Фрейдизм и большевизм

Может быть, самое убедительное доказательство прозорливости и глубины Фрейда и его последователей — это наша печальная отчизна... При таком выдающемся социальном такое деградированное индивидуальное: насилие, вандализм, аморализм, преступность, коррупция, распущенность, разложение семьи, безответственность, беспамятство, всенаплевательство, зависть, подлость, деградация, развал, разложение, вакханалия убийств и самоубийств.

«Заблуждения» Фрейда оказались куда ближе к жизни, чем «просветления» марксистских «провидцев»! Если бессознательное — лишь одна наша сторона, то куда же подевалась вторая? Где ныне массовый героизм, великий почин, революционный энтузиазм, торжествующее сознание? Где самозабвение, подвижничество? Где хваленый «реальный гуманизм»? Всечеловечность? Вдохновляющий пример?

Да и было ли все это? Могло ли быть в мире крови, среди трупов, «верных Русланов», манкуртов, зомби, йеху?

Почему из множества наук, с которыми расправились наши служивые, первым стал психоанализ? Потому, что тоталитаризм абсолютно несовместим с углубленным пониманием психологии и природы человека. Потому, что психоанализ, обращенный к глубинной психологии, к сущности взаимоотношений личности и общества, является надежным заслоном от обезличивания народа, от его зомбирования и прямого пропагандистского обмана. Во фрейдизме наших придурков не устраивала концепция живого человека — раз, и препятствия в манипулировании им — два.

Даже Тбилисский симпозиум о бессознательном, о котором наши служивые разглагольствовали как о переломном моменте в отношении к фрейдизму, ничего в этом отношении не изменил, даже не прервал гнусный поток наших бесконечных «критик»...

Выступая на церемонии сожжения книг в 1933 году в Берлине, д-р Геббельс, подвергая аутодафе книги Зигмунда Фрейда, бросил любопытную фразу: «За разрушающую душу переоценку сексуальной жизни и во имя благородства человеческого духа я предаю пламени работы некоего Зигмунда Фрейда». Знал ли Геббельс, что у него были предшественники в «самой передовой стране», подвергшие Фрейда остракизму семью годами ранее.

«Мы здесь для того, чтобы... помочь людям бесстрашно взглянуть на самих себя. С нашей помощью они сумеют это сделать. Когда поет петух, вампиры исчезают, они не выносят дневного света... Я не могу представить себе здоровое общество, которое основывается на лжи», — так говорит доктор Фрейд в киносценарии Жана-Поля Сартра "Зигмунд Фрейд, или Договор с дьяволом". Мог ли быть признан вампирами человек, говорящий такие слова в государстве лжи? Могло ли стать приемлемым для большевиков учение, освещающее самые темные закоулки человеческих душ, где происходят самые страшные дела изо всех, что творятся в мире?

Несовместимость марксизма и фрейдизма состоит в том, что Фрейд пытался понять и объяснить мир, а Маркс — изменить его. Проникнув вглубь человеческого бессознательного, Фрейд понял, что сама попытка изменить мир и человека — во многом античеловечна.

Марксизм потому и антигуманен, что несовместим ни с психологией, ни с реальными, наличными человеческими качествами. Формулу Маркса «бытие определяет сознание» можно рассматривать как оппозицию психологизму (термин Э. Гуссерля). Принципиальное отличие Маркса от Фрейда, делающее конвергенцию невозможной, — в том, что у первого законы общественной жизни не зависят от человеческой природы, тогда как у второго видимое определяется невидимым — процессами, идущими в глубинном бессознательном. Многочисленные неудачные попытки соединения марксизма с фрейдизмом, выстраивающие в один ряд различные мотивы — голод, любовь, смерть, жажду власти или богатства, — не учитывают принципиальное различие подходов: внешнего, социального у Маркса и глубинного, персонального у Фрейда.

Диаметральная противоположность фрейдизма и марксизма связана с тем, чтО они считали первичным — человека (Фрейд) или общество (Маркс), биологическое и генетическое (Фрейд) или среду (Маркс). Для Зигмунда Фрейда, как и для Фридриха Ницше, человек — больное животное, для Маркса человек здоров, а болеет общество. У Фрейда конфликты внутри человека важнее конфликтов вне его, у Маркса — наоборот.

Еще одна контраверза Фрейда и Маркса связана с отношением к бытию и сознанию. Если сознание вторично, то его легко модифицировать изменением бытия. Наоборот, если вторично бытие человека, то изменить его можно лишь изменением сознания, Фрейд выяснил, что наименее подвижная часть сознания — именно глубинная; точнее говоря, она мало подвластна времени.

Процессы системы Бессознательного протекают вне времени, то есть они не упорядочены во времени, не меняются с течением времени и вообще совершенно не связаны со временем.

Эрих Фромм, пытавшийся перекинуть мост между Фрейдом и Марксом, тоже признавал, что по многим проблемам их позиции несовместимы. В частности, совершенно очевидно противостояние Маркса и Фрейда в их отношении к истории. Суть этого противостояния я понимаю далеко не так, как Фромм, считавший, что Маркс непоколебимо верил в возможность бесконечного самосовершенствования человека, тогда как Фрейд относился к развитию амбивалентно: общество причиняет не меньше вреда, чем пользы. При правильности обеих посылок, трудно согласиться с выводом: Маркс более велик, потому что его точка зрения продуктивней. Мне всегда представлялось, что более продуктивно углубление, усложнение, многомерность, плюральность. Противостояние Маркса и Фрейда не в том, что у них разная вера, а в разной степени сложности их вер: хотя они оба продукты Просвещения и рационализации, Фрейд ушел от примитивов «чистой доски» и «прогресса» гораздо дальше Маркса — настолько далеко, что никакие пересечения уже невозможны. Мост — тоже.

Погром психоанализа в СССР, предшествовавший гонениям на генетику, кибернетику или квантовую механику, закрытие в 1926 году Государственного психоаналитического института, репрессии по отношению к ученым, получившим мировое признание, — все это «плоды тоталитаризма», несовместимого с вниманием к природе человека, к его свободе, достоинству и глубине.

Психоанализ с его обращением к глубинам психики человека, к психологии массы, к проблемам взаимоотношения личности и толпы способен предотвратить (во всяком случае затруднить) обезличивание народа, разжигание низменной ненависти человека к человеку и безукоснительное приятие всего того, что делалось «отцом народов». Идеологи, стремящиеся сосредоточить в своих руках контроль над мыслями сограждан, «разглядели» в работах психоаналитиков опасность для их ненасытной жажды власти.

Их испугало, что полный контроль над мыслями человека и его поступками невозможен, что воспитание не всесильно, ибо у человека есть нечто такое, что изначально неподвластно даже ему самому. Это нечто — бессознательная сфера глубинной психики человека. Она труднодоступна влиянию извне, и никакая идеология не может полностью подчинить ее себе.

После закрытия Государственного психоаналитического института, ликвидации многочисленных психоаналитических обществ и прекращения издания «Психологической и психоаналитической библиотеки» (к 1925 году вышло 15 томов из 32 запланированных) психология как таковая практически прекратила свое существование или ушла в подполье. Затем принялись за «подпольщиков»: были арестованы многие психоаналитики, в том числе первый руководитель ГПИ профессор И. Д. Ермаков; многие были расстреляны коммунистами в 1937-1941 годах... Главным «преступлением» Ермакова стал анализ творчества Пушкина и Гоголя...

Почему наши служивые выступали против Фрейда? Потому, что фрейдизм ограничивал большевизм — человеком реальным. К тому же, что это за коммунизм такой, если человеческое сознание ограничено бессознательным... Что это за общественные законы, которые полностью игнорируют человеческую иррациональность и глубину...

Наши слова разоблачают фрейдизм, наши дела, культы, фетиши, борьба за власть, наша похоть, распутство, насилие, наши тотемы и табу и многое, многое другое — свидетельствуют: Зигмунд Фрейд прав, мы такие, какими нас видел он. Большевики потому и предали его анафеме, что он «вычислил» их, предсказав многое из того, что сто лет тому назад не видел еще никто. Даже «закон возрастания классовой борьбы», еще не пришедший в голову палачу Кобе, уже был предугадан Зигмундом Фрейдом. Вот его текст:

Попытка создания новой коммунистической культуры в России находит в преследовании буржуев свое психологическое подкрепление, можно лишь с тревогой задать себе вопрос — что будут делать Советы, когда они уничтожат буржуев?

Ирония в том, что наши, уничтожившие десятки миллионов, предъявляли счета автору «инстинкта смерти». Да, ничто не является лучшим аргументом в пользу его учения, чем дела его ниспровергателей...

Бернард Быховский уже в 1926 году критиковал Зигмунда Фрейда за мистификацию и ставил под сомнение само бессознательное: «...этот термин явно неудовлетворителен, так как основан на негативном определении». Опубликованная в 1926 году книга Быховского М е т а п с и х о л о г и я Ф р е й д а написана талантливым человеком, много сделавшим для ознакомления русского читателя с Сигером Брабантским, Беркли, Киркегором, Шопенгауэром, Декартом, Гассенди в самые удушливые годы, ярко демонстрирует, как, до какой степени система ангажировала интеллектуалов. Еще только начинала набирать силу цензура, еще были впереди сталинские репрессии, а «добровольцы» уже вербовались: «Фрейд не сумел», «не осознал», «извратил», был «парализован», «впал в мистику»:

Коренная ошибка Фрейда состояла в том, что он не сумел остаться на точке зрения объективно-диалектического понимания жизни и смерти, а пытается обосновать психологические феномены на основе телеологического истолкования (точнее: извращения) диалектического понимания жизни. Если неосознание Фрейдом объективного характера субъективных психологических процессов мистифицирует читателя, то попытка субъективизировать, психологизировать исключительно биологические понятия парализует всякую возможность исследования.

До какой степени цинизма нужно было дойти, чтобы квалифицировать политический разгром психоанализа так, как это сделал А. В. Снежневский в послесловии к К р а х у п с и х о а н а л и з а: «...психоанализ не получил у нас большого распространения и не оказал влияния на развитие отечественной психиатрии. Он был вскоре оставлен и его приверженцами». А чего иного можно ожидать от человека, чьими руками «ум, честь и совесть» вершили расправу с инакомыслием, от человека, на совести которого непосредственное участие в создании «карательной медицины», сотни и сотни диагнозов «вялотекущей шизофрении», поставленных лучшим, самым честным людям страны? Руками таких вот карателей, мало чем отличавшихся от нацистских преступников, создавалась «передовая психиатрия», они же и занимались всеми «критиками» буржуазности и империализма. Ныне их ученики, защищая «честь мундира», отрицают нацистские нравы, десятилетиями царившие в спецпсихлечебницах, — приблизительно так, как неонацисты отрицают существование Освенцимов и Треблинок.

Какие только разновидности идеализма не находили наши служивые в учении Фрейда: «психиатрический идеализм», «энергетический идеализм», «обскурантный идеализм», «реакционный идеализм». Тот же Снежневский, еще один академик Рядно от психиатрии, преуспел и в «борьбе с реакционной идеологией фрейдизма». Выступая на совещании по вопросам идеологической борьбы с фрейдизмом (были и такие «научные» мероприятия), сей «ученый муж» решительно заклеймил мнение, согласно которому Фрейд был механическим материалистом. Поскольку «передовая советская наука» особенно не утруждала себя аргументацией в разоблачении многочисленных буржуазных «измов», диалектические схоластики ограничивались констатациями направлений, в которых раскрывался идеализм психоанализа. В одной из диссертаций таковых было обнаружено сразу три: 1 — отрыв психики от ее материальной основы, 2 — субъективно-идеалистическое решение вопроса об источнике психических процессов, 3 — иррационалистическая трактовка вопроса о роли и значении интеллекта в познании действительности.

Запад развивал идеи Фрейда, создавались десятки школ его последователей, углублялся психоанализ, возникали новые продвинутые дисциплины о человеке, Восток прятал книги Фрейда в спецхраны, травил и уничтожал сторонников «реакционного учения», пёк новую генерацию «ученых», борцов с «апологией бессознательного, иррационального, аморального».

Что же бесило наших Лысенко и Презентов от психологии? Прежде всего то, что Зигмунд Фрейд разрушал их примитивы черно-белого видения мира и человека, марксистские сусальные картинки, рисующие человека-борца, покорителя, Прометея, утопические мифы-апологии homo sapiens. Фрейд действительно ломал все ренессансные представления о человеке, разрушал идеи Просветителей о «чистой доске», ставил преграду революционным преобразованиям и марксистским бредням о строительстве рая на земле. Оценивая вклад Фрейда в западную культуру и одновременно отвечая его критикам, редактор изданного в США Собрания сочинений творца новой парадигмы Филип Рифф писал:

Немногим более двух десятилетий после его смерти мы привыкли к образу человека, столь отличающемуся от той светлой картинки, которая изображает нас рациональными и независимыми хозяевами собственных жизней. Ныне, когда влияние Фрейда стало всеохватным, необходимо принять идею о том, что наша разумная душа является скорее опекуном, чем хозяином более глубинной и довольно безумной души. Похоже, что именно эта интерпретация человека более, чем акцент Фрейда на либидо, сделала его объектом ожесточенной и невежественной критики.

Кстати, психоанализ позволяет прекрасно объяснить ситуацию, сложившуюся в тоталитарном обществе: массовый общественный инфантилизм, с одной стороны, и феномен «совка», задавленного «строгим отцом», с другой:

...Нет «зрелого поколения», никто не стремится «занять место отца» вместе со всей предполагающейся при этом ответственностью за собственные поступки и решения, — напротив, общество состоит из «детей разных возрастов», стремящихся укрыться от ответственности в лоне государства — как безусловно любящей матери, обязанной заботиться о своих детях независимо от того, насколько они «заслужили» ее любовь и заботу. Возможны и прямо противоположные психоаналитические истолкования современной ситуации: homo sapiens задавлен «строгим отцом», комплексом Эдипа, он постоянно прислушивается к авторитету, хотя и ненавидит его. Между этими истолкованиями, пожалуй, нет противоречия, поскольку они отмечают различные аспекты в общей ситуации интеллектуальной и психологической беспомощности с характерными для нее попытками спрятаться за «мы», за коллективного субъекта *.

Реакционно-идеалистический поклонник Ницше и Шопенгауэра, обскурант, враждебный общественному прогрессу, биологизатор, придерживающийся антинаучных концепций, мистик, иррационалист, поборник эротизма, беспринципный эклектик, реабилитатор грязной чувственности, злобный адвокат низменных предрассудков, апологет существующего, шарлатан, реакционер, астролог, мракобес, вырвавший психику из области научного эксперимента, бесчеловечный идеалист, демонолог, умозрительный метафизик, черный пессимист... Можно продолжать и продолжать... Просто поразительно: что ни гений, то реакционер, скептик, пессимист, что ни дурак, то передовик и оптимист... А у кого учились? Вот краткий перечень оскорблений из маленькой статьи великого вождя и оптимиста по совместительству «Пролетарская революция и ренегат Каутский»: негодяй, щенок, мещанская сволочь, ренегат, лакей буржуазии, пошлый болтун — все это о секретаре Энгельса. Стоит ли после этого удивляться, что Фрейду мы приписали завербованность, пафос реакционера, желание оправдать вопиющую несправедливость капитализма, экспансионизм, античеловечность и многое, многое другое. Фрейд подвергся полному «джентльменскому» набору клеветы и нападок, которым всегда располагали травители и гонители. Этот набор настолько однообразен, что без ошибки можно назвать замечательным человеком каждого, к кому он был применен.

Мы полагаем, что оплевывать собственные инстинкты — верх гуманизма и благородства, но что мы без подсознания... Вот, например, Кард Густав Юнг, оказывается, — «нацист». А этот «нацист» во В в е д е н и и в с у щ н о с т ь м и ф о л о г и и сделал всё, чтобы, по словам Томаса Манна, вырвать миф из рук фашистских обскурантов, а в В о т а н е уже прямо отождествил фашизм с массовым психозом и нравственным крушением культуры.

Слава Герострата заразительна: сколько Зоилов вошло в историю благодаря Гомеру?! Так и здесь: «В работах М. Н. Афасижева, Ю. Б. Борева, И. С. Куликовой, Н. Б. Маньковской и других убедительно вскрыта антигуманистическая сущность произведений искусства, питающихся фрейдовской философией» (иными словами — всей культуры XX века).

Психоанализ — «лжеучение», экзистенциализм — «философия абсурда и парадокса», архетипы Юнга — «признак расового бессознательного», от которого один шаг до расизма, концепция Фромма — «фрейдистская лжетеория», индивидуальная психология Адлера — «подмена классовой борьбы осознанием собственной врожденной неполноценности и искусственное насыщение суррогатом чувства власти и превосходства над окружающими».

Если несостоятельны все рассматриваемые зарубежные психологические теории, то, естественно, порочны и основанные на этих теориях психотерапевтические методы.

Социометрия и психодрама Морено — «новейшая субъективистская теория, созданная для маскировки идей религии буржуазной идеологией», логотерапия — «ненаучно интуитивна и иррациональна». Успех групповой психотерапии «объясняется прежде всего условиями жизни индивидуумов в капиталистическом обществе, в котором постоянно происходит борьба между отдельными лицами за лучшее место в жизни».

Метод катарсиса «порочен потому, что в основе его лежит неправильный взгляд, будто все неврозы возникают вследствие какой-либо психической травмы, вытесненной в бессознательную среду», а метод самовнушения Куэ — потому, «что автор его исходит из совершенно ненаучных позиций и отрицает роль сознательного вектора в психотерапии».

В. М. Морозов, усматривая идейные истоки психоанализа в философии Шопенгауэра и Ницше, писал: «Фрейдизм является наиболее ярким представителем философии волюнтаризма в психотерапии. С психоанализом нельзя вступать в компромисс, его надо отвергать целиком».

Такая вот наука... Такие вот аргументы...

Наши придурки интерпретировали психоанализ как освобождение бессознательных влечений, вседозволенность, пансексуализм, тогда как Фрейд требовал не освобождения, а осознания: катарсис происходит именно путем перевода темной стихии в разумное русло. В П с и х о л о г и и б е с с о з н а т е л ь н о г о он писал:

Психосоматическое и соматическое могущество желаний значительно сильнее при его существовании в области бессознательной, чем сознательной; так что переход этого желания в сознание ослабляет его.

Фактически Фрейд стремился к «окультуриванию влечений», к корригированию подсознания сознанием, к преодолению страха.

Для уточнения позиции основателя психоанализа в области критики культуры важно подчеркнуть, что он вовсе не выступал с призывом «Долой культуру, долой цивилизацию!», как это показалось [товарищам мансуровым]. Хотя Фрейд проявил себя как неутомимый критик культуры и защитник природных начал человека от чрезмерных посягательств цивилизации, он никому — ни индивиду, ни обществу — не прописывал «свободную любовь» и вседозволенность.

Наши «интернационалисты» даже науку строили как национальную, ограниченную масштабом собственной страны-лагеря, противопоставленную всей мировой науке. Автаркия вторглась даже в самую свободную сферу — человеческого духа, поиска, фантазии. А что сделаешь в изоляции?..

В силу социальной ситуации у нас, под жестким идеологическим прессингом, не было и не могло быть высших мировых результатов, которые требуют, прежде всего, очевидно, полной интеллектуальной свободы ученого, более того, мы были вынуждены игнорировать и настоящие вершины мировой психологической науки, занимаясь их, откровенно говоря, жалкой «критикой». Подобная «критика» носила в 30–50-е гг. нередко прямо хулиганский характер.

Мы критиковали «со стороны». Критиковали то, что в лучшем случае знали из обзоров, что сами не выстрадали, не сделали своими руками, чего по-настоящему просто не знали. Подобная «даровая» критика (в которую к тому же мы сами чем дальше, тем меньше верили) ничего не дает интеллектуально и развращает морально. Она превращает ученых в научных «лимитчиков», которые вместо любви и восхищенной зависти по отношению к великим классикам своей науки испытывают равнодушный или запуганный нигилизм. А это означает циничное отношение к своей науке, к своему делу и к самому себе в науке.

Да, такова наша правда: мракобесы, нацисты, дураки... Дураки? Конечно, дураки: «не разобрались», «не поднялись», «не уяснили», «не смогли»... Вот добреньковы смогли, а Фромм и Фрейд нет... Так да здравствует же великое учение этих всемирно известных добреньковых...

Злопыхательство Вейганда: метод Фрейда — не предмет научного обсуждения, а дело полиции. Да, это правда, у нас подобными вещами занимался сыск.

В чем только Фрейда не обвиняли... Обвиняли его даже в том, что он применил выводы об особенностях больной психики к здоровым людям, приписав им комплексы и навязчивые идеи. При всем том нас не смущало, что навязчивую идею классовою борьбы мы применили ко всем аспектам бытия. Между тем, именно фрейдизм утверждал, что, когда больны все, болезнь легко принять за здоровье. Норма и патология в больном обществе почти неразличимы.

Понять психику без анализа ее нарушений — почти то же, что объявить больных лучшей частью человечества и его будущим. В конце концов, можно изучать человеческое «Я», познавая боль и болезнь. Ведь как говорил Фрейд? — «Реальность стала почти непереносимой для психики». Ни к одной реальности это не относится в большей мере, чем к нашей...

Конечно, можно воспринимать фрейдизм как мейлеровский генерал Каммингс — как вселенский оргазм, вакханалию эроса и смерти, а можно — как величайшую человечность, с болью и страданием проникающую в самое себя.

Вот наши говорят: «Попытки чисто психологического рассмотрения проблем общественной жизни заранее обречены на принципиальную неудачу». А, собственно, почему обречены? Только потому, что наши демиурги просмотрели человека и его психологию? А разве в общественной жизни есть что-либо другое, кроме только человеческого? Внечеловеческое социальное... — надо быть на-сто-я-щим материалистом, чтобы придумать такое. Если фрейдовский психологизм — кривое зеркало, то наша социальность — комната смеха отечественного производства. Кстати, Фрейд в своем психологизме куда менее ортодоксален, чем мы в своей классовости. Все знания имеют силу для определенного общества, пишет он. — В другом обществе они выглядят иначе.

Фрейд не только не противопоставлял индивида социуму, но лучше других понимал производность социального от индивидуального и исчезновение индивидуального без социального. Личность слагается из того, что она есть, из того, как на нее действуют другие, и из того, как она действует на других, писал он. Маркузе комментировал:

Я полагаю, что теория Фрейда в ее подлинной субстанции является «социологической» и для того, чтобы обнаружить эту субстанцию, нет необходимости в новой ориентации. «Биологизм» Фрейда — это социальная теория в глубинном измерении, которое постоянно выравнивалось неофрейдистскими школами.

Как считал Сартр, Фрейд идеологически нейтрален. Его необходимо не преодолевать, а осваивать и дополнять.

Чтобы как-то отвратить искусство от Фрейда и Юнга, наши пытались представить их в виде неких зазывал публичного дома, совратителей невинности, дьявольских искусителей, принудивших писателей и художников заниматься эксгибиционизмом, чем-то постыдным и противным их ремеслу.

В психоанализе наших не устраивает его «персональный» характер, то, что он лечит личность, а не общество, раскрывает пациенту его болезнь, а не социальное зло. Мы еще могли бы согласиться с конкретными наблюдениями и фактами, но любой выход в сферу обобщения — за исключением единственного, марксистского — воспринимался как вызов. Лечение существует одно — карающий меч революции... И еще: «перенесение центра внимания с сознания на подсознание явилось способом глобальной деидеологизации духовной жизни личности». Вот в чем дело! Деидеологизация! Пренебрежение классовым! — Оружие империализма!

Природа нашей ненависти ко всем гениальным искателям правды, какой бы она ни была, — ясна: они вышибали одну за другой опоры из-под «величайшего из учений», «единственной науки», наиновейшей религии масс.

Словно отвечая на еще не написанное "Государство и революцию", в книге "Неблагополучие в культуре" Зигмунд Фрейд писал:

Произойдет революция или нет, в сути не изменится ничего, поскольку останется незыблемым стремление одного властвовать над другими и подавлять их. Среди бесконечных форм угнетения экономическое лежит у поверхности, а остальные — государственные, бюрократические, начальственные, личностные — нельзя ликвидировать бунтом.

Революцию в России Зигмунд Фрейд оценил, как «эффект перенесения агрессивных наклонностей бедных людей на богатых». Большевизм был для него запретом на мышление.

Фрейд лжет, отвечал один из наших демиургов, революционные деятели относятся к насилию с отвращением, они стремятся изжить его из жизни. Сегодня мы знаем, сколько стоило это отвращение и это изживание — около ста миллионов (100 000 000!) жизней — жертв революций, геноцида, чисток, практики возведения городов Солнца (см. "Черную книгу коммунизма" Стефана Куртуа, Николя Верта и др.

100 000 000 жизней! Вот она, вся правда...

Конрад Лоренц бросил хулителям Фрейда замечательные по точности слова: «Для тех, кто заинтересован в манипулировании личностью, собака Павлова представляется идеальным гражданином». Так вот, коммунизм, марксизм — это и есть учение для «дрессировщиков». Хуже того, мы должны с прискорбием признать, что семьдесят лет были подопытными животными, считавшими клетку и кость Хозяина счастьем, высшим благом и вершиной культуры...