Читать онлайн "Даже Ангел"

ДАЖЕ АНГЕЛ

АВТОР: HSoN

ПРОЛОГ

НУЛЕВОЙ ЯРД

Свет был ошибкой.

Он просачивался сквозь веки не как утреннее солнце, а как игла, пробивающая зрачок, чтобы добраться до мягкой, воспаленной мякоти мозга. Коул Мэддокс знал этот свет. Так светят лампы в операционной, когда анестезия еще не подействовала, а скальпель уже коснулся кожи. Стерильный, бескомпромиссный белый, не обещающий ничего, кроме боли.

Он лежал неподвижно. Опыт научил его: если не двигаться, мир может перестать вращаться. Но мир не переставал. Комната плыла, накренившись на правый борт, словно тонущий корабль.

Гул был здесь.

Он никогда не уходил, но по утрам становился почти осязаемым. Это был не звон в ушах. Это был звук высоковольтного кабеля, проложенного прямо через лимбическую систему. Низкая, электрическая вибрация. Ззззззз. Звук стирающейся личности. Звук эрозии.

Коул разлепил веки. Потолок был слишком высоким. Лепнина, тени, безупречная белизна. Чужой потолок. Хотя он купил этот дом полгода назад. «Итальянский орех, Коул. Это инвестиция». Он не помнил лица риелтора, только её зубы — слишком белые, хищные, как у акулы. Он подписал бумаги, потому что так делали люди, у которых на счету лежало двенадцать миллионов долларов. Они покупали итальянский орех и тонули в пустоте комнат, которые некому было наполнить.

Он сел. Движение отозвалось тошнотой — тяжелой, маслянистой волной, поднявшейся от желудка к горлу.

Простыня под ним была мокрой. Он коснулся ткани. Холодная влага. Пот. Он пах кислым. Пах зверем, которого загнали.

Маркус.

Имя не прозвучало в голове. Оно вспыхнуло, как магний. Выжгло всё остальное.

Коул замер. Он смотрел на свои руки, лежащие на коленях. Большие, тяжелые руки. Инструменты. Клещи. Молот. На правой руке, в микроскопических трещинах сухой кожи, въелась грязь. Или не грязь. Что-то бурое. Ржавое.

Память была похожа на разбитое зеркало. Осколки. Вспышки. Взгляд Маркуса. Не испуганный. Удивленный. Тяжесть металла в ладони. Глок? Беретта? Он не разбирался в калибрах, он разбирался в траекториях полета мяча. Грохот. Не звук выстрела, а удар давления по ушам. И как Маркус падает. Медленно. Словно под водой. Словно у него перерезали нити.

— Нет, — сказал Коул в тишину спальни.

Слово упало мертвым грузом. Стены поглотили его.

Он встал. Паркет — тот самый, за три тысячи долларов — обжег ступни холодом. Он шел через дом, касаясь стен, чтобы не упасть. Гул в голове менял тональность, превращаясь в скрежет. В зеркале в прихожей отразился незнакомец. Громадный. Голый по пояс. Мышцы, перевитые венами, как канаты. Шрам на плече — операция 2022 года. Шрам на ребрах. Но лицо... Лицо было серым, одутловатым, с проваленными глазами старика. Ему было двадцать четыре года. Он выглядел на сорок, прожитых в шахте.

Телефон лежал на кухонном острове. Черный монолит. Экран был разбит. Паутина трещин искажала время. 06:46.

Двадцать три пропущенных. Мама. Агент. Тренер. И снова мама.

Он не стал перезванивать. Палец, толстый и непослушный, ткнул в иконку новостей. Текст расплывался. Дислексия, последствие пятого сотрясения, превращала буквы в пляшущих насекомых. Ему пришлось прищуриться, чтобы собрать их в слова.

ЗВЕЗДА WOLVES РАЗЫСКИВАЕТСЯ... ТЕЛО НАЙДЕНО В ДОКАХ... МАРКУС ДЭНИЕЛС...

Коул отложил телефон. Очень аккуратно. Словно тот был сделан из стекла.

Внутри стало тихо. Гул исчез. Тошнота исчезла. Осталась только огромная, ледяная ясность. То, что тренеры называли "The Zone". Состояние потока. Когда ты на поле, и рев трибун стихает, и ты видишь только мяч, летящий по дуге.

Он убил его. Единственного человека, который помнил, каким Коул был до того, как стал "Машиной". Единственного, кто знал, что под шлемом прячется испуганный мальчик.

Коул подошел к панорамному окну. Бостон за стеклом был цвета мокрого асфальта и грязного снега. Мир замер.

А потом мир взорвался.

Это началось не со звука. Это началось с вибрации пола. Затем — треск. Дерево, металл, стекло. Парадная дверь, сделанная из дуба, вылетела с петель, словно картонная.

— ПОЛИЦИЯ БОСТОНА! — НА ПОЛ! — ВИЖУ ЦЕЛЬ!

Они ворвались в холл, как вода прорывает плотину. Черная форма. Бронежилеты. Шлемы. Тактическе фонари, разрезающие полумрак кухни. Их было шестеро. Или восьмеро. Коул машинально оценил их расстановку. Двое по флангам. Центр давит. Блиц. Классическая схема защиты против выноса.

Он мог бы переломить первого пополам. Мог бы прорваться через второго. Его тело, накачанное адреналином и памятью тысяч столкновений, дернулось вперед. Инстинкт убийцы. Инстинкт выживания.

Но он увидел точку. Красную лазерную точку, пляшущую на его голой груди, прямо там, где билось сердце.

— РУКИ! ПОКАЖИ МНЕ СВОИ ЧЕРТОВЫ РУКИ!

Голос полицейского срывался на визг. Они боялись. Конечно, они боялись. Перед ними стоял монстр весом в сто двадцать килограммов, машина для разрушения, которая только что убила своего брата.

Коул медленно разжал кулаки. Он поднял руки. Это был единственный жест сдачи, которому его не учил отец.

— На колени!

Удар щитом в спину. Мир перевернулся. Жесткий удар лицом о плитку. Вкус крови на губах — солоноватый, теплый. Колено, вдавливающее позвоночник в пол. Вес чужого тела. Запах синтетики, оружейного масла и мужского пота.

Щелчок. Наручники застегнулись с финальным, сухим звуком. Как точка в конце предложения.

Его рывком подняли на ноги. — Коул Мэддокс, вы арестованы по подозрению в убийстве первой степени...

Он не слушал права. Он смотрел на свои босые ноги. На пальце правой ноги был синяк — вчера на тренировке ему наступил лайнмен. Странно, что он помнит это, но не помнит, как нажимал на курок. Мозг выбирает, что хранить. Мозг — предатель.

Его вели к выходу. Вспышки камер за окном сливались в одну сплошную молнию. Соседи. Репортеры. Стервятники.

Участок был местом, где заканчивались цвета. Всё здесь было серым, бежевым или грязно-белым. Допросная камера была коробкой без окон. Зеркало Гезелла на одной стене. Металлический стол, привинченный к полу.

Коул сидел там час. Или три. Время здесь текло иначе — оно капало, как вода из неисправного крана. Наручники сняли, но следы на запястьях горели огнем.

Он закрыл глаза, пытаясь найти темноту. Но темноты не было. В углу комнаты кто-то стоял.

Коул не вздрагивал. Он знал, кто это. Галлюцинации стали частью его жизни два года назад, как и головные боли.

— Ты выглядишь жалко, — сказал Роберт Мэддокс.

Отец стоял, прислонившись к зеркальному стеклу. Он был одет в ту же фланелевую рубашку, в которой его похоронили семь лет назад. На шее виднелся шрам от бритвы. Руки — широкие, мозолистые — были скрещены на груди.

— Убирайся, — прошептал Коул, не разжимая губ.

— Я же говорил тебе, — голос отца звучал спокойно, рассудительно. Так он говорил, когда разбирал ошибки после проигранного матча. — Ты всегда был мягким. Внутри. Снаружи — броня, мышцы. А внутри — гниль. Ты позволил чувствам взять верх.

— Я не хотел...

— "Не хотел", — передразнил отец. — Слабаки говорят "не хотел". Победители говорят "я сделал". Ты сделал это, Коул. Ты убрал проблему. Маркус тянул тебя вниз. Он был пиявкой.

— Он был моим братом! — Коул ударил кулаком по столу. Звук был глухим, плоским.

Отец отделился от стены. Подошел ближе. От него пахло землей и старым, застоявшимся гневом.

— Брат... — Роберт наклонился к уху сына. — Нет у тебя братьев. У машин нет родственников. Я создал тебя идеальным. Одиноким. А ты искал тепла. Ты искал "ангела". Ну и где он теперь?

Коул поднял голову. Глаза отца были пустыми глазницами, в которых плескалась тьма.

— Посмотри на себя, — прошептал призрак. — Ты — убийца. Ты всегда им был. Я просто научил тебя направлять это на поле. А теперь поле кончилось. Осталась только клетка.

— Заткнись...

— Даже ангел тебя оставил, Коул.

Отец растворился. Просто истаял в воздухе, как сигаретный дым.

Коул остался один. Тишина давила на перепонки. В груди, там, где раньше была пустота, теперь разрастался холодный, острый камень. Вина. Она была тяжелее штанги. Тяжелее любого тэкла.

Он посмотрел на свои руки. Он поднес их к лицу. Пятно на пальце. Кровь. Кровь Маркуса.

Коул Мэддокс открыл рот, чтобы закричать, но звука не было. Горло спазмировало. Вместо крика из него вырвался сухой, рваный всхлип. Первая слеза упала на металл стола. За ней вторая.

Он сгорбился, обхватил себя руками, пытаясь удержать распадающиеся части личности вместе. Он плакал не о себе. Он плакал, потому что понял: отец был прав. Поле кончилось. И шторм под шлемом наконец-то вырвался наружу.

ГЛАВА 1 ЧЕРТЕЖ

Прошлое. Коулу 10 лет.

В десять лет Коул Мэддокс не мечтал о Супербоуле. Он мечтал о мостах.

Его мир был хаосом. Крик отца, плач матери, вечная нехватка денег, гул сирен за окном в Южном Бостоне. Но в мостах был порядок. В мостах была физика. Гравитация. Равновесие. Если ты все рассчитал правильно, мост будет стоять сто лет, и никакая буря его не снесет.

Коул лежал на полу в своей комнате. Дверь была забаррикадирована стулом (хотя он знал, что отца это не остановит, если тот захочет войти). Перед ним лежал альбом для рисования. На странице был начерчен мост. Вантовый. Сложный. С высокими пилонами, похожими на иглы, пронзающие небо.

Коул высунул язык от усердия. Он обводил линии черной ручкой. — Натяжение тросов... — прошептал он. — Распределение нагрузки... вектор силы...

Ему нравились эти слова. Они были твердыми. Надежными. В отличие от слов «тачдаун» или «ярд», которые были просто воздухом.

— Эй, Эйнштейн! — шепот от окна.

Коул вздрогнул и накрыл альбом подушкой. В окно лез Маркус. Он жил на соседней улице, но проводил у Мэддоксов больше времени, чем дома.

— Ты опять за свое? — Маркус спрыгнул на пол, отряхивая джинсы. — Батя увидит — убьет.

— Он на смене, — сказал Коул, доставая альбом. — Смотри.

Маркус присел рядом. Он ничего не понимал в векторах, но он понимал в крутости. — Ого. Это типа как «Золотые Ворота»?

— Круче. Это для пролива. Видишь эти опоры? Они гибкие. Если будет землетрясение, мост будет танцевать, но не упадет. Я прочитал про это в библиотеке.

Глаза Коула горели. — Когда я вырасту, Марк, я буду строить такие штуки. Я поступлю в MIT. Я построю мост, по которому ты будешь ездить на своей тачке. И я назову его...

Дверь распахнулась. Стул, подпиравший ручку, отлетел к стене с грохотом.

В дверях стоял Роберт Мэддокс. Он вернулся со смены раньше. От него пахло железом и плохим настроением.

Коул замер. Он попытался закрыть альбом, но руки не слушались.

Отец шагнул в комнату. Его тяжелые ботинки оставили грязные следы на ковре. Он посмотрел на Маркуса. Потом на Коула. Потом на альбом.

— Что это? — голос был тихим. Опасным.

— Рисунок, сэр, — прошептал Коул.

Роберт протянул руку. — Дай сюда.

Коул протянул альбом. Его сердце билось так сильно, что, казалось, сломает ребра. «Пожалуйста, не порви. Пожалуйста».

Отец долго смотрел на чертеж. Он разглядывал линии, расчеты на полях, подписи «бетон М-500». — Красиво, — сказал он наконец.

Коул выдохнул. Надежда — глупая, маленькая птичка — трепыхнулась в груди. — Правда?

— Правда. Красиво... и бесполезно.

Роберт Мэддокс медленно вырвал страницу. Звук разрываемой бумаги был громче выстрела.

— Папа, нет...

— Молчать! — рявкнул Роберт.

Он скомкал чертеж в кулаке. Потом вырвал следующий. И следующий. Весь альбом. Месяцы работы. Мечты о MIT. Мечты о порядке.

— Ты думаешь, строители правят миром, Коул? — Отец бросил комки бумаги на пол. — Строители — это обслуга. Они строят стадионы для Гладиаторов. Ты хочешь быть тем, кто кладет кирпичи, или тем, кому рукоплещет толпа?

— Я хочу строить... — слезы потекли по щекам Коула.

— Ты хочешь быть слабаком! — Роберт схватил сына за подбородок, заставляя смотреть в глаза. — Посмотри на свои руки. Они огромные. Бог дал тебе тело воина, а ты хочешь рисовать картинки, как девчонка?

Он отпустил Коула и повернулся к Маркусу. — А ты чего смотришь? Нравится?

Маркус вжался в стену. — Нет, сэр. Это... это глупости.

Роберт кивнул. — Именно. Глупости.

Он достал зажигалку Zippo. Щелкнул крышкой. Огонек плясал в его грубых пальцах. — Вставай, Коул.

Коул встал. — Собери этот мусор.

Коул собрал скомканные чертежи.

— Неси во двор. В бочку.

Они стояли у ржавой бочки на заднем дворе. Вечер был серым. Коул бросил свои мосты в бочку. Отец бросил туда горящую спичку.

Бумага вспыхнула мгновенно. Коул смотрел, как огонь пожирает пилоны. Как скручиваются в пепел ванты. Как рушится его идеальный, безопасный мир.

— Запомни этот запах, сынок, — сказал Роберт, положив руку на плечо Коула. — Так пахнут детские мечты. Они сгорают. Остается только реальность. А реальность — это сила. Ты — молот, Коул. Не гвоздь. Не доска. Ты молот. И если ты попробуешь быть чем-то другим... тебя сломают.

Огонь догорел. Остался только черный пепел.

Коул вытер слезы кулаком. Внутри него образовалась пустота. Та самая, которую позже заполнит Гул. В тот день он понял: создавать опасно. То, что ты создаешь, могут уничтожить. Безопаснее быть тем, кто уничтожает.

— Я понял, сэр, — сказал десятилетний мальчик.

— Хорошо. — Отец улыбнулся. — Завтра на тренировке ты будешь бегать с утяжелителями. Нам нужно укрепить ноги. Мосту нужны крепкие опоры, верно?

Это была шутка. Жестокая шутка. Но Коул не смеялся. Он смотрел на пепел и думал о том, что если он станет самым сильным, самым страшным «молотом» в мире, может быть... может быть, тогда отец больше никогда ничего у него не отнимет.

Маркус стоял у забора и молча наблюдал. Он видел, как в огне умер Архитектор. И как на его месте начала подниматься Машина.

ГЛАВА 2 ПЕРВАЯ КРОВЬ

Прошлое. Коулу 12 лет.

Август в тот год был не месяцем, а приговором.

Жара стояла такая, что асфальт в Южном Бостоне становился мягким, как старая жвачка. Воздух пах раскаленным гудроном, выхлопными газами и дешевым стиральным порошком, которым матери пытались отмыть грязь с одежды своих сыновей. Грязь не отмывалась. Она въедалась в ткань, как и в кожу.

Коул Мэддокс сидел на бордюре у баскетбольной площадки. Ему было двенадцать, но выглядел он на пятнадцать. Широкие плечи, тяжелая челюсть, руки, которые уже не помещались в карманы джинсов. Отец называл это "генетикой". Мать называла это "проклятием".

— Ты снова вырос, — сказал Маркус.

Маркус сидел рядом, подбрасывая и ловя камешек. Он был полной противоположностью Коула: щуплый, жилистый, быстрый, как мангуст. У него были сбитые колени и улыбка, которая могла продать снег эскимосам.

— Отец говорит, мне нужно больше есть белка, — буркнул Коул, глядя на свои кроссовки. Дешевые, купленные в Walmart. На правом уже отклеивалась подошва.

— Твой батя говорит много дерьма, — усмехнулся Маркус. — Эй, смотри.

На площадку вышли старшие. Трое парней лет шестнадцати. Они двигались с той ленивой уверенностью хищников, которые знают, что саванна принадлежит им. В центре шел Рики "Лом" — парень с татуировкой паутины на локте и репутацией отморозка, который носит нож в носке.

Маркус напрягся. Коул почувствовал это напряжение физически, как электрический разряд.

— Пошли отсюда, — тихо сказал Коул. Голос отца прозвучал в голове: «Избегай драк, которые не приносят выгоды».

— Нет, — Маркус перестал подбрасывать камень. — Мы были здесь первыми.

Рики заметил их. Он сплюнул на асфальт — густая, коричневая слюна от жевательного табака — и направился к ним.

— Смотрите-ка, — протянул Рики. — Жирдяй и Крыса.

Его дружки загоготали. Звук был похож на лай гиен.

Коул встал. Он был почти одного роста с Рики, но шире. Гораздо шире. — Мы уходим, — сказал он. Голос был ровным. Отец учил: «Эмоции — для слабых. Голос должен быть как бетон».

— Крыса остается, — Рики толкнул Маркуса в грудь. Маркус пошатнулся, но устоял. — Крыса должна мне пять баксов.

— Я ничего тебе не должен, — огрызнулся Маркус. В его голосе был страх, но он прикрывал его злостью, как тонким одеялом.

— Должен за воздух, которым дышишь на моей улице.

Рики ударил. Это был не честный удар. Это была подлая пощечина, хлесткая и унизительная. Голова Маркуса мотнулась в сторону. Из разбитой губы брызнула кровь.

Внутри Коула что-то щелкнуло.

Это не было похоже на гнев. Гнев — это горячо. Это было холодно. Как будто кто-то выключил свет в комнате и оставил работать только один аварийный прожектор. В луче этого прожектора был Рики. Только Рики.

Мир замедлился. Коул видел, как капля крови падает с подбородка Маркуса. Видел, как расширяются зрачки Рики, когда тот замахивается для второго удара.

Коул шагнул вперед.

Он не думал. Тело сработало само. Тысячи часов отжиманий, бега, таскания железа на заднем дворе под окрики отца — все это сжалось в одну секунду.

Он схватил Рики за грудки. Ткань футболки затрещала. Коул поднял его. Не толкнул. Поднял. Шестнадцатилетнего парня весом под семьдесят килограммов. Оторвал от земли, как тряпичную куклу.

В глазах Рики мелькнул ужас. Он понял. Слишком поздно.

Коул швырнул его. Он вложил в этот бросок всё: жару, гудрон, крики отца, бедность, страх за мать. Рики пролетел два метра и врезался спиной в ржавый столб баскетбольного кольца.

Звук был отвратительным. Хруст. Глухой, влажный хруст, как если бы кто-то наступил на пакет с чипсами. Или на сухую ветку. А потом — лязг металла.

Рики упал на асфальт и не двигался. Его ноги дернулись и затихли.

Тишина накрыла площадку. Густая, ватная тишина. Даже цикады заткнулись.

Дружки Рики попятились. Они смотрели на Коула не как на врага. Они смотрели на него как на стихийное бедствие. Как на ураган, внезапно возникший посреди ясного дня. Потом они развернулись и побежали.

Коул стоял, тяжело дыша. Его руки тряслись. Адреналин уходил, оставляя после себя ледяную пустоту и ужас. Что я наделал? Отец убьет меня. Он говорил: контроль. Контроль.

Рики застонал. Звук был булькающим.

— Черт... — прошептал Маркус. Он вытер кровь с губы и подошел к телу. — Коул... ты его сломал.

Вдали завыла сирена. Кто-то из соседей вызвал копов. Звук приближался быстро, разрезая душный воздух.

Коул застыл. Паника сковала легкие. Тюрьма. Колония. Конец футболу. Конец мечте отца. Конец всему. Он видел свое будущее — серое, в клетку, такое же, как у половины парней с их района.

— Коул, — голос Маркуса был твердым. Неожиданно взрослым.

Коул посмотрел на брата. Глаза Маркуса бегали, оценивая ситуацию. Он смотрел на Рики, на приближающуюся патрульную машину, на дрожащего гиганта-кузена.

— Беги, — сказал Маркус.

— Что?

— Беги домой. Сейчас.

— Они видели нас...

— Они видели двух пацанов, — Маркус схватил Коула за плечи. Его пальцы были тонкими, но хватка — железной. — Слушай меня. Ты не можешь сесть. У тебя есть шанс. У тебя есть талант. Ты вытащишь нас всех из этого дерьма. Но только если останешься чистым.

— Я не могу...

— Вали отсюда! — Маркус толкнул его. — Я возьму это на себя.

— Нет...

— Я все равно несовершеннолетний, мне много не дадут. Скажу, что он напал, я защищался. У меня разбита губа, это доказательство. А тебя они закроют, Коул. Посмотри на себя. Ты для них монстр.

Полицейская машина завернула за угол. Визг шин.

— БЕГИ! — заорал Маркус.

И Коул побежал. Он бежал, чувствуя, как сердце колотится в горле, заглушая сирену. Он бежал переулками, перепрыгивая заборы, сдирая ладони о кирпичи. Он бежал, как трус.

Он остановился только у своего крыльца. Спрятался за кустом гортензии, тяжело дыша, давясь слезами и рвотой.

Через пять минут он увидел, как мимо проехала патрульная машина. На заднем сиденье сидел Маркус. Он не смотрел в окно. Он смотрел прямо перед собой, высоко подняв подбородок. На его лице была странная, кривая полуулыбка.

В тот день Коул Мэддокс умер. В тот день родилась Машина. И в тот день был подписан контракт, чернила в котором не высохнут никогда.

Вечером отец пришел в его комнату. Коул лежал на кровати, отвернувшись к стене. Он ждал удара. Ждал крика.

Роберт сел на край кровати. Матрас прогнулся под его весом. — Тетя звонила, — сказал отец. Голос был спокойным. Пугающе спокойным. — Маркуса забрали. Он сломал позвоночник Рики Ломбардо. Говорят, парень может не встать.

Коул молчал. Слезы текли по носу на подушку.

— Маркус сказал, что был один, — продолжил отец. Пауза. — Но я знаю, что Маркус не может поднять семьдесят килограммов дерьма и сломать об столб.

Роберт положил руку на плечо сына. Тяжелую, мозолистую ладонь. Коул сжался.

— Ты сильный, сын, — тихо сказал отец. В его голосе впервые прозвучало что-то похожее на... уважение? Или гордость? — Ты чертовски сильный. Но ты не умеешь контролировать это. Пока что.

Он сжал плечо сильнее. До боли.

— Маркус сделал выбор. Он инвестировал в тебя. Не смей профукать эту инвестицию. Теперь ты должен за двоих. Ты понял меня?

— Да, сэр, — прошептал Коул.

— Хорошо. Завтра подъем в пять. Мы увеличим нагрузку.

Отец встал и вышел, закрыв дверь.

Коул остался лежать в темноте. Он смотрел на свои руки. В полумраке они казались чужими. Оружием, которое ему пришили. Где-то далеко, в камере предварительного заключения, сидел Маркус. Коул закрыл глаза и впервые услышал его. Гул. Тихий, едва заметный звон в глубине черепа. Звук сломанной судьбы.

КОНЕЦ ГЛАВЫ 2

ГЛАВА 3 БЕТОН И ЭХО

Настоящее. Тюрьма округа Саффолк. День 5.

Время здесь не шло. Оно капало.

Кап. Кап. Кап.

Звук конденсата где-то в трубах. Или это звук крови, пульсирующей в висках? Коул не знал. Пять дней. Или пять лет. Без часов, без окон, без телефона. Только четыре стены цвета грязного зуба и стальная дверь с кормушкой.

Гул стал громче. В большом мире — с его стадионами, ревом толпы, музыкой в раздевалке и викодином — Гул был просто фоном. Старым холодильником в соседней комнате. Здесь, в тишине одиночной камеры, Гул превратился в турбину Боинга, работающую на форсаже прямо внутри черепной коробки.

Коул сидел на нарах, обхватив колени руками. Его трясло. Ломка. Тело, привыкшее к коктейлю из обезболивающих, снотворного и алкоголя, теперь пожирало само себя. Мышцы крутило, словно их выжимали, как мокрое полотенце. Под кожей бегали насекомые. В костях был песок.

— Мэддокс. К решетке.

Голос охранника звучал как из-под воды. Коул поднял голову. Шея хрустнула — сухой, деревянный звук. Он встал. Мир накренился. Пол стал потолком.

— Адвокат пришел, — сказал охранник. Лицо у него было скучающее. Он видел сотни таких, как Коул. Звезд, которые упали с неба прямо в дерьмо.

Коул повернулся спиной к двери. Просунул руки в кормушку. Холодная сталь наручников. Щелк. Поводок надет.

Его вели по коридору. Оранжевая роба висела на нем мешком. За пять дней он потерял, наверное, килограммов пять. Вода уходила, мышцы сдувались без протеина и железа. Он шел, глядя в пол. Линолеум был истерт тысячами ног.

Запахи били в нос, обостренный голодом. Хлорка. Старый суп. Пот. Страх. Кто-то кричал в дальнем блоке. Глухие, ритмичные удары — кто-то бился головой о дверь.

— Сюда.

Комната для встреч была маленькой. Стол, привинченный к полу. Два стула. Стекло. Но адвокат был "дорогим". У него был доступ в контактную комнату. Без стекла.

Дэвид Шерман сидел за столом, просматривая бумаги. Он выглядел неуместно. Слишком чистый. Слишком дорогой. Серый костюм-тройка, идеальная стрижка, запонки, которые стоили больше, чем дом матери Коула. Он пах сандалом и уверенностью.

Когда Коул вошел, Шерман встал. Он не поморщился, глядя на синяки под глазами клиента, на трясущиеся руки. Профессионал.

— Садись, Коул. Охрана, подождите снаружи.

Дверь лязгнула. Они остались одни.

Шерман подвинул папку. — Выглядишь дерьмово, сынок.

Коул сел. Наручники звякнули о металл стола. — Мне нужны таблетки, — хрипло сказал он. Голос был похож на скрежет наждачки. — Голова... она раскалывается.

— Я работаю над этим. Тюремный врач — бюрократическая крыса, но мы получим рецепт. — Шерман сцепил пальцы в замок. — Послушай меня. Ситуация сложная, но не безнадежная. У нас есть стратегия.

Коул смотрел на адвоката. Но видел не его.

Гул в голове поменял частоту. Стал ниже. Вибрация пошла по зубам. Контуры лица Шермана поплыли. Как воск под огнем. Серые глаза адвоката стали ледяными. Аккуратная прическа поседела. Дорогой пиджак превратился в рабочую куртку с пятнами мазута.

— Стратегия? — голос Шермана звучал, но губы двигались не в такт. — Ты думаешь, бумажки тебя спасут?

Коул моргнул. Наваждение исчезло. Перед ним снова сидел адвокат. — ...мы подаем на залог, но с обвинением в убийстве первой степени это будет трудно. Судья — жесткая сука, но я знаю, на что давить. Твои травмы головы... CTE. Мы можем использовать это. Невменяемость. Временное помрачение.

— Невменяемость... — повторил Коул. Слово было ватным.

— Именно. — Шерман подался вперед. — Коул, мне нужно, чтобы ты был со мной. Мне нужно знать всё. Что случилось на складе?

Склад. Вспышка боли за глазами. Белая, ослепляющая. Темнота. Запах пороха. Крик Маркуса. "Беги..."

— Я не помню, — прошептал Коул.

Лицо Шермана снова поплыло. Теперь быстрее. На месте адвоката сидел Роберт Мэддокс. Отец. Он курил. Дым был густым, сизым, он заполнил маленькую комнату, вытесняя воздух.

— Ты помнишь, — сказал Отец. Голос звучал прямо внутри мозга. — Ты просто трус. Ты всегда прятался, когда становилось жарко. Вспомни, как ты смотрел на него. Как ты нажал на курок.

Коул зажмурился и замотал головой. — Нет. Нет.

— Коул? — голос Шермана. Тревожный. — Коул, посмотри на меня.

Коул открыл глаза. Отец и Адвокат накладывались друг на друга. Двое мужчин. Один хотел спасти его тело. Другой хотел забрать его душу. — Он... он пытался забрать пистолет? — спросил Шерман. — Это была самооборона? Маркус был должен кому-то денег? Мы знаем, что он был связан с букмекерами.

— Не смей марать его имя, — прошипел Отец. — Маркус был единственным, кто терпел тебя. А ты убил его. Как бешеную собаку.

— Коул! — Шерман хлопнул ладонью по столу.

Коул дернулся, как от удара током. Он вжался в спинку стула, гремя цепями. — Я не знаю! — закричал он. Крик сорвался на визг. — Я не знаю, кто там был! Я ничего не вижу! Там темно!

Шерман выдохнул. Он достал платок и вытер лоб. — Ладно. Ладно. Успокойся. Послушай... СМИ разрывают нас. Они делают из тебя монстра. "Бешеный пес NFL". Нам нужно дать им другую историю. Историю больного человека. Жертвы спорта.

— Жертвы... — Коул усмехнулся. Усмешка вышла кривой, болезненной. — Я не жертва. Я — тайт-энд. Я пробиваю защиту.

— Ты обвиняемый, Коул. И если мы не докажем, что твой мозг — это каша, тебя посадят на электрический стул. Или дадут пожизненное в дыре, по сравнению с которой эта комната — курорт.

Шерман встал. Он начал собирать бумаги. — Я найду доказательства. Я переверну каждый камень. Камеры, свидетели, телефонные биллинги. Если там был кто-то еще — я найду его.

«Не найдет», — шепнул Отец из угла комнаты, где сгустилась тень. — «Потому что там был только ты. Ты и твоя гниль».

— Дэвид, — Коул впервые назвал адвоката по имени.

Шерман остановился у двери. — Да?

— Гул... — Коул постучал скованными руками по виску. — Сделайте так, чтобы он прекратился. Пожалуйста.

Адвокат посмотрел на него долгим, тяжелым взглядом. В этом взгляде была жалость. То самое чувство, которое Коул ненавидел больше всего. — Я пришлю врача, Коул. Держись.

Дверь закрылась. Щелчок замка.

Коул остался один. Тени в углах зашевелились. Гул набрал силу, превращаясь в бесконечный, монотонный крик трибун, которые требуют крови.

Он положил голову на холодный металл стола и закрыл глаза. Но темноты не было. В темноте Отец ждал его с распростертыми объятиями.

Когда его вели обратно в камеру, он проходил мимо блока "B". Заключенные висели на решетках. Татуированные лица, звериные оскалы. Новость уже разлетелась.

— Эй, Звезда! — крикнул кто-то. — Где твой мячик? — Убийца брата! Каин! — Тебе конец, Мэддокс! Ты сдохнешь здесь!

Коул не реагировал. Он шел сквозь строй, волоча ноги. Они думали, что пугают его. Глупцы. Они не могли напугать его сильнее, чем то, что жило у него в голове.

Дверь камеры захлопнулась. Кап. Кап. Кап. Бетон и эхо.

Коул лег на нары и уставился в потолок. До суда оставалось восемьдесят пять дней. Если он доживет.

КОНЕЦ ГЛАВЫ 3

ГЛАВА 4 МАШИНА ЗАПУЩЕНА

Прошлое. Коулу 17 лет.

Роберт Мэддокс умер во вторник.

Это случилось на заводе, между второй и третьей сменой. Сердце. Просто остановилось, как заклинивший поршень в старом двигателе. Он упал лицом в контейнер с металлической стружкой.

Никаких последних слов. Никакого прощания. Никакого примирения. Просто выкл.

Похороны были в пятницу. Февраль в Бостоне — это не время года, это состояние души. Небо цвета грязного льда, ветер, который пробирается под пальто и ищет шрамы, чтобы их разбередить.

Коул стоял у открытой могилы. Ему было семнадцать. Он был ростом шесть футов четыре дюйма и весил двести тридцать фунтов чистой, перекрученной жгутами мышцы. На нем был черный костюм, который трещал в плечах — единственный, который они смогли найти на его размер в дешевом магазине.

Он смотрел на гроб. Дешевая сосна, покрытая лаком. Отец лежал там. Человек, который будил его в пять утра свистком. Человек, который заставлял бегать до тех пор, пока легкие не начинали гореть огнем. Человек, который говорил: «Боль — это слабость, покидающая тело».

Коул ждал. Он ждал горя. Ждал, что внутри что-то оборвется, что слезы брызнут из глаз, как в кино. Мать плакала рядом. Она ссохлась, стала маленькой и серой, как воробей на морозе. Она цеплялась за рукав Коула, словно он был единственным столбом, удерживающим небо от падения.

Но Коул ничего не чувствовал. Только холод в ногах. И странную, пугающую легкость в груди. Как будто с шеи сняли ярмо.

— Коул? — шепнула мать. — Попрощайся с папой.

Коул подошел к краю ямы. Он посмотрел вниз. «Ты машина, Коул. У машин нет чувств». Отец был бы доволен. Сын не плакал. Сын стоял, выпрямив спину, с каменным лицом. Идеальный солдат.

— Прощай, сэр, — тихо сказал Коул.

Не «папа». Сэр.

Священник что-то бормотал о царствии небесном. Рабочие начали кидать землю. Стук комьев о крышку гроба был самым громким звуком в мире. Тук. Тук. Тук. Как удары сердца, которого больше нет.

Дом был тихим. Эта тишина была не пустой. Она была плотной, давящей. В ней не хватало тяжелых шагов, кашля курильщика, запаха железа и пота. Мать сразу ушла в спальню. Коул остался в гостиной.

Он прошел в гараж. Святилище. Здесь пахло резиной и ржавчиной. Самодельная штанга из труб и цемента. Скамья, обитая потрескавшимся дерматином. Турник. Стены были увешаны вырезками из газет. «Мэддокс уничтожает оборону Линкольна». «Новая звезда Южного Бостона». «Мэддокс: 120 ярдов за игру».

Отец собирал их. Он никогда не хвалил Коула в лицо. Но здесь, в гараже, он строил алтарь своему творению.

Коул провел пальцем по грифу штанги. Холодный металл. Завтра в пять утра никто не разбудит его. Никто не будет стоять над душой с секундомером. Никто не скажет: «Еще один подход, слабак».

Свобода. Она была страшной. Она была похожа на падение в бездну. Коул сел на скамью и обхватил голову руками. Что ему теперь делать? Кто он без приказа?

Сзади скрипнула дверь гаража. Коул напрягся. Обернулся.

В проеме стоял парень. Худой, жилистый, с бритой головой. На шее — татуировка: паук, ползущий вверх к уху. Взгляд — колючий, сканирующий, взрослый не по годам.

— Маркус, — выдохнул Коул.

Маркус Дэниелс вышел из колонии три дня назад. Коул не видел его два года. Два года писем, написанных корявым почерком на казенной бумаге. Маркус изменился. Тюрьма для несовершеннолетних стерла с его лица остатки детства, как наждачная бумага. Остались только острые скулы и глаза, в которых горел холодный, расчетливый огонь.

— Привет, Звезда, — Маркус ухмыльнулся. Зубы у него пожелтели от дешевого табака.

— Я... я думал, ты не придешь.

— На кладбище? — Маркус сплюнул на пол гаража. — К старому ублюдку? Нет, спасибо. Я отсидел два года за то, что защищал твою задницу, Коул. А он ни разу не прислал мне даже пачки сигарет.

Маркус прошел вглубь гаража. Он двигался по-хозяйски. Трогал "блины" штанги, рассматривал вырезки на стенах.

— Красиво, — кивнул он на газеты. — Ты теперь большая шишка, да? Скауты из колледжей уже лижут тебе пятки?

— Есть пара предложений, — Коул чувствовал себя неловко. Огромный, сильный, он снова чувствовал себя тем двенадцатилетним мальчишкой, который прятался за спину Маркуса. — USC, Alabama, Michigan.

— Ого. Высшая лига.

Маркус повернулся к нему. Его лицо стало жестким. — Знаешь, о чем я думал там, в клетке, Коул? Пока меня пинали по почкам в душевой? Пока я жрал баланду с тараканами?

Коул опустил глаза. — Прости, Марк.

— Не извиняйся. — Маркус подошел вплотную. Он был ниже на голову, но казалось, что он смотрит на Коула сверху вниз. — Я думал о тебе. Я думал: "Мой брат станет королем". Я сделал ставку, Коул. Я поставил на тебя свою жизнь. Свою свободу.

Он ткнул пальцем в грудь Коула. Твердо, больно.

— Старик мертв. Земля ему бетоном. Он сделал из тебя танк, но он был тупым солдафоном. Он не знал, как этот танк продать.

Маркус улыбнулся. Улыбка была хищной, но в ней была и та самая, старая теплота. Братская. — Теперь я здесь. Я твой менеджер. Я твой защитник. Я твой мозг, Коул. А ты — мышцы.

Коул смотрел на него. Внутри боролись два чувства. Страх перед этим новым, жестким Маркусом. И облегчение. Огромное, теплое облегчение. Ему не нужно думать. Ему не нужно решать, что делать со своей свободой. Поводок просто перешел из рук мертвеца в руки брата.

— Мы семья, — сказал Маркус. — А семья держится вместе. Так?

— Так, — кивнул Коул.

— Отлично. — Маркус оглядел гараж. — Завтра приедет скаут из Огайо. Ты должен порвать их на просмотре. Ты должен показать им, что стоит миллионы. Потому что нам нужны миллионы, братан. Мне нужно компенсировать два года в аду.

— Я сделаю это.

— Я знаю. — Маркус хлопнул его по плечу. — Ты же Машина. А машины не ломаются.

Маркус достал из кармана пачку сигарет, закурил. В гараже, где отец запрещал даже дышать неправильно, поплыл сизый дым. Коул вдохнул этот запах. Запах свободы. Запах беды.

— Кстати, — Маркус выдохнул дым в потолок. — У меня есть идея насчет твоего имиджа. Тебе нужна татуировка. Что-то, что покажет всем, кто ты есть. И кто тебя хранит.

Коул посмотрел на брата. — Ангел?

Маркус подмигнул. — Ангел-хранитель. На всю спину. Чтобы все видели, что у тебя есть крылья, даже когда ты втаптываешь их в грязь.

Коул кивнул. Гул в голове, который затих было на кладбище, вернулся. Едва слышный. Тонкий. Как звук натягиваемой струны.

Отец умер. Да здравствует новый король.

КОНЕЦ ГЛАВЫ 4

ГЛАВА 5 ИГЛА

Настоящее. Тюрьма округа Саффолк. День 20.

Боль — это единственная вещь, которая не врет.

Удовольствие лживо. Успех — туман. Любовь — химическая реакция, которая заканчивается предательством. Но боль? Боль всегда честна. Она говорит: «Ты здесь. Ты жив. И ты платишь по счетам».

Коул сидел верхом на скамье, обняв спинку стула. Его торс был голым. Спина — широкое полотно из мышц и шрамов — блестела от пота.

Сзади стоял Ти-Боун. Огромный латинос, отбывающий пожизненное за тройное убийство. В тюрьме он был художником. Его кистью была заточенная гитарная струна, примотанная ниткой к моторчику от кассетного плеера. Его чернилами была сажа от жженой пластмассы, смешанная с шампунем и мочой.

— Готов, Звезда? — спросил Ти-Боун. Голос у него был хриплый, как старый гравий.

— Делай, — ответил Коул.

Включился моторчик. Ззззззз. Звук был мерзким. Похожим на муху, бьющуюся о стекло. Он идеально резонировал с Гулом в голове Коула. Два звука встретились и начали танец смерти.

Игла коснулась кожи. Огненный укус. Прямо между лопаток. Там, где расправил крылья Ангел, набитый в дорогом салоне Лос-Анджелеса четыре года назад. Тот Ангел был красивым. Гордым. Сейчас Ти-Боун убивал его. Или дописывал ему приговор.

— Не дергайся, — буркнул Ти-Боун. — Кожа у тебя дубовая.

Коул не дергался. Он закрыл глаза и позволил боли войти. Она была чистой. Она заглушала голос Отца. Она заглушала вопросы адвоката. Она была громче, чем совесть.

Ззззз-тык. Ззззз-тык.

С каждым уколом Коул проваливался в темноту. Темнота не была пустой. Она была полна вспышек.

Вспышка. Склад. Запах сырости и мазута. Вспышка. Лицо Маркуса. Искаженное. Рот открыт в крике. Вспышка. Пистолет в руке Коула. Он чувствует его вес. Он чувствует отдачу. Пистолет прыгает в ладони, как живой.

— Зачем? — шепчет Маркус в его голове. — Я же защищал тебя.

Коул стиснул зубы. Челюсти свело судорогой. — Делай больнее, — прошипел он.

— Чего? — не понял Ти-Боун, не останавливая машинку.

— Глубже. Бей глубже.

Ти-Боун хмыкнул и надавил сильнее. Струна пробила эпидермис, вошла в дерму, царапая мясо. Кровь смешалась с черной жижей чернил.

Коул видел это. Не глазами, а памятью. Он видел, как пули входят в грудь Маркуса. Раз. Два. Три. Красные цветы распускаются на белой майке. Маркус падает на колени. Он смотрит на Коула. В его глазах нет ненависти. Только удивление. И бесконечная, страшная печаль.

«Ты убил меня, брат», — говорит голос в голове. Это не голос Отца. Это голос Маркуса. И от этого хочется выть.

— Ааагх... — стон вырвался из груди Коула.

— Терпи, — равнодушно бросил Ти-Боун. — Сам заказал. Латынь, мать её. Вы, богатые, любите всякую хрень на мертвых языках. Что это значит-то?

Коул тяжело дышал. Пот капал с носа на пол камеры. Боль пульсировала в спине, расходясь волнами по позвоночнику.

— Это значит... — Коул сглотнул вязкую слюну. — Это значит правду.

Ззззз-тык.

Коул вспомнил, как делал того, первого Ангела. Это было в колледже. После первой серьезной драки, когда он чуть не убил парня. Маркус тогда приехал, разрулил все, дал взятку копам. Коул набил Ангела как обещание. «Ты мой хранитель. Ты всегда за моей спиной».

Теперь Ангел изменился. Ти-Боун выбивал буквы прямо под крыльями. Кривые, грубые, тюремные буквы. Шрифт, который сочится гноем.

E

T

I

A

M

Каждая буква — как гвоздь в крышку гроба.

A

N

G

E

L

U

S

Маркус лежит на полу склада. Кровь пузырится на его губах. Он пытается что-то сказать, но выходит только хрип. Его рука тянется к Коулу. А Коул... Коул стоит с дымящимся стволом и смотрит. Просто смотрит. Машина. Без чувств. Без жалости. Сломанный механизм, который уничтожил своего создателя.

— Почти все, — сказал Ти-Боун. Он вытер спину Коула грязной тряпкой. Тряпка стала красной. — Осталось последнее слово.

R

E

L

I

Q

U

I

T

«Оставил». Или «Покинул».

— Готово.

Ти-Боун выключил машинку. Тишина навалилась мгновенно, оглушая. Спина горела. Казалось, что с него содрали кожу.

— С тебя три блока сигарет, Звезда. Как договаривались.

КОНЕЦ ГЛАВЫ 5

ГЛАВА 6 ТИХАЯ ГАВАНЬ

Прошлое. Колледж. Коулу 19 лет.

Сара пахла ванилью и старыми книгами. Коул пах «IcyHot» — мазью с ментолом, которой натирают ушибы, — и застарелым страхом.

Они лежали в её комнате в общежитии. Это была маленькая комната, заваленная учебниками по анатомии. На стенах не было постеров с футболистами. Там висели схемы кровеносной системы и скелеты. Здесь, в этой комнате, Коул Мэддокс не был «Зверем». Он был просто набором костей и мяса, который Сара изучала с нежностью будущего врача.

Был вечер воскресенья. Тишина. За окном шелестел дождь. Лампа отбрасывала мягкий желтый свет.

Для нормального человека это был Рай. Для Коула это была камера пыток.

Тишина была не пустой. Она была хищной. В отсутствии рева толпы, в отсутствии крика тренера, Гул в голове становился невыносимым. Ззззззз. Он лежал, глядя в потолок, и чувствовал, как вибрируют его зубы. Ему хотелось вскочить. Ударить стену. Включить музыку на полную. Сделать что-то, чтобы заглушить этот электрический шторм внутри черепа.

Сара провела пальцем по его груди. По шраму от операции на ключице. — Здесь плохо зажило, — тихо сказала она. — Келоидный рубец. Тебе больно?

— Нет, — соврал Коул. Ему всегда было больно. Боль была его фоновым режимом.

— Ты дергаешься, — она поднялась на локте и посмотрела ему в глаза. У неё были глаза цвета крепкого чая. Теплые. Умные. Слишком умные для девушки, которая встречается с тайт-эндом. — Коул, почему ты не можешь расслабиться? Мы одни. Никого нет.

— Я расслаблен.

— Нет. Ты как натянутая струна. Ты ждешь удара. Даже здесь.

Сара легла ему на грудь. Её волосы щекотали ему нос. Запах ванили. — Знаешь, о чем я думала? — прошептала она. — У меня есть тетя в Орегоне. У них там ферма. Лошади, лес. До ближайшего города сорок миль.

Коул молчал. Гул нарастал.

— Мы могли бы поехать туда на лето. Только ты и я. Никаких тренировок. Никакого Маркуса. Никакого давления. Ты бы просто... просто спал. Гулял. Дышал.

Коул представил это. Лес. Тишина. Лошади. И он. Наедине со своей головой. Без защиты шлема. Без оправдания ударов. Что он будет делать в тишине? О чем он будет думать? В тишине Отец придет быстрее. В тишине он услышит, как скрипят шестеренки его сломанного рассудка.

Ужас — холодный, липкий — поднялся от желудка. Эта «нормальная жизнь», которую предлагала Сара, выглядела для него как бездна. Он не умел жить в мире. Он умел жить только на войне.

— Я не могу, — резко сказал Коул.

— Почему?

— Мне нужно тренироваться. Драфт через год. Я не могу терять форму.

— Коул... — Сара села. Она смотрела на него с жалостью. — Это не про форму. Это про то, что ты боишься остановиться. Если ты остановишься, тебе придется признать, что тебе больно.

Она попала в точку. Прямо в яблочко. И это разозлило его. Гнев — старый, знакомый друг — вспыхнул мгновенно, вытесняя страх. Гнев был лучше. Гнев давал силу.

— Не лезь мне в голову, Сара, — прорычал он. Голос изменился. Стал ниже. Голос Отца.

— Я пытаюсь помочь тебе. Я вижу, что они с тобой делают. Маркус, тренеры... они выжимают тебя. Ты для них просто кусок мяса. А я люблю тебя. Не игрока. Тебя.

Она протянула руку, чтобы погладить его по щеке.

Реакция Коула была рефлекторной. Инстинкт, вбитый годами драк. Он перехватил её запястье. Сжал. Сильно. Слишком сильно.

Сара вскрикнула. — Коул, мне больно!

Он смотрел на её руку в своей ладони. Её запястье было таким тонким. Как спичка. Он мог бы сломать его одним движением. Просто сжать чуть сильнее. Хруст. Звук был бы приятным. Он заглушил бы Гул.

В его голове вспыхнула картинка: Кости ломаются. Она кричит. Тишина разбита.

— Коул! — в глазах Сары появился страх.

Этот страх отрезвил его. Он отдернул руку, словно обжегся. На её бледной коже остались красные следы его пальцев. Браслет из синяков.

Коул отполз к краю кровати. Он тяжело дышал. Он только что хотел сломать её. Женщину, которая предлагала ему спасение. Женщину, которая пахла ванилью. Потому что она предложила ему мир, а он был создан для разрушения.

— Уходи, — прохрипел он.

— Коул...

— УХОДИ! — заорал он. Он схватил учебник анатомии с тумбочки и швырнул его в стену. Книга ударилась с грохотом, страницы разлетелись. — Вали отсюда! Я больной! Ты не видишь?! Я больной ублюдок! Я сломаю тебя!

Сара встала. Она прижала поврежденную руку к груди. Она плакала. Но она не ушла сразу. Она смотрела на него еще секунду. И в этом взгляде было самое страшное. Не ненависть. Понимание.

— Ты не больной, Коул, — прошептала она. — Ты просто трус. Тебе проще терпеть удары, чем позволить кому-то себя любить. Потому что боль ты знаешь. А любви ты боишься.

Она оделась и вышла. Дверь закрылась тихо.

Коул остался один в комнате. Гул вернулся. Зззззз. Теперь он был доволен. Угроза миновала. Тихая гавань разрушена. Корабль снова вышел в шторм, где ему и место.

Коул посмотрел на свои руки. Они дрожали. Он взял телефон и набрал Маркуса. — Привет, — сказал он в трубку. Голос был мертвым. — Ты говорил про ту вечеринку... Да. Я приеду. Мне нужно выпить.

Он выбрал шум. Он выбрал забвение. Он своими руками задушил единственный шанс на спасение, потому что спасение требовало от него того, чего у него не было — души, свободной от Отца.

Но Коул одевается, натягивает маску «Зверя» и выходит в дождь, чтобы поехать к Маркусу. Дверь в Рай была открыта. Он сам захлопнул её и заколотил гвоздями

ГЛАВА 7 ДИАГНОЗ

Прошлое. Колледж USC. Коулу 20 лет.

Удар не был похож на удар. Он был похож на выключение света в комнате, где идет вечеринка.

Секунду назад Коул бежал по ярко-зеленому газону "Лос-Анджелес Колизеум". Солнце Калифорнии жарило плечи, восемьдесят тысяч человек орали его имя, а мяч летел по идеальной дуге прямо в его руки. Он был богом. Он был бессмертным.

А потом — темнота.

Ни боли. Ни звука. Просто пустота. Как будто кто-то выдернул шнур из розетки.

Вкл.

Мир вернулся рывком. Он лежал на спине. Небо вращалось. Лица склонились над ним — тренер, врач, рефери. Их рты открывались, но звука не было. Только Гул. Впервые он услышал его именно тогда. Не звон в ушах, а низкий, электрический гул, как от старого трансформатора. Бззззз.

— Мэддокс? Коул? Ты меня слышишь? — голос врача прорвался сквозь помехи.

Коул попытался встать. Его вырвало прямо на газон. Желчь и "Гаторейд".

— Лежи! Не двигайся!

— Я в порядке, — прохрипел Коул. Он попытался вспомнить, какой сегодня день. Вторник? Суббота? Рождество? Он не помнил. Он не помнил счет. Он не помнил, как зовут его мать.

«Вставай, слабак», — сказал голос Отца в голове. Четкий. Громкий. — «Травма — это просто информация. Игнорируй».

Коул встал. Ноги были ватными. Трибуны поплыли. Его увели в раздевалку под аплодисменты. Они хлопали тому, что он встал. Они не знали, что внутри его черепа мозг только что ударился о стенку кости, как желе, брошенное в стену.

Доктор Эванс был не таким, как врачи команды. Врачи команды были там, чтобы латать шины и выпускать машину обратно на трассу. Эванс был неврологом из городской больницы. Он не получал зарплату от университета. Ему было плевать на тачдауны.

Кабинет был темным. На стене светился лайтбокс с черно-белыми снимками МРТ.

— Садись, Коул.

Коул сел. Голова болела так, словно в затылок вбили раскаленный гвоздь. Свет резал глаза.

Доктор Эванс постучал указкой по снимку. — Видишь эти белые пятна? — Да. — Это очаги поражения. Микрокровоизлияния. А вот здесь, — он показал на лобную долю, — ткань истончается.

Коул смотрел на пятна. Они были похожи на плесень на куске хлеба. Это был его мозг.

— Сколько раз ты терял сознание за этот сезон? — спросил Эванс.

— Два. Может, три.

— Не ври мне, сынок. Я вижу твою историю болезни. Шесть сотрясений за три года. И это только задокументированные. А сколько раз ты "плыл" на тренировках? Сколько раз ты забывал, где припарковал машину?

Коул молчал. Он сжал подлокотники кресла. Кожа скрипнула.

— У тебя начальная стадия ХТЭ. Хроническая травматическая энцефалопатия, — Эванс произнес это как приговор. — Твой мозг умирает, Коул. Тау-белок накапливается и душит нейроны. Это необратимо.

Доктор снял очки и посмотрел Коулу прямо в глаза. — Тебе двадцать лет. У тебя мозг пятидесятилетнего боксера-алкоголика. Если ты продолжишь играть, к тридцати ты начнешь забывать имена своих детей. К тридцати пяти ты начнешь ссаться под себя. К сорока ты, скорее всего, пустишь себе пулю в лоб, потому что депрессия и агрессия сожрут тебя изнутри.

Тишина в кабинете была тяжелой, как свинец.

— Мой совет? — Эванс выключил лайтбокс. Снимки погасли. — Бросай. Сейчас же. Забудь про NFL. Закончи колледж, получи диплом, найди спокойную работу. Спаси то, что осталось.

— Я не могу, — голос Коула дрогнул.

— Ты должен. Я не подпишу допуск к следующей игре. И я отправлю отчет в лигу. Ни одна команда не задрафтует тебя с таким мозгом. Это слишком большой риск для страховщиков.

Коул вышел из больницы в тумане. Калифорнийский вечер был теплым, пахло жасмином и океаном. Мир был красивым. И мир был закрыт для него. Все кончено. Мечта Отца. Надежды матери.

Он сел в машину Маркуса. Старый "Мустанг", который они купили на двоих. Маркус сидел за рулем, листая журнал с машинами. — Ну что? Что сказал этот яйцеголовый? Играем в субботу?

Коул смотрел в окно. — Он сказал, что у меня мозг гниет, Марк. — Чего? — ХТЭ. Если я не брошу, я стану овощем. Он не подпишет допуск. Он отправит отчет в лигу.

Маркус замер. Медленно закрыл журнал. — Он сказал, что ты не сможешь играть в NFL? — Да. — То есть... никаких миллионов? Никаких контрактов? Никакого дома для мамы? Мы возвращаемся в Саут-Бостон и идем работать на завод, как твой папаша? Чтобы сдохнуть в сорок лет от инфаркта в куче стружки?

— Я не хочу умирать, Марк, — Коул повернулся к брату. В его глазах был страх. Детский, липкий страх. — Он показал мне снимки. Там дыры. Дыры в голове.

Маркус молчал минуту. Он барабанил пальцами по рулю. Его лицо, освещенное уличным фонарем, было жестким, как маска. Потом он улыбнулся. Улыбка была теплой. Успокаивающей. Той самой, которой он улыбался в детстве, когда брал вину на себя.

— Эй, братан. Посмотри на меня. Коул посмотрел. — Ты веришь этому врачу? Очкарику, который мяч в руках не держал? Или ты веришь мне?

— Он врач, Марк...

— Он ссыкло. Он боится исков. Слушай... ты помнишь, кто ты? Ты Машина. У тебя кости крепче стали. Ты получал удары и похуже. И что? Ты здесь. Ты говоришь, ты ходишь. Ты соображаешь.

— Я забываю вещи...

— Все забывают вещи! Я вчера забыл ключи, и что, у меня тоже мозг гниет? — Маркус рассмеялся. — Это просто стресс. Тебе нужно отдохнуть. Выспаться.

Маркус наклонился ближе. Его голос стал тихим, вкрадчивым. — Послушай, Коул. Мы прошли такой путь. Мы жрали дерьмо годами. Мы терпели твоего отца. Мы терпели нищету. Мы сейчас у самой финишной черты. Драфт через полгода. Четыре года контракта. Десять миллионов гарантированных денег. Десять. Миллионов.

— Но он отправит отчет...

— Не отправит, — Маркус полез в бардачок. Достал конверт. — Я знаю парня в административном корпусе. За пару тысяч баксов — которые я занял у очень серьезных людей, кстати — твоя медкарта "потеряется". А вместо неё появится новая. Чистая. С идеальным МРТ.

Коул уставился на конверт. — Это подлог.

— Это бизнес, Коул. — Маркус сунул конверт ему в руки. — Это твой билет. Наш билет. Подумай о маме. Ты хочешь, чтобы она мыла полы до смерти?

Коул держал конверт. Он был легким. Но он весил тонну. Внутри конверта была ложь. Ложь, которая позволит ему играть. Ложь, которая убьет его.

«Боль — это слабость», — шепнул Отец. «Мы семья», — сказал Маркус.

Коул закрыл глаза. Гул в голове пел ему колыбельную.

— Сделай это, — сказал он тихо.

Маркус хлопнул его по плечу. — Вот это мой брат. Вот это мой чемпион. Не бойся, Коул. Я с тобой. Я буду твоим ангелом-хранителем. Я буду следить, чтобы тебя не били сильно. Мы возьмем деньги, отыграем пару лет и уйдем на пенсию королями. Обещаю.

Маркус завел двигатель. "Мустанг" взревел. Коул смотрел на огни Лос-Анджелеса. Он только что продал свой мозг за десять миллионов долларов. И самое страшное — он знал, что это плохая сделка. Но он не мог остановиться. Машина была запущена, и у неё не было тормозов.

КОНЕЦ ГЛАВЫ 7

ГЛАВА 8 ВИДЕОКАССЕТА

Настоящее. Тюрьма округа Саффолк. День 45.

Надежда — это самое жестокое пыточное орудие, которое придумало человечество. Дыба ломает кости. Электрический стул жарит мозги. Изоляция сводит с ума. Но надежда? Надежда заставляет тебя дергаться на крючке, когда ты уже смирился с тем, что стал рыбой в супе.

Сорок пятый день был серым. Таким же, как и сорок четвертый. Коул пересчитывал трещины на потолке. Их было семнадцать. Если смотреть долго, они начинали шевелиться и складываться в слова. Убийца. Предатель. Слабак.

Гул сегодня был похож на звук сверла дантиста. Высокий, пронзительный визг. Иииииии. Коул прижимал ладони к ушам, но это не помогало. Звук шел изнутри.

Дверь лязгнула.

— Мэддокс. Адвокат.

Коул не хотел идти. Он устал от костюмов Шермана. Устал от его одеколона, который пах свободой и деньгами. Устал от лживых обещаний. Но он встал. Тело подчинялось командам. Машина работала на холостом ходу.

В комнате для встреч Шерман не сидел. Он ходил из угла в угол. Он выглядел... возбужденным. Галстук был ослаблен. Волосы слегка растрепаны. Глаза горели лихорадочным блеском гончей, которая взяла след.

На столе стоял ноутбук. Серебристый, гладкий, чужеродный в этом мире ржавчины и бетона.

— Садись, Коул! — Шерман даже не поздоровался. Он указал на стул дрожащей рукой. — Садись. Мы их сделали. Господи, мы их сделали.

Коул сел. Наручники звякнули. — О чем ты?

— Доказательство, — выдохнул Шерман. Он подскочил к столу и развернул ноутбук к Коулу. Экран был черным. — Я нанял частного детектива. Бывшего копа. Он перерыл весь район доков.

— И? — Коул смотрел на черный экран. В отражении он видел свое лицо. Обвисшее, заросшее щетиной, с мертвыми глазами.

— Там была камера. Старая, частная, на складе логистической компании через дорогу. Полиция пропустила её, потому что она выглядела как муляж. Но она работала.

Шерман положил руку на плечо Коула. — У нас есть запись, Коул. Запись той ночи.

Мир остановился. Гул в голове оборвался, сменившись оглушительной тишиной вакуума.

— Запись? — губы Коула побелели.

— Да! Качество дерьмовое, зернистое, ночь, дождь... но там видно всё. Видно тебя. Видно Маркуса. Видно, что там произошло на самом деле.

Шерман потянулся к клавише пробела. — Я еще не смотрел целиком, только скачал файл и сразу к тебе. Хотел, чтобы мы увидели это вместе. Чтобы ты вспомнил. Это твой билет на свободу, сынок.

Палец адвоката завис над кнопкой.

И тут Коул увидел это. Не на экране. В своей голове.

Вспышка. Экран загорается. На зернистой картинке две фигуры. Одна — большая, массивная. Коул. Другая — поменьше. Маркус. Они кричат. Большая фигура поднимает руку. В руке пистолет. Выстрел. Вспышка дульного пламени освещает лицо Коула. Лицо искажено яростью. Лицо монстра. Маркус падает. Кровь хлещет черной нефтью на асфальт. Большая фигура подходит и добивает лежащего. Бах. Бах.

Коул задохнулся. Воздух в комнате стал густым, как желе. Если Шерман нажмет кнопку... он увидит. Он увидит, как Коул убивает брата. Он увидит правду. И тогда весь мир увидит. Мать увидит.

«Не дай ему нажать», — прорычал Отец из угла комнаты. Отец стоял там, огромный, темный, страшный. — «Скрой свой позор. Уничтожь свидетеля».

— НЕТ!

Коул рванулся вперед. Наручники натянулись, врезаясь в мясо. Он ударил кулаком по ноутбуку. Удар был страшным. Пластик хрустнул, экран треснул, превратившись в паутину радужных разводов. Ноутбук отлетел к стене и упал на пол грудой бесполезного хлама.

Шерман отшатнулся, врезавшись спиной в дверь. Его лицо побелело. — Коул?! Ты что творишь?!

Коул вскочил. Стул с грохотом опрокинулся. Он тяжело дышал, пена выступила в уголках рта. Глаза были налиты кровью. Это был не Коул. Это была Машина в режиме перегрузки. Это был Отец.

— Не смей... — прохрипел Коул. Голос был низким, звериным. — Не смей смотреть это.

— Коул, это доказательство! Это твое оправдание! — Шерман смотрел на разбитый компьютер, потом на гиганта перед ним. В глазах адвоката был ужас. Он понял, что заперт в клетке с безумцем.

— Это не оправдание! — заорал Коул. Он ударил скованными руками по столу, оставляя вмятину в металле. — Там видно, как я убил его! Я знаю! Я помню!

— Ты же говорил, что не помнишь...

— Я ВСПОМНИЛ! — Коул схватился за голову, царапая кожу. — Я вижу это! Я застрелил его! Я! Если ты покажешь это кому-нибудь... Если мама увидит...

Он шагнул к Шерману. Адвокат вжался в дверь, пытаясь нащупать ручку.

— Уничтожь это, — прошептал Коул. Теперь он плакал. Слезы текли по перекошенному от ярости лицу. — Удали файл. Сожги флешку. Чтобы никто... никогда...

— Охрана! — закричал Шерман. — Охрана!

Дверь распахнулась. Двое охранников ворвались внутрь. Дубинки, электрошокеры.

— На пол! Живо!

Коул не сопротивлялся. Силы покинули его так же внезапно, как и пришли. Он рухнул на колени, потом лег лицом в пол. — Я виновен... — шептал он в грязный линолеум. — Я виновен. Не смотрите кино. Не смотрите...

Шерман стоял у стены, прижимая к груди портфель. Его руки тряслись. Он смотрел на своего клиента — на эту груду сломанных мышц и страха.

— Уведите его, — тихо сказал адвокат.

Охранники подхватили Коула и потащили прочь. Он не оглядывался.

Шерман остался один в разгромленной комнате. Он посмотрел на разбитый ноутбук. Жесткий диск, скорее всего, уцелел. Файл был там. Копия была в облаке.

Адвокат медленно поднял обломки техники. — Господи Иисусе, — прошептал он. — Что же там такого, что ты готов сгнить здесь, лишь бы мы этого не увидели?

Он вышел из комнаты. В его кармане лежала флешка. Маленький кусочек пластика, который мог спасти жизнь или разрушить её окончательно. Шерман решил пока не смотреть. Страх Коула был заразительным.

А в коридоре, пока его волокли в карцер, Коул улыбался сквозь слезы. Он победил. Он спас секрет. Никто не узнает, какой он монстр. Даже если цена за это — его жизнь.

«Молодец, сын», — шепнул Отец в темноте его черепа. — «Ты принял удар. Как мужчина».

КОНЕЦ ГЛАВЫ 8

ГЛАВА 9 ЧАСОВНЯ

Прошлое. Стадион «Gillette». Коулу 23 года.

В недрах стадиона, под тысячами тонн бетона и стали, была комната, где Бог терпел футбол.

Это была межконфессиональная часовня. Стены бежевые, нейтральные. Никаких распятий, никаких полумесяцев, никаких звезд Давида. Только ряды мягких стульев и тишина, которая казалась здесь, в сердце ревущего монстра, ошибкой архитектора.

Коул Мэддокс вошел внутрь и закрыл за собой дверь. Гул толпы, который уже начинал просачиваться сквозь перекрытия, стих. Остался только Гул в голове. Сегодня он звучал как высоковольтная линия под дождем. Треск. Шипение. Угроза.

Коул был в полной экипировке. Каркас, щитки, бриджи. Только шлем он держал в руке. Он чувствовал себя рыцарем, который пришел просить у сюзерена отставки.

Он прошел к первому ряду и рухнул на колени. Бетон пола пробил мягкую обивку ковролина, отдаваясь болью в раздробленных менисках. Боль — это хорошо. Боль помогает сосредоточиться.

— Эй, — прошептал Коул в пустоту. — Ты здесь?

Тишина. Только вентиляция гудит.

— Я знаю, я редко захожу. Обычно тут парни просят победы. Или чтобы контракт продлили. Или чтобы крестообразные связки выдержали.

Коул сжал шлем так, что пластик скрипнул.

— Я не прошу победы. Мне плевать на победу. Он поднял голову к потолку. Там не было фресок. Только датчик дыма.

— Я прошу Тебя... останови меня.

Слова вырвались с трудом, царапая горло. — Я не могу сам. Я пытался. Но Маркус... Мама... Контракты... Они все висят на мне. Я как несущая колонна, которая пошла трещинами. Если я уйду, всё рухнет. Они все рухнут.

Гул в голове усилился. Зззз-трррр.

— Пожалуйста, — прошептал Коул. Слеза, смешанная с черной краской под глазами («war paint»), скатилась по щеке. — Сделай мне больно. По-настоящему. Не просто сотрясение, от которого я встану. Сломай мне ногу. Порви ахилл. Сделай так, чтобы меня вынесли на носилках и врачи сказали: «Всё, парень. Ты отвоевался». Дай мне почетную отставку. Дай мне оправдание. Пожалуйста. Сломай меня.

Дверь часовни открылась. В проем заглянул менеджер по экипировке. — Мэддокс! Две минуты до выхода! Ты где застрял?

Коул вытер лицо тыльной стороной ладони. — Иду.

Он встал. Колени хрустнули. Бог промолчал. Или Бог сказал: «Иди и получи свой ответ на поле».

Игра была мясорубкой. «Волки» против «Балтимора». Дождь со снегом. Поле превратилось в болото. Коул бежал. Он не чувствовал холода. Он был накачан торадолом и адреналином.

Третья четверть. Счет 14:10. Коул вышел на маршрут. «Слант» через центр. Зона смерти. Там, где лайнбэкеры охотятся на головы.

Мяч летел к нему. Мокрый, скользкий снаряд. Коул поймал его. Прижал к груди. И в этот момент он увидел Тень. Рэй Льюис, лайнбэкер соперника. Сто двадцать килограммов ярости, летящие на скорости спринтера.

Коул мог уйти в сторону. Мог упасть заранее. Но он вспомнил свою молитву. «Сломай меня».

И Коул остановился. На долю секунды. Он раскрылся. Он подставил корпус под удар. Он принял его.

УДАР.

Звук был похож на выстрел пушки. Шлем в ребра. Плечо в бедро. Коул почувствовал, как что-то хрустнуло внутри. Мир перевернулся. Небо, трава, прожекторы, грязь. Он рухнул на газон.

Боль пронзила правую ногу. Острая, горячая, ослепляющая. Коул лежал в грязи, глядя в серое небо. Он не мог пошевелить ногой.

«Спасибо», — подумал он. Радость затопила его. Дикая, истерическая радость. Это конец. Нога сломана. Сезон окончен. Карьера окончена. Он свободен. Бог услышал его. Бог милосерден.

Над ним склонились врачи. — Коул! Где болит? — Нога... — прохрипел он, улыбаясь сквозь капу. — Правая...

— Носилки! Живо!

Его унесли под аплодисменты. Он ехал в туннель, глядя на удаляющийся свет прожекторов, и чувствовал себя самым счастливым человеком на земле. Он ехал домой. К Саре (даже если она ушла). К чертежам. К тишине.

Рентген-кабинет на стадионе. Доктор команды смотрел на снимок. Коул лежал на кушетке, ожидая приговора. Ожидая свободы.

— Ну что? — спросил он. — Перелом? Берцовая? Бедро?

Доктор повернулся. Он выглядел... довольным. — У меня для тебя отличные новости, сынок!

Сердце Коула пропустило удар. — Что?

— Кости целы. Это просто сильнейший ушиб квадрицепса и растяжение связок. Больно адски, я знаю, но структурных повреждений нет. Ты сделан из титана, Мэддокс! Любой другой сломался бы пополам, а ты просто погнулся.

Коул смотрел на врача. Улыбка сползла с его лица. Нет. Этого не может быть. Он же просил. Он же принял удар.

— Вколи ему двойную дозу лидокаина и заморозь, — крикнул доктор ассистенту. — Затейпируйте поплотнее. Он сможет вернуться к четвертой четверти.

— Нет... — прошептал Коул. — Я не могу...

Врач подошел к нему. — Ты нужен команде, Коул. Ты нужен нам. Вставай. Бог бережет тебя для чего-то большего, чем валяться в лазарете.

Коул почувствовал укол иглы. Боль начала отступать, сменяясь ватным онемением. Нога снова слушалась. Машину починили за пять минут.

«Бог бережет тебя».

Коул сел на кушетке. В его голове Гул смеялся. Это был смех Отца. «Ты думал, ты сможешь уйти? Ты думал, ты можешь уволиться? Нет, мальчик. Ты Молот. Молоты не ломаются. Ими бьют, пока они не сотрутся в пыль».

Коул понял. Это был не знак милосердия. Это был знак проклятия. Бог не хотел его спасать. Бог хотел, чтобы он страдал. Бог отверг его жертву, потому что она была недостаточной. Бог хотел больше крови.

Коул встал. Он надел шлем. Он ударил кулаком в шкафчик, оставляя вмятину. — Хорошо, — сказал он пустоте. — Ты хочешь шоу? Я дам Тебе шоу.

Он вышел из лазарета и побежал по туннелю обратно на поле. Трибуны взревели, увидев его. «МЭД-ДОКС! МЭД-ДОКС!»

Они думали, что приветствуют героя, который преодолел боль. На самом деле они приветствовали проклятого, которому отказали в праве на смерть.

В тот вечер Коул набрал еще 40 ярдов и сделал два тачдауна. В тот вечер он окончательно перестал верить в то, что его кто-то любит там, наверху.

ГЛАВА 10 ПРЯМОЙ ЭФИР

Прошлое. Нью-Йорк. Студия вечернего шоу. Коулу 23 года.

Телевидение пахнет лаком для волос и озоном от софитов.

Коул сидел в кресле. Кресло было мягким, но неудобным. Оно заставляло проваливаться, терять опору. Напротив сидел Джим — ведущий с улыбкой, которая стоила больше, чем годовой бюджет средней африканской страны.

— ...и вот, четвертая четверть, две минуты до конца, и ты делаешь этот прием! — Джим наклонился вперед, блестя винирами. — Коул, скажи честно, о чем ты думал в тот момент?

В студии загорелась табличка «APPLAUSE». Толпа послушно захлопала. Свет бил в глаза. Жарко. Грим на лице Коула казался маской из глины, которая высыхает и стягивает кожу.

Коул улыбнулся. Это была «Улыбка №3» — для прессы. Отрепетированная перед зеркалом. — Ну, Джим, я просто делал свою работу. Тренер начертил схему, Илай бросил мяч...

Гул. Он пришел без предупреждения. Не нарастающий, как обычно. А мгновенный удар. Щелк.

Реальность моргнула.

...Тишина. Абсолютная, ватная тишина. Коул смотрел на кружку с водой, стоящую на столе ведущего. Кружка была синей. На ней была надпись. Буквы. Коул пытался прочитать буквы, но они расплывались. Они превращались в чертеж. В линии нагрузки. Кружка — это цилиндр. Если надавить сверху, керамика выдержит 500 кг. Если ударить сбоку — расколется от 50. Мозг Коула начал рассчитывать вектор удара, необходимого, чтобы уничтожить кружку. Зачем? Неважно. Это было единственное, что имело смысл. Вектор. Сила. Разрушение.

Он сидел и смотрел. Секунда. Пять. Десять. Двадцать.

В его голове не было мыслей. Не было страха. Была белая пустыня. Он был выключен. Машина заглохла посреди хайвея.

— ...Коул?

Звук прорвался сквозь вату. Реальность вернулась рывком, вызывая тошноту.

Коул моргнул. Студия изменилась. Табличка «APPLAUSE» погасла. Улыбка Джима застыла, превратившись в гримасу вежливой паники. Зрители в зале не хлопали. Они шептались. Кто-то снимал на телефон.

— Коул? — повторил Джим, нервно смеясь. — Ты с нами, чемпион? Или ты уже медитируешь перед плей-офф?

Коул почувствовал, как холодный пот течет по спине под рубашкой от Tom Ford. Сколько он отсутствовал? Секунду? Час?

Он посмотрел на Маркуса. Брат стоял за кулисами, в тени декораций. Лицо Маркуса было белым. Он делал страшные глаза и жестом показывал: «Говори! Говори что-нибудь!»

Коул облизнул пересохшие губы. — Да... — хрипло сказал он. — Извини, Джим. Задумался о... о тактике.

— О тактике! — Джим громко рассмеялся, пытаясь спасти эфир. — Видите, леди и джентльмены? Этот парень даже на шоу играет в шахматы! Аплодисменты Коулу Мэддоксу!

Толпа захлопала. Но неуверенно. Они видели. Они видели, как глаза Зверя погасли на тридцать секунд. Они видели пустоту внутри него.

Гримерка. Как только дверь закрылась, Маркус набросился на него.

— Ты что творишь?! — заорал он. — Ты что, мать твою, творишь?!

Коул сидел на диване, стирая салфеткой грим. Салфетка стала оранжевой. — Что случилось?

— Что случилось?! Ты завис! Ты просто выключился в прямом эфире на сорок секунд! Ты сидел и пялился в кружку как умственно отсталый!

— Сорок секунд? — Коул поднял глаза. — Мне показалось... мгновение.

— Мгновение... — Маркус схватился за голову. — Твиттер уже взрывается. "#MaddoxGlitch". Люди пишут, что ты под наркотой. Что у тебя инсульт. Что ты рептилоид, у которого села батарейка!

Маркус подбежал к нему и схватил за грудки. — Ты принимал что-то перед эфиром? Окси? Ксанакс?

— Нет. Только аспирин.

— Тогда какого хрена?!

Коул оттолкнул руки брата. Легко. — Я не знаю, Марк! — рявкнул он. — Я просто... ушел. Свет выключили. А потом включили.

Он встал и подошел к зеркалу. В зеркале на него смотрел красивый, успешный парень в дорогом костюме. Но Коул видел сквозь кожу. Он видел мозг, похожий на гнилую губку. Провода коротили. Изоляция плавилась.

— Это абсанс, — тихо сказал Коул. Он читал об этом в интернете, в режиме инкогнито, по ночам. — Малый припадок. Мозг перезагружается.

— Перезагружается... — Маркус рухнул на диван. — Нам конец. Если спонсоры решат, что ты нестабилен... Nike уйдет. Gatorade уйдет.

— Тебя волнуют спонсоры? — Коул посмотрел на брата через отражение. — Марк, я только что потерял минуту жизни на глазах у пяти миллионов человек. Мой мозг умирает.

Маркус молчал. Он кусал губы. В его голове щелкал калькулятор.

— Мы это исправим, — сказал наконец Маркус. Голос стал деловым. Холодным. — Скажем, что ты устал. Скажем, что это была шутка. Я позвоню продюсеру. Мы замнем это.

— Замнем, — эхом повторил Коул.

— Да. А ты... — Маркус достал из кармана пузырек с таблетками. Оранжевый пластик. — Прими это. Аддералл. Это разгонит нейроны. Чтобы больше никаких "выключений". Понял?

Коул взял пузырек. Стимуляторы. Чтобы разогнать уставшую, сломанную лошадь. — Понял.

— Пошли. Нас ждут папарацци у выхода. Улыбайся, Коул. Улыбайся так, будто ты самый счастливый сукин сын на планете.

Коул сунул таблетку в рот. Проглотил без воды. Горечь обожгла горло. Он натянул маску. Улыбка №3.

Они вышли в коридор. Вспышки камер ударили в глаза, как пулеметная очередь. Коул шел сквозь свет, и Гул в его голове аплодировал ему. Шоу должно продолжаться. Даже если главный актер уже мертв.

ГЛАВА 11 ДЕНЬГИ И КРОВЬ

Прошлое. Новая Англия. Коулу 22 года.

В НФЛ воскресенье — это день войны. Понедельник — день автокатастрофы.

Коул Мэддокс открыл глаза. Он лежал на массажном столе в раздевалке «Волков». Было утро понедельника, хотя за окнами, тонированными в черноту, могло быть что угодно. Его тело не принадлежало ему. Оно было коллекцией синяков, растяжений и гематом, скрепленных вместе тейпом и кортизоном.

— Как мы сегодня, Чемпион? — Доктор команды, коротышка с пальцами пианиста, набрал в шприц прозрачную жидкость. Торадол. Нектар богов.

— Как будто меня переехал поезд, — прохрипел Коул.

— Тебя переехал лайнбэкер «Питтсбурга», сынок. Сто тридцать кило живого веса на скорости двадцать миль в час. Но ты удержал мяч. Владелец в восторге.

Игла вошла в плечо. Холодный огонь растекся по венам, заглушая крик порванных мышечных волокон. Коул сел. Мир качнулся и встал на место. Химия работала. Машина была смазана.

Он посмотрел на свой шкафчик. Там висел костюм от Brioni за пять тысяч долларов. Рядом лежали часы Rolex Daytona. На полке стояла фотография: он и Маркус на фоне нового "Гелендвагена". Жизнь удалась. Двадцать два года. Контракт на сорок миллионов. Девушки, которые готовы на все, лишь бы попасть в его сториз. Только почему внутри так холодно?

Вечер был размытым пятном. Клуб «Sanctuary». VIP-зона. Басы, от которых вибрирует грудная клетка. Шампанское, которое стоит как зарплата учителя за год.

Коул сидел на диване, раздвинув ноги. Рядом щебетала какая-то блондинка — модель? актриса? эскорт? Он не помнил её имени. Он вообще мало что помнил за последние два часа.

Гул был здесь. Он прятался за битами хип-хопа. Коул опрокинул в себя стакан виски. «Не пей», — сказал голос Отца. — «Алкоголь замедляет реакцию». «Заткнись», — подумал Коул. — «Мне нужно выключить тебя».

Вспышка. Темнота.

Коул открыл глаза. Тишина. Холодный воздух. Запах бензина и мокрого асфальта.

Он сидел за рулем своей машины. Двигатель работал. Фары выхватывали из темноты кирпичную стену какого-то тупика. Дождь барабанил по крыше.

Коул моргнул. Где он? Он посмотрел на часы. 04:15 утра. Последнее, что он помнил — клуб. Полночь. Четыре часа. Четыре часа жизни просто исчезли. Вырезаны монтажными ножницами.

Он посмотрел на свои руки, сжимающие руль. Костяшки правой руки были сбиты в мясо. Кожа лопнула, обнажив белое. На рукаве бежевого пиджака — темные брызги. Кровь. Много крови.

Паника ударила в солнечное сплетение, как кувалда. Кого я ударил? Что я натворил?

Стук в окно. Коул вздрогнул, чуть не ударившись головой о потолок.

За стеклом стоял Маркус. В капюшоне, мокрый от дождя. Он дернул ручку двери. — Открывай!

Коул разблокировал замки. Маркус скользнул на пассажирское сиденье. От него пахло дождем и чем-то кислым. Страхом?

— Марк... — голос Коула дрожал. — Марк, я не знаю... я проснулся здесь... у меня кровь...

— Заткнись, — резко оборвал его Маркус. Он тяжело дышал. — Просто заткнись и слушай.

Маркус достал влажные салфетки и начал яростно вытирать руль, приборную панель, дверную ручку. — Ты облажался, Коул. Ты конкретно облажался. Тот парень в баре... ты превратил его лицо в фарш.

— Какой парень? — Коул смотрел на свои руки. — Я не помню...

— Конечно, ты не помнишь! Ты был в режиме берсерка! Он что-то сказал про нашу маму, и ты просто... — Маркус сделал жест рукой, имитирующий взрыв. — Ты чуть не убил его. Зубы на полу, нос всмятку. Если бы я не вытащил тебя через черный ход...

Маркус схватил руку Коула и начал стирать кровь салфеткой. Больно. — Слушай меня. Никто нас не видел. Камеры в переулке я разбил. Бармену я заплатил. С парнем... с парнем сложнее.

Маркус посмотрел Коулу в глаза. — Ему нужна операция. И ему нужны деньги за молчание. Много денег.

— Сколько? — спросил Коул. Он чувствовал себя маленьким. Беспомощным. Машиной, у которой отказали тормоза.

— Пятьдесят кусков. Наличными. Сегодня.

— Пятьдесят тысяч?!

— Ты хочешь в тюрьму? — прошипел Маркус. — Ты хочешь, чтобы «Волки» разорвали контракт? Ты хочешь, чтобы мама узнала, что её золотой мальчик избивает людей до полусмерти?

— Нет...

— Тогда плати. Я все улажу. Я твой ангел-хранитель, помнишь? Я чищу твое дерьмо.

Коул кивнул. Слезы подступили к горлу. — Спасибо, Марк. Я не знаю, что со мной... Голова... там как будто кто-то другой живет.

— Это просто стресс, — голос Маркуса смягчился. Он похлопал Коула по плечу. — Ты просто устал. Тебе нужно играть. А мне нужно работать. Мы команда.

Маркус отвернулся к окну. Коул не видел его лица. Если бы видел, он мог бы заметить странное выражение. Не страх. Не заботу. Расчет.

Парня в баре действительно избили. Но это сделал не Коул. Это сделали люди Маркуса. Долги Маркуса перед букмекерами росли. Ему нужны были деньги. А Коул... Коул был идеальным банкоматом. Достаточно подсыпать немного "веселья" в его виски, дождаться, пока он отключится, разбить ему костяшки о стену, пока он в отрубе, и рассказать страшную историю.

Коул Мэддокс, звезда НФЛ, сидел в машине за двести тысяч долларов и плакал, глядя на свои окровавленные руки. Он верил, что он монстр. И он был готов платить любую цену, чтобы этот монстр оставался в тени.

— Поехали, — сказал Маркус. — Тебе нужно выспаться. Завтра тренировка.

Коул включил передачу. — Я люблю тебя, брат, — прошептал он.

Маркус усмехнулся в темноту. — Я тоже тебя люблю, братан. Ты даже не представляешь, как сильно ты мне дорог.

Машина тронулась, растворяясь в дождливой ночи Бостона. Кровь на пиджаке Коула уже начала высыхать, превращаясь в ржавчину.

КОНЕЦ ГЛАВЫ 11

ГЛАВА 12 МОНСТР В ЗЕРКАЛЕ

Настоящее. Тюрьма округа Саффолк. День 60.

Зеркал в камере нет. Зеркала — это оружие. Из них можно сделать нож. Из них можно сделать выход. Вместо зеркала над раковиной прикручен лист полированной стали. Он мутный, поцарапанный тысячами ногтей. В нем ты не видишь себя. Ты видишь призрака. Размытое пятно цвета несвежего мяса.

Коул стоял перед сталью. Шестидесятый день. Два месяца без неба. Гул в голове изменился. Раньше это был звук электричества. Теперь это был звук роя. Тысячи ос, запертых в черепной коробке, бьются о кости, требуя выхода.

Он провел рукой по лицу. Щетина стала бородой. Густой, жесткой. Кто там, в отражении? Это не Коул Мэддокс. Коул Мэддокс умер в тот момент, когда на его запястьях защелкнулись наручники. Это Монстр. То самое существо, которое отец выращивал в гараже. Существо, которое питается стероидами, болью и кровью близких.

— Привет, урод, — прошептал Коул отражению.

Отражение улыбнулось. Коул не улыбался. А отражение — да. Широкой, зубастой улыбкой Роберта Мэддокса.

Коул отшатнулся. Ударился спиной о нары. Сердце забилось в горле, как пойманная птица. «Спокойно. Это просто химия мозга. Нейроны умирают. Тау-белок душит кору».

— Ты нервный сегодня, — раздался голос с верхней нары.

Коул замер. Медленно поднял глаза. Там, свесив ноги в тюремных тапках, сидел Маркус. Живой. Здоровый. На нем была та самая толстовка «Celtics», в которой он был в ту ночь. Только на груди не было дырок от пуль. И крови не было. Он выглядел так, словно просто зашел в гости.

— Марк? — выдохнул Коул.

— А кто еще? — Маркус спрыгнул на пол. Беззвучно. Как кошка. — Ты ждешь Санта-Клауса?

Коул сполз по стене на пол. Он хотел закрыть глаза, но веки не слушались. Он не мог не смотреть. Это была самая сладкая пытка — видеть его живым.

— Ты... ты глюк, — прошептал Коул. — Тебя нет. Я убил тебя.

Маркус подошел ближе. Он присел на корточки перед Коулом. От него пахло не тюрьмой, а дождем и мятной жвачкой. — Убил, — легко согласился Маркус. — Две пули в грудь. Бах-бах. Ты даже не моргнул, братан. Это было... профессионально.

— Прости меня... — Коул закрыл лицо руками. Слезы просочились сквозь пальцы. — Господи, Марк, прости меня. Я не хотел. Это был не я. Это Монстр.

— Монстр? — Маркус наклонил голову. — Удобно. Свалить всё на Монстра. На Отца. На болезнь. А кто нажал на курок, Коул? Чей палец?

— Мой...

— Твой. — Маркус протянул руку и коснулся колена Коула. Прикосновение было ледяным. Холод прошел сквозь робу, сквозь кожу, прямо в кость. — Но я не злюсь.

Коул поднял заплаканное лицо. — Что?

— Я не злюсь, — улыбка Маркуса была грустной. Бесконечно печальной. — Я же обещал быть твоим ангелом-хранителем. А ангелы прощают. Даже когда их крылья отрывают с мясом.

— Не надо... — Коул замотал головой. — Лучше ори на меня. Бей меня. Не прощай. Я не заслуживаю.

— Конечно, не заслуживаешь, — Маркус встал и подошел к стальному зеркалу. Он посмотрел в него, но отражения не было. — Ты вообще ничего не заслуживаешь, Коул. Ты пустой. Ты оболочка. Внутри тебя сидит твой папаша и рулит рычагами. Ты заметил? Ты даже говоришь как он. Ты ходишь как он.

Гул в голове усилился. Осы зажужжали яростнее.

«Он прав», — пророкотал бас Отца из левого угла камеры. — «Ты — это я. Только слабее».

Коул посмотрел в угол. Там сгущалась тень. Очертания широких плеч, запах мазута. Два призрака в одной камере. Жертва и Палач. И Коул посередине.

— Убирайтесь! — закричал Коул. Он вскочил, размахивая руками. — Убирайтесь из моей головы! Оба!

— Мы не можем уйти, — сказал Маркус мягко. — Мы часть тебя. Пока ты дышишь — мы здесь.

— Ты будешь видеть меня каждый раз, когда закроешь глаза, — добавил Отец. — Ты будешь видеть, как Маркус харкает кровью. Каждую. Чертову. Ночь.

Коул схватился за голову. Он начал биться затылком о стену. Бум. Бум. Бум. Боль немного проясняла сознание.

— Выход есть, — сказал Маркус.

Коул замер. Кровь текла по шее горячей струйкой. — Какой?

Маркус кивнул на простыню, скомканную на нарах. — Ты знаешь какой. — Убить Монстра, — прошептал Коул.

— Именно. — Маркус подошел к нему вплотную. Его лицо было совсем рядом. Глаза — черные провалы. — Монстр живет в твоем теле, Коул. В твоем мозгу. Единственный способ убить его — это уничтожить клетку.

— Если я умру... вы исчезнете? — спросил Коул с надеждой.

— Все исчезнет, — пообещал Маркус. — Гул исчезнет. Боль исчезнет. И я... я наконец-то смогу уйти. Ты же не хочешь держать меня здесь, в этом бетонном мешке, вечно? Отпусти меня, брат.

Коул посмотрел на простыню. Она была из дешевой, грубой ткани. Но она была крепкой. Решетка вентиляции под потолком была достаточно надежной.

— Я должен сделать это, — сказал Коул. Это была не мысль о самоубийстве. Это была мысль о казни. Он, Коул Мэддокс, приговаривал к смерти убийцу Маркуса Дэниелса. Себя.

— Сделай, — сказал Отец из угла. Впервые в его голосе не было презрения. — Будь мужиком. Доведи дело до конца.

— Сделай, — эхом отозвался Маркус. — И мы будем свободны.

Коул подошел к нарам. Взял простыню. Попробовал ткань на разрыв. Крепкая. Он начал скручивать её в жгут. Его руки не дрожали. Наоборот. Впервые за два месяца они были абсолютно твердыми. Машина получила последнюю программу. Программу самоуничтожения.

В стальном листе над раковиной отражение Коула кивнуло ему. Монстр в зеркале знал, что его время вышло.

КОНЕЦ ГЛАВЫ 12

ГЛАВА 13 ШАНТАЖ

Прошлое. За 48 часов до «Той Ночи».

В доме пахло застоявшимся воздухом и химической лавандой.

Коул сидел на диване в гостиной, уставившись в выключенный телевизор. На стеклянном столике перед ним был выложен натюрморт успешного спортсмена: Баночка викодина (пустая наполовину). Бутылка воды (теплая). Пистолет «Глок-19» (черный, матовый, заряженный).

Пистолет появился три дня назад. Коул купил его у знакомого дилера, потому что тени в углах дома стали слишком плотными. Они шевелились. Иногда они говорили голосом отца. Коул решил, что свинец — лучшее средство от призраков.

Гул сегодня был ленивым. Низким. Как мурлыканье огромного кота, лежащего на груди.

Входная дверь открылась. Коул не шелохнулся. Он знал шаги. Быстрые, нервные, шаркающие кроссовки «Balenciaga».

Маркус влетел в гостиную как вихрь. Он был бледным. Пот бисером блестел на лбу, несмотря на кондиционер, работающий на полную мощность.

— Ты не отвечаешь на телефон, — бросил Маркус вместо приветствия.

— Батарейка села, — Коул перевел взгляд с телевизора на брата. — Или я сел. Не помню.

— Вставай, — Маркус схватил пульт и включил телевизор. Потом подключил свой айфон к системе через AirPlay. — Тебе нужно это видеть.

— Я не хочу смотреть мультики, Марк...

— Это не мультики! — рявкнул Маркус. Его руки тряслись. — Это конец, Коул. Это грёбаный финал сезона.

На огромном экране, стоившем десять тысяч долларов, появилось видео. Картинка была вертикальной, снятой на телефон из-за угла. Дрожащая, нечеткая. Дата в углу: 2 дня назад. Локация: Парковка клуба «Lush».

Коул прищурился. На экране был он. Но это был не тот Коул, которого печатали на обложках «Madden». Это было животное.

Коул на видео стоял на коленях посреди асфальта. Он выл. Закинув голову назад, он издавал звук, от которого кровь стыла в жилах. Вой раненого зверя. Потом он начал бить кулаками по асфальту. Удар. Удар. Удар. Костяшки превращались в мясо. Асфальт крошился. Потом он вскочил и бросился на припаркованный «Мерседес». Он оторвал зеркало заднего вида голыми руками. Он начал бить головой в боковое стекло, пока оно не пошло паутиной. Он кричал: «Уйди! Уйди из моей головы! Оставь меня!» Он дрался с пустотой.

Видео закончилось. Экран погас.

В гостиной повисла тишина.

— Откуда это? — голос Коула был тихим. Он не помнил этого. Он помнил клуб, помнил текилу, а потом провал до утра.

— Прислали сегодня утром, — Маркус рухнул в кресло напротив. Он достал пачку сигарет, вытряхнул одну, но не прикурил. Просто вертел в пальцах. — Анонимный номер. Сообщение через «Signal».

— Чего они хотят?

— Того же, чего и все. Денег.

— Сколько?

Маркус поднял глаза. В них был страх. Настоящий, липкий страх. — Пятьсот тысяч. Наличными.

Коул усмехнулся. — Пошли их к черту. У меня есть деньги. Я заплачу.

— Ты не понял, — Маркус подался вперед. — Дело не в деньгах, Коул! Дело в видео! Если это дерьмо попадет в сеть... или в офис Лиги... Маркус ткнул пальцем в черный экран. — Там видно, что ты псих. Не просто «плохой парень». А клинический псих. Тебя дисквалифицируют пожизненно. Твой контракт аннулируют по пункту о "поведении, наносящем ущерб имиджу". Страховая откажет в выплатах. Мы потеряем всё. Дом. Тачки. Счета. Всё.

Коул посмотрел на пистолет на столе. — Значит, всё?

— Нет, не всё, — Маркус сжал сигарету так, что она сломалась. — Я договорился о встрече.

— Встрече?

— Да. Они хотят обмена. Флешка с оригиналом и удаление всех копий в обмен на сумку с кэшем. Лично в руки. Никаких копов.

— Кто они?

— Я не знаю. Голос искажен. Но они знают, кто мы. Они знают, где ты живешь. Они знают про маму.

При упоминании матери Коул напрягся. Гул в голове скакнул на октаву выше. — Маму не трогать.

— Поэтому мы едем, — кивнул Маркус. — Я собрал деньги. Вытряс всё, что было в сейфе, занял у Луиджи, продал часы. У нас есть сумма.

— Я поеду с тобой, — сказал Коул.

— Нет. — Маркус покачал головой. — Ты в таком состоянии... посмотри на себя. Ты еле сидишь. Ты сорвешься. Я сделаю это сам. Я твой менеджер. Я решу вопрос.

— Я поеду с тобой, — повторил Коул. В его голосе зазвенел металл. Голос Отца. — Это мое дерьмо. Я его уберу.

Он взял пистолет со стола. Тяжесть оружия успокаивала. Это была единственная понятная вещь в мире, который рассыпался на пиксели.

— Коул, положи пушку, — нервно сказал Маркус. — Мы едем просто передать деньги. Никакой стрельбы. Если начнется пальба, мы трупы.

— Я просто возьму его. На всякий случай.

Коул сунул «Глок» за пояс джинсов, со стороны спины. Холодная сталь коснулась кожи прямо над татуировкой Ангела. «Даже ангел меня оставил». Нет. Ангел здесь. В калибре 9 миллиметров.

— Когда встреча? — спросил Коул.

— Послезавтра. В полночь. Старый логистический склад в доках. Место глухое.

— Почему послезавтра?

— Им нужно время, чтобы проверить, не подключили ли мы копов. И мне нужно время, чтобы собрать остаток суммы.

Маркус встал. Он подошел к Коулу и положил руки ему на плечи. — Послушай меня, брат. Это последний раз. Клянусь. Мы отдадим им деньги, заберем видео и уничтожим его. А потом... потом я найду тебе клинику. Хорошую. Где лечат голову. Мы сделаем перерыв. Ты отдохнешь.

Коул смотрел в глаза брата. Они были темными, влажными. В них была мольба. Маркус врал? Или он действительно хотел спасти его? Коул уже не мог разобрать. Его мозг разучился читать людей. Он умел читать только схемы защиты.

— Хорошо, — сказал Коул. — Последний раз.

— Вот и отлично. — Маркус выдохнул, словно сбросил мешок с цементом. — Отдохни. Выспись. Не пей эту дрянь, — он кивнул на таблетки. — Тебе нужна ясная голова в среду.

Маркус ушел. Коул остался один. Он снова посмотрел на черный экран телевизора. Он вспомнил видео. То, как он бил кулаками асфальт.

Он знал, с кем он дрался на той парковке. На видео этого не было видно, но Коул знал. Он дрался с Отцом. Отец стоял там, смеялся и говорил, что Коул слабак.

Коул погладил рукоять пистолета за поясом. В среду ночью он поедет на склад. И если Отец снова появится там... в этот раз Коул не промахнется.

Гул в голове стал торжествующим. Шторм надвигался.

КОНЕЦ ГЛАВЫ 13

ГЛАВА 14 МАМА

Настоящее. Тюрьма округа Саффолк. День 75.

Лиз Мэддокс надела свое лучшее платье. Синее, с белым воротничком. Коул купил его ей на первое Рождество после подписания контракта. Оно висело в шкафу три года. Теперь оно висело на ней. Лиз похудела. Горе — это самая эффективная диета.

Она стояла в очереди на досмотр. Вокруг были другие женщины. Жены гангстеров, матери наркоманов, подруги убийц. У них были усталые лица и цепкие глаза. Лиз пыталась держать спину прямо. «Я мать Коула Мэддокса. Мой сын — легенда. Мой сын — не преступник». Но зеркало на стене КПП говорило об обратном. В зеркале отражалась старая, испуганная женщина, которая идет навещать убийцу.

— Обувь снять. Бюстгальтер с косточками? — рявкнула охранница. — Нет, мэм. — Проходите.

Комната для свиданий через стекло. Лиз села на пластиковый стул. Он был привинчен к полу, чтобы его нельзя было швырнуть в стекло. Она положила руки на колени. Пальцы дрожали.

По ту сторону перегородки открылась тяжелая дверь. Вошел конвоир. А за ним...

Лиз прижала ладонь ко рту, чтобы задавить крик.

Это был не Коул. Это был старик в теле гиганта. Он ссутулился. Плечи, когда-то широкие как горизонт, опали. Кожа приобрела цвет тюремной каши — серо-желтый. Но страшнее всего были глаза. Раньше они были холодными, как у Роберта. Теперь они были... пустыми. Как окна в сгоревшем доме.

Коул сел. Он не посмотрел на неё. Он смотрел на телефонную трубку на стене, словно не знал, что с ней делать.

Лиз схватила свою трубку. — Коул? Сынок? Возьми трубку.

Он медленно повернул голову. Моргнул. Как будто сигнал доходил до него с задержкой в десять секунд. Трясущейся рукой он снял трубку и приложил к уху.

— Привет, мам, — голос был тихим. Скрипучим.

— Привет, мой хороший. Как ты? Тебя кормят? Ты выглядишь... ты выглядишь усталым.

Коул улыбнулся. Улыбка была кривой. Один уголок рта пополз вверх, другой остался на месте. Инсульт? Или просто мышцы забыли, как работать?

— Я строю, мам, — сказал он.

Лиз замерла. — Что?

— Я строю мост. Здесь, — он постучал пальцем по лбу. — Большой мост. Через пролив. Папа говорит, что опоры слабые, но я пересчитал. Я использовал интегралы. Он выдержит.

Сердце Лиз пропустило удар. — Коул... папа умер. Семь лет назад.

Коул нахмурился. В его глазах мелькнула паника. Потом гнев. Потом снова пустота. — Нет. Он здесь. В углу. Он говорит, что я должен тренироваться. Но я устал бегать, мам. Я хочу рисовать. Ты принесла мои карандаши?

— Коул, послушай меня... — слезы потекли по щекам Лиз. Она прижалась лбом к грязному стеклу. — Ты в тюрьме, милый. Тебя обвиняют... в Маркусе.

При имени Маркуса лицо Коула изменилось. Оно исказилось судорогой боли. — Маркус... — прошептал он. — Маркус ушел. Он сказал, что он ангел. У ангелов есть крылья, мам?

— Я не знаю, сынок.

— У меня есть крылья, — Коул попытался повернуться спиной, чтобы показать татуировку, но цепь наручников не пустила его. — Только они болят. Они горят. Ти-Боун вырезал их.

Он вдруг наклонился к стеклу. Его глаза расширились, зрачки были огромными, черными дырами. — Мам, скажи им, чтобы они выключили Гул.

— Какой гул?

— Осы. В голове. Они жужжат. Зззззз. Они строят улей в моем мозгу. Скажи папе, чтобы он выгнал их. Он сильный. Он может.

Лиз поняла. Ее сына здесь нет. На стуле сидит оболочка. Сломанный механизм. Мальчик, который заблудился в лабиринте собственного разума. Тело еще дышало, но Коул Мэддокс — тот, кого она качала на руках, тот, кому она мазала зеленкой коленки — уже ушел.

— Я скажу, милый, — прошептала она, глотая соленые слезы. — Я скажу папе. Он выгонит их. Скоро будет тихо.

Коул успокоился. Он кивнул. — Хорошо. Тихо — это хорошо. В тишине можно чертить.

— Коул, — Лиз хотела спросить про убийство. Хотела спросить, правда ли это. Но посмотрела в эти безумные глаза и поняла: это не имеет значения. Виновен он или нет — его уже наказали. Сильнее, чем любой суд.

— Я люблю тебя, мам, — вдруг сказал он. Голос стал чистым. На секунду — всего на секунду — он стал прежним Коулом. — Прости, что я не купил тебе тот дом с бассейном.

— Мне не нужен дом, — зарыдала Лиз. — Мне нужен ты.

— А меня нет, — просто сказал Коул. — Я закончился.

— Время вышло! — рявкнул охранник за спиной Коула.

Коул послушно повесил трубку. Он не стал прощаться. Он встал, шаркая ногами, и позволил увести себя в темноту коридора.

Лиз осталась сидеть. Она сжимала трубку, в которой теперь гудели только короткие гудки. Гу-гу-гу. Похоже на Гул, про который он говорил.

Она вышла из тюрьмы на улицу. Солнце светило ярко, безжалостно. Лиз достала из сумочки пачку сигарет. Она бросила курить двадцать лет назад, когда Коул начал заниматься спортом. «Чтобы подавать пример». Теперь примера не было. Она закурила. Горький дым наполнил легкие.

— Господи, — сказала она, глядя в синее небо. — Если Ты есть... забери его. Не мучай. Просто забери его домой.

Это была самая страшная молитва, которую может произнести мать. Но Лиз знала: иногда смерть — это единственное милосердие, которое осталось в запасе у Бога.

ГЛАВА 15 ПЕТЛЯ

Настоящее. Тюрьма округа Саффолк. День 89.

В последнюю ночь Гул исчез.

Это случилось в 03:00 ночи. Коул лежал на спине, глядя в темноту, и вдруг понял, что тишина имеет вес. Она навалилась на него, как бетонная плита. Турбина в голове выключилась. Осы сдохли. Осталась только кристальная, ледяная ясность.

Завтра суд. Завтра прокурор включит экран. Завтра мать увидит видео. Завтра мир узнает, что Коул Мэддокс — не герой, не звезда, а бешеная собака, которая загрызла собственного брата.

Коул сел. В камере было холодно. Но это был хороший холод. Чистый. Он посмотрел в угол. Там сидели они. Отец — на корточках, курил призрачную сигарету. Маркус — прислонившись к стене, скрестив руки на груди.

Они больше не говорили. Они ждали. Они смотрели на него с тем спокойным терпением, с которым зрители в Колизее смотрят на гладиатора, который вот-вот получит удар милосердия.

— Пора? — спросил Коул в пустоту.

Отец медленно кивнул. В его глазах впервые за двадцать четыре года не было разочарования. Маркус опустил голову. Он выглядел усталым.

Коул встал. Он двигался медленно, экономно. Каждое движение было выверено. Он снял простыню с матраса. Ткань была серой, жесткой, пахла хлоркой и чужими телами. Он начал рвать её на полосы. Тррррр. Звук разрываемой ткани был громким в тишине. Охранник в коридоре не услышал. Или сделал вид, что не услышал. В этом блоке люди часто рвали простыни. Иногда, чтобы заткнуть сквозняк. Иногда, чтобы заткнуть жизнь.

Коул скрутил полосы в жгут. Намочил их в раковине. Вода сделает ткань крепче. Как сухожилия. Он подошел к решетке вентиляции под потолком. Она была высоко, но для Коула это не проблема. Он просунул ткань в ячейку решетки. Завязал узел. Морской узел. Крепкий. Надежный.

Потом он подошел к столу. Бумаги не было. Ручки не было (запрещенка). Но у него был кусок грифеля, который он выковырял из стены неделю назад. И был обрывок газеты, в которую заворачивали хлеб.

Он разгладил бумагу на столе. Что написать? «Я не виновен»? Ложь. Он видел видео в своей голове. «Прости, мама»? Слишком мало. «Я люблю тебя, Марк»? Слишком поздно.

Он написал два слова. Кривыми, серыми буквами, которые едва читались на газетной бумаге.

Я ПОМНЮ.

Это была его исповедь. И его приговор. Он помнил (как ему казалось) выстрелы. Он помнил кровь. Он принимал это.

Коул положил бумажку на стол. Прижал её куском мыла, чтобы не улетела от сквозняка.

Он подошел к центру камеры. Подтянул табурет к стене. Встал на него.

Петля коснулась шеи. Она была влажной и шершавой. Она обняла его горло, как старый друг. Как галстук, который он надевал на драфт. Как медаль.

Коул посмотрел на свое отражение в стальном листе над раковиной. Монстр смотрел на него в ответ. Монстр улыбался. — Ты победил, — прошептал Монстр голосом Отца. — Ты убиваешь меня. Вместе с собой.

— Да, — сказал Коул.

Он посмотрел на Маркуса в углу. Призрак брата плакал. Беззвучно. Слезы текли по его бледному лицу, но он не пытался остановить Коула. Потому что знал: это единственный выход. Свобода для них обоих.

Коул закрыл глаза. В темноте он увидел поле. Зеленое, бесконечное поле. Трибуны ревут. Мяч летит к нему. Идеальная спираль. Он бежит. Легкий. Быстрый. Без боли. Без Гула. Без вины. Маркус бежит рядом. Живой. Смеющийся. Отец смотрит с трибуны и аплодирует.

— Тачдаун, — прошептал Коул.

И шагнул с табурета.

Рывок. Хруст. Не боли. Просто свет. Яркий, ослепительный белый свет, который залил всё. И в этом свете наконец-то наступила тишина.

КОНЕЦ ГЛАВЫ 15

ГЛАВА 16 ТА НОЧЬ

Прошлое. Момент Истины.

Дождь в ту ночь не падал. Он висел в воздухе, как ледяная взвесь. Складской район Южного Бостона выглядел как кладбище мертвых кораблей. Ржавые контейнеры, разбитый асфальт, желтый свет одиноких фонарей, который не освещал, а только делал тени гуще.

Коул сидел на пассажирском сиденье «Мерседеса». Его тело было здесь. Его разум был где-то на орбите Сатурна. Он принял четыре таблетки викодина перед выездом. Чтобы заглушить Гул. Но Гул не ушел. Он просто сменил ритм. Теперь это был звук марширующих сапог.

— Мы на месте, — голос Маркуса дрожал.

Коул повернул голову. Движение было смазанным, как в видеоигре с плохим пингом. Маркус выглядел плохо. Он был бледным, пот стекал по вискам. Он сжимал спортивную сумку так, что костяшки пальцев побелели. В сумке было полмиллиона долларов.

— Помнишь план? — спросил Маркус. — Я выхожу. Отдаю деньги. Забираю флешку. Ты сидишь здесь. Двигатель не глушишь. Если что-то пойдет не так... просто газуй.

— Я пойду с тобой, — сказал Коул. Язык был тяжелым.

— Нет! — Маркус схватил его за плечо. — Коул, посмотри на себя. Ты еле моргаешь. Сиди здесь. Пожалуйста. Ради меня.

Коул посмотрел на брата. В глазах Маркуса был страх. Но за страхом было что-то еще. Любовь? Вина? Решимость?

— Ладно, — кивнул Коул. — Я прикрою.

Маркус выдохнул. — Я люблю тебя, братан. Ты же знаешь? Всё это дерьмо... это ради нас.

— Знаю.

Маркус открыл дверь и вышел под дождь. Коул смотрел, как его фигура в толстовке удаляется к центру пустого ангара. Ворота были открыты. Внутри горел один тусклый прожектор.

Коул потянулся назад. Его рука нащупала холодную рукоять «Глока» за поясом. Ангел был с ним.

В ангаре их ждали двое. Они не были похожи на гангстеров из кино. Обычные парни в куртках «Carhartt». Один держал руку в кармане. Другой — тот, что стоял в центре — жевал зубочистку.

Маркус подошел к ним. Коул опустил стекло. Дождь ударил в лицо, немного проясняя зрение. Он слышал голоса.

— Принес? — спросил Зубочистка. — Здесь, — Маркус поднял сумку. — Где флешка? — Сначала покажи Бенджаминов.

Маркус бросил сумку на мокрый бетон. Зубочистка пнул её ногой, открывая молнию. Пачки денег блеснули зеленым. — Неплохо. Звезда умеет платить.

— Флешку, — потребовал Маркус.

Зубочистка достал из кармана маленький черный прямоугольник. Подбросил его в воздух и поймал. — Вот она. Оригинал. Копии удалены.

Маркус протянул руку. — Давай сюда. И мы расходимся.

Зубочистка улыбнулся. — Знаешь, Марк... мы тут подумали. Пятьсот кусков — это хорошо. Но видео такое сочное... "Бешеный пес Мэддокс". Такое кино стоит дороже.

— Мы договаривались! — голос Маркуса сорвался на крик. — Это всё, что у нас есть!

— У твоего брата контракт на сорок лямов. Не прибедняйся. Мы хотим еще полмиллиона. Через неделю. Или видео уйдет в TMZ.

Маркус замер. — Нет. Сделки не будет.

В машине Коул напрягся. Гул в его голове взорвался. Сапоги замаршировали быстрее.

И тут он увидел Его. Отец. Роберт Мэддокс вышел из тени прямо посреди ангара. Он был огромным, полупрозрачным, сотканным из дыма и дождя. Он стоял за спиной Зубочистки и смотрел на Коула.

«Они унижают нас, сын», — пророкотал Отец. Его голос перекрыл шум дождя. — «Они смеются над нами. Твой брат слаб. Он позволяет им вытирать о нас ноги».

— Нет... — прошептал Коул.

«Убей их», — скомандовал Отец. — «Покажи им, кто такая Машина. Защити свою стаю».

Коул открыл дверь. Он вышел из машины. «Глок» уже был в его руке. Он не чувствовал ног. Он плыл. Мир сузился до туннеля. В конце туннеля были враги.

— Коул! Нет! — закричал Маркус, увидев брата с пистолетом. — Сядь в машину!

Зубочистка обернулся. Увидел гиганта с пушкой. — Эй, полегче!

Второй парень — тот, что держал руку в кармане — дернулся. Он выхватил свой ствол. Дешевый револьвер.

Время остановилось. Секунда растянулась в вечность.

Коул поднял «Глок». Отец стоял рядом и направлял его руку. «Стреляй, слабак!»

Второй парень навел револьвер на Коула. Он собирался выстрелить. Коул был огромной мишенью. Он не мог промахнуться.

Маркус увидел это. Маркус стоял между ними. У него была доля секунды на решение. Бежать? Упасть?

Маркус посмотрел на Коула. В глазах Коула была пустота. Безумие. Смерть. Коул не защищался. Он просто шел вперед, как зомби.

— Ангел-хранитель... — прошептал Маркус.

И прыгнул.

Он не прыгнул от пули. Он прыгнул на пулю. Он закрыл собой Коула.

БАХ.

Звук выстрела разорвал ночь. Револьвер парня плюнул огнем.

Пуля вошла Маркусу в грудь. Слева. Прямо в сердце. Удар отбросил его назад, прямо на Коула.

Коул пошатнулся, поймав тело брата. Они упали вместе на мокрый асфальт.

— Марк? — Коул смотрел на брата.

Маркус хрипел. Кровь пузырилась на губах. Его глаза стекленели. — Беги... — выдохнул Маркус. — Беги... братан...

Его рука сжала предплечье Коула и разжалась. Маркус Дэниелс умер.

Шантажисты, увидев труп, запаниковали. — Валим! Черт, валим отсюда! Они похватали деньги, прыгнули в свой фургон и сорвались с места, оставив флешку валяться в луже.

Коул остался один. Он лежал в грязи, прижимая к себе мертвое тело брата. Его мозг — поврежденный, отравленный химией, раздираемый горем — не выдержал. Предохранители сгорели.

Реальность треснула.

«Что ты наделал?» — спросил Отец. Теперь он стоял прямо над ними.

Коул посмотрел на пистолет в своей руке. Дымок все еще шел из ствола (хотя он не стрелял). Он посмотрел на дыру в груди Маркуса. Он посмотрел на кровь на своих руках.

Его мозг начал переписывать историю. Прямо сейчас. Чтобы защитить хозяина от невыносимой боли потери. Чтобы объяснить необъяснимое. Почему Маркус мертв? Потому что был выстрел. У кого пистолет? У меня. Значит...

— Я... — прошептал Коул.

«Ты убил его», — сказал Отец. Твердо. Уверенно. — «Ты разозлился. Ты потерял контроль. Как всегда. И ты убил его».

Коул затрясся. — Нет... Он спас меня...

«Никто тебя не спасал», — голос Отца стал громоподобным. — «Ты — убийца. Посмотри на пистолет. Посмотри на кровь. Это твоя работа».

Коул зажмурился. Когда он открыл глаза, шантажистов не было. Фургона не было. Был только он. Пистолет. И мертвый брат. Память о выстреле другого парня стерлась. На её место встал ложный файл: Коул поднимает руку. Коул нажимает на курок.

Коул завыл. Звук был страшным, нечеловеческим. Он схватил Маркуса за плечи и начал трясти. — Вставай! Марк, вставай! Я не хотел! Прости меня!

Тишина. Только дождь и запах пороха.

Вдали послышался вой сирен. Кто-то услышал выстрелы. Паника захлестнула Коула ледяной волной. Бежать. Надо бежать.

Он посмотрел на пистолет в своей руке. Улика. Его больной мозг сработал на инстинктах, вбитых криминальными боевиками и паранойей. Нельзя оставлять ствол.

Дрожащей рукой он сунул горячий пистолет обратно за пояс джинсов. Сталь обожгла кожу, но он не почувствовал. Он бросился к машине. Он оставил флешку — то самое доказательство, которое могло бы его спасти — лежать в грязной луже, в метре от тела героя, которого он теперь считал своей жертвой.

Коул Мэддокс сел за руль. Он ехал домой, чтобы спрятать оружие, выпить горсть таблеток и проснуться утром, забыв всё. Чтобы через три месяца повеситься в камере, искупая вину, которой не было.

КОНЕЦ ГЛАВЫ 16

ГЛАВА 17 ЭПИЛОГ: ТИШИНА

Понедельник начался не с кофе. Он начался со звука падающего подноса.

7:05 утра. Охранник блока «Б», грузный ирландец по имени Майк, открыл дверь камеры 402. — Подъем, Мэддокс. Адвокат прислал бумаги, тебя переводят в...

Майк замолчал. Пластиковый поднос с овсянкой и черствым хлебом выскользнул из его рук и ударился об пол. Грохот был оглушительным, но заключенный не шелохнулся.

Коул Мэддокс висел посреди камеры. Его тело, когда-то стоившее сорок миллионов долларов, теперь было просто грузом. Сто двадцать килограммов мертвой плоти, растянувшей скрученную тюремную простыню до предела. Его лицо было синим. Язык вывалился. Но глаза... глаза были открыты. И в них не было того безумия, которое пугало охранников последние два месяца. В них был покой.

Майк перекрестился трясущейся рукой. На столе, придавленный куском казенного мыла, лежал обрывок газеты. Два слова, написанные грифелем: Я ПОМНЮ.

10:00 утра. Офис Дэвида Шермана.

Дэвид Шерман сидел в своем кожаном кресле. Перед ним стоял стакан скотча. В десять утра. На столе лежал ноутбук. Новый, купленный взамен разбитого.

Телефон разрывался. Звонили из прокуратуры. Звонили из тюрьмы. Звонили журналисты, пронюхавшие о суициде звезды. Шерман не брал трубку.

Он смотрел на экран. Частный детектив восстановил флешку, найденную в луже на складе. Файл был поврежден, но читаем.

Дэвид нажал «Play».

Зернистое черно-белое изображение. Дождь, похожий на помехи. Две фигуры у машины. Одна огромная, другая поменьше. Появляются двое других. Разговор. Жестикуляция. Потом — движение. Огромная фигура (Коул) делает шаг вперед. Он выглядит странно. Как зомби. Один из бандитов вскидывает руку. Вспышка выстрела. Дэвид нажал на паузу. Увеличил кадр. Дульное пламя шло от бандита. Не от Коула.

Он нажал «Play». Фигура поменьше (Маркус) бросается наперерез. Принимает пулю. Падает.

Коул стоит. Он даже не поднимает свой пистолет. Он смотрит на упавшего брата, хватается за голову и начинает выть. Беззвучно на видео, но Шерман слышал этот вой через экран. Коул падает на колени. Трясет тело. Потом в панике убегает.

Видео закончилось.

Шерман закрыл лицо руками. — Твою мать... — прошептал он в тишину кабинета. — Твою ж мать, Коул.

Он был невиновен. Юридически — чистая самооборона третьих лиц. Или вообще свидетельство убийства. Маркус Дэниелс умер героем. Коул Мэддокс умер, думая, что он — Каин.

Шерман посмотрел на телефон. Мать Коула звонила уже пятый раз. Что он ей скажет? «Ваш сын не убийца, миссис Мэддокс. Он просто был болен. И мы все... мы все опоздали».

Неделю спустя. Морг городской больницы.

Доктор Эванс снял латексные перчатки и бросил их в урну. Звук был влажным и неприятным. На секционном столе лежал мозг. Серый, бугристый, весом в полтора килограмма. Мозг, который когда-то запоминал сложные схемы нападения. Мозг, который управлял совершенным телом.

— Ну что там, док? — спросил ассистент.

Эванс включил диктофон. — Вскрытие тела Коула Мэддокса, 24 года. Макроскопическое исследование головного мозга. Он взял скальпель и сделал разрез.

— Господи... — выдохнул ассистент.

Мозг был похож на губку. Лобные доли были истончены до состояния бумаги. Желудочки расширены. Везде — темные пятна скопления тау-белка. Это был не мозг молодого мужчины. Это был мозг 80-летнего старика с глубокой деменцией.

— Стадия четыре, — тихо сказал Эванс. — Хроническая травматическая энцефалопатия. Последняя стадия.

— Как он вообще функционировал? — спросил ассистент. — С такими повреждениями... он не должен был даже говорить.

— Он и не функционировал, — ответил Эванс, глядя на серую массу. — Он жил в аду. Каждый день. Галлюцинации, паранойя, потеря памяти, агрессия. Это не был Коул Мэддокс. Это была просто оболочка, управляемая короткими замыканиями.

Доктор выключил свет над столом. — Запиши: причина смерти — асфиксия. Сопутствующий диагноз — тяжелое нейродегенеративное заболевание, вызванное профессиональным спортом.

Он накрыл мозг простыней. Система сломала его, а потом обвинила в том, что он сломался.

•

Коробка

Дэвид Шерман приехал к дому Мэддоксов через три дня после похорон. Лиз Мэддокс открыла дверь. Она постарела на двадцать лет за одну неделю.

— Это вещи из участка, — тихо сказал Шерман, протягивая ей картонную коробку с печатью «Улики». — И то, что было в камере. Я подумал... вы захотите это забрать.

Лиз кивнула. Она взяла коробку. Она была легкой. Жизнь её сына весила меньше трех килограммов.

Она прошла на кухню, поставила коробку на стол и села. Долго смотрела на картон. Потом открыла.

Сверху лежала тюремная роба. Лиз отложила её, стараясь не касаться ткани пальцами. Под робой лежали личные вещи, изъятые при аресте. Часы «Rolex» с разбитым стеклом. Кошелек из крокодиловой кожи. Телефон (разряженный). И тот самый обрывок газеты из камеры: Я ПОМНЮ.

Лиз взяла кошелек. Когда-то Коул подарил ей такой же, только женский, с первой зарплаты. Он тогда так гордился... Она открыла его. Кредитки. Черная карта American Express. Пачка мятых купюр. И маленький, потайной кармашек на молнии.

Лиз расстегнула молнию. Дрожащими пальцами достала то, что Коул хранил там. Это было не фото девушки. Не наркотики. Не номер дилера.

Это был старый, сложенный вчетверо лист бумаги из школьной тетради в линейку. Бумага пожелтела на сгибах, почти рассыпалась.

Лиз развернула его. Почерк был детским, корявым. Крупные буквы, выведенные с сильным нажимом. Ей даже не нужно было читать дату, она помнила этот день. Коулу было восемь лет. Маркусу — девять.

На листе были нарисованы два человечка. Один большой, толстый. Другой поменьше, с крыльями за спиной.

И подпись красным фломастером: «Контракт. Маркус — Ангел. Коул — Звезда. Мы всегда вместе. Навсегда». И внизу два отпечатка пальцев, измазанных в чернилах.

Лиз провела пальцем по рисунку. Она вспомнила тот день. Они прибежали к ней на кухню, грязные, счастливые, и Коул кричал: «Мама, смотри, мы подписали контракт! Марк теперь мой ангел!» А она смеялась и давала им печенье.

Слеза упала на пожелтевшую бумагу. Лиз Мэддокс закрыла рот рукой, чтобы не закричать. Но крик прорвался. Не громкий. Жалобный, тонкий вой матери, которая поняла: они выполнили контракт. Они остались вместе. Навсегда.

Она прижала этот листок к груди, раскачиваясь на стуле в пустой кухне огромного, мертвого дома, купленного на кровавые деньги. И только теперь, глядя на детский рисунок, она по-настоящему заплакала.

•

Месяц спустя. Кладбище «Оук Хилл».

Дождь наконец-то закончился. Небо над Бостоном было чистым, пронзительно голубым. Таким, под которым хорошо играть в футбол.

На холме было две свежих могилы. Рядом.

Надгробие слева было из дорогого черного гранита. Его оплатила Лига (чтобы замять скандал и избежать суда с матерью). На нем было выгравировано: КОУЛ МЭДДОКС 1999 — 2024 Легенда. Сын. Игрок.

Надгробие справа было скромнее. Серый камень. МАРКУС ДЭНИЕЛС 1999 — 2024 Ангел-хранитель.

Между могилами стояла женщина в черном. Она была одна. Ветер трепал её седые волосы. Она не плакала. Слезы закончились еще на похоронах мужа семь лет назад. Теперь осталась только пустота.

Она положила руку на холодный гранит сына. — Тишина, — прошептала она. — Наконец-то у тебя в голове тишина, сынок.

Ветер пронесся по кладбищу, шурша листвой. Где-то вдалеке, на школьном стадионе, свистнул судейский свисток. Началась новая игра. Новые мальчишки надевали шлемы, мечтая о славе, не зная, что цена за неё уже назначена.

А под землей, в темноте, Коул и Маркус спали. Монстр исчез. Отец исчез. Гул исчез.

Осталась только правда. Но мертвым правда уже не нужна.

КОНЕЦ