Читать онлайн "Сказка о лесной фее и обыкновенном человеке"

Глава: "Сказка о лесной фее и обыкновенном человеке"

В лесу, километрах в тридцати от города, была одна поляна. Посреди нее лежала почти скрытая травой коряга, а рядом стоял огромный пень. Дальше виднелась вековая дубрава, и кудрявые ветви дубов казались вырисованными на холсте. Очень живописное место. Всюду пестрели полевые цветы, пели птицы, стрекотали кузнечики. На этом пне любила сидеть лесная фея.

Это была еще совсем молодая фея. Всего лишь около трехсот лет она жила здесь и считала себя полноправной хозяйкой, пока люди не начали строить поблизости дачи. Город расширялся, предместья росли и наступали на лес. Однако фея, хотя и стала осторожнее, продолжала жить, как и прежде: собирала лесную ягоду, сушила крапиву, наблюдала за яркокрылыми бабочками и шептала заклинания на плодородие леса. Друзей заменяла ей природа. Иногда, правда, приходили в гости из соседних мест другие феи – женска и мужеска полу. А однажды к ней даже посватались. Но семью ей создавать было еще рано. Да и семья в мире фей – явление намного более сложное и ответственное, чем у людей. Хотя стоит оговориться, что феями этих существ называли только по старинке, а по сути дела, это были лесные кикиморы, среди которых, однако, встречались очень симпатичные, а иной раз и необычайно красивые особой лесной красотой, которую, по слухам, при лицезрении мог выдержать не каждый смертный.

Так и жила эта фея в своем маленьком, уютном и не заметном для людей домике своей не заметной для посторонних глаз жизнью. Но все чаще, сидя на своем пеньке, она могла издали видеть прогуливающихся по лесу людей и с интересом наблюдала за ними. Но всякое сношение с человеческим миром было запрещено Лесным Кодексом, предписывающим суровые наказания нарушителям, поэтому приближаться к ним она не рисковала, оставаясь невидимой наблюдательницей.

Однажды фея собирала землянику и наткнулась на погасший костер, залитый водой. «Хорошо, что еще затушить не поленились!» - мрачно заметила она. Это был небольшой кружок золы, оставшийся после костра. В последнее время она все чаще натыкалась на молчаливые следы пребывания человека – и это уже не было для нее неожиданностью или невидалью, как раньше. Но что-то в этом костре, именно в этом, приковало ее взгляд, привлекло и словно заворожило. Что-то в нем такое было… От него веяло унылостью и неблагополучием человеческой жизни, вынужденностью жить именно так, по-людски, защищаться от холода и зверья своими, неугодными природе способами, необходимостью вредить, чтобы выстоять, бороться, чтобы не умереть. И в то же время от него веяло непостижимой красотой и бесконечной тоскою... Непостижимо красивою тоской! Вокруг пепелища валялись остатки дров – ветки, порубленные с живых деревьев и обреченные стать золой, ради того чтобы согреть людей. Это был совсем другой мир, которому незачем было завидовать. Люди мерзли, когда заходило солнце, голодали, если не было пищи, нуждались в отдыхе и сне, в любви, которой им всегда не хватало. И сквозь пепельно-серый круг, как сквозь дыру, просвечивало все неладное и жестокое этого мира, словно человечество нуждалось в помощи, как никогда.

Некоторое время фея смотрела, как зачарованная, а потом опомнилась и отступила. Но, идя с лукошком и лопухом, в котором, как в чаше, лежала мелко-красная, сочная земляника, она продолжала думать обо всем этом – и думалось ей чем дальше, тем труднее. Старейшины рода с младенчества втолковывали ей, что в людском мире много зла, зависти, ненависти и что нужно держаться от него подальше. Просто держаться подальше – и все. Всего этого не было в мире фей, где царили свои понятия и о жизни, и о красоте и где господствовали иные ценности. Но в последнее время фею все больше тянуло к людям, ее манило это смешение уродства, и красоты, и безудержной их печали. Об этом нельзя было думать, но фея думала. Она думала о людях иначе, чем предписывалось, она позволяла себе размышлять о них, она пыталась понять людей. И то, что она в них уже поняла, заставляло ее не презирать, а сочувствовать. Ибо если войти в их положение, в их оболочки, попасть в их обстановку – кто смог бы поступать иначе? Разве что святой великомученик… Такие были среди людей! Но ведь не все способны и согласны ради идеала отказаться от попыток построить нормальную жизнь. Тогда за что же с ними так жестоко?

Прежде чем дать в надел фее лесное угодье, ее заставили выучить Закон, в котором все это было сказано и который хотя и не запрещал открыто еретических мыслей, но предупреждал, к чему нехорошему это может привести. И с тех пор до сих фея добросовестно выполняла свои обязанности, очень старалась. Только сегодня она подумала вот что: все это время она жила, как во сне, в своем прекрасном мире, но что если мир на самом деле не такой и ей все время врали, будто это – идеал всех живых существ и что некоторые из них не живут так только потому, что не хотят, а не потому, что не могут? Конечно, так быстро и опрометчиво она не могла решиться сделать что-то роковое. Напротив, теперь у нее возник такой интерес к миру людей, что она забеспокоилась о себе… Однако фея продолжала свою спокойную, размеренную жизнь, а в свободное время сидела на любимом пеньке и сочиняла добрые сказки, чтобы потом передавать их через Лесное ведомство в детские сны (это было законно и даже приветствовалось). Ей было жаль человеческих детей – они с детства видели вокруг себя так много злого и неправильного, что она старалась добавить в их сны как можно больше добра и ласки. Она жалела людей и очень тревожилась за их будущее.

Проходили дни и недели, все шло своим чередом. Близилась осень, но было еще тепло. И вот в один ясный августовский день фее довелось наблюдать за игрой молодой пары. Они называли игру бадминтоном. Они веселились, кидали друг другу с помощью странных приспособлений, состоящих из палки и круга с сеткой, что-то маленькое, похожее на зеленый листик. Из разговора она поняла, что это маленькое называется воланчиком. Они много раз теряли этот летучий листик и подолгу искали в кустах, а порой обнимались там, будто забывая, зачем туда залезли. Они казались такими странными! Так и хотелось подойти и сказать им, что вот ведь оно лежит, то, что они ищут! А они не видели. В конце концов, они совсем перестали играть и ушли. А через некоторое время фея нашла недалеко от этого места ракетку с порванной решеткой. От этого бессмысленного, на первый взгляд, предмета, какими виделись все вещи и поступки людей, снова повеяло той непостижимой тоскливой романтикой, и фея взяла ракетку себе. Вскоре нашлось и применение – ею удобно было, почти не нагибаясь, раздвигать траву в поисках земляники. «Как это похоже на людей! – с укором говорил ей голос совести. – Они всегда ищут приспособления, чтобы облегчить себе труд и жизнь. А там и до использования друг друга в корыстных целях совсем недалеко!» Но фея посчитала, что ей до такого не дойти и ничего плохого в этой находке нет. Однако с тех пор в ее лесу пропала липа – деревья не цвели два года, а потом стали и вовсе чахнуть и погибать. Последние молодые липки, посаженные взамен засохших, померзли в лютую зиму. Фея смекнула, что это ей в наказание за проступок, но выбрасывать ракетку все равно не стала – из какого-то необъяснимого упрямства, воцарившегося и вздыбившегося в ее чистой душе. Да и с мыслями о людях в долгие одинокие вечера ей было уже не совладать.

Долгое время ничего особенного больше не происходило. Снова наступила весна, потом лето. Но вот как-то раз, когда фея опять сидела на своем излюбленном пне и с интересом следила за еще одной человеческой парой, она так увлеклась, что незаметно для себя стала видимой для всех. С дороги, утоптанной частыми ходоками, гуляющие стали разглядывать красивую поляну. И вдруг девушка, секунду назад восхищавшаяся видом с огромным пнем, вскричала и схватилась за голову, а потом побежала прочь. Фея тут же исчезла.

- Ты видел? Ты видел это? – панически спрашивала девушка у своего молодого человека, дрожа всем своим существом, когда тот догнал ее и попытался успокоить.

- Что-то было, - согласился он. – Но я не понял, что.

Девушка утверждала, что видела фею. Рассказывала, будто на ней была панамка с кружевом из молодой листвы и розовато-зеленое платье из нежной и прозрачной материи, отороченное по низу лепестками цветков земляники. Она сидела на пеньке и смотрела на них с парнем. А волосы ее были непостижимого золотисто-каштанового цвета…

С тех пор фея стала очень осторожной и старалась не смотреть подолгу на людей, чтобы не оказаться увиденной. Она поняла, что сильные ощущения к чему-то человеческому делают ее слабой, и тогда она оказывается не в силах оставаться незаметной. Но опять наступила осень, прошла зима. В холодное время люди редко наведывались в лес, и бдительность феи пригасла. Но взамен пустоте, образовавшейся в душе, с новой силой возник опасный интерес к чужой жизни.

В один из летних послеполуденных часов, когда зной наполняет душу добрым и ленивым спокойствием, по лесу прогуливался парень в соломенной шляпе с загнутыми по-ковбойски полями и вытертой дачной одежде. Фея дала себе слово не смотреть подолгу на людей, чтобы ненароком опять не заинтересоваться «до видимости». И даже если бы самый сильный интерес и самое ужасное любопытство в мире овладели ею в тот момент, она бы не нарушила слова. Но тут дело было в другом. Парень размашистым шагом шел прямо к болоту и совершенно не чувствовал опасности…

Этого человека фея видела здесь уже не раз. Он всегда гулял один, всегда был в этой шляпе, защищавшей его от солнца или дождя. Похоже, в теплое время года он вообще жил здесь – очень рано вставал на прогулку по утрам и тоже любил собирать грибы. Но он никогда не был так подавлен, как в этот день, и никогда не заходил так далеко в те места, которые не знал. Не знал он и о существовании болота неподалеку, так умело скрытого природой, что его выдавала лишь чуть другая по цвету осока, росшая поверх кочек. Она отличалась не резко – своими более мягкими переливами, напоминающими ковыль, только с чуть красноватым оттенком. Но на это отличие можно было не обратить внимание и попасть в крепкие тиски бесстрастной смерти, проглатывающей без разбору и хороших, и плохих. И самых обыкновенных.

Фея забеспокоилась и на всякий случай направилась за парнем. Она ступала шагах в десяти за его спиной – неслышно, как умели только феи – а он шуршал ботинками по разноперой полевой траве и все приближался к красивому красновато-ковыльному месту вокруг раскидистого дерева. До него не доходило, что там трясина! Вот уже земля под ногами стала другой – полотнища седой сплошной травы устилали начинающиеся кочки, поверх которых шелковисто струилась осока. Только глупый или очень сильно расстроенный человек мог не заметить этих перемен. Фея молчала до последнего. И лишь когда человеку оставалось несколько шагов до верной гибели, за его спиной раздался голос:

- Не ходи, там болото – утопнешь!

Парень замер и тут же обернулся.

Вокруг никого не было…

Его окружало огромное лесное пространство, тихое и на вид равнодушное. Но ведь кто-то его предупредил… А перед ним, сразу у его ног, и впрямь начиналось болото! От неожиданности он отступил на шаг и, раскинув руки, чтобы удержать равновесие, заметил, что почва хлюпает под подошвами. Тогда он сделал еще несколько быстрых пятящихся шагов и миновал опасный участок. Отойдя подальше, где земля была твердой и надежной, в изнеможении от только что пережитой опасности, человек опустился на траву и снял шляпу.

«Что это было? Кто это мне сказал? – размышлял он. – Может быть, показалось?» Он еще раз поглядел по сторонам, ничего особенного не увидев, и вдруг испытал острое чувство благодарности за спасение.

- Кто бы ты ни был, спасибо тебе! – произнес он, встав и обращаясь на все четыре стороны. – И если когда-нибудь я чем-то смогу тебе помочь – обращайся, я сделаю все, что в моих силах, - пообещал он.

«Но в моих силах столь немногое, что я не знаю, смогу ли я тебе когда-нибудь помочь…» - хотелось добавить ему, но он грустно смолчал.

Фея не умела читать мысли, но по голосу поняла его печаль. Ей и не нужно было от него помощи – ну чем ей поможет какой-то человек? Она сейчас больше беспокоилась о том, как бы в Лесном ведомстве ее не наказали за то, что вмешалась в чужую судьбу. Но даже если бы запрещено было делать это всеми законами Вселенной, она поняла, что не смогла бы смотреть на чужую гибель молча и все равно бы поступила так, как поступила.

«В момент опасности люди часто слышат какие-то голоса, - размышлял парень, неся шляпу и слегка размахивая ею по дороге к своей даче. – Может быть, это был мой ангел-хранитель?»

В тот же вечер сорока принесла фее повестку. Следующим утром на Лесном Совете старейшины сказали:

- Ты помогла смертному уйти от его участи, ты вмешалась в чужую - да еще и человеческую! – жизнь. Это серьезное нарушение Лесного Кодекса, мало того – одно из самых страшных нарушений. Знаешь ли ты, что совершила это преступление напрасно? Этот человек все равно обречен!

- Нет, - тихо и удивленно ответила фея, скромно подняв на собравшихся глаза. – Почему?

- У него два варианта гибели: один – вчерашний, а второй возникнет ровно через пять лет в тот же день, и вот тогда его уже наверняка заберут, иначе он будет мешать своей линией жизни другим смертным! Ему нет места среди людей – каждому отмерен свой срок. Хотя ты слишком молода, чтобы понять…

Старейшины задумались и стали шепотом совещаться, по-видимому, о возможности смягчения наказания. Наконец один из них грозным голосом сказал:

- Недостаток ума – не грех, но грех – непослушание! В то время как тебе должно было беспрекословно подчиняться законам и учиться, ты покусилась на неприкосновенное – позволила себе менять чужую судьбу! Из-за этого теперь у многих людей будет больше проблем, чем нужно. Уясни, что ты ничего хорошего своим поступком не сделала!

Фея опустила глаза и сморгнула хрустально-зеленую слезу.

- Но это был твой выбор, и ты за него должна будешь ответить, - более мягким, но неизменно строгим голосом продолжал старый эльф. – За всякий твой поступок в этом мире приходится отвечать полной противоположностью: за каждую слезинку ты будешь вознаграждена улыбкой, каждое злое дело должна будешь восполнить добротой и милосердием. И при этом ты всегда обязана следовать своим желаниям, своим искренним чувствам. Ты хотела знать человеческую жизнь? Ты давно интересовалась людьми – не скрывай, мы это знаем! Что ж, ты станешь человеком. На неопределенный срок, пока искренне не захочешь чего-то иного для себя. Волею Суда Старейшин и согласно Закону ты изгнана из леса фей!

Стук судейского молоточка по срезу пня-стола разделил жизнь лесной нарушительницы на «до» и «после». По рядам эльфов-зрителей пронесся легкий удивленно-сочувствующий ропот… Она еще не верила в то, что услышала, сознание пока не могло это воспринять, не могло осмыслить сразу, а перед глазами все слегка поплыло и на миг подернулось рябью черных мушек. Но тут же слабость прошла, оставив странное ощущение полуполета. Точнее, полета куда-то вниз, неуправляемого, приятного и страшного одновременно – как все, что было связано с людьми.

- Но она же погибнет! – крикнул кто-то из толпы и тут же умолк, когда все взгляды устремились в его сторону. Альма с благодарностью посмотрела на дерзнувшего вступиться за нее эльфа Алька. Но, к сожалению, его заступничество ничем не могло ей помочь…

- Со временем ты поймешь, что это даже не наказание с нашей стороны, а вынужденный шаг, - продолжали старейшины. – Мы бы с радостью простили тебя, но закон есть закон.

Все эти слова воспринималось молодой феей как отговорки жестоких, непреклонных существ, которые хотят прикрыть свою черствость ссылкой на закон, на опасность, грозящую тем, кто проявит снисходительность. Жестокость, с какой она столкнулась впервые в жизни, была для нее удивительной до невероятности. Секунду назад готовая попросить прощения и осознавшая теперь, что это бесполезно, она возненавидела их за поучающий тон и тошнотворную правильность и готова была принять свою участь гордо и молчаливо. Однако голоса продолжали накатывать волнами, сменяя друг друга:

- Но в качестве смягчения наказания мы решили разрешить тебе посещать этот лес в человеческом обличье один раз в пять лет – именно этого числа этого месяца. А если будет особенно тяжело – кликни кукушку, и она передаст тебе от нас совет…

- Разве мне теперь запрещено свободно посещать мой лес? – вырвалось у феи.

Это было самым тяжелым ударом из всего услышанного ею сегодня на Совете.

Ответ был категоричен:

- У тебя есть три дня, чтобы собрать необходимое и попрощаться с лесом.

Что за «необходимое» ей собирать, фея не представляла. Вдобавок ко всему она была раздавлена настигшим ее несчастьем и могла думать только о том, как будет скучать по этим местам, и особенно по своему пеньку и полянке. Земляника казалась слаще во сто крат, а все вокруг – в тысячу раз красивее, оттого что это все придется вскоре потерять. Слезы душили ее при созерцании лесной красоты. А вот о том, как ей будет житься где-нибудь в другом месте и найдется ли вообще место для нее, фея особенно не переживала: она ведь не знала иной жизни и не представляла себе, что может быть намного хуже, чем здесь, в лесу. Как звери и птицы девственного леса не боятся людей, так она не боялась идти к людям и как будто даже была готова к этому. У нее была утешительная мысль: она ведь хотела познать мир людей, встретиться с ними, понять их, она давно ими интересовалась. Поэтому, казалось ей, в таком повороте событий есть для нее хотя бы один плюс: она, наконец, все узнает о людях! И горе ее вдруг утихло, вытесненное интересом к новому и любопытному. Это была просто какая-то лавина новья – непостижимая, захлестывающая. То ли еще будет! И что-то праздничное прорвалось через боль и тяжесть настигшего ее удара, будто открылось продолжение пути. Это не конец, не конец! Дальше будет интересно, еще интереснее! Надо бы всегда смотреть на вещи с такой стороны, тогда в жизнь никогда не прокрадутся человеческая печаль и рутина. А вот о том, что она просто-напросто не нужна людям, помыслить фея даже не догадалась...

Новый поворот событий придавал сил, решимости и даже ощущений грядущего удовольствия от предстоящего перехода на следующий жизненный этап. Она была смела и уверена в себе. Хотя большую наивность и представить себе было трудно.

Опьяненная своими смелыми мыслями, на которые никогда бы раньше не решилась, фея забрела дальше, чем обычно, и внезапно наткнулась на кирпичный домик. Это была крайняя дача, самая ближняя к лесу. Человеческий дом, небольшой, двухэтажный, стоял гордо и независимо, как крепость. «Ты всегда обязана следовать своим желаниям и поступать по совести», - уместно вспомнилось то, что сказал один из старейшин – тот самый, что прочел сегодня приговор, ее участь. И она решилась проникнуть вовнутрь и посмотреть…

Об осторожности, казалось, теперь уже не надо было думать. Чем могло ей грозить еще одно нарушение лесного законодательства? Терять было нечего. Тихонечко подойдя к дому, фея с любопытством вытянула шею и заглянула во двор: решетчатые металлические ворота приоткрыты, а за ними на земле лежало что-то твердое и несуразное – бетонные плиты, но она еще не знала, как это называется. От кирпичных стен пахло человеческим духом, и фея инстинктивно сжалась в комочек, ведь никогда доселе она не находилась к людям так близко. Изнутри доносилась неприлично-веселая песенка, иногда переходящая в мычание. Много позже фея поняла, что так люди иногда скрашивают одиночество: звук собственного голоса и какой-нибудь ритм помогают создать иллюзию общения, обмануть тишину и задать темп своему труду. Но мало-помалу голос стих, и тишина все-таки наступила, лишь изредка прерываясь каким-то стуком, шорохом и шипением, сопровождавшимся неведомым, но приятным запахом. Фея не знала, что так пахнет жареная картошка с овощами. Но ей было настолько любопытно, что, невзирая на страх, изгнанница подкралась к самому входу и заглянула в дом.

Отсюда все равно ничего не было видно – вход закрывала плотная белая паутинка, к тому же еще и грязноватая. Но, даже отодвинув ее, кроме темного коридора она ничего не разглядела. Только из соседней комнаты бил грубый яркий свет, так не похожий ни на лунный, ни на солнечный, ни на мерцание светлячков…

Свет внезапно погас. Послышались шаги. От неожиданности фея резко подалась в сторону и столкнулась с дверью, которая ударилась о стену и противно лязгнула.

- Кто здесь? – услышала она.

Не думая больше об осторожности, грохоча деревянными каблучками, фея помчалась на выход и выскользнула в сад. Ко всему прочему в голове мелькнула неуместная мысль о том, зачем люди строят для себя какие-то маленькие домики, а в них делают неудобные проходы, ограничивают себя стенами и навесами. «Зачем им эта гадость?» - спрашивала она себя, впервые в жизни задыхаясь от нахлынувшего приступа клаустрофобии. Фея спряталась за дерево и только потом, успокоившись, стала невидимой, вспомнив свою пока еще не исчезнувшую способность. И чуть было не потеряла ее опять от увиденного спустя несколько мгновений. Из дома в сад вышел человек. Но не просто человек, а тот самый, которого она примечала на поляне и в лесу много раз, тот, которого спасла по доброте душевной, в общем, тот самый, из-за которого ее и прогоняли теперь из собственного леса! Он был в клеенчатом фартуке, от него пахло картошкой и подсолнечным маслом… Но она не знала, зачем фартук и что такое подсолнечное масло. Она подумала, что должна бы ненавидеть его, но вместо этого без всякой обиды в душе стала рассматривать его одежду. Без шляпы он казался совсем другим, не узнать…

Тем временем мужчина, забеспокоившись, что кто-то чужой хочет пробраться во двор, отправился закрыть ворота на ночь – от греха подальше. Уже опускались сумерки, и выходить сегодня он больше никуда не собирался. Через минуту молодой человек снова скрылся в своем жилище и больше уже не появлялся.

Только теперь фея осторожно отошла от яблони. Для яблок было еще рано. Она огляделась, переступила через разросшуюся фасоль и медленно побрела между грядками. Это что еще за диво такое? Что-то росло… Определенно тут что-то росло! Какие-то ягоды, кусты, растения, похожие на лесные, но другие, незнакомые. Кустики томатов стояли длинными рядками, искусственно посаженные и недавно политые. Из черного шланга тоненькой струйкой текла вода в малинник. «Они что, тоже что-то для себя сажают?!» - мелькнула догадка в ее голове. Зачем? Ведь в лесу немало съестного – того, за что она столько лет отвечала, что с такой любовью для всех выращивала! Как странна, однако, жизнь людей: они не пользуются готовым, дарованным им природой, и постоянно выдумывают что-то свое, новое и нередко вредящее всему окружающему! Интересно, это из-за их гордости или от невежества? «А может, они просто не могут есть лесную пищу?» - мелькнула догадка. Тогда зачем, для кого столько лет она занималась лесом? Разве лишь для того, чтобы они рубили его и разводили костры для шашлыков на месте девственных изумрудных полян?.. В душе вздыбилась обида от осознания бесплодности и бесполезности всех ее трудов, а с ними и всего сущего.

Темнело. На грядках торчали зеленые хвостики, заканчивающиеся уходящими в землю темно-розовыми клубеньками. Она выдернула один, откусила прямо с землей. Редиска была вкусной, но горькой. Не доев, она сунула ее обратно в грядку. А наутро люди подумают, что это «ужинали» ежики… Фея начала мерзнуть – доселе неведомое ей ощущение, вызванною близостью человеческого мира и их неуютного жилья, пришло в тот вечер, чтобы уже не уйти никогда. А в домике погас свет – так же необычно резко, как в первый раз. Фея дрожала и проклинала свою неосторожность. Впервые в жизни ей приходилось думать, как помочь выжить себе самой. Она скучала по своему лесному шалашу, который, кстати сказать, теперь тоже не спас бы ее от холода, потому что в ее организме уже начались необратимые превращения. И тогда фея решилась на отчаянный шаг…

Кирилл спал на втором этаже на старой железной кровати советских времен с порванным с боков матрасом, поверх которого, однако, была постелена чистая простыня в голубой цветочек, лежала подушка в светло-зеленой наволочке и вполне приличное теплое одеяло в клетку. Не прошло и получаса, как он заснул, но все еще продолжал слышать сквозь сон, как где-то совсем рядом поют сверчки в несколько серебристых голосов. Ночь была похожа на сказку – особенно сегодняшняя, одна из последних теплых августовских ночей. Хотелось ею дышать, чтобы надышаться на всю осень и зиму, смотреть, чтобы насмотреться до следующего лета, запомнить, насладиться ее красотой… Но он уснул – он так устал за день, что заснул сразу, как только прикрыл глаза. Порой ему казалось, что он не спит, но приоткрыть веки, несмотря на старания, никак не удавалось. При этом он ясно чувствовал, как в опустившейся с небес прохладе пахнут садовые цветы, закрывшие лепестки на ночь, и даже как по огороду бегают ежики, шурша в траве…

Попытки проснуться оканчивались неудачей снова и снова. Это походило на какую-то странную полудрему. Но вот мимо окна пролетела сова, зловеще угукнув и поменяв ночную мажорную тональность на минорную. И все сразу как-то помутнело и потемнело, прозрачный тон ночи исчез, и началось какое-то странное сновидение…

Кирилл шел по ночному лесу. Он почему-то был совсем один, хотя ночами по лесу никогда не гулял, тем более в одиночестве. Да и шел он как будто на этот раз не просто так, а по какому-то очень важному делу, ежась от страха и зябкого ночного холодка. Его словно что-то заставляло идти, ему казалось, он должен сделать что-то. Но что, он не знал, и от этого очень мучился. Все было так реально – даже роса противно намочила ноги в домашних резиновых сланцах на тонкий носок. А на душе было тяжело, будто он совершил неведомое страшное преступление.

Вдруг Кирилл увидел перед собой дерево – тот самый огромный дуб, к которому он шел намедни, когда услышал тот неземной голос, спасший ему жизнь. Кирилл поймал себя на мысли, что надо бы остановиться, не нужно туда идти, ведь там болото. Но остановиться не мог – будто бы неодолимая сила манила его прямо в логово смерти! И решительный шаг, не имеющий к его воле никакого отношения, нес его навстречу судьбе… В конце концов, он перестал бороться, осознав всю бесполезность своих попыток, и приготовился к самому страшному.

Ночной ветер громко шумел в ветвях лесного дуба-гиганта, увеличивающегося по мере приближения. И вот уже эта жуткая волнистая трава коснулась ног, и земля становилась мягкой под увязающими подошвами… Как вдруг перед Кириллом явилось в пучке странного ослепляющего света что-то недосягаемо светлое и ясное, от чего веяло потусторонностью и неземной добротой. Он знал: это оно, то, что он встретил в прошлый раз! Оно снова преградило ему путь к смерти, и Кирилл ожидал, что вот-вот услышанный всего только раз, но запомнившийся навеки голос скажет ему: «Не ходи, там болото – утопнешь!» Но голос сказал не это… Тихий, нежный женский голос, которому словно трудно было звучать, потому что раздавался он откуда-то издалека, будто через стены и запертые двери, голос, который не умел кричать, еще не разу не пробовал крикнуть, тихо позвал его в ночи, и говорил он что-то совершенно несуразное, не подходящее к случаю:

- Пожалуйста, открой! Впусти меня, прошу тебя…

Голос звал так упорно и жалобно, что Кирилл проснулся.

Он сел на постели, спустив ноги в темноту, прислушиваясь к тишине. Но ничего не слышалось, кроме сверчков. И ночь была прозрачна и наполнена ароматами отцветающего лета. Кирилл потянулся за сотовым телефоном, посмотрел время и удивился, что проспал всего минут тридцать. Он еще немного посидел в тишине. И все думал: что же ему такое приснилось? Неясные обрывки сна маячили перед глазами, но ничего конкретного не вспоминалось. Потом он взял себя в руки: главное не напрягать мозги, а то все еще глубже уйдет в память. Это как в тщетных попытках достать закатившийся под комод карандаш запихивать его пальцами еще дальше. Надо успокоиться и расслабиться, и тогда скоро начнет что-нибудь вспоминаться. Так и вышло. И первое, что он вспомнил, - тот самый голос…

Больше всего ему сейчас не хотелось, чтобы появился страх. А когда он думал о том случае в лесу, ему всегда становилось не по себе. Мужчины тоже боятся, только меньше об этом говорят. Он так считал и тоже никому не говорил о своем страхе, но уже начинал бояться…

Прошло минут десять. Ничего не происходило, а Кирилл все лежал под одеялом и думал о случае на болоте, вспоминая слова неведомого существа вновь и вновь. Они звучали в его ушах, будто прозвучали только что. Наконец он успокоился и закрыл глаза. Но тут же услышал стук во входную дверь.

Кирилл вскочил. Кто бы это мог быть? Ведь ворота закрыты – он сам их закрывал вечером, он это отлично помнил! И вдруг знакомый голос, чуть не доведший его до сумасшествия, повторил:

- Пожалуйста, открой мне! Я замерзла.

Кирилл побледнел.

Постучали снова. Потом еще и еще раз. Кирилл взял себя в руки, накинул халат и спустился на первый этаж. «В конце концов, - думал он, ущипнув себя за руку, - все это так же реально, как и я сам, а значит – все естественно и не надо так дрожать…»

- Кто там? – спросил он, подойдя к двери с лопатой наизготовку, – похоже, он плохо понимал, что делает, если вздумал отбиваться от нечистой силы сельскохозяйственным орудием.

- Это я. Я… - фея замолчала, не зная, что сказать. Как объяснить ему, кто она? Ведь он никогда ее не видел – только слышал один раз…

Кирилл молчал. Теперь ему окончательно перестало вериться в то, что к нему снизошло нечто сверхъестественное. Наверное, это шутка каких-нибудь его друзей, знающих, где он обычно проводит выходные. Или соседей. Или вообще какая-нибудь бродяжка…

- Неудачная мысль – ломиться к людям по ночам! – грубо ответил он. – Если я тебя не знаю, то уходи! – с этими словами он звучно поставил лопату в угол.

Фея немного постояла молча, уже и вправду собираясь уходить – раз прогнали… Но потом она вспомнила, что ей больше некуда идти. В конце концов, это ведь из-за него она попала в такое положение! Но он действительно не знает, кто она. Почему же он должен открывать чужим? Надо ему сказать, надо как-то все это объяснить, думала она…

- Ты меня знаешь, - ответила она.

Кирилла вновь передернуло от этого голоса, который он уже как будто слышал – и слышал именно тогда. «Не может этого быть!» - сказал себе Кирилл и зачем-то снова схватился за лопату. Но любопытство победило страх.

- Как ты попала во двор? – спросил он все так же грубо и настороженно. Глазка в двери не было, а так хотелось посмотреть, кто это.

- У тебя днем было открыто.

- Днем? Ты что, где-то пряталась?

- За яблоней, - с подкупающей простотой ответила фея.

А вот это уже переходило всяческие границы! Так открыто говорить о том, что врываешься без спросу на частную территорию! Так бессовестно навязываться в гости! Кирилл рассвирепел:

- Что тебе от меня нужно?! Убирайся немедленно, не то вызову милицию! – фея услышала за дверью удаляющиеся шаги, вскоре сменившиеся тишиной.

Она заплакала, присев у двери. Она плакала долго и безутешно. А изнутри не доносилось ни звука. Кирилл, притаившись, ждал, что будет дальше…

- Может быть, мне и правда уйти? – громко сказала она, наконец. – Но когда ты мог погибнуть, я тебя не оставила, а ты прогоняешь меня теперь. Помогла я тебе на свою погибель!

Кирилл опешил. Эти слова заставили его вернуться к двери. Теперь он окончательно узнал этот голос, интонацию, он вспомнил его. Без сомнения, это был ее голос! Лязгнуло железо, потом еще и еще раз. Фея отпрянула от открывающейся двери и увидела его. А Кирилл, вырвавшийся наружу как ураган, в свою очередь, впился глазами в маленькую девушку в широкополой панамке и розовом платьице. Они стояли лицом друг к другу и некоторое время просто разглядывали увиденное…

- Это была ты? – спросил он наконец. – Там, у болота, – ты?

- Да, я, - тихо ответила она.

- Ты и там где-то пряталась?

- Не совсем. Я шла сзади, меня просто не было видно.

- А что ты делаешь в лесу ночью одна? – поинтересовался он. – Что у тебя такое случилось? – его голос стал мягким и ласковым, когда он понял, кто перед ним. Тогда фея в первый раз и уяснила, что люди не любят чужаков и никому не верят, кроме тех, кого знают. Но Кирилл еще не осознал, кто она такая. И в глубине души чувствуя, что перед ним может оказаться, скажем, не совсем человек, он каждую секунду боялся увидеть какой-нибудь новый фокус, потому что сердце в его груди все еще по-заячьи колотилось. Колотилось бешено, рискуя разорваться.

- Меня выгнали, - сказала она. – Из дому.

- Родители?

- Ро… - она попыталась повторить это с вопросительной интонацией, но не сумела. – Нет, меня выгнало Лесное ведомство, - ответила она.

- Это где такое? Что-то я не знаю.

- Ты не можешь знать, - тихо сказала она. – Это не в вашем мире. Это в мире фей.

- В каком смысле не в нашем мире? Ты… здорова? – слабо усмехнулся он, задавая этот вопрос больше себе, чем ей.

- Да, я здорова. Ты не веришь мне?

Он молчал, сам провоцируя своим неверием следующий фокус. «Сейчас, - подумала она, – он перестанет мне верить и опять прогонит». И она стала невидимой – в знак доказательства…

Кирилл запаниковал – он не мог понять, что произошло, смотрел по сторонам, крутился на месте, всюду заглядывал и, в конце концов, позвал ее каким-то странным именем: «Эй!»

- Где ты? – повторил он, переводя дух и потянувшись к выключателю. Этим жестом он надеялся убить сразу двух зайцев: ночных звезд не хватало, чтобы разглядеть человека, решившего спрятаться в темном саду, а свет, в конце концов, мог отпугнуть нечистую силу, даже если бы его гостья оказалась таковой.

- Я все еще тут, - ответила фея не появляясь.

И только секунд через пять внезапно возникла прямо перед ним в резкой полосе электрического света.

- Я не человек, - сказала она. – Я фея.

Кирилл смотрел испуганно и некоторое время не мог ничего сказать, будто язык проглотил.

- Не бойся меня, - сказала фея. - Тем более что через два дня я стану настоящим человеком – таким же, как ты. Меня наказали. За то, что спасла тебя.

- Как тебя зовут? – спросил Кирилл, наливая ей чаю.

С опаской посмотрев на исходящий паром напиток, фея ответила:

- Альма, - и взяла кружку в хрупкие ладошки.

- Интересное имя. Слушай, а могу я тебя попросить… не исчезать больше? А то мне страшновато.

- Хорошо, не буду, - сказала она и взяла с тарелки крупную клубнику, выросшую в саду. – Это у вас ягоды такие? – спросила она.

- Ты никогда не видела клубнику? – удивился он.

- Я знаю землянику – она у нас в лесу растет. Только сезон уже кончился, - стала опять подкупающе просто говорить она. – Уже ежевика зреет.

- А у нас это просто сорт такой, он до поздней осени будет, - объяснил Кирилл, все еще пугливо посматривая на нее – вот-вот сорвется и убежит, очертя голову. – Остальные уже отошли…

- Ты меня все еще боишься, - догадалась Альма. – Но я никому не делаю зла – я не умею! Я не для этого была создана.

- Охотно верю, но мне все равно как-то не по себе…

- Я знаю, вы, люди, странные, недоверчивые. Я очень долго за вами наблюдала. Но так ничего и не поняла в вашей жизни. Только бояться меня тебе точно нечего. К тому же через пару дней я уже не буду уметь исчезать. Я стану такой, как вы: видимой и уязвимой. И я абсолютно не знаю, что мне делать. Наверное, я умру… - грустно заключила она.

И опять хрустальная слезинка покатилась по ее нежной щеке.

- Ничего ты не умрешь! – возразил Кирилл, проникнувшийся к ней жалостью и благодарностью. – С чего бы это? Быть человеком не смертельно. Правда, люди умирают от старости, но это будет с тобой еще нескоро. Ты спасла меня, а я придумаю, как спасти тебя.

- Правда?

- Конечно, не могу же я тебя бросить на произвол судьбы.

- Спасибо тебе, добрый человек! – в ее глазах заискрилась чистая и искренняя радость. - Господи!.. - смутился Кирилл. – Еще два дня я побуду здесь. И ты со мной тут можешь остаться. А послезавтра вечером мне нужно будет вернуться в город. И ты поедешь со мной. Только…

- Что? – Альма с испугом наблюдала тяжелое размышление, отразившееся на его лице.

- Я живу с отцом, и мне надо будет как-то объяснить ему, кто ты. Но мы не сможем рассказать ему всю правду, всю эту историю с твоим волшебным происхождением. Об этом надо молчать, понимаешь?

Фея понимающе кивнула.

- Но объяснить ему все же как-то надо, - почесал он затылок и опять погрузился в тяжелое размышление.

Разместив гостью в соседней комнате второго этажа на точно такой же железной кровати, Кирилл подарил ей новый блокнот в красном кожаном переплете, забытый кем-то из его друзей. И с удивлением наблюдал, что фее, кроме этого, ничего как будто и не надо: она могла часами сидеть у окна, глядя на сад и что-то изредка записывая на клетчатые листочки. И его беспокойство все возрастало… Он прекрасно понимал, что фея ничего не знает о человеческой жизни, что она не допускает ни одной дурной мысли в отношении не только его, но и других представителей человечества. И он с ужасом думал, что было бы, если бы она, став простым человеком, точно так же, как пришла к нему, постучалась в дом к недоброму хозяину. Он понимал, что она нуждается в опеке, в постоянном наблюдении и обучении и, как это ни прискорбно, в научении приемам выживания в условиях жестокого и грязного мира. И надо было ей это хотя бы в общих чертах объяснить, прежде чем они приедут в город. Однако пока он сумел сказать ей только одно: чтобы она не ходила к его соседу по даче, который каждый вечер собирал на своем участке шумную молодежь, и чтобы Альма вообще не говорила с ним! Она послушалась – не отвечала на вопросы и шуточки из-за забора, которых все равно не понимала, и не подходила близко к ограде. Но Кирилл с тревогой отмечал, с каким интересом она сморит на то, что происходит на соседнем участке за сеткой-рабицей. Ей все еще были интересны люди и все, что их касалось. И первый трагический урок, на первый взгляд, ничему ее не научил… Она пострадала из-за одного человека и, вполне возможно, могла бы пострадать еще не раз из-за других. Этого Кирилл не мог и не хотел допустить. Нет, он не считал ее обрушившейся на него из ниоткуда обузой, он искренне хотел ей помочь, испытывая благодарность за свое спасение. Но другое беспокоило его: он был одиноким человеком, давно отринувшим дружбу многих безынтересных ему людей, далеких по духу, и друзей у него было немного. И вот он почувствовал, что с каждым днем испытывает все большую привязанность к Альме… Но он абсолютно не знал, как ей объяснить, что такое человеческие чувства.

Город встретил Альму таким необычным шумом и суматохой, что она, столько лет прожившая в покое и лесной глуши, удивленная, даже не сразу осознала всю суть и ужас этого явления для себя. Все здесь для нее было настолько ново и любопытно, что она не успела даже подумать о плохом – о том, что ей предстоит здесь жить и чем грозит ей этот мир хаоса. Это «новое и любопытное» с первого дня не напрягало – ведь любую эмоциональную нагрузку можно потерпеть какое-то короткое и даже не очень долгое время, пока не осознаешь, что это – навсегда. И все же здесь было слишком шумно. Но пока был рядом Кирилл и пока она ничего еще не узнала как следует, о будущем много не думалось.

Вечером Альма вышла на открытый всем четырем ветрам холостяцкий балкон на пятом этаже, под самой крышей. Перед балконом был довольно высокий деревянный порог, на который она и присела, невозмутимо и спокойно обозревая с высоты округу: дома и дворы с детворой, играющей на площадках, две дороги по обе стороны и бесконечные крыши вдали – целый лес крыш, над которыми нависало огромное красивое предзакатное небо, все в розовых облаках. С изумлением Кирилл наблюдал каждый вечер, как Альма сидит на балконе и слушает шум города, как шум прибоя… Небо казалось тут ближе, чем в лесу, и нигде больше не было таким красивым, поэтому здешнее небо Альма полюбила сразу. Пожалуй, небо оказалось единственным, что она из всего увиденного в городе сразу и навсегда полюбила… Оно успокаивало, придавало силы, смягчая своей теплой и могущественной красотой. «Нет, не может быть здесь слишком плохо, - думала Альма, - если тут такое же небо, как было у нас, и даже лучше». И под монотонный, тоже почему-то успокаивавший, почти равномерный шум машин, доносившийся с дорог и становящийся под вечер особенно гулким и завораживающим, она расслабилась и подумала: «Здесь все-таки чудесно…» Нет, она не врала себе, не внушала себе ничего – ей действительно нравился этот гул, это городское поднебесье. Она бы прожила тут всю свою жизнь… Но в том-то и дело, что в четырех стенах было невозможно просидеть всю жизнь, а за этими добрыми четырьмя стенами мир был столь же жесток, сколь и красив сейчас.

Кирилл показал Альме много интересных и незнакомых ей ранее вещей. Он объяснил, как и зачем пользоваться водопроводным краном и мылом, электрической печкой, и даже пытался научить ее буквам. Но в последнем Альма, как оказалось, не нуждалась: выяснилось, что фея знает все языки и алфавиты всех народов мира, существовавших когда-либо. Но больше всего его поразило, что она знает язык животных и птиц!

- Это входило в программу первого столетия моего обучения, - объяснила она. – Каждый эльф обязан знать языки, так повелось испокон…

- Постой! Как это – программа первого столетия твоего воспитания? – опешил Кирилл. – А сколько же тебе лет?..

- Около трехсот, - спокойно ответила она, быстро подсчитав в уме.

- Ничего себе! – серьезно загрузился Кирилл, прикидывая, насколько же он ее младше, и размышляя, не перебор ли это…

- Но у нас время шло по-другому, Кирилл. Как только я стала человеком, я начала стареть так же быстро, как вы. Так что не беспокойся… - попыталась объяснить Альма, увидев его обеспокоенность и даже неприятие.

В тот момент она еще не могла до конца понять и оценить это возникшее в нем чувство, но позже не раз ей предстояло обижаться на одну из чисто человеческих черт Кирилла: он, ставший ее мужем, как многие и многие люди, был подвержен общественным стереотипам, а еще – боялся нелицеприятного, феноменального и всего нездорового и уродливого. После ей нередко казалось, что ее он принял в свою жизнь только из-за того, что подпал под чары необыкновенной лесной красоты и очень сильно полюбил, а случись с нею что – не стал бы терпеть такую спутницу жизни и сбежал бы от ответственности. Ведь так делали многие люди, и в его глазах это тоже отчетливо читалось: боязнь взвалить на свои плечи такую обузу… Но, возможно, это был только ее страх, и Кирилл бы никогда так не поступил. К счастью, с нею ничего не случилось и обузой она для него не стала.

Но всем своим существом боясь стать кому бы то ни было в тягость, Альма сразу принялась за работу. Поначалу платили ей мало, она часто болела, плохо приспособленная к человеческим условиям, но старалась доставлять как можно меньше беспокойства окружающим, и через какое-то время, полагаясь на свою природную интуицию, поняла, как ей жить, чем питаться, как уберечься от хворей. В округе она вылечила и облегчила настоями из трав недуги многих, за что люди приносили ей деньги и подарки, от которых она иногда отказывалась. Кроме того, она переводила литературу с разных языков, и через некоторое время, благодаря выхлопотанным документам, стала преподавать языки в частных школах, а потом освоила профессию журналиста.

С тех пор мир открылся ей во всем многообразии и сложности человеческих взаимоотношений, и она получила возможность его изучать. Этого ей и было надо – в лесу она только и мечтала познать человеческий мир, его темные и светлые стороны.

Поначалу ей как будто везло. Знакомства завязывались одно за другим. Своей необычностью Альма привлекала и заинтересовывала людей. Но потом что-то происходило, они от нее отворачивались и начинали избегать… Долгое время она не могла понять, в чем дело, и заводила новые знакомства – начинать человеческие дела у нее хорошо получалось, а вот продолжение редко выходило хорошим. И всякий раз оказывалось, что, несмотря на множество содеянного добра, друзей-то у нее и не было. И абсолютно никто из этих людей не стремился сделать что-то для нее бескорыстно. Кроме Кирилла.

Но Альма не отчаивалась. Она продолжала с интересом изучать закономерности общества и обо всем этом писала. Но прошло какое-то время, год или два, как вдруг она стала терять интерес к людям… Мир был насквозь пропитан и сбит с пути истинного бесконечной бестолковой суетой, за которую прятались люди, обманывая друг друга и преследуя свои чисто корыстные цели. Своекорыстная суета была повсюду, и, по сути, больше в этом мире закономерностей не существовало. Места для наблюдения в городе кончились. В других городах, оказалось, то же самое… В конце концов Альма поняла, что люди наталкиваются на стену непонимания ее доброты и благородства и видят только одно: с такими, как она, нельзя общаться, потому что она «какая-то ненормальная». Кто-то считал ее просто глупой, кто-то – сумасшедшей, «сдвинутой», кто-то не понимал или не принимал подсознательно, а кто-то боялся, как бы последнее не раздала «страждущим» и попутно не загубила их дело и добро. Кто-то же откровенно ее обманывал. И в результате Альма заметила, что начинает жить и действовать осторожнее, начинает сама лгать и хитрить, как они, и постепенно становится такой же, как все. Как это назвал Кирилл, она «училась жить». Больнее всего было услышать такое черствое, совершенно обратное ее мировоззрению определение от любимого человека. Но еще страшнее было самой себе признаться, что он прав: в человеческом мире это действительно так называется. Альма оставила профессию – не смогла согласиться на превращение в «журналиста до мозга костей» со всей внутренней гнилостью этой нелегкой профессии. А иначе деньги не платили…

Тогда не отчаявшаяся еще до конца Альма занялась рукоделием и продажей сувениров. Поначалу дело не шло. Но, объединившись с народными умельцами области, она открыла небольшую лавку, где продавались предметы творчества ее и новых ее друзей. Среди этих людей было немало порядочных, и она решила остановиться на скромных, но окупающих новое дело доходах. Изучая историю Земли, Альма нередко целые вечера проводила, закрывшись в своей комнате. Часто читала ночи напролет и заслуживала упреки мужа из-за того, что совсем не уделяет ему время. Кирилл тоже работал. По большей части только он и приносил реальный доход в семью, а благодарности как будто не видел… Слышать такое от единственного близкого человека тоже было больно, но теперь Альма уже чисто по-людски его понимала и разрывалась между домом и любимым делом. Хотя не такое уж оно становилось для нее теперь любимое…

Плетение и вышивка, роспись и лепка из глины занимали очень много времени, которое мозг требовал употребить на новые знания, которых жаждало ее существо. Но новых знаний, даже в относительно готовом виде, для нее больше не существовало: книги перевирали действительность, борьба мнений и противоположностей запутывала до предела и оставалось только одно: на основе виденного и слышанного создавать новые знания, используя свой мозг и свое понимание мира. Но ей никто не внимал, ведь в обществе существовало столько разных мнений, и было модно считать, что каждый имеет право на свое… Тем не менее, прикрываясь этим правом на разномыслие, кто-то один незаметно навязывал всем одно, выгодное ему мнение – и все шли за ним, как бараны, платили деньги и оказывались обманутыми и фактически лишенными собственных мозгов. В этих условиях воспитывались дети. В этих условиях пропадали таланты. И в таких условиях вся писанина Альмы начинала тоже казаться бессмысленной и лишалась интереса своего автора. Утешало в новом деле и не давало его бросить навсегда, как и журналистику, только одно: оставались еще на свете люди, которым было не все равно, которые готовы были поразмышлять над происходящим и разделить с Альмой ее заботы о человечестве.

А Кирилл в это время думал о другом, иные заботы тревожили его… Он боялся необычности и бесконечности возникающих у Альмы идей, проистекающих из ее волшебного прошлого. Сначала она была несамостоятельной и не могла от него уйти. Но время шло, и он все больше боялся стать ненужным ей. Из детских сказок он помнил, чем заканчивается дружба и даже простая встреча смертного и феи: фея исчезает, а человек всю свою жизнь помнит ее и чахнет от тоски, пока не умрет. Кирилл не мог знать, что все это попросту сказки, рожденные чувством настоящей человеческой любви. Альма об этом как раз и не думала. Она хорошо знала, что в мире фей все не так, как пишут в книжках! Потому у них все было наоборот: пока обыкновенный человек Кирилл мылил сказочно, как ребенок, бывшая лесная фея размышляла рационально и по-человечески, совершенно забыв обо всякой фантастике. Ведь Альма теперь была человеком. И она отнюдь не была наивной, достаточно долгое время прожив в человеческом обществе, многое выяснив для себя. Она осознавала, что представляет здесь из себя ее особа, и прекрасно понимала, что представляют собой окружающие ее люди. Она почти не видела от них добра и бескорыстия. И она тоже не любила никого, кроме Кирилла. Она точно так же боялась его потерять, но молчала об этом и, опасаясь надоесть, старалась меньше мозолить ему глаза, занимаясь своим делом. Но и тут ему не угодила! Они не понимали друг друга, но тревожились один о другом с одинаковой силой, и с каждым днем все больше… Это не помешало им оставаться вместе и даже пожениться по человеческим законам – спустя год с начала дружбы лесной феи и обыкновенного человека.

В последнее время Альму нешуточно тревожил другой вопрос… Близилась страшащая ее дата: пять лет с того дня, как она спасла Кирилла от болотной топи.

В самом начале жизни в городе ей казалось, что пять лет – очень много, чуть ли не целая жизнь! И что за это время все что угодно еще может произойти, и даже она сама умереть успеет. Но теперь, по приближении нареченного дня, становилось все страшнее и страшнее, и Альма просто не находила себе места. По вечерам, стоя на балконе и слушая извечный городской гул, который за эти годы еще усилился, она не могла думать ни о чем другом и, забросив все свои дела, пыталась припомнить до мельчайших подробностей все, что было сказано об этом на Совете, – слово в слово. Старейшины уверяли, что это его судьба, а с судьбой не поспоришь. Но одна оговорка вселяла надежду в сердце Альмы: они сказали, что в тот раз ей удалось спасти Кирилла, а следующий вариант гибели будет ровно через пять лет, и «тогда его уже наверняка заберут, иначе он будет мешать своей линией жизни другим смертным». Значит, по логике, и в следующий раз она тоже может суметь его спасти! И независимо от того, будет или не будет он кому-то мешать, жить он останется! Значит, она должна быть рядом с ним весь этот день, каждую минуту, и сделать все, что в ее силах! Но что, если у нее не получится?..

Это «если» повергало ее в отчаяние, и сердце беспомощно и больно сжималось в груди, и Альму словно обжигало чувством надвигающейся утраты: что она будет без него делать?! Все эти думки становились невыносимее с каждой минутой, но она ничего не решалась сказать Кириллу, чтобы его напрасно не пугать. Пусть уж об этом до последнего знает только она одна! Пусть он поживет счастливо хоть последние дни. Последние дни? Как это ужасно! Нет, этого нельзя допустить! Но как?

Однако Кирилл замечал мрачность Альмы и ее почти траурное настроение, приписывая их совсем другим причинам, и для него «последние дни» отнюдь не были такими уж счастливыми и спокойными, какими ей бы хотелось их сделать своим молчанием. Отчаяние Альмы доходило до предела, пока она молила темнеющее предзакатное небо послать ей хотя бы одну мысль, могущую оказаться спасительной. Перед лицом возможной утраты Кирилл стал ей вдвое дороже и любимее. И она поняла, что он на самом деле для нее значит. А Кирилл все это время, наблюдая за депрессией своей необычной жены, страдал комплексом неполноценности и объяснял ее настроение только тем, что он не смог сделать Альму счастливой или просто ей надоел. Быть может, она тоскует по лесу, по былой свободе и давно уже хочет от него уйти? Молчание было невыносимо для них обоих, и нарушил его, в конце концов, Кирилл.

- Расскажи, наконец, что с тобой! – взмолился он. – В чем причина твоего настроения? Может быть, дело во мне, а ты просто не хочешь меня огорчать?

- Нет, что ты, - проговорила она.

Но вдруг не выдержала и расплакалась.

- Я ничего не понимаю, - растерялся он, прижимая ее золотоволосую голову к своей груди. – Пожалуйста, объясни мне! Не мучай меня больше! Дело во мне? Скажи, да?

- Да, дело в тебе… - Альма поняла, что больше не может молчать. Она подняла на него огромные, полные слез глаза и вдруг зарыдала еще сильнее.

- В чем же я виноват? Не молчи!

- Ты – нет, ты ни в чем тут не виноват, - покачала она головой. – В этом нет твоей вины…

Кириллу показалось, будто он все понял. И он отстранился от Альмы, тоже помрачнев.

- Пойми, я не могу… Не могу тебе пока сказать…

- Что такого может быть, что ты не могла бы мне сказать?! – возмутился он. – Между нами не может быть секретов. Расскажи все сразу – так будет лучше. Может, вместе мы сумеем найти нужное решение.

Альма напряглась. В ее душе боролись два чувства: желание открыться ему и голос благоразумия. Время еще было: быть может, ей подумать еще два дня, а потом…

- Прости меня, я не могу! – вдруг вырвалось у нее, и она выбежала из комнаты. Кирилл слышал, как в прихожей скрипнула дверца шкафа и зашуршала ее куртка, как захлопнулась входная дверь. Куда она на ночь глядя? Пойти за ней? Остановить? Но чувство уязвленной гордости остановило Кирилла прямо на пороге: он вспомнил несколько телефонных звонков к ним домой, когда мужской голос спрашивал Альму. Тогда он спросил ее, кто это был. И Альма откровенно призналась, что ее нашел один из старых знакомых – эльф Альк, который некогда, еще в лесу, был к ней неравнодушен и ей когда-то нравился тоже…

- Но сейчас все кончено, - объяснила тогда Альма. – Я узнала, как у него дела, и объяснила, что быть с ним не могу, потому что у меня есть ты. Мы просто друзья, поверь мне.

- Я не хочу, чтобы ты с ним встречалась! – в порыве ревности сказал тогда Кирилл, которого появление «старого знакомого – эльфа» задело за живое.

- Хорошо, - пообещала Альма. – Я никогда больше не буду с ним встречаться, если ты не хочешь.

Но Кирилл ей не поверил. Лишившись с тех пор спокойного сна и доверия к жене, он находился в состоянии постоянного беспокойства о том, что Альме захочется связать жизнь с существом, себе подобным, тем более, как она говорит, с тем, к кому у нее когда-то были чувства…

Сейчас, когда она так себя повела, он подумал только об этом.

Бежавшая вприпрыжку по темной дороге неведомо куда, Альма судорожно вытащила из сумочки телефон и набрала номер Алька.

«Вот кто может мне помочь! - думала она о старом друге, как о панацее. – Тот, кому единственному я могу довериться! Все рассказать. И который может мне что-то посоветовать!»

О том, что Альк мог обмануть ее, она и помыслить бы не посмела: слишком хорошо она его знала, чтобы в нем сомневаться. Знала с детства.

- Здравствуй, Альк. Это я, - сказала она, когда он ответил. – Мне срочно нужно поговорить с тобой. Мне больше не у кого спросить совета! Пожалуйста, помоги мне!

- Хорошо, только успокойся, - испугался он ее чересчур взволнованного голоса. – Что произошло?

- Пока еще ничего, - отвечала она. – Но может произойти. И наверное, только ты сейчас можешь дать мне мудрый совет! Мне просто нужно с кем-то об этом поговорить, я больше не могу…

- Ладно! Ты ведь знаешь, где я живу? Приходи прямо сейчас. Я один.

Альма села в такси и назвала точный адрес, который хорошо знала, помнила наизусть.

До рокового события оставался всего один день…

- Это было не слишком мудро с твоей стороны – оставить его одного, - сказал Альк.

Он сидел за рулем, и они ехали в одно место, которое Альк хотел посетить вместе с нею, чтобы выяснить побольше об участи Кирилла. Альма сидела рядом, все такая же грустная и напряженная, как вчера вечером. За всю ночь она не сомкнула глаз – они с Альком проговорили за столом на кухне до рассвета.

- Подумай, как он может сейчас себя чувствовать! О чем он может думать! Да и потом, что бы ни случилось, разве не лучше было бы тебе побыть с ним?..

Альма покачала головой:

- Побыть с ним последние дни, ты хотел сказать? Мне показалось, что я не смогу больше – вот-вот, и я бы все ему рассказала! А зачем ему это знать?

- Да, не стоило бы. Так или иначе, сегодня мы должны с тобой выяснить, как правильнее действовать дальше.

- Как мы это выясним?

- Я и сам не знаю. Но надеюсь, что-то узнать все же получится. Здесь живет один старец – мой прапрапрадед по материнской линии. Раньше он заведовал здешним Лесным ведомством, но оно распалось еще раньше нашего, и уже лет десять он живет обычным стариком в одном маленьком домике и славится тем, что умеет предсказывать будущее, если это реально может помочь человеку что-то спасти. Вот с ним-то я хочу поговорить, если, конечно, он еще не помер… Сто лет тут не был, - сказал Альк.

Он повернул – и за опушкой леса взору Альмы представилась полузаброшенная, но живописная деревенька с тремя рядами домиков, одним продуктовым магазином и возвышавшейся на горе каменной церковью, давно заколоченной. Дальше путь лежал меж рядами ветхих домов, в которые почему-то мигом попрятались все жители. Альма и Альк подъехали к маленькой избушке на окраине, в которой жил провидец, остановились и вышли из машины.

В деревне было тихо, как в склепе. Огромные заросшие дворы и старенькие дома были словно мертвы. Но у Альмы тут же возникло ощущение, что из каждого окна за ними следят любопытные глаза.

- Почему они так себя ведут? – спросила Альма. – Ведь мы не сделаем им зла! Разве мы похожи на дурных людей? Чего им нас бояться?

- Поживи в такой тишине дня три – и сама с ума сойдешь, - сказал Альк, подавленно оглядывая окрестности.

Тишина и вправду была такой глубокой, что глушила все звуки и словно останавливала каждое движение, придавая ему статус вечности. В их родном лесу тоже было тихо, но там пели птицы, стрекотали кузнечики, пели сверчки, жужжали шмели. Там шелестела листва, шуршали ящерки в траве… А тут не было ничего, даже ветра.

Но больше всего Альму удивило другое. Здесь жители не сажали никаких деревьев: только дикий тернослив, яблони и репес украшали запустелые участки, в основном засаженные картошкой или подсолнечником, а чаще просто заросшие сорной травой. Ей, полжизни проведшей за выращиванием всякой зелени лесной и наблюдавшей за растительностью всех видов, этого было бы ни за что не понять, если бы не пять лет, прожитых в мире людей. Внимательно изучив человеческий мир, она догадалась, что большинство людей не то что обходится без красоты, но даже не тянется, не стремится к ней и вообще мало чем интересуется. Хотя еще каких-то пять лет назад, оказавшись на даче Кирилла, она удивлялась обратному – тому, что люди, пренебрегая лесными дарами, сажают во дворе что-то свое… И Альма спросила у Алька об этом.

- Однажды я привез сюда саженцы вишен. Это было года три назад, уже после развала нашего Лесного ведомства, - начал рассказывать он. – Мне, так же как и тебе, было жаль этих людей, и я хотел помочь им улучшить жизнь. Тогда я еще не знал, что это невозможно, во всяком случае, в той форме, в какой попытался это сделать я. Знаешь, что тогда мне сказали здешние женщины?

Альма вопросительно посмотрела на него.

- «А как их сажать?». И я сказал им: «Как яблони или груши. Сажаешь в землю – и все! Вишни неприхотливы». А они мне недоверчиво ответили: «И что, прямо-таки и будут расти?». Ты знаешь, с тех пор здесь не было посажено ни одного вишневого деревца!

- Почему? – грустно подумала вслух Альма и подняла на него глаза.

- Не знаю. Они занимаются собирательством: рвут лесные ягоды, грибы. А сами не привыкли ничего сажать. Они далеки от города, цивилизация им не нужна – они даже не интересуются тем, что может изменить их существование к лучшему. С одной стороны, это не так уж плохо, это просто их образ жизни. Чем он хуже городского?

- Ну да… - согласилась Альма.

- А еще знаешь к чему я пришел, думая об этом? – спросил Альк. – Им не нужна ни моя, ни твоя помощь! Они не хотят ее, не понимают, даже боятся и сторонятся ее. А если бы и приняли что-то от нас, им бы это не помогло. Потому что людям вообще не помочь! Они ничего не сделают правильно с тем, что подарит им судьба. Да и мы тоже…

- Но ведь надо пытаться, - слабо и тихо возразила она.

Альк покачал головой, а потом опомнился и сказал:

- Все это не касается вас с Кириллом. Все это касается людей вообще, но не человека в отдельности. Спасай себя – это первое правило жизни, - сказал он. – Если ты спасешься, может быть, и другим сможешь помочь. Без тебя твоя жизнь рухнет, а значит, рухнет все. С тобой умрет твой мир, целый мир, полный красок и возможностей. И если он сейчас не кажется тебе таким, то это только твоя вина, больше ничья.

Он говорил слишком категорично, и жестокая правда этих слов ложилась пластами понимания на гибкую, но независимую психику Альмы. Альк был прав: она уже не раз думала об этом, она дошла до понимания этого, то есть почти дошла, а он просто забивал последние гвозди. И ей вспоминались ее собственные слова, сказанные несколько месяцев назад кому-то в городе, где давно бушевала гнусная и подлая мораль релевантности. «Категоричность считаю плюсом», - сказала она тогда, как отрезала. Тогда от осознания собственной правоты стало легче. А теперь, наоборот, еще тяжелей. И в душе точащим древо жизни червячком заворочался старый страх, лишающий опор. Страх вообще. Надежности не существовало в природе. Городская гнилая мораль проникала и в эту глушь, и ее следовало бояться больше, чем тишины. Но уж кому она не была страшна, так как раз здешним людям, которые не то чтобы не собирались пропускать ее в свое сердце, а просто были ограждены от нее поясом неизвестности. Может, так оно действительно к лучшему. А может быть, и нет. Но что самое страшное – людям действительно нельзя помочь, потому что у каждого свой путь спасения. И никто не в силах поступить правильно для всех. Как же Альк был прав! Он, однако, уже думал о другом, что было сейчас важнее: о «частном случае». И Альма тоже вернулась к мыслям о Кирилле – сейчас было не до философии.

- Подожди меня в машине и особенно не разговаривай, если кто появится, - сказал он. - А я схожу посмотрю, на месте ли дедушка.

Не достучавшись ни до кого в окна избы, Альк постучал в окно к соседям. Вскоре скособоченная колченогая женщина, выйдя из ворот, увлекла его к себе в дом. Через полчаса Альк вышел расстроенный и, ничего не объяснив, попросил Альму подождать еще немного. От одного дома он переходил к другому, с кем-то разговаривал и, наконец, надолго пропал за дверью самого последнего домика улицы.

Альма сидела в машине и ждала, как ей казалось, очень долго. За это бесконечное время она постоянно вспоминала о Кирилле и не раз порывалась ему позвонить – но… что она ему скажет? Где она? Зачем? Нет, сначала нужно выяснить, что можно сделать, а уж если ничего не выяснится, тогда она приедет и прямо с порога все ему расскажет, во всем признается! Решив так, она немного успокоилась.

Вскоре Альме стало невыносимо сидеть в машине – затекли и руки, и ноги. Она рискнула выйти и немного размяться. Пройдя шагов десять вперед и столько же назад к машине, она вдруг заметила, что несколько деревенских жителей вылезли из своих нор и с любопытством наблюдают за нею, делая вид, что прибирают вокруг своих дворов. «Прибирали бы они так каждый день – это место выглядело бы намного ухоженнее», подумала Альма. Навстречу ей шел местный житель, на вид лет сорока, но как будто прежде времени состарившийся. По всему видно, уже прилично поддатый. Альк говорил, что здесь иначе нельзя… Он широко улыбался ей и как будто хотел что-то сказать.

- Здравствуйте, - сказала она и вопросительно посмотрела на подошедшего незнакомца.

- Вы из города? – спросил он, остановившись перед ней.

- Да, - кивнула она.

- Приехали старое гнездо посмотреть? Да не случилось с ним ничего. Вот, стоит. Года через два цена на него подскочит. Тут рядом, на серебряном источнике, санаторий строят. Его геологи случайно открыли, когда искали нефть, - незнакомец оказался словоохотливым, будто месяц ни с кем не говорил. – Вот как цена подскочит, тогда и продавайте. А то вон сколько охотников сейчас за бесценок наши хибары купить! Ко мне давеча мужичок приходил, семь тыщ предлагал. А что такое семь тыщ? Тьфу…

Альма плохо понимала, о чем он говорит, и просто слушала, стараясь ничего определенного не отвечать. Наконец мужчина умолк и задумчиво посмотрел вдаль…

- Абсолютная тишина намного невыносимее шума, - неожиданно трезво сказал он после небольшой паузы.

В его взгляде Альма прочла нечто еще более страшное, чем окружающий мир. Он словно был не здесь. Так, наверное, выглядели люди, которым оставалось жить лишь несколько дней. А раз человек думает только о том, как спасти себя, то мир относительности добра и зла, мир бесконечной суеты сует и бесполезности, причиняющий, однако, столько нешуточных страданий, мир предательства, изменчивости и вечной борьбы противоположностей, мир неустойчивости и компромиссов больше его не интересовал как таковой. С ужасом Альма подумала и о том, не забыл ли он учесть, что такое будет всегда и везде, и даже там, за пределами жизни, нас не оставит этот ад, который настигает даже в раю. Как на поляне прекрасное замечательно уживается рядом с безобразным, так везде.

- Она убивает всякое живое движение, - продолжал мужчина рассуждать о тишине. – Всего должно быть в меру, - добродушно закончил он и миролюбиво посмотрел на Альму.

- Как вы здесь живете? – спросила она.

- Приходится. Нам-то что? Привыкли, притерлись… А вот для вас тут опасность.

- Почему?

- Посмотрите – вам ведь все тут завидуют!

- Если бы они знали, что завидовать-то особо нечему! - искренне сказала она.

А мужик попался понятливый:

- Завидовать всегда нечему, если копнуть поглубже. Все там будем. И в то же время всегда найдется, на что человеку осерчать.

- И вы мне тоже завидуете? – поинтересовалась она.

- Я?.. А пес-с его знает, - он пригляделся к ней получше. – Молодая, красивая. Вроде вся жизнь впереди. А с другой стороны – разве позавидуешь бабе? Ее дело малое: жрать вари, сиди жди, а не дай Бог что – сама-то не выживешь. Особо с детьми. Вот потому-то здешние бабы тебе и завидуют. У них участь одна, а у тебя – им неведомая, потому и завидная. И оставаться жить тут тебе нельзя. А я здесь уже девять лет живу, как с войны вернулся. Трактористом работаю. Каждая собака здесь все про мою жисть знает, даже что помру скоро…

Альма почувствовала, что попала не в свою жизнь. Зачем он все это ей говорил? К чему было ей выслушивать чужое горе и воспоминания, когда у нее самой не все было гладко? И подумав об этом, тут же ощутила укол совести за свой эгоизм.

- Еще лет несколько назад тут все было по-другому, автобусы сюда ездили, дети играли, - сказал он. – И пока были дети, у этого места и будущее было. Теперь его нет. Уезжайте отсюда, - и с тяжелым сердцем человек отошел, точно посчитал, что сказал все нужное.

Наконец вернулся Альк.

- Мой прадед умер два года назад, - сказал он.

И все надежды Альмы разом рухнули.

- Зачем же ты так долго там был?

- Я хотел кое-что узнать.

- Узнал?

- Да.

- Тогда поехали?

- Поехали…

- Отвези меня домой. Хочу скорее к Кириллу, - попросила она.

Они ехали назад. Альк иногда поглядывал на Альму сбоку и по ее тревожному взгляду понимал, что она по-настоящему любит мужа. Его проницательный взгляд прощупывал все струнки ее души и видел: его, Алька, дело безнадежно, она ни за что не останется с ним, даже если Кирилл погибнет. Его больно ранило осознание этого, но он признавал свое поражение. Сколько раз Альк представляя их прекрасную будущую семью, семью бывших эльфов, столь похожих, что даже их имена звучали почти одинаково. Он представлял их детей… И всякий раз признавался себе, что, несмотря на обретенное в мире людей корыстолюбие, никогда не посмеет сделать что-либо нехорошее по отношению к ней, к ним с Кириллом. Альк был готов им помочь, он не соврал – его прадед действительно умер.

- Как же я теперь буду жить? – тоскливо вопрошала Альма.

- Главное, живи, как будто сегодня – последний день. Поверь мне, это помогает. Ты будешь жить в городе. Будешь жить дальше. А если тебе потребуются деньги... Прости, если это прозвучит… некорректно, но… - все же осмелился предложить он. – Если что, ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку и… дружбу, - сказал он, не рискнув сказать «любовь». Но Альма прекрасно поняла, что он имеет в виду.

- Я говорю о другом: как я буду без Кирилла? – сказала она.

- Поверь мне, жизнь прекраснее, чем кажется тебе сейчас! – сказал Альк. – И в ней еще будет столько замечательных моментов, когда ты скажешь себе: «Ради этого стоит жить!», или: «Как хорошо, что я дожила до этого!» Их будет много, поверь мне! Научись снова видеть красоту. Ты умеешь, я знаю, но проклятое многообразие пустых красок этого мира отвлекает нас от главного – от того, что не блестит и не пестреет, не зовет настырно к себе, а просто есть, существует, живет, как и ты, совсем рядом. И ему так же трудно жить, но иногда бывает настолько хорошо, как никогда бы не почувствовал себя человек, у которого не было плохого. Главное – никогда не зови плохое, не скучай по нему, потому что в жизни будет только то, что ты искренне себе попросишь.

Дорога неслась навстречу им, молчаливая и бесконечная. И в этом пути назад, словно в неизбежность, каждый думал о своем страхе: Альк – о потере красивой мечты, Альма – о потере Кирилла. За окнами автомобиля тянулись прекрасные поля и леса, добрые пейзажи природы, как будто никому никогда не сделавшей зла. И словно ее не касалось такое жестокое понятие, как судьба. Судьба, в которую нельзя лезть без вреда для себя и которую, по сути, надолго не изменить…

За очередным изгибом дороги взору Альмы открылось синее небо в белоснежных облаках, и в один миг ей вспомнилось все: изгнание из рая и то, что было потом, ее непонимание людей и неверие в то, что надежность и уверенность в чем-либо вообще существует в этом мире. Вся жизнь пронеслась перед глазами. Какие же глупые эти люди, да и все живые существа, если они думают, что счастья можно достичь раз и навеки! Нет, счастье – это пока им рискуешь, пока к нему стремишься, пока боишься его потерять. Счастье – только миг. Так зачем же лишать себя этого мига? Пусть все идет своим чередом. И все же судьба казалась такой жестокой! Просто бесчеловечной! Альме словно ничего уже больше не было нужно. Только необычайно сильная обида за обман пульсировала в висках: «Природа-мать, за что ты так со мной? Ведь я же тебя любила!»

- С чего ты взяла, что Кирилл обязательно должен завтра умереть? - прорвался сквозь отчаянный поток ее мыслей голос Алька. – Этого не случится, - сказал он.

- Так ты не веришь в судьбу? – спросила она его.

- Верю. Просто они тебе соврали.

- Как соврали?

- Он не должен был умереть. Не будь судьбы, тебе не удалось бы его спасти. Напротив, судьба – это то, что вы с ним встретились! Посмотри на это с другой стороны. Лесные царьки просто не захотели мириться с такой судьбой, вот и все! А быть может, они испугались за дальнейшее разрушение и разоблачение Лесного ведомства, в том случае если вы подружитесь. Но этой участи они все равно не избежали, даже прогнав тебя.

- Ты… это точно знаешь? – долгим испытующим взглядом посмотрев на Алька, спросила Альма.

- Конечно, нет! – признался он, повернувшись к ней. – Разве хоть кто-нибудь в этом мире может что-то точно знать? Я просто думаю, что это наиболее вероятное предположение. Мало того, я думаю, что это очевидно! Подумай сама. Ты – его судьба. Вы созданы друг для друга, и у вас все будет хорошо. Я искренне этого хочу.

– Знаешь, что я тебе на это скажу? - сказал он спустя некоторое время. – Здесь неподалеку есть одна сосновая рощица. Вон там, - показал он. – Она иногда исполняет желания. Войди в нее и загадай то, чего желаешь всем сердцем. Мне она однажды помогла.

- А ты не пойдешь со мной? – спросила Альма, когда они остановились.

- Нет.

- Разве тебе нечего просить?

- Есть, но… Некоторые наши желания могут мешать друг другу.

- В каком смысле?

- Иди одна, я как-нибудь в другой раз… - сказал он.

Альма вошла в лес. «Только то, что я искренне сама для себя попрошу», - вертелось в голове.

Пахло хвоей, мягко кряхтевшей под ногами. Альма прошла полрощи наперерез и обняла толстую сосну. Правда ли здесь исполняются желания? Ну что ж, раз пришла… «То, чего желаешь всем сердцем», - вспомнила она. Альма закрыла глаза…

«Дай мне надежности и крепости – как твои стволы уходят в землю и твердо стоят на месте. Пусть все, что было и есть лучшего со мной, стоит так же крепко и непоколебимо. Пусть Кирилл не погибнет ни завтра, ни послезавтра, ни много-много лет после сегодняшнего дня!» - сказала она.

Прижавшаяся щекой к шершавой, но родной до боли коре сосны, к ее стволу, из сердца которого, плачущего душистой смолой, когда-то родилась ее душа, она почувствовала, как вокруг стало вдруг уютней и будто теплей… Ветер исчез, и вереница мыслей увлекла ее сознание в ласковую пустоту, в которой все казалось не важно, и только одно желание мешало всеобщему счастью и покою… Альма долго мучила себя, борясь с непонятной помехой в душе, препятствующей принять вечную благодать. «Ну зачем оно тебе?» - спросило что-то. «Хочу», - кратко объяснила Альма. И почувствовала, что ее отпустили с миром.

…Альма очнулась, отстранилась от дерева. Она увидела над собой суровое предосеннее небо, нависающее над твердым, стройным лесом сосен, и его необычайную хмурую теплоту.

- Ну что, загадала? – спросил Альк, когда она вернулась.

- Загадала, - вздохнула она.

- Ты была права – тебе нечего со мной делать, - признался вдруг Альк. – Ты нужна Кириллу. А все, что тебе сказали старейшины про его судьбу, в которую ты якобы вмешалась, это только для устрашения. Все в нашей душе, - твердо сказал он. – И если б мы могли, то повернули бы ход событий так, что заставили бы свою душу видеть их. Но в том-то и дело, что мы не можем ее заставить. Потому что ее как раз и заставляют думать и прозревать большие события или настоящая любовь. И если все же приходит любовь и удается повернуть ход событий, люди зовут это чудом. Вот она где, сказка! Здесь! – Альк прикоснулся кулаком к своей груди. И снова обернулся к Альме. Она увидела, что в его лучисто-голубых глазах стоят хрустальные слезы. – Я люблю тебя, милая Альма. И хочу, чтобы ты была счастлива.

Вечером обессиленная Альма вернулась домой.

- Где ты была? – сухо спросил Кирилл.

- Ездила в деревню.

- В какую еще деревню?

- Там живет один народный умелец, который ткет ковры.

- Ты научилась врать? – удивился он.

- Значит, не научилась, - развела она руками. – Ты помнишь, какой сегодня день?

- Я думал об этом, - ответил он. – Я всегда думаю, когда ты молчишь. Прости, что я тебе не верил и в чем-то подозревал, - он подошел и крепко обнял ее. – Когда ты ушла, я успокоился и попытался объяснить себе все объективно. И тогда вспомнил. Думаешь, я мог забыть свое чудесное спасе?..

- Тихо! – перебила Альма, не дав ему договорить и прикрыв ему рот рукой. – Никогда мы не встречались с тобой, я этого не делала, а ты умер много лет назад и тебя зовут не Кирилл… Понял? – быстро сказала она.

- Понял.

- Ты ведь знаешь этот способ обмануть злых духов?

- Назваться другим именем?

- И не говорить об этом!

- Да!

Они улыбнулись друг другу и крепко-крепко обнялись…

Альма была настороже весь вечер и весь следующий день. А потом еще весь следующий вечер, всю ночь и следующий день… Но ничего так и не произошло.

Спустя семь лет…

Кирилл остановил машину на лесной дороге – дальше Альма хотела пройти пешком. Лес загадили – иначе и не скажешь. Все эти годы ей казалось, что она помнит все до мельчайших подробностей – каждую веточку, каждый лужок, дерево, изгиб тропы – и безошибочно найдет дорогу, окажись она тут… Однако теперь все оказалось сложнее.

С трудом бывшая фея узнала свое сокровенное место: огромный пень уже наполовину сгнил, а другая его половина отсечена кем-то на дрова. Теперь одна сторона пня была плоской, а сам лесной гигант напоминал жалкий старый зуб, от которого откололась добрая часть, когда им разгрызали сухарь. Трава у подножия была смята и вытоптана, а рядом чернело округлое пепелище костра, обрамленное ожерельем городского мусора – следы недавнего пикника. Теперь для нее это уже не отдавало трагической красотой и загадочностью неведомого, а представляло собой обычное человеческое свинство.

Альма тревожно огляделась по сторонам. Кликнула сороку. Никто не ответил. Было ветрено. Птицы не пели. Только незнакомые ящерицы шуршали в траве. Вдали порхали боязливые легкие бабочки – они больше не приближались к ней. Как же так? Ей сказали, что сорока обязательно откликнется. Никто, кроме нее, не смел нарушить Лесного Кодекса! Что же тут произошло? Город выгнал здешнюю цивилизацию? Все покинули лес и, как она, растворились в городской суете? Или бросили все на произвол судьбы, ушли в глухие места, куда еще редко ступает нога человека? И незыблемость безгрешной лесной сказки пошла прахом… Альма тяжело вздохнула, взобралась на пень, поджав ноги, как в старые добрые времена. Она не обращала внимания на ветер, на холод. Издалека все здесь еще выглядело красиво, как тогда: сплетались над головой ветви вековых тополей, дрожали серебристо-зеленые осины, стрекотали невидимые кузнецы. Было очень тихо. Невозмутимо и ласково светило августовское солнце, шелестели листья на ветру. И через какое-то время душа успокоилась, на мгновение показалось, что все осталось прежним. Вдали застучал дятел и точно так же, как когда-то, надолго зарядила свой извечный отсчет кукушка, гулко наполняя лес знакомым до боли эхом прошлого. И все-таки здесь никого больше не было. «Значит, - думала Альма, - я могла беспрепятственно приходить сюда уже давно…»

Остаться бы здесь, думала Альма. Вернуть бы все назад! Или просто пожить некоторое время в одиночестве – и не нужно ей ни власти, ни послушания зверей и живности лесной, никаких прежних чудес! Только видеть бы все это каждый день, каждый день любить. Человеку нужно любить что-то постоянно, иначе он погибнет…

Время уходило в черную дыру, ощущаемую одним лишь подсознанием. С неудовольствием Альма почувствовала, что опять куда-то торопится, что «теряет время» (так озабоченно повторяли городские), что нельзя тут сидеть слишком долго, почти вечно – как она могла, когда была тут хозяйкой. А сейчас она кто? Потерявшая себя и свое дело, потерявшая смысл и стержень жизни, обычная, ничем не примечательная представительница человеческого мира.

Пора… Альма собралась было уходить, как вдруг из расщелины в самой середине пня вылез большой черный жук, старый ее знакомый, и спросил:

- Что – сильно тут все изменилось?

- Это ты, Жужун! – обрадовалась Альма. – Скажи, ради бога, что здесь произошло за это время? – затараторила она на только им двоим понятном языке.

- Все разбрелись, - по-старчески кряхтя, сказал Жужун и остановился на отвесном краю обрубленного пня, глядя на Альму. – Кто куда. Невмоготу здесь стало. А ты как живешь теперь? Вижу, неплохо? – указал он на новую машину, стоящую вдали на лесной дороге, и на скучающего в ожидании молодого человека, подпирающего красное жестяное крыло.

- А как же ты? Если все ушли, почему же ты не ушел?

- А я останусь до последнего, - ответил жук. – Слишком уж дорог мне этот лес. Да и идти некуда…

- Пойдем к нам, - позвала она. – Найдется на даче место.

- Я подумаю над этим предложением, - по-своему улыбнулся жук.

Помолчали.

- Пару лет назад после паводка здесь исчезла земляника… - сказал он.

- А грибы?

- Грибы! Грибов тут давно уже нет... Зато ежевики полно!

Пока Альма собирала ежевику, ее грызла жестокая тоска по всему, что было в то далекое, потерянное ею время. Как только сегодня она приехала в этот лес, то сразу поняла, насколько все с тех пор изменилось: лесные просторы, казавшиеся раньше обширными и необъятными, ужались до совсем крохотного, среднего леска, где больше не дышалось полной грудью, которому уже не находилось места для прежней любви в душе. Альма догадывалась, что это обмельчание произошло не вокруг, а внутри нее самой, в ее сознании, давно отвергнутом природой за крамольные мысли. И даже любимая ежевика казалась в этот раз слишком кислой. Конечно, ведь Альма попробовала много других, куда более сладких ягод искусственно выведенных сортов, так называемых «культурных», да и других изготовленных человеком лакомств – шоколада, мороженого, конфет, сладких творожков… С ужасом Альма поняла, что остыла к этому лесу и постоянно торопится, боясь утерять драгоценное время, ограниченное теперь время ее жизни. Суета поселилась в ее душе – суета, от которой не было спасения… Нет, все-таки тут ничего существенно не изменилось. Все изменения произошли только в ней, в Альме.

Назад Альма ехала молча, сумрачно уставившись на дорогу, летевшую навстречу. Наконец молчание стало невыносимым и давящим, на душе становилось только тяжелей.

- Зря приезжали, - сказал Кирилл.

- Ну почему же зря? – сразу отозвалась она, будто только об этом и думала. – Я хотела увидеть это место еще раз. Без этого я бы не смогла жить дальше. А теперь мне понятно, что надо делать.

- Что же? – спросил Кирилл с настороженностью, ведь он еще не знал, что Лесного ведомства больше не существует и Альму никто уже не примет назад. Да и некуда принимать…

- Не возвращаться больше? – не дождавшись ответа, предположил он свое.

- Ну почему же… Меня еще потянет взглянуть на это место. Правда, к тому времени от пенька уже точно ничего не останется. Но надо идти вперед.

Ее голос звучал весьма оптимистично, и это его успокоило. Он понял: она останется с ним – и, довольный, повел автомобиль дальше, в их светлое будущее…

Казалось, разговор был окончен. Но Альма вдруг сказала:

- Этот лес погиб, его уже не спасти. Но в мире остались явления, которые спасти еще можно.

- Это какие же?

- Книги, - ответила она.

- Книги?

- Да.

- А что с книгами? – удивился Кирилл.

- Ты слышал, что все библиотечные фонды переводят в электронный формат?

- Ну да.

- Этому надо помешать.

- Зачем?

- То есть, с одной стороны, это, конечно, не повредит, а вот с другой… Книга как таковая может исчезнуть.

- С какой стати?

- Станет ненужной! Сам подумай: если все, что написано людьми, будет в электронном виде, то исчезнет душевность, сокровенность чтения, донесения авторской мысли! Человек не будет так долго смотреть на экран, как смотрит, домысливая, на белое поле бумаги после окончания любого стихотворения, рассказа… Мысль не будет работать. Упрощенный вариант погубит веками сложившееся чудо! И великое таинство чтения будет уничтожено.

- И что же ты собираешься делать? С чего начать? – поинтересовался он.

- Пока не решила. Но я знаю все языки, я с детства люблю и уважаю книги и не дам этому чуду света исчезнуть! – с жаром высказавшись, она задумчиво посмотрела вдаль. - На крайний случай, соберу многотомную библиотеку и организую общество по защите книг – Книжное ведомство.

- По типу Лесного? И будешь наказывать за еретические мысли, как некогда наказали тебя?

- Возможно, - серьезно сказала Альма. – Во всяком случае, теперь я знаю, что те меры были небезосновательны. Ничего не бывает просто так. Эльфы просто пытались спасти лес.

- Но им это не удалось! Удастся ли тебе?

…Возможно, людям просто скучно, и поэтому они берут на себя не нужную никому и непосильную ответственность. Им нужно чувствовать свою значимость, небессмысленность – и они выдумывают для себя честолюбивые цели, и стремятся к ним, и гибнут или на время побеждают. Но это уже философия. А жизнь всегда диктует свои правила и сюжеты. Альма опять смотрела на дорогу. Больше она ничего Кириллу не отвечала. Но точно знала, что попробовать сделать все, что можно, – ее долг перед человечеством.

Заключение

За оградкой росла изумрудная светло-зеленая газонная трава с примесью белого лесного клевера. Его могила была пока еще на самом краю растущего с каждым днем кладбища, простирающегося с одной стороны от нее на необозримое пространство. Это был целый город мертвых, блестящий металлическими памятниками на бесстрастном солнце холодного осеннего дня. А люди, ходившие между могил, вновь – так неуместно – спрашивали друг у друга время, торопясь куда-то, и представляя такой разительный контраст с мертвыми, которым знать время было совсем ни к чему. Здесь оно забывалось. Останавливалось. Альма положила к памятнику собранные на лугу цветы и сказала:

- Здравствуй, Кирилл. Вот я и пришла. Прости, что так долго не приходила.

Ни один мускул не дрогнул на ее лице, когда после этих слов по белым ее щекам покатились крупные холодные слезы. Рядом с ней стоял молодой человек тридцати лет, темноволосый и рослый, атлетического телосложения, но с лицом умеренного интеллигента. Хотя и без очков. Он молча щурился, смотрел на надгробие и даже не бряцал ключами от машины. Вообще-то они зашли проведать его бабушку, но Альма захотела посетить еще пару могил…

- Кто это был? – спросил Андрей, только когда они подходили к выходу на дорогу.

- Один очень хороший человек, который сделал мне много добра… И не только мне, - добавила она, вытирая перемешанные с черной тушью слезы, размазывая их по щекам.

- А почему ты плачешь?

- Не могу сдержаться. Говорят, нельзя плакать по мертвым – им от наших слез там плохо, они их с собой носят и переживают за нас. А я не могу – тревожусь, как он там…

Два человека вышли на дорогу и сели в машину. Заурчал мотор, и вскоре их автомобиль смешался с потоком таких же блестящих жестянок, созданных человеком для удобства и быстроты передвижения.

…А в сотне километров севернее этого места, вгрызаясь живыми цепкими корнями в сырую землю, стояли высокие прямые сосны, хранившие десятки людских тайн. Им снились разные сны, в них вселялись души разных людей, и много судеб познали сосны на этом свете… Может быть, это лишь красивая сказка, придуманная для того, чтобы смертным было легче жить. Не существует никаких лесных фей, скажете вы! Все это бред, чертовщина, придуманная детей на ночь пугать! Возможно. Было все это или ничего этого не было – судить вам. Но порой, чем невероятнее история, тем она правдивее. Ведь мы в нее верим. А если мы во что-то верим – значит, сказка где-то существует…

Читать онлайн "Сказка о лесной фее и обыкновенном человеке"

Глава: "Сказка о лесной фее и обыкновенном человеке"

Информация и главы

Сказка о лесной фее и обыкновенном человеке

Оглавление

Настройки читалки

Приложение «Литсовет»!

Читать онлайн "Сказка о лесной фее и обыкновенном человеке"

Глава: "Сказка о лесной фее и обыкновенном человеке"

Информация и главы

Сказка о лесной фее и обыкновенном человеке

Оглавление

Настройки читалки

Нравится:

Оценки:

Бан пользователя

Безопасность аккаунта

Оплата заказа

Успешная оплата заказа

Ожидание подтверждения платежа

Ошибка оплаты

Внимание!

Приложение «Литсовет»!