Читать онлайн "Наследие Бездны"

Город плыл в мареве летнего зноя, словно разлагающийся труп, застрявший между мирами. Воздух был густым, как прогорклый сироп, пропитанным едкой гарью выхлопных труб, горьковатым душком бензина и чем-то сладковато-тлетворным, что въедалось в ноздри и оседало комом в горле. То ли перезревшие фрукты кисли в лопнувших от переполнения мусорных баках, то ли где-то в тени аллей, заваленных битым стеклом и обломками мебели, разлагалось нечто большее — что-то мясное и давно забытое. Фонари, покрытые липким, жирным налётом городской пыли и мошек, мигали аритмично, отбрасывая на облупленные стены домов дрожащие тени. Они колыхались, растягивались и сжимались, напоминая корчащихся существ. Асфальт под ногами ещё хранил дневной жар, раскалённый пеклом, и от него поднимались видимые волны зноя, искажая очертания дальних перекрёстков, превращая их в зыбкие миражи заброшенных ворот. Подошвы буквально прилипали к мягкой, чуть плавящейся поверхности.

Это был Страгон — город-шизофреник, разорванный между своим прошлым и настоящим. В старых промышленных районах, на восточной окраине, дымили гиганты — заводы по переработке отходов и химические комбинаты, давно превратившие реку в ядовитый поток. Они отравляли воздух, но были необходимы городу, как необходима гангрена умирающему организму. А в стерильном центре, за сверкающими фасадами из голубого стекла, пульсировало сердце иного мира — стратегически важный исследовательский центр «Кодекс Vitae», чьи патенты стоили дороже жизни всех обитателей промышленной зоны.

Арина шаталась на высоких, неудобных каблуках, каждый шаг отдавался тупой болью в коленях и лодыжках, сводил икры. Ноги горели, пульсировали, но алкогольное тепло, гулявшее по венам, притупляло дискомфорт, окутывая сознание ватной дымкой. Она была невысокой и стройной, почти хрупкой, с длинными светло-русыми волосами. Их растрепал тёплый, но гнилостный ветер, смешав с липким тополиным пухом, который прилип к потной коже её висков и шеи. В сгущающемся полумраке её пронзительно-голубые глаза — холодные, будто две капли жидкого азота — блестели, подчёркнутые тушью, расплывшейся лёгкой паутиной. На ней было короткое чёрное платье, уже безнадёжно помятое после клуба, местами пропитанное потом и чужим пивом, а на плечи накинута лёгкая полупрозрачная куртка, которая теперь казалась лишней, душащей повязкой в этой смрадной духоте.

Рядом шёл Артём — её старший брат, хотя со стороны их легко можно было принять за близнецов, спаянных в одном горниле испытаний. Те же русые волосы, чуть темнее, грязнее у корней, четко очерченные скулы и тонкий нос. Серо-голубые глаза — точь-в-точь грозовое небо. Он был выше её на полголовы, такой же поджарый и угловатый. Под тонкой, белой, футболкой угадывался чёткий рельеф мышц, не накаченных, а скорее выточенных постоянным движением. Даже в потрёпанных джинсах, сидевших на нём безупречно, он выглядел собранным и легким. На плече болталась легкая сумка на толстом ремне.

— Бля, ну почему мы не на машине? — Арина скривилась, поправляя прядь волос, прилипшую к вспотевшей, липкой щеке. Голос хрипловатый от выпитого и жары. — Ноги ща отвалятся.

Артём хмыкнул, поправляя лямку сумки, врезавшуюся в плечо.

— Тебе надо освежиться. Пусть ты и взрослая, но все же девушка, мне вот не хочется с утра выслушивать нотации про алкоголь, даже если не в мой адрес. Полагаю, тебе тоже. — Его низкий, мягкий голос звучал сейчас по-домашнему тепло и насмешливо.

— Ой, да иди ты, — она толкнула его плечом, ухмыляясь пьяной, напряженной улыбкой. — Ты же знаешь, мама ворчит просто потому, что не может наорать на папу. Он вечно в этих ебучих командировках, как будто тут рай, а не помойка.

— Знала бы ты, сколько желающих оказаться в этой помойке... Нам повезло родиться здесь. — Артём провёл ладонью по её волосам, с силой смахнув налипший, въевшийся пух. — Ну, судьба у тебя такая, отдуваться за двоих. Зато я тебя прикрыл, сказал, что ты у подруги зависала.

Он знал, что Арина часто проводила время с друзьями из старых районов — ребятами, которых в центре сроду не приняли бы в приличном обществе. Знал и то, что его сестра не дура, и друзья у нее проверенные, пусть и не по меркам чистоплюев. Их собственный отец, прорвавшийся из грязи в князи, не ставил детям палки в колёса, хоть мать и ворчала. Артёма, как и Арину, бесило это деление на сорта, особенно когда они оба помнили рассказы о том, как родители в свое время рвали задницы, чтобы в это общество протиснуться.

— Лучший брат на свете, — Арина прижалась к нему, её голос стал тише, сиплее, потеряв браваду. — Если бы не ты, я бы вообще… сдохла тут в каком-нибудь подъезде.

— Завали, — он мягко, но ощутимо ткнул её костяшкой пальца в лоб. — Без этих соплей. Хватит ныть.

Они свернули в узкий переулок, асфальт трескался глубокими, черными пропастями, как старая, облезлая кожа прокаженного. Стены домов, некогда, может, и цветные, покрывали слои граффити: кричащие, облупленные, намалёванные поверх друг друга в бессильной попытке закрасить хаос, но хаос всегда проступал сквозь свежую краску ржавыми пятнами и новыми похабными надписями. Воздух здесь был ещё тяжелее, гуще, вязким комком входил в легкие. Он пах затхлостью подвалов, острой, едкой мочой, прогорклым маслом и чем-то металлическим, как будто ржавые трубы сочились прямо в атмосферу. Фонарь на углу прерывисто мигал и в его желтоватом, неровном свете клубились плотные рои мошкары, образуя живое, жужжащее облако.

И тут они услышали хриплый, гнусавый смех, глухие, мокрые пинки во что-то мягкое, и жалобный, почти детский, но от этого лишь более жуткий звук. Визг. Сдавленный крик боли.

— О, смотри-ка, мяукает! — раздался сиплый, сдавленный смехом голос.

В луже мерцающего света под тем же фонарём кучка подростков, одетая в уличное рваньё, толкала ногами что-то маленькое, тёмное, извивающееся. Грязный кот с выдранными клоками шерсти, обнажавшими исцарапанную розовую кожу, прижался к пыльной, маслянистой земле. Его жёлтые глаза, широко раскрытые от ужаса, сверкали в отблесках света, как два безумных фонарика. Он пытался поджаться, спрятать голову, но очередной пинок в бок заставил его дернуться, издав новый, раздирающий душу вопль. Ребята, трое или четверо, хохотали, перебрасываясь похабными шутками.

Арина замерла как вкопанная. Алкогольный туман в голове на мгновение рассеялся, и в её голубых глазах вспыхнуло что-то холодное, острое, как осколок стекла, яростное. В груди закипела знакомая, едкая волна гнева.

— Эй! Хватит! — её голос прозвучал неожиданно резко и громко. — Вы что творите?!

Парни обернулись, ошарашенные. Самый крупный, с прыщавым, жирным лицом и грязными, слипшимися волосами, скривился в пьяной, злобной ухмылке. Изо рта у него торчал окурок.

— А ты чё доебалась, шмара? — он, сапогом, с размаху пнул кота ещё раз. Раздался глухой удар, и кот взвизгнул пронзительно, дико, забился в пыли. — Иди нахуй отсюда, пока не получила. Или хочешь, как ему?

— Отморозки конченые! — Арина шагнула вперёд, сжимая кулаки, ногти впились в ладони. Вся она дрожала от ярости. Но Артём схватил её за локоть железной хваткой.

— Арин, хватит. Это не наше дело, — его голос был тихим и настойчивым. — Пойдем домой. Быстро.

В нём закипело знакомое раздражение. Он ненавидел в сестре эту вспыльчивость, это безрассудное желание лезть в любую драку. Потому что знал, чем это закончится: ввяжется она, а отдуваться в итоге придётся ему. Всегда так.

— Нет, не хватит! — она яростно вырвалась, чувствуя, как адреналин жжет кровь. — Это же живое существо! Оно чувствует боль, блядь! А может, вас так же отмудохать?!

— Ой все, — прыщавый закатил глаза с преувеличенным презрением. — Сама на… — он шагнул на встречу к девушке.

И тут кот, до этого сжавшийся в комок боли и страха, взметнулся в воздух с отчаянной яростью. Как сжатая пружина. Когти, острые и грязные, впились в голую, потную ногу подростка выше ботинка, разрывая кожу до крови — длинные, глубокие царапины. Тот взвыл от неожиданности и боли, инстинктивно замахнулся, но зверёк, повиснув, вцепился зубами в его икру, рванул головой с дикой силой — и кусок плоти, темный и окровавленный, остался у него в пасти. Хлюпающий звук разрыва тканей был отвратительно громким.

— АААА, СУКА! БЛЯДЬ!

Парень рухнул на землю, хватаясь за ногу, из которой хлестала темная, почти черная в этом свете кровь. Она липла к пальцам, смешиваясь с пылью, образуя липкую черную грязь. Его лицо исказилось гримасой невыносимой боли и шока. Приятели замерли, ошалев, смех сменился растерянным ужасом.

— Заслужил, уёбок, — Арина холодно, с ледяным презрением бросила, разворачиваясь. В глазах горело удовлетворение, смешанное с острой тошнотой от увиденного. Сердце колотилось как бешеное.

— Что уставились? Ногу ему перетяните и скорую вызывайте пока кровью не истёк. — Вполне сдержанно посоветовал им Артем.

— Иди нахрен! — закричал ему вслед один из приятелей, но он уже тянул сестру за руку прочь, в темноту переулка, его шаги были быстрыми, решительными.

— Молодец, конечно, героиня, но… — он оглянулся через плечо, убедившись, что их не преследуют. В его голубых глазах мелькнуло беспокойство. — Не делай так больше. Не будь я рядом… эти выродки могли бы…

— Но ты же рядом, — она прижалась к его боку, и он почувствовал, как дрожит всё её тело – от адреналина, ярости, страха. Дрожь передавалась ему через тонкий материал куртки.

Артём глухо вздохнул, обнял её за плечи крепче, прижимая к себе, и они зашагали дальше, к дому, ускоряя шаг. За спиной оставались крики боли, ругань и жалобный, но уже торжествующий кошачий вой.

А потом, уже почти у своего квартала, где серые пятиэтажки сменялись чуть более ухоженными, но все равно обшарпанными домами, они услышали крики. Не те, что остались позади. Другие. Далёкие, пронзительные, рвущие тишину ночи. Полные такого чистого, животного ужаса, что мурашки побежали по коже ледяными иголками, а в животе похолодело. Казалось кричал не человек, а сама ночь.

Арина вздрогнула, невольно прижавшись к брату сильнее. Артём напрягся, его рука на её плече сжалась. Шаг замедлился.

— Не обращай внимания, — пробормотал он сквозь зубы, но в его голосе была та же натянутая струна. — Просто иди.

Но где-то в темноте, за их спинами, в лабиринте переулков, кто-то кричал — долго, безумно, нечеловеческим голосом, пока он не сорвался в хриплый, булькающий предсмертный стон. И наступила тишина. Густая, зловещая, тяжелее прежней.

Город в котором они жили, был словно разорван на две части гниющим швом. Центр — чистый, ухоженный, с новыми стеклянными офисами и кафе, где по вечерам смеялись сытые люди с блестящими от хорошей жизни глазами. Но стоило отъехать чуть дальше, пройти пару кварталов, и начинались "серая" часть города — царство трещин, шрамы на обезвоженной почве, где по ночам на улицы выползали те, кого днём старались не замечать: пьяницы с пустыми, мутными глазами и дрожащими руками, наркоманы с восковыми лицами, шатающиеся в поисках очередной порции дурмана, банды озлобленных подростков, ищущих, кого бы пнуть, что бы разбить ради дешевого адреналина. Мир после Краха, после всех этих "оптимизаций" и "улучшений", просто сгнивал по краям.

Крах. Война, оставившая после себя не пепел, а тихий яд. Рухнувшие реакторы и разгерметизированные лаборатории отравили саму планету, породив мир, где каждый шаг может стать последним. Потребовались столетия, чтобы люди всех наций смогли окончательно довериться друг другу, найти общий язык и отстроить новый дом, а главное — научиться выживать и защищаться в этом новом, совершенно ином мире.

Сейчас люди в построенных городах, на ограждённых территориях с очищенной почвой и натурально выращенной пищей, начали неосознанно забывать и закрывать глаза на то, на чём именно построена их безопасность. Только "избранные" знают тайны прошлого и настоящего. И чем до сих пор приходится жертвовать во имя человечества. Прогресс стал религией, а забвение — щитом.

Их дом стоял на самой границе этих двух миров — старый, но еще крепкий, кирпичная коробка, с облупившейся, как перхоть, краской на ставнях и жалким палисадником, где упрямые, чахлые розы, посаженные их матерью когда-то с надеждой, боролись за жизнь в отравленной городской почве, пахнущей металлом и химией. Деревянные ступени крыльца слегка поскрипывали под ногами, когда они, замерев на секунду и прислушавшись к тишине, осторожно заходили внутрь.

Арина чувствовала, как алкогольное тепло постепенно уступает место ватной усталости и похмельной тяжести, накатывающей волнами. В висках стучало, то ли от выпитого дешевого джина, то ли от адреналина после той сцены во дворе, то ли от того дикого, неизвестно, крика в ночи. Она машинально прикусила губу, ощущая на языке привкус стершейся помады и чего-то горького, металлического — страха или злости, она не могла понять. Руки все еще слегка дрожали.

— Тихо, — прошептал Артём, наклоняясь, чтобы снять тяжелые кожаные ботинки. Звон расстегивающейся металлической застежки прозвучал неожиданно громко в давящей ночной тишине дома. Он поставил их аккуратно.

Она кивнула, пытаясь дышать глубже, но вдруг дыхание перехватило — перед глазами снова всплыло изображение: кот, сжавшийся в комок под пинками, его желтые, полные немой боли и ужаса глаза, и этот хлюпающий звук... кусок мяса...

— Он такой маленький... Совсем... — голос сорвался, стал тонким, детским, и она почувствовала, как по щекам, горячим от стыда и беспомощности, катятся предательские, соленые слезы. — Он же ни в чем... Это они его.

Артём резко развернулся, отбросив свою обувь. Его сильные, твердые руки обхватили ее плечи, заставили поднять голову. Его лицо в полумраке прихожей было напряженным, но не злым.

— Слушай меня, — сказал он тихим, но уверенным тоном, не допускающим возражений. — Я видел, как он убежал. Четко видел. Как он юркнул под мусорный бак, а потом перепрыгнул через тот ржавый забор, как чёрт. Он жив.

— Но они его били и кровь... — всхлипнула она, не в силах остановить слезы.

— Дворовые коты, Арин, живучие, как тараканы, — он провел большим пальцем по ее мокрой, горячей щеке, грубо стирая слезы. — Этот, я уверен, не первую такую драку пережил. У него клыки и когти есть, видела же. Выживет. Сейчас, раны залижет и как новенький.

Арина глубоко, с присвистом вдохнула, пытаясь втянуть обратно рыдания, успокоиться. В груди что-то болезненно сжалось, будто гиря — может, от выпитого, а может, от этого внезапного, острого сострадания к избитому зверю, которое перехлестывало через край, смешиваясь с чувством вины. Она кивнула, не в силах говорить.

— Иди спать, — Артём мягко, но настойчиво подтолкнул ее к лестнице. — Утром поговорим.

Она кивнула еще раз и поплелась вверх по скрипучим ступеням в свою комнату, чувствуя, как ноги подкашиваются от усталости, а в глазах стоит пелена. Тело было тяжелым, словно чугунное.

Арина проснулась от странного, навязчивого шума. Сначала она не поняла, что происходит — в голове гудело, как в трансформаторной будке, язык прилип к небу, пересохшему и шершавому. Алкогольное опьянение почти прошло, оставив после себя лишь неприятную, гнетущую сухость во рту, легкую тошноту где-то под ложечкой и тупую боль в висках. Комната плавала в серых предрассветных сумерках.

И тогда она услышала это снова — тихий, но отчетливый, царапающий душу звук. «Скр-р-р-р... скр-р-р-р...» Будто кто-то осторожно, но настойчиво царапает стекло длинными, изогнутыми ногтями. По коже побежали мурашки.

Сердце бешено заколотилось, ударив несколько раз о ребра. Она медленно приподнялась на локте, вслушиваясь в звенящую тишину комнаты. Занавески, легкие и полупрозрачные, колыхались от ночного ветерка, впуская в комнату знакомые, но от этого не менее отвратительные запахи города — пыль, бензин, далекий, едкий дым костра, в котором жгли бог знает что. И под всем этим — сладковатый шлейф разложения.

И вдруг — мягкий удар, легкий, но четкий стук когтей по деревянной раме подоконника. «Тук-тук-тук».

На подоконник, освещенный бледным, больным светом уличного фонаря, прыгнул кот. Тот самый. Его шерсть, пропитанная грязью и пылью, в этом свете казавшаяся не черной, а мертвенной-серой, была взъерошена и торчала клочьями. На боку, чуть ниже ребер, выделялось темное, почти черное пятно — запекшаяся кровь или въевшаяся грязь. Одно ухо было порвано. Но больше всего Арину поразили его глаза — желтые, как расплавленное золото, они смотрели прямо на нее, не мигая, с невероятной, гипнотической интенсивностью. В них не было ни страха, ни благодарности — лишь холодное, изучающее внимание.

— Боже... — она непроизвольно отпрянула, ударившись спиной о твердую спинку кровати. Холодок страха пробежал по позвоночнику. «Ну и напугал. Как он тут оказался?»

Кот жалобно, но негромко мяукнул — звук был хрипловатым, надорванным. И этот звук, такой беззащитный и в то же время требовательный, что-то перевернул внутри нее, смыв остатки страха волной острого, щемящего сострадания. Сердце екнуло.

Осторожно, стараясь не скрипеть пружинами кровати, не шуметь, она сползла с постели и босиком подошла к окну. Холод деревянного пола обжег ступни. Кот не убегал, лишь слегка насторожил уши, когда она дрожащими пальцами приоткрыла окно пошире. Запах ночного города — пыль, гниль, чужая боль — ворвался в комнату сильнее.

— Как ты нашел меня? — прошептала она, протягивая дрожащую руку ладонью вверх, не решаясь сразу коснуться. Голос сорвался на шепоте. — Ты же ранен.

Холодный, чуть влажный нос осторожно коснулся её пальцев, обнюхал. И вдруг кот, с неожиданной, почти нежной настойчивостью, прижался к ее ладони всем телом, всей своей израненной теплотой. Шершавый язык лизнул сустав. Арина почувствовала, как что-то теплое, вопреки всему, разливается по ледяной груди, согревая изнутри.

— Подожди немного, — она оглянулась на дверь, прислушиваясь — в доме было мертвенно тихо, лишь слышалось тяжелое сопение брата за стеной. — Сейчас я что-нибудь придумаю.

Закрыв окно, но оставив щель для воздуха, она босиком, крадучись как вор, прокралась на кухню. Плитка под ногами была холодной, почти ледяной, липкой. Гудение холодильника напоминало тяжёлое дыхание спящего больного зверя в тот миг, когда она открыла дверцу. Яркий, режущий свет на секунду ослепил её, и она прищурилась, нащупывая на полке полупустой пакет с молоком. Рука наткнулась на что-то холодное, завернутое в пленку.

— Вот. И это, — она взяла кусок холодной курицы, оставшийся с вчерашнего ужина, и небольшой ломоть сыра. Руки предательски дрожали — от волнения, от остатков алкоголя, от странной, щемящей нежности к этому ночному гостю. В ванной она на ощупь, в темноте, схватила старое голубое полотенце — мягкое, пушистое, пахнущее лавандовым кондиционером, таким знакомым и успокаивающим. Вернувшись в комнату, порылась под кроватью, нащупав деревянную коробку из-под учебников — школьные времена давно прошли, но выбросить ее все никак не доходили руки. Пахло пылью и старым деревом.

Кот все еще сидел на подоконнике, словно каменный идол, лишь хвост медленно поводил из стороны в сторону. Его желтые глаза неотрывно следили за каждым ее движением.

— Заходи, — она открыла окно шире, и он, без малейших колебаний, прыгнул внутрь. Его тело было легким, костлявым. Когда она осторожно взяла его на руки, то почувствовав быстрое биение маленького, горячего сердца под тонкой кожей и шерстью. Он не сопротивлялся, лишь тихо проурчал.

— Вот, смотри, — она устроила его в коробке, застеленной мягким полотенцем, поставила рядом блюдце с молоком и тарелку с курицей и сыром. — Поешь.

Кот набросился на еду с такой дикой жадностью, что у Арины снова болезненно сжалось сердце. Он не ел, он пожирал, торопливо, почти не жуя, глухо рыча. Она присела на корточки рядом, наблюдая, как двигаются его острые лопатки под кожей, как вздрагивают кончики изорванных ушей при каждом глотке молока, как дрожит хвост. Темное пятно на боку казалось больше при свете настольной лампы, которое она прикрыла рукой. Запах от него был сладковато-тяжелым — медвяная гниль и железо.

— Хорошенько ты, конечно, тому ублюдку урок преподал, — она прошептала, и вдруг почувствовала неожиданную, дикую гордость за этого избитого, но не сломленного, яростного зверя. — Но вряд ли он что-то понял. Скорей всего, только злее стал.

Кот поднял голову от тарелки, облизнул морду, оставляя на усах капельки молока. Его глаза в полумраке комнаты, освещенные тусклым светом, казались почти человеческими — мудрыми, знающими гораздо больше, чем следовало маленькому дворовому коту. Он уставился на нее, не мигая.

— Я рада, что ты в порядке, — она неуверенно улыбнулась, ощущая нелепость этих слов. — Надеюсь, мне разрешат оставить тебя. А если нет... — голос дрогнул, — я хотя бы вылечу. Обещаю.

Она потянулась погладить его по спине, но в этот момент дверь резко и громко скрипнула.

— Что ты там бормочешь, как ненормальная? Ты что, лунатик?

В проеме, заливая комнату светом из коридора, появился Артём. Он был в одних боксерах, волосы всклокочены, лицо сонное, но настороженное. Его взгляд быстро скользнул по коробке, по коту, замершему с куском курицы в зубах, и брови медленно, угрожающе поползли вверх.

— Арина... Какого хрена он тут делает?! — прошипел он, но сестра лишь улыбнулась ему — усталой, изможденной, но бесконечно иррационально счастливой улыбкой.

— Должно быть он шел за нами, — она провела рукой по кошачьей спине, чувствуя под пальцами костлявый позвоночник, теплоту и напряжение живого существа. — По запаху, наверное. А я не могла его оставить там. Понимаешь? Не могла.

Артём зажмурился, будто молился о терпении, затем обреченно, глубоко вздохнул, проводя рукой по лицу.

— Отвезем завтра в ветклинику? — спросила Арина, и в её голосе звучала не просьба, а уверенность, словно решение уже принято. — Посмотрим, что с ним. Лапу, бок...

— А куда я денусь? — он почесал затылок, смотря на кота, который теперь внимательно, без страха, изучал его. — Но матери сама будешь объясняться. Гроб я тебе, конечно, куплю заранее. И что потом с ним делать? Выкинуть обратно?

— Тебе что, его совсем не жалко? — в голосе Арины прозвучала обида.

— Конечно жалко, — Артём скривился, как от зубной боли. — Но знаешь же что мама не любит живность. Шерсть, и эта вонь...

— Ну, папу уговорю помочь. Она его послушает, может оставим. А если нет, — Арина замялась, глядя на кота, который снова принялся за еду. — Может, ты возьмёшь? Квартира у тебя пустует пока.

— Нет, — Артём резко покачал головой. — Я не созрел ещё за кем-то ухаживать, как за дитём. Да и кот уличный, дикий — в четырех стенах сдохнет от тоски, будет биться в закрытые окна. Если родители не согласятся — ищи ему нормальных хозяев.

Он неожиданно присел рядом на корточки, на уровне коробки, и медленно протянул руку к коту. Арина замерла.

— Эх, морда потрёпанная... — его обычно грубые руки неожиданно осторожно, почти нежно почесали кота за ухом, не тронутым раной. — Ну и нахуя ты нам такой сдался, а? Кто тебя звал?

Арина невольно рассмеялась. Кот на секунду прикрыл глаза от удовольствия, издал короткое мурлыканье, но тут же насторожился, и вновь принялся за еду.

— Его бы помыть сначала, — пробормотал Артём, отдернув руку и разглядывая грязь под ногтями. — Воняет, как помойка. Может, в сарай его? Пусть там поживёт? Там сухо.

— Нет! — Арина нахмурилась. — Если лечить начнём все равно в доме какое-то время держать придется.

— Тогда окно оставь открытым. Проветришь эту вонищу. Или может кот уйти захочет. — Он встал, потянулся, кости хрустнули. — Ладно, спи. Завтра разберёмся.

И ушёл, оставив дверь приоткрытой, впуская полоску света из коридора.

Арина легла, но ещё долго не могла уснуть, вглядываясь в темноту, где слышалось тихое чавканье и хриплое мурлыканье. Кот уснул, свернувшись калачиком в коробке, и во сне подрагивали его бока, вздрагивали лапы. В эту странную, нелепую секунду, в этой знакомой комнате, с этим израненным, диким существом, пришедшим из тьмы, она чувствовала себя на удивление... на месте. Как будто какая-то часть хаотичного мира встала на свое место. Но за окном, в предрассветной мгле, снова донесся далекий, короткий вопль. Или ей показалось? Она натянула одеяло выше, стараясь думать только о теплом комке в коробке.