Читать онлайн "Безумец"

Это произошло около пяти лет назад, когда я писал свою книгу о людях и об окружающем их обществе, как оно на них влияет. Я-Белорион Энсон, психолог, исследующий проблемы развития и причины психических заболеваний у людей. Тогда я решил написать свою книгу, идея о которой появилась у меня в голове ещё давно.

Ради своей книги я провёл беседы с известными творческими личностями, у которых выявили проблемы с психикой. Среди них были и писатели, и художники, и музыканты. Из этих разговоров я вывел несколько результатов, значительно помогшие мне в работе. Первым, кого я должен был опросить, был Бёртон Сатнон. Он раньше был известным художником, чьи картины хвалили богатейшие аристократы, а ныне не живописец, а пациент в психбольнице, находящийся в ней уже четыре года.

У него выявили параноидную шизофрению, не дающая ему покой от галлюцинаций и бреда. Но после разговора я сильно усомнился во всей моей работе...

Октябрь. Вечно холодный октябрь был в тот день! Я надел на себя своё длинное пальто и чёрный боливар. Ветер гонялся по улицам, отчего против него идти было трудно. Ветер метался, поднимая пыль с дорог. Я вышел из дома, и держа шляпу, еле шёл. Мне нужна была карета, чтобы доехать до психбольницы №195. В ней лечился бывший художник.

Холодные и сильные порывы ветра не давали идти прохожим. Вчера пролился ливень, отчего повсюду были лужи. Крыши тряслись, везде шумел свист. И небеса покрылись серыми тучами. Ни один луч солнца не мог пробиться сквозь них. Словно весь день обещал быть пасмурным и скучным.

Наконец-то на глаза мне попался извозчик с каретой. «Эй, постой!»-закричал я ему вслед, одной рукой махая, другой придерживая шляпу. Низы моего пальто поднялись. Ямщик услышал меня и подъехал. Я быстро запрыгнул в карету и захлопнул дверь. Извозчик ткнул коня оглоблей, и лошадь медленно поехала. Я положил голову на ладонь, наблюдая за всем происходящим по дороге, медленно засыпая.

Через час мы приехали к больнице. «Вот Ваши деньги»-дал я купюры ямщику и вышел из кареты. Он взял деньги и поехал дальше. Предо мной оказалось белое трёхэтажное здание, ничем не отличавшееся от других психбольниц. На его окнах висели решётки, от этого места веяло мраком и унылостью. Я прошёл через скрипящую калитку внутрь. Территория больницы была небольша. Пройдя несколько шагов я уже оказался перед дверью и вошёл в само здание...

Я увидел всё, что спрятано от людских глаз. Длинные коридоры, тесные палатки, пациенты в смирительных рубашках, ходящие по этажам, белые мёрзлые стены, с потрескавшейся штукатуркой. Тёмное освещение, лишь через окна попадал свет. И чем больше я шагал по больнице, тем больше страха во мне появлялось.

Я подошёл к охраннику и попросил позвать главврача, с которым у меня был договор о взятии опроса у пациента. Спустя две минуты он явился. Главврачом был мужчина пятидесяти лет, высокого роста, в белом халате, с очками, сквозь них виднелись голубые глаза, с русыми волосами и бородкой.

-Здравствуйте!-сказал он мне.-Это Вы Белорион Энсон?

-Да, да, именно он.

-Тогда пройдёмте к нашему пациенту. Снимите пальто, пожалуйста.

Я повесил шляпу и пальто на ближайшую вешалку, и пошёл за ним. Отныне я ужаснулся всему, что тут делается. Я видел гидротерапию, в которую тогдашние врачи верили, что вода «вымывает» демонов из душ безумцев. Больных запирали в ванной и не давая им выйти, обливали то кипятком, то ледяной водой, вызывая шок. Если пациент не поддавался, то хороший удар всегда помогал врачам смирить любого непокорного подопечного. Передо мной с грохотом закрыли дверь, и я слышал все крики, вопли, доносящиеся из комнаты. «Помогите, кто-нибудь!»-кричал оттуда больной, царапая ногтями дверь, но никто на него даже не реагировал. Главврач спокойно вёл меня, будто привык ко всему этому хаосу.

Также я видел электросудорожную терапию. Безумца сажали на стул и всего обвязывали ремешками. Потом, одним спуском рычага по нему проводили ток. Бедный весь дрожал в конвульсиях. Для врачей это было совершенно нормально. Они «встряхивали» таким образом разум больных.

А как же забыть про лоботомию? Психа связывали, не давая ему содрогнуться, всего в ужасе и страхе от понимания, что с ним сделают. Не поддававшегося били кулаками и дубинками, и заставляли пройти процедуру. И хирург лейкотомом «перерезывал» связи в мозге. И уже бесчувственные, словно ходячие мертвецы, ходили такие сумасшедшие, ничего не понимая и не осознавая.

Идя по малоосвещеным коридором, я замечал этих людей. Одни стояли у стенки и улыбаясь, разговаривали с кем-то невидимым. Другие, идя, вдруг хватались за головы и падали на колени. Но ещё более меня ужаснули врачи. Они, не понимая чего творят, убивали всё живое в человеке, и считали это за совершение блага! Будто бы они лечили людей! Но нет, они не лечили безумцев, они превращали людей в них. И без капли сочувствия и милосердия, врачи заставляли насильно пить лекарство, колоть уколы, проходить жесточайшие процедуры, били, мучили. Думая, что изгоняют злых духов из душевнобольных.

И все эти зверские методы лечения, которым подвергались пациенты, считались научным прорывом! Когда из каждой комнаты слышишь крики и вопли, и днём, и ночью, когда спать спокойно нельзя оттого, что твой сосед у другой тесной койки разговаривает с воображаемым другом, когда и сам потихоньку становишься безумным от всего, чего видишь здесь. А люди находятся здесь годами, без покоя, без сна. Как не сойти от этого с ума?

И вот мы подошли к той комнате, где находился мой собеседник. Главврач вошёл в неё и прикрикнул:

-Бёртон Сатнон, к тебе пришёл психолог!

Я тоже вошёл вслед за врачом. На меня обернул свой взгляд худой человек в пижаме. Он сидел, чуть присогнувшись, на самой последней койке и смотрел в окно. У него были худые скулы, коричневые волосы, первичная щетина и бледная кожа. А большие чёрные глаза передавали всю скуку и отчаяния за все дни, проведённые в этой психбольнице. Бёртону было около тридцати пяти лет, когда я с ним разговаривал. Он выглядел, словно пленник, весь исхудавший и сжавшийся.

-Здравствуйте.-тихо проговорил он мне, своим спокойным голосом. Бёртон встал во весь высокий рост, кивнув головою в знак приветствия.

-Добрый день!-сказал я.-Я-Белорион Энсон, сегодня проведу с Вами беседу. Согласны?

-Да.

-Тогда, давайте приступим.

Я увидел его соседей. Лысый мужчина лет сорока, смотрел в стену и зачем то тыкал в неё пальцем. Другой, парень двадцати пяти, был привязан к кровати в смирительной рубашке. Он пытался вырваться и встать, но верёвки крепко держали его. Были и остальные, не менее странные в поведении.

-У меня будет к Вам несколько вопросов. Отвечайте на них и всё.

Я присел на низкую койку с голым матросом. Наверное, не хватало одеял, чтобы укрыть всех пациентов. Я осмотрел комнату. И тут всё было бело: и стены, и пол, и потолок, и дверь, и матрас с подушкой, даже одежда была белой. И сквозь щели в окне дул холод. А мой собеседник сидел, глядя в пустоту, что-то обдумывая, и ничто его не отвлекало.

-Как долго Вы лечитесь в психбольнице?

-Четыре года, три месяца, сегодня двадцать первый день.

-Ясно. А кем Вы были до того, как стали пациентом?

-Вы ошибаетесь в своём же вопросе! Я не был, я и остался художником, сэр! Если мне не дают рисовать и воплощать мысли в картины, это не значит, что я перестал быть творцом! Дайте мне карандаш и бумагу, и я начну сразу рисовать! Но здесь, я не могу писать, нам запрещают что-либо делать, кроме того, как смотреть в окна через решётки! Словно мои руки связаны запретом!

-Можете ли Вы что-то рассказать про своих соседей?

-Мои соседи? Видите того мужчину?-он указывал пальцем на больного, тыкающего пальцем в стенку.-Он был обычным рабочим, участвовавший в бунте против власти. Когда и тут он начал бунтовать, ему провели лоботомию. Вот почему Ферон стал таким. А ведь давно он был силён телом и крепок духом, но отныне ничего подобного в этом ходячем мертвеце нет. А того молодого человека, привязанного к койке? Он сын одного аристократа, но у него обнаружили обсессивно-компульсивное расстройство, навязчивость в мыслях. И всё из-за того, что богатые родители не давали свободы своему сыну, везде старались контролировать, и отправили лечиться его сюда, думая помочь. Но они только вредят.

-А как Вы себя чувствуете здесь?

-Я чувствую себя потерянным! Каждый день проходит как вчерашний, и будет проходить как и завтрашний, и от скуки я уже считаю дни. Тут запрещают всё. Доктора считают свои методы лечения за науку, истребляющая злое из душ сумасшедших. Они истребляют все чувства! Я начинаю смотреть всё глубже и глубже в себя, теряясь в этом реальном мире. И самое страшное, что я не знаю, когда окончательно обезумею.

-А можете ли Вы рассказать свою жизнь?

-Да, могу. Сумеете выслушать весь мой длинный расказ?

-Сумею, я буду благодарным слушателем.

Он опустил взор на пол, потом снова поднял голову и посмотрел мне в глаза, будто проникал и понимал всего меня. Я был виден ему весь через взгляд.

-А Вы добрый человек, господин. Вы уже давно работаете психологом и поэтому хорошо понимаете людей, неправда ли?

-Да, я у же давно им работаю, десять лет.

-Если бы у меня был карандаш и листок, я бы нарисовал Ваш эскиз. У Вас хорошие черты: глубокие зелёные глаза, золотисто-коричневые волосы, эспаньолка, квадратные очки, овальное лицо. Белая рубашка и брюки с подтяжками. Жаль, что нет у меня ни ручки, ни бумаги! Вы задумчивый, внимательный, который многое желает сделать, но не успевает.

-Вы полностью меня описываете!

-Видите. То, что вы не можете видеть, можем видеть мы. Для Вас мы безумцы, сумасшедшие, а возможно мы просто видим больше и реалистичнее мир, чем вы? Точно, какой был вопрос?

-Расскажите свою жизнь.

-Я родился 22 августа 1787 года, в родовом поместье близ города Вильдёрн, если такой знаете. Этот городок небольшой, но приятный и уютный. Мой отец был разорившимся бароном, а мать дочерью купца. Папа был нотариусом в городке. Матушка полностью повиновалась ему, как главе семейства и своему любимому мужу. Я был их единственный сын, всеми любимый, но страдавший от постоянного контроля. Отец хотел, чтобы я тоже был нотариусом, поэтому начал меня чуть ли не с рождения учить грамоте и письму.

Но и я оказался его самым большим разочарованием. Родители считали меня глупцом и умственно отсталым. Научился я ходить и говорить только в три года, читать в шесть, что очень поздно, к тому же, я был очень болезненным ребёнком. И чтобы оградить своего единственного глупого сына от жестокостей этого мира, они запрещали мне выходить куда дальше нашего поместья. Смотрели за каждым моим шагом, следили за каждым моим действием, чтобы я сам себе не навредил.

Играть я мог лишь с соседними крестьянскими детьми. Но и они меня обзывали и всячески избегали. Кто же захочет играть с дураком? Поэтому чаще всего я оставался один со своими мыслями.

Но зато раньше всего я научился именно рисовать. Мама вставляла в мои маленькие ручки карандаш, и вместе со мной рисовала смешные детские рисунки-корявых человечков, домики, траву. И мне это понравилось. Когда я научился ходить и говорить, в возрасте четырёх лет я начал сам рисовать. Я брал с собой листок бумаги, обычный карандаш, выходил в наш сад и садился на траву. Помню до сих пор те прекрасные солнечные дни. Когда сидишь один безмятежно, всё небо голубое и безоблачное! Только ярко светит солнце и попадает своими лучами в глаза. Впереди далеко лес, откуда торчат верхушки деревьев. Вдыхаешь свежий воздух, и чувствуешь себя так беззаботно! И я рисовал всё, что видел. Небо, солнце, прохожих людей, забор, дом, деревья, кусты, цветы. Пусть мой карандаш и был простым серым, но в воображении я разрисовывал свои рисунки цветами.

Мой отец был строгим человеком. Когда он видел, что я рисую, подходил и говорил мне: «Чем это мы занимаемся? Лучше бы научился писать и читать, а не рисовать так криво!» Он усаживал меня за стол, давал чернила с пером и заставлял писать прописи под присмотром. «Нет, обводи аккуратнее букву!»-повторял вновь и вновь. Он желал, чтобы я смог продолжить семейное ремесло, передававшееся от отца к сыну. Мой прадед был нотариусом-судьёй, дед встал по его стопам, и он, в свою очередь, передал её моему отцу, который должен был теперь передать мне это нелёгкое дело. Но я оказался исключением.

Как бы отец не пытался учить меня, я не поддавался. И даже его крики не могли сломать меня. «Что ж ты за упрямец?!»-с гневом в глазах проговаривал он эти слова сквозь зубы каждый раз.

Моя мать не вмешивалась в наши разговоры и отношения. Она, как мне казалось, немного боялась отца, который был единственным её способом прожить. Именно он доставал деньги для нашей семьи, чтобы мы жили без всякой нужды и недостатков. Поэтому она не смела ему перечить и заступаться за меня. К тому же, моя матушка была младше отца на девять лет. Он, опытный во всём, мастер своего ремесла, и она, незнающая молодая девушка, которую выдал её престарелый отец по расчёту.

Моя матушка сама решилась взять на себя бремя замужества за деньги. Чтобы моему деду, её отцу, хватало денег на лекарство, она вышла замуж за состоятельного человека, каким был мой отец. Когда я родился, маме исполнилось двадцать пять лет, а папе тридцать четыре.

Хотя отец и старался отучать меня от бестолковых рисунков, я продолжал рисовать. Мне было обидно, когда папа подходил, вырывал из рук листок и говорил: «Почему линии такие кривые, а тело непропорционально? Здесь шляпа и вовсе, набекрень! Не быть тебе художником с такими рисунками!И кем же ты вырастешь?» Потом он бросал рисунок на стол и уходил. После того, как отец отошёл довольно далеко, мама подходила ко мне и подбадривала: «Ничего! Хороший получился человечек! Продолжай, и никого не слушай, даже папу!» И мне от её нежных и тёплых слов становилось лучше. Я начинал чувствовать себя увереннее.

Да, мой отец был грубым, но всё же он любил меня и мать. Он был таким человеком, какой снаружи холоден ко всем, а внутри очень добродушен. Возможно, сделало его таким его работа, полная трудных задач и решений, от которых последует судьба других.

Я помню день, когда папа решил меня в первый раз взять с собою в город. Это было в праздник первого месяца лета, в городе должны были проходить народные гуляния и пляски. Отец высвободил своего любимого коня Мирэля из денника, усадил меня перед собою и мы поехали. Через полчаса езды по дорогам, мы стали подъезжать к городу.

Мне всё казалось таким великим и высоким. Я впервые видел эти могучие столетние трёхэтажный здания, широкие дороги и несущиеся кареты, с запряжёнными в них по три лошади.

«Ну, вот мы и приехали»-сказал мне отец. Мы подъехали к центру. Привязав коня к столбу, мы пошли смотреть на праздник. Я был поражён всем, что происходило там. Я ещё никогда не видел столько людей! И все они нарядные, в расписных масках. От этой радостной толпы раздавался несмолкающий смех, кто-то плясал, а бродячие музыканты играли, и их забавная, весёлая музыка была слышна по всей окрестности.

Я пытался запомнить каждый момент. Но их было столько, что запомнить все невозможно! Мы с отцом прошли в толпу. Все смеялись и кричали, раздавали угощения и сладости. «Хэй, сэр!-кто-то крикнул нам,-Не хотите станцевать с нами? А что это за чудный ребёнок?» Но отец не выпускал меня из своих рук. В этом скопище людей легко потеряться, а найтись сложная задача.

К вечеру начались пляски. Девушки и парни пускались в танцы, в масках и в пёстрых одеяниях, а трубадуры подыгрывали им. Все жители участвовали в празднике, даже пожилые хлопали и смотрели за развлечением. Всё это было похоже на карнавал. Свет солнца сменилось на свечи фонарей. До глубокой ночи не останавливалось шествие. Ещё всё утро они танцевали и смеялись, и вовсе не хотелось спать от такого веселья!

Но нам пора было ехать домой. «Давай ещё останемся здесь!»-сказал я отцу. «Уж нет! Мы и так пробыли здесь больше положенного, нужно ехать домой» Он отвязал коня и мы поехали обратно. Через тридцать минут мы приехали. Я уснул в дороге, весь утомляемый событием сегодняшнего дня. Когда мы приехали, нас встречала мать, и она на руках перенесла меня в мою кровать, где я выспался после праздника.

Потом я попытался нарисовать всё, что я видел. Меня переполнили чувства и веселие. В одиночестве, я зарисовывал свои воспоминания. Как в ярких костюмах и масках танцевали молодые, как музыканты играли на своих лютнях, как фонари освещали ночные улицы, и утро начинало вставать.

Но одиночество мне помогало. Я мог оставаться со своими мыслями наедине, обдумывать, решать, спорить с самим же собой! Я уже тогда начинал всё понимать. А может быть, мои корявые рисунки-это мой же стиль? Они не столь красивы и прямы, но я закладываю в них частицу своей души, мои идеи! Я не могу словами описать то, что могу нарисовать! Показываю мир, как вижу его я! Показываю мораль через свою призму! И никто не может также её показать, как я. Я раскрываюсь в своих картинах, освобождаюсь от границ этого земного мира и перелетаю в глубину души. Освобождаюсь от тела и творю то, что не смог бы сделать наяву. Вот, что для меня художество-раскрытие самого же себя другим людям!

И я выходил в открытые места, на луг, на поляну, или в сад, там садился и рисовал. Изображал деревенских детей, играющих без меня. И пусть мои, тогда ещё странные кривые рисунки, были всем непонятны и неинтересны, я зарождался, как художник! Не могу же я сразу сотворить шедевр. Я рисовал закаты, огненные облака, пылающее в небесном пожаре солнце. Мне казалось это таким одновременно далёким и большим, что я мог засматриваться на закат минутами.

Я запомнил моё детство, как пору открытия себя. И конечно, беззаботности. Ничего не нужно делать, хорошо! Ничего не волнует, не тревожит! Моим единственным другом в то время была мама, только ей я показывал свои картинки, она смотрела на них и хвалила меня. Только матери я мог открываться. Она повсюду была со мной, следила за каждым шагом. Так прошло моё детство, приходила пора юности, которая не была уже столь радостной и прекрасной...

Я записывал отрывками рассказ Бёртона в свою маленькую тетрадку. В неё я записывал все идеи, приходившие в мою голову времени от времени. Он остановился, взгляд уставил в окно и словно обдумывал все слова, сказанные им только что.

-Продолжайте.-сказал я ему.

-А да, точно.-В каком-то забывчивом состоянии он был, будто в тумане мыслей.-Когда мне исполнилось семь лет, отец решил, что мне пора учиться. Он заплатил учителям и всё моё свободное время теперь стало обучением. Не было и минуты, чтобы я мог проводить не за учебником или тетрадью. «Учись и ещё раз учись!»-говорил мне отец в наказ.- «В ученье и состоит твоя последующая жизнь! Пусть всё твоё время занимают книги и учебники, чтобы потом ты стал судьёй, как и подобает нам! Не огорчай меня и учись прилежно!» Но быть судьёй было не для меня. Я не мог усидеть на одном месте, я был любознательным и стремившийся к свободе, а не желающий сидеть за столом и решать чужие судьбы.

Мне не хватало времени на рисование. Когда учитель выходил или мне удавалось выкрасть свободную секунду, я начинал рисовать. Но папа мне это запрещал, чтобы я не отбивался от учёбы. «Никаких отныне рисований, только учение и лишь учение! Ясно?»-со строгостью спрашивал он у меня. Мама смотрела на это с некой горестью. Она хотела, чтобы я был тем, кем хочу стать, что тянет меня душою, а не по наставлению отца. Но вмешаться она не осмеливалась.

Уроки для меня были скучны. Одно и тоже, одно и тоже! Писать однообразные тексты, записывать непонятные формулы и правила! Я же не хотел этого! Учителя были строги, и могли наказать уже не криками, как родители, а жестокими ударами. Для тех годов это было нормально, когда взрослый человек бьёт хлёстким прутом ребёнка. Ведь иначе не успокоить повесу!

Прошло семь лет. Тогда я стал подростком, мне исполнилось четырнадцать лет! Наконец-то я мог сам думать, куда мне идти и где мне быть. Родители разрешили мне гулять одному, без их присмотра, близ городка. Теперь я ходил туда и смотрел за тем, что происходит вокруг меня. Мне было всё интересно! Я ходил в городок Вильдёрн, чтобы отвлечься от учёбы и полюбопытствовать. Я видел повседневную жизнь людей: крестьяне ходят на нелюбимую работу, пашут в полях, а аристократы катаются на роскошных каретах. Как обычные дети играют друг с другом в подворотне, собираясь в группы. Парень и девушка общаются, улыбаясь. И все общаются, делятся идеями, а я стою и наблюдаю за ними издалека. А ведь мне тоже хотелось с кем-то пообщаться! Поделиться с другом о радостных моментах! Да только друзей у меня не было.

И тогда я решил продолжить рисовать! Пока родители спали, я зажигал в своей комнате тусклую свечу, доставал карандаши, и на бумаге вырисовывал образа. За весь день я не успевал творить, и поэтому начал создавать ночью. В ночной пижаме, я тихо вставал с постели и перед свечой рисовал. Я прислушивался ко всякому шороху, чтобы отец не узнал о моём увлечении, иначе навсегда бы он мне запретил делать это. Слабый огонёк свечи извивался. Я иллюстрировал то, что видел в городе.

К тому времени я подумывал, как улучшить мои рисунки. Линии стали чётче, появились явные образы с правильной пропорциональностью, и мои картины перестали быть просто изображениями. В них я закладывал мысль, какой-то подтекст, идею. У меня появились цветные карандаши, которые подарили мне отец с матерью. И с помощью них я мог рисовать ярко. Уже тогда у меня появлялся свой стиль: я рисовал не так красиво и элегантно, как у художников классицизма, но резко и выделяемо. Через чёрствые образы я пытался передать всю глубину моей идеи. И ночами, не спя, я рисовал, изображал мысли, собранные в голове.

Только когда начинало рассветать, я задувал слабый огонёк свечи и прятал свои рисунки за тумбочкой в щели между стеной. После я ложился спать, и родители ничего не замечали. Из-за недосыпа я выглядел очень измождённым. Мама говорила: «Бёрти, что с тобой? Ты бледный, глаза слипаются. Хороши ли себя чувствуешь?» «Да, хорошо»-отвечал я. Но секрет о ночном рисовании я долго утаивал.

Однажды, в возрасте пятнадцати лет я прогуливался по городку. Я каждый день в нём гулял, наблюдал за окружающим и раздумывал. Мне нравились старые каменные дома, узенькие улицы с плиткой, повисшие фонари, в которых ночью зажигают фонарщики огоньки,и спокойствие, что царило здесь. Этот городок был маленький, около пятисот человек населяло его. И все знали друг друга, здоровались при встрече. Не было суматохи и суеты. Мне казалось в Вильдёрне всё столь тихим и дружественным, что он почти стал моим родным городом.

Вдруг, я увидел торгаша, молодого парня в бедной одежде. Он был одет в рубаху, шаровары с заплатками и простой обувью. У него были чёрные кудрявые волосы, густые усы и довольное смуглое лицо. В его лотке, в котором он носил товар, я заметил что-то похожее на краски. Они были в коробочке. «Что это у Вас?»-спросил я у торгаша. «Акриловые краски»-ответил он. «Сколько стоит ваш товар?» «Двести пятьдесят монет, дешевле чем у других!»

У меня были карманные деньги, которые мне иногда давали родители. Я их долго копил и хотел купить по-настоящему стоящую вещь. Но когда я увидел краски, тем более хорошего качества, я не мог пройти мимо. Всего у меня было двести семьдесят монет, может чуть больше. Я пересчитал деньги и отдал их торгашу. «Теперь это ваше»-отдал мне в коробке краски.

Я так был рад! Последние краски с кисточками мне подарил отец в семь лет, но вскоре краски растратились и мы их выбросили. Больше красок у меня не было, так как отец не желал, чтобы я рисовал. И наконец мне выпал шанс! Я спрятал за пазухой куртки акрил и вернулся домой. Пока родители были заняты, я быстро засунул коробку за щель, где прятал рисунки.

Теперь, вместо карандашей я использовал краски. Своими старыми кисточками, у которых уже не было трети волосков, я рисовал акрилом. Я экономил их, ведь не скоро мне удастся накопить такую же сумму. Мои картины стали ярче, сильнее выглядели, чем с карандашами. Я смешивал цвета, и пёстро выводил силуэты. Отныне, я перестал писать карандашами, только красками.

Таким способом, мне удавалось передавать в картины всё, что я чувствовал. Моя душа вырисовывалась через них, а краски помогали ей всё ярче и ярче раскрываться. То, что я не мог рассказать родителям и близким, я рассказывал изображениями. Но чтобы никто не узнал об этом, я старательно скрывал все свои творения.

Один раз, учитель заставил меня допоздна сидеть и записывать уроки. Отец нанял ещё одного учителя по юридическому праву. Это был строгий мужчина пожилых лет, всегда в пиджаке и брюках, с седой бородкой и орлиным носом, лысый, в очках. Он держал в правой руке книгу, проверяя мои знания, а в другой указку для удара за неправильный ответ. «Что такое юридический прецедент?»-спросил учитель. Я минуту промолчал, думая, что ответить. «Ты должен это был выучить ещё неделю назад!»-прокричал на меня. «Это...-запинаясь говорил я, испугавшись от его крика.-это решение по конкретному судебному делу... которое принимается...за...»-и я не мог ответить. Учитель ударил меня по спине указкой, но она не помогла мне вспомнить. «Я более не могу терпеть от тебя такого поведения! Пусть с тобой говорит отец!» Он вышел и пошёл к отцу. Рассказавши, он ушёл.

Ко мне с быстрыми шагами ворвался отец. « Да как ты смеешь так меня позорить?! Мой дед ещё был лучшим судьёй во всём городе, и отец был такой, и я , а ты что можешь?! Лишь рисовать свои никому непонятные халтуры! А ну-ка, живо за учебник и учить всю ночь!»-накричал он на меня с дикими глазами. Мне ничего не оставалось, как исполнить его слова.

Он сел со мною за стол и заставил меня читать термины, объясняя их. Я пытался вникнуть в них, что всё равно ничего не понимал. Так мы и просидели до полночи. После этого отец вышел и приказал ложиться спать. Я притворился спящим, но как только он вышел, начал рисовать.

Я зажёг тусклую свечу, и перед её светом стал передавать красками на лист бумаги то, что представлял в голове. Я не замечал, как прошла вся ночь, наступило утро, солнце поднялось уже высоко. Его лучи светили мне в глаза, но я не обращал на это внимания. Я был весь в творении, оно поглотило меня. Когда я закончил, было около семи часов. Сегодня я слишком долго рисовал, чем обычно. Я сильно утомился, и более не был в состоянии даже думать. Потушив свечу, я встал изо стола и упал на кровать. Не укрывшись, в таком же положении я и заснул. Но я забыл спрятать свои рисунки и краску!

«Пора вставать!»-раздался голос мамы, но я ничего не услышал в глубоком сне. «Бёртон, пора вставать! Где же это он? Милый, сходи к нему и разбуди»-обратилась она к папе. Он отправился ко мне. Открылась дверь, и отец увидел всё, что я от него так долго скрывал. Разбросанные рисунки по столу, незакрытые тюбики с краской, потухшая свеча. «Вот ты чем занимался!»-со скрипящими от злости зубами проговорил отец. На его голос я сразу же проснулся, и увидев всю ситуацию, я сжался от страха.

«Да как ты смел так поступать со мной?! Всю ночь рисовал, а не учился! Понятно, почему ты всегда такой уставший! Сколько раз я повторял, что не суждено стать тебе художником! Нет у тебя этого таланта, пойми! На что ты будешь кормиться, когда вырастешь?! Думаешь, на свои уродливые картины?! Если ты сам не можешь понять, то я тебя научу!» После этих слов, отец схватил мои рисунки и начал рвать. Я бросился на него и схватился за руку, пытаясь помешать, но тщетно. «Уйди прочь!»-отбросив меня на кровать, он продолжал издеваться. Через минуту он закончил рвать и указал мне пальцем на горстку обрывков: «Надеюсь, ты понял, к чему этот урок? Пока живёшь в моём доме, ты не будешь здесь рисовать! Унял?»-отец громко захлопнул дверь, словно стены содрогнулись.

Я сел перед горсткой обрывков моих рисунков, схватился за голову, хотел вырвать на себе все волосы! «За что так со мной?»-стал я жалеть самого себя- «Я никому не делал зла! Зачем со мною делать зло? Я желал лишь рисовать! Желал творить! Но нет, мне даже этого нельзя делать! Только учить ненавистное право, чтобы быть как отец! А если я не хочу быть как отец! Я хочу быть самим собой! Почему я там, где меня никто не понимает! Где даже у меня нет друзей! Я не там, где нужен. Это не моё место!»

Сейчас я осознаю, что это простые слова подростка. И чем я взрослею, тем больше понимаю отца. Он переживал за меня, как я буду жить дальше, когда их с матерью не станет? Художество-дело души, но не работа. Вначале не заработаешь больших денег, а чтобы стать известным, нужна необыкновенная удача, которая бывает у одних из тысячи. На что я буду кормиться, где я буду зарабатывать деньги на жизнь? Тогда я этого ещё не понимал.

Теперь у меня не получалось рисовать. Всё своё время я тратил на обучение и заучивание терминов юридического права. И прошло время... Я вырос и стал юношей. Мне нужно было поступать в какое-нибудь училище, где меня научили бы большему, чем домашние учителя.

Мне пошёл восемнадцать год, и у меня были большие планы о моём будущем. Я подумал: «Возможно, мне стоит поехать учиться в какой-нибудь престижный университет искусств, где я бы мог научиться живописи? А потом стать художником!» Я уже представлял свои картины, как они будут висеть в галереях! Но однажды отец с матерью позвали меня вечером в гостиную...

Мама сидела за столом в кресле, а папа стоял позади стула, держась за его спинку. У него был опущенный взгляд, но когда я вошёл, он резко поднял глаза. Всё создавало скверную обстановку. Тусклый свет люстры, тёмный вечер за окном, и строгость в глазах родителей, всё это создавало напряжённость. «Нам нужно кое о чем с тобой поговорить»-со вздохом сказал отец.- «Мы с твоей матерью решили, что ты уже довольно взрослый, и тебе нужно обучаться в специализированных местах. Мы подумали и приняли решение, что ты едешь в город Лонгдорн и будешь там учиться на судью» «Что?!»,-возразил я.- «Но вы же у меня даже не спрашивали об этом!» « Хорошо, чего ты хочешь?» « Учиться на художника, вот чего я хочу!» «Хах! Ты ещё думаешь об этой глупости? Не бывать тебе художником!» «Почему же?» «Знаешь, сколько нужно стараний и терпения, чтобы им быть? Жить в постоянной нищете, без денег, без обуви, без еды. Ты не сможешь жить в таких условиях! К тому же, у тебя слабое здоровье» «Да что мне слабое здоровье? Мне важнее душа, чем тело, которое есть только на земле!» «Ты ничего на понимаешь, упрямец! Я знаю, что лучше для тебя»

Несколько минут шла эта ссора, но вдруг мама вступила в разговор: «А может, и вправду нужно сделать так, как он желает?» «Ты в своём уме?-стал пререкаться отец,-Я уже заплатил за его обучение, и в следующую пятницу он поедет в университет. На этом всё!»

Мне было некуда деваться. И снова пришлось поддаться его воле. Через неделю мы начали собираться. Мама клала мои вещи в чемоданы, еле их запихивая. «Вот твой истинный путь!»-сказал мне папа, хлопая по плечу. Меня одели в лучший костюм, какой был. У меня оказалось три чемодана, полные одеждой и нужными вещами. Отец отошёл, и тогда мама подошла ко мне и дала в ладонь целую тысячу в купюрах! «Тебе это пригодится-тихо проговорила она,-Будь счастлив в университете!»

Мы вышли во двор и стали дожидаться ямщика. «Вон он где!»,-махая рукой кучеру, крикнул отец. Карета подъехала. Мои чемоданы оставили на запятках. Я сел в экипаж и стал со всеми прощаться. Мама махала мне рукой, еле сдерживаясь, а отец с улыбкой кивнул мне. Я никогда не видел его таким. Он был сдержанным, руки за спиной, глаза подобрели и в них было странное сожаление. «Прощай!»- прочитал я у него по губам. Он не был в силах даже что-то сказать. Я услышал удар кнута, и карета медленно поехала. Родители ещё махали мне, но я не видел этого.

Мы проезжали городок Вильдёрн. Знакомые улицы, переулки, дома, места, люди. И со всеми мне приходилось прощаться. И через сколько времени я снова увижу мой городок? Через месяц, а может через полгода или год? Но кто мне скажет? Я не хотел уезжать от него! Но судьба, похоже, вовсе не слушала меня...

Спустя двое суток мы приехали в город Лонгдорн. Он находился далеко от моего родственного поместья, близко со столицей. И ничего подобного я ещё не видел! Высокие здания, памятники, мраморные фонтаны! Множество людей, целые толпы! Огромные рынки, где всегда звучит улюлюканье народа и торговцев. Длинные мосты через голубо-прозрачные реки. Храмы со сверкающими куполами, словно золотом. Лонгдорн был противоположностью Вильдёрну, где царит тишина и покой. А здесь, громадный город, в котором никогда не смолкают голоса и свисты людей. Я с интересом смотрел на улицы, высовываясь из оконца кареты. Мои глаза разбегались от всего нового, что я видел.

Мы приехали к университету. Длинное высокое здание, в готическом стиле. Старые обветшалые стены внушали некий страх. И большие часы на главной башне с вечно движущимися стрелками. «Приехали!»-обратился ко мне ямщик. Я взял свои чемоданы и вошёл в сам университет.

Множество учеников, всегда шум и гам. Запутанные коридоры, образованные в лабиринт. Я подошёл к дежурному учителю и спросил, где номера для студентов. «А как Вас зовут?»-поинтересовался он. «Бёртон Сатнон» Учитель посмотрел в тетрадь, где обо всём было написано, и подозвал меня к себе. «Я покажу Вам вашу комнату» Я пошёл за ним. Он привёл меня в номер, в котором жили ученики. Рядом со мной на соседних кроватях спало ещё четверо студентов. «Спасибо»-ответил я ему.

Я разложил свои вещи на постели. Теперь я стал студентом! Постоянные шум, смех, подозрение от учителей и скучные уроки-это ждало меня впереди. В нашем университете была исключительная строгость к ученикам, так как место очень престижное, тем более мне, сыну мелкого барона из глубинки.

Но уроки ничем не волновали моё сердце, я был абсолютно к ним равнодушен. Юрисдикции, присяжные, обвинительные заключения, ходатайство о запрете, досудебная конференция, реституции, разве мне это было по душе? Я по характеру робкий, чувствительный человек, не любящий шум, и одинокий. Поэтому, деньги, которые мне дала мать, я вскоре потратил на краски и бумагу. Всё своё свободное время, даже на уроках и лекциях, я проводил за живописью.

«Что это ты делаешь?-с усмешкой говорили мне однокурсники-Рисуешь?» «Да, я рисую» «Разве так криво можно рисовать? Что это за резкие толстые линии, такие яркие цвета! Больше похоже на глупость, чем на искусство!» «Я знаю. Мои картины-это мой стиль, мои мысли. Они для вас уродливы и неинтересны, но я запечатлею на них то, что я вижу. Бедность, непризнание, человеческие чувства. Не всем же рисовать в классическом стиле!» «Не зря говорят, что ты чудак! Нам этого не понять!»

В те студенческие времена я стал создавать свой стиль. Это был экспрессионизм. Контрастные цвета, искажение реальности, абстрактность, через них я хотел передать то, чего не видели люди. Бедность, уныние других, человеческие пороки, страх, иная сторона аристократии, но и в того же время красоту этого мира. Мой стиль был смешением экспрессионизма с футуризмом, выражение и будущее!

Моё обучение было плохим. Я не слушал на лекциях учителей, из-за чего не мог отвечать на их вопросы, получал из оценок только два, в лучшем три. И конечно, всё стремилось к концу. Меня вызвали к директору. Просторный кабинет, кожаные кресла, паркет. За столом сидел директор. «Вы знаете, почему я Вас сюда вызвал?»-спросил он у меня. «Нет»-я ответил. «Ваши оценки и обучение крайне плохие. Мы не можем допустить того, чтобы в нашем престижном университете учились ученики, занимавшие места для более одарённых студентов. К сожалению, нам придётся Вас отчислить из-за неуспеваемости»

В тот же вечер мои вещи были собраны. В пять часов ко мне подъехала карета, и я отправился домой. Прошло два дня в пути, и я вновь увидел мой городок Вильдёрн. Ничего не переменилось за эти полгода, проведённые в университете! Всё те же знакомые лица, улочки, дороги. Мы свернули в хвойный лес, где на поляне располагалась моя родовая усадьба.

Карета остановилась возле ворот. Я вышел, взял свои чемоданы и глубоко вздохнул. Кажется, здесь даже воздух чище и родней! Я постучался в ворота. Послышались лёгкие шажки за той стороной забора, и на мои стуки вышла мама. Её глаза вспыхнули изумлением при виде меня. «Как...-проговорила она.-Ты уже приехал? Наконец-то!» Мать бросилась на меня с обниманиями. «Да, да! Я приехал!» Она открыла мне дверь и я вошёл.

Было около девяти часов. Рано потемнело, начинался мелкий дождь. Я закрыл за собою дверь и стал раздеваться. Мама позвала отца, чтоб он приходил как можно скорее. Он пошёл по коридору и встретил меня. Его брови нахмурились, а глаза недоумевали. «Почему ты так рано приехал?»-спросил он у меня, понизив голос. «Меня отчислили»-со страхом я тихо проговорил, словно ребёнок, испугавшийся родительского гнева. «Что?-повысил он голос и с яростью посмотрел мне в глаза.-Повтори! Мне не послышалось? Тебя отчислили?» «Да, меня отчислили!» «И за что же?» «За неуспеваемость» «Да как ты посмел вообще возвращаться? Я тебя растил, я тебя воспитывал, тратил все свои деньги, чтобы тебе жилось хорошо! Я экономил на себе, чтобы мой сын жил без всяких нужд и потребностей! Да бы у него было лучшее из наилучших обучение! И этим ты мне платишь? Признавайся, твоя неуспеваемость возникла из-за художества?» «Да, и я этого не буду отрицать!» «Упрямец! Я же оплатил за обучение на годы вперёд, а ты так легко говоришь!»

Множество оскорблений было в мою сторону. Какой я бездельник и бездарность, на которого бесполезно потратились деньги. Что я был надеждой отца, но теперь его разочарование. Но я не вытерпел, и решился сказать то, что копилось у меня в душе: «Отец! Хватит ругать меня за то, что мне нравится! Разве я могу не подчиняться своим желаниям, своей душе и сердцу? Если ты не хочешь видеть меня таким, то уж лучше я уйду, чем мучить тебя моим видом!» Я взял деньги, которые родители откладывали на моё учение, один из чемоданов, где были только краски, рисунки и некоторая одежда, и вышел из дома. Я пошёл в городок, где мог найти хотя бы на ночь ночлег.

Пошёл уже сильный ливень. Мать выбежала вслед за мной, но отец ухватил её за руку и сказал: «Пускай идёт, куда ему вздумается! Он сам должен выбрать путь, возвращаться ему, или гордыня возьмёт верх над ним. Всё равно он вернётся, ведь у него ничего нет!» «Канлион, как ты можешь так говорить?-впервые закричала на него мама,-Ты же не знаешь, какие горести могут его встретить!» «Синьлион, он и научится на этих горестях! Будь любящей матерью, отпусти своего птенца из гнезда! Ведь не может он всю жизнь прожить в гнезде, наш сын должен знать, что может его ждать на перепутьях жизни! Я знаю, как тебе это тяжело осознавать, но пойми: твой птенчик уже взрослый орёл, и ему давно пора научиться летать!» Более я ничего не слышал. Я шёл, не оборачиваясь. Лишь слышал бьющиеся капли дождя о землю. Моя обувь и низ брюк испачкались от грязи и песка, по которой брёл.

Везде царила тьма, ни одного огня не освещало мне путь. Только Луна была моим верным проводником. Я начал думать, что потерялся. Множество дорог и перекрёстков ожидало меня. Но по памяти я всё же добрался до городка.

К утру я оказался в Вильдёрне. Я шёл по обочине дороги, шатаясь от усталости и голода. В первые дни моим ночлегом стали таверны и трактиры, где можно было переночевать за небольшую сумму. Но вдруг я вспомнил, что я взял деньги у родителей. Я насчитал целых десять тысяч! Этих денег мне хватило бы на первое время.

Я решил отправиться в другой город. Моим выбором стал Бекенг, город гораздо больше Вильдёрна, где я бы мог найти своё призвание и работу. Я дал сотню ямщику, и он меня отвёз. Через три часа я уже был в Бекенге.

Этот город был похож на Лонгдорн. Длинные бульвары, большие улицы и толпы людей. В нём я снял квартиру за девять тысяч у Румона Урфона. Он стал моим арендодателем. На оставшуюся тысячу я купил краски, холсты, новые кисточки, и бедную пищу.

Теперь я жил в скромной комнатушке, рисуя свои картины поздно ночью. Я зажигал свечу, и всю ночь, до самого утра, зарисовывал образа и лики из моей головы. Что я воображал, то и иллюстрировал на бумаге красками. Утром, луч заходил в гости в мою комнату, и освещал её. Он видел бедную старую мебель, голый паркет, рабочий стол. Мне было радостно его встречать, ведь луч являлся моим единственным гостем, который заходил в мою квартиру и навещал меня за работой.

Деньги я зарабатывал очень малые. Я приходил в кабаки или в местные рестораны, чтобы продать там свои картины. «Вот моя картина!-с гордостью показывал я холсты хозяевам.- Сколько Вы возьмёте за неё?» Они присматривались и говорили: « Триста монет, не больше» «Как же так?-возмущался я.- Я три ночи рисовал, и всего за триста монет? Минимум пятьсот» «Ну уж нет! Можете идти и торговаться в других местах! Максимум четыреста» «Хорошо, я согласен» И всего за четыреста монет я продавал работу, из-за которой не спал три ночи.

Мне было больно от понимания, что так мало стоит мой труд. Мне приходилось продавать за гроши то, чем я жил. Но зато у меня появлялся шанс, что мою картину кто-то заметит. Может быть, за дальним столиком посетитель ресторана поднимет голову и увидит мою работу. Углубится в её идею и поймёт замысел художника?

Иногда я сторговывался на более выгодную цену, но не выше восемьсот. Кроме художества, я зарабатывал на жизнь разными подработками: от дворника до кожевника, но чаще меня брали работать на заводы. Через месяц уже увольняли, потому что я засыпал и был жутко усталым.

Питался я скудно, да так, что и собака не стала бы есть. Ломоть чёрствого хлеба, каша из низкосортного овса, обычная вода. После того, как приходил с работы, я хотел спать, но нет, начинал рисовать. И знаете, сэр Энсон, мне было хорошо. Даже в таких условиях, какие у меня были, я чувствовал себя свободно и лучше, чем у родителей. Я скудно питался, одевался, еле выживал, зарабатывая на аренду, но я творил! Мне не нужно было скрывать своих интересов, того, что я на самом деле люблю. Художество-это смысл всей моей жизни! И без него нет мне смысла жить! Я был свободен от отцовских предрассудков, меня никто не укорял, я делал, рисовал, создавал. Мне не хотелось возвращаться обратно домой. Именно тогда я понял, что вырос и стал орлом, научился летать! Я не боялся чужих мнений, и понял себя, осознал, кто я такой. Тот момент стал первым толчком моей жизни.

Прошло два года, как я стал жить в съёмной квартире. Я шёл по улице и вдруг заметил мальчика, продающего газеты. Он был в нищей одежде, скорее всего, работал, чтобы помочь родителям. «Газеты, новые выпуски газет!-кричал он, хотя дул ветер и было холодно, но продолжал стоять и раздавать,- За две монеты, всего за две монеты!» Все проходят мимо мальчика, не обращая внимания на его зазывания.И я подумал, что стоит мне ему помочь? Две монеты для меня ничего, а для него это поддержка и первые заработанные деньги. «Я беру газету, вот ваши деньги!»-сказал я и отдал две монетки. На его лице сразу же показалась улыбка, и на моем в ответ тоже.

Когда я дошёл до дома, я решил отдохнуть и прочитать свежие новости. Усевшись поудобнее в кресло, я стал читать. В самом конце газеты вдруг на глаза попались строчки: «Объявляется конкурс для художников. Лучшая работа будет награждена пятьюстами тысячи, второе место получит триста тысяч, и третье сто тысяч. Работы на конкурс приносить на адрес...» Адрес я уже не помню. Я подумал, может бы и мне пойти на конкурс? К тому времени я уже участвовал в нескольких конкурсах и проигрывал, оказываясь в последних местах. Надо мною посмеивались за уродство и яркость, но я не сдавался. Конечно, мне было обидно, что моя работа не произвела ни на кого впечатления, а даже отвращение, но у меня был шанс, и я за него цеплялся. Возможно, наконец-то повезёт в этот раз?

Я сразу же стал рисовать. Весь день и ночь я тщательно вырисовывал, не отвлекаясь. Я согнулся над холстом, словно полностью погрузился в идею. Уже взошло солнце, луч побывал у меня в гостях, я всё ещё рисовал. И наконец-то закончил. Моя работа называлась «Сын ветра» На ней, юноша взлетает ввысь, к небу, освобождаясь от земных оков. Под ним, на земле, стоит толпа, и осуждает, и ругает. Как же можно полететь? Разве человек птица, чтобы летать? Но ему нипочём и всё равно на людей, ведь у него есть мечта, к которой он стремится-взлететь к небесам! Он её достиг, а толпа, не имеющая ни мечт, ни веры, всё стоит и смотрит на него. Этот юноша и есть «сын ветра», дерзкий, стремящийся к своей мечте, кажущейся невозможной, неосуществимой, но он исполняет её! И главное, идти к цели, не слушая чужих мнений, толпу. Ведь каждая хорошая мечта осуществима!

В чём-то я хотел показать самого себя. У меня была мечта-стать знаменитым художником. Я вырвался из земных оков, от родителей, не слушал их упрёков. И пробовал исполнить мечту. Позже, она всё-таки осуществилась! По это потом. На следующий день я отнёс картины по тому адресу. Мои коллеги, тоже художники, участвующие в конкурсе, посмотрев на картину, чуть не расхохотались. По ним было видно всё осуждение и насмешка. «Что это за стиль?-слышал я за спиной,- Кто так рисует? Курица и то бы прямей нарисовала лапой!» Но я не желал на них смотреть, оборачиваться. Мою картину приняли и я стал ждать итогов.

Прошёл месяц. Всё это время я жил как раньше, в бедности, рисуя и продавая картины, сторговываясь за цену. Зайдя в холл дома, с низким потолком и потрескавшимися стенами с трещинами, я увидел почтальона. «Есть ли письмо для квартиры 36?»-спросил я у почтальона. Он порылся в своей сумке и нашёл письмо. «Это Ваше»-протянул почтальон мне конверт. Я взял его. Вернувшись в квартиру, я раскрыл его и прочитал. В письме, меня приглашали на сбор участников конкурса, где объявятся все итоги. Я решил сходить.

К назначенному дню, я оделся в мой единственный костюм и отправился к месту. Было множество людей, в богатой для меня одежде. Ходили официанты и предлагали шампанское в бокалах. Несмотря на то, что я никогда и не пробовал напиток, отказывался. Нам всем сказали сесть на свои места, ведь начнутся объявляться результаты судей.

Я стал внимательно слушать каждое имя, пытаясь найти себя. «Хотя бы шестое место!»-думал я про себя. Это было как пытка! Ожидание, волнение. Прошло полчаса, и всё ещё судьи говорили. Когда стали оглашаться пять первых мест, я стал переживать, не забыли ли меня? «Первое место...-объявлялся список,- Эдмон Лангфон. Поздравляем Вас!» По всему залу послышались аплодисменты. «Третье место... Орфон Панкрон. Рады за Вас! И второе место...» «Какое же второе место? Не тяни!»-кричал я у себя в голове. «Второе место... Бёртон Сатнон!» Я раскрыл глаза от удивления. Разве такое возможно? Какая удача! Второе место, я выиграл триста тысяч! Я таких денег отродясь не видел! Тройку победителей вызвали на сцену и вручили призы.

На себе я почувствовал завистливые глаза и слова. «Да как он получил второе место?»-откуда-то я услышал. Тогда я понял: большинство людей, завистливые и злобные по нутру. Кроме насмешек ничего не услышишь от них. За чужие успехи, вместо радости, у них проявляется зависть. От таких людей нужно держаться подальше, а то они, как вороны, окружат тебя со всех сторон. Ты будешь принимать их за друзей, а окажется, что они враги. Доброта и сочувствие очень редки в нашем мире. И если такие добрые люди встречаются на пути, то надо протягивать им руку и держаться за неё!

На триста тысяч, выигранные на конкурсе, я купил себе однокомнатную квартиру в Бекенге. Квартира была небольшая, сего лишь тридцать два квадратных метров. Голые стены и пол, ничего более в ней не было. Но я сразу начал отделывать квартиру. Положил паркет, покрасил стены в бежевый цвет, купил мебель:шкаф, кровать, стол, стулья и так далее. Я всё сделал сам, без чьей-либо помощи. И мне нравилось! У меня появилась своя, собственная квартира! Я ощутил простор и комфорт. Теперь никому не нужно платить и отчитываться, ведь отныне я хозяин!

За четыре месяца я обустроил квартиру. Поставил мебель, сделал кухню. Этим же, я доказал себе и другим, что я способен на большее! Мне не надо терпеть гнев отца, объяснятся перед арендодателем. Я сам себя создал! Стал художником, купил квартиру. И я перестал стесняться самого же себя.

Теперь я мог ходить не в одном и том же костюме, а купить хороший пиджак и новые туфли. Моё имя некоторые узнавали. У меня начали заказывать картины за большие суммы. Жизнь наладилась! Я не ходил по кабакам в поисках продажи работ, хоть за гроши! Ныне у меня стали просить их нарисовать!

Прошёл год после моего первого успеха. Я хорошо жил в своей маленькой квартирке, рисовал на заказ картины и просто для души. Я снова решил поучаствовать в конкурсе. И вдруг, во время приёма заявок, я заметил картину. Она была яркая, пёстрая, в ней был смысл. Я захотел познакомиться с художником, чей стиль был похож на мой. «Здравствуйте!-протянул в знак дружбы я ему руку,- Я хотел бы познакомиться с Вами! Знайте меня как Бёртон Сатнон!» «Ваше имя мне знакомо.- тихо сказал он,- Я рад нашей встрече! Моё имя-Вильтон Раймон!» Мы пожали друг другу руки.

Между нами начался разговор о стилях в искусстве, о значимости картин в сегодняшнем мире, какие моральные дилеммы стоит поднимать в них. У него был стиль- авангардизм с частями абстракционизма. Он мне понравился, как художник и человек. Между нами завязалась дружба.

Мы иногда ходили друг к другу домой, или заходили в кафе, и за чашкой чая обсуждали искусство. Вильтон говорил мне, что самое главное в картинах-это вид, красота рисунка. Я же утверждал, что главнее прежде всего мысль и идея! «Зачем же тогда картины существуют?-говорил Вильтон,- чтобы радовать глаз своими красками, игрой цветов!» «Нет, нет, нет!-начинал я спор,- главное в картине посыл художника! Она должна вдохновлять, притягивать душу и заставлять задуматься о нас самих!» Когда на улице уже темнело, мы расходились по домам.

Однажды, мой друг предложил мне стать участником их художественного сообщества и собрать команду. «Я знаком и имею дружбу с другими художниками. Я предлагаю создать сообщество и в соавторстве рисовать. Согласен?» Я подумал и... Согласился. С другими художниками, в их числе- Саймон Георогон, Терон Милакон, Верон Фатрон, мы объединились и стали совместно творить. Кто-то предлагал идею, остальные рисовали.

Впятером, мы никого не боялись, и рисовали назло всем. Изображая пороки людей, их проступки, мы пытались направить на исправление. Нашу команду назвали: « Выражение будущего» Да, знаю, название довольно странное, но оно исходило из двух стилей, в котором мы рисовали: экспрессионизм и футуризм. Экспрессионизм-это выражение, а футуризм-будущее. Отсюда и название.

Нас не раз старались разогнать. Властям и аристократам не нравилось наша правдивость, которую мы изображали на работах. Резкими, контрастными цветами, символизмом, искажением от классических картин, мы показывали реальность. Наши работы называли грубыми, непривычными, особенно в те года, когда этот стиль только зарождался. Но мы «раскрывали» наши души нараспашку, показывая через картины, как мы всё видим, наши эмоции! Для нас мысль и философия стала важнее красоты. Мы объединились, как авангард, и мы шли, нога в ногу. Тогда переломить нас было невозможно.

Прошло три года. За это время наши имена стали известны. Про нас писали даже в газетах. И вдруг, мне приходит письмо, в котором говорится, что мою работу хотят взять в столичную выставку. Оно было от богатого галериста, чьё имя я хорошо знал. Он скупал картины у художников и открыл свою галерею. Я удивился и решил действовать. Я нарисовал картину и отправил по написанному в письме адресу.

Вместе со своей картиной, я хотел и сам поехать в столицу. Я ещё никогда не бывал в этом чудном городе! А мне очень нравится путешествовать и зарисовывать яркие моменты из странствий. Арендовав номер в гостинице на несколько дней, я поехал в Англаву, тогдашнюю столицу.

Спустя два дня, я приехал в город. Моему восхищению не было предела! Таких чудес, какие были в Англаве, я не видел в других местах! Великолепные салюты, праздники, украшения! Что только можно было пробовать на ярмарках! Вкуснейшие блюда, напитки. Я ещё не раз вспоминал о тех днях, проведённые в столице.

Настал день, когда открыли выставку. Я решился пойти на неё тоже. Я рассматривал картины художников разных стилей, и пытался подметить что-нибудь новое для себя. Оказалось, что эту выставку посетит Король! Все ожидали его прихода, и когда он появился, все низко поклонились. Посетители следили за каждым его движением, ведь не всегда увидишь Короля!

Я собирался уже уходить, настало девять часов, и выставка должна была закрываться. Леополон, наш Король, увидел мою картину. Я обратил внимание, пройдёт ли он мимо, или станет разглядывать? Леополон начал смотреть и вникать в её идею. Он сказал: «А чья это картина?» «Моя, господин и всемилостивейший Король!»- низко поклонился я ему. «Как Вас зовут, сударь?» В моём сердце появилась тревога. Я не знаю, понравилась ли ему картина, или нет? А если, он сейчас прикажет казнить меня за такое? У Короля были проникающие, голубые глаза, седые волосы и бородка, высокий рост в два метра, из-за чего фигура его делала могучим для остальных. Он смотрел мне в глаза и ожидал ответа. Я выпрямился, попробовал стать увереннее в голосе и ответил: «Бёртон Сатнон, сэр Король» « Я слышал кое-что про тебя. Мне показалась твоя работа необычной, интересной и в ней есть что-то захватывающее душу и взгляд. Я, пожалуй, возьму её к себе во дворец. Вы не против?» Мой ответ был: «Конечно, забирайте»

Все, присутствующие в зале, удивились. Король оказался очень добр и снисходителен ко мне. Для меня художника, это был пик. Немыслимый успех и гордость! Если на меня обратил внимание Король, что может быть выше похвалы государя?

На следующий день уже были опубликованы газеты с заголовком: «Король обратил внимание на картину начинающего художника» Люди на улице стали узнавать меня. Тогда настал мой триумф!

Когда я вернулся в город Бекенг, все столпились перед моим выходом. Они ожидали моего приезда, и до самого дома преследовали меня. Лишь в квартире я смог оторваться от них. У меня стали заказывать картины аристократы, дорогие рестораны, за десятки тысяч монет! Раньше я и мечтать о таком не мог. Я сторговывался на две сотни, чтобы продать работу. А теперь меня просят нарисовать и продать за огромные деньги! Я стал ощущать себя известностью, во мне загоралась болезнь.

В то же время, между «Выражением будущего» появлялись разногласия. Все уже стали известными художниками, им не нужно было соавторство. Я ставил их ниже себя, мы ссорились. Все хотели, чтобы их работу заметили. И конечно же, главная всему виною-деньги. За то, что мы рисовали в соавторстве, наша прибыль делилась на пятерых. А каждый желал, да бы вся прибыль оказывалась в его кармане. И я таким был. Поэтому, каждый раз между нами возникали споры, ссоры. Работать становилось невыносимо.

Когда каждый желает всё лишь для себя, команда не может существовать. Мы должны думать как единое целое, а не раздельно, как бы обогатиться и забрать выручку себе? И продолжаться проект больше не мог. Первым вышел Вильтон, сказав: «Ребята, Вы слышите себя? Мы хотели творить, чтобы показать всем наши идеи, мысли, эмоции, а теперь рисуем лишь для зарабатывания денег! Мы перестали слышать самих себя! Мы стали тем, что высмеивали: жадных богачей, которым наплевать на крестьян! Чем же мы отличаемся от них? Наш смысл потерялся, и значит, проект не может без него существовать. Хотите, оставайтесь здесь и становитесь всё более и более скупыми, а я не могу таким быть. Прощайте!» Сначала я не послушал его, посчитал позёром. Но потом стал одумываться. Вильтон был самый честный из нас, это правда. И жалко, что я не продолжил с ним дружбу.

Вскоре, вся команда распалась. Все переругались друг с другом, и прежних отношений не вернуть. Те, кто были мне друзьями, стали врагами. И всё испортили деньги! Я за ними стремился, а оказалось, что пытался разрушить команду, того не осознавая. Я остался с тысячами монет, и только с ними.

Мне не было прохода на улице, меня узнавал каждый прохожий и хотел взять автограф. Я был любим публикой как художник, но не как человек. Приходя домой, я оказывался снова один! Когда я был в дружбе, я мог рассказать и раскрыться полностью другу! А нынче с кем мне разговаривать? Лишь со стенкой! Если ты известен, это не значит, что ты не одинок.

Мне не хватало обычной поддержки, понимания. Кто обсудит со мной искусство, то, чем я живу? Знаете, Белорион, даже самому грозному зверю, какой живёт на белом свете, нужна чья-то забота. Я был для всех странный, непонятый художник. Именно я был тот грозный зверь! И мне так хотелось, чтобы хоть на минуту со мной кто-то заговорил! Простого общения! И тот страшный зверь, из-за одного услышанного слова, становился нежным и ласковым. Но я был вынужден оставаться один в своей собственной квартире, как в клетке. Вот оно-одиночество, когда для всех ты успешен и знаменит, а в себе ты одинок, неуверен, словно весь мир отвернулся от тебя. И чувствуешь себя хуже обычного бродяги, что ты настолько плох и никому не интересен!

Так я себя ощущал на протяжении двух лет. Заходя в подъезд дома, я решил проверить почтовый ящик. С самого утра у меня было неприятное чувство, будто должна сегодня произойти какая-нибудь страшная весть! Я оглядывался всюду по сторонам, и не знал, где ожидает меня опасность. Открыв почтовый ящик, нашёл в нём письмо. Письмо было завёрнуто в странный конверт, а печать государственная. Я тут же раскрыл конверт, и первая строчка в письме: «Наследство» Нет, нет! Только не быть тому, что я подумал! Я со страхом продолжил читать письмо, и там оказалось то, чего я боялся. «Может, это ошибка?»-было у меня в мыслях. Я собрал вещи и отправился в моё родовое поместье, в котором я не был уже девять лет!

Через два дня моя бричка приехала к назначенному месту. Мы задержались, потому что дороги были ужасными, особенно с приходом весны, когда на путях вся грязь и слякоть. Невозможно проехать! Колёса застревают в грязи, и вытащить бричку непосильная задача.

Мы проезжали через Вильдёрн. О, вот он, мой родной старенький городок! Ничего в нём за время моего отсутствия не изменилось! Как и были старинные дома, тёмные подворотни, в которых засиживались дети, узкие переулочки, так они и остались. Но мне стало волнительно и страшно от преследовавших меня мыслей. Пусть я и ушёл от своих родителей, но я ведь не желал им ничего худого!

По приезду, я решил опросить нескольких местных людей про моих родителей. «Извините сэр!-подходил я,- Не знаете ли Вы ничего про семью Сатнон?» «Знаю лишь то,-отвечали мне,-что они умерли и будут оглашать наследство. Более ничего» Во мне прошёлся страх. «Такого не может быть!»-пытался успокоить я себя. Я опросил ещё нескольких людей, и все отвечали одно и тоже. В надежде, я подошёл к последнему человеку и спросил: «Извините! Вы что-то знаете про мистера и миссис Сатнон?» «К сожалению, знаю только плохие вести. Канлион Сатнон умер ещё три года назад, от воспаление лёгких. Хороший был человек! А Синьлион Сатнон погибла совсем недавно, от пережитой тоски и грусти. Осталась одна в своём поместье, доживала последние дни. Про их сына я ничего не могу сказать. А что Вы хотели?» Я поник головою. «Больше я ничего не хочу. Спасибо»-ответил я. Для меня всё стало туманным, словно я ослеп. Ослеп не только зрением, но и душою.

Осознание ко мне приходило ещё долго. У меня не было слёз, только чувство ненависти к самому себе и постоянное напряжение. При шоке нет слёз, лишь страх и туманный разум от непонимания происходящего. Как же так? Я так мало с ними общался, хотел же когда нибудь ещё их увидеть! Но увы, уже никогда с ними не встречусь на белом свете. Я же хотел от отца, чтобы он узнал про меня, чтобы он гордился мной! Я хотел услышать слова: «Сын, я горжусь тобой!» Всё своё детство я старался угодить папе, чтобы услышать эти заветные слова! Но при жизни я не услышал этого. Желал ещё раз обнять мать, дать ей посмотреть на картины, порадоваться с нею. А что, если они ушли из-за меня? Ведь если бы я остался, всё могло быть по-другому! Может, они были бы ещё живы! Но судьба сделала всё иначе, без нашего согласия и ведома.

Как же жаль, что проявляешь всю любовь и нежность к людям тогда, когда их уже нет. Досадно от того, что они не узнали, как ты их любил, что не сказал эти слова. И пустота остаётся в сердце, потускневшие глаза от страшной вести. Почему же мы должны жить по прихотям судьбы, которой вовсе всё равно на нас? Почему она ведёт нас разными дорогами? А возможно, мы идём с человеком по одной дороге, да по противоположным её обочинам и не встречаемся. При жизни мы столь многого боимся, боимся признаний, а после участи мы говорим всё, что накопилось. И кто же даст ответы на эти вопросы?

На следующий день я пришёл в зал суда. Сегодня должны были объявить долю наследства. Кроме себя и судьи, в зале я никого не увидел. «По моему решению и решению моей супруги-начал зачитывать судья,-Канлион и Синьлион Сатнон, всё наше имущество передаётся сыну, Бёртону Сатнону. А также письмо, которое я наказал супруге хранить до последнего дня, пусть и оно достанется ему» «Какое ещё письмо?»-подумал я. Судья протянул мне письмо. Я дословно помню, что было в нём написано: « Бёртон, сын мой, если ты читаешь это письмо, то значит ни меня, ни твоей матери нет в живых. Тебе пишет твой отец. Я пишу это перед своей смертью, на смертном одре, и хочу высказать тебе всё, что не успел сказать. Бёртон, я был и вправду очень строг к тебе. Я человек грубый и чёрствый снаружи, не умею говорить красивых речей, хоть и судья. Но могу написать. Я старался дать тебе хорошее обучение, чтобы ты был как и я, нотариусом. Я хотел видеть в тебе себя. Но нет, мы разные люди. Я был против твоего увлечения, и делал огромнейшую ошибку. Для тебя твоё дело-это жизнь, и нельзя его отнимать. Продолжай рисовать, не останавливайся, ты делаешь большие успехи! Я знаю про тебя, что ты стал художником и победил в конкурсе. Ты стал известен, это похвально! Добивайся большего, сынок! Я пытался искать тебя, но не нашёл. Поэтому, теперь хочу написать. Знай, что отец и мать гордятся тобой! Ты, хотя и ушёл из дома, зато создал себя, осознал многое. Мы не разлюбили тебя, а даже стали любить больше, ведь очень скучаем. Надеюсь, эти слова подбодрили тебя. Будь самим собой, становись лучше. Всего хорошего тебе в жизни, пускай моя и закончена. Помни, кто ты такой, не забывай про своё дело! Прощай.

Твои отец и мать,

Канлион и Синьлион Сатнон»

От этого письма лицо по моему лицу медленно потекла слеза. Это было послание от отца, то, что он не успел сказать. И сейчас я бы хотел сказать ему столького, да только не могу. Почему в жизни плохое случается всегда так неожиданно и в неподходящий момент?

Вскоре, я переехал в родовое поместье. Вот оно, место, где я провёл всё своё детство! Запах и воздух мне родные, каждое деревце я знаю. Свою квартиру я решил продать. Все деньги я поделил на две части: одну я заберу с собой, вторую потрачу на благотворительность и меценатство. Так я и сделал. У меня накопилось большая сумма, поэтому первой половины мне хватало на два года вперёд.

Я взял перерыв на год и перестал рисовать. Мне нужно было обдумать прожитое. Всю свою жизнь, горькую участь. Здесь, в поместье, была невероятная атмосфера. Не было городской суеты, к которой я привык, рядом находился лес, а если залезть на крышу, то можно наблюдать за красивейшими закатами. Вечером я залезал по лестнице на кровлю и смотрел. Медленно солнце уходит с холмов, с верхушек елей, прячась за горизонт. Небеса окрашиваются в багряно-огненный цвет, облака становятся нежно-розовыми. И покой приходит к душе. Нельзя описать всю красоту словами, но зато можно нарисовать красками.

Особенно моё любимое время года-зима. Всё бело, всё снежно. От шагов по снегу раздаётся приятный хруст. Поля, холма и леса становятся сказочными. На ветках деревьях оседает снег. И на солнце искрятся снежинки. Небо чисто, без облаков, только солнце ярко светит в глаза. И белоснежные поля, и холма с небом образуют бесконечный простор, в который хочется погрузиться.

Когда я начал снова рисовать, я стал изображать в стиле импрессионизма. Я иллюстрировал огненные закаты, передавал на полотно замечательные моменты из моего родного поместья. Также я рисовал в Вильдёрне, рисуя его старинные местечки. Я решил отстраниться от людей, от богатства, чтобы вновь не впадать в искушение. Только рисовать и наслаждаться жизнью. Там я ощущал себя свободно, независимо от всех. Мне никто не был нужен, лишь картины и художество. Я перестал рисовать на заказ, ведь понял, что дело души-это не деньги, его нельзя продавать!

Вот, что может делать человек! Вырываться из тела и входить в глубины души, в воображение. Тогда человек творит настоящие чудеса. Передаёт на бумагу природу, создаёт её! Писатель, в вдохновении, создаёт историю и углубляет нас в новый волшебный мир. Разве наяву такое возможно? Передавать мысли и эмоции без слов, а с помощью красок. Это настоящие чудеса, которые мы творим своими руками!

В моей истории всё время были то взлёты, то падения, вновь взлёты, и опять падения. Но я всегда вставал, отряхивался, и шёл дальше. Ведь кто сотворит картины, мою судьбу кроме самого же меня?

Вдруг, по всей стране начали подниматься восстания и бунты. Народ больше не мог терпеть аристократов и монархов. Вышло терпение! Те, кого постоянно принижали и угнетали, решают восстановить справедливость против тех, кто жили и шиковали за их деньги. Но власть не меняется. Она может поменять название, но итог один и тот же.

Я решил встать на сторону крестьян. Я сам был неоднократно свидетелем несправедливости, когда богатые устраивают балы с роскошью, а крестьяне пашут в полях. Поэтому я стал рисовать провокационные картины, на злобу дня, наполненные духом свободы и перемен. Вернувшись к экспрессионизму, я выражал всё своё недовольство.

Своими зарисовками, я показывал разницу между крестьянами и аристократами. Например, картина «Бедняк и богач». В картине изображено, как бедный старик с ходунками просит с протянутой рукой милостыню. А мимо него проходит богач, весь в роскошной одежде. Аристократ даже не посмотрел на больного старика, прошёл мимо и забыл. Картина показывает, как человек, больной и старый, вынужден проживать на улице, а богач, ни в чём не нуждающийся, не может дать ему даже монеты. Человек, материально ничего не имеющий, имеет в душе больше, чем богатый.

Или, также моя работа «Спаситель» В ней показывается, как идёт мужчина-крестьянин, в его руках рыжая кошка. У него обугленная одежда, лицо и руки в золе. На заднем фоне горящий дом, весь в страшном огне. За мужчиной стоят дворяне, в чистой богатой одежде. Они испуганы, руки возле рта от паники. А мужчина стоит, гордо расправив плечи. Ведь только что, он спас кошку с пылающей крыши дома, и держит её в руках. Он не побоялся огня, чтобы спасти кошку с крыши здания, в то время, как аристократы просто стоят и ничего не предпринимают, чтобы спасти свой же дом.

Проходило время, и я всё больше рисовал провокационных картин. Народ стал поддерживать меня, а власть пыталась устранить. Я показывал справедливость, правду, да только честь и правда не нужны богачам. Поэтому, они решили избавиться от меня.

В нашем мире правда никому не нужна. Люди не могут понять, оттого желают избавиться от тех, кто не похож на них. Они ненавидят правдивость, ведь она режет глаза и мешает совершать пороки. Они не любят не похожих на них. Поэтому, кто идёт против них, или храбрец, или безумец! И я стал безумцем! Получается так, что или тебе приходится смириться со системой, или система смиряет тебя.

От меня избавиться было нелёгкой задачей. Меня просто убить не получится, ведь тогда все узнают об этом и начнутся недовольства. А спрятать куда-нибудь весьма удастся.

Утром 16 марта в мой дом кто-то постучал. Я уже проснулся и спустился вниз по лестнице, чтобы открыть. В глазке я увидел санитаров, они были в белых халатах. Позади них стояла машина. Я открыл дверь, и ко мне сразу же ворвались врачи.

Они начали скручивать меня и связывать. «Что такое? Что твориться?»-стал кричать я. «Вам следует пройти курс лечения в психбольнице»-ответил мне санитар. Они запихнули меня в машину и отвезли сюда, в эту психбольницу. Здесь меня расспросили и поставили диагноз: «параноидная шизофрения» Вот только на самом деле его у меня нет шизофрении. Меня решили здесь оставить, чтобы я умолк и больше не рисовал правду.

Психолог, для Вас я могу оставаться безумцем. Да, я безумец, который говорит правду. Я пошёл против системы и теперь она пытается меня смирить! Но нет, я просто так не сдамся. Вся наша психбольница наполнена такими же безумцами, как и я. Мы хотели сказать правду, но нам не дают этого сделать. Нас сводят с ума. У меня есть мысль: может быть, мы вовсе не сумасшедшие, а те сумасшедшие, которые лечат нас? Все врачи в психбольницах, власть, аристократы, чиновники! Они выдумывают непонятные законы, лечат нас святой водой, изгоняют злых демонов из нас! Придумал всё это какой-то сумасшедший, а другие считают нас безумцами! Они в большинстве, поэтому они им легче поддавить. Возможно, всё наоборот? Что Вы думаете на это, Белорион Энсон? Кстати, я хотел Вам кое-что показать.

Бёртон встал с кровати и приподнял матрас. Из под него он достал рисунки, им нарисованные.

-Хоть мне и запрещают здесь рисовать, я не могу без этого жить! Поэтому я иногда пробираюсь в кабинет к главврачу и краду у него несколько бумаг и карандашей. Да, это воровство, но что поделаешь? У меня выходит безвыходная ситуация! Посмотрите, и никому не говорите про эти рисунки, иначе у меня будет наказание.

Я посмотрел на его рисунки. Они мне показались интересными, в них был смысл. Чётко прорисованные, в стиле экспрессионизма. Посмотрев, я отдал ему их обратно.

-На этом мой рассказ окончен. Спасибо, что выслушали меня. Сколько я хотел рассказать, и смог выговориться. Я продолжаю быть художником, хотя мне и не дают этого сделать! Надеюсь, меня когда-нибудь выпустят отсюда. Я понимаю, что есть я или нет, миру безразлично. Но, а если я смогу своей историей или картинами вдохновить людей на добрые дела? Это прекрасно! Я хочу остаться тем, кем я был, и не сойти с ума в этом месте, где нас ломают. Есть ещё вопросы?

-Нет.

Тогда прощайте! Может, ещё увидимся. Пойдём по одной обочине, или по противоположной, лишь судьбе ведано. Хорошего Вам пути!

-И Вам того же.

Я вышел из палаты. Бёртон остался сидеть и смотреть в окно. После этого разговора я многое изменил в своём мнении. Прошло пять лет, а я помню каждую секунду нашей беседы. Надеюсь, Бёртон уже вышел из той психбольницы и продолжает творить.

Он имел сильную волю. Человек, на которого столько раз давили, не сломался! Я написал свою книгу, и в ней история Бёртона имеет большую роль. Ещё несколько дней я обдумывал наш разговор. И сейчас решил рассказать его Вам. Воистину, человек, идущий против всех, или храбрец, или безумец!