Гибель в степи

ГИБЕЛЬ В СТЕПИ

(рассказ)

Куда только не заносит судьба геолога: и в глухие горно-таёжные дали, и в не менее глухую бескрайнюю степь, где за сотни километров не встретишь ни села, ни человека. Весной и летом 1954 года мне, молодому геологу, закончившему в декабре 1953 года Семипалатинский геологоразведочный техникум, пришлось работать в Акмолинской области. Мы вели картировочно-поисковое бурение скважин на огромных площадях бескрайних степных районов с целью выявления глубины залегания палеозойского кристаллического фундамента - осадочных и метаморфических горных пород, таящих в себе месторождения боксита (алюминиевой руды) и угля. Палеозойские скальные породы повсюду были перекрыты чехлом четвертичных отложений - суглинков, глин, песка мощностью от сантиметров до полутораста метров.

Геологи выезжали на полевые работы во второй половине апреля, то есть с весенним потеплением, когда можно уже жить в палатках и не мёрзнуть ночью в спальных мешках. А первые целинники выезжали в степь еще в холодном марте, когда она была вся в снегах, когда стояли зимние морозы с лютыми степными ветрами, снежными бурями, вьюгами, пургой.

Такой ранний заезд в совершенно незаселённую, безлюдную степь на десятки и сотни километров от железнодорожных станций был единственно приемлемым для того, чтобы успеть в условиях бездорожья доставить к местам будущих целинных совхозов людей, сборные щитовые дома, технику, оборудование, посевной материал, продукты. Этой же весной предусматривались вспашка и засев небольших клиньев целинных земель.

Единственным средством доставки в этих условиях были санно-тракторные поезда. Дело в том, что в равнинной степи снежный покров не бывает глубоким. Постоянными сильными ветрами снег сносится в долины и суходолы. А по небольшому снегу легко проходит трактор с несколькими прицепными санями, скользящими по снежному насту.

Тёплой весной заезд невозможен из-за мощного вешнего паводка, когда небольшие речки превращаются в широкие, глубокие и бурные потоки - неодолимые препятствия в бездорожной степи. Летом мешает то же бездорожье и невозможность перевоза одним трактором или автомашиной более одной прицепной тележки. К тому же летний заезд исключал посев зерновых текущего года.

С первоцелинниками мне не раз довелось встречаться весной и летом 1954 года. Мы дважды стояли своим геологическим лагерем рядом с их палаточными городками. Один паренёк рассказал мне о том, как в марте в снежной степи заблудился и погиб молодой целинник, студент-заочник, отец двоих детей. Я посочувствовал ему, но глубины души этот рассказ не тронул. Я даже сказал, что он сам виноват, так как отклонил участие предложенного спутника, с которым шансы вырваться из снегового плена в два раза увеличивались.

Но вот, находясь в Акмолинске, я сам прочитал в одной из газет статью о гибели этого целинника. В газете приводился полный текст его письма к жене и детям. Письмо погибающего в снежном безмолвии человека меня буквально потрясло, и я многие годы хранил вырезку из газеты с этой статьёй, пока, наконец, не написал данный рассказ.

В холодный, заснеженный, но солнечный март с одной из железнодорожных станций Целинного края вышел в степь большой санно-тракторный поезд, везущий за сто километров десятки первоцелинников, цистерны с ГСМ, элементы сборных домов, строительные материалы, автомобили, станки, оборудование, посевную пшеницу и продукты на целый совхоз.

Люди сидели и лежали в отапливаемых вагончиках-теплушках. Читали, играли в шахматы и в подкидного. Кто-то спал, укачанный мерной зыбкой саней по снежному насту. Казалось, ничто не предвещало осложнений.

Но к вечеру погода испортилась. Позёмка сменилась снежной бурей, которая продолжалась более суток. Потом буря сменялась просветами и вновь продолжалась. Санно-тракторный поезд сбился с нужного направления, сбавил ход, остановился.

Тут и случилась вторая беда: вышла напрочь из строя единственная радиостанция. Ни передать, ни принять никакой информации. Тракторный поезд, что называется, ослеп, онемел и оглох.

На срочно созванном общем собрании целинников поезда было решено отправить двух-трёх желающих в штаб целинного района, на железнодорожную станцию, откуда вышел санно-тракторный поезд, чтобы штаб оказал ему помощь в замене вышедшей из строя радиостанции новой и в направлении опытного проводника-геодезиста для определения координат заблудившегося в степи тракторного поезда и для корректировки пути его дальнейшего движения к месту строительства нового совхоза.

Пройти назад, до станции, предстояло не менее пятидесяти километров.

И это, увы, не по наезженной дороге, а по бездорожной, буранной степи.

Все отлично сознавали, что отчаявшиеся на это рискуют жизнью. Но другого выхода не было. Без помощи в зимней бескрайней степной круговерти могли погибнуть все целинники поезда.

Как раз снова немного развиднелось. Один целинник, студент-заочник из Львова, вызвался в одиночку проделать этот нелёгкий путь. От предложенных напарников категорически отказался, мотивируя отказ тем, что один он дойдёт гораздо быстрее, чем трое или пятеро. Был он высоким, крепким, длинноногим, мужественно красивым, - в общем, надёжным. И его доводы показались для всех убедительными. Шёл он по чуть заметному следу тракторов, пока этот след совсем не замело. Путь назад, к санно-тракторному поезду был уже тоже похоронен снегом. Так он шёл уже более трех суток, устраивая небольшие передышки по ночам. Буря нарастала. Видимость заметно сократилась. Продираясь сквозь бурю, стал быстро выбиваться из сил. Вконец устав, присел передохнуть. Мгновенно уснул. Видит сон: он загорает на берегу Чёрного моря, на котором однажды был вместе с родителями. Подходит к нему его бабушка и говорит: «Что-то ты, внучек, залежался здесь. А мать с отцом тебя совсем обыскались. Беги-ка, мил человек, скорее домой!». Он вскочил, чтобы бежать к родителям. И тут же проснулся.

Буря стихла. Но всё тонуло в однообразном белом мареве: ни горизонта, ни солнца, ни одного предмета для ориентира. Усталость после сна не прошла. К тому же он почувствовал, что его знобит. «Значит, спал долго, простудился. Этого мне ещё не хватало. Но, слава Богу, бабушка спасла, а то бы и совсем не проснулся ...», - мелькнуло в его подсознании.

Поняв, что может погибнуть в этой бескрайней снеговой пучине, он достал блокнот, авторучку и написал: «Нашедшему эту книжку! Дорогой товарищ, не сочти за труд, передай написанное здесь письмо в г. Львов, ул. Гончарова, 15, кв. 1, Рагузовой Серафиме Васильевне.

Дорогая моя Симочка! Не надо слёз. Знаю, что будет тебе трудно, но что поделаешь, если со мной такое. Кругом степь - ни конца, ни края. Иду просто наугад. Буря заканчивается, но горизонта не видно, чтобы сориентироваться. Если меня не будет, воспитай сыновей так, чтобы они были людьми. Эх, жизнь, как хочется жить! Крепко целую. Навеки твой Василий».

Потом он снова шёл и шёл по какому-то неведомому наитию. Продукты и ледяной чай во фляжке давно кончились. Вновь была вьюга и пурга.

Снова он до предела устал и, сознавая, что может не дойти до станции, замерзая и чувствуя близкую гибель, уже почти негнущимися пальцами добавил к письму:

«Сыновьям Владимиру и Александру Рагузовым. Дорогие мои деточки, Вовушка и Сашунька! Я поехал на целину, чтобы наш народ жил богаче и краше. Я хотел, чтобы вы продолжили моё дело. Самое главное - нужно быть в жизни человеком. Целую вас, дорогие мои, крепко. Ваш папа».

Прощальное письмо, как ни странно, прибавило Василию силы. Он с трудом поднялся и снова пошёл по интуиции. Уже вечерело, когда вновь разразилась снежная буря. Он прилёг, кое-как стащил с себя рюкзак и к своей великой радости нашёл в нем несколько крошек хлеба. Трясущимися руками положил их в рот, но не глотал, а держал, пока они не оттаяли. С невыразимым наслаждением мусолил их во рту, пока не проглотил. Запил кусочком снега, положенным на язык, и мгновенно уснул.

Проснулся от жуткого озноба. Было уже утро. Разведрилось. Василий хотел встать на ноги и идти дальше. Но встать не мог: ноги в коленях не гнулись и нестерпимо болели. Чуть приподнявшись, он оглядел горизонт.

Слева от него вдали чуть маячил какой-то силуэт. Протерев глаза от изморози, он всмотрелся внимательней и скорее догадался, чем увидел, что это водокачка, самое высокое строение в пристанционном одноэтажном крошечном посёлке железнодорожников, куда он все эти дни стремился. О! Как он радовался. Смеялся. Плакал. Пытался кричать, но из промёрзшей глотки вываливались только хрипы. «До башни каких-то пять километров. Дальше идти не могу. Но доползти обязан. Умру, но доползу! Найдя меня - найдут наш санно-тракторный!», - твердил он себе, обдирая полушубок и локти об обледеневший наст.

Он полз и полз. Терял сознание. Но, приходя в себя, снова полз. Ватные брюки протерлись до колен, которых он уже не чувствовал. Рукавицы где-то потерялись. Почерневшие пальцы рук, стучавшие о твёрдый наст, как костяшки счётов, невыносимо саднило.

Вечерело. Василий остановился, чтобы передохнуть и вновь осмотреться. Приподнялся и увидел, что водонапорная башня была совсем рядом. Вновь пытался кричать, звать на помощь. Но вместо крика ронял только вздохи и хрипы.

Измучился. Бросило в сон. И снова увидел он Чёрное море. Золотистый пляж. Рядом загорают жена и сыновья. Южный зной. Неуёмное желание плюхнуться в морскую прохладу. Он вошёл по пояс в воду и сильными гребками поплыл от берега. Сколько их было, этих гребков? Он не считал.

А когда оглянулся, берег был чуть виден. Однако оттуда до него донесло плач и отчаянный зов жены и детей: «Вася! Папа! Не уплывай навсегда. Ты так нам нужен!». Василий рванулся назад. Но сон оборвался.

Блеснуло последнее прояснение: «А всё-таки я дополз. Завтра меня найдут. Обязательно найдут! И наш санно-тракторный будет спасён!». С этой мыслью он снова уснул, но теперь уже навечно.

Утром следующего дня идущий мимо водокачки железнодорожник заметил в стороне, в белом заснеженном поле чёрное пятно. Когда подошёл поближе, увидел мёрзлый труп незнакомца. Во внутреннем кармане его полушубка другие подошедшие нашли письмо замёрзшего к жене и записку начальника санно-тракторного поезда к начальнику районного штаба целинников. Ценой жизни человека санно-тракторный поезд был спасён.

В армии и после, на гражданке, я много читал о целине и о героях-целинниках. Но нигде не видел, чтобы вновь вспомнили об авторе прощального письма Василии Рагузове как о герое. А так хотелось увидеть хоть маленькую заметку о достойной посмертной награде погибшего целинника.

(Заранее приношу извинения читателям-целинникам, знающим эту историю, за возможно пропущенное мной подобное сообщение).

Если брать по большому счёту, то поступок Василия Рагузова, рискнувшего в одиночку помочь заблудившемуся в степной снеговой круговерти санно-тракторному поезду, поступок действительно геройский.

Пусть он был совершён не на войне, а в мирных буднях всенародной битвы за большой пшеничный каравай Родины. Василий Рагузов наверняка сознавал, что лучше он один рискнёт пробиться сквозь смертельную опасность, чем рисковать многим. А это ещё больше усиливает гордость за человека, попавшего в безвыходную ситуацию, в которой могли погибнуть и трое, и пятеро, а погиб лишь один - он.

Не простой победой, а тяжелейшим испытанием людей была целина.

Но она оправдала чаяния и надежды руководителей и народа на большой хлеб целинных земель.

Хорошо помню 1957 год. Я возвращался из армии с Дальнего Востока в Восточный Казахстан. Поезд катил нас по Алтайскому краю. А навстречу нам, непрерывно сбивая наш ход с ритма, неслись и неслись поезда с платформами, гружёнными небывалым урожаем целинной пшеницы.

Ёмкостей элеваторов Алтайского края не хватило, чтобы принять такой урожай, и поезда с зерном пошли к Новосибирским элеваторам. Это было триумфом целины. А начало этого триумфа закладывалось в марте 1954 года отчаянными парнями, первопроходцами целины. Среди них был рано ушедший из жизни Василий Рагузов, яркий образ которого не погас в памяти многие годы спустя.