Читать онлайн "Капля в море"

Глава 1

Карета тряслась на разбитой дороге, как старая лодка в шторм. Каждое колесо отдавалось в висках тупой болью, настойчивой, как зубная. Руина прижала лоб к холодному, дребезжащему стеклу, пытаясь заглушить и внутреннюю, и внешнюю тряску. Год. Прошёл целый год, а память тела отказывалась забывать. Пальцы сами нашли под рукавом знакомые шрамы — выпуклые, грубые, будто живые.

Она прикрыла глаза. Воспоминания, будто расплавленный воск, начали вновь жечь память.

И без того тёмный подвал погрузился в непроглядную тьму, будто сама тьма решила его поглотить. Воздух загустел, стал вязким и тяжёлым, им было трудно дышать.

И тут — свет. Не добрый, не чистый. Кропотливо вычерченная пентаграмма на каменном полу словно прожилки itself, засветившись изнутри тёмно-рубиновым, почти чёрным светом. Он не рассеивал мрак, а подчинял его себе, делая тени лишь гуще и зловещее.

В самом центте адского свечения сидела она. Шестнадцать лет, тёмно-синее платье герцогской дочери, и глаза — чёрные, как смоль, пронизанные серыми искрами — широко распахнуты от ужаса и предвкушения.

— Чёрт… этого не должно было случиться, — её собственный шёпот прозвучал чужим и далёким.

Линии пентаграммы внезапно взорвались ослепительным багровым светом и рванулись к центру, к ней. Не огнём, а чем-то хуже — древней, запретной силой, что выжигала на её бледной коже вязи рун и цепочки слов на забытом языке. Та самая магия, к которой она так тщетно рвалась, теперь входила в неё не через знания и молитвы, а через боль, вплавляясь в плоть, в кости, в самую душу. В сознание врывались обрывки чужих знаний, древних и ужасающих.

Она закричала — коротко, надрывно — и рухнула на колени. Жгучая, разрывающая боль была невыносимой. Платье быстро пропиталось потом и кровью, выступающей сквозь свежие шрамы. Шёлковичные чёрные волосы спутались и свалялись, словно на них не смотрели десятилетие.

В тот миг, когда сознание уже готово было уплыть в чёрную бездну от новых волн агонии, всё разом прекратилось.

Тишина. Темнота.

Пентаграмма исчезла. Давящая магия испарилась. Свет в подвале выровнялся, став обычным тусклым светом подземелья. Будто ничего и не происходило.

Она кое-как поднялась с каменного пола. Тело не слушалось, мышцы задеревенели, ноги едва гнулись. Она побрела к лестнице, почти падая. Но не было изнуряющей боли, не было одышки — лишь чудовищная, всепоглощающая усталость, измученный вид и голод. Звериный, тотальный, пугающий голод, исходивший из самой глубины её изменённого существа.

Руина вздрогнула и оторвалась от стекла, с силой вытолкнутая воспоминанием в настоящее. Сердце колотилось где-то в горле. В ушах стоял звон. Она сглотнула, пытаясь вернуть себе спокойствие, и почувствовала во рту знакомый металлический привкус — отсвет той ночи.

И без того тёмное настроение сгустилось до черноты. Она повернулась к сидевшему напротив мужчине.

— Я не выйду за это недоразумение, — сказала она глухо, будто самой себе. — По ошибке человеком именуемого.

Слово «недорозумение» повисло в воздухе, как зловоние. Фауст медленно поднял взгляд от пола, где пятно на ковре напоминало кровь, засохшую десятилетия назад.

— Тебя, вроде, никто не спрашивал, — ответил он, не глядя на неё. Его голос был выжатым, как тряпка после поля боя.

Руина разжала кулак, с ногтей соскользнули маленькие капли пота.

— Да. Забыли. Опять. — Она отлепилась от окна. — Я, может, вообще стать магом хочу. Настоящим. А не каким-то ренегатом, шепчущим себе под нос гадости в сыром подвале.

Фауст вздохнул и потер переносицу. Хрустнул сустав в пальце.

— Единственное, как ты можешь стать магом, — это если раздвинешь ноги перед магистром башни, — проговорил он, будто бросал грязь на пол. — Я, между прочим, пытаюсь дать тебе нормальное будущее, доченька.

На слове «доченька» у Руины дёрнулась щека. Она резко села ровнее, лицо обожгло жаром. В горле першило от злости, но голос вышел холодным.

— В гробу я видела такое будущее.

Фауст глухо усмехнулся. Без радости, без раздражения — просто с пустотой. Он хотел сказать ещё что-то, но карета резко дёрнулась, и ему пришлось схватиться за подлокотник.

Снаружи завизжали кони. Лязг металла. Короткий окрик.

Руина дёрнулась было к двери, но он выставил руку, не глядя.

— Сиди здесь.

Она не спорила. Просто смотрела, как дождь льётся по стеклу, как по щеке мертвеца — ровно, без признаков жизни.

Грудь сдавливало, как будто в ней кто-то прижёг клеймо.

— Сиди. — повторил он. Голос был грубым, но в нём было что-то… испуганное. Или ей показалось.

Она сжала ладонь на запястье, где под рукавом пряталась шрамовая вязь магии. Пульс отдался под пальцами — быстрый, живой, злой.

В животе — пустота. Во рту — металл.

Она не вышла. Но и не подчинилась. Просто замерла в напряжении, как нож, воткнутый в стол, но ещё не вытащенный.

Карета вздрагивала на ухабах, будто у неё был нервный тик. Сквозь щели проникал запах сырой листвы, мокрой кожи и копытного пота. Лошадям было неспокойно: они фыркали, дёргали упряжь, будто чуяли то, что людям ещё не дано понять.

Фауст сидел молча, глядя в пустоту, как будто ждал удара, но не знал, откуда он прилетит. Руина смотрела на его лицо — серое, сухое, без выражения. Лицо человека, который знает слишком много.

— Что с лошадьми? — наконец спросила она, не поворачивая головы.

— Они не любят этих мест, — ответил он после паузы. — И не только они.

Сбоку послышалось лязгание доспехов. Себастьян проехал мимо окна верхом, склонив голову — проверял фланг. В его движениях не было расслабленности. Он держал копьё как солдат на войне, а не охранник на прогулке.

Второй рыцарь — молчаливый, с бляхой без герба — ехал сзади, чуть позади колес. Он тоже держался ближе, чем обычно. Карета двигалась как под охраной, но чувствовалась не защита — а осада.

Руина нахмурилась. Сердце било чуть быстрее, чем хотелось. В груди появилась неприятная тяжесть — не страх, а та самая тревога, без формы, как насекомое под кожей.

— Что за место? — спросила она.

— Старый тракт, — сказал Фауст. — Когда-то здесь была казнь алхимиков. Теперь — только ямы да кости под травой.

— Отличное место для засады, — сухо бросила она.

Фауст не ответил. Только медленно провёл пальцем по шву перчатки. Глаза его остались на окне.

Себастьян снова проехал вдоль кареты, взгляд короткий, быстрый, как у охотничьей собаки. Потом — резко дёрнул поводья. Остановился.

Поднял руку.

Карета встала.

Руина почувствовала, как что-то сжалось внутри, словно кто-то наступил на нерв. Она сжала пальцы — в подушечках зазудело, магия отозвалась, как зверь в цепях.

— Что-то не так, — сказал Себастьян. Голос глухо донёсся сквозь дождь.

Второй рыцарь выехал вперёд. Медленно. Тревожно. Точно знал, что делает — но не был уверен, зачем.

Фауст достал кинжал, коротко глянул на дочь.

— Не выходи.

— Я чувствую, — выдохнула Руина. — Кто-то рядом.

Фауст сжал челюсть.

— Умей молчать. Это важнее, чем заклинания.

Он вышел.

Карета осталась, как гроб на колёсах. Руина осталась в ней, как покойник, который ещё дышит.

Лошади переминались, фыркая, будто просились бежать. Воздух стал густым, липким, как прокисшее молоко. Всё вокруг будто вымерло. Даже дождь шёл тише — как если бы кто-то убавил звук.

Снаружи — тихие шаги. Металл. Щелчок. Потом — короткий хрип. Не крик. Даже не стон.

Руина медленно опустила руку под плащ, пальцы нащупали закатанный рукав. Там, под тканью, кожа уже горела. Шрамы от магии пульсировали — будто кто-то бил по ним изнутри.

Себастьяна она не видела. Второго рыцаря — тоже. Только тени. И один силуэт с маской. Жёлтой, гладкой, без глазниц. Стоял на дороге, неподвижный, как из сна.

«Это не грабители», — подумала Руина. — «Это охотники».

Карета стояла — будто забытая воронка посреди мёртвого тракта. Лошади били копытами в мокрую землю, морды дёргались в упряжи, уши прижаты.

Себастьян поднял руку, разглядывая туман, который медленно стекал с деревьев. Что-то было не так. Воздух щёлкал в ушах, как перед грозой, но небо оставалось глухо-серым, ровным.

Из чащи, метров в сорока от дороги, вспыхнуло что-то бело-синее. Не как молния — тише. Без света, но с гулким, сухим треском, будто кто-то рвал воздух, как ткань.

Молчаливый рыцарь среагировал быстро — инстинктами. Щит вскинулся вверх почти сам, и в тот же миг в него ударил разряд. Вспышка свела глаза, но не оставила света — только боль в висках и вкус металла на языке.

Рыцарь дернулся, его лошадь взбрыкнула и упала набок с хрустом, как мешок с доспехами. Щит вывернуло из рук. Короткий скрежет по кирасе. Тело сдёрнуло в грязь.

Руина внутри кареты замерла. По коже побежали мурашки. Шрамы под одеждой ожили, как если бы кто-то капнул на них уксусом. Магия в крови встрепенулась, как зверь в клетке.

Из подлеска слева донёсся короткий, свистящий звук. Не как стрела — ниже, плотнее, тяжелее.

Себастьян дёрнулся. Старые рефлексы, наработанные на южных фронтах и дворцовых чистках, сработали быстрее, чем зрение. Он сместил корпус вбок, и арбалетный болт, выпущенный из чего-то тяжёлого, чиркнул по нагрудной пластине, оставив в киромите рваную борозду. Искорка. Жжёная сталь. Себастьян выругался — впервые за годы — и спрыгнул с седла.

Вторая вспышка. Снова бело-синяя. Снова без света. Но теперь — с двух сторон сразу. Сухой треск отозвался эхом. Рыцарь, лежавший у кареты, задёргался, как щука на крюке, прежде чем затих.

Себастьян присел, уводя взгляд влево. Не видно. Не слышно. Но они были там. Координированные. Тихие. Без окриков, без угроз. Только работа.

Внутри кареты Руина выпрямилась. Сердце било в ушах, как пульс магического следа. Она уже не спрашивала, что происходит.

Фауст не стал ждать. Ни сигнала, ни команды. Он перехватил кинжал — волнообразное лезвие, будто язык змеи, — и взвинченно, почти легко двинулся в подлесок, туда, где прятался арбалетчик.

Для шестидесятилетнего старика он двигался удивительно мягко. Не быстро — умело. Так, как идут те, кто знает, где может быть смерть, но всё равно идут.

Прошёл шагов пять, чуть приподнимая ступни, чтобы не хрустнули под ними ветки.

Дождь снова усилился. Под ногами чавкало. Листва шуршала, будто сама отступала.

Он уже почти различал стальной блеск — кусок арбалета или шлем. Рука чуть поднялась.

И тут…

Руина, всё ещё в карете, вдохнула резко, будто упала в холодную воду.

Страх сжал её внутри, как клешня. Он сидел под рёбрами, леденящий, грязный — не детский ужас, а взрослое, осознанное понимание: сейчас будет поздно.

Она вытянула руки вперёд. Кожа на ладонях затрепетала.

Где-то под платьем — в шрамах — закипела кровь.

Руны. Пентаграммы. Глифы. Всё, что осталось после ритуала.

Зуд превратился в жар. Кровь — в сеть. Нити боли — в пальцы.

Она почувствовала его.

Фауста.

Как ощущают в ладонях тяжелый мешок с мукой, или обмякшее тело мёртвого животного.

Он — живой, тяжёлый, горячий. Не как образ.

Руина рванула его на себя.

Внутри — хруст.

Не костей. Магии.

Словно ткань внутри тела треснула.

Фауст внезапно замер, словно вдавило в стену воздуха.

Что-то толкнуло его вбок — резко, сильно. Он отшатнулся, шагнул в сторону и потерял равновесие.

И в тот же миг в то место, где он только что стоял,

Впился арбалетный болт.

С хрустом.

Мимо. В дерево.

Болт вошёл почти по оперение. И остался там, дрожа.

Фауст упал на колено, дыхание сбилось,

Он не понимал, что именно случилось,

Но знал: сейчас должен был умереть.

Он поднял глаза — назад, к карете.

А Руина сидела, с вытянутыми вперёд руками,

С бледным лицом, с губами, прокушенными до крови.

Она дрожала, как натянутая струна,

И не смотрела на отца.

Просто держала его в себе —

Ещё долю секунды.

Арбалетчик возился с перезарядкой. Пальцы у него дрожали, рукава мокрые, глина на ладонях — но он знал, что делает. Хотел успеть ещё раз. Один точный выстрел.

Фауст заметил это первым. Он дышал тяжело, лицо блестело каплями дождя но взгляд оставался цепким.

На земле, среди глины и сучьев, валялся мокрый камень — не больше яблока. Он поднял его без колебаний и метнул, как когда-то на тренировках в молодости, на заднем дворе у замка.

Камень ударил арбалетчика прямо в бровь. С глухим щелчком. Тот вскрикнул — не от боли, от неожиданности — и инстинктивно прикрыл лицо рукой, опуская арбалет.

Этого хватило.

Фауст рыкнул, сжав зубы, и, кряхтя, как и положено человеку в его возрасте, рывком поднялся с колена. Ноги дрожали, но он пошёл вперёд — не быстро, решительно.

Дистанция сократилась в три шага.

Кинжал вошёл в висок, под скулу, под углом — с хрустом. Лезвие застряло, но Фауст давил, пока тело не обмякло.

Он не смотрел в глаза. И не убирал нож сразу.

Просто стоял, тяжело дыша, над поверженным.

Позади, в подлеске, металлический лязг.

Себастьян и второй рыцарь, работая молча, свалили оставшегося мага лицом в грязь.

Руина, всё ещё внутри кареты, сидела, сжав руки между коленей. По подбородку текла капля крови — не своя, чужая. Откуда-то изнутри. Плата за магию.

Фауст посмотрел через плечо.

— Живой? — бросил он рыцарям.

— Да. Пока. — коротко ответил Себастьян. — Можем допросить. Если доживёт.

Фауст вытащил кинжал из черепа с усилием, стряхнул слизь о мох.

— Тогда торопитесь.

Он знал по опыту — за первыми приходят вторые.

Карета тронулась снова. Медленно, словно земля под ней отказывалась держать вес.

Колёса жужжали, будто мухи над телом, которое ещё не остыло.

Снаружи Себастьян ехал молча. Второй рыцарь волочил пленного, чьё дыхание звучало, как предсмертное карканье. Он был жив, но это ничего не значило. Не здесь. Не теперь.

Фауст сидел напротив, вытирая кинжал о свою перчатку, как будто это был не инструмент смерти, а усталый столовый нож. Его глаза блестели от пота. Или дождя. Или чего-то ещё.

Он не смотрел на Руину. Как и она — на него.

А между ними, в тесноте кареты, стояло молчание. Не обида, не благодарность, не гнев.

Пустота. Холодное дыхание чего-то большого. Того, что пока только приближается.

Руина медленно развела пальцы, чувствуя, как магия уходит,

Но вместе с ней — и тепло. Как будто что-то внутри неё сорвалось с места и теперь опускается в темноту.

Она впервые ощутила не страх. Не гнев.

Усталость.

Карета ехала дальше.

А сзади оставалась не только кровь и мёртвые.

Сзади оставалась граница.

То, что было до этой ночи, больше не вернётся. Карета снова тронулась, но ощущалось это не как путь домой, а как отступление. Медленное, вязкое, с привкусом сырой земли и крови на зубах.

Снаружи рыцари ехали молча. Пленного закинули в тележку, как мешок. Он дышал всё реже. От него пахло мокрым железом и страхом. Но никто не смотрел в его сторону — даже Себастьян.

Внутри кареты было душно. Не от тепла — от того, что всё было сказано и сделано, и теперь осталось только молчать.

Руина сидела, не моргая, глаза налились усталостью, как запотевшее стекло. Шрамы под рукавами остывали, как выжженное поле. Пальцы всё ещё дрожали. Но не от магии. От того, что всё обошлось. И от того, что не обошлось.

Фауст молчал. Смотрел в стенку кареты. Плечи его были напряжены, как у человека, который всю дорогу ждал, что сейчас — снова удар.

Прошло время. Сколько — никто не знал.

Карета качнулась на особенно глубокой колее. Руина качнулась вместе с ней — и, не думая, не сопротивляясь, уронила голову на плечо Фауста.

Он не отстранился.

Тело его было холодным. Неподвижным.

Он не сделал ни одного жеста. Не вздохнул.

Но и не прогнал.

Так они и ехали.

Рядом. Но всё равно далеко.

Дождь барабанил в окна поместья, складывая свою однообразную, но чарующую мелодию.

Варрик аккуратно вывел последнюю черту в подделанной подписи Фауста. Последний документ. Последний вздох этой работы.

— Аури, Аури… — протянул он, откидываясь в кресле. — Умеешь же ты подкинуть работёнку.

На столе перед ним лежали десятки пергаментов, пахнущих свежими чернилами. Он раскладывал их, будто карты, и на миг поднял глаза на эльфийку.

— Мне откуда было знать, что… — начала она, но осеклась.

Варрик поднял ладонь, требуя тишины.

— Ничего не хочу слышать.

Он наконец поднялся из-за роскошного письменного стола, заваленного бумагами. Чернила медленно подсыхали, оставляя на светлом пергаменте следы, похожие на ожоги.

Варрик подошёл к окну, за которым открывался вид на озеро и тёмную сосновую рощу.

— Я иногда думаю, кем бы я был без тебя, — тихо сказал он.

Аури поднялась с кожаного диванчика.

— Был бы всё тем же прекрасным, умным и очаровательным, — с каждой фразой она приближалась к человеку, которого полюбила. Впервые за четыре сотни лет.

Небо снаружи затянули смоляные грозовые тучи. Громыхнуло. Комнату озарила вспышка молнии, на миг создав интимный, почти хрупкий мир только для двоих.

Эльфийка обвила руками его талию и уткнулась лицом в широкую спину, глубоко вдохнув его аромат — лаванду, смешанную с цитрусом.

Варрик коротко улыбнулся.

— Может быть, я стал бы одним из тех снобов, которые дальше собственного носа не видят. — Он положил ладонь поверх её рук.

В прочную дубовую дверь раздался глухой удар. Короткий, но уверенный — он разрезал тишину и разрушил хрупкую близость.

Аури дёрнулась, словно обожжённая, и мгновенно исчезла в дымке. Через миг она уже сидела на кожаном диванчике, будто и не вставала.

Варрик неторопливо пригладил примятый камзол на талии.

— Войдите, — произнёс он спокойно, не удостоив дверь взглядом.

Дверь приоткрылась. В проёме замялся подросток лет семнадцати: долговязый, сутулый, лицо усеяно прыщами, а рубаха висела на нём мешком.

— Милорд, — слуга низко склонился. Не из страха — скорее из искренней преданности. — Гонец доставил письмо… с императорской печатью.

— На стол, — бросил Варрик. — И ступай.

Юноша кивнул, приблизился, положил свёрток на край письменного стола. Но, уже повернувшись к выходу, застыл.

— Ты знаешь, как выглядит императорская печать? — Варрик вертел письмо в пальцах, не глядя на слугу.

— Да, милорд, — юноша замялся, подбирая слова. Глаза его метались по комнате, но голос звучал твёрдо: — Я… сам учусь. Иногда ворую у писцов старые обрывки пергамента. Стараюсь складывать буквы. Хочу знать больше.

Варрик поднял ладонь, и мальчишка мгновенно сжался.

— По закону, — медленно произнёс Варрик, отворачиваясь к окну и заложив руки за спину, — за воровство у писцов тебе следовало бы отсечь левую руку.

В отражении стекла он видел, как юноша ещё сильнее втянул голову в плечи.

— Но тяга к знаниям… — угол его губ дрогнул. — Это похвально.

Он повернул голову к Аури:

— Дай ему несложную книгу. Посмотри, как справится.—

Аури неторопливо поднялась, её движения были вальяжны, но шаги быстры. Она потянулась к ближайшему книжному шкафу.

— Не отсюда. Из библиотеки, — голос Варрика прозвучал твёрдо, даже не требуя пояснений.

— Да, милорд, — в голосе эльфийки скользнула едва уловимая тень разочарования. Она низко поклонилась и жестом пригласила слугу следовать за ней.

Дверь кабинета мягко захлопнулась, отрезав коридор с его вязкой темнотой.

Аури шла медленно, будто вслушиваясь в каждый шаг.

Слуга плёлся следом, неловко касаясь подола растянутой рубахи, стараясь не дышать громче, чем позволено.

В окнах теплился серый свет уходящего дня.

Небо, до этого затянутое свинцом, начало редеть, обнажая тусклые полосы заката.

Пыль в воздухе мерцала в отблесках витража, будто сама затаила дыхание.

Аури остановилась.

За стеклом — двор, застывший в ожидании.

Ветер шевелил верхушки старых кипарисов, и где-то вдали скрипнуло железо.

Она знала этот звук. Слишком древний, чтобы его можно было забыть.

Он напоминал ей о кузнях Первого Века, где рождались не мечи, а цепи — для тех, кто умел видеть магию без глаз.

Её народ тогда ещё пел. Теперь же осталась только тишина. И она — как предмет, переживший своих создателей. Не осознавая этого, Аури слегка коснулась шеи. Где множество веков назад висели цепи из эбонита и рун.

— Господин Фауст вернулся, — тихо сказал слуга Смотря в окно.

Аури едва заметно вздрогнула, отгоняя нахлынувшие к