Читать онлайн "Секрет Виты"

Рано утром, пока город ещё только просыпался, в мастерской Виты уже начиналось волшебство. Оно не грохотало и не сверкало молниями. Оно пахло.

Пахло старой древесиной, доставшейся в наследство от деда-часовщика, терпким кофе из турки и сложным, многослойным ароматом красок. Это был не просто запах химии и масла. Каждая банка, каждый тюбик на полках Виты имел свой собственный, едва уловимый шлейф: один отдавал дорожной пылью, другой - сладким дымом осеннего костра, третий - прохладной свежестью первой льдинки на языке.

Сама Вита, в своём неизменном клетчатом балахоне, больше похожем на рыцарские доспехи, только творческие, возилась с мольбертом. Ей было под пятьдесят и её лицо украшали не морщины, а «лучики счастья» в уголках глаз и «скобки улыбки» у губ, как она сама их называла. Седина в её каштановых волосах лежала не белыми прядями, а словно легким инеем - «седина мудрости», не иначе.

На двери её студии висела скромная, вырезанная из дерева табличка: «Студия «Мечта в красках». Вход с пустой душой воспрещен».

Первой сегодня должна была прийти Анна: Анна-бухгалтер, Анна-мать, Анна-жена, но не Анна-мечтательница. Эта Анна потерялась где-то много лет назад.

Дверь робко звякнула колокольчиком, словно извиняясь.

- Проходи, Анечка, кофе как раз готов, - сказала Вита, не оборачиваясь. Она всегда знала, кто заходит.

Анна вошла, оглядываясь с привычной опаской. Студия была залита утренним солнцем, в лучах которого плясала золотистая пыль.

- Вита, я, кажется, знаю, что хочу нарисовать. Море. Очень хочется моря.

Вита повернулась, держа в руках две баночки с краской. В одной плескалась жидкость цвета лазурной волны, в другой белила, похожие на кипящую пену.

- Море - это прекрасно, - кивнула Вита. - Но давай начнем не с него. Давай начнем с тебя. Расскажи, какое оно, твое море? Не то, что на открытках. А то, что внутри.

Анна смутилась.

- Ну... оно шумит. Оно пахнет... свободой и солью. И кажется, что если зайти в него, то все проблемы унесёт в океан.

- Свобода и соль, - повторила Вита, будто пробуя на вкус эти слова. - Отлично. Тогда мы начнём с берега, того, с которого ты сделаешь первый шаг.

Она подошла к своей волшебной полке - старому часовому шкафу деда, где вместо шестеренок и пружин хранились тюбики с «заряженными» красками.

- Вот, - Вита протянула Анне тюбик ультрамарина. - Это не просто синий. Это «шум прибоя на рассвете». Чувствуешь? - Она слегка сжала тюбик и Анне почудился далекий, убаюкивающий шелест волн.

Анна взяла тюбик с благоговением.

- А, это, - Вита вручила ей крошечный пузырек с чем-то прозрачным и серебристым, - «вкус соли на губах». Добавь его в белила.

Анна принялась за работу. Она смешивала краски и странное дело - её плечи, всегда напряженные и поджатые, начали понемногу расслабляться. Она выводила на холсте не просто линию горизонта, а свой собственный, желанный рубеж. Кисть скользила легко, будто её вела невидимая рука. Краски ложились не просто пигментом - они ложились ощущением. Она чувствовала прохладу воды и тепло солнца на воображаемой коже.

Вита наблюдала, прикрыв дверцу шкафа, чтобы не мешать. Она видела, как по мере работы над картиной лицо Анны менялось. Мимолетная улыбка. Вздох облегчения. Блеск в глазах, которого не было при входе.

Вдруг Анна засмеялась - тихо, счастливо.

- Вита, я... я будто слышу чаек.

- Это они и есть, - улыбнулась Вита. - Только не переборщи с «криком чайки», а то соседи пожалуются. В прошлый раз у меня три дня посуда звенела.

Анна закончила этюд. На холсте было самое обычное, казалось бы, море. Но глядя на него, она чувствовала тот самый ветер свободы.

- Спасибо, - прошептала она, собираясь. - Я... я завтра позвоню своему начальнику. Попрошу отпуск. Настоящий отпуск, на две недели. Поеду на море.

- Отличная идея, - кивнула Вита. - Не забудь сделать фото своего моря, сравнишь с оригиналом.

Когда Анна ушла, сияющая, Вита подошла к её мольберту. Она провела рукой над почти высохшей картиной. От холста исходило едва заметное тепло и солёная свежесть. Вита улыбнулась. Она поднесла ладонь к лицу и вдохнула этот аромат. Он был похож на лёгкое, едва уловимое прикосновение счастья, чужого, но такого желанного.

Она поймала его и стала от этого чуточку счастливее.

Вита не заметила, как с палитры, пока она отворачивалась, скатилась капля ярко-жёлтой краски «солнечный зайчик» и, подпрыгнув, слилась с лужей пролитого на пол ультрамарина. Получилось маленькое зеленое пятнышко, похожее на первый весенний листок. Волшебство, которое она дарила другим, тихо и незаметно отвечало ей взаимностью.

А, завтра... завтра придёт подросток Степан, который боится сцены, но мечтает стать рок-звездой. Вита уже достала тюбик густой-чёрной краски, «заряженный» гулким эхом стадиона. Ей нужно было его слегка «разбавить» тишиной библиотеки, чтобы не перегрузить мальчика. Работа у Виты была тонкая.

На следующий день в студии Виты пахло особенно сильно. Не просто красками, а густым, тягучим ароматом грома и шоколадного кекса. Вита пекла его каждую среду для поднятия боевого духа. А, громом пахло от нового «ингредиента», который она вчера с вечера готовила для своего следующего ученика.

Ровно в четыре дверь распахнулась так резко, что колокольчик взвизгнул от неожиданности. На пороге стоял Степан - долговязый подросток с гривой чёрных волос, в футболке с черепом и таким напряжённым выражением лица, будто он шёл не на урок рисования, а на эшафот.

- Привет, - буркнул он, швырнув в угол рюкзак, на котором болталось несметное количество значков. - Я Степан. Мама меня записала. Я, в общем, не очень хочу, но она сказала...

- Что это лучше, чем пятерки с двойками по алгебре сводить в электронный дневник? - закончила за него фраза Вита, вытирая руки о фартук. - Знаю. Проходи, рок-звезда, присядь. Кекс будешь?

Степан растеряно уставился на неё. Его образ «бунтаря и неуловимого мстителя» дал трещину при слове «кекс».

- Я... я не... - он сглотнул слюну, почувствовав запах шоколада. - Ладно, один кусочек можно.

Пока он ел, Вита изучала его. Не внешнюю оболочку - кожаную куртку и шипастый браслет, а то, что пряталось внутри: робкого мальчишку, который до ужаса боялся выйти на сцену и спеть свои песни даже в пустом классе.

- Ну так что, будем рисовать череп или демона? - спросил Степан, стараясь вернуть себе крутость.

- Нет, - просто ответила Вита. - Мы будем рисовать тишину.

Степан поперхнулся крошкой.

- Какую ещё тишину? Я ненавижу тишину! Мне нужен гром! Грохот! Мощь!

- Именно поэтому мы начнем с тишины, - улыбнулась Вита. - Чтобы не оглохнуть от собственного грома. Любой хороший рок начинается с паузы. С того самого момента, когда затихают все звуки и ты слышишь только стук собственного сердца. Вот его мы и нарисуем.

Она подвела его к мольберту. На полке уже стояли две баночки: одна - с густой, угольно-черной краской, другая - с жидкой, почти прозрачной, серебристо-серой.

- Это «Гул толпы перед концертом», - Вита указала на чёрную краску. - Чувствуешь? Напряжение, ожидание, тысячи взглядов…

Степан осторожно понюхал воздух над банкой, его глаза округлились. Ему почудился далекий, невнятный гомон, запах пота и горячих ламп софитов.

- А, это - «Тишина читального зала». Та самая, что бывает между стеллажами с книгами. Она успокаивает и собирает мысли в кучу.

Степан фыркнул, но тоже понюхал. И странное дело - его напряженные плечи чуть опустились.

- Задача простая, - сказала Вита. - Смешай их и найди свою пропорцию. Где-то между этим гулом и этой тишиной - твой собственный, неповторимый звук.

Степан взял кисть с видом скептика, но в его движениях уже проскальзывало любопытство. Он начал с чёрного, яростно заляпывая холст. Потом добавил каплю серебра…потом ещё. Он водил кистью и по мере работы его лицо менялось.

Исчезала напускная угрюмость, появлялась сосредоточенность. Он будто прислушивался к тому, что творил.

- У меня... у меня в ушах перестало звенеть, - вдруг выдохнул он, не отрываясь от холста. - Обычно, когда я нервничаю, у меня в ушах такой невыносимый звон...

- Это тишина библиотеки делает своё дело, - кивнула Вита. - Она гасит лишний шум.

Степан работал молча, увлеченно. На холсте рождалась не картина, а некое абстрактное полотно - бурлящая, но упорядоченная гроза из чёрного, серого и серебристого. В конце он, не глядя, сунул кисть в банку с ярко-алой краской - «вспышкой смелости», как называла ее Вита - и одним мазком пересек всю композицию.

- Вот! - сказал он, отступая на шаг. - Готово. Это... это мой хит «Бездонный колодец». Он только что родился.

- Поздравляю с премьерой, - улыбнулась Вита.

В этот момент Степан сделал нечто неожиданное. Он встал перед своим холстом, взял воображаемую гитару и глядя на свое творение, тихо, но уверенно запел. Его голос был чистым и сильным, без единой дрожи.

Он пел, а Вита слушала и ей казалось, что краски на холсте тихо вибрируют в такт его музыке.

Когда он закончил, наступила та самая, нарисованная тишина. Степан стоял, тяжело дыша, с горящими глазами.

- Я... я сделал это, - прошептал он. - Я спел и не струсил.

- Видишь? Магия, - подмигнула ему Вита. - Только никому не рассказывай. Пусть думают, что это все кексы.

Степан ушёл, унося с собой свою новорожденную уверенность. А, Вита подошла к мольберту. От холста исходила легкая вибрация, словно от бас-гитары и слышался едва уловимый, ритмичный стук. Она прикоснулась к алому мазку и почувствовала горячий, радостный прилив. Ещё одна крупинка чужого, но такого важного счастья осталась с ней.

Она вздохнула и посмотрела на пол. Рядом с тем самым зеленым пятнышком, что появилось вчера, сегодня лежал маленький, блестящий, как будто хромированный, камушек. Волшебство продолжало отвечать ей взаимностью.

А, завтра... должна была прийти баба Зина. И Вита уже смотрела на банку с краской цвета молодой весенней листвы, пахнущей влажной землей. Она предвкушала, что с бабой Зиной скучно точно не будет.

Баба Зина ворвалась в студию Виты не как все - не звякнув робко и не распахнув дверь с вызовом. Она вкатилась, как шаровая молния в тапочках и цветастой кофте, неся в руках заветренный горшок с кактусом.

- Виточка, катастрофа! - объявила она, ставя кактус на прилавок с таким стуком, что тюбики на полке вздрогнули. - Смотри, что с моим «Егором»!

Вита, попивая утренний кофе, подошла и посмотрела. Колючий шар «Егора» выглядел, как обычно.

- Зинаида Петровна, а что с ним?

- Да он же не колется! Совсем! Как плюшевый стал! Я его гладить могу! - Баба Зина с силой погладила кактус и тот действительно подался, будто бархат.

Вита скрыла улыбку. Последствия её «терапии» были непредсказуемы. Баба Зина приходила к ней месяц назад, тоскуя по яблоневому саду своего детства в деревне. Они тогда писали сад красками, «заряженными» запахом дождя и теплом земли. Вита, помнится, добавила чуть-чуть «пыльцы с крыльев шмеля» для живости.

- Может, он просто... счастлив? - предположила Вита.

- Кактус не может быть счастливым, он же колючий по жизни! - отрезала баба Зина, но в глазах её мелькнула искорка. - Ладно, с Егором разберемся. Я по другому поводу. У меня новость! Внучка научила меня в интернете заказывать. Я тебе семян яблочных прикупила! Антоновка!

Она с торжеством выложила на стол маленький пакетик с семенами. Вита взяла его в руки и почувствовала легкое, сладкое покалывание в кончиках пальцев. Эти семена уже были «заряжены» мечтой.

- Спасибо, Зинаида Петровна! Но у меня, знаешь ли, с садоводством не очень (тем более, что из семя едва ли можно вырастить дерево, про себя подумала Вита). Помнишь, тот папоротник, что ты мне дала? Он у меня в углу за шкафом прячется, настаивает, что ему там комфортнее.

- Чепуха! - махнула рукой баба Зина. - Мы его сейчас в этот горшок к Егору подсадим, пусть дружат. А, мы сегодня давай не сад нарисуем, а... дерево. Одно-единственное. Мою старую яблоню, под которой я в детстве книжки читала.

- Отличная идея, - кивнула Вита. Она знала, что одно-единственное дерево, прорисованное со всей любовью, обладает куда большей силой, чем целый сад.

Она достала свои волшебные краски: «цвет старой коры», пахнущий древесиной и временем, «зелень густой листвы», шепчущую на ветру и самую главную - «свет летнего солнца, пробивающийся сквозь ветви», которая на вид была просто жидким золотом.

Баба Зина принялась за работу с энергией, которой позавидовал бы Степан. Она не рисовала, она воссоздавала. И с каждым мазком она словно молодела. Ееё глаза блестели, а по лицу бродила улыбка.

- Ох, помню, - приговаривала она, - под этой веткой у меня качелька была... А, тут дупло маленькое, я в него секретики прятала...

Когда картина была почти готова, баба Зина взяла самую тонкую кисть и обмакнув в «солнечный свет», вывела на стволе несколько корявых букв: «З.П. + В.К.». Вита увидела и рассмеялась:

- Это что же, вы с дедом Васей уже тогда знаки оставляли?

- А то! - хитро подмигнула баба Зина. - Он мне на этой яблоне первое яблоко спелое всегда доставал.

Закончив, она отступила назад, любуясь работой. На холсте стояла мощная, корявая яблоня и от неё веяло таким миром и покоем, что даже кактус «Егор» на столе, казалось, распушил свои безопасные колючки.

- Красота-то какая, - выдохнула баба Зина. – Прямо, как живая.

Она собралась, забрала свой «одушевленный» кактус и, уже на пороге, обернулась:

- Семена те не забудь посадить! Горшок побольше возьми!

Вита пообещала, что не забудет.

Прошла неделя. Как-то утром Вита пила кофе, размышляя, не добавить ли в палитру краску «аромат старой книги» и вдруг услышала отчаянный стук в дверь.

На пороге стояла баба Зина. Лицо её было бледным от ужаса, но в глазах плясали чертики.

- Вита! Кошмар! Иди смотри скорее!

Она схватила Виту за руку и потащила к себе в квартиру на первом этаже. Привела её на балкон и с драматическим жестом указала на большой цветочный горшок, в котором мирно рос кактус «Егор».

Рядом с кактусом, буквально в паре сантиметров, из земли пробился хрупкий, ярко-зеленый росток.

- Это что? - спросила Вита, хотя уже и так всё было понятно.

- Это яблоня! - прошептала баба Зина, заламывая руки. - Из тех семян! Она за неделю на два сантиметра вымахала! Вита, это же ненормально! Что мне с ней делать?!

Вита наклонилась и внимательно посмотрела на росток. Он был крепким и полным жизни. От него исходило едва заметное свечение и тонкий, нежный аромат... нет, не яблок, а детства и счастья.

Она выпрямилась и посмотрела на встревоженную, но сияющую Зинаиду Петровну.

- Ну, что же, - сказала Вита с серьезным видом. - Поздравляю. Теперь ты садовод-арбузист.

Баба Зина замерла с открытым ртом, а потом фыркнула, и её смех, звонкий и молодой, заполнил весь балкон.

- Арбузист, значит? Ну, арбузист, так арбузист! - Она упёрла руки в бока и с вызовом посмотрела на росток. - Буду бонсай выращивать! Яблочный! Смотри, Егор, - ткнула она в кактус, - у тебя сосед появился. Дружи с ним, а то опять колючки повскакивают.

Вита вернулась в свою студию, улыбаясь. Она подошла к холсту с яблоней, который так и стоял на мольберте и положила ладонь на нарисованную кору. Холст был тёплым, как живое дерево под солнцем.

Она снова поймала крупицу счастья. На этот раз пахнувшую антоновкой и озорной бабушкиной улыбкой.

А, на полу в студии, рядом с зеленым пятнышком и блестящим камушком, теперь лежал маленький, засушенный лепесток яблони.

Слухи о студии Виты ползли по городу, как ползучее растение - тихо, но цепко. Одни передавали их с теплой улыбкой, другие - с недоверчивым покачиванием головы. Но был один человек, для которого эти слухи стали звучать, как личное оскорбление.

Маргарита Аркадьевна, владелица галереи «Академия», была полной противоположностью Виты. Её мир был миром глянцевых каталогов, строгих линий, дорогих рамок и чётких ценников. Искусство, в её понимании, должно было быть дорогим, статусным и… понятным. А, эта Вита со своими «мечтами в красках» и «счастливыми кексами» превращала высокое искусство в какую-то терапию для домохозяек и неудачников!

Сидя в своем белоснежном кабинете с видом на центральную площадь, Маргарита листала страничку в соцсетях, которую вела подруга её племянницы. Там была фотография: сияющая баба Зина держала горшок с кактусом, а рядом на мольберте стояла её картина с яблоней. Подпись гласила: «Моя бабушка и её волшебное дерево! Спасибо студии «Мечта в красках» за чудо!»

Маргарита с силой щелкнула мышкой, закрывая страницу. «Чудо. Какая пошлость», - прошипела она.

Зависть в ней закипала особенная, холодная и рациональная. Она завидела не успеху Виты - какой уж там денежный успех. Она завидела её дару. Тому, что нельзя купить, выставить на продажу и измерить процентом наценки. Тому, что люди шли к Вите не по разнарядке, а по зову сердца. Эта мысль жгла её сильнее всего.

На следующий день, когда Вита разбирала новую партию холстов, дверь её студии открылась с изящным, но твердым щелчком. На пороге, залитая зимним солнцем, стояла Маргарита. Она была в идеальном пальто цвета беж и пахла дорогим, холодным парфюмом, который перебивал все тёплые запахи мастерской.

- Вита? - произнесла она, окидывая студию быстрым, оценивающим взглядом, будто подсчитывая убытки. - Я Маргарита Аркадьевна, владелица галереи «Академия». Зашла познакомиться. Слышала, у вас тут… творческий процесс поставлен на поток.

Вита вытерла руки о фартук и улыбнулась. Она почувствовала исходящий от гостьи холодок, но привыкла быть радушной.

- Добро пожаловать, Маргарита Аркадьевна. Процесс, скорее, индивидуальный. Чем могу помочь?

Маргарита прошлась по студии, не прикасаясь ни к чему, лишь скользя взглядом по банкам с красками, мольбертам, по тому самому зеленому пятнышку на полу.

- Вижу, вы нашли свою… нишу, - сказала она, остановившись у картины бабы Зины. - Мило. Наивный примитивизм, есть в этом своя прелесть для… узкого круга ценителей.

Вита промолчала, чувствуя, как воздух в студии стал густым и тяжёлым.

- Знаете, Вита, - Маргарита повернулась к ней и её улыбка была тонкой и острой, как лезвие, - в нашем деле важно соблюдать некую профессиональную этику. Не давать людям… несбыточных надежд. Искусство - это труд, а не шаманские пляски с бубном.

- Я с вами полностью согласна, - спокойно ответила Вита. - Труд - это как раз то, чем мы здесь и занимаемся. Только это труд души.

- Душа, - с лёгкой насмешкой повторила Маргарита. Её взгляд упал на часовой шкаф с «заряженными» красками. – А, что это у вас за секретный ингредиент? Не поделитесь рецептом? Для общего развития.

В этот момент на полке тихо, но отчетливо звякнула банка с «грохотом грома», приготовленная для следующего урока Степана. Маргарита вздрогнула.

- Рецепт прост, - сказала Вита, глядя ей прямо в глаза. – Искренность, но её, к сожалению, нельзя купить в художественном магазине.

Маргарита Аркадьевна побледнела. Холодная улыбка сползла с её лица.

- Что ж, я поняла. Желаю вам не разочаровать ваших… доверчивых учеников. Удачи.

Она развернулась и вышла, оставив за собой шлейф дорогого парфюма и ощущение надвигающейся бури.

Вита подошла к шкафу и взяла в руки ту самую звенящую банку. Краска внутри была неспокойной, будто предчувствовала беду.

В тот же вечер в местном городском паблике появилась анонимная статья под названием «От шарлатанства до искусства: как нас лишают денег и здравого смысла». В статье, полной язвительных намеков, рассказывалось о «волшебных» художниках, которые морочат голову людям, продавая им «воздух и иллюзии» под видом терапии. Студию Виты не называли прямо, но любой, кто был в курсе, понимал, о ком речь.

Вита прочла статью и вздохнула. Она посмотрела на свои краски, на палитру, испещренную воспоминаниями тысяч счастливых моментов. Она не боялась сплетен. Но она боялась, что чья-то зависть и злоба могут отпугнуть тех, кто только собирался сделать свой первый шаг к мечте.

Она подошла к холсту и провела пальцем по ещё свежему мазку - тому самому алому «всплеску смелости» Степана. Краска отозвалась тёплым, ободряющим толчком.

«Ничего, - прошептала Вита. - Настоящее волшебство всегда сильнее зависти. Нужно лишь не дать ему потускнеть».

Она поняла, что пришло время не просто творить, но и защищать свой маленький, хрупкий мир. И первым её решением было… испечь двойную порцию шоколадного кекса для боевого духа.

Атака Маргариты оказалась точечной и точной. На следующий день в студию не пришёл ни один новый ученик. Телефон молчал. Даже баба Зина, обычно такая разговорчивая, забежала на минуту, оставила горшочек с домашним вареньем и ушла, озабоченно хмурясь.

Тишина в студии была неестественной, гулкой. Даже краски на полках будто бы притихли и потускнели. Вита чувствовала, как холодок сомнения, принесенный Маргаритой, пытается просочиться и в неё саму. Что, если она и вправду всего лишь умеет хорошо убеждать? Что, если все эти «чудеса» - просто совпадения и самовнушение?

Она подошла к шкафу и взяла тюбик «ультрамарина с шумом прибоя». Она сжала его, но вместо шелеста волн почувствовала лишь густую, липкую тишину. Её собственные сомнения отравляли волшебство.

Внезапно дверь с силой распахнулась. На пороге стояли Степан и Анна. Степан был красен от возмущения, в руках он сжимал распечатку той самой статьи.

- Вы это видели?! - выпалил он, размахивая листком. - Это же полный бред! Кто эта ваша Маргарита? Я ей сейчас своей гитарой по… её голове!..!

Анна, обычно такая сдержанная, кивала и в её глазах горел редкий огонь.

- Вита, это же возмутительно. Надо что-то делать. Я… я могу написать опровержение! У меня есть знакомые.

Вита смотрела на них и ком в горле от обиды и страха начал понемногу таять. Её волшебство могло потускнеть, но оно уже успело посеять настоящие, живые семена - семена дружбы и благодарности.

- Спасибо, - тихо сказала она. - Но разбивать гитары и писать гневные посты - не наш метод.

- А, какой тогда наш? - упёрся руками в бока Степан.

Вита задумалась и, вдруг, её взгляд упал на коробку с двойной порцией шоколадного кекса. И на банку с краской «вспышка смелости». Идея, дерзкая и чуть сумасшедшая, оформилась в её голове.

- Наш метод - это делать то, что мы умеем лучше всего. - Мы устроим выставку, - улыбнувшись сказала Вита.

- Выставку? - хором переспросили Анна и Степан.

- Да, прямо здесь, в студии. Не для продажи. Для всех. Мы покажем, что такое «Мечта в красках» не на словах, а на деле.

Энтузиазм заразителен. В тот же вечер студия наполнилась людьми и смехом. Примчалась баба Зина, узнав о планах и притащила с собой свой яблоневый бонсай в горшке, который уже достиг высоты в двадцать сантиметров и обзавелся парой настоящих листочков.

- Пусть люди на чудо посмотрят! - заявила она, водружая горшок на почётное место.

Степан и Анна развешивали картины. Море Анны, с его почти слышным шумом. Грозовая симфония Степана, от которой по коже бежали мурашки. Яблоня бабы Зины, от которой веяло таким миром, что хотелось присесть и отдохнуть в её тени. Принесли свои работы и другие ученики - те, кто стеснялся или просто приходил за тихим счастьем.

Выставку назначили на воскресенье. Анонсы разлетелись по сарафанному радио. Никакой помпезности, только простое: «Приходите в студию «Мечта в красках». Увидите, как выглядят сбывшиеся мечты».

Маргарита Аркадьевна, конечно, узнала об этом. Она стояла у окна своей галереи и с холодным презрением смотрела на скромную улочку, где располагалась студия Виты.

«Выставка в сарае, - усмехнулась она про себя. - Какая прелесть. Ну что ж, посмотрим, на сколько их хватит».

Она была уверена, что это жалкая попытка выжить. Но в глубине души её глодало неприятное чувство. Она видела, как мимо её «Академии» шли люди. Не богатые коллекционеры, а самые обычные. Они шли с оживленными лицами, несли цветы, смеялись. Они шли не на вернисаж. Они шли в гости.

И это злило её больше всего.

В день выставки студия Виты была переполнена. Люди разглядывали картины, пили чай с кексом и самый живой интерес вызывал, конечно, бонсай бабы Зины. Вокруг него собралась толпа.

- И он правда вырос за неделю? - спрашивала какая-то женщина.

- Ага! - с гордостью отвечала баба Зина. - От хорошей песни! Я ему теперь каждый день «Цыганочку» напеваю, он так и тянется!

В самый разгар веселья дверь снова открылась. На пороге стояла Маргарита Аркадьевна, на её лице была маска холодного любопытства.

Тишина воцарилась сама собой. Все замерли, чувствуя напряжение.

Маргарита медленно прошла по студии, изучая каждую работу. Она ничего не комментировала. Она подошла к яблоне бабы Зины, к морю Анны, к абстракции Степана. Её лицо было непроницаемым.

Наконец, она остановилась перед самой Витой.

- Мило, - произнесла она тем же ледяным тоном. - Очень… душевно.

И тут Степан не выдержал.

- А, вам разве не нравится? - выкрикнул он. - Вам что, душа мешает?

Маргарита повернулась к нему.

- Искусство, молодой человек, должно возвышать, а не потворствовать слабостям.

В этот момент произошло нечто - горшок с яблоневым бонсаем бабы Зины, стоявший на табурете, вдруг качнулся, не свалился, а именно качнулся. И с его ветки прямо в изящную сумочку из крокодиловой кожи, висевшую на локте у Маргариты, упал маленький, ярко-зелёный, только что проклюнувшийся листок.

Маргарита замерла, глядя на него. Она потянулась, чтобы смахнуть его, но вдруг остановилась. Она коснулась листка пальцем. Он был мягким, живым и пах… пах весной…настоящей, не из бутылки с духами.

Она подняла глаза и встретилась взглядом с Витой. И в этот миг что-то дрогнуло в её каменном, отполированном выражении лица. Может быть, это была тень давно забытого чувства, может быть, просто удивление.

Не сказав больше ни слова, Маргарита развернулась и вышла. Но на сей раз она ушла не с триумфом, а поспешно, словно убегая. А, маленький зеленый листок так и остался лежать в её сумочке - крошечная частица волшебства, попавшая в самый эпицентр прагматизма.

Вита вздохнула с облегчением, буря миновала. Её краски на полках снова заиграли чистыми, яркими цветами. Она посмотрела на своих друзей, на сияющие лица гостей и поняла, что самое сильное волшебство - не в красках, а в людях, которые верят в чудо и готовы его защищать.

А, на полу, рядом с растущей коллекцией «ответных подарков» от волшебства, появилась крошечная, сверкающая страза от пуговицы. Словно сама зависть, отступив, оставила им маленький трофей.

Маленький зелёный листок, прилипший к подкладке её дорогой сумки, сводил Маргариту с ума.

Она обнаружила его, уже дома, пытаясь найти пачку сигарет. Вместо этого её пальцы наткнулись на что-то бархатистое и живое. Она вынула листок, желая смять и выбросить, но... не смогла.

Он был таким хрупким, таким беззащитным. Он пах…пах не парфюмом и не деньгами. Он пах тем, чего в её стерильной, глянцевой жизни не было уже лет двадцать - простой, немудрящей радостью.

Она положила листок на стеклянную поверхность журнального столика. Он лежал там, как немое обвинение, как живой укор.

В ту ночь Маргарита не спала. Она ворочалась и перед глазами у неё стояли не критические статьи в каталогах и не счета, а картины из той жалкой, по её же словам, студии. То самое море, в котором было столько тоски и надежды. Та самая яблоня, под которой, она знала, когда-то признавались в любви. И тот долговязый мальчишка, смотрящий на неё с вызовом, которого не купишь ни за какие деньги.

А, главное - она видела лица. Лица людей, которые смотрели на эти картины. В их глазах не было оценки, критики, желания обладать. В их глазах было... счастье. Простое, как тот листок, человеческое счастье.

И она, Маргарита Аркадьевна, владелица самой успешной галереи в городе, с её связями, деньгами и вкусом, чувствовала себя ужасно, невыносимо одинокой.

На следующее утро она снова пришла в студию Виты. Но на этот раз без пафоса, без холодной маски. Она стояла на пороге, помятая, без макияжа и выглядела не грозной бизнес-леди, а потерянной женщиной под пятьдесят.

Вита, открывшая дверь, не удивилась. Она молча отступила, пропуская её внутрь.

Студия была пуста. Пахло кофе и скипидаром. Последствия вчерашнего праздника еще не были полностью устранены.

- Я не знаю, зачем я здесь, - тихо сказала Маргарита, не глядя на Виту.

- Знаете, - так же тихо ответила Вита. - Просто боитесь себе в этом признаться.

Маргарита обвела взглядом студию. Её взгляд зацепился за мольберт, на котором стоял чистый, загрунтованный холст. Он казался таким большим, белым и пугающим.

- Он ждёт, - сказала Вита.

- Чего он ждет? - с вызовом спросила Маргарита, но в её голосе слышалась дрожь.

- Он ждет, чтобы вы перестали быть Маргаритой Аркадьевной, владелицей галереи «Академия» хотя бы на час. Он ждет ту девчонку, которая когда-то... что? Любила рисовать? Мечтала стать художником? Просто смеялась от души?

Слёзы, которых Маргарита не допускала годами, подступили к глазам. Она смахнула их с яростью.

- Я не помню, - прошептала она. - Я не помню, какая я без всего этого.

- Тогда давайте вспомним, - Вита подошла к своему волшебному шкафу. Она не стала выбирать яркие, «счастливые» краски. Вместо этого она взяла тюбик с мягкой, серо-голубой краской «цвет утреннего тумана» и ещё один - «запах мокрой земли после дождя».

- Вот, - она протянула их Маргарите. - Начните с этого. Никаких сюжетов. Никаких смыслов. Просто... цвет. Просто... ощущение.

Маргарита с недоверием взяла кисть. Её рука, привыкшая держать дорогую ручку, дрожала. Она ткнула кисть в краску и вывела на холсте неуверенную, корявую линию.

Это было уродливо. Никакой техники, никакого стиля.

Она сделала ещё один мазок и ещё.

И вдруг случилось нечто. Она перестала думать о том, как это выглядит. Она просто чувствовала, прохладу тумана, свежесть мокрой земли, воспоминание о том, как в детстве она бегала босиком по лужам и мама ругала её за испачканное платье.

Она рисовала не картину. Она рисовала ощущение. И по мере работы её лицо разглаживалось, плечи опускались. Она не создавала шедевр. Она... возвращалась домой.

Когда она закончила, на холсте было нечто абстрактное, размытое, но удивительно нежное.

Она отступила на шаг и уставилась на свою работу. Потом на свои руки, испачканные в краске и вдруг... она рассмеялась. Это был не её привычный, холодный, саркастичный смех. Это был счастливый, почти девичий смех, которого она не слышала от себя лет тридцать.

- Боже, - выдохнула она. - Я и забыла, что это бывает.

Вита молча подала ей чашку с кофе, их взгляды встретились. И в этот раз в глазах Маргариты не было ни зависти, ни злобы, только удивление и какая-то детская растерянность.

- Что же со мной происходит? - спросила она.

- Ничего особенного, - улыбнулась Вита. - Вы просто, наконец-то, дышите.

Маргарита ушла из студии вечером. Она не забрала свою картину. Она оставила её Вите. Но она унесла с собой нечто гораздо более ценное - крошечную, почти забытую часть самой себя.

А, на полу студии, рядом с зеленым пятнышком, блестящим камушком, лепестком яблони и стразом, появилась маленькая, изящная, тускло поблескивающая золотая запонка - броня дала первую трещину и сквозь неё пробился свет.

Прошла неделя. В студии Виты всё вернулось к своему ритму - звенел колокольчик, пахло кофе и красками, а на полу коллекция волшебных «ответов» пополнилась пуговицей от пиджака скептичного журналиста Льва, который теперь осваивал управление воздушным шаром.

Но в воздухе витало новое, незнакомое чувство - ожидание. Вита ловила себя на том, что поглядывает на дверь, и не со страхом, а с любопытством. Что же теперь с Маргаритой?

Она появилась в пятницу, под вечер. Не как буря и не как потерянная душа, а тихо, почти неслышно. В руках она держала не сумочку из крокодиловой кожи, а большой, плоский, тщательно упакованный в коричневую бумагу предмет.

- Вита, - кивнула она и в её голосе не было ни прежней ледяной вежливости, ни вчерашней растерянности. Была какая-то новая, зыбкая решимость.

- Маргарита Аркадьевна, проходите.

Маргарита вошла и не снимая пальто, поставила сверток на свободный мольберт.

- Я принесла... это, - она сделала жест рукой, словно отдавая что-то очень ценное и очень тяжелое. - Я не знаю, что с этим делать. Но я не могу оставить это у себя. Он... он не вписывается.

Вита молча развязала бечевку и сняла бумагу. Она ожидала увидеть что угодно - дорогую гравюру, антикварную картину в золоченой раме. Но то, что она увидела, заставило её замолчать.

На холсте, в грубоватой, но пронзительной манере, был изображен старый, покосившийся домик с резными наличниками. У крыльца - женщина в простом платье, а рядом с ней - девочка с двумя косичками, запускающая в небо мыльный пузырь. Солнце заливало двор золотым, теплым светом и, казалось, вот-вот послышится смех.

Это была не работа мастера. Но в ней была такая мощная, наивная и чистая правда, такая тоска по чему-то безвозвратно утерянному, что у Виты перехватило дыхание.

- Это... - начала она.

- Это моя бабушка и я, - голос Маргариты дрогнул. Она смотрела на картину не как на произведение искусства, а как на окно в другую жизнь. - Я нашла её на чердаке, разбирая вещи после смерти матери. Она висела там…в пыли. Я... я и забыла, что она существует.

Она замолчала, с трудом подбирая слова.

- Вчера я повесила её в своем кабинете, напротив стола. Я думала... не знаю, что я думала. Что он будет напоминать мне... - она махнула рукой, - о чём-то настоящем.

- И что же? - мягко спросила Вита.

- Он только мешал, - выдохнула Маргарита. - Он не вписывался в интерьер. Он кричал, когда все вокруг должно было быть тихим и строгим. Мои клиенты смотрели на него с недоумением. Он был... неуместен, как я вчера здесь.

Она отвернулась, чтобы скрыть навернувшиеся слёзы.

- Я не могу его выбросить…

Вита поняла. Этот холст был не просто картиной. Это был её внутренний ребенок, тот самый, что когда-то смеялся в том самом дворе. И он просился наружу, в этот выстроенный ею идеальный, холодный мир и рушил его своим простым, неловким существованием.

- Он не неуместен, - тихо сказала Вита. - Он просто единственный «живой» в вашей гостиной.

Маргарита сжала губы. Она снова была владелицей галереи, женщиной из стали.

- Я оставляю его вам, делайте что хотите. Подарите. Сожгите. Мне все равно.

Но Вита знала - это была ложь. Ей было не всё равно. Это было самое важное, что у неё осталось.

- Хорошо, - просто сказала Вита. - Я его оставлю. Он будет здесь, в студии, где все живое имеет право быть.

Маргарита кивнула, резко развернулась и ушла, не прощаясь. Но Вита заметила, как её плечи вздрогнули, прежде чем дверь закрылась.

Вита подошла к мольберту с картиной. Она провела рукой по холсту. От него исходило едва уловимое тепло, как от печки в том самом старом доме. И легкий, сладкий запах... запах мыльных пузырей и пирогов с вишней.

Она не стала переставлять картину. Она оставила её на видном месте. Это был не просто подарок. Это была исповедь. И самый уязвимый поступок, на который была способна Маргарита Аркадьевна.

А, на полу, в тот вечер, не появилась новая безделушка, а исчезла та самая золотая запонка. Будто сама студия, приняв её, как знак первой уязвимости, теперь вернула её обратно - в виде прощения и понимания.

Вита смотрела на пустое место и улыбалась. Битва была окончена. Начиналось нечто гораздо более сложное и интересное - исцеление.

Картина с бабушкиным домом простояла в студии неделю. Вита не прятала её, но и не выставляла на самое видное место. Она стояла в углу, прислоненная к стене, будто скромная, но важная часть интерьера. Проходя мимо, Вита иногда останавливалась и смотрела на неё. Она чувствовала не боль, как Маргарита, а тихую, щемящую нежность. Этот холст был теперь и её частью истории.

Ученики, приходившие на занятия, тоже замечали новую работу.

- Ой, какая милая картина! - восклицала баба Зина. - Прямо как у меня в деревне! Чья?

- Одна знакомая принесла, - уклончиво отвечала Вита.

- Счастливая картина, - заключала баба Зина и кивала одобрительно своему яблоневому бонсаю, который уже обзавелся третьим изящным листочком.

Степан, увидев её, ничего не сказал, но в следующий раз принес свой плеер и поставил тихую, акустическую мелодию, которая идеально подходила к настроению того солнечного двора.

Картина жила своей тихой жизнью, впитывая звуки студии, смех и запах красок. И казалось, с каждым днем краски на ней становились чуть ярче, а свет - теплее.

Однажды вечером, когда последний ученик ушел, а Вита заканчивала мыть кисти, дверь снова открылась. На пороге стояла Маргарита. Она выглядела уставшей, но спокойной. В руках у неё был не сверток, а бутылка дорогого красного вина и два бокала.

- Я проходила мимо, - сказала она и это была такая же неуклюжая ложь, как и её первое «мне все равно». – И решила зайти.

Вита улыбнулась.

- Заходите. Я, как раз кисти мою, самое скучное занятие.

Маргарита вошла и её взгляд сразу же нашел картину. Она не отводила глаз, пока Вита наливала вино. Они молча выпили по глотку. Тишина была негромкой, а комфортной.

- Она всё ещё здесь, - наконец произнесла Маргарита.

- Она никуда и не собиралась, - ответила Вита.

- Она... выглядит иначе.

- Может, это мы стали иными.

Маргарита медленно подошла к картине. Она стояла перед ней несколько минут, не говоря ни слова.

- Я помню запах тех пирогов, - вдруг тихо сказала она. - Бабушка всегда клала слишком много корицы. И помню, как лопнул тот мыльный пузырь, я тогда чуть не расплакалась.

- Но ты не расплакалась? - мягко спросила Вита, впервые обращаясь к ней на «ты» в этой новой, хрупкой реальности.

- Нет. Бабушка сказала: «Не беда, Маргоша, надуем еще один. Главное - помни, как это делать». - Маргарита замолчала, глотая слёзы. – А, я забыла. Я забыла, когда в последний раз надувала мыльные пузыри.

Вита подошла и встала рядом.

- Ну, это поправимо. У тебя ещё всё впереди.

Она повела Маргариту к столу, где стояли банки с красками. Она не давала ей кисть. Вместо этого она взяла баночку с жидким, переливающимся всеми цветами радуги перламутром - краской «радость первого открытия».

- Вот, - Вита капнула немного краски в стакан с водой и помешала кистью. Радужные разводы заплясали в воде. - Это не мыльный пузырь, но почти.

Маргарита смотрела на переливающиеся блики и в её глазах отражалась детская улыбка. И в этот момент это было важнее любого шедевра.

Они допили вино, разговаривая не об искусстве, а о простых вещах. О первом снеге, о вкусе спелой черешни, о том, как пахнут старые книги.

Уходя, Маргарита снова остановилась у картины.

- Можно... можно я буду иногда приходить? - спросила она, глядя в пол. - Не учиться, просто... приходить.

- Дверь всегда открыта, Марго, - сказала Вита.

И впервые за долгие годы Маргарита Аркадьевна не поправила её, не сказала холодное «Маргарита». Она кивнула и на её губах дрогнула улыбка.

После её ухода Вита подошла к мольберту. Она положила ладонь на изображение девочки с косичками. Холст отдавал ровным, спокойным теплом, как утюг, которым когда-то гладили простыни в том самом доме. Боль ушла. Осталась только светлая, немного грустная память и надежда.

Волшебство студии совершило еще одно маленькое чудо. Оно не изменило Маргариту. Оно просто напомнило ей, кто она есть на самом деле.

А, на полу, там, где исчезла запонка, теперь лежал лепесток от засохшей розы, аромат которой витал в студии весь вечер. Он был тёмно-бордовым, почти чёрным и пах не только собой, но и дорогим вином и горькой, но такой сладкой свободой.