Читать онлайн "Ужас в деревне. Культ и кожа"

Глава 1: Архитектура безмолвия

Уголь крошился, пачкая пальцы черной, въедливой пылью. Элиас не рисовал — он вскрывал бумагу короткими, агрессивными штрихами, пытаясь поймать изгиб собственного предплечья. На чердаке было холодно; воздух пах сухой древесиной и многолетней заброшенностью. Это место было его единственным убежищем именно потому, что родители считали его «мертвым». Мать не поднималась сюда годами — её пугала пыль, которую она приравнивала к тлену, а отец считал этот этаж архитектурным излишеством, недостойным внимания праведника.

Элиас замер, услышав внизу мерный стук напольных часов. Каждое их движение отзывалось в половицах, словно дом вел счет его грехам.

Он прятал свои работы в щелях между стропилами. Если бы отец нашел эти листы, он бы не просто сжег их — он бы счел их доказательством того, что плоть Элиаса окончательно победила его дух. В семье Эшби верили: любое изображение — это попытка удержать то, что Бог обрек на распад. Красота была синонимом искушения, а точность — гордыней.

Дверь внизу скрипнула. Элиас быстро накрыл рисунок куском старой мешковины.

— Элиас?

Голос матери, Элеоноры, донесся снизу, приглушенный слоями дерева и пустоты. В нём не было злости — только та ровная, иссушающая печаль, которая была страшнее любого крика. Элиас спустился, стараясь не шуметь.

Мать стояла в коридоре, кутаясь в серую шаль. Она выглядела хрупкой, почти прозрачной, словно сама жизнь в ней была грехом, который она медленно и методично изживала.

— Отец ждет в столовой, — сказала она, не глядя на него. — У тебя снова пальцы в черноте.

Элиас непроизвольно сжал кулаки, пряча ладони.

— Это просто грязь, мама. С чердака.

— Грязь бывает разной, сын. Есть та, что отмывается водой, и та, что впитывается в поры. Отец беспокоится. Он видит, как ты смотришь на мир — слишком жадно. Слишком телесно.

Она протянула руку, словно хотела коснуться его лица, но её пальцы замерли в нескольких сантиметрах от его щеки. В этом жесте было столько подавленной, искалеченной нежности, что Элиасу стало трудно дышать. Она не была монстром. Она была жертвой, которая полюбила свои цепи.

В столовой пахло воском и застоявшимся чаем. Артур Эшби сидел во главе стола, прямой, как надгробный камень. Свет лампы подчеркивал пергаментную бледность его кожи — сухой, лишенной пор, напоминающей оболочку давно забытого манускрипта.

— Мы читали сегодня о святом Иерониме, — начал отец, не поднимая глаз от книги. — О том, как он усмирял плоть камнем. А чем усмиряешь её ты, Элиас? Твои мысли блуждают в лабиринтах форм. Ты думаешь, я не замечаю, как ты следишь за игрой света на стенах? Это праздность. А праздность — это гниль.

— Я просто смотрю на мир, отец. Он ведь создан Богом.

— Мир — это руины, — отрезал Артур. — И мы здесь для того, чтобы не дать этим руинам поглотить нас. Завтра ты отправишься в город, к нотариусу Броку. Пора начинать службу. Гроссбухи не терпят воображения. В них только голые цифры. Чистота.

Элиас посмотрел на свои руки под столом. Гроссбухи. Вся его жизнь превращалась в бесконечную колонку цифр, в которой не было места для тени, линии, для живой пульсации крови. Он почувствовал, как стены комнаты медленно сдвигаются. Дом Эшби не просто защищал их от мира — он переваривал их.

Ночью он не мог спать. Зуд в кончиках пальцев стал невыносимым. Он понял: если он не уйдет сейчас, завтра его кожа станет такой же сухой и мертвой, как у отца. Он станет еще одной деталью этого неподвижного интерьера.

Побег был механическим, лишенным героического блеска. Элиас лихорадочно запихивал в рюкзак уголь, бумагу и пару смен белья. Он двигался по дому, зная каждый скрип, каждую опасную половицу. Дом казался ему огромным существом, чье дыхание замедлилось, но не прекратилось.

На заднем дворе туман висел тяжелым пологом. Элиас бросился к кованой ограде. В темноте он не рассчитал прыжок; холодный металл с острым навершием полоснул по ладони. Он не вскрикнул — ужас быть пойманным пересилил боль.

Оказавшись на дороге, он прислонился к дереву, тяжело дыша. Ладонь горела. В свете редких звезд кровь казалась густой и черной. Он достал блокнот, чтобы прижать его к ране вместо повязки — это было единственное, что оказалось под рукой. Бумага жадно впитала влагу, и на первой странице расплылось бесформенное пятно. В этом не было ритуала — только спешка и горький металлический запах, смешавшийся с ароматом сырой земли.

Этот мазок стал его первым актом свободы. Случайным, болезненным и абсолютно реальным.

Он шел по обочине шоссе, пока ноги не превратились в налитые свинцом столбы. Мир вокруг был огромен и пугающе изменчив. Деревья в тумане казались фигурами, закутанными в саваны.

Когда фары грузовика разрезали мглу, Элиас не думал. Он просто поднял руку. Грузовик остановился, обдав его жаром мотора и запахом пережженного масла. Водитель, чье лицо скрывала глубокая тень кепки, кивнул ему, не произнося ни слова.

В кабине было тесно и душно. Элиас привалился к стеклу, чувствуя, как пульсирует рана на ладони. Эйфория от побега начала сменяться странным опустошением. Он смотрел на мелькающие за окном тени лесов и понимал, что у него нет ничего, кроме этого испачканного кровью блокнота.

— Далеко собрался? — голос водителя был низким, лишенным интереса.

— Туда, где небо не давит на голову, — ответил Элиас.

— Таких мест нет, парень. Небо везде одинаковое. Просто иногда оно весит чуть меньше.

Грузовик уносил его прочь от Дома Эшби. Но Элиас не знал, что зуд, заставивший его бежать, не был жаждой творчества. Это была первая стадия линьки. Где-то там, в изолированной деревне среди холмов, реальность уже начала истончаться, готовясь принять своего нового художника.

Глава 2: Литургия дорожной пыли

Мир за стеклом грузовика распадался. Пейзаж, лишенный привычных стен Дома Эшби, казался Элиасу пугающе рыхлым. Каждые десять миль работали как абразив, стирая слои его прошлой жизни, но под ними не обнаружилось сияющей свободы — только глухая усталость и ноющая боль в ладони.

Водитель молчал. От него пахло старым потом и дешевым горючим. Элиас украдкой достал блокнот. Пальцы, всё ещё испачканные угольной пылью и засохшей сукровицей, дрожали. Он попытался зарисовать профиль водителя, но рука вела себя странно. Линии выходили слишком глубокими, словно он хотел не изобразить лицо, а анатомировать его. Вместо морщины у глаза уголь провел резкую черту, обнажавшую скуловую кость. Элиас вздрогнул и закрыл блокнот. Его собственное восприятие становилось агрессивным.

Они остановились у придорожного кафе. Это было приземистое здание, обшарпанное ветрами, с вывеской, на которой выгорели почти все буквы. Внутри было душно. Запах горелого жира мешался с едким ароматом дезинфекции.

Элиас сел в самый дальний угол. Он чувствовал себя здесь чужим — слишком тонким, слишком «прозрачным» для этого места, где люди обладали весом и грубой, осязаемой плотью. Официантка, женщина с тяжелым взглядом и ожогом на предплечье, поставила перед ним тарелку, не проронив ни слова. Элиас смотрел на её ожог. Розовая, глянцевая кожа казалась ему более настоящей, чем всё её лицо. Ему захотелось коснуться этого шрама, проверить, чувствует ли она сквозь него тепло воздуха.

— У вас руки художника, но взгляд — патологоанатома.

Элиас вздрогнул. Мужчина за соседним столиком не улыбался. Он просто наблюдал. На нём был серый пиджак, слишком чистый для этого места. Его кожа была странной — идеально гладкой, матовой, словно лишенной пор и мелких дефектов, которые делают человеческое лицо живым.

— Я просто смотрю, — сухо ответил Элиас, пряча руки под стол. Воспитание Артура Эшби научило его ждать подвоха от любого незнакомца.

— Смотреть — это работа, — мужчина пересел за его столик, не спрашивая разрешения. От него пахло холодом и стерильностью. — Большинство людей лишь скользят взглядом по оболочке. Но вы… вы ищете разлом, не так ли? Я видел ваш блокнот. Кровь на обложке — это ваша или того, кого вы пытались понять?

Элиас напрягся.
— Это не ваше дело.

— Конечно, — мужчина кивнул. Его движения были неестественно плавными. — Меня зовут Джулиан. Я не меценат и не проповедник. Я просто ценю тех, кто перестал верить в святость кожи. Ваш отец — я вижу его в вашей осанке — учил вас, что тело это грех. Но он ошибался. Тело — это просто упаковка. Очень плотная, мешающая видеть суть.

— Откуда вы… — Элиас осекся. Он не хотел показывать, как точно незнакомец попал в цель.

— По глазам, Элиас. В них голод. Вы бежали от тишины, но здесь, среди этого жира и шума, вы не найдете ответов. Вам нужно место, где ваш скальпель — я имею в виду карандаш — сможет работать в полную силу.

Джулиан положил на стол карточку из плотной бумаги. Ни имени, ни телефона. Только контур холмов и название деревни, написанное каллиграфическим почерком.

— Там есть дом. Мой знакомый оставил его, когда понял, что увидел достаточно. Жители там… специфические. Они не задают вопросов. Они ценят тишину, но другую — ту, что наступает после того, как всё лишнее отброшено. Поезжайте туда. Или возвращайтесь к своим гроссбухам. Выбор за вами.

Джулиан встал. В тусклом свете кафе его лицо на мгновение показалось Элиасу маской, натянутой на что-то, что не имело формы.

Оставшись один, Элиас почувствовал, как ладонь снова зазудела. Он пошел в туалет, чтобы промыть рану.

В тесной кабинке под мигающей лампой он размотал блокнот, служивший повязкой. Рана не затянулась. Напротив, кожа вокруг пореза начала шелушиться крупными белыми хлопьями. Элиас осторожно потянул за край одного из лоскутов.

Кожа сошла без боли. Легко, как пленка с перезревшего плода.

Под ней обнаружилась ткань иного качества — ярко-розовая, влажная, лишенная рисунка пор. Она была пугающе чувствительной. Когда холодный воздух коснулся этого участка, Элиас испытал не боль, а разряд острой, почти электрической ясности. Ему показалось, что он начал «слышать» вибрацию стен и гул труб в полу. Это было пугающе и в то же время дарило облегчение, какого он не знал никогда. Как будто тесная обувь, которую он носил всю жизнь, наконец лопнула.

Он вышел из кафе, чувствуя себя другим. Визитка Джулиана лежала в кармане, как зажженный уголь. Элиас поднял руку, ловя следующую машину. Он больше не бежал. Он шел по следу, который вел его под кожу этого мира.

На горизонте собирались тучи. Холмы впереди походили на согнутые спины спящих людей. Элиас открыл блокнот и провел первую линию. Она была идеальной.

Глава 3: Геометрия пустых мест

Дорога к деревне шла вверх. С каждым поворотом свет тускнел. Холмы росли вертикально — словно кто-то поднял огромную земляную волну и заморозил её на самом пике. В расщелинах камней застаивался туман, неподвижный, как дыхание больного.

Гул мотора стих. Потом стих шелест травы. Осталось только дыхание Элиаса. Пикап уехал, не глядя в зеркало.

Деревня внизу напоминала скопление серых костей на дне глубокой чаши. Камень домов был выбелен дождями до мертвенной чистоты. Справа послышалось сухое шуршание. Элиас обернулся. Старик стоял у плетня. Его глаза были белыми, как яйца птиц, живущих в пещерах. На левом запястье выпирало багровое кольцо шрама. Старик медленно, с чувственным удовольствием, проводил по нему большим пальцем.

— Вы, должно быть, Элиас. Джулиан сказал, что вы придете. Но Джулиан — это не имя. Это должность.

Элиас сглотнул, не отрывая взгляда от ритмичного движения пальца на запястье.
— Мне нужен дом. Тот, что на вершине?

Старик кивнул.
— Ступайте. Там нет замка.

Элиас пошел по тропе, чувствуя на спине холод белых сфер. Он не оборачивался, пока не достиг вершины.

Дверь дома открылась с долгим, тяжелым вздохом. Внутри пахло лавандой и старой кровью. Стены блестели от шлифовки, как внутренняя поверхность скрупулезно вылизанной раковины. На полу чернели глубокие царапины. Элиас шагнул в центр комнаты, туда, где сходились все линии. Пол под его весом просел на миллиметр.

Он бросил рюкзак. В груди подалось не сердце, а холодная пустота. Зуд в левой руке стал настойчивым.

Элиас подошел к зеркалу в свинцовой раме. Отражение в нем казалось плотнее, чем он сам. Он расстегнул рубашку. Сеть красных линий на груди выпятилась рельефом. Он провел ногтем по самой яркой из них, там, где она огибала ключицу.

Чехол треснул.

Не кожа — именно оболочка, сухая и чужая. Элиас зацепил край и потянул. Тонкая пленка сошла легко, как кожура с перезревшего плода. Под ней обнаружилась структура, светящаяся в полумраке фосфорическим светом, как рыбий скелет. Ледяной холод отозвался в зубах.

Он сел к мольберту. Рука двигалась сама, повинуясь геометрии пола. Он фиксировал то, что открылось под содранной пленкой — новый состав своего тела. Звук трения угля о бумагу стал оглушительным. Хррр-тч. Хррр-тч.

Элиас замер. Пальцы были неподвижны. Но звук продолжался.

Размеренный ритм шел из пустой гостиной под ногами. Хррр-тч. Хррр-тч. Элиас отложил уголь. Звук не прервался. Дом рисовал.

Элиас поднялся и прошел к кровати. Матрас под ним подался и задрожал, как легкое. Звук снизу стал тише, превратившись в эхо его собственного пульса.

Он закрыл глаза. Оскал остался в зеркале. Ему не нужно было проверять гостиную. Внизу рисовали. Он знал, кто.

Глава 4: Литургия гостеприимства

Свет царапал веки. Утро было сухим и белым. Элиас лежал неподвижно. Простыня коснулась груди. Ледяная вспышка в зубах.

Пятно на груди блестело кварцем. Под прозрачной пленкой пульсировали сосуды. Элиас надел рубашку. Ткань впилась в структуру. Гудел не живот — гудело тело.

Деревня внизу — выбеленные кости. Окна без занавесей. Двери без замков. Марта сидела на пороге. Чистила овощи. Два розовых овала над ключицами. Кожи там не было. При глотании овалы растягивались.

— Садитесь, Элиас.

На столе глиняный кувшин. Тяжелый ломоть серого хлеба. Элиас сел. Пальцы вцепились в край столешницы. Марта налила молоко. Густое. Почти горячее. Парное мясо и соль.

Молоко обожгло пищевод. В желудке разбухло. Рассыпалось руками, спиной, пятном на груди. Коза пасется на ребрах.

— Хлеб.

Хлеб влажный. Кровь и земля. Элиас ел быстро, клацая зубами. Под прозрачной кожей на руках Марты переплетались нити мышц.

— Отец боялся, что вы увидите, как мало в нем настоящего. Джулиан выбрал вас за структуру.

— Что со мной происходит?

— Избавляетесь от чужого чехла.

По улице прошел мужчина. Спина — вспаханное поле. Глубокие, ровные борозды шрамов. Мужчина кивнул. Пятно на груди Элиаса дернулось.

— Сегодня вечером в церкви — первый слой. Проверим, как ваш рисунок ложится на реальность.

Элиас поднялся. Ноги легкие. Он вернулся в дом.

Сел к мольберту. Рука взяла уголь. Хотел Марту — получилось предплечье. С пятном ожога, которого у него не было. Он отбросил уголь. Ладонь зазудела. Зуд изнутри костей.

Под ногами вибрация. Низкочастотная дрожь фундамента.

Хррр-тч.

Глава 5: Литургия распятия

Вечер плоский. Серый. Элиас вышел из дома. Деревня ждала.

Жители вдоль тропы. Молчание. Маркус шагнул вперед. Рука — наждак. Прижал ладонь к пятну на груди Элиаса. Хруст внутри ребер.

Хррр-тч.

Женщина. Пальцы — холодные спицы. Касание. В локтевой кости отозвалось.

Хррр-тч.

Десятки ладоней. Слой за слоем. Череп. Таз. Фаланги. Хор в скелете. Вибрация. Скелет — работающий инструмент.

Церковь — пустой зал. Ни скамей. Ни алтаря. Пять рисунков на стенах. Стены — пористый камень. На них кожа. Бледная. Полупрозрачная.

Уголь въелся в поры десятилетия назад. В центре портрет. Мужчина в профиль. Нос Элиаса. Разворот плеч Элиаса. Внизу цифры: 1897.

— Джулиан — это не имя, Элиас.

Джулиан в тени арки. Лицо — воск. Пор нет.

— Должность первого. Холст — преграда. Чтобы рисовать вечность, нужно стать линией.

Марта у стены. Зажгла свечу. Пламя не греет. Пламя рисует в воздухе красную черту. Марта подняла руку. На предплечье ожог. Цвет слоновой кости. Кость.

— Мама?

Голос — сухая крошка. Марта посмотрела сквозь. Овалы на шее пульсируют. Для неё он — объем. Перспектива. Материал.

— Слой за слоем. Сначала чехол. Потом мясо. Потом контур.

Элиас к выходу. Дверь — монолит камня. Ударил в окно. Стекло прогнулось пленкой. Элиас рванул её ногтями.

За окном нет деревни. Нет холмов.

Чистый, ослепительно-белый лист. Пустота в бесконечность. Мир закончился на раме.

Звука нет. Ритм в костях. Он стал длиннее.

Хррр-тч-с-к-р-р.

Кожа на пальцах — трубочки. Скелет светится фосфором. Элиас взял обломок угля.

Зеркальное пятно на стене. Там не Элиас. Там эскиз.

Прижал уголь к веку. Нужно исправить линию. Убрать лишнее. Черта. Кожа расходится.

Хррр-тч-с-к-р-р.

Боли нет. Есть точность.

Глава 6: География красного

Зеркало на стене — это не стекло. Это проем. Элиас стоял перед ним. В руке обломок угля. Под ногами вибрация фундамента.

Он коснулся углем левого глаза. Кожи нет. Только влажная сеть. Штрих. На стене проступила линия века. Точная. Вечная. В голове вспышка.

Хррр-тч-с-к-р-р.

Он вел уголь по щеке. Снимал слой за слоем. Мышцы на стене стали штриховкой. Красные нити — переплетением теней. Он не рисовал. Он переносил вес своего присутствия на камень.

Стены церкви потеплели. Бледная кожа на стенах начала розоветь. Элиас видел: в углу, на старом портрете «1897», зрачки нарисованного мужчины расширились.

— Почти готово, — голос Джулиана за спиной. — Лишнее уходит. Остается структура.

Элиас посмотрел на свои руки. Пальцев нет. Только острые белые кости. Тонкие резцы. Он вогнал указательную кость под собственное ребро. Сопротивления нет. Только звук сухой бумаги.

Хррр-тч-с-к-р-р.

Он вытащил длинную алую нить. Нерв. Живая краска. Он прижал её к стене. Провел контур плеча. Церковь вдохнула. Стены расширились.

Марта стояла рядом. Она протянула руку. Ожог цвета кости светился. Она коснулась его обнаженного плеча. Холода нет. Боли нет. Есть единство чертежа.

— Спи спокойно, материал, — прошептала она.

Элиас обернулся к окну. За рамой — чистый белый лист.

На листе появилась точка. Черная. Движущаяся. Она росла. Обретала форму. Грузовик. Маленький пикап, ползущий по нарисованной колее.

В кабине пикапа сидел юноша. Бледный. В руках блокнот. На ладони — пятно. Элиас узнал этот запах. Запах Дома Эшби. Запах «чехла».

Дверь церкви открылась.

Джулиан шагнул к порогу. Лицо — чистый воск. Он поднял руку, приветствуя точку на горизонте.

Элиас прижал обе костяные руки к стене. Он больше не чувствовал ног. Колени вросли в камень. Таз стал основанием арки. Его кровь теперь — охра в складках нарисованного савана. Его зрение — свет из оконных глазниц.

Он посмотрел на стену напротив. Там было пустое место. Новый холст.

Джулиан вернулся. В руках он держал уголь. Тот самый обломок, который только что сжал Элиас. Джулиан протянул его стене.

— Твоя очередь, Мастер. Направь его.

Элиас почувствовал, как его воля перетекает в каменные пальцы на фреске. Он стал линией. Он стал законом этого места.

Снаружи, на белом листе, пикап остановился. Дверь скрипнула. Юноша вышел. Он поднял голову. Он смотрел на холм. На церковь. На дом, который ждал.

Элиас открыл рот, ставший трещиной в фундаменте. Из самой глубины земли, из самого центра его новой, каменной сути, вырвался финальный аккорд.

Хррр-тч-с-к-р-р-р-р-р.

Мир за окном вздрогнул. Первая линия нового пейзажа легла на белый лист.