Читать онлайн "Новогодняя сказка"

Время остановилось. Под размашистыми ветками гигантской елки с нависающими блестящими шарами я сидела на лаковом паркете и вязала длинный цветной чулок. Нить тянулась из огромного желто-коричневого клубка. Но, то ли клубок был настолько большим, то ли я вязала слишком медленно… Только он не уменьшался. И это продолжалось бесконечно долго. Я измучилась и уже не надеялась, что когда-нибудь наступит конец. Но я отчетливо помнила, что так было не всегда! Когда-то давно была совсем другая жизнь – настоящая и очень счастливая по сравнению с этой. Оцепенение началось однажды, когда я сама себе этого пожелала. Или просто кто-то что-то сделал неправильно.

Тишина стояла настолько глубокая, что было слышно, как в озаренной бликами новогодних шаров всех оттенков комнате степенно и отвесно опускаются пылинки, празднично мерцают грани елочных украшений и висящих на ветвях конфет в золотистых обертках. Здесь пахло хвоей и новыми вещами, и краскою подарочной бумаги. Сквозь окно, занавешенное прозрачным нежным тюлем, глядел тонкий серебряный серпик месяца, тоже похожий на елочную игрушку и столь же нереальный и недосягаемый, как пробуждение от этого странного зловещего сна. И где-то там, в таинственной космической черноте, проблескивали сквозь бесконечность пространства холодные точечки звезд, от которых веяло изощренными фантазиями и страшной сказкой для непослушных детей. Все было слишком блестящим и праздничным, но для меня походило на кошмар. Это и был кошмар – кукольный мир, принадлежащий чьему-то воображению. Здесь нельзя было двигаться, нельзя было говорить, нельзя было даже умереть!

Вокруг меня повсюду лежали игрушки, будто избалованный ребенок разбросал по комнате свои подарки, рассмотрев каждый и потеряв к ним интерес. И я тоже выглядела самой настоящей куклой со своими золотистыми кудряшками и глянцевым макияжем. Розовое платье с кружевными оборочками и рукавами-фонариками было так же постыло мне, как эта нескончаемая торжественная тишина. Ужас царил внутри, он не отпускал: все живое было разбито и давно осыпалось на дно полости моего фарфорового туловища. А ведь это когда-то была моя жизнь, моя душа! Как же я оказалась здесь? В таком плачевном состоянии? Сколько я здесь находилась? И что за это время произошло с той, покинутой мною жизнью – с моими родными, друзьями, со мной?.. Празднично блистающий воздух был пропитан застарелой бедой и заглушенной, притупленной временем тревогой, тяжестью утраты прежнего мира, сменившегося на пустую болванку. Это был грандиозный, чудовищный фарс! Кто сделал это с нами? Кто это был – капризное дитя или взрослый больной человек?! Кто бы он ни был, я ненавидела его всем своим полым существом и пустой сущностью своей погибшей души! Но его фантазия довлела над нами, как заклятье, которое мог снять только еще более сильный и твердый разум.

По убранству гостиной было видно, что тут хозяйка – женщина. Почему-то я почувствовала это сразу – буквально во всем угадывалась ее мягкая забота. На уютном диване лежал клетчатый плед с бахромой, в камине тлели угасающие поленья, на праздничном столе, с которого слуги унесли все грязные тарелки, осталось вино и куски лимонного пирога на блюде. Массивные канделябры с тихо догорающими свечами торчали из стен и панели старого пианино красного дерева с резными вензелями на крышке, с оставленными на пюпитре нотами. Спицы лежали у меня на коленях, и только теперь я заметила, что это не я вязала чулок, а просто кто-то, не довязав его, бросил мне. Ясно было и то, что я здесь ничего не могу и не значу, брошенная среди прочего хлама. Что для этих людей я всего лишь фарфоровая кукла. Но почему я сижу под елкой? Может быть, меня кто-то кому-то подарил? Стеклянными серо-голубыми широко открытыми глазами я смотрела на мир вокруг, и мне хотелось кричать и плакать, но я не могла ни пошевелиться, ни даже издать слабого звука.

Наконец что-то изменилось. Я заметила движение – это было жуткое, нескончаемое движение, еще страшнее тишины. И лучше бы его не было совсем! Расписная вереница маленьких заводных игрушек на последнем издыхании тянулась мимо меня, начиная дребезжать и звякать вместо мелодии, ворочая останавливающимися ключиками в деревянных, покрытых лаком спинах. Я не знаю, откуда они взялись. Но их завод кончался. И теперь больше всего я боялась, что это траурное шествие механической смерти застынет прямо передо мной. Так оно и вышло: наши самые сокровенные страхи, высказанные слишком громко и страстно, имеют свойство воплощаться в жизнь.

Ближайшая ко мне игрушка повалилась на бок. У нее была странная, очень необычная птичья мордочка с человеческими чертами лица и с алыми губами на кончике клюва. Эти яркие губы повергли меня в состояние немого ужаса, до того это было невероятно, пошло и жутко! Прошло несколько минут, а может быть и часов, пока я перестала бояться смотреть на нее и разглядела, что это вроде бы птица – лебедушка или гусыня – с вырисованными перьями по бокам и на хвосте. Я мысленно спросила ее, как она сюда попала. Это был мой первый опыт общения с игрушками, и, как ни странно, птица мысленно ответила мне. Но, несмотря на то, что губами шевелить мы не могли, голоса все равно были, они звучали откуда-то изнутри, имели свой тембр и интонации – все, как у людей.

– Мы жили во дворце турецкого султана, – ответила птица. – Но за мое непослушание и блуд все были наказаны: одни – смертью, другие – изгнанием. Я долгое время терпела нужду, вынуждена была работать за гроши и просить подаяние. Возжелавшая отсутствия боли и вечного покоя, я оказалась здесь бесчувственной игрушкой и обречена на вечные упреки и обвинения со стороны моих сестер, пострадавших из-за меня.

– У тебя была такая тяжелая жизнь, и ты опять мучишься? – удивилась я. – А как же легенды про рай? Про вечный покой после смерти?!

– Рай существует только у нас в душе

Мне показалось, даже прикрыла нарисованные навеки открытыми глаза.

Ужас снова охватил и уже привычно сжал мою грудь, пока я не вспомнила, что у меня теперь нет сердца. И от осознания этого стало вдвойне страшней. Казалось, нечеловеческий крик извергался из глубины моего разума, неизвестно в какой части тела теплящегося, панически рвался прочь и с ужасающей бесполезностью и трагизмом, никем не примеченный, терялся в вязком блестящем воздухе. Он не разносился по комнате, как все нормальные звуки, а существовал тоже только у меня в душе. Новые и новые несчастные игрушки, одна другой трагичней и ужасней, являли себя моим глазам и рассказывали свои истории. А потом движение прекращалось. Пока не возникало новое. И все они были друг на друга похожи – судьбы и лица, их нечеловеческие страдания, страдания душ, опустошенных по собственной вине …

Зеленый волчок стоял посредине ковра в неестественном крене, в застывшем движении. Время остановилось. И то ли я ощущала его иначе, то ли до утра было еще очень далеко, но, прежде чем в таинственном и белом от снега оконном проеме забрезжил рассвет, прошла целая вечность…