Пятый уровень

Совершенно точно - на высоте в два с половиной километра зажигалки не горят. Не хватает кислорода. Или давления. Потыркав колесико, я сунула зажигалку в карман. А где Ирочка? Трещал и хлопал флаг, ветер закручивал снежную пыль, ворошил одежду, сек лицо. Все щурились, как эскимосы. Лыжи и борды приткнулись к стенке кафе. Еще гитара в кожаном чехле с заплечными ремнями.

– Кто пойдет выше? - инструктор кивнула на подъемник, хлопнула перчаткой о перчатку, попрыгала на мысках. Выше площадки - белесая муть. Канаты уползали куда-то вверх, гнулись от собственной тяжести, растворялись в пелене. Пятый уровень. Плечо горы Муса. Три тысячи метров. На щеках инструкторши обозначились побелевшие желваки. - Ну, что скисли?

Группа молчала и инстинктивно жалась к кафе. Хлопнула дверь, кто-то вышел. Пахнуло жареным барашком, горячим хлебом и… чем-то знакомым. Рядом сосед мощно повел ноздрями. Так делает лошадь, почуявшая родной дом.

- Три звездочки. Прасковейский, должно быть. Или пять. А? – Повернул голову и кольнул глазом.

- Спичек не найдется? - у меня прыгали руки, сигарета тоже прыгала. Еще немного и улетит куда-то вниз. Или вверх. Мелькнет песчинкой между острых вершин и растворится навсегда. Удивительно, как все же высота и скальный пейзаж способны навевать мысли о вечности. Навсегда… Я даже забыла о сигарете.

- Что? – сосед придвинулся ближе. Но я уже забыла, «что». Сигарета все-таки улетела. Оказалось, я давно опустила руки в карманы и стояла просто так. Тряслась от ветра.

- Я говорю, хорошо бы пять. Он помягче. Хотя… три звездочки тоже ничего.

По правде говоря, я была согласна просто посидеть в тепле. И без звездочек.

- На худой конец, можно и водки, - подытожил сосед, и кадык его прокатился по жилистой шее. Вверх-вниз. Он был похож на гладиатора из старого кино. Грубоватое лицо, продубленная кожа и ямочка на подбородке. Керк Дуглас.

- Все. Идем обедать, - сжалилась инструкторша и махнула перчаткой. – О-бе-дать!

Первый у двери, словно ждал команды, тут же рухнул всем телом в проем, следом ближние, остальные весело запрыгали и стали дружно подталкивать друг друга в спины. Торопились войти. Как школьники на каникулах, когда садятся в вагон метро.

Оказалось, все было уже приготовлено: стол с едой, горячие напитки. Над открытыми термосами вился парок - чай с травами. Ирочка восседала на лучшем месте у окна и призывно махала рукой: сюда, сюда! То-то ее не было видно - дежурила одной из первых у двери. Вот лиса! Впрочем, хорошо. А главное – тепло и еда. Только сейчас, глядя на стол, почувствовала, как же хочется есть. По широким стеклам кафе брызнуло солнце. Выскочило из облаков, разлилось, перетекло в каждый уголок, разгладило лица, а ведь еще минуту назад казалось, что оно вообще исчезло. Ничего удивительного. В горах так всегда.

- Тебе курицу или салат? – Ирочка задвигала тарелками.

- Почему - «или»? - притворно возмутилась я и придвинула все сразу. Огляделась. Внизу стайками проплывали лыжники. Сразу было видно новичков: широко расставленные ноги, палки наотлет, глаза навыкате. Вот кто-то шлепнулся и поехал на заднице. И еще, и еще. Те, кто «еще», видимо, со страху и за компанию. Цепная реакция.

Внесли баранину: ароматные дымящиеся куски на блюдах.

– Нет, я так не могу, - пробурчал «гладиатор» и двинулся в буфет.

- Кто собирается пить - вниз только на канатке, - отчеканила инструкторша и прихлопнула ладонью по столу. - На-ка-нат-ке! Всем ясно?

– Ясно, ясно, - загудели мужчины, - чего ж тут не ясного, - и, как по команде, потянулись к фляжкам.

- Во дают! – восхищенно заморгала Ирочка и подцепила на вилку самый крупный кусок.

- Устали ребята. Сколько сегодня было спусков? – я с упоением обсасывала ребрышки.

- Не помню. Вроде бы пять. А на самый верх так и не забрались, - сморщила личико Ирочка.

- Еще не поздно, - успокоила я. В желудке приятно урчало. Разливалось тепло. – Поедешь?

- Ты чтооо! - Ирочка повела носиком в сторону вершины, захлопала ресницами. - Ты чтооо! – смяла салфетку и, улыбнувшись, придвинула термос. – Чайку?

- Чай не наше казацкое питье, - прозвучало над ухом внезапно и категорично. Между тарелками водрузилась стеклянная фляжка. На этикетке значилось: «Прасковейский», пониже – «коньяк» и звездочки в линию. «Гладиатор» подмигнул и пошел обходить стол, направляясь к своему месту.

- Он кто? – шепнула я. Ирочка выставила зрачки.

– Сашка ***онский! Ах, да. Ты же с нами в первый раз. Катается супер, а как поет!

- Его? – я кивнула на гитару.

- А чья же? - задохнулась Ирочка, потрясенная моей наивностью и оглянулась, словно призывая свидетелей. – Но как же поет… - и окончательно увела зрачки куда-то под ресницы.

«Сашка» налил Ирочке, я отказалась. Сослалась на то, что хочу съехать еще раз.

- Ну, давай, - жалобно тянула Ирочка и восхищенно оглядывалась на кумира, – хоть две капельки. За нас, за Домбай! А?

Одолжив спички, я вышла покурить. Солнце слепило, но ветер не утихал. Открылся вид на пятый уровень. Сколько до него? Забыла. Там, на площадке, несколько человек готовилось к спуску. Отсюда они смотрелись как черные точки. Или подняться..? Когда еще соберусь?

Толкнула дверь в кафе и сразу подумала, что включили радио. Приятный мужской тембр. Интересно, что за певец? Вглядевшись, поняла: не радио. Пел «гладиатор». Пел так, что не надо было никакого радио. «Как упоительны в России вечерааа…» - голос плыл над головами и заполнял пространство. Проникал повсюду, брал за душу. Люди отдыхали. Слушали молча, с мечтательными лицами. Ирочка томно щурилась, как кошка, пригревшаяся на солнышке, и пыталась приладиться к гладиаторскому плечу. Вскоре все засобирались.

- А вы? – вежливо осведомился Керк Дуглас, видя, что я не тороплюсь.

- Хочу подняться. Солнце вроде бы.

- Ты чтооо? - испугалась Ирочка. – Одна?! И не вздумай.

- Почему одна? Кто-нибудь там будет, - я старалась говорить спокойно. Улыбнулась Ирочке. Керк-Сашка перехватил улыбку, посмотрел серьезно. Стал чехлить гитару.

Кто выпивал - сгрудились у канатки, остальные двинулись к спуску.

- Встречаемся на третьем, - прокричала инструкторша и махнула рукой. - Ии-ахаааа! – прокатилось над площадкой. Замелькали палки, запрыгали капюшоны. Я проводила взглядом виляющие силуэты. Хорошо! Слева над головой заходила туча - а это не очень хорошо. Ничего. Успею. Местный темноволосый паренек ловко придержал подкатившиеся кресла, мгновенно пристегнул ремень, сверкнул зубами: - Удачи! – и помахал рукой. Боковым зрением я успела заметить взмах. Еще успела заметить, как кто-то плюхнулся в следующую пару. Держась одной рукой за стойку, другой прижимала свои «Саломон ДЖЕВЕЛ», которыми втайне очень гордилась. Теперь - только вперед. А туча ползла и ползла. И уже закрыла полнеба.

Когда-то, еще давно, я вот также поднималась на канатке. Рядом сидел инструктор - крепкий, высокий дядька с голубыми глазами. Почему, мысленно, я обозвала его дядькой? Наверное, потому, что сама была тогда еще девчонкой, и все мужчины, кто старше лет на десять, были для меня дядьками. Сейчас, вспоминая, улыбалась. Тогда мы выгрузились совсем не высоко, и я даже расстроилась.

- Каталась когда-нибудь?

- А как же, в Баковке с горы, - и гордо выставила нос. Дядька вздохнул, окинул взглядом мои крепления.

- Ладно. Покажи, что можешь.

Первый же прокат - бугорок, поворот - и мои ноги сначала разъехались в стороны, потом заплелись, и я растянулась во всю свою длину, аккуратно уложив левое ухо на бесчувственный снег. Прямо перед глазами - рыхлый барханчик с тонким гребнем, солнечный луч пробивал его насквозь, ледяная крошка искрилась алмазной пылью.

- Почти как у Пушкина, - подумала я. - Красиво. - И выплюнула снег изо рта. Почему-то захотелось в Баковку.

- Ничего, - успокоил голубоглазый, - сперва у всех так. Начнем сначала, - и помог встать. Приложил мои руки к палкам.

– Смотри. Хват вот здесь, поняла?

- Угу, - кивнула я и пошевелила перчатками, примериваясь к палкам.

- Перчатки - барахло, - продолжал голубоглазый, - крепления тоже. Перчатки надо брать с короткими манжетами. Клипсы, - и кивнул на ботинки, - застегивать плотно, пусть даже чуть давят. Попробуем узкий коридор. Смотри: палки перед собой, корпус смотрит вниз. Поворот внешней лыжей, а ты опираешься на внутреннюю. Вот тебе и проскальзывание. Будешь загружать внешнюю, уводи корпус в сторону поворота. Вот так. Поняла? - Я опять угукнула и почувствовала его руку на своем бедре. И когда только успел? Вот все они так.

- Главное – научиться поворачивать, а то улетишь… в Баковку. - Голубоглазый взглянул на часы, поскреб макушку. - Давай.

Наверху никого не было, ветер гудел и раскачивал канаты. Туча окончательно закрыла небо, надвигалась пелена. Спускаться как-то сразу расхотелось. Из пелены возникла кресельная пара, и … на снег соскочил он, Сашка-певец–гладиатор Керк Дуглас с лыжами и гитарой за плечами.

- Ну, как тут? – сморщился Керк и по-хозяйски ткнул лыжи в снег.

- Нормально, - я стала примеряться к лыжам. Не показывать же ему сомнения.

- А, по-моему, не очень… а? – осторожно предположил Керк и накинул капюшон. Скрипел барабан, проплывали пустые кресельные пары, ветер усилил порывы. Очередной рванул так, что нас обоих качнуло.

- Спускаться будем на канатке, - распорядился Дуглас и подергал лыжи.

Черт, вот же привязалось – «Дуглас».

- Саша, - негромко произнесла я как бы самой себе. Он уловил, повернул голову и чуть улыбнулся. Улыбка преображает лицо. Теперь он был похож на моего школьного учителя по литературе, в которого, как принято говорить, тайно и безуспешно была влюблена вся девчоночья половина класса. Она и была влюблена. И я тоже.

- Я думаю, Саша, а, может, все-таки попробовать?

- А я думаю - не стоит, - объявил Саша и погасил улыбку. Теперь он вновь стал похож на Дугласа. Цепкий взгляд, жесткое лицо, ямочка на подбородке. – Не стоит.

- Ну, лааадно, - протянула я и подхватила лыжи. Хорошо, когда принимают решение за тебя, хотя я к этому и не привыкла. Не привыкла от кого-нибудь зависеть. Видимо, просто ветер. Сегодня такой сильный ветер.

Внезапно мы посмотрели друг на друга. Просто, не сговариваясь, посмотрели. Почему? Что-то изменилось. Да. Исчез скрип. Барабан замер, кресла, звенели цепочками, раскачиваясь на ветру. Стало не по себе.

- Наверное, солярка закончилась, - успокоил Саша. - Так бывает. - И, согнувшись, стал чиркать спичкой, пытаясь прикурить сигарету. Прошло минут двадцать, как мне показалось. Мы стали искать место, куда бы приткнуться. Спрятаться от ветра. Места не было. Я подошла к краю. Видимость – метров семь или десять. Не густо.

- А если потихоньку? На тормозах? - Я все же хотела вниз и поскорее.

- Можно, - согласился Саша. - Только куда?

Я не видела его лица. Не поворачивалась, просто слушала интонацию и чувствовала, как постепенно немеют ноги. Интересно, сколько мы вот так простоим. Скоро ночь. Придет, сгустит воздух до осязаемости, накроет с головой. Рванула «липучку», достала из кармана телефон, потыкала кнопки - замерз.

- Я свой вообще не взял, - похлопал по карману Саша, и я посмотрела на карман. Просто так. Автоматически. Что-то в нем было. Выпирал какой-то прямоугольный силуэт. Большой телефон? Или рация. Странно. Прошло еще какое-то время. Чертов подъемник, чертова солярка, или что у них там…

- Если без лыж, то сколько нам топать? - Саша почесал нос. Хорошенькое слово - «топать», подумала я. Как будто по асфальту.

- Ладно, - он весь собрался. Напружинился. - Потихоньку. Ориентир - канаты, - и тихо прибавил: - Если увидим. - Помолчал. – Главное - объехать опоры, да?

- Увидим. Объедем. – Я готова была объехать что угодно, лишь бы ехать.

И мы поехали. То есть – поползли. Медленно. Невыносимо медленно. Канаты отступали вверх, все выше и выше – ну да, куда же им еще отступать. Только вверх. Это на вершине они прямо над головой, а вниз по склону… теперь понятно это его «если увидим». Выходит, он знал, а я не додумалась. Ладно. Главное - ехать прямо, - успокаивала я себя. Так мы ползли, а ветер крутил снежную муть, порывами толкал в левый бок. Где же эта опора? Вскоре замаячил какой-то бледный силуэт, но где!? Совершенно не по курсу, а слева и очень далеко. Так-то мы ехали прямо! Смешно даже подумать, что в этой круговерти можно держать направление.

- Поворачиваем, - прокричал Саша, как мне показалось, откуда-то издалека, хотя до него можно было дотянуться палкой.

- Ага, - я не услышала своего голоса, скорее, почувствовала, и вдруг поняла, что не смогу повернуть. Ноги. Ноги не слушались. Я почти не чувствовала ног.

- Давай! Эй, куда?! - Саша махнул палкой. - Давай же, ну!

Каким-то чудом, точнее, прыжком я вывернула, но слишком резко. Слишком. И пошла по косой, набирая непозволительную скорость. Вот пронеслась мимо опоры, и - дальше. Боже! Куда я..? Или падать? А скорость? Почувствовала резкий уклон, значит, сошла с трассы, выкатилась на левый край, а там? А там почти обрыв. Все. Падать. Падаю. Все…

Мне показалось, что я кувыркалась в снежных брызгах целую вечность. Время изменилось и словно втянулось в черную дыру. Как же долго тянется все, что неприятно. Я даже успела о чем-то поразмышлять. Вроде бы о том, что на месте плеч у меня почему-то выросли ноги. И будто я - это вовсе не я. А кто тогда? Наконец, я перестала кувыркаться и уткнулась плечом в какой-то бугорок. Что-то наподобие трамплинчика. Поискала глазами ноги. Нашла. Вот они, лежат рядышком и выходят, вроде бы, из нужного места, и даже на одной из них лыжа. Шевельнула рукой – есть рука. И перчатка не слетела. Нет, все-таки я - это я. Хорошо-то как, Господи! И открыла рот:

- Дугл… Сашаааа! – Попыталась привстать, - Айй… - в плечо стрельнуло так, что потемнело в глазах. Попыталась перекатиться на другой бок, но левая нога отозвалась резкой болью. Ладно. Раз болит, значит, все на месте и не оторвалось. Ничего. Можно и так полежать. Можно. А сколько можно? Простая и ясная мысль вдруг обрушилась на голову: сколько можно пролежать на снегу? Или это не мысль, а кто-то спросил? А сколько нужно, столько и можно. Да. И вдруг поняла, что проговорила это вслух. Сама себе. Ну и пусть. Вон, Мересьев полз - в кино показывали - полз и сам с собой разговаривал. Я тоже. Сейчас вот только полежу, сейчас… главное - не спать. - Сашаааа!!! - и почувствовала соль на губах - слезы выступили из глаз, поползли по щекам, доползли до губ - так организм реагировал на боль. - Саша…

- Ну, и чего разлеглась? - Саша, словно ангел, возник ниоткуда. Соткался из снежной пелены. Скинул гитару, отшвырнул лыжи, упал на колени, провел рукой по щеке. Нежно так. Приблизил лицо. - Спину чувствуешь?

- Не знаю.

- Соберись! Напряги спину. Скажи, чувствуешь?

- Чувствую. - Взял руку.

- Ай…

- Ноги?

- Вот эта, - я ткнула пальцем в левую ногу.

- Встанешь? Может быть, вот так тебя взять, - и попытался подсунуть руки мне подмышки. Я не вытерпела и застонала.

- Ясно…

- Холодно мне.

- Ничего, ничего, - и быстро лег рядом, прикрыв телом. Обхватил голову, задышал в глаза, в щеки. Подложил руку. - Ничего…

- А мы что, уже на «ты»? - Слабо встрепенулась я. Он засмеялся тихонько, переливчато, осторожно поправил капюшон. - Лежи.

- Лежу. А как ты нашел меня? Что, услышал?

- Вынюхал.

- Как волк? Ну, правда… - Он расстегнул карман, тот самый, вынул фляжку, свинтил пробку.

- Давай-ка.

- Не смогу.

- Давай! - Я с трудом сделала глоток, еще один. Закашлялась. Отдышалась.

- Сколько звездочек?

- Пять.

- Я так и подумала.

- Почему?

- Мягкий. Просто на спине неудобно пить. А еще я подумала, что в этом кармане у тебя телефон. И ты не позвонил. - Он посмотрел внимательно, вздохнул и прикрыл глаза. Я тоже прикрыла и тут же открыла. Темно! Вот уже и темно. “Есть вещи, которые происходят между мужчиной и женщиной в темноте - такие, которые делают все остальное неважным”. Кто это? Вроде бы Т. Уильямс, но устами нашего учителя литературы. Да. А ты похож на него, Саша. Похож. Только ты об этом не знаешь, потому что я об этом не говорю. Я об этом только думаю.

- Спой, что пел там, в кафе.

Он не удивился. Открыл глаза, повернул голову, разлепил почерневшие губы:

- Как упоительны в России вечера…

Я моргала и слышала, как мои ресницы скребли его щеку. Конечно, упоительны. Где-то там сейчас такой же вечер, только в тепле, насыщенный ароматом свежезаваренного чая. Зимняя веранда, а на чистой скатерти самовар, связка тугих, коричневатых баранок и фарфоровые чашки с синим ободком. Мама. Другая реальность. Но ради той, другой, можно вытерпеть эту. Можно. Точнее - нужно.

Спина исчезла. Я перестала чувствовать спину.

- Нас найдут?

- Конечно.

Он осторожно высвободил руку, встал, взял мою лыжу и глубоко воткнул ее в снег. Приладил туда же палки. Получилось что-то наподобие треноги. Щелкнув выкидным ножом, обрезал лямки. Вытащил из другого кармана файры и лямками прикрутил их к верхушке треноги, один за другим, в линию. Я поняла: так они и будут загораться - один от другого. Долго чиркал спичками.

- Не уходи.

- Я вернусь. - Опустился на колени, приблизил лицо. - Вернусь. Ты верь. Только не спи. Слышишь? Не спи. Вот тебе музыка.

Придвинул гитару, как большую плоскую грушу, и растворился в темноте.

Надо мной парили какие-то огромные птицы. Я никогда не видела их раньше. Сначала разрозненно и беспорядочно, потом выстроились в линию и стали резко пикировать, как самолеты. Они падали на меня и, затормозив у самого лица, часто махали крыльями. Я слышала их упругий свист. Я видела их глаза. Это были человеческие глаза, но пустые, без зрачков. Страшно, но мне уже тепло – как будто вошла в теплую ванную. Какое это блаженство - ощущать тепло. А эти дурацкие птицы? Они все махали и махали своими крыльями и нагоняли холодный воздух. Я захотела их прогнать - крикнуть или махнуть рукой, но не ощутила ни голоса, ни рук. Зато ощутила звук, отдаленный и еле слышный. Чем-то он был мне знаком. Что-то похожее на рокот мотоцикла. Откуда в горах мотоцикл? Хотя если здесь такие птицы, то может быть и мотоцикл. Вдруг осенило: снегоход. Точно! Почти как мотоцикл, только вместо колес резиновая гусеница, или что-то в этом роде. Так вот на этой гусенице и катится по снегу. Птицы встревожились, недовольно зашипели и стали подниматься вверх, а я улыбнулась и полетела в черноту.

Жизнь прекрасна именно по утрам. Солнце только просыпается, не печет, нежно ласкает землю, заглядывает в окно. Я на кровати, кровать у окна, а за окном весь мир: краски неба, облака, формы деревьев. За стеклом широкая разлапистая сосна, сквозь ветки продеты солнечные лучи, все в красоте и сверкании. Если вдуматься, количество плюсов и минусов одинаково в любой жизни. Из теперешних минусов моей жизни: плечо, туго схваченное бинтами, в вену игла, дальше трубочка и перевернутая бутылочка на стойке. Капельница. К ноге что-то прикручено. И одиночество, хотя и не совсем. Периодически заходит девушка в белом и меняет бутылочки. Медсестра, а значит, я в больнице. Минусов много. Плюс только один: я жива. Но этот один перешибает все множество тех, что есть, что могли быть, и что еще будут, а уж выравнивает - и говорить нечего. Уединение имеет свои преимущества - можно сосредоточиться и набраться мыслей. Пока я набиралась мыслей, в очередной раз вошла медсестра.

- К вам посетитель. Впустить? - Я кивнула, и американский актер Керк Дуглас с грубоватым лицом и ямочкой на подбородке вновь предстал передо мной в натуральную величину. В руке он держал букетик анемон. На этот раз я не удивилась, потому что подсознательно ждала, и летуче улыбнулась. Он стоял и молчал, видимо, искал слова. У него было хорошее выражение - умное и мужское. Ну ладно, пусть он не совсем Керк Дуглас, и даже точно это не он. И все же. Все же, что в нем? Он не хотел нравиться и не хотел казаться лучше, чем есть, именно поэтому нравился. Вот что.

- Скажи, а почему ты поехал за мной на этот пятый уровень?

Он осторожно присел на край, повел двумя пальцами по моей щеке медленным движением.

- Проветрить кровь кислородом.

- Так его там как раз и нет! Хитришь? Ладно. Не хочешь - не говори.

Он посмотрел на мою руку в бинтах, на ногу в скрепках, и ничего не сказал, видимо, понял, что я могу принять сочувствие за унизительную жалость и обидеться. Откуда в нем эта тонкость?

- А я песню написал.

- Правда? И о чем? - а сама подумала - о ком, втайне надеясь, что обо мне. Нет. О НАС. Он сделал движение щелкнуть пальцами, словно поискал гитару.

В дверях возникла Ирочка, возникла, как на ладошке - вся сразу, с моей лыжей и его гитарой в руках. Разглядев букетик, уставилась с открытым ртом, чуть приподняв лицо. Отложив вещи, взялась за дверной косяк. Стояла и не смела пройти.

- Заходи, - пригласила я. - Чего стоишь.