Читать онлайн "Ш-ш-ш-ш"

"Милосердие — это долг, который спасенный обычно возвращает ножом в спину спасителя."
(Из Хроник Преданных)

Руки Солта, въевшиеся в память черной каймой под ногтями, пахли овечьим жиром и старой кровью.
Это были не просто ладони пастуха, а живые инструменты — клещи, зажимы и иглы, созданные для грубой работы. Эти пальцы умели лезть в горячее, склизкое нутро овцы, чтобы развернуть плод, и вправлять выбитые суставы с сухим, деревянным хрустом, от которого у других сводило зубы.
Они умели шить мясо так, чтобы рубец оставался тонким, как волос. Но они еще ни разу не отнимали жизнь.

Валун, на котором устроился Солт, холодил даже через плотную ткань штанов, напоминая, что здесь, на Зеленом Кряже, правдой был только холод.
Мир вокруг казался выцветшим. Небо словно выстирали в грязной воде вместе с серыми тучами. Жесткая трава, больше похожая на ржавую проволоку, торчала из каменистой почвы, готовая порезать кожу до крови. Ветер не освежал — он вылизывал тепло из-под куртки, отыскивая прорехи в швах с настойчивостью ледяного ножа.
Внизу, в трех лигах отсюда, курился дымок над деревней — слабая, дрожащая иллюзия тепла.

Солт с усилием отрезал ножом с потертой костяной рукоятью ломоть сыра, твердого, как камень.
Внезапно Варг, огромный волкодав с рваным ухом, вскинулся. Он не залаял. Низкая, утробная вибрация прошла через землю прямо в подошвы сапог Солта. Шерсть на загривке пса встала дыбом, превращая его в горбатое чудовище.
Так рычат не на зверя. Так рычат на Чужака.

Недоеденный сыр полетел в грязь. Ветер принес запах — тяжелый, сладковатый дух, от которого во рту моментально стало вязко.
Запах болезни.

Спустившись в ложбину по склизким от мха камням, Солт увидел источник.
У ручья лежала куча мокрого тряпья: серое сукно, пропитанное грязью и тиной, да позеленевшие от сырости медные пуговицы. Сапоги, когда-то сшитые из дорогой кожи, были стерты о скалы в ноль.
Имперец. Ошметок великой армии, забытый в горной жиже.

Хруст гравия под сапогом прозвучал в тишине ущелья как выстрел.
Куча тряпья дернулась резко, судорожно, как раздавленное насекомое, у которого еще работают рефлексы. Человек перевернулся на спину, открывая лицо белое, как брюхо мертвой рыбы, покрытое липкой испариной. Два мутных стекла глаз смотрели на Солта с животным ужасом.

Рука чужака метнулась к пустой кобуре, а затем скрюченные пальцы вцепились в булыжник.
— Назад... — просипел он сквозь корку черной крови на губах. — Не трожь... Сука...

Он больше не был солдатом — просто крыса, загнанная в угол. Пальцы скребли камень, ломая ногти, но сил на бросок не осталось.
Что-то звякнуло.
Из кармана имперца, когда тот дернулся, выпал предмет. Металлическая пластина размером с ладонь. Она ударилась о камень с чистым звуком серебра.

Солт не стал разглядывать. Серебро — это деньги. А деньги в горах — это жизнь. Он молча поднял пластину и сунул её в свой карман. Потом разберется.
Его взгляд скользнул к ноге чужака.
Штанина была разодрана, а грязная тряпка, которой перетянули бедро, промокла насквозь черной жижей. Вонь била в нос сильнее ветра: гангрена. Так пахнет овца, которую подрал волк и оставил гнить на жаре.

— Брось, — голос Солта прозвучал глухо, перекрывая шум воды. — Ты не кинешь. Сил нет.

Чужак оскалился гнилыми, окровавленными зубами и попытался замахнуться, но тело предало его. Рука плетью упала в грязь, камень выкатился. Он заскулил — тонко и жалко.

Солт шагнул вперед, вынимая нож.
— Лежи.
Имперец дернулся, пытаясь отползти, пытаясь пнуть здоровой ногой. В его глазах читалась уверенность: сейчас его будут резать. Удержать его одной рукой и работать другой было невозможно.
— Варг! — короткая команда. — Взять!

Волкодав метнулся серой молнией. Тяжелая туша сбила человека с ног, впечатав в землю. Пес не стал давить лапами — он навис над солдатом, уперевшись конечностями в грязь по бокам от его головы. Оскаленная пасть с желтыми клыками оказалась в сантиметре от горла имперца, роняя горячую слюну ему на лицо.
Чужак замер, боясь даже вздохнуть.

— Держи, — скомандовал Солт, присаживаясь рядом.
Лезвие ножа, острое как бритва, распороло ткань на бедре. Тряпка отошла вместе с кожей, обнажая рану, похожую на гнилой рот. Края воспалились, вывернулись наружу розовым мясом, а кожа вокруг натянулась, блестела фиолетовым, готовая лопнуть. В глубине, среди разложения, копошилось что-то белое. Опарыши.
— Ты сгнил, парень, — констатировал Солт, влезая пальцами прямо в рану. — Завтра тебя доедят до кости.

Солдат под мордой пса захрипел и выгнулся дугой, но Варг зарычал прямо ему в лицо, и страх быть разорванным пересилил боль. Солдат обмяк, мелко дрожа, пока Солт выгребал грязь, остатки сукна и личинок. Методично. Жестко. Как чистят копыто лошади.

— Воды... — прохрипел имперец. — Дай...

Выдернув пробку зубами, Солт плеснул спирт. Не в рот — в развороченное мясо.
Это был предел. Даже пес отпрянул, когда тело под ним подбросило судорогой. Крик, дикий и рваный, отразился от скал. Солт навалился всем весом на ногу, прижимая её к земле.
— Терпи! — рявкнул он. — Боль — это жизнь! Мертвые не болят!

В ход пошла банка с мазью — деготь, жир, травы. Вонючая смесь легла на очищенную плоть, а сверху Солт туго примотал кусок чистого льна, оторванного от собственной рубахи.
Глаза солдата закатились. Обморок был кстати — тело перестало мешать работе.

Вытирая руки о траву, Солт смотрел на белую кожу, испачканную чужой кровью и черной мазью. Империя — это машина, а этот человек — всего лишь сломанный, ржавый винтик. Добить его было бы актом милосердия к своему народу.
Но гордыня лекаря всегда сильнее ненависти воина. Перед ним лежал пациент.

Взвалив тело на себя, Солт почувствовал, как тяжесть вдавила сапоги в грязь. Кости да жилы, но вес мертвый, неудобный, и голова солдата билась о спину при каждом шаге. Тук. Тук.
Путь вниз стал пыткой.

Они подошли к деревне, когда сумерки уже сгустились в чернила. Идти по главной улице было самоубийством, поэтому Солт повел его задами, через огороды, мимо свинарников, где густо воняло навозом.
Вдруг скрипнула калитка.
Замерев, Солт увидел в десяти шагах старика Корга. Вредный, глазастый дед шел с фонарем, проверяя запоры. Если он увидит мундир — поднимет крик, и сбегутся мужчины с вилами. Разбираться не будут.

Солт вжался в тень сарая, увлекая за собой ношу. Солдат, почувствовав резкое движение и боль в ноге, открыл рот, чтобы застонать, но грязная ладонь Солта, пахнущая кровью и дегтем, с силой впечаталась в его лицо.
Имперец выпучил глаза, пытаясь вдохнуть через зажатый нос.
— Тшшш! — прошипел Солт сквозь зубы, вдавливая затылок солдата в бревна. — Заткнись.

Корг прошел мимо, шаркая ногами. Луч фонаря мазнул по углу сарая, но не зацепил их. Когда шаги стихли, Солт разжал пальцы, оставив на лице солдата грязные следы. Тот больше не пытался стонать. Он понял правила игры.

Айша стояла у очага. В доме пахло дымом и бедностью. Огонь едва тлел — берегли дрова.
Она обернулась на скрип двери. В свете углей её лицо казалось высеченным из камня. Жесткое. Сухое.
Увидев ношу и серый мундир, она не дрогнула. Только глаза сузились.

— Что ты приволок? — её голос был таким же сухим, как треск поленьев.

— Ему нужно тепло. Он сдохнет на камнях.

Айша подошла. Она не смотрела в лицо солдату. Она смотрела на его сапоги — стертые, бесполезные.
— У нас муки на полмешка, Солт, — сказала она ровно. Без крика. — Зима на носу. А ты тащишь в дом лишний рот. Да еще и вражеский.

— Он человек.

— Он Имперец. — Айша взяла кочергу и поправила угли. Искры взметнулись вверх. — Имперцы не люди. Они саранча. Брось его в овраг за домом. К утру замерзнет.

Солт прошел мимо неё, к люку в полу. Тяжесть давила на плечи, пригибая к земле.
— Я не палач, мама. Я лекарь.

Айша смотрела ему в спину. Её пальцы побелели, сжимая железо кочерги. Она могла бы поднять шум. Могла бы выгнать их обоих.
Но она видела упрямство в развороте плеч сына. То самое упрямство, которое свело в могилу его отца.
— Неси в погреб, — бросила она. — И спрячь его тряпки. Если Корг увидит пуговицы... он спалит нас вместе с этим домом.

Солт открыл тяжелую крышку люка. Из черной дыры пахнуло сыростью и старой картошкой.
— Спасибо.

Айша не ответила. Она смотрела на огонь.
— Хороших чужаков не бывает, Солт, — сказала она тишине. — Бывают только сытые.

Солт спустился во тьму.
Крышка люка опустилась, отрезая их от мира. Теперь они были одни. И эта темнота была общей.