"Монахи" ВШ КГБ. Мужские балы контрразведчиков

1. «Монахи ВШ КГБ». Мужские балы контрразведчиков. (правленный текст).

На выпускном вечере нас было сто офицеров. С тех пор прошло не мало времени. Мы собираемся каждый год, но с каждым годом нас становится меньше. Мы уже не считаем: сколько, но мы знаем, кто и почему остался там... Первый тост за них. Второй за то, что еще живы. А кто скажет последний тост, мы не знаем, но знаем, что он будет за нас и за тех, кто всегда был с нами. А это – наши женщины.

Общежитие Высшей школы КГБ было мужским. Это обстоятельство устраивало коменданта, бывшего работника КГБ.

Слушателей это обстоятельство не устраивало, они ворчали: «Живем как монахи».

Вечерами общежитие или пустело, слушатели оказывались у своих подружек, в пивных барах, кафе «Крымском» возле парка культуры Горького, ресторане «Варшава». Случалось, и в Большом театре, если попадались билеты, или в общежитии, как говорили они, начинался мужской бал контрразведчиков.

- Николай Иванович, - говорили слушатели коменданту. - Сегодня мужской бал. Поставьте в охрану доверенных лиц.

Доверенными называли тех, кто мог предупредить о появлении в общежитии Гамбуржца. Преподавателя одной из спецдисциплин, который раньше работал резидентом под прикрытием в Западной Германии в качестве владельца магазина музыкальными пластинками.

Комендант напивался со слушателями. Его шиворот, так же как и шивороты слушателей, трещал и лопался, попадая в руки Гамбуржца. Он появлялся в общежитии после звонка пьяного коменданта, который в таком состоянии путал номер домашнего телефона с номером телефона Гамбуржца.

- Приезжай за мной на машине, - кричал он в трубку «жене».

Комендант давал еще инструкции «жене»: приготовить стол, отослать шестнадцатилетнюю дочку к соседям, так как с ним приедут хорошие друзья.

- Хорошо, - отвечал Гамбуржец. - Собирай своих хороших друзей. Сейчас приеду.

Слушатели собирались в самой большой комнате в ожидании жены коменданта и просили показать его дочку, пока не распахивалась дверь, и на пороге не появлялся Гамбуржец. В морской форме капитана первого ранга, так как в штатском слушатели отсылали его куда подальше.

Гамбуржец попойки признавал. Считал школой, но не терпел заплетающихся языков и, как он говорил, «гамбуржских» походок слушателей.

- Вы где собираетесь работать? - гремел он. - В контрразведке или в гамбургских борделях?

Во время попойки слушатели по походке проверяли, где они собираются работать.

- Ты посмотри, - говорил нализавшийся слушатель нализавшемуся, - где я собираюсь работать? В борделе или в контрразведке.

Слезко после краха на житие в ГРУ окончательно перешел к гамбургской походке. Он не успевал латать свой шиворот и однажды, одичав от портняжных работ, с криком «У…» бросился на Гамбуржца.

Громову, закадычному другу Слезко, пришлось выскрести все пятаки, обложить лоб Слезко медью и обмотать полотенцем, которое он снял только в пивбаре.

- Торговец музыкальными пластинками, - бормотал Слезко, смачивая пивом то лоб, то глотку, - представляю, какие пластинки он крутил в борделях.

На следующий день после мужского бала комендант на час прилипал к телефону, пытаясь довести до Гамбуржца честное слово бывшего работника КГБ, и обещал создать отличную агентурную сеть с резидентом, чтобы упреждать мужские балы. Или выслушивал отличный французский Гамбуржца в его кабинете, который говорил, что дело не в шерле ля фам, на которых настаивал комендант, а в том, что в общежитии нет этих ля фам.

- С ля фам они надирались бы не так! Поменьше сливали бы в глотку, а побольше…

Эту единственную русскую фразу, которая подводила итог сказанному и объясняла коменданту суть разговора, комендант пытался тотчас реализовать.

- Дать команду на проходной пропускать ля фам?

- Чтоб ля фам выходила потом с ляфаненками. Кто нянчить будет? Ты!

Комендант от роли няньки категорически отказывался. Говорил, что лучше будет работать швейцаром в борделе, чем воспитателем в яслях.

- Ну конечно, - отвечал Гамбуржец. - Лакать водку легче, чем воровать манную кашу в яслях. Ты за дочкой смотри.

От этих слов мутилось в голове коменданта. Он даже предлагал установить койки в своем кабинете и брать со слушателей умеренную плату.

- Тайный бордель, - говорил он. - Выдавать станем, как конспиративную квартиру.

- А как деньги делить будем? И кто станет им приклеивать носы, когда они отваливаться начнут.

- Так как же быть?

- Охрану на проходной удваивай, когда водку лакают. Возле заборов, окон, чтоб в милицию не попали. А если хоть один попадет?

Комендант не только удваивал охрану. Он утраивал ее. А в день стипендии держал в своем кабинете энзе. Ящик водки, и встаскивал его в комнату в самый разгар мужского бала, когда слушатели собирались штурмовать забор, проходную, чтобы вырваться к своим подружкам.

После мужского бала слушатели погружались в послепохмельный сон в лорингофонных кабинетах. Начальник Вышки генерал-майор танковых войск Гришин, заходя в кабинет, спрашивал, что это такое: крутились магнитофонные катушки, слушатели спали в наушниках.

- Гипнотический сон, - утверждали преподаватели, - в нем хорошо усваивается иностранный.

Полное разъевшееся лицо Гришина морщилось. Подкрылья носа раздувались. Он шумно втягивал воздух.

- А почему странный запах?

- Это от танкового горючего, - бормотал кто-нибудь из слушателей, - мы вчера, товарищ генерал, ходили в музей вооруженных сил.

Гришин оставался доволен. Он прощал все, когда слышал о танках, танкодромах, военных музеях…

За три дня до начала экзаменов комендант становился скучным. Часами просиживал возле энзе, пересчитывал бутылки, пробовал на вкус, так как слушатели часто подменяли водку: выпивали и наливали воду, а потом подносили коменданту.

- Как вода, - говорил он, выпив, - что такое?

- Николай Иванович, - отвечали слушатели, - неделю уже пьем. Нас змеиный яд теперь не возьмет.

Правоту своих слов они подтверждали рассказом, как один император во все время своего правления ежедневно принимал по капельке змеиного яда. И не отравился, когда захотел отравиться, выпив стакан яда.

Три дня, которые слушатели отводили для подготовки к экзаменам, были не случайными.

Первый день они отсыпались, напившись валерьянки. От ее запаха засыпал комендант, не появлялся дома, жена звонила Гамбуржцу о распутных делах своего мужа и успокаивалась, тоже засыпала, когда муж приходил домой, пропитанный валерьянкой с головы до ног. В таком состоянии он обычно шел пешком на другой конец города, так как боялся попасть в морг. Таксисты засыпали, когда он садился в такси. Автобусы, троллейбусы, трамваи останавливались, едва тронувшись с остановки.

Он был, как мальчик с дудочкой, который вывел из города крыс. Но в отличие от мальчика с дудочкой он уводил за собой из общежития своры одичавших пушистых любителей валерьянки.

Пешие походы и роль мальчика надоели коменданту. Он запасся французскими духами дочери. Но после одного случая поклялся никогда больше не прикасаться не только к французским духам, а вообще к духам. Крепко надушенного, его однажды приняли в потемках за женщину.

- Не поверили, пока не раздели, - вздыхал он.

-Так вы б сразу показали им свое мужское отличие, - говорили слушатели.

Гамбуржец, узнав об этом случае, прокомментировал его сразу на двух языках: немецком и французском, но без перевода.

Из оставшихся двух дней второй день уходил на поиски в тетрадях лекционных записей. Лекционные записи, как правило, не находились. Тетради были размалеваны карикатурами на Гришина в танковом шлеме. В них можно было найти игры в морской бой, букварь… Записи. «Сегодня пошел в столовую. Горчица оказалась очень горькой. Хлеб дорогим. 1 ломтик (шт.) = 1 коп.»

В тетрадях по иностранному они натыкались только на один алфавит, склонения: ich habe (я имею), du hast (ты имеешь), er, sie, es hat (он, она, оно имеет). Предмет, который хотелось иметь, отсутствовал. Остальные листы были совершенно чистыми, и слушатели спрашивали друг друга.

- Ты не знаешь, за какой курс мы должны сдавать иностранный?

- Судя по тетрадям, как будто за первый.

Экзамены по иностранному начинались с перечисления букв в алфавите, после которого слушатели переходили к упрекам в адрес создателя букваря, не сумевшего создать такое количество букв, из которых можно было бы складывать слова.

Тетради по научному социализму, коммунизму, политэкономии капитализма были предельно девственными, так что слушатели приходили к убеждению, что таких предметов вообще не существует в природе.

Гроссбухи по спецдисциплине, которые никогда не покидали стен школы, были прошиты, пронумерованы, проштампованы гербовой печатью, выдавались только через окошко и под расписку, своей болезненной толщиной вызывали надежду. Надежда пропадала, когда слушатель, заглянув в тетрадь, видел каракули, похожие одновременно на буквы ребенка, иероглифы сумасшедших, агентурный код, расшифровать который не смогли бы лучшие шифровальщики. От дальнейших поисков слушатели отказывались.

- Ну что? - спрашивал Гамбуржец, видя охотничий блеск в глазах слушателей, - morgen, morgen, nicht nur heute, sagen immer faule Leute (завтра, завтра, только не сегодня, говорят всегда ленивые люди).

Комендант тоже не оставлял без внимания слушателей и, встретив кого-нибудь, хватал за рукав и спрашивал:

- Через день мужской бал?

- Да подожди ты, Николай Иванович, - отмахивался слушатель. - Вместо мужского бала может оказаться прощальный бал.

На третий день начиналась миграция слушателей в библиотеку. Миграционный поток захватывал коменданта; за комендантом в этот поток попадали буфетчица, официантки, вахтеры… Слушатели закрывали библиотеку. Библиотекарша в таких случаях брала из дома раскладушку и засыпала под шуршанье листов, как под шум ветра. Слушатели обкладывались учебниками, так что трещали столы.

- У меня, кажется, волосы дыбом встают, - говорил слушатель, заглядывая в книжный колодец, пытаясь разглядеть дно.

- У меня уже встали, - отвечал другой, опустившись на самое дно, - может, острижемся.

Знания слушатели зашифровывали специальным кодом. Зашифрованные знания переносились на особые листочки, работать с которыми было чрезвычайно трудно на глазах преподавателей, и слушатели разрабатывали тактику первого удара.

- Кто вообще ничего не знает? - спрашивали они.

- Я, - раздавалось в ответ.

Такого слушателя подвергали перекрестному допросу. Все оставались довольными, когда видели, что слушатель знал только имя и отчество преподавателя, да и то иногда сомневался в этом.

Такого слушателя приносили в жертву. Вталкивали первым в аудиторию. Просидев минут сорок в раздумье, куда и зачем он пришел, и в страхе, как бы не забыть и не перепутать хотя бы имя и отчество преподавателя, на которых он думал выстроить свою судьбу спасения, он шел к экзаменационному столу и наносил первый удар.

- Степан Аркадьевич, - голосил слушатель.

Потом перекладывал Степана на Аркадия, а Аркадия на Степана, доводя преподавателя до горячего желания, во что бы то ни стало узнать, как же в действительности его зовут?

В это время остальные вытаскивали зашифрованные знания на столы, а потом докладывали их преподавателю, погруженному в разгадывание собственного имени и отчества.

Некоторые преподавателя, когда слушатель заходил в аудиторию, предлагали встряхнуться.

- Как встряхнуться? - спрашивал слушатель.

- Подпрыгнуть пару раз на месте и обхлопать себя всего руками!

Прыжки грозили тем, что листочки со знаниями сыпались как листовки со слушателя.

- Я же не чечетку пришел танцевать, - отбивался слушатель.

- Тогда личный обыск.

Слушатель пытался уйти от обыска скудными знаниями по уголовному праву, которые предусматривали проведение обыска только с санкции прокурора или если преступник застигнут на месте преступления.

Совершенно критическая ситуация возникала на экзаменах по истории КПСС. Из всех вопросов, которые задавал преподаватель, самым разумным считался вопрос: чем отличаются партийные съезды: 16-й съезд от 20-го съезда; 20-й съезд от 25-го…

Самым разумным для слушателей являлся ответ, что на 16-м съезде выступал Сталин. На 20-м - Хрущев; на 25-м Брежнев…

Это был тот Рубикон, перейти через который не желала ни одна из воюющих сторон.

Переэкзаменовки слушателя избегали благодаря Гришину, которого сами приглашали на экзамен.

- Чем отличается, - спрашивал преподаватель, - 20-й съезд от 25-го…

Полное, разъевшееся лицо Гришина начинало морщиться. Он вставал, чтобы уйти и застывал, как человек, который заблудился в лесу, потерял надежду и вдруг услышал: «А…у…».

- Танк, - чеканил слушатель.

Преподаватель пытался вернуть сбившегося со стези слушателя обратно, но вмешивался Гришин.

- Подождите. Это же интересно…

После экзаменов слушатели уходили в пивной бар, где их ждали ля фам. В общежитие возвращались вечером, когда комендант уже терял надежду на мужской бал. Подружек они втаскивали через забор, окна, по пожарным лестницам, веревкам. Прятали, пока комендант не выдавал мысль Гамбуржца за свою:

-- С ля фам вы надирались бы меньше!

Самой интересной была факультативная программа. Она включала посещение слушателями клуба КГБ, пивбаров, кафе, ресторанов… В обязательную программу входило посещение кинотеатров, театров, выставочных залов... и собеседование на иностранном об увиденном. Программы, как правило, переходили друг в друга. И слушатели на занятиях путали: то ли в пивбаре они видели Христа в пустыне, то ли Христос приходил к ним из пустыни. Часто можно было услышать такой разговор, похожий на вопросник.

- Ты не знаешь, где я вчера видел Егора?

- Егора! А разве не он вчера нам пиво подносил?

- Да не официанта Егора. Булычева Егора с другими.

Прежде чем попасть в театр, слушатели проходили строжайший контроль. Комендант выпускал их из общежития после тщательного осмотра и, убедившись, что они в гражданских костюмах и туфлях, и пиджак не опоясан солдатским ремнем.

- Николай Иванович, - говорил Слезко коменданту, который закупоривал выход из проходной, как пробка горлышко бутылки, - почему вы не пускаете меня в театр - оперетту. Я же иду смотреть мышь летучую.

- Как же я тебя пропущу! - Николай Иванович так раздувался, что кружилась голова, и становилось трудно дышать. - Ты же, как кентавр.

Форма кентавра была любимой формой Слезко, когда он не хотел идти в театр. Он совмещал пиджак с галстуком, галифе и сапогами, оставляя между ними границу в виде солдатского брючного ремня, на который покушался Николай Иванович, чтобы всыпать.

Проходную преодолевали не без потерь. Неизменной потерей был Юмаджайн. Монгол. Он увез с собой только названия театров, из которых, как он говорил, один был поменьше, а другой побольше.

Программы заставали его врасплох. Он объяснял преподавателям, что не мог дойти даже до проходной.

- Говорите по-немецки, - требовали они.

- Schue (туфли), - говорил монгол, - Schue, - повторял он, как ребенок, жалующийся на бо-бо, - Fuss (нога), Ferse (пятка), - и, намаявшись найти глагол, который связывал бы эти предметы, прибегал к практическим действиям.

Стаскивал туфли, пыхтя, как в парной, и показывал бо, бо.

В школе слушателей начинал опекать начкурса Иван Дмитриевич. Это была самая приятная опека.

- Ребятки, - говорил он. - Время - делу. Потехе - час. Слезко!

Он начинал придумывать, хотя слушатели знали, почему Иван Дмитриевич приглашает Слезко в кабинет. Пригласив, приказывал: никому ни слова.

- Это на потеху. - Иван Дмитриевич доставал бумажник.

После Ивана Дмитриевича слушатели попадали в кабинет Гамбуржца, возле которого уже стояла уборщица, поднятая, как солдат по тревоге.

- Светские люди, - ворчала она.

Светские люди разваливались в кабинете Гамбуржца на креслах, стульях, закуривали, наполняя кабинет дымом, словно воздушный шар газом перед полетом.

Гамбуржец бродил в дымовой пелене, как призрак, указкой сбрасывая ноги слушателей со стола.

Для Слезки было невыносимым сидеть и выслушивать Гамбуржца в то время, когда в пивбаре напротив молодые и стройные официантки разносили по столикам кружки с холодным пивом.

-Товарищ генерал, - начинал он.

Гамбуржец настораживался.

-Это с какой стати я генерал?

-Но Вы хотите быть генералом? Это же лампасы, персональная машина, дача…

Слезко перечислял генеральские блага вплоть до поста Председателя КГБ и заканчивал тем, что Гамбуржцу этого никогда не добиться, если он…Фраза оставалась не законченной.

-Что если?- накалялся Гамбуржец.

-Толковый вопрос. Вы подвергаете себя стандартной опасности. Посмотрите, что вы сделали с нашим общежитием. После стипендии вокруг него через каждые пять метров стоят менты. Сторожат будущих контрразведчиков, чтобы мы не пошли погулять в город. Скоро вы навешаете колючей проволоки и каждому менту дадите по овчарке. Даже по две. Концлагерь. Нам уже дети кричат, когда мы выходим из проходной. Одни называют нас концлагерниками, а другие: дядя – шпион, подари мячик. Я могу сказать, что говорят взрослые, но лучше не нужно. А что они думают. Не раскрываю их мысли потому, что опасаюсь за их жизни. Вам было мало, когда Юмаджайн после пивбара перелез через забор, да не через наш, а через забор алмазной фабрики, потому что возле проходной стояли Вы. Благо, что он не пошел проверять алмазы и совать их в карманы, а как настоящий контрразведчик уснул возле забора и спал, пока его там не нашли. А что было потом? Вы ездили его выручать. Это по товарищески. Мы вместе с Монголией благодарны Вам. Но вопрос более серьезный. Как быть с нашими подружками. Они уже стали классными альпинистками. Мы же их по веревкам втягиваем к себе. Им по стенам на второй этаж лазить все равно, что по полу ходить.

- Да знаю я это, - огрызался Гамбуржец. – Даже наблюдал.

- Надеюсь, что были без бинокля и не подглядывали. То, что они лазят по стенам, Вы знаете. А знаете ли Вы, что у Громова подружка дочка начальника ГРУ. Представьте себе, что веревка когда-то оборвется, и что будет с дочкой. А что будет с дочкой, то будет и с Вами? Да ее папа с Вас не то что погоны полковника снимет, а.. Ну, что делают в КГБ в таких случаях, Вы в курсе. В Гамбурге Вы жили хорошо. Были хозяином магазина музыкальных пластинок. Конечно, грешили, не без этого. Опыта набирались. Из Германии Вас вывезли в ящике, так вот ее папа всех сотрудников ГРУ направит на поиск этого ящика, найдет его и…

Слезко жестами показывал, как бывшего разведчика будут паковать в ящик.

-Ты мне зубы не заговаривай, - гремел Гамбуржец - Ты расскажи, как ты оперативника из райотдела искалечил.

-Как, как. Вы же сами говорили, что контрразведчики и разведчики должны учиться мыслить не стандартно. Вы не проинструктировали его. Нужно было сказать, что он будет иметь дело с несдандартным контрразведчиком. В Гамбурге Вы, как инструктировали своих агентес? Они после Вашего инструктажа выходили расслабленными. – Слезко выдерживал паузу до тех пор, пока Гамбуржец не доставал платок и не вытирал пот. - Вот я и применил нестандартный прием поимки агента. У нас как привыкли ловить. Хватают за руки, за ноги. Морды бьют. Стреляют. Приемы. А я без стрельбы и приемов. Не стандартно. Заложил в дупло контейнер и поставил там капкан. Он рукой туда шасть, думал, что контейнер у него в руках, а получилось, что его рука оказалась в капкане. Как он выл, господи. Говорят, что Вы, когда услышали этот вой, даже спросили у своего водителя: «Откуда здесь волки? Их же, вроде не было». И залезли в машину. Закрыв, конечно, дверцу. Я парень деликатный и Вашу более точную характеристику волков пропустил. Она, как мне стало известно, была сверх эмоциональна. Вашего агента тогда не то, что я, а младенец мог брать. Пусть благодарит бога, что у меня денег на медвежий капкан не хватило.

-Тебя вообще ни к каким практическим занятиям нельзя подпускать. К чему привело тебя твое нестандартное мышление, когда ты вел наружное наблюдение.

-К скорой помощи и милиции. Все ведь начиналось хорошо. Он сидит за столиком в кафе, и я сижу за столиком. Приличные люди. Только он зараза пил коньяк, а я хлебал чай. Вот давайте обыграем эту ситуацию. Дайте денег на коньяк, я сейчас сбегаю и возьму. Вы будет пить чай, а я коньяк. Как Вы себя будете чувствовать? Вот то-то. Он встал из-за столика и пошел. Я тоже встал из-за столика и пошел. Только я ж на охоте. Я его глазами ел, чтобы не упустить, вот и не заметил, что он вместо того, чтобы пойти, как положено приличному мужику в мужской туалет, нырнул в дамский. Нестандартный ход сделал. Я же не на «Ж» и »М» смотрел, а за ним. Так он вместо того, чтобы пожать мне руку, сказать: бывает парень, в дамском туалете при женщинах начал меня учить. Знания свои показывать. Это что кафедра. Дамы сидят на унитазах, а он мне лекцию о наружном наблюдении читает. У дам даже аппетит пропал. Они выскакивали из кабинок, как лисицы из клеток. Вы, товарищ генерал, смогли бы спокойно выслушивать лекции в такой обстановке? Пришлось протереть им пол. Вам, конечно, спасибо. Выручили меня. Правда, Вам тоже тогда досталось. Жалобу на Вас лейтенант милиции написал за то, что Вы с ним пообнимались. Щелоков, говорят, после этого случая инструкцию по своему милицейскому ведомству разослал: с кэгэбешниками не обниматься ни при каких обстоятельствах.

Гамбуржец не выдерживал. Он припоминал Слезке все, но Слезко не уступал.

- Завтра практические занятия по рукопашному бою, - говорил он. – Вы в форме?

Упоминание о практических занятиях по рукопашному бою выводило Гамбуржца из себя. И на то была причина.

На этих занятиях слушатели метелили друг друга до крови, чтобы получить отметку отлично. Дружба не признавалась. Дело доходило до того, что в драку, чтобы разнять, вмешивался Гамбуржец. Правда, не всегда удачно. Слушатели прекращали выяснения друг с другом и бросались на Гамбуржца. Так что отливать водой приходилось не только кого – ни будь из слушателей, но и полковника. «Чистое зверье, - говорил побитый Гамбуржец, - я же ваш преподаватель», на что слушатели отвечали: Вы, товарищ полковник сегодня не в форме и сработали на двойку.

Чем ближе было дело к выпуску, тем больше ухудшалась успеваемость Гамбуржца по этому предмету. Он числился в двоечниках.

-А как ты молодую, да красивую вербовал? – срывался Гамбуржец. - И что получилось?

-Не учел фактор времени. Пришел в милицию, попросил картотеку шлюх. Вы же сами учили, что самые лучшие агенты получаются из красивых шлюх. Выбрал самую красивую, ну и направился к ней домой. В костюмчике. В белой сорочке. С бабочкой. В английских туфлях. Одна контрабандная пара была на всю столицу. С пакетиком. Всю стипендию на одежку и обувку угрохал. Месяц на хлебе и горчице сидел. Спасибо ребятам. Теплым чаем без сахара утром и вечером отпаивали. И что? Звоню. Открывает дама. Лет под пятьдесят. Я с легким поклоном так, чтобы пробор на голове был виден, спрашиваю. Мне бы Оксаночку. По делу. И пакетом так слегка тряхнул, чтоб мамочка Оксаночки поняла, за каким делом я пришел. А она мне отвечает: я Оксаночка. Рада Вас видеть. Она, видите ли, в восторге от того, что я пришел к Оксаночке. Ее радость то я понял, а вот она мою радость поняла? Я, конечно, давать разъяснения по поводу, кто кого рад видеть, не стал. Когда меня в первый раз в армии вызвали к начальнику особого отдела, так я, когда шел к нему, ступеньки считал. Думал: спросит, а, сколько ступенек ко мне, а я ему и отвечу: пять ступенек и нижняя с правого края чуточку сломана. Он мне скажет: молодец, в контрразведчики и разведчики годишься. Там я считал, а в этот раз ступеньки меня сами просчитали. Фотография Оксаночки в милиции оказалась двадцатилетней давности. Менты не поменяли. Зато блеск в глазах у этой дамочки какой был. Вы такого в жизни не видели.

-Ты скажи, что сделал с пакетом?

-Нестандартный ход. Подсыпал кое-что в бутылку вина и отдал менту, который подсунул мне эту шлюху. О нем потом был нехороший слух и дух.

-А на семинарах по научному коммунизму ты что говорил? У тебя экзамен по нему принимала целая команда, начиная с преподавателя и заканчивая начальником школы.

-Так ведь что они спрашивали? Как ты относишься к Марксу, Энгельсу, Ленину? Цэрэушники что будут приезжать к нам, чтобы знать мое мнение о вождях? Кстати, по моим агентурным сведениям в ЦРУ имеются уже все фотографии с нашими лбами и носами. Мы засвечены. Выход один. Придется КГБ раскошеливаться. Всем нам нужно будет делать пластические операции. Так что Вы, товарищ генерал, доведите до сведения Председателя КГБ. Нужны деньги. Пусть запасаются, а лучше пусть не запасаются, а дают нам. Мы их будем копить.

- Ты накопишь. Ты всю свою стипендию директору ресторана выложил, чтобы только поплясать на столе между бутылками.

-Зато ведь, как плясал! Даже милиция с швейцаром прибежала.

-Да ты ведь чечетку отбивал.

-А разве иностранцы не могут бить чечетку?

Когда рестораны были переполнены, и на дверях висела табличка «Свободных мест нет», Слезко брал кого – ни будь из слушателей. Себя он выдавал в качестве иностранца, а своего товарища за переводчика.

Заканчивалось обычно тем, что Гамбуржец не выдерживал, махал рукой и давал напутствие: пить пейте, но, если сегодня кто – ни будь, попадет в милицию, не приеду. Но, как всегда, приезжал.