Читать онлайн "По ту сторону следа"

Яра умела читать следы. И приучилась быть наблюдательной. Иначе юному следопыту было не выжить в дикой глуши, что не лес с подлеском, а марь таёжная.

На едва выпавшем снегу чёрными кляксами вырисовывались глубокие контуры. Вмятины на не промёрзшей влажной земле, которые укрыл первый снег. Мелочь для постороннего взгляда, но сколько обильной пищи для размышления следопыту.

Глубокие следы. Не зверя, но человека!

Следы могли рассказать сведущему человеку о многом. Читать их нужно охотникам, чтобы добывать зверя в диком лесу. И крестьянам знать, чтобы не подрали волки, пока собираешь хворост или заготавливаешь дрова, а то и пилишь брёвна под строительство избы или иного строения. А бортникам нужно знать следы как следует, чтобы не нарваться на медведя, собирая мёд. Косолапый тоже до лакомства охоч. И конкурентов не потерпит.

Да мало ли кому важно знать следы? Лес кормит всех без разбора. Но и своё берёт с лихвой, если зазеваться. Всякий в чащобе либо следопыт и используя острое зрение, подмечает детали. Либо потенциальный мертвец. Так как первым заметят гостя непрошенного. По запаху почуют.

И тогда – поминай, как звали.

Звериный нюх острее человеческого, это каждый знает. Ты ещё не видишь зверя, а он уже чует тебя. Навострился и готов встретить. В арсенале его клыки, когти и добрый вес. Смертоносная масса. Человек либо противопоставит зверю ум и смекалку, либо из леса не выйдет.

Вот и в этот раз присмотрелась девушка. Следы людей тянулись меж деревьев. Это были следы чужаков. В груди тревожно затрепетало. Редко к ним с сестрой на охотничью территорию гости захаживали. За пять лет, почитай, всего два раза. И оба раза ничего хорошего.

Один раз то был охотник. Оленя убил в их окрестностях, а они с сестрой потом несколько недель на кореньях перебивались, так как другие олени ушли в марь и там схоронились, не добраться до них по болоту.

Второй раз кто-то с силков зайца снял. Считай, у самой землянки. Благо, внутрь не зашёл без приглашения – дурной знак. Беду накликает. Но с тем зайцем как удача ушла. Два дня голодали. Учил лес. Поучал, что чужаки – зло.

Яра замерла, вглядываясь в сгущающиеся сумерки. Туда, куда вели следы. Туда, где должен мерцать красноватый огонёк лучины сквозь щели двери в зимовье. Но сейчас не разглядеть того доброго света. Почему?

Ночь обещала выдаться тёмной. Огрызок луны на один укус, да и тот скрывали низкие облака. И даже острого охотничьего взгляда не хватало, чтобы приметить свет вдалеке.

«Сестра»! – мелькнуло в голове и сердце забилось быстрее.

– Мира, – выдохнула девушка, и, отбросив страх и осторожность, рванула к землянке.

Тревога заставляла бежать быстрее. Снега немного. Нет нужды надевать снегоступы, да ладить лыжи на новую обувь себе. По возвращению с городища хотела заняться этим, да что теперь пенять? Не успела. Сама виновата.

Рука потянулась к ножу, висящему на поясе. Охотница проверила ножны. Глаза ещё не видели, но сердце уже дрогнуло. Почуяло – что-то случилось. Дурное. Чутьё то девичье. Нутро заговорило.

Места вокруг глухие, а уж осенью, когда дороги к городищу превращались в непролазную грязь, так и вовсе не пройти. Не проехать иначе, чем на санях. Когда снег засыплет сугробами, вовсе не суйся. Пока настилом не станет и на лыжах не пройдёшь.

В первый снег природа притаилась, выжидает. И ты не суйся. Присматривайся, адаптируйся. Тем и жив будешь.

Лесная чаща служила юной охотнице кормилицей и защитницей. Не каждый умелый охотник тропу к зимовью отыщет среди вековых дубов и елей. Случайные люди не бродят. Кроны деревьев смыкаются сводами среди буреломов и колючих кустарников плотно. Не зная троп, легко заплутать без ориентиров.

Нечего тут делать чужаку. Но ежели придёт, жди беды… Так учил её отец пять лет назад.

Когда это было? В прошлой жизни? А была ли та, другая жизнь?

Подойдя ближе к землянке, Яра замедлила шаг. Огляделась, прислушиваясь. Вдали раздавалось уханье совы, но в лесу и ветка не хрустнула.

Девушка, едва дыша, подошла к тёмному проёму в стене. Встало сердце, зрачки расширились: дверь проломлена с плеча или выбита ногой. Деревянный засов не помог. Он мог защитить от любопытного зверя, но не от человека со злым умыслом.

Такой куда хочешь проберётся и замков от него не повесить.

Яра вступила в темноту, сжимая охотничий нож в руке. Плетёная рукоять надёжно покоилась в ладони. Под сапогом хрустнул глиняный черепок. А вот и заготовки для снегоступов лежат у порога. Не тронутые.

– Мира!

Ответа не последовало. По разорённой землянке гулял промозглый сквозняк. Тепло покинуло зимовье.

Сестры в доме как не бывало.

Яра подошла к очагу. Каждое жилице имеет право называться домом, если нет другого, а очаг есть. Конечно, не добротная печь, но им двоим хватало.

Поверх камней набрасывали ветки жильцы, чтобы от сырой земли влагой не пропитывались. А сами камни долго тепло держали. Нагреешь такие и всю ночь тепло: спи на шкурах на лавке ютись, не околеешь. Как совсем холодно станет – поднимись, да подбрось дров, разомнись. Движение – жизнь.

Совсем немного хвороста горело одновременно в землянке, чтобы не задохнуться. Трубы не было. Где кирпич взять в лесу? Глиной вентиляцию от дыры у потолка обмазали речной – вот и весь воздуховод. Минимальный, чтобы не угореть. Сделаешь шире – холодно. Уже сделаешь – голова лёгкой-лёгкой будет, а затем уснёшь и не проснёшься, если растопишь до жара.

Согреешься, конечно, но то будет в последний раз. Во всём надо меру знать… Так учил отец пять лет назад, когда мхом дверной проём вместе конопатили.

Надёжная дверь была, утеплённая. Яра вздохнула, глядя на неё. Вход потревожили. От удара мох рассыпался, глина на полу комьями валяется. Переделывай теперь, снова утепляй.

Маленькое зимовье, на двоих. Но тёплое было. Ни окна, ни кровати, ни стола. Две лавки, на которых и спали, и ели, и работали. Стульчик на трёх ножках одинокий как излишество выглядит. На нём шкуры на продажу… были.

Кожа ещё грубой выделки была, чтобы себя обуть-одеть. Выменяешь такую шкуру в городище на соль, нож, иглу с нитками или наконечники для стрел, тем и живешь. А всё прочее лес давал.

Вздохнула охотница. Не было больше ни шкур, ни даже кожи. Всё забрали тати.

Яра повернула голову. У двери бочка с солониной. Пустая, перевернутая. Все запасы мяса выгребли. Не пережить зиму.

Вздохнула и как ком в горле. Лавки перевернуты, стул и тот разломан. Всё, что было в порядке, в ладу служило, пожгли в огне, переломали. Не для дела то. Для потехи.

Лихие люди. Бестолковые.

– Ироды! – обронила Яра и слёзы сами собой потекли по розовым щекам.

Обветренных губ коснулись пальцы.

Слезинки капают, капают.

– За что? – произнесла девушка.

Пытаясь взять себя в руки, она сунула руку к камням, потрогала.

Тёплые. Значит, недалеко ушли. Не так давно погас очаг. Нащупала вместо веток не сгоревшую часть лыжи. Сожгли заготовки и кожу.

Ох и много она труда в лыжи те вложила! Да что теперь горевать?

Сестру бы сыскать. Всё остальное добудут.

Утирая молчаливые слёзы краем подбитого мехом рукава, Яра вновь вышла из избы и внимательнее пригляделась к следам.

Всего она насчитала три пары сапог на высокой подошве, с каблуком.

«Конные, выходят», – тут же поняла девушка: «Да где кони те? Нет копыт».

Трое – это не мало.

Но много ли людей требуется, чтоб унести шестилетнюю девочку? Одного хватит, чтобы жизнь ей испортить.

На руках Миру несли, это точно. Одни следы глубже прочих. Следов сестры свежих нет. Как снег пошёл, видать, из землянки нос не показывала.

«Сестру ждала», – вздохнула Яра.

Ждала, чтобы обувку сладить. Да не дождалась.

«Зачем она им? Зачем пришли? Что им надо»? – вопросы без ответов. А время уходит.

Поправив колчан со стрелами за спиной и лук в налучье, Яра вложила нож обратно в ножны на поясе. И пошла по следу обратно в чащу.

На ночь глядя идти опасно. Раньше бы не сунулась, но теперь страха нет – только переживания. Не за себя, за Миру.

Сестра была Яре единственной родной душой. Отец покинул их внезапно. Ушёл в марь, да так и не вернулся. Охотником он был умелым. Да лес непредсказуем. Сегодня ты тащишь добычу на плече, завтра сам становишься добычей, если зазеваешься.

Следов борьбы она тогда так и не обнаружила. Заплутали следы, скрылись от ещё юного следопыта. Она рада бы увидеть больше, да опыт лишь с годами пришёл. Подсказать было некому. Только спрос за жизнь ребёнка остался, что голода кричала так, что хоть руки на себя накладывай. Заботы Мира требовала. Как снег на голову свалилась. Хочешь не хочешь, а заботься. Взяла сестра тогда её в руки и стала второй матерью.

Так и осталась Яра с полуторагодовалой сестрой на руках в лесу. В ту весну в зимовье самостоятельности на двоих учились.

Всё, что у юной охотницы было, это навыки, привитые отцом, да немного припасов. Лес благоволил отцу до поры. Добычи немало приносил. Солонины запас, да кореньев.

Но что важнее, отец обучил старшую дочь всему, что знал: следы читать, силки ставить, из лука стрелять, тетиву вить. Да мало ли ещё знаний передал? Всех не сосчитать. Грибами с ягодами не потравится, травы знает, рыбу в горной реке добудет.

Нелегко было постигать лишь ремесло охотника девчушке, только выбора не было. В городище их никто не ждал. Голодные неурожайные годы многих в лес выгоняли. И не все выживали в одиночестве. Не раз охотница обнаруживала истощавшие тела. Чаще – обглоданные волками кости.

Из общины выбился – пеняй на себя. Вот и приходилось одной сестру растить. Да всё, чему знает, самой обучать. Дальше знания передавать.

А как в город подалась, ахнула. Старый дом, который отец бросил в городище, заселился новой семьей. Яру и на порог не пустили. А в лавке соли взаймы не дали, вон погнали.

– Будут шкуры – приходи, – сказали.

Вот и весь разговор.

Пришлось добывать те шкуры потом и кровью. Сначала заячьи, да беличьи. Потом те, что покрупнее. Некому было помочь, всё своими руками делала.

Где же мать?

Мать слегла в том городище проклятом от лихорадки. Как ни старался отец, какие лечебные коренья ни сыскивал, каким бы богам не молился или единому кланялся, не смог вылечить.

Потому и ушёл в лес с детьми.

Зимовье сладил, стал запасы делать. В труде, да почёте. Рассчитывал если не мать забыть, то новую жизнь детям наладить…

Яра помотала головой, отпуская воспоминания. Страх девочки двенадцати лет отступил. Не боялась она больше ни темноты, ни волчьего воя вдалеке. Звери в стае выли на восходящую луну, да и только. А её самой от безнадёги выть хотелось!

Тоскливо им, вот и воют… говорил отец пять лет назад. К этому привычна. Не открывай дверь в ночи, и тем сохранишься. В жильё не сунутся, не тронут… Всё его слова.

А она сунулась! Когда терять уже нечего, страху не остаётся места.

Яра переживала лишь за младшую сестру. Миру вернуть – вот и всё, что нужно по жизни. А солониной и шкурами пусть хоть подавятся! Выживут и без них!

Вдвоём как не выжить? Это одной хоть удавиться в лесу от тоски. А если есть ради кого жить, выстоит.

Ей было ради кого жить.

«Жива ли ещё сестра»?

От последней мысли кольнуло сердце.

– Мира… живи. Не дай татям себя загубить!

Ноги в меховых сапогах ускорили ход. Глаза Яры доверяли отсвету на молодом снегу, цеплялись взглядом за верхушки деревьев.

Она знала эти тропы и могла пройти по ним с закрытыми глазами.

Выследить в лесу ей не сложно ни зверя, ни человека. Только с человеком порою труднее справиться, чем со зверем… Так говорил отец пять лет назад.

Девушка ступала тихо, под сапогами с мягкой подошвой ветка не хрустнет, снег не заскрипит. Он молодой, глупый.

Но как назло поднялся холодный ветер, нагнал ещё облаков. Те закрыли последний свет от звезд. Темно стало, хоть глаза выколи.

Лес, такой знакомый Яре с детства, вдруг показался мрачным и зловещим, чёрным, как тьма в сердцах похитителей.

Девочка ощутила, будто смотрит ей кто в спину. Замерла, оглянулась, но увидела лишь темноту за спиной.

Нельзя в неё долго смотреть, а то в тебя начнёт всматриваться.

Больше не раздумывая, Яра обломила толстую ветку иссохшей сосны, ножом расщепила один конец, воткнула в расщелины немного смолистой хвои. Затем достала из-за пазухи огниво и чиркнула кресалом по кремнию. Искры коснулись трута, от него быстро разгорелся факел, вдоволь промасленный самой природой.

Девушка вновь оглянулась. Верхняя губа задёргалась, как у волчицы перед прыжком. Предупреждающе, грозно.

В лесу жить – по волчьи выть.

Но никого рядом. А кто был, тот верно ушёл.

Освещая путь факелом, Яра вновь пошла по следу, пытаясь не потерять его до того, как засыплет новым снегом.

Пар вырывался изо рта, гудели натруженные после и без того долгого похода в городище ноги. Сменяла там две шкуры на новый нож. Хорошая сталь, умелая работа мастера. Не пожалела.

Как знала, что пригодится в зиму. Наждак подарил мастер. Не раз шкуры приносила. Знает, что окупится вложение.

Порыв ветра обжёг холодом лицо. Как огнём лизнул. Яра остановилось, прислушалась. Ветер донёс отдаленный детский плач. Такой тихий, что можно подумать – почудилось.

Но следопытка не могла позволить себе и мелочь упустить из виду. Даже если и впрямь почудилось, надо проверить!

С неба сорвались хлопья мокрого снега. Факел зашипел, огонёк почти погас, только древесина тлела, разнося по округе дым.

Не хватит надолго.

Яра сделала ещё несколько осторожных шагов по тропе почти вслепую. Но тут средь мельтешащих снежинок острый охотничий взгляд разглядел рыжеватый отблеск.

Костёр!

Едва заметный, разведённый в яме или у корней дерева, он говорил о том, что не случайные люди в лес зашли. А те, кто лес знают. И где укрыться – знают.

Лишь редкие языки пламени взлетали над землей. Недалеко ушли.

«Отчего же в землянке не остались на ночь? Боялись, что взрослые придут? А нет взрослых… есть только я. Но и я им костью в горле встану»! – пообещала себе следопытка.

Отбросив намокающий факел, Яра рванула вперёд. Туда, где виднелся костёр. Рванула без разбора, позабыв об осторожности. Ветер и без того глушил все звуки, а снег ещё не хрустел.

Холодный. Мало его.

Лишь оказавшись совсем близко, перешла следопытка на кошачью поступь. Остановилась, скользнула бесшумно за толстый ствол дуба.

Её не заметили. А вот она, чуть выглянув, теперь могла наблюдать за похитителями.

Трое сидели рядом с костром. На лица падали отблески пламени. Одно лицо хорошо было видно, второй сидел полубоком, третий спиной.

То лицо, что увидела, Яре сразу не понравилось: злое, обветренное, губа со шрамом.

Кроме топора у костра и лука через плечо у того, что сидел спиной, не видно больше оружия. Но от всех интуитивно веяло опасностью. Чуть поодаль виднелся шалаш, наспех сложенный из веток, а рядом с шалашом неясная тень, будто стоит кто.

«Четвёртый»? – подумала Яра.

Подул сильный ветер, погнал небесную хмарь прочь. Всё реже срывались снежинки. Костер потрескивал, глотая их, но не гас, как факел. Лишь шипел. Его подкармливали. И ещё выше выстреливали языки пламени в этом противостоянии.

Из-за облака показался полумесяц, но света почти не дал. Зато от костра поднялся мужчина, который сидел спиной и открыл новый обзор: Яра увидела девочку на руках одного из мужчин.

Он вертел её у костра, подкидывал, словно пугал тем, что кинет в огонь.

– Мира, – прошептала Яра одними губами. – Живая…

Она на миг ощутила себя счастливой. Едва слёзы не потекли. Сдержалась.

Затем пришёл гнев. Зашептала горячо, от всего сердца:

– Волки, волчки, волчата. Стая! Приди на голос мой. Явитесь на зов мой. И ворога погрызите. А сестру, чур, не троньте.

Словно устав мучать малявку, мужчина посадил её рядом с собой на бревно. Он шапку снял с себя, на девчонку надел. Малая принялась чертить что-то палкой в снегу, в шапке той не видно выражения её лица.

Не дал разглядеть больше и вернувшийся мужик. Он вновь сел на бревно, загородив обзор. На плечах его накинута толстая шуба. Далеко не грубой выделки. Богатая, явно с чужого плеча снятая.

«Куда такую тати носить»?.

Мысли о сестре промчались в голове Яры. Не думала больше о бандитах. Всё о Мире теперь.

«Напугана ли? Плачет ли с горя? Или уже смирилась»?

Этого Яра рассмотреть не успела. Мужик, который отходил, сунул мясо в костёр на палке. Запахло одуряюще-приятно.

Сразу захотелось есть. Но аппетит пропал, как только девушка поняла, что жарят украденную у них солонину. Не свежее мясо уже. По запаху чувствуется. Никто ничего не разделывал. Нет крови.

Куски на палке торчат ровные, маленькие, женскими руками порезанные.

«Да чтоб ты первым подавился, упырь»! – подумала Яра в гневе.

На каждый вечер по куску девкам рассчитано, если нет охоты. А тут по десятку кусков мужикам на палке ненасытным. Вот и весь счёт.

«За раз месячную пайку съедят», – подумала следопытка.

Яра стиснула зубы. Вытащила лук из налучья, справила тетиву, достала три стрелы из колчана, две взяла в зубы, а третью наложила для выстрела. Верным должен быть.

Рука не подведёт. Глаза остры.

Если Мира не понимала, что за злые люди унесли её из дома и зачем с собой таскают, то самой Яре хватало разумения. Не будет жизни сестре при чужих дядьках. Может прямо сейчас у костра и начнут портить. А вдоволь нагревшись и натешившись, выпнут в лес босой, если мараться не захотят детской кровью.

Долго ли за ночь протянет? Не долго. К утру околеет.

А может и милосердие проявят – раньше прирежут. Да потом волки подерут, как уйдут поутру тати.

Яра потёрла замерзающие пальцы, чтобы вернулась чувствительность подушечек пальцев. Заодно оценила направление ветра. Скинула полушубок, чтобы рукам свобода была, да больше маневра телу, пристроила колчан к дереву. В нём ещё оставалось четыре стрелы. Пригодятся. Прозапас.

Уперлась охотница одной рукой в середину лука, а второй тремя пальцами потянула тетиву с наложенной между указательными и средним пальцами стрелой.

Яркое оперенье из тетерева коснулось носа. Оно могло выдать, да кто за деревом за ней смотреть будет в ночи? Они все уже мыслями её сестру раздевают, мясо жрут Ярино. Да верно смеются над её беспечностью, раз сестру одну дома оставила.

А на кого оставлять? Нет нянек лесных. Леший и тот не пришёл помочь.

Ничего нет, что сами не сделали бы. Лук и тот самодельный. Сама она ветви для него искала, сама вытачивала, гнула, сама клеила рыбьим клеем из рыбы, что сама в реке быстрой добыла. Сама жилы для тетивы сушила, да вила. Только наконечники для стрел в городище выменивала. А когда менять не на что было, костяные ладила. Ими первые шкуры добыла на обмен.

– Всё – моё, – прошептала Яра, едва справляясь с гневом.

Чуть выйдя из-за дерева, резко спустила тетиву.

Стрела промелькнула серебристой молнией для того, кто сидел к ней почти лицом рядом с сестрой. Мужчина перед пленителем вдруг завалился лицом в костер. И мясом запахло сильнее. Сползла с его плеч и шуба. А яркое оперенье быстро подхватил огонь.

Присмотрелась. Стрела торчала из шеи. Навылет горло не пробила, не те ещё силушки в руках, но наконечником внутри застряла.

«Извлекай, не извлекай, толку не будет. Всё равно истечет кровью».

Пока пленитель яркую картину перед глазами разглядывал, второй мужик, что сидел в пол-оборота, подскочил, схватил топор у костра.

Повернулся на выстрел, рявкнул:

– Кто там?!

Тут Яра и вторую стрелу пустила. Прилетела она в живот мужику с топором. Но завязла в шубе застёгнутой. Вышла на него Яра, и на сближение пошла, пустив третью стрелу с десяти шагов. Точно в глазницу зашла она, в черепе завязла.

Осел мужик, да так и упал в полушубке своём на снег, алым его пропитывая. Топор рядом свалился.

Яра потянулась рукой за колчаном. Да забыла, что у дерева его оставила. Все слишком быстро получилось. Само собой, на эмоциях.

Думать времени нет. Тело само всё делало.

– Беги, Мира! – крикнула Яра, а сама нож с пояса потянула.

Малявка от страха прямо в снег босой бросилась, уронив шапку мужицкую.

– Стой, дура! – закричал последний мужик у костра малявке.

Лука и топора при нём не было, под шалашом положил в ночь, ко сну готовясь, но ножа не снял с пояса. Вытащил его, встал у костра.

– Замёрзнешь! – добавил он улепётывающей.

Мира так и застыла у шалаша, не зная кого слушаться. Ноги пока не мерзли, в кожу грубой выделки замотанные. А от костра в ночь бежать не хотелось.

«Зачем бежать надо? Может, подойти хоть шапку забрать? И в неё встать? Так ногам теплее будет», – рассуждала малолетняя пигалица.

Яра сделала пару шагов к костру, заходя боком. Не велел ей инстинкт на здорового мужика бросаться в открытую. А так между ними костёр был. Поперёк не бросится.

Бросит нож – она отскочит. А сам первым сиганёт – так загорится шуба с плеча барского.

Но он не сделал ни шагу. Только всматривался в неё, как зверь перед прыжком. Пристально смотрел, оценивающе.

«Нет у такого человека совести. Не отведёт взгляда, до последнего будет в истекающую кровью жертву вглядываться», – пришло в голову Яре, пока смотрела на его густую бороду, да залысину, что уже и спереди просматривалась.

– Ты что же, не признала? – обронил он уже не властно, но с хрипотцой в голосе.

Как будто горло ему перехватило что-то внутри.

– По что мне татя признавать? – прохрипела Яра со злости.

– Что же татям в мари без зимовья делать… Яра? – огорошил её вдруг мужик бородатый, да улыбнулся странно, зубом золотым сверкнув.

«Имя знает. Чудно», – мелькнуло в голове.

Мира рядом сделала несколько шагов к костру, подхватила шапку. На бревно запрыгнула. Едва устояла. Махнула шапкой той, удерживая равновесие.

Тут случилось то, что меньше всего ожидала Яра и мужик. На шапку вдруг среагировала тень неподалеку. Она бросилась со стороны шалаша на малявку. И не тенью оказалась вовсе, а серым волком.

Без рычания и предупреждения волк бросился на девочку со спины!

Так вернее.

Видно увидал мужик страх в глазах Яры. Повернулся быстро, да как мог резво метнулся к девочке на бревне. Но успел лишь столкнуть её в снег.

Тут волк на него и бросился. В руку с ножом вцепился, повалив у костра.

– Пусти, зараза! – взмолился он, не в силах ни сбросить зверя в зимней своей одежде, ни ножом пронзить его. – Яра, подсоби!

Следопытка едва следом на волка не бросилась, чтобы действительно помочь, но тут от шалаша ещё пара желтоватых глаз показалась.

«Вот уж призвала на свою голову!» – мелькнуло обречённое в голове.

Свет костра отразился в её очах мельком. Всё, что охотница себе позволила, это рвануть к сестре, подхватить под руки, да к дереву спасительному броситься. Столь стремительным был рывок, что нож выпал.

Следопытка в несколько прыжков расстояние преодолела, сестру к дереву прижала, да подкинула вверх изо всех сил. Страх таких сил придал, что взлетела Мира до ветки, едва сумев на ней удержаться.

Залетела на неё что та сорока. Руками и ногами вцепилась, больше и не думая ни о чём.

– Волки, Яра! – сорвался на крик её голос. – ВОЛКИ!!!

На поляне показалась целая стая. Принялись у костра мужика на клочки рвать. Кричал тот, да без толку. Другие к трупам принюхивались, кровь почуяв, а третьи рычали на Яру у дерева.

Охотницу страх парализовал. Сил больше не осталось. У ног валялся бесполезный колчан с парой стрел. Лук у костра дальше брошен. Там и нож блестел, свет оранжевый острием отражая.

Кричал мужик уже без разбора. А волки всё прибывали на поляну. Яра вдруг поняла, что сделать больше ничего не получится. Стая голодная. Свою добычу упускать не собирается.

«Сегодня ты на них охотишься, от оленей отгоняя, завтра они на тебя на охоту выйдут», – мелькнуло в голове: «Такова жизнь хищников в лесу. Человек среди них первый лишь от случая к случаю».

Тоже отца слова.

– Мира, слушай меня внимательно, – страх вдруг резко ушёл на миг, заменившись чем-то более важным внутри оробевшего тела. – Волкам нашего мяса хватит. Нажрутся и уйдут по утру сытыми. Ты ножи, да одежду любую бери. Мои сапоги снимешь. Шапку его возьми. Солонины сколько унесёшь, набери. Да в зимовье наше уходи. Лук не забудь и стрелы. Стрелять умеешь. Сама мастерство освоишь. По брёвнам пускай почаще. Руки тренируй.

– Яра! – взвизгнула сестра.

– Не перебивай, – осекла сестра. – Теперь ты за старшую, сестра. Читай следы… Тем и выживешь!

Волки бросились на Яру сразу с двух сторон, повалив в снег. Взревела Мира от страха, уши зажала, не в силах слушать ни крик сестры, ни уже притихший хрип мужика у костра. А больше всех страха от борьбы волков за самые лакомые куски натерпелась.

Слёзы скатывались по ветке, замерзали на ходу. И ещё некоторое время блестели, отражая отблески костра. На поляне осталась вся семья. Объясниться не хватило мгновений.

Мороз крепчал. Зима вступала в полную силу.

Больше ошибаться нельзя. Иначе рядом ляжет. Вытерев слёзы, девочка приготовилась выжить. А как вырастет и окрепнет, будет тех волков по краям изводить, пока с последнего шкуру не снимет.