Читать онлайн "Три подруги и она"

Четыре верные подружки

Сыграют с куклами в избушке.

Зима накроет покрывалом,

Весна напоит снегом талым.

Лето сачком поймает смех,

А осень спать уложит всех.

Илана Л. 8 лет.

— Меня ждут!

Паника накатила мгновенно. Дневной сон оборвался осознанием: «Я опаздываю». Вскочив с постели, девушка схватила телефон, мигавший на тумбочке холодным светом. Экран пестрел пропущенными вызовами и десятком сообщений от «Бывшего». Она презрительно скривила губы. Перед глазами мелькали строчки: «Яся, останься дома…» — и следом «Я не собираюсь снова… Пожалуйста, не ходи…»

— Не командуй, урод, — буркнула Есения, отшвырнув телефон на пуховую подушку.

Всё вокруг дышало неторопливостью. Квартира-студия была как глоток молока: светлая, чистая, почти невесомая. Никаких лишних деталей — только воздух, ткань и мягкий узор берёзового дерева. Тёплые складки простыней шептали о сне, который так не хочется отпускать. Полупрозрачная штора медленно колыхалась при каждом движении девушки, не находившей себе места.

«Всего час на сборы? Прекрасно. Чуть не проспала встречу с подругами. Как можно было вырубиться посреди дня? Нельзя быть такой безответственной, Есения. Тебе почти тридцать…»

В ванной она застыла перед зеркалом. Стерильная комната больше напоминала операционную и угнетала своей безупречностью.

— Боже… — выдохнула Есения, с отвращением дотронувшись до корней волос: сквозь черные локоны проступал медово-рыжий оттенок.

Отражение казалось чужим; ржавчина расползалась по голове, разрушая тщательно выстроенный образ. Раздражение поднималось внутри — острое и знакомое. Она отдёрнула руку и провела расчёской по волосам, будто это могло всё исправить.

«Подруги заметят. Будут посмеиваться. Сами придут как из салона…» — Есения безуспешно искала тонирующий спрей, сметая из шкафчика упаковки с лекарствами. «Почему я вчера об этом не подумала? Мы же договорились еще… Когда?»

Она озадаченно пыталась воссоздать в памяти момент последнего разговора с ними, хотя бы переписку. Лёгкая дрожь пробежала по телу. Левое плечо вдруг пронзила невыносимая боль, и картинка поплыла перед глазами. После нескольких глубоких вдохов боль ушла так же внезапно, как появилась.

«Ладно. Спокойно. Относительно волос — буду делать вид, что так и задумано. Про остальное… подумаю по дороге».

Она вернулась к своему отражению, разгладила пальцами круги под глазами, тщательно умылась. Холодные капли стекали по лицу, словно высеченному из камня.

Высокие скулы, прямая линия носа, спокойные, но не мягкие черты. Длинные чёрные волосы скользили по плечам, подчеркивая фарфоровость кожи и вечную усталость. В карих глазах не было суеты, но сквозила дотошность, от которой хотелось выпрямиться.

Яркий макияж, струящееся платье и лучшее пальто — Есения была готова.

Дверь подъезда хлопнула за спиной — и девушка вышла в осень. Сибирскую, тяжёлую, пахнущую железом, мокрой листвой и едва уловимым дымом. Прохладный воздух цеплялся за кожу. Солнце, катящееся к горизонту, рассекало дома длинными оранжевыми полосами.

Под ногами шуршал и липнул к подошвам ковёр из пёстрых листьев — ветер их уже не тревожил. Они лежали неподвижно, став частью влажного пейзажа.

Звук машин дробился эхом между панельными домами; где-то наверху хлопала форточка.

Есения поправила шарф и пошла по мокрому асфальту, оставляя за собой облачко пара. Тень, вытянутая и неровная, ползла следом по серому полотну улицы, изрезанному трещинами. В этом было что-то бесконечно знакомое: девушка, бредущая вдоль дороги в сумерках осени, чтобы раствориться в огромном, безразличном городе.

От гнетущего свода облаков, от ворон, летящих к реке, веяло той обречённостью, что приходит перед долгими холодами.

Она нырнула в переулок — и городской шум сменился тишиной дворов. Есения нервно сжалась, ощущая, как морозная сырость просачивается сквозь тонкую ткань пальто: оно было изумительно лёгким и совершенно бесполезным. Но девушку согревала мысль о том, как эффектно она сейчас выглядит.

Взгляд зацепился за детскую площадку. Знакомое место. Когда-то неподалёку отсюда стояла её школа — теперь там возвели жилой комплекс. А площадка осталась, хоть и сильно изменилась.

Повинуясь внезапному порыву, Есения сделала несколько шагов к качелям.

Лет двадцать назад на таких же качелях сидела рыжеволосая девочка. Её обидели после школы: испачкали куртку, толкнули на брусчатку так, что джинсы разодрались на колене. Одноклассники куда-то зашвырнули портфель, растрепали волосы. Есении было всего девять, и она не понимала, за что с ней так поступают. Домой идти не хотелось — мешал удушающий стыд. «У меня должна быть другая жизнь. Эта мне не нравится».

Качели скрипели. Девочка сидела, опустив голову, когда перед ней легли две тени.

Подняв глаза, она увидела женщину. Статная. Безупречная. Одетая, как корреспондент из американского фильма. Её улыбка была приветливой. Но в ней таилось что-то выверенное, как у человека, который точно знает, зачем пришёл. В уголках глаз залегли лёгкие морщинки. Вьющиеся волосы, собранные в низкий пучок, открывали изящную линию шеи.

За руку женщина держала девочку… или девушку. Возраст определить было сложно. Высокая, но хрупкая и тоненькая, она казалась ребёнком. На ней было розовое пальто из мягкой шерсти. Вязаная шапочка сжимала тёмные кудри, подбородок тонул в шарфе. Из-под подола торчали ноги в тёплых колготках, чуть сбившихся под коленями. Для начала сентября она была одета слишком тепло — и всё равно дрожала.

— Добрый день, — бархатный голос женщины обволакивал, словно плед. — Ты совсем одна и такая печальная. Мы можем тебе чем-то помочь?

— Нет! — отрезала Есения, отряхивая джинсы.

Женщина шагнула ближе, принося с собой аромат сладких духов.

— Знаешь, я тоже всегда прятала переживания глубоко в сердце, и это было ошибкой. Я думала, что люди сами догадаются о моей боли. — Её брови печально изогнулись у переносицы. — Но никто так и не понял. Дочку я учу делиться со мной всем, что её тревожит. И она делится. Любую проблему можно решить, если действовать сообща.

— Я вас вообще не знаю.

Женщина кивнула, словно ожидая этих слов.

— Меня зовут Лидия. А это — Эльмира.

— Есения.

— Красивое имя. Подходит тебе. Ты словно огонёк в этой серости.

Лидия провела ладонью по её локонам, пропуская рыжую прядь сквозь пальцы. Тихо, будто по секрету, произнесла:

— Ты очень интересная девочка. Я заметила тебя издалека. Мы снимаем детский сериал. К сожалению, — она виновато взглянула на дочь, — Эля пока не справляется со своей ролью. Ты бы не хотела увидеть себя на экране?

— Но… — Есения нахмурилась. — Но я же никакая не актриса.

— Мы все актёры — в той или иной степени. Дома у нас одна роль, в школе — другая. А если получится… только представь: тобой будут восхищаться. Я вижу, ты особенная. Осталось лишь показать это остальным.

На лице девочки мелькнула тень улыбки.

— Я особенная, — прошептала она.

Воспоминание растаяло, стоило Есении прижать ладонь к губам. Она с ужасом посмотрела на пальцы — помада размазалась.

— Только не это… Что же я наделала, — упрекнула себя она и полезла в сумку за телефоном, чтобы поправить макияж.

На экране мигали сообщения от Бывшего: «Я знаю, куда ты собралась. Останься дома!» Есения самодовольно их удалила и начала тереть испачканный подбородок.

Именно из-за Бывшего она пропустила встречу год назад. Тогда они жили вместе на окраине Красноярска. Мужчина орал, что никуда её не отпустит:

— Сегодня сидишь дома. И не спорь! Тебе станет только хуже, если уйдёшь!

В ответ она шипела:

— Сам-то с радостью встречаешься со своими «подружками». Прочь с дороги. Меня ждут!

Есения помнила железную хватку мужских рук, отчаянные попытки вырваться. Тогда он запер дверь изнутри. Девушка впала в настоящую истерику — слёзы, угрозы, обвинения. Ничего не действовало. Удивительно, что ей удалось вызвать полицию.

«И почему я до сих пор не заблокировала его номер? Что со мной не так?» — Есения бодрым шагом преодолевала квартал за кварталом. «Хорошо, что не сказала ему, где сейчас живу. И на том спасибо».

Небо медленно тускнело. В домах, напротив, зажигались прямоугольники тёплого света.

— Вечно прихожу последней, — бормотала она, натягивая шарф на нос.

Девушка представила глаза подруг. Особенно одной — мутно-зелёные озера, полные первобытной ненависти. Осуждающие, презирающие. Её лицо размывалось на фоне этого терзающего взгляда, а затем исчезало в пепельной дымке.

Имена, лица — Есения не могла вспомнить. Земля качнулась под ногами, но девушка лишь ускорила шаг. Быстрая ходьба всегда помогала сосредоточиться. Кончики пальцев охватил зуд, по телу прокатилась ватная волна жара. На ходу она достала из сумки бутылку воды. Один глоток — и стало чуть легче дышать.

— Надо только попасть в квартиру, и всё будет хорошо, — уверяла себя Есения. — Они увидят моё пальто и платье... обзавидуются.

Воображая скорую встречу, она немного успокоилась, хотя провалы в памяти сильно тревожили. «Как их зовут? Как они выглядят?» — мысли не давали покоя. Это ощущалось, словно попытка прочесть текст во сне: ты чувствуешь его фактуру, первый звук, видишь ровные строчки и впитываешь смысл… Но стоит сфокусироваться — буквы начинают расплываться и ускользать.

Есения зажмурилась, отгоняя наваждение.

Она обошла разбитую машину, покрытую налипшими золотыми листьями. «Осень умеет скрывать несовершенства мира. Если не ворошить листву, — мелькнуло у неё в голове, — и позволить ей мягко укрывать кривые дорожки, старые скамейки и уличный хлам… Да, тогда город покажется великолепным, ярким. Но под этим покровом останется всё та же неприглядная правда».

Через полчаса Есения остановилась перед забором, прятавшим низкое бетонное строение. Из-под земли доносился гул — канализационная станция, похоже. За ней возвышался нужный дом.

Девятиэтажный. Серый. Он стоял чуть в стороне от прочих зданий. Лишь несколько окон тускло мерцали в сгущающейся темноте. Торец был зашит черной плиткой, словно залеплен пластырем. Бетонная поверхность казалась влажной и промёрзшей — неприятно касаться даже взглядом. На четвертом этаже было окно с грубой решёткой из толстых прутьев. Здание вызывало лёгкое физическое отвращение, словно случайно заглянул в чужую неудавшуюся жизнь.

Подъезд прятался под перекошенным навесом. Рядом на лавочке сидели три старушки в зимних пальто, жавшиеся друг к другу. Когда из-за угла появилась девушка, старушки притихли и почти синхронно повернули головы. Их колючие взгляды следили за Есенией с явным неодобрением.

Едва она протянула руку к домофону, дверь со скрипом отворилась, выпустив ещё одну пожилую женщину. Есения проскользнула внутрь, пока та не успела ничего сказать. За спиной донеслось надтреснутое:

— Вы к кому?!

Внутри пахло старыми тряпками, кошками и сырым бетоном. Воздух был спёртым и неподвижным. Красные полы местами стёрлись до цемента, а у входа валялся грязный коврик, скрученный по краям. Лифт не работал и стоял раскрытым. Лестница уходила вверх — бетонная, с осыпающимися ступенями и тёмными потёками. Казалось, дом перестал сопротивляться собственному распаду.

Четвёртый этаж. Ни одного коврика. Лампочка под потолком моргала, а площадка пульсировала в такт, объединяя всё в один дышащий организм. Затхлость, пыль и та самая квартира.

Дверь с бордовой обивкой выглядела странно. Кожа потемнела вдоль швов, местами вздулась, будто что-то давило изнутри. В самом низу проступали следы копоти, а на уровне глаз — неровные пятна: тени букв, неумело стёртые растворителем.

Есения знала: за дверью — они. Подруги. Голоса, смех, тепло. Палец нажал на кнопку. Звонок прозвенел глухо, как из-под воды. Она нажала снова. Сильнее.

Тишина.

Что-то дрогнуло в груди — нетерпение, страх, раздражение, всё одновременно.

— Эй! — крикнула она. — Я знаю, что вы там! Девочки!

Свет продолжал мигать. Лампа навязчиво жужжала.

— Да, я опоздала… И что с того? Все опаздывают!

Палец снова и снова давил на кнопку, погружая её в пыльное месиво. Ноготь не выдержал и надорвался у основания. По ладони прошла вибрация. Мгновение спустя боль вонзилась раскалённой иглой в щель между пластиной и живой плотью.

— За что вы меня ненавидите? — сорвалась она. — Вы не имеете права!

Есения трясла рукой — по пальцу тянулась струйка крови.

— Почему молчите? Даже ты, Лето! Даже ты…

«Лето?»

Она ударила в дверь кулаком. Ещё раз. И ещё. Стучала яростно — костяшками, ладонью, а потом и ногой. Слёзы душили, но не находили выхода.

— Выпустите меня! — Есения не узнавала собственного голоса. — Выпустите! — хотела крикнуть громче, но слова выходили сдавленным шёпотом. Звучали жалко.

— Выпустите…

Она опёрлась лбом о холодную кожу обивки. Секунда — и силы ушли. Есения повернулась спиной и медленно осела на пол, подтянув к себе колени. Пальцы дрожали, пояс пальто впивался в живот. Мир вокруг стал расплывчатым и ненастоящим. Всё это она уже делала, уже стучала, уже кричала — только с изнанки квартиры.

Холод просачивался через рассохшиеся рамы подъездных окон.

Тогда, двадцать лет назад, было так же холодно.

Асфальт блестел после дождя, а в лужах вспыхивали первые огни. Она брела по улице. В середине октября — практически босиком. Безумие. Трикотажные колготки жадно впитывали жидкую грязь, и коричневые пятна медленно ползли вверх, от ступней к коленям. Пышная юбка скрывала постыдный разрыв на этих колготках, но не спасала от ветра. Дешёвые блёстки, половина из которых уже болталась на нитях, дрожали в свете фар. Где-то вдали гудел трамвай — протяжно и устало.

Она не понимала, куда идёт. Иногда ей казалось, что кто-то крадётся за спиной — тихо, в такт её шагам. Тогда она ускорялась, спотыкалась, падала, поднималась снова. Прохожие пытались приблизиться: кто-то тянул руку, задавал вопросы, но девочка шарахалась и отбегала в сторону. Как затравленный зверёк, она металась между дворами. Безликие фасады домов сменяли друг друга словно кадры плёнки. Где-то скрипели качели. Слышались незнакомые голоса — мужские, женские, требовательные. Ветер трепал подол; колючая сетка подъюбника цеплялась за ноги.

«Нужно идти. Ещё немного. Ещё шаг».

— Слышь, — весёлый голос прозвучал совсем рядом.

Есения вздрогнула и обернулась. У края тротуара на корточках сидел лысый парень. Куртки на нём не было — только грязно-зелёный свитер крупной вязки. Огромные выпученные глаза поглощали отражение девочки. Между мясистыми губами он зажимал незажжённую сигарету.

Лысый чуть прищурился.

— Знаешь, где тут компьютерный клуб? — спросил он буднично, растягивая слова как жвачку.

Уставившись на парня, она сначала решила, что ослышалась. Потом начала перебирать в голове всё, что знала о таких клубах, и даже попыталась представить, как они выглядят. Опомнившись, слабым голосом выдавила:

— Н-нет.

— Жаль, — парень огляделся по сторонам. Его речь вдруг стала быстрой и отчётливой. — Есть адреса, которые нам вдалбливают с детского сада. Попробуешь забыть — а не получится. Скажешь, хоть ночью разбуди.

Он не шевелился, но Есении показалось, что следующие слова прозвучали прямо возле её уха:

— Где ты живёшь, мелкая? Адрес?

И она сказала. Улица. Дом. Квартира. Потом зажала рот ладонью, но слова уже вырвались наружу.

Парень поднялся и снял ботинки.

— Запрыгивай. Великоваты, ну да пофиг.

Есения шаркала ногами рядом со странным незнакомцем. Он двигался медленно, подстраиваясь под её темп. Девочка куталась в свитер: рукава болтались по бокам, а она прижимала к себе левую руку внутри этого вязаного кокона. Сам парень остался в растянутой футболке с выцветшим принтом. Он не задавал вопросов, вместо этого непрерывно рассказывал о всякой ерунде.

Есения не боялась. Ей уже было всё равно. Шагала, куда скажут, слушала его голос — мягкий, будто читающий стихи. Она ненавидела стихи, но не сейчас.

— Вот тут налево, — сказал он. — Почти пришли.

На светлой лестничной площадке парень попрощался с Есенией, трижды позвонив в нужную квартиру. Когда мама открыла дверь, его уже не было.

— Мамочка… — прошептала Есения и расплакалась так, как не плакала с самого раннего детства.

Если бы только Есения смогла вспомнить дорогу к дому — с той самой дверью из бордовой кожи — полицейские были бы там до наступления ночи. Но она не вспомнила ничего. Кроме этой двери.

Память — странная штука: она умеет менять прошлое, переписывать его, подстраивать. Некоторые моменты Есения могла воссоздать сразу в трёх вариантах. Но те события, которые хотелось исправить, как назло, хранились неизменными. Оставалось лишь спрятать их глубоко в темноту.

Но ничто не длится вечно.

Рано или поздно эту темноту прорезает луч света, становясь брешью, через которую наружу вываливается всё ненужное.

Затёртое прошлое.

У девушки по имени Эльмира была мобильная раскладушка. От детской площадки до места съёмок Есения не сводила глаз с телефона новой знакомой. Лидия, шагая чуть впереди, вполголоса журила девочек за то, что они не смотрят под ноги. Есения извинялась, но продолжала пялиться в узкий экран. Эльмира не отвечала. Она вообще мало говорила.

Дверь с бордовой обивкой распахнулась. В предплечье Есении впилась мужская рука, покрытая жёсткими волосами, и рывком втянула её внутрь. Ладонь зажала рот. Солоноватый привкус пота успел просочиться в горло — туда, где рождался крик.

Перед ней открылось мрачное помещение. Прямоугольник света из коридора прополз по ковру, и тьма затхлой комнатушки отступила. У стены сидела девочка с волосами цвета летнего солнца. Её руки были заведены за спину, губы плотно сжаты. Зелёные глаза, полные страха и презрения, следили за мужчиной, что толкал Есению вперёд — в этот лоскуток света.

Ладонь медленно соскользнула с её губ, размазав слюну по подбородку и высвободив истошный вопль. Над головой вспыхнула лампочка. Щелкнул замок.

Детский голос глухо ударялся о стены, обитые мягкими панелями. Есения изворачивалась в тисках жирных пальцев. С неё грубо стянули куртку и толкнули на пол. Стоя на четвереньках, она впивалась в ворс старого ковра, где застряли волосы и комки пыли. Мужчина оттащил её к стене. Не реагировал ни на крики, ни на мольбы. Навалившись всем телом, завёл её руки за спину и туго перемотал верёвкой. Узлы врезались в кожу. Он выпрямился, любуясь проделанной работой. Есения отвернулась: ей было противно смотреть на него.

Электрический свет стекал с потолка мутным пятном. Воздух пах чем-то сокровенно человеческим — тёплым, влажным, живым.

Есения встретилась взглядом с блондинкой. Та сидела напротив с мрачным сочувствием в глазах. Вздёрнутый нос имел лёгкий изгиб, и эта кривизна придавала лицу выразительную асимметрию. В позе читалась настороженность, смешанная с проблеском интереса.

Левее, в самом углу, притаилась другая девочка — смуглая. Её спутанные каштановые волосы покрывали спину, доходя до пояса. Лицо острое, почти измождённое, с запавшими воспалёнными глазами. Стоило Есении повернуть к ней голову, как та, ссутулившись, уткнулась взглядом в пол.

На худых руках третьей девочки проступали язвы. Она лежала у стены, на которой должно было быть окно. Тусклые, почти пепельные локоны терялись в ворсе ковра. Прозрачные глаза смотрели в одну точку; только губы еле шевелились, как в беззвучной молитве.

На всех были однотипные кружевные платья — поношенные, с засохшими разводами. Посеревшие колготки местами расползлись. Всё, что когда-то казалось детской нарядностью, здесь выглядело издёвкой. Девочки были немного старше Есении, и в этой одежде смотрелись неестественно, почти пугающе.

Возле каждой стояло металлическое ведро с облезлыми краями. Оттуда шёл запах, от которого хотелось закрыть рот.

— Дам вам время познакомиться — это хорошие девочки, вы подружитесь. Они давно ждали Осень, — голос мужчины был… толстым, как он сам. Булькающий, с сиплым натужным оттенком. Каждое слово продиралось сквозь тяжёлое дыхание. — И я тебя ждал. Очень ждал. Когда узнаешь меня поближе — перестанешь кричать. Будешь довольна.

Он ушёл. Каморка вновь утонула во тьме. Из-под двери пробивалась тонкая полоска света. Оттуда же доносилась музыка — джаз.

Есению всегда раздражал джаз. Дома она самозабвенно играла классику на скрипке: её отдушина после школы. А вот джаз... Эта какофония звуков — бесконечная репетиция, где музыканты так и не договорились. Воплощение разговора с человеком, который слышит только себя и считает каждую свою мысль гениальной.

— Привет, девочка. Я — Лето, — голос, вероятно принадлежавший курносой блондинке, вытянул Есению в реальность.

Она быстро заморгала, привыкая к темноте. Заёрзала, нащупала верёвку. Попробовала определить её длину и задела ведро — оно глухо упало.

— Повезло, что пустое, — хихикнула Лето. — Как тебя зовут, девочка?

— Её зовут Осень, — вмешался другой голос.

— Нет, меня зовут Есения.

— Тебя никак не будут звать, если не станешь для него Осенью, — язвительно бросила вторая.

— Вообще… Весна права, — пробормотала Лето. — Он злится от наших имен. Но меня раздражало, что все тут знают моё, а я — ничьё. Приятно познакомиться, Есения.

— А тебя на самом деле, как зовут?

— Секрет, — вредничала Лето. — А вон там валяется Зима. Хотя, думаю, ты и сама догадалась.

— Если не дура, — буркнула Весна. В темноте она была смелее.

— Валяется и воняет, — добавила Лето.

Весна прыснула в подобии смеха.

Всё происходящее напоминало Есении лихорадочный бред. Вязкий запах каморки облеплял кожу. Шёпот голосов смешивался с музыкой и пульсировал в затылке.

— «Есения» — такое дебильное имя, скажи? — прошептала Весна.

— Вообще, — отозвалась Лето.

— Когда нас отпустят? — не обращая внимания на издёвки, спросила Есения.

— На Новый год, — уверенно сказала Лето.

— Никогда, — возразила Весна.

Потом они долго спорили:

— Эля говорила, что он каждый год набирает новых. По одной в сезон.

— Да, поэтому нас он убьёт. Хотя Зима, наверное, помрёт самостоятельно.

— Зачем ему нас убивать? Мы же ничего не скажем. Мне и некому говорить.

— А моя мамаша забудет всё уже на следующий день.

Девочки замолчали, каждая погрузилась в свои мысли. Потом Лето первой нарушила тишину:

— Эй, новенькая, у тебя есть родители?

— Конечно! — резко ответила Есения.

— Странно, — протянула Лето. — Они нормальные? Не бухают, не торчат?

Есения вздрогнула. Слушать подобные слова о родных было неприятно.

— Мои мама и папа не пьют и не… нигде не торчат. Они уже ищут меня. Да. Скоро я уйду отсюда.

— Конечно, — саркастично передразнила Лето. — Очень скоро. Я вот тоже жду свою карету с минуты на...

Она осеклась — в двери щёлкнул замок. Послышался скрежет задвижки.

Вошла Лидия и включила свет. Лето поёжилась, нервно сомкнула колени и притянула ноги к себе. Есения не обратила внимания на этот жест, увидев Лето впервые, но вскоре у неё самой выработалась похожая реакция.

Женщина бережно держала в руках праздничное платье и пару белых колготок.

— Отпустите меня! Я не скажу родителям, клянусь! — Есения старалась звучать искренне.

Ответом было молчание. Когда женщина развязала ей руки, чтобы стянуть блузку, Есения попыталась вырваться. Лидия ударила её несколько раз. Вдобавок пригрозила переломать девочке ноги за подобные выходки.

— За что? Почему я? — закричала Есения.

— Лучше ты, чем она, — снисходительно объяснила женщина.

Как только переодевание закончилось, верёвки впились в запястья, но уже с меньшей силой. Лидия вышла, забрав с собой всю одежду Есении — даже бельё.

Без света время теряло направление. Девочки, словно тряпичные куклы, брошенные в угол, тихо пылились в пустоте. Есения успела провалиться в беспокойный сон, когда комната наполнилась тяжёлыми шагами.

Открыв глаза, она увидела в центре высокую табуретку. Мужчина помогал Эльмире взобраться на импровизированную сцену, поддерживая её под локоть.

— Аккуратнее, дочка. Вот так… Молодец, — приговаривал он.

На тощей девушке было короткое пышное платье, из которого она давно выросла. Мужчина сел на пол и велел остальным молчать. Девочки и так не разговаривали, а теперь будто и вовсе перестали дышать.

Эльмира прочитала стишок про времена года чистым, звонким голосом. Он слушал, не отводя взгляда и почти не моргая. Затем Лидия спешно увела дочь, и дверь захлопнулась. В центре комнаты остались только табуретка и он.

— Кто сегодня будет моей самой любимой девочкой? — хрипло спросил мужчина.

Все молчали. Весна тихо заплакала, Лето тут же шикнула на неё. Массивная фигура поднялась, заполнив собой всё пространство перед Есенией. Над головой раскатом грома прозвучали слова:

— Такая рыжая…

— Я… я хочу быть первой, дядя, — вымученно произнесла Лето. — Не надо сразу новенькую…

Но он уже принял решение.

Есения знала — ничто не длится вечно. Она представляла себя дома, в уютной комнате. Кошмар закончится, и она снова окажется там. В воображении она уже была там: касалась смычком струн, растворялась в музыке. Нет — она стояла на сцене в ослепительном свете софитов. Взрослая, самодостаточная. Огромный зал наблюдал за каждым движением её кисти. Среди зрителей сидели бывшие одноклассники, и всем им было стыдно.

«Я ведь так и не пошла в оркестр», — с сожалением подумала Есения, прижимаясь спиной к двери с бордовой обивкой.

Слева раздались шаги: по лестнице спускалась женщина, на вид лет пятидесяти или больше. «В этом доме живут одни старухи», — заметила Есения. Женщина шла медленно, опираясь о стену; её ноги будто вязли в ступенях.

Она была грузной, массивной — плечи расплывались под тканью. Лицо выглядело мягким, как подтаявшее тесто; щёки свисали, а кожа влажно блестела. Тяжёлый двойной подбородок подрагивал в такт дыханию. Поседевшие волосы сбились в пучок, из которого выбивались пряди, похожие на нити дыма. Поверх хлопкового халата была небрежно наброшена блёклая кофта, застёгнутая вкривь.

Есения не находила в себе сил подняться. Она надеялась, что женщина пройдёт мимо, но та остановилась и шагнула ближе. Есения подняла голову. Узнавание пришло постепенно: чёрные колодцы глаз — всё такие же пустые.

Ненавистное и самое важное воспоминание.

В тот день из-под двери донёсся голос мужчины:

— Покорми их, пока я мать в больницу везу! Поняла?

— Но мне на курсы пора.

— Покорми, я сказал!

Из коридора доносились спешка и раздражение, переплетавшиеся с тягучими стонами Лидии. Но вскоре возня затихла. В каморку вошла Эльмира с миской каши и бутылкой воды.

За всё время, что Есения провела здесь, Эльмира появлялась с одной целью — прочесть свой стих. После этого всегда начиналось что-то невыносимо мерзкое, поэтому Есению пробирала дрожь от одного взгляда на Элю.

— Сегодня тут не так сильно смердит, — произнесла Эльмира. — Маме надо вас почаще споласкивать.

— Отпусти меня, пожалуйста, — выдохнула Есения. — Ты же хорошая.

Лето усмехнулась.

Эльмира, проигнорировав просьбу, присела рядом с Зимой. Голова девочки привычно покоилась на полу; губы покрывали струпья, дыхание — неровное и затрудненное. Эля запихнула ей в рот ложку комковатой каши, потом ещё одну. Дала воды. Зима хотела что-то сказать, но её скрутило в районе живота. Эльмира отпрянула с отвращением.

Очередь Есении была последней. Она встретила взгляд Эльмиры, надеясь хоть на тень сочувствия в её чёрных глазах. Но там не отражалось ничего — ни тепла, ни понимания, только мёртвое безмолвие.

— Я очень хочу домой, — прошептала девочка.

— А я очень хочу есть, — отозвалась Эльмира, наклоняясь. — Хочу набить желудок всем, что найду в холодильнике. — Она грубо впихнула кашу в рот Есении. Ложка ударилась о зубы, отколов кусочек клыка. Есения замычала и мотнула головой. — Хочу одеваться нормально, как мама. Хочу, чтобы парни в школе смотрели на меня, как смотрит он. Чтобы никто не отворачивался с презрением, чтобы не слышать «швабра» или «дистрофик» в свой адрес. — Эльмира выпрямилась, подхватив бутылку, и плеснула водой в лицо Есении. — Но мы имеем то, что имеем. Увы. И насчёт дома… знаешь, что самое смешное…

Договорить она не успела — раздался резкий, булькающий кашель. Зима лежала на боку; её тело дёргалось, будто что-то рвалось изнутри. Короткий всхлип, глухой звук — и наружу хлынула кислая вязкая жижа. Девочка попыталась приподняться, но так и не смогла. Волосы прилипли к лицу, губы дрожали. Зима замычала, давясь, и каждый звук становился похож на плач. В комнате разлился едкий, животный запах.

Через пару минут Зима затихла — бледная, с влажными глазами. Она хрипло дышала, неспособная отползти к стене.

Эльмира смотрела на происходящее, морщилась, а затем вздрогнула. На пол упали миска и бутылка. Зажав рот, она выбежала из каморки, оставив свет включённым. Послышался шум воды из ванной и натужные звуки, заглушаемые джазом.

Есения замерла. Она боялась, что оставленный узкий проём с видом на коридор сейчас исчезнет, боялась услышать поворот ключа в замке и скрип задвижки. Но вместо этого хлопнула входная дверь.

Девочки переглянулись с выражением медленного осознания на лицах. Первой зашевелилась Есения. Нужно было просунуть руки вперёд. Она изогнулась, пытаясь протянуть связанные запястья под ногами. Каждое движение сопровождалось хрустом суставов, мышцы горели от недостаточной гибкости, острое отчаяние подступило к горлу. Она зажмурилась и рванула снова, уже не думая о боли. Раздался влажный щелчок в левом плече, и обжигающая волна пронзила тело.

Лето и Весна, уже бросившие собственные попытки, с нетерпением наблюдали за ней.

Есения сжала губы; по лицу покатились слёзы — не столько от боли, сколько от бессилия. Плечо выпирало неестественно, но руки, будто получившие несколько лишних сантиметров свободы, смогли наконец протолкнуться вперед. Она подтянула скрученные кисти к лицу, тяжело дыша носом. Узел был тугим, скользким от пота. Есения впивалась в него зубами, скребла и тянула, ощущая, как дёсны наливаются кровью. Мир сузился до этого комка волокон. Рывок. Ещё один. Ещё — и петли ослабли. Онемевшие кисти в багровых кровоподтёках наконец разжались.

Она вскочила и кинулась прочь.

— Осень, подожди! Помоги мне! — взмолилась Весна.

Есения остановилась в проёме.

— Только попробуй уйти, — отчеканила Лето. — Только попробуй так оставить нас, сука!

Есения колебалась, но паника вытеснила все другие чувства. Требовательный импульс давил: «Беги!» Зелёные глаза Лета — последнее, что она увидела в той каморке.

Входная дверь не поддавалась. Защелка замка то бешено прокручивалась вхолостую, то заедала намертво. Есения цеплялась за холодный металл, дёргала ручку и в исступлении била кулаком по кожаной обивке.

— Выпустите меня!

В голове гудело. Боль в плече притупилась, освобождая дорогу ярости. За спиной звучали плач и проклятия девочек. Из магнитофона всё так же лился джаз.

— Выпустите меня! — Она снова принялась за замок — и тот сдался.

Выскочив на лестничную площадку, она отрезала все звуки из ненавистной квартиры, навалившись на дверь спиной.

Щелчок.

«Я их больше не слышу… Их никто не услышит», — холодное, липкое чувство непоправимости зашевелилось в животе. Есения подошла к соседней квартире. Была готова позвонить, когда ощутила кожей прикосновение невидимой, мохнатой руки, тянущей её в темноту.

«Нет… я больше не хочу… нет», — девочка сорвалась с места и побежала по лестнице, так и не нажав на кнопку звонка.

— Эльмира… — произнесла Есения, смотря снизу вверх на полную женщину.

— Только давай в этот раз без скандалов, ладно? — сказала та. — И можешь звать меня Илана. Это моё настоящее имя. Хотя, думаю, ты и так знаешь.

— Знаю, что ты больное чудовище, и это наследственное, — рявкнула Есения, вставая.

— Я же просила. Без этого.

— Что тебе от меня нужно!

— Ты сама сюда приходишь… добровольно, — бросила Илана. — Когда я впервые нашла тебя у этой двери, ты почти ничего не соображала. Сегодня, похоже, дела обстоят лучше, да? — Она понизила голос. — Помнишь через сколько их нашли?

— Что? — растерялась Есения.

— Через сколько дней после того, как я помогла тебе сбежать, нашли твоих подружек.

— Ты мне не помогала!

— Я оставила дверь открытой!

— Случайно! Ты оставила её случайно. Не развязала нас…

— А ты не развязала их! — перебила Илана и задумалась. — Хотя... может, в твоих словах и есть смысл. Я не помогла тебе сбежать — раз ты возвращаешься сюда. Снова и снова!

— Не смей сравнивать меня с собой, слышишь?! Не смей! — крикнула Есения, шагнув вперёд.

Женщина осталась неподвижной.

— В тот вечер меня забрал он… с курсов. И увёз, — Илана цедила слова сквозь сжатые зубы. — Мама вскоре умерла в больнице. Я так и не попрощалась с ней… После того, как полиция наткнулись здесь на три обезвоженных трупа, нас с отцом не могли найти несколько месяцев. Ты знаешь, какими были для меня эти месяцы? Знаешь, как он отрывался на мне, понимая, что мама уже не вмешается, да и терять нечего? Он-то думал, что его поймают со дня на день, — она повысила голос. — Почему ты закрыла дверь? Почему никого не позвала? Почему, в конце концов, не сказала полиции, что была там не одна? Эти идиоты искали бы квартиру куда охотнее. И меня бы нашли быстрее! — она сделала паузу, перевела дыхание. — А я скажу тебе, почему. Потому что ты — трусливая эгоистка, не желающая признаваться в собственных грешках… Как и я, как и все в этом проклятом мире! Мы печёмся лишь о себе и своих близких. Именно благодаря этому человечество ещё топчет землю!

Есения пыталась сдерживать почти неконтролируемый гнев. «Знаю ли я, как он отрывался… Мы все знали». Она тяжело выдохнула. Разжала кулаки и посмотрела на дверь с бордовой обивкой. Из контуров надписи, стёртой растворителем с небрежной заботой, всё же угадывалось одно слово: «твари».

Память постепенно возвращала прошлые встречи с Иланой. Когда всё это началось? Лет семь назад? Да… Есения пришла сюда после гибели родителей, чтобы увидеть подруг. А встретила её.

Она вспоминала, как неоднократно перечитывала статьи и слушала подкасты о маньяке по прозвищу Календарь. Заботливый сын. Хороший друг. Примерный семьянин, которому жена приводила никому не нужных девочек.

Он работал в «Водоканале» и имел доступ к канализационной насосной станции неподалёку. Под Новый год, словно извращённый зимний волшебник, появлялся там с ящиками. Никто ничего не замечал. Никто ничего не подозревал.

«Про жертв говорили так мало: возраст, выдуманное имя, цвет волос и как мы к нему попали. Будто нас не существовало до этого… и будто меня не существует после».

Особо не акцентировалось, почему поиски квартиры затянулись. Девочка, самостоятельно вернувшаяся домой, не рассказала ничего полезного — упомянула лишь дверь. Она умолчала даже о встрече на детской площадке, уверяя, что не помнит ничего после ссоры с одноклассниками. Всё списали на шоковое состояние ребёнка, чья память стерла последние полтора месяца.

«И видит Бог, я очень старалась их стереть», — мысленно твердила Есения.

Дочь маньяка тоже никто не обвинял — по крайней мере, открыто.

Она внимательно посмотрела на женщину, в которую превратилась Эльмира, и попыталась найти в себе хотя бы крупицу понимания. Но не нашла.

— На пятый день, — сказала Есения тихо. — Их обнаружили на пятый день, после того как я грызла свои верёвки зубами, вырываясь из ада, куда ТЫ меня привела! Ты и твоя мать.

Они сверлили друг друга взглядом. Можно было сказать многое, но неожиданно Есения ощутила спасительное безразличие — всё это уже было. Она не услышит ничего нового. И ничего нового не произнесёт. Не в этом году.

Есения развернулась и ушла, оставив Илану наедине с её старой квартирой.

— Я случайно оставила дверь открытой, но намеренно не стала исправлять эту случайность! Слышишь? — раздалось за спиной.

У подъезда вместо бабушек сидел Бывший. Под ногами валялись растоптанные окурки, лицо освещал экран телефона. Увидев Есению, он поднялся и поспешил навстречу. Хотел взять её за руку, но передумал.

— Я волновался. Нельзя было хоть пару слов написать? Ты как?

— Как всегда.

— Чёрт, Яся… Тебе нужна помощь. Сколько это будет продолжаться?

Есения посмотрела на пожухлые листья, упрямо цеплявшиеся за ветки.

— Пока я не смогу простить двоих.