Читать онлайн "Эффект наблюдателя"

Эффект наблюдателя

У Николая Михайловича Озерского пропала жена. Бесследно исчезла со своего дня рождения. Внезапно, почти мистически, растворилась в воздухе. Вышла в свой собственный сад, чтобы набрать паданцев с яблони гостям, хотелось похвастаться величиной и спелостью плодов, и более не вернулась. Когда за столом заметили что её давно нет, он первый, ещё с беззаботной винной улыбкой на красноватом лице, вышел её поторопить обратно к брусничной наливочке, запечённому целиком молодому поросёнку с хреном собственного производства и другим, домашним, деревенским яствам, обильно покрывающим скатерть с красной вышивкой по периметру «Тридцать лет вместе».

Постояв немного под яблоней, где должна была находиться его супруга, Николай Михайлович, закурил праздничную цигарку, глядя на неполное ведёрко с яблоками, собранными рукой жены, на синие резиновые калоши в которых она всегда ходила по саду и громко крикнул: «Галя! - потом добавил чуть тише, - Хватит шутки шутковать, гости то, - заждались!» Но Галя так и не объявилась. Не объявилась она ни через день, ни через два, ни через месяц, ни через год.

В тот пропащий вечер искали её всем селом, подбадривали Николая Михайловича: мол, найдётся, мол, проказница, мол, одна побыть решила - всё-таки сорок пять. Но нет! Ни милиция, ни кто-либо другой, не смог обозначить каким образом и куда могла испариться его супруга. Приезжали поисковики всякие хвалёные, уверенные в себе - ездили на квадроциклах, пили водку, весь двор колёсами изрыли. «Найдём! Куда она денется! И не таких находили!» Не нашли. Пробовали свои силы экстрасенсы с татуированными лицами и пронзительным взглядом - жгли ритуальные костры, в бубен били, подолгу смотрели в небо - опять ничего.

Николай Михайлович потихоньку сник и старался в любой погожий день сидеть под той самой яблоней, где обнаружилась пропажа. Вдруг ему подумалось, что то место необычное своенравное, и он также пропадёт и явится туда же, куда и попала его Галя. Но в ожидании чудесного возвращения жены, пошёл второй год.

Иногда приезжал сын, бродил сомнамбулой по притихшему дому, и уезжал молча, незаметно, словно боялся всколыхнуть уже устоявшуюся настороженную тишину. Дочь звонила ему еженедельно, разрывая эту вязкую паутину покоя. Справлялась о поисках и ходе следствия, не теряя надежду, но ничего не происходило. После этих звонков Озерской ощущал ужасный упадок сил и подолгу лежал на диване в гостиной под портретом своей пропавшей Гали, перетянутой на нижнем уголке рамки чёрной траурной ленточкой.

Яблоня в новом августе снова дала урожай, который никаким волшебным образом не сработал.

Тогда Озерской собрал по сусекам все свои деньги, накопленные за много лет, даже продал кое-что бессмысленное для одинокого мужчины, включая корову и годовой выводок поросят, и решил ездить по доступным ему городам в поисках пропавшей супруги. Не с надеждой, что он её найдёт, чувствовал здесь какой-то подвох, обречённость, бескомпромиссность, а из-за томления духа отвернувшегося вдруг от опостылевшей обыденности.

Дома совсем невмоготу было, совсем невмоготу.

Но прежде, по совету сына, купил себе современный телефон с интернетом и научился пользоваться встроенными картами, а свой старый кнопочный оставил дома, потому что глядя на него у Михалыча увлажнялись глаза. На вторые сутки пользования интернетом Николай Михайлович обнаружил, начитавшись тематических статей, что не он один, таким образом, потерял жену.

Люди пропадали слишком часто. Их, конечно, потом находили, живыми, мёртвыми, но среди этих пропаж, присутствовали и такие, которые никак нельзя было объяснить. Человек исчез прямо на туристической тропе, где и свернуть то некуда. Пропадали прямиком из дома, при запертой изнутри двери, заворачивали за угол на глазах у толпы людей и исчезали навсегда, выходили в магазин на пять минут, и растворялись в пространстве.

Нашлась пропажа, чрезвычайно тронувшая Озерского, но и она почему-то произошли за границей его родины, как и все остальные. Особенно его поразила история, как муж с женой белым днём остановились на обочине протереть стёкла у автомобиля. Жена пошла, чистить щёткой заднее, а муж протирал лобовое. Через какое-то время он услышал, негромкий удар о землю, пошёл к жене, чтобы помочь, и обнаружил щётку, лежащую около колеса и звенящую пустоту. Такую же пустоту, которую обнаружил Николай Михайлович в своём саду под яблоней. Поиски с тамошней полицией не дали никаких результатов.

После прочтения этих историй Михалыч долго сидел и тёр раздражёнными пальцами свой напряжённый лоб, пытаясь постичь природу этих исчезновений, но только лишь чувствовал всё ту же пустоту и панический страх. И потом, у него не было возможности встретиться братьями по несчастью, чтобы обсудить практически одинаковые детали исчезновений. Это обстоятельство ещё больше подталкивало его узнать правду, хотя поначалу это вообще казалось ему невозможным, отчего он вечерами тихонько подвывал по-волчьи от бессилия, прислонившись к стене под торшером в какой-нибудь заштатной гостинице. Ему казалось, что он столкнулся с чем-то таким великим, что не только побороть, но и понять ему будет просто не по силам. А на утро снова бродил по улицам незнакомого города, вглядываясь в лица встречных женщин. Делал это Николай Михайлович так внимательно и скрупулёзно, что через некоторое время Галино лицо стало мерещиться ему в каждой подходящей по возрасту женщине. Посещал вычурные дамские магазины, представляя, что именно в них могла заглянуть его Галя. Начал ходить на модные спектакли, на которые, как он вспоминал, ездила в районный центр его жена с подругой и даже припомнил последнюю книгу, прочитанную супругой и приобрёл её в книжном, на заказ.

Сам он к жениному увлечению искусством относился снисходительно, хозяйство, дом сад, корова со свинками в загоне – вот это дело, а книжки, так - баловство. А нынче и сам, зачитавшись вновь приобретённым романом, вдруг неожиданно понял слова жены, иногда брошенные в его сторону: «Эх, ты, Цинциннат дворовый, некуда тебе бежать из своей темницы!» А ведь ранее он считал это высказывание похвалой, а теперь только узрел: и жалось женину, и её обречённость жить с таким, как он тоскливым домоседом. Вот как-то открылась она ему с иной стороны, и заиграла другими красками. Да, только поздно! Эх, и бранил он себя забористыми словами за темноту свою деревенскую, какие только знал и даже выдумал несколько, как ему показалось обидных, очень обидных. Повыл в очередной раз вечером в одиночестве, но читать продолжил с интересом, вдруг очнувшись от монотонного заливного горя.

Так и слонялся бы Озерской по городам и весям без смысла и цели, если бы не открылась у него однажды где-то внутри, ближе к сердцу, потайная секретная дверца, впустившая в себя мир, о котором он даже не догадывался.

А понял он это совершенно внезапно, поймав себя на мысли, что он уже час стоит на набережной, смотрит на ускользающее за чуть выгнутый морской горизонт оранжевое светило. Всё вокруг покрылось золотыми блёстками от его карамельных лучей: и лаковые белые перила пляжного ограждения стали похожи на длинный праздничный торт, и пухлые балясины в них (каждая олицетворяла гигантское пирожное-веретено), и выцветшие зонты над лаковыми шезлонгами из белого шоколада, частично уже закрывшиеся на ночь, походили на рисованные неумелым школьником ёлки. Искрилась у самой воды мокрая галька и многослойной радугой переливалась пенка у рассыпающихся с каменным шорохом волн. Услышал он вдруг и вечный шум прибоя: равномерный, умиротворяющий. Мир неожиданно стал показывать свои цвета и звуки, тормошить его, словно будил, будил и наконец-то ещё сонный Николай Михайлович открыл глаза.

«Прекрасный фильм, просто превосходно снято, и сюжет заставляет задуматься, - услышал он за спиной, - и ведь наш русский!» «Это же Балабанов», - ответил уже другой голос. Озерской обернулся и сразу же попал в толчею приморского посёлка, которую в своей скорбной тишине почему-то раньше не замечал. Сам воздух, густой почти пряный, сдобренный солью и закатом звучно дышал. Холмы вокруг серповидного залива, поросшие корабельными соснами, блестящие окна гостиниц, взбирающихся этажами на горку в этих самых сосновых кронах. Белые колонны парка, выходящего на набережную, с каменными чашками по бокам и разноцветными петуньями в них, многочисленные вьюны с невыносимо-белыми граммофонными соцветиями на деревянных решётках, аллея замерших пальм приличного возраста с чешуйчатыми стволами, рекламный пингвин с два человеческих роста у лотка с мороженным. «Как здесь душевно!» - подумал Николай Михайлович. И за всё время своей тоски по жене первый раз ощутил, как ему сейчас хорошо.

Отдыхающие неспешно прогуливались вдоль набережной, провожая закат. Лица, руки лоснились бронзой, некоторые ещё шли в купальниках, накинув на плечо мокрое полотенце. Приятный свежий гомон стоял над столиками ближайшего кафе, запало выпечкой и пивом. Озерской понял вдруг, что он давно уже нормально не питался, и с каким-то даже бодрым желанием, ведомый столовыми запахами, отправился выбирать себе блюда.

Всё вдруг стало приносить удовольствие. Бойкая девушка-продавщица улыбнулась именно ему, и положила свернувшуюся трубочку чека на зелёный поднос. Хороши были: глоток пива, рагу из говядины, салат из непонятных зелёных листьев, солёные сухарики со вкусом рыбки. А где-то ещё запиликала, заплакала надрывно скрипка, приподнимая уникальное в простых желаниях настроение над всей этой красотой.

«Уважаемый, у вас свободно?» С этими словами подошёл к нему незнакомец с высоким стаканом пенящегося напитка в руке. «Угу», - промычал жадно жующий Николай Михайлович, а внутри себя порадовался, что кто-то к нему подсел. Устал один.

«Как отдыхается?» - начал незнакомец, слизывая застывшую пену с верхней губы. Озерской быстро дожевал и ответил почти машинально: «Да, за женой приехал, - потом вдруг понял, что никакой жены он здесь не нашёл, и добавил миролюбиво, - какой сегодня вечер - красивый». «Не то слово! - Подхватил незнакомец, - так и тянет выпить. Я тут одно место разведал, домашнее разливают. Не желаете присоединиться? Или жена?» «Да, нет никакой жены», - Озерской вздохнул с придыханием, как обиженный ребёнок. «О-о-о, - протянул понятливо незнакомец, - пойдемте, пойдёмте, заодно и расскажите, что с женой случилось. Уехала, поди, с каким-нибудь жиголо?» Озерской чувственно надул щёки. «Ладно, ладно не обижайтесь! С вином оно легче будет, вот увидите! Меня кстати Геннадием кличут».

Вино действительно оказалось приличным: бархатное, густое с терпким вкусом красного винограда. И после первого стакана налитого из глиняного кувшина, который принесла хозяйка дома в чёрном платке, душа размякла. Сидя под брезентовым навесом в уютном дворе, где миролюбиво бродили куры, а в дальнем углу на цепи сидела пегая овчарка с высунутым языком, Озерской начал сбивчиво пересказывать исчезновение своей Гали, первый раз за всё это потерянное время, незнакомому человеку по имени Геннадий. А когда закончил свой рассказ, кувшин с вином иссяк. Хозяйка принесла ещё один, и очень проницательно посмотрела на Озерского своими карими глазами, будто хотела что-то сказать.

Глубокая южная ночь уже давно прислала к лампе под навесом целое войско мотыльков заболевших гигантоманией. Они шумели крыльями, обжигались о лампу, падали на стол и ползали, пугая Николая Михайловича своими мохнатыми телами. Захотелось есть. Им принесли и еды. Только после короткого перекуса, Геннадий, вытерев губы салфеткой, произнёс многозначительно: «А ведь я могу вам помочь!» «Каким же образом?» - Усомнился в сказанном Озерской. «Видите-ли, я по профессии физик, скажем так: квантовый физик, и то, что вы рассказали очень похоже на один наш опыт, за той лишь разницей, что произошло всё это не в нашей лаборатории». «Не понимаю», - промямлил Николай Михайлович. «А я объясню, - уже заплетающимся языком произнёс его собеседник, - вы что-нибудь слышали про эффект наблюдателя?» «Нет конечно! Всё что я в своей жизни наблюдал, связано с домашним хозяйством, будь оно неладно», - Николай Михалыч прослезился. «Ну, будет тебе Коля горевать, этим ты ничего не изменишь. Вот послушай меня, - Геннадий громко икнул и продолжил, - Ты меня видишь?» «В смысле? Конечно, вижу!» - Недоумевал Озерской. «В-о-о-от, и я тебя вижу, поэтому мы с тобой сидим здесь в приятном месте и пьем прекрасное вино. А если бы мы друг друга не видели, могли бы мы тут сидеть?» Николай Михайлович пожал плечами. Он действительно не понимал, к чему клонит его новый товарищ. «Понимаешь, наукой было открыто, что когда человек смотрит на элементарную частицу, то она меняет свои свойства, а если перестать, за ней наблюдать, то она снова становится обычной частицей со своими базовыми свойствами. Понятно излагаю?» «И что это нам даёт?» - Озерской демонстративно почесал затылок, будто бы он находится в глубокой задумчивости. «А даёт нам, Коля, это очень много! Выходит так, что за нашей планетой кто-то наблюдает, смотрит на неё в прямом смысле этого слова. И этот кто-то настолько велик, что жизнь на нашей Земле не прерывается ни на секунду. Вот перестань он смотреть на нас и всё, через три дня не останется живой травинки. Как на Марсе будет – камни да песок». «И ты хочешь сказать, - начал издалека догадываться Николай Михайлович, - что этот кто-то и виноват в исчезновении моей жены?» «Примерно так, примерно так, - Геннадий несколько разочарованно поддакнул непонятливому Озерскому, - есть два варианта развития событий. Либо Великий наблюдатель не вовремя моргнул и человек, в данном случае твоя жена, исчез, и это было случайностью, либо Он специально забрал её, что на языке богословия называется - вознесением». «Подожди, подожди! Гена, Гена, подожди! - Озерской никак не мог постичь смысла сказанного, - ты хочешь сказать, что моя Галя вознеслась?» «Ну, как вариант! А что в этом такого? Вдруг понадобилась Создателю твоя жена, Он её и забрал. А вот почему Он это сделал, вопрос уже к тебе, Колян!»

Озерской со дня пропажи жены никогда не задавался такой мыслью, что его Галя может понадобиться самому Богу и теперь сидел на лавке под навесом в непроглядной ночи пьяный, озадаченный и слегка просветлённый. Он пытался что-то возразить своему новому другу, но против таких аргументов ничего не мог придумать. Мысли, после выпитого, ворочались медленно и успевали ускользнуть, не добравшись до языка. «А вообще, - продолжил разгорячённый своей неожиданной правдой Геннадий, - всё, что ты видишь, существует, пока ты на него сморишь. По идее, если гуляя по парку в одиночестве быстро обернуться, то можно увидеть позади себя черную пустоту. Но можешь не пробовать. Во-первых, ты не один смотришь на этот парк, во-вторых, электроны быстрее, - в этом месте Геннадий, подражая киношным злодеям, нарочито рассмеялся механическим голосом, и допил остатки вина в стакане. «Пойду, отолью, а то уже к лавке прирос», - сказал он и медленно растворился в темноте. Озерской ждал, ждал его, мужественно пытаясь побороть сон, но открыл отяжелевшие глаза только утром.

Обнаружил он себя лежащим на той самой лавке, где сидел ночью. Кто-то заботливо укрыл его пледом, а под голову подсунул подушку. Наволочка пахла сеном и лавандой. Озерской поднялся и увидел, что через стол на другой лавке сопит Геннадий, в таких же аксессуарах для сна.

Николай Михайлович встал, брезгливо смахнул с лица крупного жука, который грелся на его щеке, и, ощущая нестерпимое желание найти туалет, огляделся. Искомое обнаружилось быстро, и через несколько минут он снова сидел на своём месте теперь мучимый жаждой. По столу медленно переставляя тонкие зелёные сочленения ног, передвигалась самка богомола, судя по размерам. Она остановилась напротив Николая Михайловича и стала крутить игрушечной головой, направляя длинные усики в его сторону, таким образом, разглядывая необычный предмет в теле человека. Озерской старался не смотреть в её пристальные выпуклые глазки, казалось, что за ним кто-то наблюдает, причём с нехорошим умыслом. Почему-то от этой мысли ему стало стыдно, и он прошипел испуганно вслух: «Брысь отсюда! Пшла, пшла!»

Из под низких ветвей раскидистого ореха появилась женщина с баклажками минеральной воды в руках. «О-о-о-о, весьма кстати!» - Подумал Николай Михайлович, но всё-таки спросил у хозяйки, - Сколько мы вам должны за вино и прочее?» Тут же жадно открыл воду и стал непрерывно глотать колючую газированную жидкость.

«Ваш друг уже всё заплатил, - сказала приветливо хозяйка, собиралась было уйти, но задержалась и, приблизившись к Озерскому, проговорила быстрым полушёпотом, - Я вчера слышала ваш разговор. Не ищите вашу жену. Я знаю её дух уже на небесах, а тело ещё бродит по земле. Если встретите её, она вас погубит. Езжайте с миром домой и не вспоминайте больше об этом. Она теперь билок». «Что? Что вы сказали? Какой билок?» - попытался закрепить важную информацию Озерской, но хозяйка отпрянула от него, засеменила прочь, и скрылась в ветвях огромного ореха.

Из-за края стола выглянул сонный Геннадий, схватил бутылку с водой и тоже стал жадно пить. «Ух, хорошо посидели, - крякнул он от удовольствия и выпрямился на лавке, как Ванька-встанька, - пора бы и честь знать. Пойдём мой друг Коля на пляж, пива попьем, на солнышке пожаримся, расскажу тебе ещё одну занимательную историю про наблюдения». Они встали довольные жизнью, собой, начинающимся тёплым днём и вышли за ажурную калитку гостеприимного дома.

Тропинка к пляжу вилась между высоких сосен. В воздухе витал запах распаренной солнцем свежей хвои. Озерской вдохнул глубоко, собираясь с духом, и спросил: «Гена, а что такое билок?» - «Это ты о том, что тебе Зухра шептала?» - «Какая Зухра?» - «Хозяйку зовут Зухра» - «А, да, да!» - «Она знатная ведунья, какой-то древний род. Я бы на твоём месте прислушался, мало-ли, что может случиться. А билок - это человек находящийся в двух местах одновременно. Билокация. Понимаешь?» - «А разве такое может быть?» - «В православии бывает, а ты удивляешься, что у тебя жена пропала. На свете ещё и не такое бывает. Вот, к примеру в Австралии был такой случай». Но тут они вышли на солнце из приятной сосновой тени и море, видимое с пригорка, окутало их своим солоноватым бризом.

Пляж уже жевал чипсы, пил пиво, курил, то тут, то там поднимались в накалившийся прозрачный воздух сизые дымки. Отдыхающие принимали утреннее омовение, стоя по пояс в мелких волнах. Несколько смельчаков делали дальний заплыв. На мелководье забытыми матрасами плавали старушки в ажурных панамках. У воды задорно визжали детки, взбивая телами шаловливые брызги, и продавец варёной кукурузы на широком блюде, обхаживал свою территорию, помечая пространство зычным рекламным голосом.

Устроились прямо на камнях. «Все бока себе отлежал на этой скамейке, - сказал Геннадий, стягивая футболку, - и здесь не лучше». Николай Михайлович также разоблачился и сел на огромный горячий валун, но, не просидев и секунды, вскочил с обожжёнными ляжками. «Горячо, блин», - буркнул он недовольно. И они, поддерживая друг друга от падения, поковыляли к воде неустойчивым похмельным шагом, иногда больно проваливаясь в зыбкую гладкую гальку голыми пятками.

После забористого пенного напитка из ближайшего ларька с булькающими музыкой колонками, в голове Озерского пронёсся свежий ветерок, и его снова потянуло к знаниям. «Что там за история в Австралии?» - Спросил он, чуть было не захрапевшего под солнечной пеленой Геннадия. Его новый друг сел, скрипя камнями под собой, проморгался, и как то сначала нехотя, но постепенно распаляясь в своём красноречии, начал рассказ. «Если честно. Если честно, я не понимаю, зачем писать письма несуществующим людям. Но вот в Австралии нашёлся такой чудак. Он выдумал себе дядюшку в Англии, Тётушку и племянника до кучи, ну, чтобы уж совсем смешно было. Дал им имена и каждый месяц отправлял по длинному письму, на выдуманный адрес, где справлялся об их здоровье. Так длилось какое-то время. Видимо эта процедура с письмами так его забавляла, что он незаметно для себя и сам поверил в их существование. Каково же было его удивление, когда однажды ему пришёл ответ из Англии, где чёрным по белому было написано, что Тётушка Марта чувствует себя хорошо, а дядюшка Олаф немного приболел, но сейчас с ним всё в порядке. Упоминался также и племянник с тем же самым именем, которое придумал ему наш абориген из Австралии. Но самое странное, что эти люди тоже знали о его существовании, и тоже справлялись о его делах и здоровье. Кажется, наш шутник наводил справки, думая, что его разыгрывают в ответ, но нет. Всё оказалось правдой, и эти люди встретились к всеобщему удивлению. Жили они, кстати, тоже по выдуманному адресу. Объяснению эта история не поддаётся, если не посмотреть на неё через призму квантовой физики. Он их придумал, увидел, стал поддерживать наблюдение и они появились. Думаю, даже это случилось в один момент. Вот вчера их ещё не было на свете, а с утра уже были. И все кто жил на этой улице рядом с ними тоже были в курсе, что они живут тут давно. Это как неожиданное исчезновение людей, только наоборот». Озерской смотрел на своего собеседника, как на волшебника, с выпученными белками глаз. «Значит можно всё вернуть? - Спросил он с искренней надеждой, - нужно только написать письмо домой и представить, что никуда моя Галя не исчезала?» «Возможно, возможно, но не забывай, что сказала Зухра, в квантовой физике не всё так просто», - Геннадий зевнул, и снова примостился в своё галечное ложе.

А Николая Михайловича уже было не остановить, его неуспокоенная мысль рвалась к своей жене, получив надежду на встречу. Он и так, и так представлял, как напишет письмо Гале, что скажет ей, как, в конце концов, крепко обнимет вернувшуюся жену. А потом он просто решил, поленившись встать и немедленно пойти воплощать свой план в жизнь, что она воскреснет прямо здесь, прямо завтра, и он найдёт её, бродя по узким улочкам этого курортного городка, как обычно вглядываясь в лица встречных женщин. Николай Михайлович так уверовал в это, что задремал счастливый, как ребёнок под защитой, когда знал, что в соседней комнате горит свет, и родители смотрят телевизор.

Конечно же, это был сон. Озерской это сразу понял, потому что и горы вокруг, заросшие лиственным лесом, и домики на склонах с разноцветными крышами никак не вязались с его сегодняшним местоположением. Отсутствовало море и его вездесущий живой дух. С ним было ещё четыре человека с рюкзаками, а самый толстый мужчина в чёрном комбинезоне водителя держал в руке щётку для чистки машины. Все они стояли на тропинке, идущей по дну большого межгорного пространства, и кого-то ждали. «Может, сами пойдём?» - Спросил неуверенно толстяк и указал щёткой направление по тропинке. «Давайте лучше подождём, - перестраховался человек в пробковом шлеме, - всё-таки горы опасное место». Только Николай Михайлович ещё ничего не понимал и оглядывался по сторонам в святом неведении. Место ему явно нравилось. И эта таинственность. Необычайно крепкое спокойствие охватило его. Он просто был уверен, что эта тропика и есть тот правильный путь, который он давно искал.

Появился провожатый, в длинном чёрном монашеском одеянии, холщовый капюшон низко висит на голове. Вышел из лесных кустов, что были всех ближе к тропинке. Но что-то в нём было не так. Не так, как у всех людей. И лишь когда провожатый подошёл ближе все заметили что у него под капюшоном нет лица, а вместо него просто белая молочная взвесь, то уплотняющаяся, то редеющая. Но этот изъян почему-то никого не удивил.

«Все собрались?» - Спросил он строго и махнул рукой, чтобы следовали за ним. «С тропы не сходить!» - сказал он, не оборачиваясь. Путники подхватили рюкзаки и двинулись за ним. На земле остался ещё один рюкзак. Озерской оглянулся по сторонам, понял, что именно ему нужно его взять, и также засеменил следом.

Шли они долго. Тропинка тянулась по лесу со странными деревьями. Листья на них были то жёлтые, то красные, то зелёно-синие. «Очень красиво, - думал Озерской, - но как-то неестественно. Разве бывают такие листья? А вот домики на склонах гор…», - и он делал шаг в сторону, чтобы поближе разглядеть ближайший заборчик, спускающийся к самой дорожке. Тут же что-то зазвенело у него в голове, и вся процессия остановилась. К нему подошёл провожающий и, произнёс раздражённым голосом: «Я же сказал с тропинки не сходить, вы ещё не пришли на своё место. Здесь вам нельзя оставаться». Тут же повернулся спиной и пошёл вперёд, увлекая всех за собой.

Прошло достаточно много времени, прежде чем путники достигли четвёртой лесной чаши, окружённой горами. И как только они ступили на эту землю необычный монах в капюшоне дал отмашку: «Всё, ходите, где хотите. Сейчас доведу вас до гостиницы, - и указал рукой на многоэтажное здание на склоне горы, - а дальше сами». «Хм, - подумал Николай Михайлович, - гостиница очень похожа на ту, в которой я сейчас живу». Он даже разглядел окно своего номера. Фрамуги в нём были открыты и на висящей под подоконником сушилке болтались чьи-то цветастые платья.

Совершенно неожиданно для Озерского с тропинки открылся удивительной красоты вид. Чуть ниже места, где они шли, лежало огромное озеро с зеленовато синей водой. На ней не было даже ряби, просто гладкое почти прозрачное до дна зеркало воды, окружённое живописными деревьями. «А можно искупаться, - спросил тучный шофёр со щёткой в руках у провожающего, - а то что-то очень жарко становится». «Здесь вам всё можно», - сказал провожающий и исчез. Схлопнулся, как мыльный пузырь. Никто опять не обратил внимания на столь странное поведение сопровождающего. Все и Николай Михайлович, побросали поклажу на траву возле шикарного куста шиповника и бегом ринулись к воде. Внизу на песчаном пляжике отдыхали люди, и на бегу, чтобы успеть за всеми Озерской стал расстёгивать рубашку, чтобы потом быстрее попасть в воду, как вдруг увидел Галю. Она стояла по щиколотку в воде и надувала красный плавательный матрасик. Озерской мгновенно повернул к ней. Бежал и кричал: «Галя, Галя!» Она повернулась к нему лицом и, бросив своё занятие, замахала ему обеими руками. Николай Михайлович почти добежал до своей жены, но пространство, как старая киноплёнка вдруг стало расползаться, пошло горелыми пузырями и порвалось.

Озерской открыл глаза в реальном мире.

Над ним склонился Геннадий и тормошил его одной рукой. «Ты чё на солнце-то уснул! Сгоришь ведь!» «Жену сейчас видел», - блаженно произнёс Озерской. «Быстро в тень. Сейчас от солнечного удара не только жену увидишь», - Геннадий поднял его за руку, и, прикрыв головы одеждой, они направились под зонтики столовой.

Потом был обед под коньячок, и выдохшийся от приключений и алкоголя Озерской захотел в свой номер. Сказывалась неудобная ночь на лавочке в чужом дворе, чуть пожигало плечи, съеденный обед утянул всю кровь к желудку. Голова периодически кивала, проваливаясь в тяжкий полусон. «Подпалился-таки на солнышке, - подумал он равнодушно после очередного кивка, - но зато столько узнал. Вот высплюсь и начну искать Галю, наверняка уже к завтрему дню вернётся».

Но вот так сразу покидать приятеля не хотелось. Он будто бы успокаивал Николая Михайловича своим присутствием. Казалось вот отойди сейчас от него хоть недалеко совсем, да хоть пересядь за другой столик, и опять навалится эта ужасающая тяжесть горького одиночества. И Озерской сидел, ворочал сонными мыслями, придумывая какой-нибудь вопрос, связанный с квантовой физикой.

«А вот почему, Ген, - обратился он к тоже полудремлющему товарищу, - всё предметы твёрдые, если они все рисованные электронами?» «Ага, заработало! - Оживился Геннадий, - я смотрю, ты быстро входишь в тему! А потому мой дорогой, Колюня, что всё в твоей голове. Вот слушай ещё одну историю».

Николай Михайлович усилием воли сбросил с себя сонный морок и приготовился пополнить багаж квантовых знаний.

«Был я на Тибете. По делам конечно. Сам бы в эту Тмутаракань ни за чтобы не поехал. Холодно, ветрено, грязь одна кругом, суровое место. Изучали мы тогда проницаемость предметов и выяснили, что расстояние между атомами, если их сильно увеличить, ну, например, до размера теннисного мячика, будет примерно равно размеру огромного стадиона. А это значит, что все предметы состоят почти из пустоты». - «А причём тут Тибет?» - спросил заинтересованно Озерской, окончательно проснувшись. «А притом, мой дорогой друг, что побывали мы там в одном монастыре и пообщались с монахами. Они там все такие лысые и в оранжевых хитонах бродят. Так вот один из них показывал нам фокус с рыбкой в аквариуме. Просовывает руку прямо сквозь стекло и достает золотую рыбку рукой, вынимает её сквозь стекло, причём стекло за ним закрывается плотно и ни одной капли воды не проливается, словно руку обтекает, будто мягким становится. А потом рыбку снова в аквариум отпускает, только уже сверху. Такие брат дела. Несколько раз посмотрел. Никакого подвоха. Всё честно. Аквариум, рука, рыбка. Говорит, усилием мысли всё делает. Вот и я говорю - всё в голове». Озерской попытался дотронуться до вазы на столе, в которой чахли синие гвоздики, но почувствовал только скользкое стекло. «Даже не думай, - Геннадий ухмыльнулся, - это годовые практики. Здесь привычка нужна. Все бы так банки грабили».

Они посидели ещё молча, наблюдая, как в стороне у берега дрались крикливые чайки у мусорного бачка и решили разнообразить свою культурную программу походом в кино. «Там темно и прохладно, кондиционеры работают. Отсидимся часик и что-нибудь придумаем ещё», - резюмировал Геннадий. «Я, за!» - Поднял руку Николай Михайлович, изображая единственно известное ему партийное голосование.

Возле билетной кассы местного кинотеатра, в деревянной морёной раме висела простенькая афиша, криво намалёванная рукой штатного художника. Николай Михайлович прочитал вслух «Русское кино,…Балабанов,…Я тоже хочу». «Что ты хочешь?» – Переспросил его зевающий Геннадий. «Кино так называется», - ответил весело Озерской, и подумал, что где-то это уже он слышал.

«Да, наплевать, как оно называется, лишь бы в холодке посидеть. Вон, сеанс через пятнадцать минут, - протянул наличные в кассовое окошечко и добавил громко, - два билета».

Уже в рекреации кинотеатра внешнюю жару разогнали кондиционеры. Голову словно отпустило, и задышалось легко. Озерской присел на мягкую пристенную скамью и стал разглядывать фотографии актёров, вытирая платочком остатки подсыхающего пота со лба. Геннадий отправился к дверям, где явно виднелись всем известные фигурки, мужская и женская, а через несколько минут вернулся уже не один.

«Знакомься, это Маша, - подвигая слегка за талию к нему стройную женщину в жёлтом коротком до колен платье, - а это Ира, - он повернул лицо в её сторону и прилежно улыбнулся. «Здрасьте, - Николай Михайлович привстал и почувствовал, как у него мелкой трясучкой задёргались икры, - о-очень приятно». Геннадий улучил момент и когда его новые подружки входили в полутьму зрительного зала, шепнул Озерскому на ухо: «Ну, Колюня, взбодрись, не будь тряпкой. Хорошие девчонки! Что ты, как варёная сарделька!»

Сели все вместе, вернее всех рассадил Геннадий. Озерскому досталось место рядом с Машей. Она пристально посмотрела на него в интимной полутьме полупустого зала, ожидала, что он что-то скажет, но Николай Михайлович, как воды в рот набрал. Встряхнула причёской, расправляя её, и моментально погас свет. И тут Озерской с утробным ужасом понял, что от неуёмного волнения так и не назвал своего имени, когда его представлял Геннадий. Собрал разбежавшуюся от страха по уголкам сознания волю в кулак и, наклонившись к приятно пахнущей ванилью кудрявой шевелюре, уже едва видной в мерцании большого экрана, сбивчиво прошептал: «Меня К-колей к-кличут». Маша тихонько хихикнула ему в ответ и тут же начала перешёптываться со своей подружкой, сидящей с другой стороны. Стали слышны сдавленные смешки.

«Ну, наконец-то, Михалыч включился», - услышал Озерской одобрительный полушёпот своего нового товарища и начал потихоньку успокаиваться, будто отпускала его некая область неведомого, незаметно разжимая свои когтистые пальцы.

Из кинотеатра наша группа отдыхающих вышла уже в подступающую прохладу, к распаренному солнцем телу курорта. Воздух ещё был сух и тёпел, но уже ожидал ночь. Все молчали. Фильм оказался не из простых, и никак не располагал к шуткам. Только Николай Михайлович высказался единожды несколько удивлённый фильмом в его личную тему. «Вот значит, как происходит вознесение. Не знал, не знал, и что это такой оказывается выход, и судя по фильму, очень востребованный». «А мне кажется, - начала Маша, - всё это надумано. Кто захочет в здравом уме вот так вот умереть, улететь неизвестно куда. Некоторые люди просто перестали ценить жизнь, то малое, что у них есть». «Ой, я вас умоляю, - Геннадий скорчил рожицу негодования, - хватит уже этой житейской философии. Скукота смертная. Айда ко мне в номер, посидим, посмеёмся, выпьем. Продлим, так сказать, то малое, что у нас есть». Все заулыбались, и, конечно же, согласились, а Николай Михайлович подумал искренне, с невидимой слезой в невидимом глазу: «Ох, молодец Гена, как бы вот я без него? Кажется, жизнь налаживается».

По дороге в гостиницу Геннадий заскочил в магазин и вынес из вёртких дверей две бутылки шампанского. Озерскому даже стало стыдно, что он ещё ни разу ничего не помог оплатить своему новому другу. И опять сам себя ругал мысленно за невнимательность и слишком сильную погружённость в себя. «Точно, я как варёная сарделька. Правильно Гена сказал. Нужно любить, веселится. Вон, какая Маша хорошая. А я в себе увяз, как в болоте, сколько можно страдать. Смириться и жить дальше», - назидал свою душу Николай Михайлович, поднимаясь по лестнице за Машиными голыми ногами в кожаных мокасинах.

В номере у Геннадия открыли шампанское и разговорились о любви. Ира уже сидела в обнимку с новым товарищем Николая Михайловича. Они изредка чмокались губками, в перерывах между разговорными фразами, и было видно, что им уже не терпится остаться одним и в то же время торопится, никто не собирался. Николай Михайлович разошёлся от игристых пузырьков в своей чайной чашке, другой посуды у хозяина комнаты не нашлось, и теперь в красноречивом пике старался поразить Машино сердце. Эта женщина-девушка нравилась ему всё больше и больше. Затем, разговор плавно перешёл на кухонные рецепты, и снова Озерскому здесь не было равных, уж про запечённого поросёнка в яблоках он знал всё досконально.

«Так держать», - подбадривал его Геннадий и многозначительно подмигивал. Но шампанское быстро закончилось, и он засобирался в магазин за новой порцией чего-нибудь. Тут уже воспротивился Николай Михайлович. Они препирались некоторое время. Но потом Геннадий сдался, но прежде чем отпустить Озерского обменялся с ним телефонами и проверил, точно ли он занес его телефон в свою записную книжку.

«Ген, я уж сам оплачу эту покупку, - ещё раз подчеркнул своё наблюдение Озерской, - Сколько ты на меня денег потратил! Ну, нельзя же так. Я тоже хочу внести свою лепту в наш организованный отдых. Так что сидите, ждите. Я быстро». Маша с Ирой помахали ему ладошками. «Не успеете соскучиться, куда я тут денусь. Вон, магазин на пятачке. Значит одну коньяка. Две вина - белое, красное, желательно полусладкое и пожрать», - Николай Михайлович решительно открыл дверь номера. «Ладно, ладно! Иди уже. Не пожрать, а закусить, - крикнул ему вдогонку Геннадий, - и фруктов девчонкам не забудь». «Телефон с собой?» - Опять выглянул Геннадий из дверей номера. Озерской остановился посередине коридора и стал хлопать себя по одежде, а потом вспомнил, что этот молчаливый предмет лежит в барсетке. Открыл, посмотрел, на месте, показал жестом, мол, здесь. «Ну, всё давай», - сказал последнее напутствие Геннадий и скрылся за дверью.

Сегодняшний вечер шептал Николаю Михайловичу что-то приятное, и он уже было разогнался в своих мыслях дальше положенного, представляя Машины тёплые руки и голые коленки. Он нёсся по тротуару, петляющему по узкой здешней улочке, почти вприпрыжку, как знаменитый пятачок из мультика про Винни-пуха. Оставалось только добежать до места и лопнуть воздушным шариком от надвигающегося счастья.

Галя нашлась прямо на пороге магазина. Можно сказать, Озерской столкнулся с ней в дверях. Она выходила, как всегда невнимательная к окружающему и перебирала в сумочке какие-то мелочи. Это женское свойство за ней водилось, и Озерской всегда говорил ей с предупреждающим укором: «Когда-нибудь лоб себе расшибёшь!» И вот теперь чуть не столкнулся с ней лбами. Галя прошла мимо оцепеневшего от неожиданности своего мужа, окутав его своим знакомым только ей присущим запахом тёплой женственности, вышла на тротуар, огляделась по сторонам, и, выбрав самую красивую длинную бирюзовую машину с отрытым верхом, села в неё, хлопнув дверцей.

Николай Михайлович вышел из оцепенения. Бросился к ней. «Галя, Галя, ты меня не узнаёшь? Это же я твой муж» Женщина, сидящая в машине, даже сначала не поняла, что этот человек с пустым пакетом в руке обращается к ней. А когда настырный отдыхающий приблизился вплотную к дверце машины, посмотрела на него с пренебрежением и ответила довольно грубо: «Ты вообще кто? Тебе что нужно? - и, махнув рукой кому-то позади Озерского позвала, - Рафик, Эй, Рафик, тут какой-то ненормальный пристаёт».

Николай Михайлович обернулся. Перед ним стоял крепкий бритый наголо до неприличной синевы бородатый кавказец с раздутым от мышц торсом и подозрительно осматривающим его щуплую фигуру. «Чито случилось, уважаемый? Зачем к мой девушка пристаёшь?» - вежливо осведомился громила. Озерской слегка оторопел, но тут же полез в барсетку, достал общую с женой фотографию и показал кавказцу. «Вот смотри, это моя жена, она пропала два года назад. Смотри, смотри! Вот она в машине сидит». Кавказец взял в руки фотографию, пригляделся, заулыбался и сказал добродушно: «Ошибся ты, дарагой, совсем не похожа. Понимаю твоё горе, но это не она. На возьми денег, купи себе виноградного вина и пусть хотя бы в этот вечер тебе будет хорошо». Громила сунул Николаю Михайловичу в нагрудный кармашек рубашки купюру, похлопал его по плечу, сел в машину и она плавно, почти бесшумно, покатилась под горку.

В это же мгновение к магазину шустро подъехало чёрное такси с белыми шашечками, будто ждало, притаившись где-то за поворотом. Николай Михайлович сразу прыгнул на переднее сиденье, и сам от себя не ожидая такой прыти, сказал водителю голосом, не требующим возражений: «Вот за той бирюзовой машиной, быстро, быстро!». Шофер без всяких возражений тронулся с места и, как то мастерски, держась на безопасном расстоянии, поехал следом.

Озерской так впился глазами в величаво движущийся впереди кадиллак, что не осознал всего лишь пятиминутного петляния по извилистой горной трассе. Ему, так долго искавшему ответы, эта дорога в гору показалось длиннее любого пути на свете. Душа его, так долго мучившаяся драгоценной пропажей, теперь получила возможность снова увидеть свою жену. Отказаться от минутки, чтобы сейчас же взять её за руку, он не мог. Голова приятно гудела, руки слегка тряслись. Николай Михайлович был просто обязан спросить у этой женщины с лицом и запахом его жены: Почему она его не помнит? И только когда машина с открытым верхом, с Галей на заднем сиденье, въехала в самостоятельно распахнувшиеся ворота небольшого особняка, посмотрел на водителя. Холщовый капюшон сильно надвинут на лицо. «Где-то я это уже видел», - подумал мельком Николай Михайлович, но в пылу погони было не до воспоминаний. Такси остановилась на другой стороне дороги, напротив дома, где последний раз вильнул своим бирюзовым хвостом кадиллак.

Озерской сунул водителю в распахнутую ладонь в чёрной перчатке чужие деньги из нагрудного кармана рубашки. «Оплачено», - каким-то немного механическим голосом отреагировал водитель, так и не показывая своего лица. И Николай Михайлович вышел в сгущающиеся сумерки.

Особняк оказался висящим над небольшой скалой, под которой заворачивала дорожная петля, но даже с неё было видно море, всасывающее в себя оранжевый солнечный диск. Не вершине скалы красовалась небольшая терраса с колоннами, типа греческого портика. Николай Михайлович несколько раз обошёл этот неприступный дом, чем-то похожий на рыцарский замок, и понял, что внутрь никак не попасть, если, только карабкаясь по скале, добраться до террасы и перелезть через перила. Что он и собирался незамедлительно сделать. «Вроде тут не высоко», - сказал он сам себе вслух. Но тут вспомнил про волнительного Геннадия, про Машины надутые губки, что его ждут и наверняка уже хватились, быстро достал телефон. Экран вспыхнул последним приветливым эхом, на секунду высветив фотографию, где он обнимал Галю под той самой яблоней, и тут же погас, показывая красный образ разряженной батареи. «Чёрт, чёрт! Вот ты баран Озерской, вот баран! Заряжать же нужно технику! Вот баран!» Николай Михайлович продолжал ругать себя самыми последними словами, запихивая умерший гаджет обратно в барсетку. И тут он наткнулся на сигареты, которые не курил с тех пор, как потерял жену. Он вынул мятую пачку, и давно припасённые спички. Все сигареты высыпались, и представляли мелкое крошево, но одна в уголке сохранила форму. Николай Михайлович аккуратно вынул её и прикурил цигарку со смаком, остальное выкинул.

Голова закружилась, тело угомонилось от непонятной трясучки, мысль остановилась в каком-то безжалостном прыжке, и он сказал сам себе спокойно: «Только залезу, спрошу и обратно».

Ночь уже почти совсем проникла во все уголки его мятущейся реальности, и только над морским горизонтом оставалась оранжево - розовая полоска света, а Николай Михайлович всё карабкался, переставляя неуверенные ноги по ужасно гнущимся стволикам колючих кустиков, по спасительным нишам в осыпающемся грунте скалы, по слоистым выступам каменного пирога. Вдруг на террасе включился свет, и женский голос, голос его жены, сказал фразу на незнакомом языке. Это только прибавило ему сил. Он с двойным азартом начал стремиться вверх. Вот последний рывок. Подтянулся и схватился за железную ограду небольшой площадки. Выпрямился, и смело посмотрел вперёд под напряжённый стук своего сердца.

На витиевато согнутом шезлонге сидела его Галя. Она почти совсем не изменилась: те же движения запястий, прямые русые волосы, разве что только курила. Перед ней на небольшом круглом столике стояла маленькая чашечка, пепельница вся в торчащих сигаретных фильтрах раскрывшимся ёжиком, пахло кофе и табачной отдушкой, между ними лежал чёрный огромный в своём нелепом присутствии пистолет. В какой-то совершенно неуловимый момент женщина с сигаретой заметила Николая Михайловича и замерла от неожиданности. Он, даже не успев отдышаться и начать хотя бы говорить, увидел, как она медленно тушит сигарету в пепельнице, берёт со стола эту тяжёлую железную машину для убийства, и направляет прямо на него.

Сердце ухнуло, ёкнуло, затрепетало. Николай Михайлович инстинктивно разжал пальцы и отшатнулся, но после громкого щелчка, выстрела не последовало, только из ствола выскочил синий, а потом и красный огонёк. «Просто зажигалка…», прошептал он сам себе, и от начинающегося головокружения перевёл дыхание. Хотел было снова ухватиться за поручень, но руки уже поймали предательскую пустоту.

Падал наш герой долго, настолько, что уже сам не понимал, вниз он летит или вверх. Тело ничего не чувствовало в зрачках замелькали горелые пузыри, обрывки узнаваемых сюжетов его собственной жизни, как на старой порванной, чуть подгорелой, киноплёнке, уже склеенной несколько раз, но всё ещё желанной для просмотра. И когда на его личном экране восстановилась ровная картинка, Озерской понял, что упал в знакомое уже озеро, которое сегодня нечаянно видел во сне, прямиком в объятия своей ненаглядной супруги.

23.12.2025. Б.В.