Читать онлайн "Мелодия голодных улиц"

Джон прижимал к груди старый саксофон, обёрнутый в потрёпанное отцовское пальто. Он сошел с поезда с одним саквояжем, веря, что его музыка очарует большой Нью-Йорк. Но тридцать второй год не был временем для мечтателей. Город встретил Джона холодом и равнодушием. Биржи рухнули, банки закрылись, а мечты всё ещё продавались — но никто их не покупал. На углах стояли очереди за супом, в газетах писали о банкротствах, а клубы закрывались один за другим.

— Музыкант? — фыркнул хозяин дешевой квартирки в Бруклине. — Сейчас только деньги играют, парень.

Джон поднялся в свою каморку под крышей многоквартирного дома и выглянул в окно с плохо подогнанными рамами. В нос ударил запах дешёвого жира — кто-то жарил картофельную кожуру. Из открытых окон соседних квартир доносились крики, плач младенцев, глухие звуки ударов и стоны.

На углу Мейн-стрит толпились мужчины в потёртых кепках. Они пришли на рассвете, надеясь, что сегодня повезёт — подрядчик выберет именно их для разгрузки вагонов или рытья канавы. Работы хватало на пятерых, а ждали её двадцать. Те, кого не брали, плевались и шли назад, к очередям за бесплатным обедом или к подвальным лавкам, где за пару центов можно было купить кружку пива и хотя бы на час забыться.

Первые недели Джон слонялся по городу, заглядывал в музыкальные заведения, предлагал свои музыкальные навыки, но везде получал отказы.

Он просыпался в своей каморке, где по ночам сквозило, а днем плавился потолок, и первым делом проверял карманы — не завалялся ли хоть один цент.

Утро в рабочем квартале Бруклина начиналось со скрипа телег мусорщиков, выгребающих последнее, что еще можно было продать. Дома, когда-то крепкие, как кулаки докеров, теперь проседали, словно усталые старики. Штукатурка сыпалась, оголяя кирпичи, будто рёбра у голодных собак. Джон шел по грязным тротуарам, на которых сидели бывшие банковские клерки с табличками «Работаю за еду», под зияющими пустотой витринами магазинов.

Джон заходил в клубы, в те немногие, что еще держались на плаву.

— Нет вакансий, — говорил менеджер «Коттон Клуб», даже не взглянув на его «сакс».

— Не та музыка, — цокал мокрыми губами распорядитель в «Роузлэнд Балрум».

— Приходи через год, — усмехался хозяин подпольного «спикизи» в Гарлеме.

Деньги таяли. Иногда Джон играл на углу за милостыню, но заработанные монеты тут же уходили на хлеб и дрянной кофе. Джон попробовал подрабатывать грузчиком, но руки музыканта не выдерживали — к вечеру пальцы дрожали, и он не мог играть. Комната Джона стала крошечным гробом для его надежд. Стены пропускали звуки: чей-то кашель, скрип кровати, монотонные разговоры.

Но однажды ночью, после полуночи, Джон услышал сбивчивый бой барабана. Прислушался, подскочил с кровати. Сначала он подумал, что это галлюцинация от голода. Труба, аккордеон, чьи-то каблуки, отбивающие ритм по полу. Джон прильнул к окну. Из соседнего подъезда, того самого, что считался «плохим» — темного, с облупившейся краской, вдруг полились звуки музыки. То был фокстрот, живой и дерзкий!

На следующий день Джон узнал, что на соседней лестнице жили эмигранты. Днём они исчезали в городе, а ночью их подъезд превращался в клуб. Джон взял саксофон, крутанул его в руках и вышел на улицу.

Дверь подъезда была распахнута. Внутри, в узком коридоре, толпились люди — итальянцы, ирландцы, евреи, негры — все те, кого кризис столкнул в этом углу Бруклина. В комнате на первом этаже горела единственная лампа, дымили сигареты, а на импровизированной сцене три музыканта выжимали из потрепанных инструментов что - то лихое, горячее.

— Эй, новенький! — крикнул коренастый итальянец с аккордеоном. — Ты умеешь играть или только стоять?

Джон сверкнул улыбкой и приложил к губам мундштук саксофона.

Он не помнил, как начал. Но через несколько тактов весь подъезд захлопал, засвистел, а какая-то девушка в хлопковом платье схватила его локоток и потащила в пляс.

Играли без нот, без сцены, без платы.

Аккордеонист Марко выжимал из старой «Scandalli» такие страстные аккорды, что казалось вот-вот лопнут меха. Чернокожий барабанщик Мобо, с огромным шрамом через все лицо, выбивал ритм на жестяных ведрах, а светловолосая Аня, дочь русских эмигрантов, пела так, будто её голос мог растопить лед в душах.

И среди них был Джон.

Когда он подносил саксофон к губам и вдувал в него всю свою злость, всю тоску, всю надежду — подъезд взрывался. Люди танцевали на лестнице, хлопали, кричали, обнимались. Здесь не было «не нашего ритма», «слишком бедного звучания» — здесь была только музыка, дикая, живая, как сам Нью-Йорк.

К середине ночи подъезд дрожал. Ирландская рыжуля с хриплым голосом пела про далекую родину, еврей колотил в бубен, а Джон дул в «сакс», пока лёгкие не стали гореть.

К четырём утра вечеринка стала затихать. Последние гости расходились по своим норам. Джон спускался по ступеням, придерживая свой саксофон за раструб.

— Зачем вы это делаете? — спросил Джон у Марко, когда музыка окончательно стихла.

— Потому что днём мы никто, — сказал итальянец. — А ночью — короли!

Так прошла первая ночь Джона в соседнем подъезде.

А потом — вторая. Третья.

Днем Нью-Йорк всё так же не хотел его знать. Но ночью, в этом кривом, бедном, многоязычном соседнем подъезде, что существовал с десяти вечера до четырёх утра, музыка Джона оживала. Здесь никто не спрашивал, есть ли у него деньги или связи. Здесь важно было только одно — можешь ли ты заставить людей танцевать.