Читать онлайн "Без иллюминации"

Мысли перед ёлкой

Синий огонёк гирлянды мигает раз в три секунды. Ровно. Метроном. С ним было бы не так тихо. Он бы что-то говорил. Смешное. Или просто молчал бы рядом, и это молчание было бы тёплым, а не пустым.

Вика красит ногти бесцветным лаком, сосредоточена. Она не просит помочь — я научила её самостоятельности. Учу всему, что может пригодиться во взрослой жизни. Выживать. А как научить её... праздновать? Не отмечать дату в календаре с обязательным «Оливье», а именно праздновать — с неподдельным смехом, с предвкушением чуда? Этому, кажется, мог научить он. Легко, между делом. Во время игры в снежки или когда они вдвоём на кухне колдовали над тем самым «не глинтвейном» для Вики.

Мы наряжали ёлку вдвоём. Вешали шары. Я ловила себя на том, что ищу глазами тот ящик. Его ящик. Где шары ручной работы и дурацкие совы-гирлянды. Он сказал: «Привезу в субботу, вместе и повесим». Суббота наступила, а я её отменила. Просто стёрла из календаря, как стираю сообщения мамы после очередного скандала.

Я отменила субботу. А потом он отменил всё.

Вечером, укладывая дочь, я подошла к шкафу. Рука сама потянулась к тёмно-синей обложке. Я сняла книгу, села, погладила корешок. «Написана благодаря вам обеим», — сказал он тогда. Сердце сжалось так, что захотелось согнуться. Я закрыла книгу. Не сейчас. Я не имею права погрузиться в этот мир, потому что выбрала свой.

Мысли во время звонка маме

Голос в трубке — знакомый, пронзительный, как зимний сквозняк. Она говорит о том, как я эгоистична, что не пришла сегодня, что Новый год — семейный праздник. Семья. Это слово у неё имеет вкус долга и уксуса.

Я смотрю на свои пальцы. Раньше после таких звонков я злилась. Кипела. Потом пришло отстранение. А сейчас... сейчас я чувствую просто изнеможение. Как будто она высасывает из меня последние силы, которые мне еще понадобятся, чтобы просто дожить до полуночи.

Я представляю, как кладу трубку. И дальше — тишина. Раньше тишину нарушал его звонок. Не всегда сразу. Он давал мне отдышаться. Потом спрашивал: «Ну как, выжила?» И я могла выдохнуть. Сейчас тишина после её звонка будет абсолютной. Её придется выносить одной.

Я говорю «да, мама», «конечно, мама», «с Новым годом». Автоматом. Она не слышит фальши. Ей нужны только слова. Подтверждение. Её любовь — это экзамен, который нельзя сдать на отлично. Можно только пытаться и чувствовать вину.

А его любовь... его любовь была тихой комнатой, куда можно было прийти, сбросить обувь и просто быть. Без экзаменов. Но я испугалась этой комнаты. Испугалась, что привыкну. Что стану зависима. Что потом её отнимут. Лучше отнять первой. Так безопаснее.

Безопаснее. Какой идиотский критерий для жизни.

Мысли за приготовлением «Оливье»

Лук щиплет глаза. Удобно. Можно делать вид, что плачешь от лука.

«Мам, а почему вы поссорились?» — «Наши дороги разошлись».

Какая я лицемерка. Какая трусиха. Не могу сказать дочери правду: «Мы не поссорились. Я его прогнала. Потому что он любил меня не так, как я разрешала. Он хотел слишком многого. Хотел быть не только моим спасательным кругом, но и... капитаном корабля. А я не могу доверить корабль. Потому что на нём ты, Вика. И я — его единственная команда. Я не могу рисковать».

Но разве то, что было, было риском? Он уже был частью команды. Он уже стоял у штурвала рядом, когда мы гуляли, когда он помогал с уроками, когда просто слушал. Он уже был капитаном. Просто я отказывалась это видеть. Мне казалось, что если я дам ему этот титул официально, он получит право на мятеж. Право причинить боль. Как мама.

Я режу колбасу. Ровными кубиками. Порядок. Контроль. В моей жизни всё должно быть под контролем: работа, график Вики, даже конфликты с матерью — я их ожидаю, к ним готовлюсь. Он был единственным, кто врывался в этот контроль с неконтролируемым — с любовью. И я его... выселила.

«Мам, а Геннадий правда написал книгу? Целую книгу?»

«Да».

«И там про нас?»

«В каком-то смысле. Вдохновлён нами».

«Круто. Надо прочитать».

«Обязательно прочитаем. Когда-нибудь». И это «когда-нибудь» прозвучало как «никогда». Я поняла, что строю для дочери тот же мир отложенной жизни, что и для себя. «Когда-нибудь» станет счастливее, спокойнее, смелее. А пока надо просто выживать.

Мысли в одиннадцать вечера

Вика засыпает под «Иронию судьбы». Щёка прижата к подушке, ресницы тенью на скулах. Она ждала праздника. А получила скучный вечер с уставшей мамой. Я её обманула. Не словами. Делами. Я обещала себе дать ей счастливое детство. А вместо этого даю детство, запертое в четырёхугольнике «мама-работа-гимнастика -бабушка». Он был окном в этом четырёхугольнике. Я его заколотила.

А в голове прокручивалась другая реальность. Яркая, такая детальная. Вот они смеются, укладывая гирлянду на ёлку у него дома. Вот Вика, развалившись на диване, смотрит «Гарри Поттера», а он на кухне заваривает им чай. Вот они строят планы: снежки, поездка по огненной Москве, прогулка по пустынному Арбату... Потом тихий отъезд, чувство, что праздник удался, что ты не одна в этой вселенной. Эта реальность была такой яркой, что моя — тихая квартира со спящей собакой и дочерью, рисующей за столом, — казалась её блёклой копией.

На балконе холодно. Идеально. Чувствуешь что-то хоть, кроме тяжести внутри.

Где он сейчас? У себя? Может, тоже один. Или решил не быть одним. Может, у него другие планы. Мысли об этом режут острее, чем всё остальное. Не потому что ревность. А потому что... несправедливость. Я сама всё устроила, но мне почему-то больно от того, что он, возможно, справляется без нас. Что наш «остров спасения» для него, оказывается, был не островом, а остановкой. С которой он уехал дальше.

Я достаю телефон. Его номер. Я знаю наизусть. Просто посмотреть. Не звонить же. Сильная женщина не звонит.

Сильная женщина. Что это вообще значит? Та, которая может терпеть боль? Я мастер по этой части. Та, которая не показывает слабость? Я виртуоз. Та, которая всё решает сама? Да, решаю. Сама. Всегда сама. И вот результат: тридцать первое декабря, балкон, одиночество и страх перед звонком собственной матери завтра утром.

Сила — это когда ты можешь попросить о помощи? Когда можешь признать, что была не права? Когда можешь рискнуть и открыть дверь, зная, что её могут захлопнуть перед носом? Может, вот это и есть сила. А моя — всего лишь хорошо отрепетированная слабость.

Мысли в двенадцать ноль-ноль

Куранты. Бой. Вика просыпается, улыбается спросонья. Мы чокаемся. «С Новым годом, заяц». Её глаза сияют — она ещё верит в волшебство этого момента. Я целую её. В голове пустота. Ритуал выполнен.

Она засыпает через двадцать минут. Я сижу в темноте, только свет с улицы падает на ковёр синими полосами. Всё кончено. Праздник, которого не было, закончился.

Я иду к шкафу. Книга. Тяжёлая. Реальная.

Я не открываю её. Я держу в руках. Это же не просто книга. Это — альтернативная реальность. Та, где я не испугалась. Где я сказала «да». Где мы втроём смеёмся у ёлки, обмотанной гирляндой. Где Вика засыпает в машине после прогулки по сияющей Москве, а он смотрит на меня в зеркало заднего вида, и его взгляд говорит: «Всё в порядке. Мы дома».

Эта реальность существует. На бумаге. В его голове. А в моей — только холодный балкон и чувство, что я совершила главную ошибку в жизни. Не тогда, когда отказала ему в романтике. А тогда, когда отказалась бороться за то, что было между нами настоящим. За эту дружбу, которая была крепче любой страсти. За этот покой, который был дороже любой драмы.

Я потеряла не мужчину. Я потеряла друга. Единственного. И себя с ним — ту, что могла улыбаться не контролируя улыбку, могла плакать не стыдясь слёз, могла просто молчать, не боясь, что тишину используют против меня.

Новый год наступил. А ничего не изменилось. Только стало тише. Гораздо тише. И эта тишина теперь, кажется, будет со мной всегда. Разве что её нарушит... вой сирены скорой для мамы, истерика Вики в переходном возрасте, гул офисного кондиционера. Обычная жизнь. Без иллюминации.

Я кладу книгу обратно на полку. Не сейчас. Мне нужно пережить эту ночь. Пережить завтрашний визит к матери. Пережить следующую неделю. А потом... потом, может быть, у меня найдётся сил открыть её. И признать, что самая страшная правда — не в том, что он меня любил. А в том, что я его тоже любила. Просто моя любовь, искалеченная страхом, была похожа не на объятие, а на баррикаду. И за этой баррикадой теперь осталась я одна с тикающими часами и синим светом гирлянды, мигающей раз в три секунды. Ровно. Как приговор.