Читать онлайн "Тень Чернобога над Гридневом: там, где поёт Баюн"

Некоторые дома не наследуются — они завещают тебя сами. Я поняла это в тот миг, когда переступила порог и увидела застывшие, будто вырезанные из воска, лица родителей. Тишина в нем была особого свойства — не живая, а замершая, как в склепе. И в центре этой тишины, на полированном столе, лежал один-единственный ключ. Почерневший от времени и чужих рук, он лежал так, словно ждал меня всю жизнь, и его молчание было красноречивее любых слов. Этот ключ был не просто железкой, а точкой отсчета в новой, чужой и пугающей реальности.

В тот день я возвращалась с работы. На дворе стояла осень, солнце зашло за горизонт, являя вечерний сумрак. По пути зашла в магазин за молоком и овсяным печеньем, без которого не могла обойтись. Проголодалась жуть. Весь вечер работала над одним свитком, который казался безнадёжным моим коллегам, но только не мне. Кажется, древесно-сладковатый запах выцветшей бумаги вместе с ароматом синтетического клея впитался в мои русые волосы надолго. Я уже строила планы, как заставлю свою длинную, до бедер, гриву вытерпеть долгую и мучительную банную процедуру. Состричь это наследственное богатство я не решалась — мама с детства твердила, что в нем заключены мои здоровье и удача. Даже переехав из деревни в город, она не рассталась с верой в старых богов, и эта вера, как узорчатый оберег, отпечаталась на всей нашей жизни.

Да, наша семья отличалась от других, одни имена в нашем роду чего стоили — меня, например, звали Ведана. Большинство людей из моего окружения были христианами, изредка мусульманами, а кто-то и вовсе ни во что не верил, в то время как мои родители верили в Перуна и Велеса. Для меня язычество было скорее образом жизни: подношение домовому, празднование весеннего равноденствия...

Пальцы сами потянулись к амулету на груди — Сваору, бронзовому солнечному колесу, подаренному бабушкой. Задумчиво потерла его, и это отточенное до автоматизма движение принесло привычное, но сегодня почему-то зыбкое успокоение. Тревога все не отпускала. Чтобы заглушить это неприятное чувство, я свернула с привычного маршрута, срезая путь через пустынный двор. Обычно я так не делала, но сегодня меня, словно на невидимой нити, тянуло домой.

Зашла в подъезд и сразу же остановилась. Свет не горел. Я подпрыгнула пару раз, надеясь, что капризная лампочка наконец зажжётся от моих движений, но по-прежнему было темно. Прохладный воздух заставил поёжиться. Кажется, кто-то снова выкрутил лампочку. Включила фонарик на телефоне, и бледный луч, словно ножом, разрезал мрак на пути к лифту. Темнота угнетала. Я никогда не боялась её, но почему-то сейчас она вызывала не просто беспокойство, а тихий, холодный страх, сковавший спину. Нажала на кнопку и услышала, как старый механизм пришёл в действие, звук был тихим, приглушённым — значит, он был на одном из последних этажей нашего десятиэтажного дома. Да уж, подниматься на восьмой этаж пешком не хотелось, поэтому пришлось ждать.

Пока ждала, почувствовала не просто ветерок, а ледяное, целенаправленное дуновение сзади. Странно, дверь закрыта, окно тоже должно быть закрыто. Старая ручка на нём была сломана. Холодный воздух прополз по шее, вызывая мурашки. Когда он там уже спустится?
Неожиданно сквозь ткань водолазки я почувствовала отчетливый, почти горячий жар от кулона. Такое иногда бывало, но я списывала это на игру температуры. В этот раз тепло было настолько сильным и внезапным, что казалось — бронза вот-вот прожжет свитер. Тепло приятно согрело грудь, стало немного спокойнее.

Наконец створки лифта раскрылись с натужным, протяжным скрипом. Я прищурилась от яркого света и быстро шагнула в кабину, нажав нужный этаж. Дверцы начали медленно закрываться; в какой-то момент мне показалось, будто в густой темноте прямо за створками что-то резко двинулось, но двери уже сомкнулись, не давая убедиться — показалось мне или нет.
Наконец-то я еду. Вздохнула с облегчением и удивилась. «Что со мной?» — пронеслось в голове. Обычно я всегда спокойно дожидаюсь лифта...

Вышла и почти побежала в сторону квартиры. Кое-как достала ключи из кармана пальто, шуршащий пакет с продуктами все время норовил выскользнуть, а документы с работы были в другой руке. Открыла дверь и крикнула родителям, что это я. В ответ — звенящая тишина. Странно, я знала, что они дома. Сердце екнуло. Быстро стянула обувь, повесила пальто и понесла пакет с рабочими документами в комнату. Как только я вошла в гостиную, увидела заплаканное, искаженное горем лицо мамы и отца, который сидел рядом с ней, обнимая ее за сутулившиеся плечи.

— Ведана, сядь, нам нужно поговорить. Твоя бабушка Бажена... она скончалась, — произнес тихо отец, и его голос прозвучал как приговор.

Эти слова не просто вырвали меня из реальности — они выдернули землю из-под ног. Мир поплыл, унося вдаль, в ту самую деревню к бабушке. Потрясла головой, пытаясь отогнать накатившийся туман. Тяжело опустилась рядом с мамой, которая тут же вцепилась в меня, будто я была ее единственным якорем.

На столе напротив лежала кипа невскрытых, пожелтевших, как осенние листья, писем и тот самый ключ. До боли знакомый, он казался сейчас центром вселенной, черной дырой, в которую провалилось все светлое.

Слова отца повисли в воздухе, тяжелые и нереальные.

«Бабушка Бажена умерла».

Сначала не было ничего. Пустота. Как будто в комнате внезапно отключили звук и цвет. Горечь утраты, усталость и та самая мертвая тишина, что теперь заполнила все вокруг.

Потом, откуда-то из самых глубин, из запечатанных чертогов памяти, поднялась волна. Не слез, не крика — а ощущения.

Терпкий, горьковатый запах сушеной мяты и ромашки, который всегда витал вокруг бабушки, ударил в нос так явственно, что я непроизвольно всхлипнула. Шершавая, теплая от солнца кора старого дуба у дома. Мелкие морщинки на руках бабушки, когда та гладила меня по голове. Текстура домотканого полотна ее платья, в которое так приятно было уткнуться щекой. Низкий, грудной, спокойный голос, напевавший колыбельную. Не слова, а именно звук — вибрация, от которой становилось так безопасно и тепло.

И тут же, следом, нахлынуло другое — острое, режущее чувство вины. Мы так давно с ней не виделись. Я всё забыла. Позволила родителям увезти себя, позволила жизни в городе затянуть меня в свой быстрый ритм. Я предала эту любовь, эти руки, этот голос. Пальцы сами потянулись к холодному металлу ключа. В руке он оказался неожиданно тяжелым. Таким же тяжелым, как этот груз на сердце.

Слез все еще не было. Они стояли где-то глубоко внутри, сжавшиеся в тугой, болезненный комок в горле. Горе осознания, что огромный, незыблемый мир моего детства, тот самый, что я, казалось, забыла, — рухнул. И его больше нет.

Я сжала ключ так, что его зубья впились в ладонь, принося почти облегчающую физическую боль. И прошептала в звенящую тишину, обращаясь к призраку запахов и ощущений: «Прости меня… Бабушка…»

И только тогда, с этим признанием, первая горячая слеза прожгла щеку и упала на почерневшую бронзу ключа, оставив на мгновение блестящий, чистый след.

— Поплачь, милая, станет легче, — голос отца прозвучал приглушенно, и он обнял нас с матерью. Какое-то время я выплескивала свое горе в ткань его пиджака, пока не почувствовала себя опустошенной.

Мама повернулась ко мне, ее глаза были красными и бездонными.

— Все эти письма твоя бабушка присылала после того, как мы уехали. Я не читала их... Боялась. Боялась, что ее слова заставят меня вернуться. Теперь я думаю, стоит отдать их тебе. Там ты найдешь ответы на вопросы, которые так тебя тревожили раньше.

Она горестно усмехнулась и с заминкой взяла ключ.

— Это ключ от дома в Гриднево, теперь этот дом твой, по завещанию... Тебе нужно поехать туда уже завтра, чтобы вступить в наследство и помочь с похоронами. Я, к сожалению, не могу туда поехать, это выше моих сил, — с надрывом прошептала мама, и в ее глазах плескалась не просто печаль, а настоящая, тянущая вина.

— Хорошо, тогда напишу начальнику, что возьму отпуск. Он давно меня убеждал отдохнуть, так что, видимо, это и будет мой отпуск, — пытаясь шуткой сгладить остроту момента, сказала я.

Я взяла ключ, его холодная поверхность будто жгла пальцы, и пошла к себе в комнату.

Написала начальнику, сославшись на чрезвычайные семейные обстоятельства. После недолгой переписки он, скрепя сердце, согласовал внеплановый отпуск. «Все равно проект на финальной стадии, коллега доделает, а я смогу консультировать его по почте», — убеждала я его и саму себя. Да уж, отличный отдых мне предстоит.

Я понимала, почему мама не хочет ехать в деревню: после ссоры с бабушкой они больше не разговаривали, и я не ездила к ней в гости. Мама боялась за меня, хотела от чего-то уберечь. Я даже не знала от чего, но теперь смогу докопаться до истины. Что же тогда произошло в тот день, когда я была ранена, в тот самый последний день, после которого я больше не видела бабушку. Что за тайны связывают нашу семью с той деревней.

Отложила документы на рабочий стол. По пути в комнату я прихватила стопку писем. Мама бросила на них быстрый, почти испуганный взгляд и резко отвернулась, будто они были из раскаленного металла. Почему же она так боится даже одного упоминания о ней?

Для начала рассортировала письма по датам, решив начать с самого старого и двигаться по цепочке, чтобы воссоздать полную картину происходящего. Рядом стоял стакан с молоком и мое любимое печенье, но сейчас мысль о еде вызывала тошноту.

Взяла письмо, которое бабушка отправила спустя месяц после нашего переезда. Машинально поднесла конверт к лицу, и в нос ударил слабый, но узнаваемый сладковатый запах... полыни? Нет, чего-то другого, более горького. И сразу же — смутный, как под водой, образ: темный лесной просвет, и два сияющих в темноте глаза, смотрящие на меня... Вздрогнула от проскользнувшего видения. Веки налились свинцовой тяжестью, и я закрыла глаза.

Картина сменилась: лесная опушка, залитая солнцем. Маленькая я бегу сквозь деревья, я счастлива. Рядом появляется мальчик, его лицо размыто, но я вижу в нем что-то знакомое, кто он? Резко воспоминание меняется. Я плачу и чувствую запах стоячей воды — это болото. Слышу душераздирающий нечеловеческий крик и открываю глаза.

Я резко распахнула глаза. Сердце колотилось как сумасшедшее. Дыхание сбилось. Что это было, черт возьми?! Стоило только взять в руки письмо, как воспоминания нахлынули на меня. Стряхнув оцепенение, я стремительно вскрыла конверт и начала читать:

"Гриднево. 14 октября 2010 года.

Доченька моя, Ладушка, и моя родная кровиночка, Веданушка,

Пишу вам, не знаю, прочтете ли. Сердце ноет, руки сами тянутся к бумаге, хоть слово сказать, хоть мысль свою послать вам вслед.

В доме стало тихо. Такой тишины я не слыхивала, даже зимней ночью, когда метель завывает. Она не живая, эта тишина, а пустая, вымершая. Будто не только вы уехали, а будто из дома душу вынули. Ваш смех из стен повыветрился, остались только тени.

Каждый вечер ставлю на стол три ложки, а потом две убираю. Привычка — страшная сила. Смотрю на ту самую щель в полу, где Ведана когда-то свою бусинку обронила и так убивалась, а я ей новую, волшебную, из сундука достала. И на дубу том самом, под которым вы играли, листья уже желтеют. Осень рано в этом году пришла. Слишком рано.

Лада, дочка... Прости старуху. Прости, что была строга, что требовала больше, чем ты могла дать. Глаза мои видели долг и огонь за окном, а не страх в твоём взгляде. Я думала, что готовлю тебя к великому, а на самом деле отняла у тебя покой. Я забыла, что я прежде всего мать, а не страж и не наставник. Эта вина теперь мне и подушкой, и одеялом.

А ты, внученька моя, солнышко мое... Ты там, в своем большом городе, не забывай, как пахнет свежее сено и дымок из печной трубы. Как поутру роса на паутинке сверкает. Носи свой кулон, он тебя согреет. Силы там, в камнях ваших, другие, чужие, им наши леса и болота не по нраву. Береги себя.

Здесь... здесь без вас пусто. И не только в доме. Лес затих, притаился, будто ждет чего-то. Старики шепчутся, что тени длиннее стали и по краю болота огни опять стали водить. Без нашего рода, без твоего смеха, Веданушка, им здесь держаться не за что. А мне — и подавно.

Целую вас обеих в маковку. Храните друг друга.

С любовью и вечной тоской,
Ваша мать и бабка,
Бажена."

Когда я отложила листок простой, чуть шершавой бумаги, по щекам ручьями текли слезы. Тоска накрыла с новой, сокрушительной силой. Бабушка. Почему же мы тебя не навестили после ни разу? Как же ты одна жила там и справлялась? И что значит: «тени длиннее стали и по краю болота огни опять стали водить»? Как в тех сказках, которые она мне рассказывала в детстве. Я должна во всем этом разобраться. Твердое, неоспоримое решение зажглось внутри.

Отложила остальные письма и стала собирать вещи. Взяла теплые шерстяные свитера, плотные брюки с начесом. Теплую кофту захватила. Носки, нижнее белье и шарф сложила в отдельный карман в сумке. Еще нужно не забыть зубную пасту с щеткой, шампунь да банные принадлежности, душа в деревне нет и супермаркет далеко. Вроде только небольшой продуктовый рядом. Остальное собрала уже быстро. Удовлетворенно осмотрела огромную, до отказа набитую сумку, которую удалось застегнуть лишь с приложением недюжинных усилий. Сначала два часа в самолете, потом восемь на поезде, а дальше три часа на автобусе. Эх, далековато, конечно.

Переоделась в пижаму, теплая фланелевая рубашка и мягкие брюки — самая удобная вещь на земле. Легла в кровать и накрылась одеялом. За окном осенний ветер гнал по асфальту последние листья, а батареи все еще оставались ледяными. Стала медленно согреваться. Тяжело было уснуть из-за мыслей о будущем. Вопросы все возникали и множились. Постаралась откинуть их подальше, утро вечера мудренее. Закрыла глаза и стала уплывать в сон.

*Темнота вокруг. Я иду по траве босыми ногами, чувствуя под ступнями влажную, колючую прохладу. Вижу очертания деревьев, это лес. В тишине раздается громкий шепот. Дергаюсь от неожиданности. Кто-то шепчет мне прямо в ухо. Не могу разобрать слова. Становится страшно. Я перестаю дышать и бегу со всех ног глубже в чащу. Слышу, как кто-то бежит сзади. Топот был тяжелым, влажным, нечеловеческим. Звук становится все ближе, пока не настигает меня. Кто-то хватает меня за плечо ледяной, костлявой рукой, и я кричу.*

Просыпаюсь в холодном поту, задыхаясь. В комнате все еще витал, словно призрак, слабый, но отчетливый запах влажной земли и прелых листьев, он быстро рассеился, будто его и не было.