Читать онлайн "Код Эскулапа"

Доктор Марк Восс ненавидел запах смерти по утрам. Не тот резкий, химический запах, что царил в его бывшем операционном зале — смесь антисептика, озона и крови. И не затхлый, пыльный запах стариковского дома. Нет. Запах в морге при управлении криминальной полиции Аугсбург-ам-Рейна был особенным. Он был стерильным и безличным, как сам Марк в последнее время. Хлорка и дезинфектант боролись с невидимой органикой, но не могли перебить сладковато-горькое амбре разложения, которое въелось в стены, в плитку на полу, в латекс перчаток. Это был запах конца. Диагноза, не оставляющего места для надежде.

Всего несколько лет назад его утра начинались иначе — с аромата свежесваренного эспрессо и стерильной чистоты операционной №3 в клинике «Св. Луки». Тогда он был богом в белом халате, а не теневой фигурой в подвале полицейского участка. Теперь божеством здесь был Холод, а его пророком — Смерть.

Он закрыл глаза, и на секунду запах хлорки сменился призрачным ароматом свежесваренного эспрессо и стерильной прохлады операционной №3.

Тот день. Девочка, лет девяти, с пороком сердца, который называли «неоперабельным». Её звали Софи. Родители смотрели на него с надеждой, в которой уже читался привкус отчаяния. Он изучал снимки всю ночь, и в какой-то момент, уже под утро, его мозг, настроенный на пространственное мышление, сложил пазл. Он не просто увидел дефект — он увидел обходной путь. Не стандартный протокол, а изящное, почти невозможное решение.

В операционной он был спокоен. Его команда замерла в ожидании. — Господа, — сказал он, и его голос, приглушённый маской, прозвучал как удар камертона. — Сегодня мы не следуем учебнику. Сегодня мы его напишем. Он работал шесть часов. Каждый шов был тоньше паутины, каждый разрез — ювелирным движением. Он не чинил насос — он воссоздавал произведение искусства, испорченное природой. Когда сердце девочки, наполненное кровью, забилось в новом, здоровом ритме, он отступил от стола. Тишину нарушил ровный, сильный пик кардиомонитора. Это был не звук аппарата. Это была симфония. Его симфония.

В раздевалке он упал на лавку, и его трясло от колоссального выброса адреналина. Но это была сладкая дрожь триумфа. Он спас того, кого нельзя было спасти. В тот момент он был не богом. Он был тем, кто бросил вызов самому богу и выиграл.

Марк открыл глаза. Холодный свет морга выжег призрак прошлого. Теперь его руки, державшие грубую пилу, пахли не антисептиком, а смертью. Он не бросал вызов богам. Он работал на их скотобойне.

Марк грубым, отработанным движением надрезал грудную клетку ножом-пилой. Костная пыльца взметнулась в свете холодных неоновых ламп. Он не моргнул. Его пальцы, когда-то славившиеся ювелирной точностью, способные сшить коронарную артерию тоньше человеческого волоса, теперь держали грубый инструмент патологоанатома с силой, граничащей с яростью.

Он помнил, как впервые взял в руки скальпель на втором курсе медакадемии. Тогда это было подобно посвящению в тайный орден. Теперь же инструменты в его руках напоминали о профанации всего, во что он верил. Каждый разрез — не попытка спасти, а констатация факта. Констатация провала.

--- Восс, ты там опись закончил? --- из динамика на стене донёсся хриплый голос комиссара Крафта. --- Прокуратура ждёт заключение по Беккеру.

Марк не ответил, лишь сильнее надавил на пилу. Он ненавидел, когда его отвлекали. Ненавидел эту работу. Ненавидел Крафта с его вечным скептицизмом и плохо скрываемым презрением к «опальному доктору». Но больше всего он ненавидел необходимость. Необходимость стоять здесь, в этом подвале, среди трупов, чтобы заработать на адвокатов, которые вот уже восемнадцать месяцев безуспешно пытались оспорить решение медицинского совета.

Адвокаты... Фогель и его бесконечные отсрочки. «Марк, нужно время, процесс сложный, медицинское сообщество закрывает ряды». Иногда ему казалось, что они просто тянут время, выкачивая из него последние деньги. Но что оставалось? Без них у него не было бы даже этого жалкого места в морге.

Врачебная ошибка. Эти два слова жгли его изнутри, как раскалённая кочерга. Он снова и снова прокручивал в памяти тот день. Операционная. Яркий свет. Мониторы. Сердце видного политика, Отто Яна, на столе. И те данные... мелькнувшая на экране аномалия, которую он увидел краем глаза за секунду до того, как сердце пациента просто... остановилось. Оно не боролось, не срывалось в фибрилляцию. Оно сдалось. Как будто кто-то выключил рубильник.

Иногда по ночам он просыпался в холодном поту, чувствуя под пальцами ту самую странную пульсацию в сердце Яна — едва уловимый сбой ритма, которого не должно было быть. И тот взгляд Лизы Шмидт — не ужас, а что-то другое. Что? Растерянность? Признание? Он не мог разобрать. Эта загадка сводила его с ума сильнее, чем официальное обвинение.

Официальное заключение: массивная тромбоэмболия лёгочной артерии, которую Восс «проморгал». Его вина была столь же очевидной, сколь и неопровержимой. Но он-то знал. Чувствовал нутром, скальпелем в своей руке, что что-то не так. Что-то чужеродное.

Он отложил пилу, взял реберные щипцы. С хрустом, который отдавался в его собственной грудиной клетке, он раскрыл грудную полость. Перед ним лежало сердце Ганса Беккера, мелкого вора, зарезанного в подворотне за долг в двадцать евро. Орган был бледным, с синюшными пятнами.

--- Ну что, доктор? --- в проёме двери возникла внушительная фигура комиссара Крафта. --- Установили причину смерти? Или нам нужно ждать, пока вы проведёте полную перепись всех его клеток?

Крафт. Всегда с сарказмом, всегда с этим взглядом, будто Восс — нечто, прилипшее к подошве его ботинка. Когда-то, на благотворительном приеме, этот же Крафт заискивающе улыбался ему, прося совета по поводу аритмии у тещи. Теперь же он наслаждался своим превосходством.

Марк не повернулся. --- Причина смерти — колото-резаное ранение, повлекшее за собой тампонаду перикарда. Глупость, а не убийство. Попали точно в правое предсердие. Смерть наступила почти мгновенно. --- Блестяще, — язвительно протянул Крафт. — А мы-то думали, он от насморка скончался. Оформляй бумаги.

Марк наконец обернулся. Его лицо, некогда появлявшееся на обложках медицинских журналов, было бледным и осунувшимся. Глубокие тени под глазами выдавали ночи, проведённые без сна. Но взгляд оставался прежним — острым, пронзительным, холодным.

--- Медицина, комиссар, — это наука, а не искусство гадания на кофейной гуще, — произнёс он, снимая окровавленные перчатки. — Смерть — это диагноз, а не тайна. Ваши детективы должны найти того, кто держал нож. Моя работа — сказать, куда именно этот нож вошёл.

Он мысленно добавил: «А ваша работа — не мешать тем, кто еще пытается сохранить остатки профессиональной чести». Но говорить это вслух было бессмысленно. Крафт не понял бы. Он видел мир в черно-белых тонах: преступник — жертва, виновный — невиновный. Нюансы вроде врачебной ошибки или несовершенства системы были для него просто дымовой завесой.

Он бросил перчатки в контейнер для опасных отходов и направился к раковине. Дорогой, но поношенный костюм, купленный в те времена, когда он был звездой кардиохирургии «Св. Луки», висел на нем мешком. Ещё одно напоминание о прошлом.

Он помнил день, когда купил этот костюм. После успешной операции на сердце девятилетней девочки. Ее родители плакали от счастья, а он чувствовал себя богом. Теперь те же самые родители, наверное, с ужасом читали в газетах о его падении. «Как мы могли доверить нашего ребенка этому мяснику?»

Вечер застал его за чашкой эспрессо в его аскетичной квартире с видом на промзону. Он отключил телефон, на котором мигало напоминание о завтрашней встрече с адвокатом. Восс достал из сейфа толстую папку. «Дело Яна». Он открыл её. Фотографии, распечатки данных мониторов, протоколы. Его личный крестовый поход. Его одержимость.

Среди бумаг лежала старая фотография: он и Ян за неделю до операции. Политик, уже тогда с тенью усталости в глазах, жал ему руку. «Доктор Восс, я слышал, вы лучший. Я доверяю вам». Эти слова стали для него проклятием. Доверие, которое он не оправдал. Или... кого-то другого?

Его прервал звонок на городской телефон. Незнакомый номер. --- Доктор Восс? — произнёс женский голос, в котором слышалась неуверенность. — Меня зовут Эва Бауэр. Это касается моего мужа, Людвига Бауэра. Полиция говорит... говорят, что он умер от обширного инфаркта. Но... я не верю.

Марк закрыл папку. Инфаркт. Его старый враг. --- Почему? — спросил он, без энтузиазма готовясь выслушать стандартный набор жалоб — «был здоров как бык», «ни на что не жаловался».

--- Потому что за два часа до смерти он играл с внуком в теннис, — голос Эвы дрогнул. — И потому что я нашла это в его кармане.

Она прислала ему MMS. На снимке был чек из частной клиники «Эвридика». Сумма была баснословной. Назначение платежа: «Расширенное генетическое картирование и превентивная консультация».

«Эвридика». Название отдавалось эхом в его памяти. Где-то он уже слышал его? Возможно, в каком-то медицинском журнале или на конференции. Частная генетическая клиника с безупречной репутацией. Или... нет, что-то другое. Что-то, связанное с делом Яна. Он не мог вспомнить, но чувствовал — это важно.

Что-то холодное и тяжёлое, как хирургическая сталь, шевельнулось в груди Марка. То самое чувство, которое появлялось у него за секунду до того, как он вскрывал грудную клетку и понимал, что диагноз был неверен. Чувство, что ты стоишь на краю пропасти, скрытой туманом.

--- Госпожа Бауэр, — сказал Марк, и его голос впервые за долгие месяцы обрёл былую твёрдость. — Я выслушаю вас. Приходите завтра.

Он положил трубку и подошёл к окну. Город Аугсбург-ам-Рейн сиял внизу миллионами огней. Где-то там, в этой паутине из стали, стекла и человеческих жизней, притаилась тень. Тень, которая только что шевельнулась. И Марк Восс, лишенный лицензии хирург, консультант по трупам, был, возможно, единственным, кто мог её увидеть.

Он не знал тогда, что этот звонок станет началом конца. Конца его изгнания и начала новой войны. Войны, в которой у него не будет ни союзников, ни оружия, кроме собственной одержимости и ненависти к неправде. Но именно так всегда и начинаются великие битвы — с тихого шёпота в темноте, который слышит лишь один-единственный человек.