Читать онлайн
"Разрушение"

Мария Басманова никогда не отличалась покладистым нравом. В школьные года на любой случайный пинок или нелепую шутку, она отвечала нападением. Когда какой-нибудь «влюблённый мальчишка» оказывал знак внимания, дергая за косичку, она в ответ не рыдала и не жаловалась, а усердно оттаскивала неудачливого героя за волосы, так что матери заклинали своих сыновей избегать невоспитанную девчонку. Когда какая-нибудь «очаровательная девочка» насмехалась над её высоким ростом, желая «подружиться», она высмеивала каждый волос на её голове, каждую нить в её одежде. Она нападала на «очаровательных шутниц» и «влюблённых мальчишек» до тех пор, пока они не признавали поражение. Неудивительно, что, дожив до сознательного возраста, после долгих лет самозабвенной учёбы, к великой радости семьи, Мария примерила прокурорскую мантию.

Как иные испытывают потребность в светлых эмоциях, так Басманова пристрастилась к чувству разрушения. Разрушение, что читается в глазах тщеславных, непомерно гордых, когда их гордость топтали, разбивали тщеславие, обнажая презренную непримечательность.

Сама она не находила данную особенность чем-то из ряда вон выходящим. В истории присутствовали персонажи с аналогичными нуждами. Вероятно, одним из них был Голиаф. Грубое, крайне неосторожное существо, подлинный антипример разрушителей. Впрочем, в окружающей среде разрушителей было предостаточно, но они в большинстве своём списывали свой эмоциональный вампиризм на так называемые сложности характера.

Родители Марии нередко отмечали, что нравом она пошла в двоюродного прадедушку, человека крайне безрассудного, вечно полагавшегося на удачу, которая всё же не уберегла его от таинственного исчезновения. В семье Басмановых существовал анекдот, сюжет которого заключался в том, что дух без вести пропавшего родственника вселился в младшую дочь. И именно он заставлял маленькую девочку, а после взрослую девушку бездумно искать неприятности на голову.

Однако, ни насмешки, ни пугающие байки не возымели должного эффекта, Мария оставалась всё такой же полоумной, стычки и интриги всё так же манили в свои сети. На совершеннолетие немногословный дедушка отдал ей массивные серебряные часы, чей циферблат жил по собственным законам, не желая показывать время обычных обывателей, и серебряный армейский нож. Наблюдая за тем, как внучка равнодушная к моде и нарядам без всякого смятения надевает старинную вещь, ловко жонглирует холодным оружием старик хотел вспомнить ещё один семейный анекдот о пресловутом двоюродном деде, что ему приходился родным дядей. Но память подвела старичка, позволив лишь припомнить, что шальной сумасброд обладал умом исключительным в своей посредственности, другого такого во всём Союзе было ни сыскать. Он быль столь досаждающим человеком, что все беды мира обходили его тень стороной, боясь подцепить одно из насланных соседями, прохожими, пекарями и милиционерами проклятие. А ещё, он будто ребёнок малый, вечно жаловался, что не видит сны, а потому сны приходят к нему сами, в его прозаичный мир, в его обыденную жизнь. И в один из дней, сказав, что устал жить в нескончаемом потоке морфейских кошмаров – оставил нож, часы и исчез, испарился, как не испаряются физические существа.

– Ты очень похожа на него, душенька. – заключил дедушка, ласково теребя солнечное каре Марии.

Девушка и в самом деле никогда не наблюдала снов, но жаловаться на их отсутствие не приходило в мятежную голову. Сравнить, приносимые полуночью иллюзии, было не с чем, но она предполагала, что вероятно будь у неё вторая фантастическая жизнь, как у большинства людей, отводи она душу в разрушении эфемерных дворцов, жажда разрушений в осязаемом существовании не мучала бы так сильно или напрочь отсутствовала.

Среди ровесников, на первый взгляд солнечная девчонка, слыла особой, что вечно влипает в неприятности, человеком, которому неизвестны спокойные дни. Байки о её запредельной невезучести обрастали всё новыми и новыми подробностями, за достоверность которых никто не ручался, а сама виновница не спешила ни подтверждать, ни опровергать, позволяя всему пуститься на самотёк.

Особо любопытные студенты журналистского факультета, находя Марию занимательной личностью, потенциальной мошенницей, стремились завести с ней хоть некие приятельские связи, сделать объектом наблюдений, в чём, впрочем, всякий раз терпели поражение. Басманова, не ожидая окончания прелюдий, примеряла на лицо самую зубоскальную улыбку, учтиво интересовалась в чём же будут заключаться их приятельские беседы.

– Можно говорить о психологии, об отношении людей, политике, проблеме отцов и детей, о погоде в конце концов. – говорили студенты-журналисты, поражаясь не то глупости, не то наивности буйной головы.

С малахольным вздохом студентка заявляла, что политика, отношения, психология и погода – ничто иное, как неподдельная тоска, что от приятелей проку мало, а потому ей они не нужны, а вот враги, напротив.

Совершенствовать план мести куда занятней бессмысленных дискуссий об упадке искусства или логичности законодательства, всякий раз твердила она. А после протягивала чернильное перо, всё тем же учтивым тоном предлагала проткнуть себе ладонь, тем самым закрепив вражеские узы. Студентки и студенты принимали подобные сюрреалистичные альтернативы за своеобразный юмор.

Мария же продолжала странный монолог, в медовых глазах её отражался полоумный задор, когда она обещала стать худшим из врагов, щедро обещала проткнуть обе ладони тому, кто первый возьмёт чернильное перо в знак зарождающейся вражды.

Вскоре из неудачны она превратилась в персонажа, что своими нешаблонными повадками стремится заполучить исключительно внимание ровесников, девицу, чья врождённая бесшабашность принималась за кокетство.

Изменение мнения общественности никаком образом не повлияло на своеобразное мировоззрение Марии. Обитая в туманном мире вечной жажды разрушений, прозаичный мир с календарными праздниками и неисчислимыми обязательствами вызывал в её сердце исключительно хандру.

Поэзия повседневности казалась полной чушью, занимателен – вечный риск, игра в удачу, от которой кружилась голова, вскипала кровь, дремлющие чувства и ощущения устраивали настоящую свистопляску, позволяя прочувствовать вкус бесценности жизни.

Правда для прокурора – всё равно, что для певчей птички ветер, – без него, как и без неё, можно скучно просуществовать, но никак ни весело и достойно прожить. Так говорила Мария, оправдывая одержимое желание погрязнуть в опасных для жизни авантюрах, добросовестностью.

Ею двигали отнюдь не моральные ценности, а нечто сродни охотничьему азарту. Подобно другим психопатам она не находила забавным нападать на безобидных существ, что не смели смотреть в её сторону. Не испытывая к ним сочувствия, Мария порой задумывалась как возможно влачить подобное жалкое существование, получать некую извращенную прелесть от унизительных чувств жертвенности, но ответа не находила. Иные быть может и были слабы, но раз в их сердцах хватало храбрости сделать первый шаг – она обязана была ответить, обязана была проучить наглого воробья, что посмел тревожить тигра.

Пока юных девушек заботили свидания, наряды и прочая очаровательная обыденность, Мария пытливо изучала право, ревностно закаляла мышцы, а после рыскала по сомнительным местам словно ища того, кто решится напасть, тем самым немного позабавив. Но точно чувствуя угрозу, подобные ей безумцы избегали свою куда более полоумную сестру, тем самым обрекая девушку на мучительные страдания.

Наивысшим пиком наслаждения для неё было – наблюдать, как гаснет самоуверенность в глазах прежде уверенных, как нападавшие, мгновение назад преисполненные тщеславия, теряются, из нападавших обращаются в безвольных жертв. Но сладостное лакомство с каждым мигом становилось далёкой мечтой. Слухи обгоняют ветер, а пересуды о её своеобразном безумии пустили корни ещё в юные года. Люди избегали Басманову, хотя порой сами не понимали от чего немногословная¸ образованная красавица вселяет необъяснимое давление одним своим присутствием.

Жизнь её состояла из бесконечной чреды поиска своеобразных приключений, а после верного выхода из сложившихся ситуаций. Не всегда удача сопутствовала неотступно, однако Мария была упряма, злоключения, превосходство противника казалось только раззадоривало маниакальное пристрастие. Чем сильнее был противник – тем желаннее триумф.

Приедаясь, мёд кажется безвкусным, а акация теряет свой дурманящий аромат. Так и Марии уличные передряги, институтские интриги и потасовки в злачных местах стали казаться вульгарной повседневностью. Она чувствовала, как погружается в бессознательную пучину этакого сна наяву. Ничто её не трогало, ничто не беспокоило, в подобные часы Басманова изнуряла мышцы тренировками, а мозг питала губительным количеством информации и задач, становясь от этого только более раздражительной, напрочь лишенной внимания.

Девушка искала отдушину в тех мглистых обиталищах, куда не советуют соваться порядочным гражданам. Покинутые кладбища и заброшенные дома пользовались её особым обожанием. Неведомая сила тянула её туда, где собираются почитатели сомнительных интересов. Нередко сектанты, мелкие воришки, городские хулиганы и прочие примечательные оригиналы принимали Марию за своего собрата. В те неловкие минуты девушка понимала, что значит быть столь досаждающим человеком, что даже беды будут избегать.

Примечательные оригиналы действовали осторожно. Уверенные в том, что обычный гражданин добровольно не станет посещать их тайное логово, они не спешили идти на желанный Марией открытый конфликт из опасений.

Но однажды девушка едва не проиграла. Вся готовность обернулась призрачным туманом, когда ненавистная тоска погнала её прямо в лапы фантасмагорическим тварям, что питаются объедками прозаичного мира.

Спустя несколько лет усердной работы, что соткал праведный образ благочестивого прокурора, по долгу службы Басмановой пришлось покинуть родные стены, отправиться в незнакомый город с его таинственными жителями и нравами. Подобные изменения казались удачей, ведь здесь на знакомых улицах, даже безмолвные тени казалось избегали встреч, заведомо зная, что душа её – динамит, который только и ждёт, когда его подожгут, чтоб обернуть всё в пепел. В тот час, как на новом месте наверняка отыщется парочка самоуверенных маргиналов.

Желая ещё больше ввергнутся в пучину нескончаемых, занимательных «поединков», девушка предпочла удобной квартире, обиталище в сомнительном районе. Тем временем, как сверстники её искали любовь, славу и удачный шанс, она посвятила всю себя поиску худшего предложения, самого скверного варианта аренды.

Вернее, она позволила худшему варианту самому клюнуть на отравленный крючок. Сочинив собирательный, несколько карикатурный образ обездоленной студентки, что едва в силах предложить нищенскую суму, Басманова подала объявление о поиске квартиры.

Солидный час «счастливая» анкета кочевала по всевозможным виртуальным сообществам и прозаичным автобусным остановкам. Сердобольные обитатели солнечного мира были готовы предложить углы комнат, но никто не желал проявлять сверхъестественного великодушия и предлагать за «поклон низкий» отдельное жильё. Пока однажды звонок потенциального арендатора застал Марию врасплох.

Тогда девушка почти отчаялась, с печалью представляла очередные прокурорские будни с их беспросветной рутиной, единственную радость которых составляли особо тяжкие, но крайне редкие дела. И ликованию её не было предела, когда старушечьей голос предложил прийти посмотреть жильё, предусмотрительно осведомившись об отсутствии каких-либо родственников и опекунов, а после словно заботясь, но с завуалированным давлением заметив, что за предложенную сумму крыши над головой не раздобыть.

Хриплый голос, воспроизводящий едва понятную речь невпопад, велел не мешкать, велел спешить, ведь многие будут рады оказаться на её месте, ведь подобное стоит расценивать, как чудо. Не дав Марии вымолвить благодарственного слова, рекомендовал явиться завтра вечером, объясняя, что чертовы мирские заботы позволяют освободиться исключительно не раньше пяти вечера.

Получив адрес, Басманава возблагодарила судьбу за щедрую добычу. Девушка не сомневалась – старуха никто иная, как сумасшедшие преступница, вероятно промышляющая делом, чья чудовищность за гранью человеческой фантазии. А манера говорить не впопад – вероятно признак психического отклонения. Усердное воображение рисовало зловещую фурию с змеями-паклями на голове и омерзительными щучьими зубами. И эта фурия непременно предпочтёт напасть первой, чем неосознанно откроет путь на тот свет.

Ту ночь девушка провела, исследуя карты, составляя безупречный план на случай любого из всевозможных сюжетных ответвлений. На городских форумах Мария нередко встречала упоминание некого Переулка Желаний, однако он отнюдь её не заинтересовал. В её родных краях была Аллея Благополучия, где собирались престарелые и молодые парочки, а также всякого вида творческие натуры, но от ленивой проходки под мерцающими фонариками благополучие не пускало корни.

Вероятно, Переулок Желаний подобен ему, презренно заключила Мария. Сентиментальности не привлекали. Куда притягательней русская рулетка.

Порой она представляла, как занимательная комедия случится, в тот день, когда, узнав о крошечной слабости, с её плеч сорвут прокурорскую мантию, запястья скуют наручниками, а в лицо бросят полосатую форму, все газеты, как одна, загорланят о психопатке, что пряталась в обители закона, припишут на её имя неизвестные ей самой истории. Мария с некоторым волнением ожидала того часа, предусмотрительно подготавливая пафосную речь для последнего суда. Ей хотелось сделать всё как можно более деликатно, ювелирно, не прослыть дилетантом, что будто бешенная собака расправлялся со случайными встречными. В её поступках обязана читаться философия, потаённый смысл, в противном случае она сама себя забьёт камнями.

Город, где Марии предстояло праведно служить закону, был крайне старомоден, успевший совокупить в своей архитектуре десятки разнообразных стилей. Последние лучи скользили по бесформенным силуэтам монотонных трамваев, улицы центра заполнялись освобождёнными после изнурительного труда работниками и работницами или теми вольнодумными, снабженными излишним задором особями, что только разомкнули веки. Вымокшая в дожде листва в дуэте с предноябрьским ветром придавали многолюдному обиталищу удивительную свежесть, которая только раззадоривала предвкушение Марии.

Городские часы пробили половину восьмого, когда явилась пожилая женщина. Характерный голос и неповторимая причуда неправильно составлять предложения, выдавали в ней ту самую манипуляторную старуху. Однако внешне она оказалась из тех крайне милейших особ, что вызывают бесспорное доверие: элегантное вязаное пальто, аккуратная укладка инеевой копны кудрей, грациозная осанка и утонченные манеры. Всё в ней было совершенно, от каждого эфемерного жеста веяло утончённостью послевоенных пятидесятых или же отголосками канувшего в истории аристократизма.

– Вы должно быть это, студентка милая! – воскликнула она, прижимая облаченные в перчатки руки к груди. – Вас сразу узнала я! В самом и деле, ситуации говоря о тяжелой, совсем не приукрашивали своё Вы положение… Старой выглядите. Было действительно жизнь жестока. – заключила она, посматривая на потёртые джинсы и старую спортивную куртку, которую Мария предусмотрительно одолжила у любезного деда, впрочем, как и джинсы.

Душевное приветствие домохозяйки, виноватые извинения за опоздание и тёплая улыбка обязаны были растопить сердце каменного истукана, но Басманова только больше насторожилась, оттого став притворно мягкой, благодарной и будто бы неловкой, такой, какой обязана быть застенчивая студентка. Неумелая комедия дель арте, где манерные шуты усердно обыгрывают друг друга.

Взяв Марию под локоть, любезная дама пояснила, что никакой транспорт не ходит в район, где в тени орехов и каштанов прячется её домик. Она вновь принесла пламенные извинения, чудилось ей нравилось извиняться, вводя собеседника в неловкость. Иного человека смутила бы подобная череда бесконечных поклонов от пожилой женщины, он стал бы уверять, что нисколько не в обиде, что благодарен за оказанную щедрость, что любит пешие прогулки и свет огней в тумане. Так и пыталась говорить Мария, но громкий голос, пылкий нрав и беспокойная суетливость собеседницы не позволяли закончить начатый монолог.

Всю дорогу дама не смолкала, всё также в своей странной манере непривычно оборачивать простые предложения, щебетала о красоте города и расспрашивала спутницу о постигших её злоключениях, о том, что вынудило явиться в их скромный притон тишины, и всё также не удосужившись послушать выдуманную Марией жалостливую историю. Девушке оставалось разглядывать дома, лица людей в желтом свете фонарей и соглашаться с выдвигаемыми предположениями домовладелицы.

– Сирота?

Она кивала, высокопарно отвечая «Да».

– Приехала учиться в единственном местном заведении, что гордо именовалось академией социального управления?

Она кивала, красноречиво выдавая «Ага».

Реакции дамы были весьма эффектны, но чаще всего она качала головой из стороны в сторону, будто игрушечный болванчик и скорбно охала на птичий манер, проклиная двадцать первый век за жестокосердие к молодым.

Подобная участливость разочаровывала и будоражила одновременно. Дешевая квартира, любезная хозяйка, что всем своим существом рвётся помочь обездоленным – разве могло быть в этом мире нечто более подозрительным? Но в тот же час природная доброта, нередко свойственная людям преклонного возраста, могла испортить приятный вечер, вызвав приступ стыда за лицемерный обман. Путь, показанный женщиной, пролегал сквозь оживлённые кварталы, где фонарные столбы и модные магазины были увешаны камерами слежения, как и ряды неподвижных машин любопытно наблюдали за прохожими глазками видеорегистраторов. В случае неудачи, отследить дорогу нового прокурора будет не сложной задачей. Если ум старухи занят дурными мыслями, сердце жаждет жертвы, а в тонких руках достаточно мощи, она чрезвычайно сильно рисковала, показывая своё расположение, голося едва ли не на всю округу.

Между тем, минули оживлённые улицы, погас завлекающий свет витрин, смолк шум автомобилей. Суета, величавость центра внезапно уступила место безмолвию тёмных дворов, где шныряли вороны на голых ветвях, а мерцающие глаза котов осуждающе приветствовали новопришедших. Ряды многоэтажных домов, вероятно искажаясь в блёклом освещении, казались циклопическим лесом из кошмаров. Мощеные асфальтом тротуары, сменились узкими тропинками. Обрамляющие их колючие кусты шиповника и крапивы цеплялись о подолы штанин и руки, точно всем своим обездвиженным существом пытались остановить обманутую гостью. Под ногами жалобно трещали погибающие желуди и каштаны.

Басманова, отвлеченная болтовнёй старухи и буйством собственных предположений, не заметила, как вдруг город из мерцающего и громкого обернулся чернильным и глухим. Она была поражена, но вида не подала, продолжая смятенно хихикать над не заядлыми шутками. Сквозь собственный смех, шум ветвей и нескончаемые истории дамы, чудилось ей будто слышны ещё пара непринуждённых голоса. Невзирая на плачевный вид, район был обитаем или же подельники домохозяйки сбивались в стадо? Возможности прислушаться или оглядеться Марии не представилось – хозяйка одёрнула её, указывая сухопарым пальцем в сторону многоэтажного дома, чьи бесчисленные окна были глухи и слепы, торжественно объявила:

– Он вот, наш милый вот дворец!

Басманова, тщетно прогоняя нарастающую, неестественную для её хладнокровной натуры тревогу, поинтересовалась, часто ли здесь пропадает электричество или есть иная причина подобной безжизненности?

Внезапный прилив любопытства вызвал у дамы приступ смеха, и уронив руку на грудь, точно боясь, что сердце от подобной глупости выскочит, она с мудрым видом разъяснила, что электричество – ничто иное, как преступление против самой природы. День искромётно отличается от ночи и в этом заключается вся ценность, а демон Электричество губит присущие временам суток различия, обращая всё в бесконечный, злотворный день. День создан для низменных существ, в тот час, как ночь позволяет куда более эфемерным, но не менее могущественным силам вырваться на волю.

Наградив брезгливым взглядом погибающие от отсутствия заботы фонари, хозяйка скрылась за тяжеловесной дверью подъезда.

Сектантка, предположила Мария, войдя следом в мрачный склеп, а после, споткнувшись о порог, опрометчиво заметила, что речи не было о том, чтоб жить в квартире, лишенной электричества.

Глаза её вскоре привыкли к тьме, она стала различить очертания дверных проёмов, ступеней утопающих в чернильных разводах, поросшие мхом и увитые плющом, разбитые балюстрады, окна сквозь издробленные стёкла которых просачивались тонкие лучи луны и паутину… Вихри исполинской паутины опутывали всё пространство, в страстных объятиях сковывали ветхие стеллажи, манекены, фортепьяно, столы и прочий интерьер, покрывали битое стекло на полу, точно первобытные подолы призрачных висельников свисала с потолка.

– Кто предложит же за гроши твои залы версальские? – сардонически усмехнулась женщина. Теперь Мария несколько отстала, внимательно изучая арену предстоящего веселья, и потому от её внимания укрылись неестественные для простой сектантки метаморфозы – точно взвалив на плечи тяжеловесный скарб, хозяйка опустила плечи, позволив безобразному горбу проступить на спине. – Нас у девичье царство маленькое. Мои рады сёстры будут, чудесной девки давно такой не видеть приходилось в этих стенах. Желанники всё забирают угощение. Так молода и не так отставай, медлительна. – Поднимаясь по лестнице, женщина продолжала говорить, но слова её становились всё более и более неразборчивыми, точно старушечий рот обращался в крысиную пасть, что едва в состоянии вымолвить четкие звуки.

Не в силах, что-либо разобрать, Мария остановилась, остановилась и хозяйка, обернулась, от чего девушка, едва не покатилась со ступенек третьего этажа. Сломать шею, проломить череп, скончаться бесславно в чертогах, где соцветия плесени выедают глаза и трезвость мысли – не худший из возможных вариантов. Мария была уверенна, что в мире нет вещей и обликов, способных поразить, испугать или обезоружить её бесстрашную натуру. Однако, то что она наблюдала перед собой в реальности более походило на сюрреалистический сон, вышедший прямиком из-под зловещей кисти Пикассо.

Она не бежала, не вопила, но была не в силах оторвать взгляда, не в силах поверить в нарушающие все законы логики уродство, что возникло на месте недавних гармоничных черт. Не человеческое уродство, ни ошибка природы или докторов, нечто другое, нечто сродни футуристическим «шедеврам», от чрезмерной сумятицы которых исчерпываются последние капли самообладания, изображало лицо хозяйки.

Тонкогубый рот на лбу, обнажал редкие щучьи клыки, левый глаз на подбородке и правый на левой щеке, выжидающе следили за неподвижной гостьей, крючковатый нос на виске по-звериному принюхивался, а неестественно вывернутая голова мертвенно припала к плечу, не в силах удерживаться на слишком тонкой шее…

Обнажив отвратную личину, демон не нападал, почтительно позволяя разглядеть все свои аномальные дефекты, позволяя ограниченному множеством научных законов разуму искать ответы в пределах человеческой логики.

Басманова искала оправдание галлюцинациям в плесневом смраде, в вызванной ноябрьским ветром горячке, в переутомлении или в коварстве старухи, что могла незаметно ввести отраву в её тело. Нет-нет, всё это праздное желание отыскать лёгкий путь. Близость с хозяйкой ограничивалась в рукопожатии сквозь перчатки, не почувствовать, не заметить укол с запретным веществом невозможно, если только она что-то не распылила. Но разве это было бы неочевидно? Бессмысленно было искать несуществующие ответы, чаду техногенного двадцать первого века нужно было время, чтоб осознать, что перед ней не человеческое порождение.

Крик, что принадлежал ни зловещему нечто, ни безумной Марии, нарушил безмолвность двух безумцев, каждый из которых ожидал первого шага. С верхних этажей неизвестный молодой человек мчался прочь, лицо его было перекошено, точно фосфоресцирующим от ужаса, но он ловко перескакивал ступени, и оглядывался. Нескончаемо оглядывался из-за чего и натолкнулся на хозяйку, отпрянул в ещё большем ужасе, ударился спиной об каменную стену.

Бормотание несчастного было бессвязно, но чутьё Марии подсказывало, что этот человек в действительности мог оказаться бедным студентом, поверившим в людское сострадание. Незнакомец не пытался самозабвенно прорваться сквозь метаморфозную тварь, покорно осел на пол, низко склонил голову, желая укрыться от смертоносных обликов, когда из-за лестничного пролёта появилась тень преследователя.

Тьма сокрыла от глаз Марии все грани уродства новоприбывшего обитателя развалин, но нечленораздельные звуки, издаваемые существом, не подвергали сомнению тому, что вид его был изрядно искажен. Но его явление воспалило дух человека, вынудило предпринять ещё одну попытку побега, что теперь уже не увенчалась возможным успехом. Стоило студенту тронутся с места, как десятки белоснежных нитей, увив ноги, заставили свалиться обратно на усеянный осколками, щебнем, пылью обломками костей пол. Исполинский преследователь не показывал своего лица, но его руки, вернее нечто на подобии петушиных лап, умело перебирали шипастыми пальцами белую пряжу, нити которой будто змеи, стремительно и скоро обвивали всё сопротивляющееся тело жертвы.

У несчастного человека не оставалось сил вопить, молить о помощи, о пощадить или осыпать чудовище предсмертными проклятиями. Прерывающееся тяжким хрипом безмолвие пронизывало до глубин души, куда сильней чем несмолкаемые крики.

Будь они простыми безумными старухами, кровожадными сектантами или обиженными на жизнь уродцами, не стала бы Мария беспечно наблюдать, покорно ожидая очереди. Поражение обернуло её бездумным истуканом. Призраки мыслительных способностей возвратились, когда обитательница дома, идентично-неразборчивым манером прогыркав что-то мерзкое про скорый ужин, тяжело перекачиваясь на кривых ногах удалилась наверх, волоча за собой погибающего в объятьях пряжи незнакомца. Смерть в нитях похожа на забвенье, на вскруженную голову.

Скрип распахнувшейся двери и глухие возгласы восхищения, более походящие на шорох сущих листьев, раздались, как Марии показалась, на пятом или шестом этаже, если таковы имелись. Подобных женщин, нет, ни женщин, тварей здесь отнюдь не две. Как их много? Обитают ли в пределах дома или за стенами водятся подобные или куда зловещей этих ведьм-людоедок? Заключается ли мера их способностей в лицедействе и плетении убийственных сетей?

Вопросы и предположения нескончаемым потоком взбудоражили очнувшийся от потрясения разум Марии, когда она пыталась сделать аккуратный шаг назад. Аномально расположенные уши и глаза не лишали тварь чутья, что присуще диким зверям. Ехидный блеск в глазах демоницы заставил Басманову вновь в смятении замереть, зловещее мерцание точно говорило: «Разве тебе нужны сломанные кости, разве нужна мучительная смерть, как тому непокорному глупцу? Иди за мной, и ты станешь десертом. Разве это не достойный конец для очаровательной студентки?»

Мария склонила голову, словно смерившись с неизбежной гибелью вдали от дома, двинулась следом, но поток мыслей не прекращался. Сомнений нет, обитатели дома разумны, или же разумность их подобна разумности обезьян и попугаев?

А хозяйка-людоедка, вероятно желая скрасить последние мгновения жизни гостьи, продолжила прерванную беседу, старательно произнося звуки, говоря о том, что люди, если сравнить с сотней или двумя прошедших лет, значительно избавились от скупости. Прежде хитроумным девицам и ненасытным царевичам была нужна лунная пряжа, что походит на белое золото, ради неё они играли с судьбой, но теперь приятный ужин можно заполучить лишь, пообещав пустой чулан. Прежде сами звали, а теперь приходится выходить, вынюхивать, заманивать. Впрочем, в этом есть особая прелесть, утверждала хозяйка, особая поэзия. Мир людей меняется, невозможно, чтоб подлунным сёстрам и братьям удавалось беспечно существовать в прежних гнёздах. Ведь все они подобно птицам, следуют за мотыльками.

Сладостно было отдаваться приятным воспоминаниям, окунаться в тот далёкий, канувший меж бетонными блоками и высоковольтными проводами мир, где подобных ей страшились и почитали. Приятны были картины малолюдных селищ и лесных чащ, откуда ветер приносил аромат хвои и болотного белозора, сорочьи трели и неописуемые голоса журавлей.

Теперь люди куда слабее, куда нежнее стало их мясо, куда бледнее кровь, оттого здоровья и крепкой памяти у пожирающих их не прибавляется, что несомненно вызывает некоторые неудобства, приводит массы в негодование.

Людям следует о себе лучше заботится, больше проводить времени на солнце и ветре, не сбиваться в эти многочисленные муравейники, становясь одинаковыми на вкус и запах, в них слишком много ненужной суеты. Невелико удовольствие питаться мясом с привкусом дыма, токсичной пыли, нефтепродуктов и прочими привкусами слишком молниеносной эпохи. Эпохи, что сделала подлунных детищ в умах неисчислимых скептиков старой байкой.

Так говорила старая ячична, надеясь отыскать в наивной девчонке сочувствие, присущие попавшим в беду девицам. В конце концов, круговорот жизни обязует девиц, юнцов, стариков, матерей, царей и прочих быть смиренными. Они отдают свои ничтожные, скоротечные жизни во благо тех, чей век куда более долог. Разве возмущены ромашки, когда из них плетут венки? Но неблагодарная Мария не оценила откровений древнего демона, что не всякому открывает своё сердце, и улучшив мгновение напала со спины, нанося жестокие удары прадедовским ножом.

Она колола в разнобой, точно догадываясь, что жизненно важные органы старухи разбросаны так же хаотично, как и черты лица. Ячична пыталась плести смертоносные сети, но проклятое серебро пускало в кровь отраву. Пыталась скинуть безумную чертовку, что попрала все правила и законы подлунного мира, взобравшись на ведьмацкий горб. Но Мария было ловка, руки её были крепки, а ярости хватило б на троих тщеславных ведьм.

За убийство нечеловеческого отродья, людские судьи обязаны будут воспевать её имя, как ученые воспевают имена Ломоносова, Менделеева и Кюри. Потому предательство изначальной философии казалось не таким уж омерзительным событием, куда омерзительней было слышать предсмертную сиплость, походящую на уханье совы, чувствовать на руках нечто вроде жженой соломы вместо вполне уместной горячей крови.

Мария остановилась тогда, когда испещрённое ножевыми порезами тело рухнуло на каменный пол. Рухнуло беззвучно и легко, точно сотканное из сухой травы и старой мешковины пугало. Пронизываемые судорогами пальцы пытались в последний раз сотворить заклятие, сплетали призрачные нити, что, впрочем, подхватываемые сквозняками, растворялись среди пыли.

Позже Мария жалела печалью коллекционера, что не взглянула, не запомнила разрушение, пожравшее самодовольный блеск в демонических очах. Тогда сцена разложения подлунного существа удивила необычайным спектром состояний. Черты лица старухи, сгорбленное тело подвергались неописуемым метаморфозам с неумолимой скоростью, пока бездыханный силуэт престал хоть отдалённо походить на человеческий, обернувшись сокрытой под лохмотьями вековой соломой.

Долгое отсутствие младшей из сестёр взбудоражило готовящихся к трапезе ячичн. Десятки голосов сплелись воедино, едва уловимый топот кривых ног, более походящий на шорох сотни метёлок. Толпа изголодавшихся прях из преисподней, спускалась с верхних этажей, вынудив Марию сорваться с места. Не желая вверять судьбу ненадёжным лестничным пролётам, девушка выпрыгнула в ближайшее окно, за чьим полуцелым стеклом виднелись бесчисленные тёмные окна соседних построек и зловещие кроны орехов.

Не то кусты боярышника и барбариса обезопасили приземление, не то костит и тело её были прочнее камня, но ожидаемая боль не пронзила всё существо Басмановой, не лишила возможности совершить побег из чертова переулка. Ночь взирала на беглую гостью миллиардом мерцающих очей, но отнюдь не звёзды отвлекали своим светом Марию. То были и впрямь глаза, сотни, сверкающие голодным желанием, демонических глаз, обнаженные оскалы и блики влажной жабьей кожи.

Поманил ли их агонический смрад или же надежа заполучить обглоданную кость из рук хозяек – Мария не знала, но нечто вроде идиотской улыбки скользнуло по её лицу. Сколько раз она проклинала тоску текущей эпохи, веря, что ошибка мироздания заключалась в том, что колесо Фортуны послало её сюда, в беспечный двадцать первый век, в самый прозаичный из миров, где неподдельны вкус жизни приходится добывать тяжкими усилиями. Но теперь, уничтожив одну тварь, сумев оторваться от других, щедрое проведение привело её в объятья полуптичьим лапам и жабьим ластам.

Глупые перебранки прошлого, драки и погони среди покинутых гаражей и в тёмных парках, заключительное сладостное разрушение – ничто, растворившийся в петушиных криках сон, неуместный анекдот про летний дождик перед бурей. Так думала Мария, чувствуя, как бравое суждение и свойственный любому человеку инстинкт самосохранения меркнут в нечеловеческом, опьяняющем азарте. Как же сладко будет наблюдать за их разрушением, если самой удастся избежать разрухи.

Позади, за стенами ячичневого дома, раздались вопли – обитательницы обнаружили соломенные останки. Одна за другой в окнах показывались выструганные самим Хаосом рожи. Они вопили и причитали в свой безобразной манере, грозили и вертели головой, желая отыскать губительницу сестрицы.

Луна и фонари скупо освещали возможные пути к поступлению, тропинки меж колючими кустами и увитые плющом стенами. В какую тьму они могли привести? Мария была безумной, но суицидальные мысли чудились самым ничтожным из вариантом, самой жалкой возможностью избавиться от изъедающей тоски. Потому девушка отбросила самоубийственные мысли о побеге. Будущее представлялось сливовый пеленой в роще полной охотничьих ям, но бежать от кровавых искр полуночи – всё равно, что разбить голову об стену, надеясь причинить боль камню.

Сопровождаемая стенаниями жительниц дома, Мария неспешно, крайне аккуратно подошла туда, где будто два циклопических змея перекрещивались улицы. Подошла и остановилась, сжимая нож, опустив часы прадеда на кулак, всем видом говоря, что безболезненное забвение противно словно горсть омертвелых мышей.

Фееричность событий достигла своего апогея, когда существа, обитающие на проклятом светлыми днями переулке, покинули свои норы и расщелины в стенах, примкнули к яростной толпе, что окружила гостью. Тьма уберегала от испепеления волкоподобных вурдалаков, крысоподобных уборов, птицеподобных некрештеницев; сирость позволяла жабоподобным цыцохам, чмухам и шишигам видеть добрые сны в жаркий полдень.

Все они были здесь: кошмары сновидений, разорители могил, едва знакомые образы из дедушкиных баек. Все они окружили Марию, точно голодные коты хромого ворона, не зная, как подступить, как прикоснуться к лакомому угощенью, тянули лапы, хохотали, прыгали от предвкушения, не верили в свою удачу. У сестёр-ячичн, благодаря врождённым умениям навести морок колдовскими нитями, порой было полно брюхо. Но иные невезучие не были способны заманить кого-либо в чертовы чертоги, довольствуясь останками приносимых в жертву Переулку детей.

Полуистлевшие кровососы заявляли, что каждому из них были нужны её глаза и уши, мизинцы, зубы, печень, чтоб хоть несколько восстановить былую силу. Они тянули когтистые лапы к Марии, но их останавливали водяные. Ненавидящие асфальт дочери и сыновья иссохших болот вопили о принесённых бетонным веком страданиях. Для восстановления их утраченных сил требовались глаза, щёки, лёгкие, сердце, руки и костный мозг. Вурдалаки и подобные им рождены из земли, а жабоподобные потомки куда более древних стихий. Вода размывает землю, превращая ту в бесформенное, бесполезное нечто, где только червям благодать, потому вурдалаки и их собратья обязаны были уступить.

Подобное заявление возмутило лишенных острого ума, но никак ни гордости, кровопийцев. Избрав своим глашатаем самого древнего и бледного, они обязали его сказать, что речки, озёра и болота будто преступники замкнуты в кольце земли. Порой они и в самом деле покидают отведённые им приделы, – но какие преступники не жаждут побега? – однако, невзирая на всё их усердие, Мать Земля всякий раз возвращает беглецов в кандалы. Пусть теперь они вынуждены делить покров одних трущоб, но это потомкам узников следует уступить, проявить покаяние за давно забытые преступления породившей их стихии.

Завязалась перебранка между земной и водной нечестью. Цыцохи топтали уборов могучими ластами, пока некрештенцы оттягивали их за походящие на морскую траву волосы. Вурдалаки напрасно пытались сомкнуть челюсти на горле одной из ловких шишиг, пока чмухи, словно разъярённые ужи, впивались в их исхудавшие до кости лапы. Жабьи крики, птичий свист, крысиный писк и собачий лай совокупились в единый звук, что разносился эхом меж сухих ветвей и безмолвных исполинов-домов.

Между тем отвлеченные от ужина ячичны пытались пробиться сквозь разбушевавшуюся толпу, оторвать Марии злые руки, а оставшееся прошить сотней прочных нитей, подвесить в главном зале. Они желали отомстить за смерть достойнейшей из сестёр, из чьей пряжи можно было соткать тончайшие кружево кошмаров. Не принимая в расчет благородные цели, толпа, путаясь в белых нитях, увлекла траурниц в общую свистопляску. Теперь за возможность прикоснуться к гостье им приходилось сражаться с соседями.

Природа надели Марию гибким, не отрицающим никакую возможность мышлением. Вид царящего шабаша пробуждал в ней любопытство охотника, что наблюдает за резвящимися в земляничных зарослях вепрями.

Столетиями длилась это драка, тысячелетия истязали слух мерзкие блеянья и клокотания. Марии казалось, что никогда не было прошлой материальной реальности, где она делилась сплетнями на семейных праздниках, прогуливала лекции профессоров и день за днём проводила за вычиткой бесконечных документов. Была лишь окружающая теперь ночь, сотни брюзжащих слюной демонов и сама она – счастливая удача, чья крепость духа и тела были лакомы всякому ослабленному духу.

А если и была та жизнь, то теперь видать настигло наказание за зловредный образ прозябания, за лицемерие. Отвела её хозяйка к подножью ада, где усердные черти сражаются за право истязать лихую душу.

Безрукие, безногие агоши, выползли из-под разбитых крылец, едва ощутимо впились в ноги гостьи беззубыми ртами, но их отпинывали, растаптывали слабоумные упыри, чей разум затуманили мысли о горячей крови.

Для бессмертных время имеет иное течение, им не свойственно следить за тем, что является собственно говоря ничем. Зацикленность людского рода на часах, сезонах, годах, поколениях, эпохах чужда тем, кто живёт бесконечной полуночью. Увлечённые отстаиванием важности стихий, земные и водяные не предавали значения безудержно плывущему часу, не замечали, как рассеивается мгла, пепельные лучи луны уступают место своим алым собратьям.

Едва блики робкого рассвета испещрили темень, проклятья и брань заигравшихся в кулачные бои демонов сменились на удивлённые, недовольные и испуганные визги. Забыв о нетронутом угощении, они поспешили укрыться на плесневых чердаках и в затопленных подвалах, разъярённо отмахиваясь конечностями.

Марии бы смеяться, благодарить удачу, что пустила корни в её судьбу, но тёплый свет пробудил боль. Девушка почувствовала, как чудовищная цефалгия сбегает из висков, поражая всё тело. Точно разом все кости покрылись паутиной неисцелимых трещин, точно в расколотом черепе свили гнёзда шершни. Она опустилась на колени, видя перед собой всё те же знакомые искры глаз, что мерцали из окон, из-под порогов и из-за щелей в стенах. Хотела привычно наградить негадливых охотников язвительным оскалом, но лишилась чувств, под жалостливые вздохи обитателей.

Такая чудная кровь остывает, такая лакомая добыча маняще валяется на земле. Проклятые голосистые птицы! До сих пор призывают утро, лишая подлунных детей заслуженной награды. Эпохи сменяются, но только не привычки поднебесных бродяг. Ничего. Ничего теперь вечера наступают рано, едва вечерний туман овеет округу, ветряные бродяги пожалеют, что не родились крысятами или саламандрами. Едва зажгутся фонари – начнётся пир.

***

Мария очнулась в больнице, белоснежные мантии докторских халатов казались спешащими на тот свет призраками. Знакомые лица членов семьи исказились в печальных гримасах, что скоропостижно сменились радостью. Родители, брат, дедушка – все знакомые лица были здесь. Им стоило бы привыкнуть, но всякий раз эти неисправимые ценители неспешной симфонии повседневности, любители собирать из осколков случайных событий слово «жизнь», опечаливались словно выпавшие из гнезда птенцы. Жалели ту, что была пьяна от игр со собственной удачей.

Они окружили её, задавали вопросы, проклинали и благодарили за то, что выжила. Их причитания прервал следователь. Мужчина, чья харизматичность заключалась в красноречивом молчании.

Он был крайне озадачен, как и многие не понимал по каким причинам присланный прокурор был найден раненым в чертогах местной «достопримечательности». Полицейский патруль нередко оглядывает Переулок Желаний, где суеверные идиоты имеют привычку оставлять краденых детей взамен на исполнение желаний. Но в это раз ни бантик, ни машинка пропавшего ребёнка, а взрослая женщина была найдена без сознаний на самой окраине проклинаемого несчастными родителями места.

Мужчина был уверен, что Мария, гонимая гневом и побуждаемая долгом, поможет возобновить закрытое дело, быть может вспомнит лица неуловимых преступников или расскажет об услышанных детских криках.

Но Басманова, чьи веки от каждого звука тяжело опускались, внезапно коснулась темы современного образования. Она заметила, что составители упустили огромную ошибку, вписав в список изучения древнегреческую мифологию, но никак не славянскую. Насколько велики шансы встретить в степях Оренбурга блуждающего цербера, на холмах Лысой Горы прожорливых грифонов, а на Псковских болотах наткнуться на мерзкого сатира?

Школьная программа будто намеренно вводит в заблуждение. Вероятно, цель хвалёных министров и заумных составителей учебников – как можно больше принести в жертву неопытных, поведав о далёких монстрах, но не предупредив об опасностях, что населяют родные края. Скольких неприятностей, скольких таинственных трагедий и бесчисленных дел о пропавших без вести удалось бы избежать. Достаточно просто говорить не гарпиях, а о тех полупсах-полумужиках, пугать не смертоносным взглядом медузы Горгоны, а призывать не слушать фальшивых слов полужаб-полубаб, воспевать не жестокость химер, а заклинать избегать сетей старух, чьи лица походят на отражение кривого зеркала.

О нет-нет, разве может быть таким конец? Подобные огрехи следует исправлять, иначе они превратятся в дурной рассадник.

Так говорила она, с непривычной для пострадавшего ехидной ухмылкой. Отвернувшись к окну, где шумели ветви грецкого ореха, порой она с омерзением смахивала с лица незримые щекочущие нити, но всё больше шептала о том, что теперь «настоящая, опьяняющая» жизнь только пускает корни, разрушение в демонических глазах позабавит куда больше, чем все те жалкие черновики. Они так печалились, так скорбели, как можно всё оставить в прошедшей ночи?

– Я никогда не вижу снов. – призналась Мария, театрально раскинув руками. – Наверняка произошедшее было своеобразным извинением судьбы за то, что для меня сновидческие иллюзии закрыты. Такую щедрость стоит ценить.

С жаром в сердце Мария поклялась исправить огрех, одолеть теорию, чьи извращённые факты преподносят детям на ночь, а после вернуться и продолжить начатое веселье. Она попросила брата раздобыть неискаженную бесчисленными пересказами информацию о персонажах сказок, упырях, водяных, тех, кто порхает и тех ползает, напоминая не то младенцев, не то червей. Она и прежде была буйной, но никогда прежде близкие не видели невезучее дитя столь полным неподдельной радости.

Мария была уверенна, что мифологические познания предоставят достаточно преимуществ, что демоны ещё пожалеют о грубом обращении. От волнения она каталась по кровати, хлопала в ладоши и смущённо хихикала, невольно убеждая лечащего врач в том, что предполагаемая лёгкая травма головы доставит куда больше неудобств и последствий, чем кто-либо из медицинского персонала мог себе представить.