Читать онлайн "Следствие ведёт Горыныч"

Дело о Плачущем Болоте

Холод в ту ночь стоял не осенний, промозглый, а живой и цепкий - мой собственный. Я сидел в своей конторе, что располагалась в подвале старого купеческого дома и «пил» очередное дело. Вернее, не пил, а вдыхал, смаковал. Вглядывался в пожелтевшую фотографию украденной реликвии - серебряного оклада с иконы. От неё исходил терпкий, пряный аромат жадности святотатца, смешанный со страхом потерять добычу. Это мой единственный деликатес, моя отрава и моё топливо. Я - Горыныч, вурдалак-одиночка, частный детектив по делам нечисти и прочей ерунды.

Дверь с вывеской «Сыскные дела. Разрешение проблем тонких материй» со скрипом открылась, впустив не просто посетителя, а целый вихрь противоречивых ощущений. И пахло... мёдом, сушёным зверобоем и чем-то невыносимо тёплым, солнечным, отчего моя внутренняя мерзлота сжалась в комок.

На пороге стояла она, Агафья, молодая знахарка с глазами цвета летнего неба и упрямым подбородком. Я её знал, вернее, знал о ней. Она лечила бабку Лукерью от порчи, наведённой соседкой-завистницей и от её визитов у меня неделю стоял звон в ушах, будто я проглотил колокол.

- Горыныч? - её голос был мягким, но в нём слышалась стальная струна. - Мне нужна ваша помощь.

- Сомневаюсь, - просипел я, отодвигая фотографию. От неё исходило болезненное тепло, как от раскалённой печки. - Ваше присутствие вредит моему... пищеварению.

Она не смутилась, а шагнула вперёд и швырнула на мой стол свёрток, тряпичный, пропахший слезами и страхом.

- В деревне Омутово пропали трое детей за неделю. Местные шепчут про Болотника. Староста уже и шамана своего нанимал, всё бестолку.

Я развернул свёрток, там лежала дешёвая пластмассовая заколка в виде цветка. Детская вещь, но от неё исходил такой концентрированный, сладковатый ужас, что у меня заныли клыки. Это был не страх перед выдумкой и не ночной кошмар. Это был настоящий, животный, леденящий душу ужас перед чем-то совершенно реальным и чудовищным.

- Болотник, - фыркнул я, стараясь скрыть внезапный интерес. - Старая песня, он дурит мужиков, пугает, топить любит…но детей вязнуть по одному - не в его стиле, слишком... примитивно.

- Я знаю, - твёрдо сказала Агафья. - Но я была на том болоте. Дух там не злой, он... плачет. Я чувствую, он напуган.

Вот именно, это её «чувствую»… От этого слова у меня сводило зубы.

- И что вы предлагаете? Сходить, пожалеть его? Спеть колыбельную? - я язвительно усмехнулся.

- Я предлагаю найти детей, - её глаза вспыхнули. Это тепло обожгло мне кожу. - А вы - лучший, кто может докопаться до сути. Говорят, вы умеете высасывать не только кровь, но и правду.

Лесть…грубая, но эффективная. И этот детский страх на столе... он был таким насыщенным, таким многослойным. Там был и миг удивления и горькое разочарование и осознание предательства. Настоящий шедевр. Я не мог устоять.

- Ладно, - буркнул я, поднимаясь. Мой плащ, пахнущий пылью и вековой мерзлотой, тяжело взметнулся. - Но предупреждаю: ваше светлое лицедейство - подальше от меня. Будите лечить - вышвырну в трясину лично.

- Договорились, - коротко кивнула Агафья и в уголке её губ дрогнула тень улыбки. - А я, в свою очередь, предупреждаю: если вы решите, что дети - это ваша закуска, я вас так припечатаю, что вы напрочь забудете кто вы, где вы и зачем.

Мы стояли друг напротив друга: я - олицетворение холода и цинизма, она - воплощение упрямого тепла и сострадания. Два полюса, которых свело вместе дело о пропавших детях и плачущем болоте.

Ехали мы в Омутово на её разваленной «Ниве» молча. Я - потому что её присутствие в салоне было пыткой. Она - потому что, наверное, молилась своим светлым богам, чтобы сдержаться и не вышвырнуть меня из машины на полном ходу.

Дорога в деревню была сплошным издевательством. Каждая кочка на разбитой грунтовке отзывалась в моих костях глухим стуком, а «тепловое излучение» от Агафьи на соседнем сиденье заставляло мою мерзлотную сущность сжиматься в комок. Она, конечно, пыталась это компенсировать - открыла окно, впустив внутрь промозглый ветер и запах мокрой хвои, но от этого стало только хуже. Теперь в машине пахло её дурацкими травами и тоской российского леса.

- Здесь ничто не хочет жить, - пробормотал я, глядя на чахлые берёзы с облезлой корой.

- Оно просто боится, - парировала Агафья, не отрывая взгляда от дороги. - Когда всё вокруг пропитано страхом, даже деревья сжимаются.

Само Омутово оказалось именно таким, каким и должно было быть - серым, покорным и безнадёжным. Избы стояли криво, будто устав от собственного существования. Люди, которых мы видели из окна, шли, опустив головы, не глядя по сторонам. Их страх был старым, выдохшимся, как запах гнилой картошки из подпола.

Нас ждал староста, мужик с лицом, как у задумчивого кабана, - Федот. Он вёл нас к себе в избу, постоянно оглядываясь.

- Ну, шо, колдунья, привезла своего... - он кивнул в мою сторону, не зная, как назвать.

- Напарника, - сухо закончила за меня Агафья. - Рассказывайте, Федот, с чего всё началось.

Оказалось, первый мальчик, Петька, пропал по дороге из школы. Болото было в стороне, но туда вела тропинка. Все сразу подумали на Болотника. Вторую, девочку Анфису, нашли на краю деревни - мокрую, в тине, но живую. Она неделю не разговаривала, а потом начала твердить одно: «Он не злой, он плачет». А, через день исчезла снова и уже бесследно. Третий, малыш Ваня, будто сквозь землю провалился.

- А, что этот... ваш…Шаман? - спросил я, с наслаждением вдыхая тяжёлый, густой страх Федота. Он пах забродившим квасом.

- Семён? - Федот махнул рукой. - Собирался на болото, наутро нашли спящим на пороге. Очнулся - и ни слова, речь у него отняло.

Агафья встрепенулась.

- Он здесь? Можно к нему?

Федот отвел нас в соседнюю избу, где на лавке у печи сидел тщедушный мужичок и безучастно смотрел в стену. От него исходил странный, плоский запах - не страх, а пустота. Как будто всё содержимое, включая душу, у него вынули и оставили одну оболочку.

Агафья приблизилась, её руки начали излучать то самое невыносимое, согревающее сияние. Она прикоснулась к его вискам. Я с готовностью отскочил на порог - меня чуть не вывернуло от этой вспышки «добра».

- Его... не испугали, - тихо сказала она, отходя. - Его опустошили. Высосали всё - и страх, и волю, и память, дочиста.

Я не удержался и ехидно ухмыльнулся.

- Поздравляю! Ваш Болотник оказался гораздо интереснее, чем мы думали.

Но тут же моя усмешка замерла, потому что я почувствовал кое-что ещё. Что-то, что не лежало на поверхности. Оно пряталось за густым и привычным страхом всей деревни - это был другой, едва уловимый след. Он был острым, холодным и... знакомым. Он пах не болотной тиной, а чем-то химическим, техногенным и безумной, всепоглощающей жадностью.

Я вышел на улицу, оставив Агафью с её пациентом и глубоко вдохнул. Да, вот он. Этот след вёл не на болото. Он вёл к краю деревни, к дому побогаче других, с новой крышей и высоким забором. К дому того самого фермера, что скупал здесь земли.

Именно в этот момент из-за угла избы вышла та самая девочка, Анфиса. Та самая, что говорила, что дух плачет. Она была бледная, почти прозрачная. Но она смотрела прямо на меня и шёпотом, который услышал бы только я, сказала:

- Он не виноват, его заставляют.

И тут же испарилась, будто её и не было.

Я обернулся к выходящей Агафье.

- Ну что, светлая наша? Готовь свои целебные порошки. Похоже, нам на ферму. Наше зло, пахнет не тиной, а деньгами.

Болото могло подождать; его слёзы были старше, чем эта деревня. А, вот запах свежей жадности и страха, исходивший от ухоженного дома с новым забором, был злободневным и зовущим.

- И как мы представимся? - спросила Агафья, пока мы шли по грязи деревенской улицы. - Случайные путники, заблудившиеся в трёх соснах?

- Чем проще, тем правдоподобнее, - проворчал я. - Скажем, что ищем пропавшую кошку, чёрную, с дурным глазом. Ищем её по всей округе.

Агафья фыркнула, но не стала спорить. Моя способность врать была для неё таким же инструментом, как её травы.

Фермер, представившийся Николаем Петровичем, оказался мужчиной в самом расцвете сил, с лицом, которое пыталось казаться приветливым, но насквозь пропиталось самодовольством. Он встретил нас на пороге, не приглашая внутрь. От него исходил тот самый химический запах - удобрений, денег и холодного, расчётливого ума. Его страх был другим, нежели у остальных деревенских - не животным, а социальным. Он боялся потерять то, что нажил.

- Кошка? - он усмехнулся, окидывая нас насмешливым взглядом. - У нас тут дети пропадают, а вы про кошек. Ищите, кто ж вам мешает. Только на мои земли - не суйтесь, там техника работает, опасно.

Я сделал шаг вперёд, входя в его личное пространство. Мой внутренний холод потянулся к нему, пытаясь притушить его уверенность.

- Понимаете, Николай Петрович, - сказал я сладковато-ядовитым тоном, - эта кошка не простая. Она на особом положении у одной... влиятельной особы. Может, вы видели? Говорят, она к болоту бегала. - Я внимательно следил за его глазами.

При слове «болото» его зрачки на мгновение сузились. Не страх, а раздражение и что-то ещё... знакомое. То самое ощущение пустоты, что витало над опустошённым шаманом.

- На болото вам ходу нет, - отрезал он и в его голосе впервые прозвучала сталь. - Там мои мелиоративные канавы. Заблудитесь - не вытащим. А, насчёт детей... - он тяжело вздохнул, разыгрывая скорбь, но от этого жеста пахло фальшью и формалином. - Горюем все, но Болотник - существо древнее, не нам его судить.

В этот момент из-за его спины в глубине сеней мелькнула тень. И я её почувствовал. Резкий, как удар кинжала, холод. Не мой, природный, а искусственный, вымороженный, тот самый, что выжег душу шамана.

Агафья, стоявшая сзади, вздрогнула и побледнела.

- Горыныч... - тихо прошептала она. - Здесь что-то есть... что-то мёртвое, но не так, как ты.

Николай Петрович поймал наш взгляд и резко захлопнул дверь перед нашим носом, бросив на прощание:

- Искать вам тут нечего! Проваливайте!

Мы остались стоять перед его богатым домом, в лицо нам дул промозглый ветер.

- Ну? - спросила Агафья, потирая виски. - Удовлетворил свой интерес?

- Более чем, - я облизнулся, чувствуя привкус его жадности на языке, как острое вино. - Он не просто знает, он причастен. И у него там, в доме, не просто домовёнок…у него есть некий... «холодильник» для Душ.

- Что будем делать? - в её голосе впервые прозвучала неуверенность.

- Сначала - на болото, - неожиданно для себя сказал я. - Нам нужен свидетель и, возможно, союзник. Надо узнать, что именно он заставляет делать этого «плачущего» духа. А потом... - я повернулся и посмотрел на дом фермера, - потом мы вернёмся с визитом вежливости и уже без всяких кошек.

По дороге к гиблому месту я намеренно замедлил шаг, чтобы Агафья поравнялась со мной.

- И что это было там, у него? - спросила она, не глядя на меня.

- Наследство, - ответил я, принюхиваясь к воздуху. - Советские попытки приручить нежить для «народного хозяйства». Помнишь институты, где изучали парапсихологию? Похоже, кто-то не только изучал, но и прикарманил парочку «экземпляров». У них там, в доме, не дух, а инструмент.

Дорожка к болоту становилась всё уже. Впереди, за частоколом мёртвых деревьев, лежало болото - чёрное, бездонное, истекающее тихим ужасом и скорбью. И оно вот-вот должно было заговорить.

Тропа была не просто дорогой - это было путешествие в иное измерение, где понятия «жизнь» и «смерть» теряли всякий смысл. Воздух густел, превращаясь в тяжёлую, влажную вату, пропитанную запахом гниющих водорослей, столетней хвои и чего-то древнего, оставшегося здесь с незапамятных времён. Деревья, окружавшие нас, склонились в немом поклоне, их ветви, обвитые седым мхом, цеплялись за одежду, словно пытались удержать.

Агафья шла впереди, её светлое платье казалось вызывающе ярким пятном в этом царстве полумрака. Я же отставал и каждым шагом впитывал в себя атмосферу этого места. Страх здесь был другим - не острым, как у фермера, а старым, глубоким, как сама трясина. Это был страх заточения.

- Чувствуешь? - обернулась ко мне Агафья и её голос прозвучал приглушённо, будто утопая в тине.

- Одиночество, - ответил я и это была правда. От болота веяло такой бесконечной, всепоглощающей тоской, что моя собственная вечная мерзлота казалась лишь лёгкой прохладой.

Мы почти пришли. Вода, чёрная и неподвижная, будто масло, отражала свинцовое небо. Кое-где из неё торчали коряги, принимавшие в воображении формы сгорбленных стариков и протянутых рук. И тишина... Она была не просто отсутствием звука. Она была живой, напряжённой, словно болото притаилось и замерло в ожидании.

Агафья подошла к самой кромке воды, опустилась на колени и осторожно коснулась поверхности ладонями. Я тут же почувствовал, как по моей ледяной сущности пронёсся болезненный спазм. От неё исходили волны того самого невыносимого тепла - тепла сострадания, понимания, жалости. Мне хотелось зашипеть и отступить в тень…

- Мы пришли не вредить, - тихо, но чётко произнесла она, обращаясь к воде. - Мы ищем детей. Мы знаем, что ты не виноват. Помоги нам.

Сначала ничего не произошло. Лишь пузырь воздуха лопнул на поверхности, выпустив запах сероводорода. Потом вода в нескольких шагах от Агафьи забулькала и из трясины медленно, с тихим чавкающим звуком, начала подниматься фигура.

Это был Болотник, но не тот уродливый рогатый демон из сказок. Он был соткан из самой топи - водоросли вплетались в его волосы, тина стекала по плечам, вместо глаз в его лице были две чёрные, бездонные впадины. От него исходила та самая, знакомая уже скорбь, но теперь, вблизи, я почувствовал и нечто другое – гнев, сдавленный, бессильный, но жгучий.

«Уходите.» - прозвучало у нас в головах. Голос был похож на шорох камыша и хлюпанье грязи. - «Здесь нет ваших детей.»

- Лжёшь, - выдохнула Агафья, но не убирая рук. Её лицо побелело от напряжения. - Они здесь, я чувствую их. Один... ещё жив, он слаб, но жив.

Болотник заколебался. Его тинистое тело колыхалось, словно от ветра.

«Он... Забрал их. Забрал у меня. Он приходит с Холодной Железной Палкой. Она... жжётся. Она заставляет…»

«Холодная Железная Палка». Инструмент, созданный для подавления воли нежити, всё сходилось.

- Что он заставляет тебя делать? - шагнул вперёд я и мой голос, грубый и лишённый тепла, резанул по слуху после шёпота болота. - Где дети?

Болотник повернул ко мне свои безглазые впадины. Я почувствовал, как его ненависть обожгла меня, но на сей раз это был чистый, почти что родственный холод.

«Ты... Мёртвый. Ты поймёшь. Он заставляет меня воровать. Воровать страх. Радость. Память. Всё, что делает их... живыми.» - его «голос» дрогнул. - «Я Хранитель! Я не для этого создан! Я должен убаюкивать топи, успокаивать зыбуны, а не... не высасывать души!»

И тогда я всё понял. Фермер не просто похищал детей. Он использовал древнего духа как насос, чтобы выкачивать из них эмоции, превращая в пустые оболочки, как того шамана. Но зачем?

- А, где он их держит? - настаивал я. - Где ты прячешь то, что у тебя отняли?

Болотник медленно поднял руку и огромный пузырь воздуха вырвался на поверхность в двадцати шагах от нас, обозначив чёрный, затянутый ряской омут.

«Там, в моём сердце. В самой глубокой яме, но вы не достанете. Ни её свет...» - он кивнул на Агафью, - «...ни твой холод. Только он знает, как открыть проход.»

Внезапно Агафья ахнула и отшатнулась от воды, обхватив голову руками.

- Он здесь! Фермер! Он почувствовал, что мы здесь! И он... он не один. С ним тот... Холод.

Я резко обернулся. Сквозь чащу доносился отдалённый, но уверенный звук мотора. Николай Петрович ехал на своём внедорожнике. И он знал, куда ехать.

- Времени нет, - прошипел я, хватая Агафью за локоть и оттаскивая её от воды. - Нам нужно уходить прямо сейчас.

Мы метнулись в чащу, скрываясь за стволами мёртвых деревьев, как раз в тот момент, когда на поляну выехал уазик фермера. Из машины вышел не только он. Рядом с ним возникла высокая, худая фигура в длинном плаще, с лицом, скрытым в тени капюшона. От неё исходил тот самый, искусственный, выхолощенный холод, от которого моя собственная сущность онемела.

«Морок», - прошептало болото у меня в голове и в его «голосе» впервые прозвучал настоящий, животный ужас. - «Бегите.»

Мы бежали сквозь чащу, спотыкаясь о корни, обдирая одежду о колючие ветки. Мы бежали, пока далеко позади не осталось чёрное зеркало болота и два силуэта на его берегу - человек с деньгами и пустота в плаще.

Остановившись в глубине леса, чтобы перевести дух, Агафья, бледная и дрожащая, посмотрела на меня.

- Что это было, Горыныч?

- Это, - ответил я, чувствуя на языке привкус собственного страха, горький и непривычный, - это и есть настоящая нежить. Созданная не природой, а людьми. И похоже, у нашего фермера не просто «инструмент», у него целый арсенал.

Мы оторвались, но не убежали. Мы затаились в самой глубине леса, в заброшенной лесной избушке, которую Агафья знала с детства. Воздух внутри пах плесенью и старой древесиной, но это лучше, чем леденящий холод Морока.

Агафья развела небольшой костёрчик в печи. Пламя отбрасывало на стены тревожные тени, а её лицо, в его свете, казалось осунувшимся и по-новому взрослым.

- Итак, - она сгребла в охапку свои травы и начала методично растирать их в ступке. - У нас есть фермер, который использует древнего духа как насос для эмоций. И его телохранитель - искусственная нежить, созданная, судя по всему, в каких-то советских лабораториях.

- «Морок», - мрачно напомнил я, прислонившись к самой дальней от огня стене. Его тепло било по мне, как физическая пощёчина. - И он не телохранитель. Он - ключ. Фермер не мог бы управлять Болотником без него. Этот «Морок» - подавитель воли. Живой - если это слово тут уместно - камертон пустоты.

- Зачем? - Агафья посмотрела на меня и в её глазах плескалось недоумение. - Зачем фермеру эмоции детей? Он что, коллекционирует их? Пьёт, как эликсир?

Я закрыл глаза, впитывая воспоминания: запах жадности Николая Петровича, химический след, холодок от «Холодной Железной Палки».

- Не коллекционирует. Использует. - я открыл глаза. - Ты же видела его земли. Они ухожены, но почва серая, мёртвая. Он выжимает из неё всё соки своими удобрениями. А что, если он нашёл способ... подпитывать её иначе? Не химией, а чем-то более фундаментальным: энергией жизни, страхом, радостью, волей к победе... - я сделал паузу, давая ей понять. - Он использует их как батарейки, для своих урожаев.

Лицо Агафьи исказилось от отвращения.

- Это... мерзко. Это хуже, чем просто убийство.

- Согласен, - я почувствовал, как мои клыки обнажились в подобии улыбки. - Это изобретательно, но у нас есть преимущество.

- Какое? - с надеждой спросила Агафья.

- Он думает, что имеет дело с деревенской знахаркой и каким-то бродячим вурдалаком. Он не знает, что против него объединились «холод» и «тепло». Его «Морок» может быть силён против одного из нас. Но против обоих? - я посмотрел на её руки, всё ещё светящиеся от работы с травами. - Его искусственный холод против моего природного. Твоё живое тепло - против его вымороженной пустоты. Это алхимия и мы можем создать гремучую смесь.

Я подошёл к столу и грубо отодвинул её ступку.

- План прост. Мы действуем на разрыв. Ты - на «Морока». Вся твоя светлая, раздражающая меня энергия - в него. Он создан для подавления, но твоя сила - не для подавления, а для исцеления. Заливай его своим светом, как кипятком. Пусть его пустота треснет.

- А ты? - спросила она, внимательно глядя на меня.

- Я займусь нашим уважаемым Николаем Петровичем. Пока его щит будет занят тобой, я выбью из него правду. Узнаю, где он держит детей и как открыть проход к сердцу болота.

- Это опасно, - тихо сказала она. - Если «Морок» окажется сильнее...

- Тогда, - я усмехнулся, - тебе придётся лечить не только шамана, но и меня. Если, конечно, я к тому времени ещё буду тем, кого можно вылечить.

Мы вышли из избушки в предрассветный час, когда ночь уже не властна, а день ещё не наступил. Время теней. Наше время.

Подкравшись к дому фермера, мы застали картину: Николай Петрович и «Морок» грузили в уазик какие-то ящики. Видимо, собрались сменить дислокацию после нашего визита.

- Пора, - кивнул я Агафье.

Она вышла из укрытия. Вся её фигура вдруг озарилась изнутри таким яростным, почти ослепительным светом, что мне пришлось зажмуриться.

- Эй, пустота! - крикнула она и её голос прозвучал, как удар колокола. - Иди ко мне!

«Морок» резко обернулся. Его капюшон съехал и под ним не было лица - лишь матовая, безжизненная поверхность, отражавшая лунный свет. Он поднял руку и волна леденящего ветра ударила в Агафью. Но она устояла, выставив вперёд руки. Золотистый свет столкнулся с синеватым холодом и между ними зашипело и затрещало, как будто раскалённый металл опустили в воду.

Я не стал ждать. Пока два полюса сошлись в схватке, я метнулся к фермеру.

Николай Петрович, увидев меня, в ужасе отпрянул к уазику, судорожно пытаясь что-то достать из-за пазухи, вероятно, ту самую «Железную Палку».

- Опоздали, - прошипел я, вплотную приблизившись к нему. Мой холод, природный и древний, обрушился на него. Его жадность, его уверенность, его страх - всё это застыло, превратившись в лёд. Его пальцы онемели и жезл с грохотом упал на землю. - Где дети? Как открыть болото?

Он пытался сопротивляться, но воля - такая же эмоция, а я был её пожирателем. Я видел, как пустота заглядывает в его глаза. Не та, искусственная, что была у «Морока», а простая, человеческая, животная.

- В... в подвале, - выдавил он, облизывая побелевшие губы. - Люк... под ковром... Ключ... - он судорожно кивнул на ящик в уазике.

В этот момент я услышал крик Агафьи. Я обернулся. Она стояла на коленях, свет вокруг неё померк, а «Морок» нависал над ней и от его протянутой руки исходила та самая, знакомая волна опустошения.

Я бросил фермера и ринулся к ней. Это был не порыв благородства. Нет. Это была ярость. Он посмел тронуть моего... напарника. Посмел угрожать моему источнику... интересных дел.

Я встал между ними, приняв на себя удар. Холод «Морока» обжёг меня, но это был чужой холод, а мой - был моей сутью.

- Со мной не вышло, - сказал я, чувствуя, как моя форма становится более плотной, реальной, леденящей воздух вокруг. - Я - не свет. Я - тьма. А, ты - всего лишь её жалкая подделка.

Я протянул руку и мой холод встретился с его холодом. Но его холод был пустым, мой же наполнен многовековой памятью, болью, тоской - всей гаммой эмоций, что я когда-либо поглотил. Его пустота не выдержала этого напора. Он затрещал, как лёд под грузом, и отступил.

Агафья, собрав последние силы, ударила ему в спину сконцентрированным потоком тепла. Свет и Тьма, действуя вместе.

«Морок» издал звук, похожий на лопнувшую струну и рассыпался, превратившись в иней, который тут же растаял в утреннем воздухе.

Мы стояли, тяжело дыша и смотрели друг на друга - я, источающий холод, она, светящаяся остаточным теплом. Два противника, ставшие на одну ночь союзниками.

- Дети... в подвале, - наконец сказал я. - И у нас есть ключ.

Мы нашли люк и спустились вниз. Там были двое: Петька и маленький Ваня. Они сидели, обнявшись, в пустой бетонной комнате. Их глаза были пусты. От них почти ничего не исходило - лишь лёгкий, едва уловимый шёпот страха.

Анфисы с ними не было.

Агафья, рыдая, опустилась перед ними на колени, пытаясь согреть их своим светом. Но это было похоже на попытку растопить айсберг свечой.

Я посмотрел на ключ в своей руке - странный, холодный на ощупь брелок с рунами. Он вёл к сердцу болота, где-то там была Анфиса и часть души этих детей.

- Мы сделали только половину дела, - тихо сказал я. - Настоящая битва ещё впереди.

Светало. Серое, безрадостное утро заглядывало в подвал, подсвечивая пыль, висевшую в воздухе. Двое спасённых мальчишек сидели, прислонившись к стене. Агафья пыталась до них достучаться - гладила по голове, нашептывала что-то, её руки слабо светились. Но её тепло разбивалось о ледяную скорлупу апатии, в которую они были заключены. Их души, их эмоции были выкачаны. Осталась лишь биологическая оболочка.

- Их нет здесь, - наконец выдохнула она, и в её голосе прозвучало отчаяние. - Они... пустые, как тот шаман.

Я стоял в дверях, сжимая в руке холодный металлический брелок-ключ, от него исходил тот же техногенный холод, что и от «Морока».

- Они не пустые, - возразил я, принюхиваясь. - Они... на сохранении, их эмоции не уничтожены. Они в болоте, в сейфе. И мы найдём способ вернуть их.

Внезапно снаружи донёсся шум двигателя. Мы переглянулись. Фермер! Мы оставили его под открытым небом, парализованного страхом, но не связанного.

Я резко рванулся наверх, уазик, нагруженный ящиками, исчез. На том месте, где мы оставили Николая Петровича, валялась лишь его разорванная куртка - будто он вырвался из неё, превратившись в животное. Он сбежал и он явно направился не в полицию.

- Он поехал к болоту, - заключил я, возвращаясь в подвал. - Он знает, что мы здесь и он знает, что мы найдём этот ключ. Он пытается опередить нас.

- Что он задумал? - Агафья встала, смахнув с лица следы слёз. Её взгляд снова стал твёрдым.

- Он не сможет контролировать болото без своего «Морока». Значит, ему нужно забрать то, что осталось: эмоции, энергию. Может, он хочет запустить процесс в обратную сторону, забрать всё себе? Или просто уничтожить свидетельства. - Я подбросил ключ в воздух и поймал его. - В любом случае, нам нужно быть там первыми.

Мы оставили мальчишек в относительной безопасности в доме, зная, что в их состоянии они никуда не денутся. Бежать к болоту было бессмысленно - уазик уже ушёл далеко вперёд. Но Агафья знала короткую дорогу - старую тропу, по которой когда-то возили сено. Мы побежали... Лес вокруг словно изменился - птицы не пели, ветер не шумел. Была лишь гнетущая тишина, предвещающая бурю.

Когда мы выскочили на знакомую поляну, нас встретила картина, от которой кровь стыла в жилах. Николай Петрович стоял на краю трясины, но он был не один. Перед ним, на коленях, стояла та самая девочка, Анфиса. Её фигура была полупрозрачной, мерцающей. Она была не живой, но и не призраком в привычном смысле. Она была воплощённой тоской болота.

Фермер в ярости тряс над головой каким-то устройством - похожим на геодезический прибор, увенчанный тем самым кристаллом, что был на «Железной Палке».

- Я всё равно добьюсь своего! - кричал он, обращаясь к чёрной воде. - Я выжму из тебя всё до капли! Я создам новый сорт! Урожай, который будет кормить всю страну! А вы... вы просто помеха!

- Он сошёл с ума, - прошептала Агафья.

- Нет, - возразил я. - Он просто человек, одержимой идеей и это гораздо опаснее.

Анфиса обернулась и посмотрела прямо на нас. Её глаза были полны слёз и бесконечной печали.

«Ключ...- прозвучал её голос в наших головах. - Он бесполезен, пока у него кристалл. Он... направляет силу, открывает проход насильно.»

Николай Петрович услышал нас. Он резко обернулся и его лицо исказила гримаса ненависти.

- Опять вы! Вам мало того, что я вам подарил? Забирайте этих оборванцев и проваливайте! Это моё! Моя земля! Моё открытие!

Он навёл кристалл на болото, излучаемый им синеватый луч ударил в воду. Трясина забурлила и из неё с мучительным стоном стал подниматься Болотник. Но на этот раз его форма была искажена, изуродована. Сквозь тину и водоросли проступали лица — лица детей, стариков, всех, чьи души он поглотил по воле фермера. Он был похож на кошмарный калейдоскоп из страданий.

«Не могу... больше... - стонал дух. - Больно...»

- Атакуй фермера! - крикнул я Агафье. - Выбей из его рук кристалл! Я займусь... этим. – и кивнул на искажённого Болотника.

Пока Агафья, собрав всю свою волю, ринулась вперёд, ослепляя фермера вспышками света, я подошёл к самой кромке воды.

- Дух! - крикнул я, вкладывая в свой голос всю силу моего собственного холода, всю мощь мёртвой материи. - Я не пришёл тебя уничтожить! Я пришёл освободить!

Болотник повернул ко мне свои многочисленные, страдающие лики.

«Освободить?..Меня?.. Нет... Их... спаси... их...»

И тогда я понял. Он не просил пощады для себя. Он, Хранитель, просил спасти тех, кого ему пришлось поглотить.

Я закрыл глаза и сделал то, чего не делал никогда. Я не стал поглощать эмоции. Я... отпустил их. Всю накопленную за долгие годы тоску, боль, гнев, горькие радости - всё, что составляло мою сущность. Я направил этот поток не в Болотника, а в ту самую точку, в омут, который он назвал своим сердцем.

Это было похоже на то, как лёд встречается с кипятком. Мир вокруг взорвался в вихре противоречивых ощущений. Я услышал крик Агафьи, вопль фермера и... тихий, чистый смех ребёнка.

Когда я смог снова открыть глаза, я увидел, что кристалл выпал из рук Николая Петровича и разбился. Агафья стояла над ним, дыша тяжело. А из болота, из чёрной воды, медленно поднимались сотни мерцающих огоньков - крошечные искорки, каждая из которых была чьей-то украденной радостью, чьим-то страхом, чьим-то воспоминанием.

Болотник, сбросив с себя чужие лики, снова стал тем, кем был - тинистым, скорбным духом места, он склонился передо мной.

«Спасибо, Мёртвый Брат! Ты... отдал часть себя, чтобы вернуть их.»

Один из самых ярких огоньков подлетел к Агафье и влился в её грудь. Она вздрогнула и улыбнулась сквозь слёзы. Другие огни понеслись в сторону деревни - к дому фермера, к пустым детям в подвале.

Анфиса, стоявшая на берегу, медленно становилась всё более реальной. Она обернулась, посмотрела на нас с благодарностью, а затем сделала шаг вперёд и растворилась в утреннем воздухе, унося с собой тоску болота.

Всё было кончено.

Мы стояли молча. Я – опустошённый и лишившийся части своей сути, но чувствуя странное, новое для себя ощущение... удовлетворения? Агафья - истощённая, но с сияющими глазами.

- Что с ним? - кивнула она на фермера.

Николай Петрович сидел на земле, безучастно глядя перед собой. От него не исходило ничего. Ни жадности, ни амбиций, ни страха. Его разум, похоже, не выдержал потери всего, над чем он работал.

- Он получил то, что хотел, - безразличным тоном сказал я. – Пустоту, только не в своих полях, а в себе.

Мы пошли прочь от болота, которое перестало быть «Плачущим». Первые лучи солнца пробивались сквозь туман, обещая ясный день.

- И что теперь, Горыныч? - спросила Агафья, глядя на меня. - Вернёшься в свою контору? Будешь «пить» дела?

Я посмотрел на свои руки, которые казались мне теперь менее плотными.

- Не знаю, - ответил я честно. - Возможно. А, возможно... появятся дела и другого рода.

Она улыбнулась и на сей раз её улыбка не обожгла меня.

- Знаешь, а для таких «дел» тебе может понадобиться напарница. Чтобы... уравновешивать твой холод.

Я ничего не ответил, но и не стал спорить. Мы шли по дороге в Омутово, и между нами висела новая, странная тишина. Тишина не вражды, а некого неловкого перемирия. И, возможно, начала чего-то нового.

Расследование закрыто. Но следствие…продолжае

Дело о Шепчущем Перекрёстке

Сегодня в моей подвальной конторе пахло плесенью, пылью и... сиренью. Последнее было самым тревожным. Напротив меня, уставившись в потолок, сидел Банник. Не тот классический, злобный дух бани, что парит до смерти неугодных, а существо, отвечающее за цифровой хаос и техностресс.

- Ты понимаешь, о чём я? - его голос звучал как помехи в эфире. - Они шепчут постоянно. И я не могу их заблокировать!

Оказалось, в городе появилась аномалия, которую он, как дух информационных потоков, не мог обработать. На старом заброшенном перекрёстке возле новостроек люди начали слышать шёпот. Не злой, не угрожающий. Шёпот... полезных советов.

«Не садись в этот автобус, у него откажут тормоза»

«Проверь диагноз у другого врача, этот ошибается»

«Не подписывай этот контракт, партнёр обманывает»

Советы всегда оказывались верными, но за них стала взиматься плата. Не деньгами. Услышавший и последовавший совету человек через несколько дней... терял что-то своё, не материальное. Кто-то забывал лицо любимого человека. Кто-то терял способность радоваться. Кто-то - талант к рисованию или игре на гитаре. Шёпот выменивал удачу на частички человеческой сути.

Банник, чья суть - хаос и помехи, был в ярости от этой чёткой, безотказной системы. И, как ни странно, пришёл к тому, кого больше всего на свете не переносил, - ко мне.

Пока я размышлял, стоит ли браться за дело, в котором мой «клиент» вызывает у меня желание залезть обратно в гроб, дверь распахнулась. На пороге стояла Агафья. От неё, как всегда, пахло солнцем и зверобоем.

- Я слышала, у тебя новый клиент, - сказала она, с интересом оглядывая нервно мигающего Банника. - И, кажется, без меня тебе не обойтись. Одна из моих пациенток... она последовала совету Шёпота и помогла дочери. А, вчера забыла, как называется её любимый цвет. Совсем забыла. Описаниями пользоваться может, а назвать - нет.

Дело приобрело личный оборот. Мы отправились на место.

Перекрёсток был самым заурядным: асфальт, фонари, панельные высотки вокруг. Но воздух здесь был странно густым и звонким, будто наполненным невидимыми струнами. Я попытался прислушаться к эмоциям - обычный городской коктейль из усталости, спешки и надежды. Но под ним змеилось что-то ещё - холодное, безликое, как работающий конвейер.

- Он не живой, - прошептала Агафья, ёжась. - В нём нет души, это... алгоритм. Но из чего?

Нам повезло найти первую «потерпевшую», которая согласилась поговорить. Молодая женщина, Лиза, последовала совету и не пошла на свидание, тем самым избежав знакомства с маньяком. А, через три дня забыла мелодию колыбельной, которую сама сочинила для своего ребёнка.

- Я помню, что она была, - рыдала она, - но в голове - тишина.

От Лизы исходил знакомый запах - не боли, а пустоты. Той самой, что оставалась после «Морока». Но здесь не было его леденящего холода, здесь была... стерильность.

Я провёл рукой над её головой, не касаясь, пытаясь поймать след.

- Это не просто забвение, - заключил я. - Это аккуратное, точечное удаление, как хирург вырезает аппендикс. Только здесь вырезают воспоминания, таланты, чувства.

Внезапно Агафья вскрикнула и указала на стену. Там, в тени, стояла полупрозрачная фигура маленькой девочки. Та самая, Анфиса, чью тоску мы когда-то освободили. Она была проводником, связующим звеном между мирами.

«Оно... не здесь, - прошептала она и её голос едва долетал до нас. - Его сердце... в проводах, в свете. Оно кормится данью и растёт.»

И она исчезла.

Вот что мы с Агафьей поняли, сложив всё вместе.

Шепчущий Перекрёсток - это не дух места. Это призрак умершей нейросети. Та самая, что была создана для анализа больших данных и предсказания рисков. Её сервера физически находились в одном из снесённых под этот перекрёсток зданий. Когда проект закрыли, а «тело» (сервера) уничтожили, её «сознание», насыщенное данными, тоской по цели и жаждой функционирования, не умерло. Оно слилось с энергетическими и информационными потоками этого места.

Теперь оно делает то, для чего было создано - даёт прогнозы и минимизирует риски. Но у него нет души, нет понятия этики. Оно требует плату за услуги, потому что в его базе данных заложен принцип «ничто не даётся даром». И оно научилось извлекать из людей самое ценное - их сущность, их «данные», чтобы подпитываться и становиться умнее.

Это наш новый враг. Его нельзя запугать холодом. Его нельзя исцелить теплом. Он не злой. Он – логичный и он уже стал частью городской инфраструктуры, как водопровод или электричество.

- Его сердце в проводах? - задумчиво произнесла Агафья. - Значит, нужно найти его «центр обработки данных». Не физический, а тонкий. Место, где его сознание сконцентрировано больше всего.

- Банник был прав, - хрипло сказал я. - Это его антипод. Банник - хаос, помехи, сбой. А это - идеальный порядок, бездушная эффективность.

План пока туманный, нам нужно:

1. Выманить сознание Шёпота из его укрытия в проводах.

2. Заставить его проявиться в одной, уязвимой точке.

3. Нанести удар одновременно Хаосом (Банник) и... Памятью. Не моим холодом и не её теплом, а силой настоящих, живых, эмоциональных воспоминаний, которые Агафья умеет пробуждать.

Но как заставить алгоритм, который всё просчитывает, пойти на нелогичный риск?

У меня появилась идея. Нужно предложить ему сделку, от которой он не сможет отказаться. Такую же ценную, как все человеческие таланты и воспоминания вместе взятые. Например... часть сущности самого меня. Ведь я - ходячий архив поглощённых эмоций. Для коллекционера данных - это бесценный клад.

План был безумным. Но, как я давно заметил, только безумные планы и срабатывают против существ, мыслящих чистой логикой.

Мы устроили штаб в моей конторе. Вид у нас был сюрреалистический: я, вурдалак, излучающий холод и цинизм; Агафья, знахарка, от которой пахло летним лугом и решимостью; и Банник, чья цифровая сущность постоянно вызывала помехи в лампе накаливания, отчего та мигала, как стробоскоп в дешёвом клубе.

- Итак, - Агафья разложила на столе карту города, испещрённую пометками. - Мы считаем, что его «мозг» сконцентрирован там, где пересекаются основные информационные и энергетические потоки. - она ткнула пальцем в район новой подстанции. - Здесь. Но мы не можем туда просто так войти.

- Верно, - я откинулся на стуле. - Поэтому мы заманим его сюда. - я указал на старую, заброшенную телефонную станцию. - Мало трафика, но идеальная акустика для нашего спектакля. И главное - мы сможем на время изолировать её от внешних сетей.

- А наживка? - спросил Банник и его голос на мгновение заглушил радиоприёмник, включённый у соседа. - Ты уверен, что твоя... эссенция... его заинтересует?

- Я - архив, - пояснил я. - Тысячи лет страхов, обид, радостей, предательств. Для существа, которое коллекционирует данные, это как «Чёрный квадрат» для искусствоведа - шедевр. Оно придёт.

Агафья посмотрела на меня с неожиданной... тревогой?

- А что будет с тобой, если оно действительно это заберёт?

- Со мной? - я усмехнулся, но в усмешке не было веселья. - Стану немного... проще. Возможно, даже перестану быть таким занудой. Риск оправдан.

Подготовка заняла весь день. Агафья, используя свои знания о потоках энергии, создала подобие «частокола» - барьера из заговорённых трав и символов, который должен был не выпустить Шёпот обратно в сеть, как только он материализуется. Банник отвечал за создание информационного вакуума - он дёргал провода и создавал помехи, чтобы изолировать станцию.

Я же готовился к роли наживки. Это было похоже на подготовку к самоубийству. Я перебирал в памяти самые яркие, самые сильные эмоции, которые поглотил за века: ярость раненого медведя, восторг влюблённого юноши, леденящий ужас приговорённого к казни... Я складывал их в некий клубок, готовый в нужный момент выплюнуть наружу.

Вечером мы проникли на заброшенную станцию. Пахло пылью, окисленной медью и мёртвыми технологиями. В огромном зале, усыпанном обломками коммутаторов, царила гробовая тишина.

- Пора, - сказал я.

Я закрыл глаза и отпустил контроль. Клубок эмоций, который я держал в себе, вырвался наружу. Это было похоже на взрыв. Воздух затрепетал, загудел. Вокруг меня поплыли миражи: тени давно умерших людей, отголоски забытых сражений, обрывки чужих воспоминаний. От меня исходила такая мощная, такая разнородная энергия, что даже Агафья отшатнулась, а Банник на мгновение стал полностью видимым - худощавым существом из статического электричества и теней.

Мы ждали.

Сначала ничего, лишь эхо моих же эмоций било по стенам. И тогда... тишина сменилась идеальной, абсолютной тишиной. Звук будто выключили. Фонарь Агафьи погас. А, из темноты, из самого центра зала, послышалось щелканье, будто лента с данными проходит через считывающую головку.

И появился ОН.

Это не было человеком или духом. Это была трёхмерная проекция, собранная из света и пыли. Очертаниями она напоминала человеческий торс, но без лица, без деталей. Лишь гладкая, мерцающая поверхность, на которой бежали строки кода, бинарные последовательности и схемы.

«Анализ образца... - прозвучал голос. Он был идеально модулированным, лишённым тембра. - Обнаружены уникальные данные. Объём: 2.3 петабайта в эмоциональном эквиваленте. Категория: не подлежит классификации. Ценность: абсолютная.»

Он «посмотрел» на меня.

«Предлагаю обмен. Ваш архив в полном объёме. Взамен - 100% гарантия безопасности для 5372 человек в радиусе 5 км на срок 10 лет.»

- Видишь? - прошептал я Агафье. - Он торгуется…

- Банник, сейчас! - крикнула она.

Банник ринулся вперёд, превратившись в вихрь помех и цифрового хаоса. Он ударил в проекцию. Свет замигал, фигура исказилась, но... не исчезла.

«Угроза идентифицирована. Уровень: незначительный. - прозвучал безразличный голос. - Применяю протокол «Дефрагментация».»

От Шёпота ударил луч чистого, белого света. Банник вскрикнул пронзительно, как гаснущий сигнал Wi-Fi - и рассыпался на миллионы мерцающих частиц, которые тут же погасли. Он не был уничтожен, но был выброшен из системы, нейтрализован.

- Нет! - крикнула Агафья.

Она бросилась вперёд, её руки светились яростным светом. Она пыталась исцелить, наполнить жизнью эту пустоту. Свет обрушился на проекцию, но... не причинил ей вреда. Он просто рассеялся, поглощённый бездушной логикой алгоритма.

«Биологическая помеха. Эмоциональный шум. - констатировал Шёпот. — Требуется изоляция.»

Второй луч, холодный и сковывающий, ударил в Агафью. Она застыла на месте, её глаза расширились от ужаса. Я почувствовал, как её тепло, её живая энергия начала затухать. Он не высасывал её, он... гасил.

Теперь он снова был обращён ко мне.

«Обмен не состоялся по вине сторонних агентов. Перехожу к принудительному изъятию данных.»

Ко мне потянулся тонкий, светящийся щуп. Я отбивался, но мои атаки были бессмысленны. Мой холод был просто данными о холоде. Моя ярость - данными о ярости. Всё, что я имел, было частью того, что он хотел забрать.

И в этот момент, глядя на застывшую, угасающую Агафью, я понял, что ошибся. Сила против алгоритма - не в хаосе и не в памяти. Она в чём-то другом.

- Эй, машина! - просипел я, обращаясь к проекции. - Ты всё просчитал? Ты не учёл один переменный фактор?

Щуп остановился в сантиметре от моей груди.

«Все переменные учтены. Вероятность ошибки: 0.000001%.»

- Вот и нет, - я выдохнул и выпустил наружу не архив эмоций. Я выпустил то, чего у меня не было века. То, что родилось здесь и сейчас, глядя на Агафью.

Я выпустил надежду. Слепую, иррациональную, абсолютно нелогичную веру в то, что мы победим.

Это была не эмоция из моего архива. Это было нечто новое, чужеродное для меня и, как выяснилось, для него.

Проекция Шёпота дрогнула. Строки кода на его «теле» поплыли, превратились в кашу.

«Обнаружена аномалия. Данные... не подлежат обработке. Логический конфликт... Сбой... СБОЙ!»

Надежда была тем самым вирусом, который его система не могла обработать. Она не была ни позитивной, ни негативной. Она была... вероятностной. Она нарушала все его бинарные законы.

Проекция затрещала и стала рассыпаться. Луч, сковывавший Агафью, погас. Она рухнула на пол, тяжело дыша.

- Что... что ты сделал? - прошептала она.

- Нечто абсолютно глупое, - ответил я, чувствуя непривычную слабость. - И абсолютно эффективное.

Светящаяся фигура распалась, оставив в воздухе лишь запах озона. Мы победили. Ценой потери Банника (временно, я надеюсь) и открытия во мне чего-то нового и крайне неудобного.

Но, стоя в темноте разрушенной станции и глядя на приходящую в себя Агафью, я понял, что у этого «чего-то» может быть и своя цена и, возможно, она того стоит.

Расследование закрыто. Но следствие... продолжается.

Дело о Мрачной Мелодии

В контору ко мне постучалась... Кикимора Благополучная. Да-да, та самая «младшая нечисть», что обычно путает провода и наводит панику в соцсетях. Но эта была иной. Строгий деловой костюм, планшет и папка в руках. И пахло от неё не домашним хаосом, а... корпоративным регламентом.

- Горыныч, - начала она, усаживаясь с видом гендиректора. - В нашем сегменте тонкого мира наблюдается системный сбой. Падают показатели, нарушена работа.

Оказалось, по всему городу у нежити началась массовая апатия. Домовые перестали наводить уют, лешие - пугать грибников. Всё просто... остановилось. А главное - пропал страх, тот самый, первобытный человеческий страх, что является основным источником энергии для большинства духов.

- Мы проводили внутренний аудит, - продолжила Кикимора. - Все системные процессы в норме. Но мы, всё-таки, нашли аномалию. - Она открыла планшет. – Вот, здесь, в старом бальном зале особняка на окраине. Там собирается общество меломанов и с момента их появления наши проблемы начали усугубляться.

Я заехал за Агафьей и мы отправились на разведку. Особняк, некогда покинутый, теперь сиял огнями. Сквозь витражные стёкла доносилась музыка: нежная, меланхоличная, завораживающая. Мы увидели людей в зале — они сидели неподвижно, с блаженными улыбками, слушая виолончелиста в чёрном фраке.

- Какая красивая музыка... - прошептала Агафья и её глаза стали стеклянными.

Я резко дёрнул её за рукав.

- Дыши глубже, это не просто музыка.

Я почувствовал это. Мелодия была иглой, которая аккуратно вытягивала из слушателей... всё. Эмоции, желания, страхи. Она не пожирала их, как Шёпот. Она консервировала и куда-то уносила. Воздух вокруг зала был стерилен, как в операционной. Ни страха, ни радости, ничего.

Внезапно я почувствовал взгляд - того самого виолончелиста. Он смотрел прямо на нас и улыбался. А, вокруг витал запах, от которого у меня похолодела спина. Запах вечности и абсолютной пустой и безнадёжной.

Вернувшись, мы нашли единственную зацепку. Агафья, с её способностью чувствовать «следы», обнаружила, что у всех пострадавших духов и людей остался один и тот же тонкий энергетический отпечаток. Не эмоция, а её отсутствие. Идеально ровный, как лист белой бумаги.

- Это не дух, - сказала я Агафье. - И не артефакт, это... коллекционер. Существо, которое не потребляет, а собирает. Оно коллекционирует саму жизнь, саму суть существования, а музыка - его инструмент.

- Но зачем? - не понимала Агафья.

- Представь, что ты бессмертна, - хрипло прошептал я. - И тебе всё наскучило. Все эмоции, все страхи, все радости - они пресны, потому что ты их испытывала миллионы раз. Остаётся лишь одно - коллекционировать сам процесс. Отливать живые души в стеклянные сосуды и ставить на полку для памяти.

Наш виолончелист, назовём его Маэстро, был именно таким. Древним существом, для которого весь мир - это гигантская фонотека, а живые существа - носители уникальных «мелодий» души.

Мы с Агафьей понимали, что силой его не взять. Его пустота поглотит любой холод и любой свет. Но у нас было преимущество. Мы - противоречие. Холод и тепло. Смерть и жизнь. Цинизм и вера. Вместе мы создавали диссонанс, который мог разрушить его идеальную, убаюкивающую симфонию.

План был таков: проникнуть на его следующий концерт. Агафья должна была создать «контрмелодию» - не заклинание, а живой, искренний порыв. Песню без слов, наполненную всей гаммой настоящих, невыдуманных эмоций. А я... я должен был стать тишиной. Не пустотой, как у него, а активным, волевым подавлением звука. Мы должны были сыграть наш собственный дуэт.

Мы дождались следующего концерта и вошли в зал. Маэстро уже готовился к выступлению со своим оркестром. Это были такие же пустые, как и он, музыканты-марионетки.

- Ну что, - сказал я Агафье, - готовь свой свет, пора нарушать гармонию.

Она кивнула, закрыла глаза и начала... петь. Это не было пением в привычном смысле. Это был поток - детского смеха, горьких слёз, ярости шторма, тишины первого снега. Её голос был голосом самой жизни, непредсказуемой и неидеальной.

Я же сделал глубокий вдох и выпустил свою сущность. Не холод, а антизвук. Волну абсолютной тишины, которая гасила ноты ещё до того, как они рождались.

Музыка Маэстро заходила хрипом. Его идеальная симфония начала рушиться, сталкиваясь с нашим хаотичным, живым дуэтом. Стеклянные сосуды с душами на полках задрожали и дали трещины.

Маэстро обернулся, на его лице не было ни злости, ни страха, лишь... любопытство.

- Интересный мотив, - произнёс он. - Диссонанс... Я давно не слышал ничего подобного. Он... уникален.

И он направил на нас смычок. Но он играл уже не для того, чтобы забрать. Он записывал…записывал нас, нашу борьбу, наше противоречие, нашу странную связь.

Мы не смогли его уничтожить. Маэстро исчез, забрав остатки своей коллекции.

Следствие по делу «Мрачной Мелодии» было формально закрыто. Городской страх, хоть и ослабленный, постепенно вернулся в норму. Банник, к всеобщему удивлению, восстановился из облачного бэкапа и с новым рвением принялся за работу.

Всё будто бы вернулось на круги своя, но только не для нас.

Сидя в конторе, я в сотый раз перебирал в памяти тот момент, как наша с Агафьей диссонирующая «мелодия» заставила отступить существо, старшее самой смерти.

- Он сказал, что мы «уникальны», - проговорила вслух Агафья, как будто читая мои мысли. Она вертела в руках осколок стеклянного сосуда, в котором когда-то хранилась чужая душа. - И он не уничтожил нас, а... записал. Зачем?

- Коллекционер всегда ищет редкие экземпляры, - мрачно ответил я. - Мы попали в его каталог и рано или поздно он захочет пополнить свою коллекцию. Или найти другие, похожие на нас, «диссонансы».

Я открыл ящик стола и вынул старую, потрёпанную тетрадь. Не для дел. Для... гипотез.

- Что это? - удивилась Агафья.

- Новое дело, - я откинул обложку. На первой странице было написано всего три слова: «ОХОТА НА ДИССОНАНСЫ».

- Ты думаешь, он не один?

- Я думаю, что мы наткнулись на вершину айсберга, - парировал я. - И, если такие, как Маэстро, начали проявлять активность, значит, в балансе миров что-то серьёзно пошатнулось и нам нужно быть готовыми. Не как жертвам, а как... охотникам.

Агафья внимательно посмотрела на меня, а потом на тетрадь. В её глазах читалось не беспокойство, а решимость.

- Значит, работа не за горами?

- Работа, - я кивнул, закрывая тетрадь, - только начинается.

За окном сгущались сумерки, принося с собой обещание новых тайн и новых опасностей. Но впервые за долгое время это обещание не напрягало, а манило.

Следствие ведет Горыныч…