, которую он так неуклюже сделает женщиной, по-быстрому, без сантиментов, перед отъездом. Это будет то самое слово, которое он скажет ей, когда она, вся в слезах, будет смотреть на него преданным щенячьим взглядом. Это - то самое слово «извини», которое снимет с него всю тяжесть поступка, сломанной судьбы, и которое позволит ему уже через полчаса распевать в автобусе с ребятами, такими же, как он, новобранцами, веселую песню о том, как Мэри изменяет мужу. ***

- Скажите, пожалуйста, Мадлен, какой сотейник больше подойдет для карамели, вон тот с тяжелой ручкой или этот с толстым дном?

Если могла бы в этом время в бакалее наступить еще большая тишина, чем до этого, то она явно наступила. И дело даже было не в том, что мама-Эрл, говорит, или то, что она решила спросить чьего-то совета, а больше в том, что это существо с края вселенной, эта горгулья, затянутая в вечный серый мешок, интересуется карамелью. Неслыханное дело, разве ж это возможно.

Говорили потом, что с этого самого вопроса начали замечать по временам на лице мамы Эрл не только легкий румянец, но и даже тонкую улыбку, словно исчадье ада и символ ужаса могла испытывать радость и даже быть как будто счастливой.

Более того, с этого самого момента в бакалею стали доставлять всевозможных цветов свертки, содержащие самые легкомысленные на свете вещи. Там был даже розовый передник И для кого бы это все могло быть. Кто бы мог подумать, что для мамы-Эрл. Розовый передник и мама Эрл, это было такое же дикое сочетание, как ореховое масло с тунцом. Прочие свертки содержали всевозможные кубики, погремушки и крохотные кофточки и штанишки.

А месяца через три окружной врач, которого хохотом, шутками и виски кумушки заманили в ту самую бакалею, откровенно сообщил, что Эрлы ждут ребенка.

«Всё же какие женщины удивительный народ», - рассуждал окружной доктор на обратном пути. – «Вот истинный смысл женщины – дети. Как рады они новому человеку, вероятно, как Петр новому праведнику у ворот рая».

А женщины, действительно, были сильно встревожены грядущим событием.

- Тетушка Роуз всегда говорила, что, если рождается ребенок ночью, и этой же ночью случится гроза – это верная примета, ребенок нечист, и над городом нависло проклятие.

- Так же точно и моя бабушка говорила, тогда в городе, она помнила, ей было лет 5, но она хорошо запомнила, город только начинали строить, и та старая кошелка Финч, которая была повитухой в соседнем тауне, рассказывала, как своими глазами видела, как жена писчего родила черненькую девочку и, прежде чем Финч успела передать ее на руки матери, та самая девочка обернулась лягушкой и ускакала под кровать, и, когда та самая старуха Финч, которую в принципе-то было трудно удивить чем-то на белом свете, потому что она уже столько на своем веку повидала, так вот когда старуха Финч глянула под кровать, чтобы поймать лягушонка, оттуда на нее пахнуло адским пламенем и два горящих глаза проговорили нечеловеческим голосом: «Через пять лет город опустеет – быть по сему!».

- Как это два горящих глаза сказали? Что ты мелешь, Милн?

- Как, да очень просто. Дьявол не будет с тобой разговаривать человеческим языком. Он сразу проникает в твои мысли, и ты просто слышишь их в своей голове. Так вот и после этого Финч по секрету сказала на исповеди священнику, что видела такое дело, потому что сама старуха Финч думала про себя, уж не свихнулась ли она в одночасье. А священник сказал, что и сам видел, как жена адвоката по ночам из окна выбиралась на улицу в одном белье и приходила к его дому, желая его соблазнить, только он не поддался.

- Это тот самый старый священник, который умер в прошлом году?

- Он самый, хороший был человек. Всегда о жителях заботился. К нему на исповедь сходить – всегда такое облегчение. Теперь к нашему новому Якобсону придешь – и только сама все говоришь, говоришь. А он молчит только и потом советует, какую молитву читать. А тот был человек божий. И выслушает тебя, и сам расскажет, что знает, понятно, что тайна исповеди есть тайна исповеди, но ведь надо всегда оберегать жителей, подсказать, к кому ходить, к кому не ходить, с кем дружить, с кем не надо. А то, ведь если не священник предупредит, то кто же тогда, откуда вот нам знать, что Джон тогда впервые в тюрьму за кражу сел? Думали, уехал просто пытать счастья в другом городе, ждали, мол, вернется богатым. А оно вон как. И это - спасибо отцу нашему Смиту – все рассказал, весь город спас. Во-первых, про Джона в участок письмо отправил, а во-вторых, и нас всех предостерег, мы -то девушки молодые были, а он парень был лихой, заметный. Вот, если бы отец Смит не предупредил. И? Ох, бывало, и нет грехов никаких, да возьмешь и выдумаешь какой-нибудь, чтобы только к отцу Смиту сходить, узнать, что в округе делается. Телевизоров не было, а уж отец Смит рассказчик был хоть куда. Без него бы совсем с тоски помереть. Что в жизни этой интересного: сиди, смотри в окно, да работай, пока не помер, вот и все развлечения.

- Так что – как смотреть-то теперь? И что делать, если Эрлы своего дьяволенка родят?

- Тут надо смотреть в оба, вот те приметы, которые сказала, они верные, а там дальше …

- Говорят, надо смолоду действовать, потом с каждым годом все труднее и труднее.

***

Мама-Эрл все чаще и охотнее стала бывать в бакалее, оказалось, у нее есть имя, и зовут ее Вероника, вполне не обычно для этих мест. Дамы, не упускавшие ни одной возможности расспросить ее о том, как идут дела в хозяйстве Эрлов, пользуясь ее нынешней словоохотливостью, скрупулезно собирали данные о процессе сначала вынашивания, потом родов, а потом и взросления малыша.

Вконец измученные предположениями близящегося апокалипсиса и, конечно, страхом и опасениями за жизнь своих родных, женщины, вернувшись от Мадлен, свербили уши и буравили мозг своим мужьям о том, что надо же что-то делать, и делать это нужно сейчас, и делать это надо срочно и так далее и так далее.

Да и мужчины в пабе и за старыми бильярдными столами все чаще говорили о том, что надо же что-то делать, и делать это надо сейчас…

Городок ожил, зашевелился, словно проснулся после долгого сна. Эрлы сдружили всех заклятых врагов и конкурентов.

Сам Эрл так и не появился в благородном обществе ни разу, что только укрепляло подозрения.

Никто уже не помнил, зачем Эрл приехал в город, какова была его специальность, если она вообще когда-то была, однако, молва говорила, что он бежал, бежал издалека, опасаясь расправы за какие-то там свои проделки. Дни шли. Где-то над городом всходило солнце, где-то оно садилось, но над домом Эрлов росла и ширилась черная туча, готовая в любой момент молнией поразить каждого из его обитателей.

И под этой тучей в светлой комнате рос и улыбался, и спал, и играл красивый, в завитушках, как ангел на картинах старых мастеров нежно-розовый пухлый ребенок двух некрасивых разноносых родителей. Драгоценность в неумелой оправе из неблагородных материалов, единственный источник радости для двух иссушенных жизнью и заботами людей. Маленький Пол Эрл.

***

- Оно открыто! -прошептал Билли.

И они с Вилли переглянулись.

Это было довольно странно. Если бы такое было возможно, то давным-давно дом бы или ограбили, или сожгли те, кто охотится за чужим добром, то есть чужаки, кто не знает истории этого места. А мало ли таких ходит по дорогам в наши дни. Люди чужие и странные не уважают ничего в тех местах, где бывают лишь однажды. Весь мир для них – пейзаж, проплывающий мимо, они одни существуют, меняя декорации вокруг себя. И все эти декорации живут не больше недели, прежде, чем исчезнут за поворотом, очередным поворотом, которому следуют люди, переходящие с места на место.

- А давно ты видел чужаков в тауне? – спросил Билли.

Вилли задумался. Раньше, до Эрлов, мимо их дома проходили разные люди, и грязные, и веселые, и артисты. Но после Эрлов…

По сути, Эрлы были последними, кто заглянул в городок и остался здесь. А стало быть, стой этот дом сколько угодно долго раскрытым настежь – никто, кроме ветра, не разорит хладный остов.

Вилли смотрел на Билли, а Билли на Вилли. Решение было ясно, как день. Нужно было лезть внутрь. Никто не хотел испытать на себе дыхание брошеного дома, но никто и не хотел показать слабину.

Не сговариваясь, мальчишки вытянули вперед кулаки. Билли выкинул ножницы, Вилли – камень.

Билли принял судьбу без единого вздоха, покорно, как полено, брошеное в печь.

Внутри было обычно. Словно это не какой-то старый страшный дом Эрлов, а просто чердак или подвал, было темно, прохладно и пахло так, как пахнет от стариков. Билли чихнул. Странно, но звук не разлетелся по комнатам гулки эхом, а, едва появившись, тут же пропал, словно его украли. Пыль захватывала в свои мягкие пушистые лапы все, что смело нарушить ее вечный покой.

Билли вздрогнул, по спине пробежал холод. Кто-то схватил его за руку. Билли медленно повернулся, изо всех сил стараясь не закричать, и скоро увидел совсем рядом лицо Вилли. Но как ни рад был Билли увидеть рядом своего друга, а все же холод пробежал по спине еще, а потом и еще раз.

Что он увидел - была жуткая пантомима, кривляющееся лицо, словно бы что-то кричало рядом, но слов было разобрать невозможно, тем более что чем дальше, тем больше казалось, что серое облако поглощает Вилли, или Вилли словно тает по краям, сливаясь с комнатой.

Билли рванулся вон из дома, увлекая за собой друга. Прочь, прочь отсюда, туда, на свежий воздух, вон из удушливых комнат. Может, как в древних египетских камерах когда-то ученые и искатели, задели споры ядовитых грибов, которые уже отравили мозг, поэтому он видит такие картины. Прочь, на свежий воздух!

Он все еще держал руку Вилли, когда протискивался сквозь узкое окно на улицу. Но когда он выскочил из дома, он был один.

Билли не останавливался, он бежал, бежал тяжело дыша, прочь от странного дома Эрлов. И смог остановиться только через несколько кварталов. Только у бакалеи он смог остановиться.

Кумушки, судачившие внутри удивленно оглянули мальчишку, на мгновение замолчав, и вскоре продолжили свое воркование. Билли глядел на них сквозь широкую витрину магазина и не мог поверить, что все это взаправду. Вот сейчас он потерял друга, они только что были там, неизвестно где, может быть в другой параллельной вселенной, а эти болтают, словно ничего и не случилось. «Эй, вы! Вы с ума сошли что ли? Как можно быть такими равнодушными? Человек пропал!» - захотелось крикнуть Билли. Но он сдержался.

Крикнуть так означало – открыто признаться в центре города, что он и его друг нарушили строгий запрет – заглянули туда, куда нельзя. И на самом деле, стоило ли спешить, признаваться, возможно, все не так уж и плохо. Во всяком случае, город выглядит, как и раньше:, осенее солнце, бакалея, широкая мостовая в центре города…

Билли показалось, что все, что было, ему просто показалось. Мир спокоен, тих и лишен в принципе каких-либо загадок. В конце концов, наверняка, это Вилли просто подшутил над ним, решив испытать его смелость.

Надо было возвращаться, и чего он испугался. Ох, уж этот Вилли, вот он скоро попляшет. Билли даже рассмеялся сам с собой, до чего все же странно было то, что его так легко испугать.

Он шел по оживленным улицам, кругом люди занимались своими делами, деловито жужжал рабочий люд, но чем дальше уходил Билли от центра, тем меньше и реже попадались ему курьеры, тем тише становились места, и прежний страх понемногу снова начинал брать над ним верх.

***

Вероника Эрл чаще и чаще навещала бакалею, где дружный одобрительный шум сопровождал каждое ее появление. Соседки зорко и внимательно наблюдали то, как растет живот, как хорошеет сама мама Эрл, как розовеют ее щеки и каково, должно быть счастлив, сам папаша Эрл. Вероника верила каждому слову соседских завистниц и сияла ярче и ярче с каждым днем.

- И никакого плохого самочувствия, не иначе сам дьявол ухаживает за мамашей, - шипела Милн.

- Папаша Эрл – счастливый рогоносец, знал бы, кому он обязан своим потомством, - хихикала толстушка Энни Бек.

А приветливая и бескрайне любопытная Фижма Сазерленд, вкусно нашептывала то, что приходилось ей видеть собственными глазами. А ведь видеть ей приходилось многое.

- Тот вечер, когда Мамаша Эрл сидела у себя на крыльце, как обычно ожидая папашу Эрл, она курила трубку. – Всеобщий недовольный вздох. – Но не курила сама, а только раскуривала, передавая ее потом жабе, сидящей у ее ног.

Известие о жабе не было сопровождаемо страшным гулким эхом осуждения, напротив, эта фраза сделала из Фижмы Сазерленд, женщины за 40 лет и ростом не более метра двадцати пяти, чем-то, подобным памятнику великому деятелю, открывшемуся на главной площади три года назад.

- Да-а-а, - наслаждалась Фижма Сазерленд, строя изгибами тонких бровей римские портики во все ее узкий лоб. – И не то еще было, что видела я. Однажды, когда только эти самые Эрлы только приехали в город, я как-то заглянула к Эрлам, не будь я самой дружелюбной соседкой в округе. Дверь не была закрыта, так что я, постучав, вошла внутрь. И что я увидела? В центре кухни у огня, на кресле-качалке сидела сама мамаша Эрл, а на коленях ее – какая-то то ли кошка, то ли кто-то похожий на нее. Скажу вам сразу, я, как только вошла, почуяла – что-то неладно. Но уж такова Фижма Сазерленд, что пока не узнает всей правды – не свернет с пути. Когда я подошла ближе, это белое существо, поверите ли, соседушки, сосало грудь мамаши Эрл. Мне показалось это странным, даже не странным, а отвратительным, я с размаху хотела вышвырнуть мерзкое чудище с колен мамаши Эрл. Но она схватила меня за руку и начала хохотать, а мерзкая гадина на ее коленях, мне показалось, тоже начала улыбаться. Вот тут уж я попятилась и задом-задом не помню сама, как оказалась на улице. А на следующий день я проснулась от сильной боли, потому что та рука, которой я замахнулась на чудовище, была сломана. Помните, тогда, давным-давно я ходила с рукой на подвязке. А дело было так: приснился мне сон, ужасный и страшный, будто бы та самая мерзость пришла ко мне, и сказала: «За то, что ты хотела меня ранить, я оставлю тебе след на память. Остерегайся подходить ко мне и моей хозяйке, да и дом Эрлов обходи стороной». После этого чудище разинуло пасть, обнажило ужасные кривые желтые вонючие зубы, каждый из которых был размером с огромную саблю, и вонзило мне в ту самую руку, которой я хотела смахнуть ее с колен мамаши Эрл.

***

Питер Эрл не был очень уж разговорчивым малым, и почти ни с кем не свел знакомства в городке. Однако, не смотря на эту странность, которая в любом другом случае обязательна была обсуждена на каждом перекресте, Питера Эрла словно бы и не существовало. Да, при встрече с ним, мужчины кланялись или вежливо приподнимали шляпы, так же поступал и он. Но на этом все.

Удивительно, никто не знал, чем Питер Эрл занимается, но никто и не интересовался. Сад у их дома был заброшен, только старая яблоня, оставшаяся здесь от прежних хозяев, приносила время от времени свои золотые плоды, а все остальное поле захватили бурьян и одуванчики.

На какие деньги существовали Эрлы, было загадкой. Правда разгадывать никто не торопился, никто не строил предположений, будто Питер Эрл потомок фабрикантов, или владелец антиквариата, или, в конце концов, вор, награбивший довольно и уже отошедший от дел. Почтальон не носил к нему писем, так что и возможности почерпнуть какую-либо информацию о состоянии дел Эрлов было неоткуда.

Но то всеобщее забвение, что царило в городе в отношении папаши Эрла, все это с лихвой отыгрывалось на мамаше Эрл. Как говорится, сама напросилась. Может быть, не появись Вероника Эрл однажды в бакалее, про нее бы забыли так же, как и про ее супруга. Но уж так устроены женщины, им нужно общество. Искушенным - для сплетен, неискушенным – для поддержки. А во время беременности женщина более, чем когда-либо нуждается в поддержке.

Именно на ее долю выпало стать объяснением всех дел, которые были неясны горожанкам. Откуда у семейства Эрлов доход? Нельзя же спросить просто так в приватной беседе. Это, в конце концов, не прилично. Другое дело, предположение. Предполагать – это даже выглядит умно, так как предполагает у сделавшего предположение наличие некоей прозорливости. Не может же тупая корова строить предположений, а вот Фижма Сазерленд - вполне. Да, не вышла ростом, бывает, зато умище!умище-то какой!

Виденное Фижмой во сне и наяву не произвело большой сенсации в бакалее, о фамильярах известно уже давно, информация о самых достоверных случаях такого рода отпечатана на страницах разных книг. Но шорох по городку все же пошел. Известно, что фамильяры сделают все для своей хозяйки: и украдут, и убьют. Милн вспомнила тут же, что совсем недавно потеряла накопленную сумму, пусть и небольшую. Неважно, при каких обстоятельствах и как это произошло, важен сам факт. Допустим, она действительно купила что-то, чтобы скрасить тоскливые вечера, пока ее муж храпел на диване, грязный и вонючий в высоких резиновых сапогах и зимней куртке на голое тело, но ведь это никак не влияет на потерю, и потом невозможно же объяснить мужу, что она спустила то, что сберегала на напитки. Он человек рассудительный, но не поймет и будет сердиться. Другое дело – колдовство. Всякий знает, тут ничего не поделаешь. Милн долго еще и многократно теряла разные суммы денег, в конце концов, в некоторых случаях иметь ведьму под боком оказывается очень даже удобно.

***

Вот уже и поворот, тот самый последний перед домом Эрлов. Билли видел уже крышу их дома. Все было тихо, словно во сне, ноги будто бы вязли в дорожной пыли. Очень хотелось вернуться. Но не трус же он!

Билли, сдерживая дыхание, подошел к окну и заглянул внутрь. Трудно было что-то рассмотреть сквозь старые, давно не мытые стекла. Но через некоторое время в углу комнаты словно что-то зашевелилось. Билли отпрыгнул, что это было?!

Пересилив себя, снова заглянул внутрь. Посреди серой пыльной комнаты, от стены до стены шевелился серый пыльный ком, отдаленно напоминающий человеческое существо, казалось, будто существо выстраивало в линию ряды серых пыльных машин и таких же солдатиков.

- Вилли! – крикнул в ужасе Билли.

Но существо не обернулось, даже не дернулось, казалось, звук украла серая пушистая мягкая все поглощающая пыль.

Билли почувствовал себя совсем смелым. Ситуация больше не была загадочной. Нет, напротив, появилась ясность – надо спасать друга. От чего, непонятно, но его срочно надо вытаскивать оттуда.

В мгновение ока он оказался рядом с Вилли. Дергал его за руку, кричал что-то в самое ухо. Но Вилли оставался увлеченным какой-то одному ему ведомой игрой. Он таскал машинки и медведей, жужжал, кряхтел и пыхтел, выстраивал полки. На мгновение Билли показалось, что он слышит не просто звуки мальчишки, а настоящие ружейные залпы, рев диких животных и машинных моторов. Более того, ему вдруг стало очевидно, игрушкам, тем самым пыльным, оставшимся от маленького Пола Эрла, нравилось то, что происходит, они словно оживали под действиями Вилли.

- Ты слышишь? – тронул его за руку Вилли. – Ты тоже это слышишь? Они хотят, они так долго ждали этого. Они очень хотят, чтобы ими поиграли.

Вилли протягивал Билли вертолет, приглашая к началу войны.

- Они хотят, - повторил он. – Они не могут сами. Им нужны мы, мы, чтобы переставлять их с места на место, чтобы стать их голосом. Они были живы все это время, они ждали.

Билли в ужасе хотел выскочить на улицу, но на его вертолет вдруг что-то упало, рука Вилли дернулась, и бомбардировщик с шумом ринулся вниз.

-Вжжж, - прогундосил Билли, - Вжж, - стараясь вырулить из крутого пике.

Вдруг он увидел, как его воздушная артиллерия, взмыла, набирая высоту. Высоко-высоко, к самому солнцу, Билли даже пришлось зажмуриться на секунду и приложить руку козырьком ко лбу, чтобы было можно и дальше следить полет вертолета.

Но это было недолго. Внизу показался наводчик, замаскированный среди лесных деревьев под дикое животное, словно бы жившее здесь.

- Тра-та-та, - застрекотал Вилли, вдавив гашетку в пол.

Клубы пыли взмыли вверх и осели на его лице, на его руках, на одежде, забиваясь в нос и в рот.

Билли захотел встать, чтобы стряхнуть с себя мерзкое наваждение, но не смог, ноги его, словно придавленные тоннами мягких одеял и подушек, было невозможно разогнуть. Спина отяжелела.

Все, что было подвластно, - это движения рук, и возможность издавать разнообразные звуки.

- Вилли, - прошептал Билли и посмотрел в ту сторону, где недавно был его друг. Но там не было никого. Только пыль. И из этой пыли прямо на него летели красные огни.

- Обстрел, - подумал Билли и судорожно стал шарить в поисках тента, чтобы накрыть своих подданных.

***

Когда у Фижмы Сазерленд потерялась ее дойная коза, а Папаша-Эрл покинул семейство в неизвестном направлении по одному ему ведомым делам, город уже не мог больше терпеть. Надо было что-то решать. Решения, принятые накануне ночи всегда самые захватывающие и страстные. Если оставить их до утра, то солнечный свет выявит всю их безрассудность и глупость, да так, что самому задумавшему мысль покажется несусветной ерундой, поэтому все глупости совершаются от часу ночи до четырех, те самые, которые не могут подождать до утра

Город собрался, как на картинке в старой книге. Вилы, топоры, кресты, святая вода и огни. Много огней, имитирующих правоту солнца и поддержку светочей разума. Город собрался и двинулся к дому Эрлов.

В доме было темно, когда горожане подошли уже близко. Отблески огней заплясали в отражениях стекол. Раздался детский плач. Вскоре и сама перепуганная мамаша Эрл выскочила в исподнем на крыльцо.

- Что, что случилось?! – кричала Вероника. – Что случилось?!

Город стоял в мерцании огней, так близко к ее дому, что, казалось, вот-вот пламя перекинется на него. Город стоял в мерцании огней молча. Никто не решался первым выкрикнуть то, что наболело у остальных.

Первым сказал за город камень, круглый серый булыжник, пролетевший в тишине без единой искры и шлепнувшийся невдалеке от Вероники.

Вероника отскочила.

Город не шелохнулся.

Булыжника было мало, нужен был голос, один громкий голос из этой молчаливой на все готовой массы. Голос, который скажет: «Ату!», голос Бога, который направит свои священные войска на искоренение зла.

Голоса не было. Некому было скомандовать: «Старт!»

Город стоял, мерцая огнями, готовый ринуться в любую секунду, с вилами наголо.

Вероника стояла в темноте, прижавшись к входной двери, пытаясь загородить собою вход в дом.

- Мама! – раздался крик неподалеку, маленький Пол в испуге забарабанил в дверь – Мама!

Толпа ощетинилась и зарычала.

Вероника открыла дверь и прижала к себе выбежавшего малютку.

Не было в этой ночи никого, ни бога, ни дьявола, способного запустить или остановить священное войско справедливых горожан, пришедших уничтожить ведьму.

Горожане, словно заброшенные игрушки, стояли в бездействии, напряженно ожидая знака, сигнала к началу действия, желая, чтобы чья-то рука направила их стада во тьму и ад на правое дело или уложила в коробки.

Вероника тоже ждала и молилась, но о другом, о том, что явится тот, кто отведет пылающий ненавистью отряд от ее дома или укажет ей путь ко спасению.

Шедшие позади колонны начали перешептываться. В спешке, собираясь на правое дело, им позабыли объяснить план, которого они будут придерживаться. Горячка спала, из задних рядов плохо было видно происходящее, становилось тоскливо и безотрадно, холодный ночной воздух забирался под одежду.

Скука, как кубок среди дружеской попойки, передавалась из рук в руки от одних к другим. Послышались тихие разговоры о завтрашнем дне.

Где-то пошутили.

Кто-то засмеялся.

Отряд, собранный в единый кулак, рассыпался на отдельных горожан.

Вероника, все еще напуганная, с бешено колотящимся сердцем, узнавала голоса. Это были ее соседи: молочник, у которого утром она брала творог, и которому принесла душистых яблок со своей единственной яблони в благодарность за его радушие. Вот послышался голос мистера Гримо…

Все было абсолютно мирно, как обычно, как всегда, хотя рядом с ее домом стоял почитай весь город, который, кажется, пришел с совсем недобрыми намерениями.

Там стоял юный сын пасечника, там парикмахер, мистер Кросби, не было только священника. Все они были чрезвычайно милые люди, с которыми она не раз говаривала, у которых покупала продукты, которые, бывало, жаловались и ей на свою жизнь.

- Бог не допустит, - почему-то подумала Вероника и тут же сама себя спросила. - А где же он тогда?

Вряд ли ей хоть когда-нибудь приходилось сомневаться в его существовании, скорее, ей даже не приходилось задумываться, а правда ли он существует. Он просто был и там, и здесь, и повсюду. И был всегда. Может быть, не всегда была в нем нужда, ведь ее скромная семья мирно жила, теперь уже на новом месте, в небольшом уютном доме с яблоней на окраине небольшого мирного городка, пусть и не очень приветливого порой, но все же очень милого. Опасаться было нечего. Да и семья была самая обычная, люди не великие, до бога ли им? День прошел и слава богу, а большие планы и надежды – это для тех, кто в телевизоре.

Пока она не почувствовала новую жизнь внутри себя, пока не осознала чудо, твАрящееся внутри нее, пока не поняла, что жизнь, самое начало жизни, сокрыто в ней самой, не где-то на небесах или далеком солнце, а прямо вот тут. И единственная защита у этого чуда – слой тонкой белой кожи самой Вероники. И только сама Вероника и защита, и судьба, и меч, и создатель для этой новой жизни.

И вдруг ей стало так страшно, так невыносимо пусто посреди всех молчаливых небес и дней, так ужасно, что никто не сможет ее защитить, что только она отвечает за сохранность величайшей драгоценности, непонятно почему доставшейся простушке Эрл, не вылезающей из мышиного цвета платьев. Понять это было так страшно, что просто захотелось бросить все и сбежать, спрятаться.

- А где же он тогда? – простучало в голове у Вероники. – Может быть, он сбежал и спрятался, может быть, он тоже не толще кожи, и не может защитить меня. Только я сама?

- Ведьма! – пронзительно прозвучало в ночи. – Ведьма!

Люди у дома заволновались, подобрались и стали теснее. Часть огней догорела, и вместо их загорались новые.

- Ведьма! - вопил отец Якобсон, задыхаясь от спешки на бегу. – Уничтожьте ведьму, спасите город! – и после небольшой паузы, которая открыла нерешительность войска небесного, вооруженного вилами перед домом беззащитной женщины, добавил: Такова воля божия!

Город услышал волю бога, Вероника услышала его приговор. Без отца Якобсона, как знатока истины, возможно, ничего бы и не случилось. Никто и никогда особо и не верит в то, что он знает, чего хочет Бог, пока не придет тот, кто уверен. Люди жили бы, не зная, что делать, без отцов Якобсонов. Не каждый ведь решится побить соседа просто от обиды на него. Для решимости нужна уверенность, что Бог на твоей стороне. Тогда, как говорится, с Богом, все легко.

Кто-то схватил Веронику за волосы. В темноте она кричала, пытаясь закрыть собой сына, но руки ее только били воздух, впрочем, все это довольно скоро затихло.

***

- Им нужен наш голос, - повторял Билли, - они не могут сами. Им нужны наши команды…

Картины проплывали перед закрытыми глазами Билли, игрушки просили, чтобы он не останавливался, чтобы играл, они умоляли убивать их в сражениях, испытывать их в смертельных передрягах, разыгрывать сцены трагической любви, да что угодно, лишь бы он касался их, дарил им свое тепло, говорил за них, чтобы хоть на еще одну секунду, пока он играет ими как угодно жестоко, они чувствовали себя живыми.

Все, что вспомнилось ему там, в палате с широким окном на церковный шпиль, через несколько дней мучительного бреда, было серое существо, возящееся в пыли и жужжащее невнятные обрывки слов.

Кажется, у Билли была в руках сабля. И он пронзил ею чудовище. И многих пронзил уже позже, он уничтожал чудовищ вокруг себя. Он был так лих и ловок. Одного даже взял в плен, но… Все было как в тумане, какие-то голоса, требовавшие продолжать. И он продолжал. Все было темно и непонятно.

Потом он бежал, он бежал и кричал..

- Извини, - прошептал Билли. – Я думал, это игра.

Рядом с его кроватью плакала мама...

- Я так рада, что ты нашелся, что ты здесь. Ты ведь знаешь, ведь Билли пропал?! Я сейчас, папа здесь, курит, я его позову!

Мама выбежала из палаты.

Осеннее солнце блеснуло на шпиле и погасло.