Читать онлайн "Хранитель Равновесия"

Тишина в залах музея после закрытия была не пустотой, а веществом. Густым, тяжёлым, наполненным шёпотом веков и окаменевшими вздохами истории. Именно это Каи ценил больше всего. Здесь его одиночество становилось не проклятием, а естественным состоянием среды, таким же осязаемым, как бархат на музейных скамьях и холод мраморных полов. В этом мире, застывшем между прошлым и настоящим, он был не чужаком, а просто ещё одним артефактом, тщательно catalogизированным и забытым в безмолвной витрине вечности.

Его звали Каи. И он был чудовищем, которое скрупулёзно, с почти что религиозным трепетом, каталогизировало других чудовищ — за стеклянными витринами, в виде чучел и бронзовых изваяний. В этой работе была горькая, доведённая до автоматизма ирония: существо, рождённое для того, чтобы скрываться, посвятило жизнь тому, чтобы выставлять напоказ тех, кто когда-то, как и он, должен был оставаться невидимым. Он был тюремщиком в царстве узников, и эта мысль, отточенная годами, уже не вызывала в нём ничего, кроме лёгкой, фоновой горечи, похожей на привкус старого металла. Железно.

Последний ритуал дня — обход. Он был для него не обязанностью, а медитацией, способом убедиться, что границы его хрупкого мира всё ещё на месте, что за пределами музея не происходит ничего, что требовало бы его вмешательства или бегства. Его шаги беззвучно скользили по отполированному до зеркального блеска линолеуму, и этот звук — вернее, его отсутствие — был единственной музыкой, которую он признавал. Взгляд, привыкший к полумраку, скользнул по оскалу медведа-великана из ледникового периода, по застывшим в вечном полёте птицам под потолком, чьи перья давно уже истлели под слоем пыли. Ничего. Никакого отклика, ни малейшей искры в окаменевшем сознании. Они были просто мёртвой материей, красивыми оболочками, из которых давно ушла жизнь. В отличие от него.

Он замедлился у своей негласной «станции подпитки» — витрины с солдатскими письмами эпохи Великой войны. Пожелтевшие конверты, сложенные в аккуратные стопки, чернила, выцветшие до цвета сепии и времени. Здесь история не кричала о подвигах, а шептала о простых человеческих вещах: о любви, о страхе, о тоске по дому, который многие уже не увидят. Каи прикоснулся подушечками пальцев к холодному, идеально чистому стеклу, закрывая глаза.

И почувствовал. Тонкие, как паутина, нити, протянувшиеся сквозь десятилетия. Тоска, пропитавшая бумагу на молекулярном уровне, стала сладковатым холодком на его языке. Щемящая нежность к далёкой невесте отозвалась теплом под рёбрами. Смертельный холод окопов, страх, который уже выцвел, оставив после себя лишь лёгкий, терпкий привкус, как от старого вина. Он сделал короткий, едва заметный вдох, втягивая в себя эту пыльцу чужих, отзвучавших чувств. Это был эфирный нектар, лишённый греха и боли живого человека, безопасная дистанциярованная подпитка. Голод, вечный спутник, на мгновение отступил, уступив место горьковатой, но желанной сытости. Он не насыщался, он лишь отодвигал неизбежное.

Пожиратель эхо, — с привычной, отполированной до блеска долей цинизма подумал он. Самый безобидный хищник в мире. Санитар памяти, патологоанатом забытых чувств.

Раздался скрип.

Резкий, сухой, словно кость, ломающаяся под давлением. Он шёл не от входа — из глубины зала, от секции «Археология и древние культы», где за стеклом дремали каменные лики языческих идолов и обломки алтарей, посвящённых забытым богам.

Каи замер, все чувства, обычно приглушённые необходимостью казаться человеком, обострились до животного состояния. Слух уловил малейшие вибрации воздуха, обоняние — тысячу запахов пыли, воска и древесины, но ничего чужеродного. Ничего. Только неподвижные тени, отбрасываемые лунным светом из высоких окон, и безмолвные каменные лики, взирающие на него с немым укором.

Паранойя, — мысленно, почти сердито отрезал он себе. Стоит лишь раз нарушить рутину, позволить себе лишнюю крону чужой тоски, и вот тебе — старые стены начинают говорить. Зданию два века, у него есть тысяча и одна причина для скрипа.

Он потянулся к выключателю, чтобы погрузить зал во тьму и уйти, завершив ритуал. И в последний момент, почти против своей воли, взгляд упал на огромное, в полстены, венецианское зеркало в позолоченной раме, оставшееся от прошлой выставки. Оно стояло в стороне, прислонённое к стене, и в нём отражалась тёмная пустота противоположного зала.

И он увидел. В его отражении, в самом центре зала, стояла женщина. Высокая, в длинном тёмном пальто, с волосами цвета воронова крыла, ниспадающими на плечи. Она не двигалась, застыв, как изваяние. И смотрела. Прямо на него. Прямо в его отражение, словно стекло было не барьером, а окном, и она стояла по ту сторону, в мире отражений.

Лёд, острый и колкий, пробежал по позвоночнику, сковывая мышцы. Он рванулся с места, резко, с непривычной для него резкостью обернувшись, готовый к столкновению, к борьбе, к чему угодно. Зал был пуст. Абсолютно, безоговорочно пуст. Лишь его одинокая тень легла на пол от света луны.

Сердце заколотилось, сдавливая горло судорожным комом. Он не мог ошибиться. Он видел. Это не было игрой света и тени, не было галлюцинацией уставшего сознания. Инстинкт, древний и дикий, заглушивший все рациональные мысли, завыл внутри тревогой, зовя к бегству. Это был не скрип дерева. Это был звук капкана, мягко щёлкнувшего где-то в темноте.

Он больше не был невидимкой. Не был тенью, бесшумно скользящей между чужими воспоминаниями. За ним наблюдали. И наблюдатель был не из мира живых, не из мира людей.

Каи почти бегом, забыв о всякой осторожности, двинулся к служебному выходу, ведущему в подвал и на парковку. Ему нужно было домой. В стены своей квартиры, в свой кокон, сотканный из привычных вещей и выстроенных защитных барьеров. Сейчас же.

Он вставил ключ в замок, рука дрожала, выдавая внутреннюю панику. Дверь со скрипом, словно нехотя, открылась, обдавая его запахом сырости, старой бумаги и чего-то ещё... металлического? Острого, знакомого.

И тут он почувствовал другое. Не эхо прошлого, не бледные, выдохшиеся эмоции, запертые в предметах. А яркую, звенящую, как натянутая струна, ноту живого, настоящего, сиюминутного страха. Она витала в воздухе, свежая и острая, словно капля крови на снегу. Чей-то страх. Не его. Чужой.

Он зажёг свет, резким, почти истеричным движением. Лампы-«грызуны», висящие на длинных проводах, мигнули, помаргивали, и ярко вспыхнули, заливая белым, безжалостным светом длинное помещение архива. Стеллажи, заставленные коробками и папками, всё было на своих местах. Ничего не тронуто. Ничего не изменено.

Но посреди зала, у его рабочего стола, на полу лежала книга. Большой, кожаный фолиант с потёртым корешком, которого он здесь не оставлял. И уж точно не бросал на пол, в пыль.

Каи медленно, словно против воли, подошёл, чувствуя, как колени стали ватными, предательски подкашиваясь. Он наклонился, вглядываясь, стараясь дышать ровно, но сердце бешено колотилось где-то в горле. Книга была открыта. На пожелтевшей, испещрённой трещинками времени странице был изображён изящный, почти фотографический рисунок. Девятихвостый лис. Не мифический, стилизованный зверь, а живой, с умными, холодными глазами из жидкого золота, которые, казалось, смотрели прямо на него, видя его сквозь толщу лет. А ниже — гравюра: охотник в монашеском одеянии вонзал серебряный кинжал в сердце прекрасной девушки, из чьей спины, словно кровавые ростки, вырастали те самые девять лисьих хвостов.

И на полях, рядом с изображением охотника, чьей-то уверенной рукой был выведен чернильный крест. Свежий. Чернила ещё не до конца высохли и отливали синевой, словно только что пролитая кровь.

По спине Каи пробежала судорога, болезненная и резкая. Голод, только что усмирённый, проснулся с новой, яростной силой, но теперь это был не голод к еде, не потребность в подпитке. Это был голод к выживанию, древний, слепой и всепоглощающий.

Одиночеству, его главному и единственному союзнику, пришёл конец.