Читать онлайн
"Язычница"

Язычница

(Римская Империя, IV век)

Кабачок на окраине Александрии переполняло безудержное веселье. Откупорены амфоры с кислым и сладким вином. Поблескивали медные чаши. Хриплые голоса орали скабрезную песенку.

В жаровне трепетало красноватое пламя. Густые запахи вяленой рыбы, лука и потных человеческих тел ударяли в голову и без того вдрызг пьяным посетителям кабачка. Грязные оборванные люди вновь и вновь требовали вина и закусок. Толстый кабатчик Анаксимен щурил хитрые лисьи глаза, потирал руки. Предприятие процветает, в кубышку сыплется звонкая монета. В дальнем углу полутемного кабацкого помещения собрались вокруг светильника заядлые игроки в кости. Лицо здоровенного бородача делается хмурым, как туча: в который раз кости легли неудачно.

– Клянусь всеми богами ада: это заколдованные кости!.. – в гневе восклицает бородач. Схватив кубок, он разом выплескивает вино себе в бычью глотку. Снова метает кости, бьет себя по ляжкам: – Хо-хо-хо!.. Три семерки!.. Вот так успех!.. О, мать богов Астарта!.. Еще один такой бросок – и я принесу тебе в жертву упитанного барашка.

Рядом с игроками в кости развлекала гостей визгливая уличная гетера. Ярко накрашенная, в пестром наряде – она напоминала нелепую заморскую птицу.

Таковы были радости плебса. Империя дряхлела: дикие воинственные народы штурмовали ее границы; поля зарастали сорными травами, урожаи год от года скудели; население развращалось. На плантациях, в каменоломнях и рудниках отупевали от непосильного труда тысячи и тысячи рабов. Богатые изнеженные патриции гнались за новыми и новыми удовольствиями, которыми надеялись разбавить свою пустую скучную жизнь. Сгнивающим в роскоши верхам подражала свободная беднота. Земное бытие казалось дурным сном. Люди грезили о вечном блаженстве, которое ждет в заоблачных высях. Искали помощи у всевозможных чудотворцев, пророков, богов. Одни верили в Митру, другие – в Христа, третьи – в заумную философию Плотина. Но в кабачке Анаксимена по-настоящему чтили только Диониса. Пирушка, музыка, танцы – самые желанные ритуалы для предводителя сатиров, силенов и нимф.

– Что за демон пытается мне насолить?! – плечистый бородач сжал кулак. Кости опять легли не так, как гиганту хотелось. Он изрядно выпил: глиняный пол ходуном ходил под ногами, в глазах двоилось, с губ капала слюна.

В кабачке давно заметили: у великана-сирийца – сегодня несчастливый день. Со всех сторон летели насмешки; даже размалеванная гетера отпускала колкие шуточки насчет бородатого быка. Но сильнее всего бесила сирийца торжествующая улыбка соперника – безусого паренька в черной рясе, какую надевают ревностные христиане.

– Ах ты, собака!.. – бородач сгреб кости в широченную ладонь и швырнул христианину в лицо. – Признайся, ты плутовал!.. Может быть, сам и отнес эти кости колдуну?!. Твое счастье, что минули благословенные времена Диоклетиана, когда твоими единоверцами кормили львов на арене цирка!..

Христианин растерянно огляделся, отыскивая пути к бегству. На ногах он стоял не тверже своего обидчика. Вразвалочку, неловко – протиснулся было к двери. Но исполин-сириец, протянув длинную руку, поймал паренька за капюшон.

– Хорек вонючий!.. Рядишься, как отшельник, а сам таскаешься по питейным домам!.. Плут!.. Мне всегда везло в игре. Только с помощью колдовства ты отвел от меня удачу.

Пировавшая в кабачке толпа загудела. Все, не исключая и Анаксимена, понимали: сириец поступает несправедливо. Да, это правда: безусый Исидор – горький пьяница и христианин; но и ни разу еще не жульничал. Впрочем, вступаться за пострадавшего никто не торопился: боялись тяжелых кулаков сирийца. А для Анаксимена здоровяк был выгодным покупателем. Исидор должен был выкручиваться сам. Он рванулся изо всех сил. Капюшон остался в руках сирийца.

Исидор уже распахнул дверь. Разъяренный бородач успел достать его мощным пинком. Бедняга кубарем выкатился на улицу. И только за два квартала от кабачка, наконец, перевел дух.

– Возлюбите врагов своих… – забормотал Исидор себе под нос. – Но как их возлюбить, если они отвешивают пинка под зад, рвут капюшон?.. Неисповедимы пути господни. О, как я грешен!..

Исидор блуждал по Александрии до заката. Споткнувшись, растянулся на мусорной куче. Так и уснул.

С первыми лучами Исидор очнулся. Какие-то неумытые полуголые дети запустили в него хлебной коркой и, надрывая от хохота животы, убежали. Бездомная собака с раненным ухом, высунув язык, приветливо глядела на Исидора. Паренек нашарил в мусорной куче кусок гнилого жилистого мяса и кинул псине. А сам – сел и задумался.

Голова раскалывалась. Тело ныло, как после побоев. Но пуще всего мучил стыд. К твоей разорванной одежде липнут рыбья требуха и луковая кожура. Волосы взъерошены, как у дьявола. Под глазами – мешки!.. Как ты покажешься на глаза наставнику Каллистрату?..

Могучий духом старец приютил тебя, когда тебе было до того плохо, что и жить не хотелось. Голодный, босой, с пустой сумой пришел ты в Александрию. Железным обручем грудь сдавливала тоска. Каллистрат подобрал тебя, одел. У него нашлись для тебя и горячая лепешка, и слово утешения. Он, наконец, обратил тебя в христианство!.. И чем же ты отплатил?.. Пьяный, как свинья, засыпаешь в мусорной куче. Играешь в кости с язычником, от которого потом получаешь пинок. Да разве, Исидор, ты достоин царствия небесного?..

Напрасно объяснять учителю, что тебя тревожат тени не такого уж и давнего прошлого. Что в сновидениях тебе улыбается красавица-арамейка, которую ты не в силах забыть. Пожалуй, наставник назовет это бесовским наваждением.

Спасение от невеселых мыслей – в глотке доброго вина. Исидора, к тому же, одолевало похмелье. Повод зайти в ближайшую винную лавку был подыскан. И только на следующий вечер Исидор робко постучал в калитку учителя. Отворил один из послушников Каллистрата.

– Брат Исидор?.. Господь мой!.. Черти запрягали тебя в колесницу?.. Ты на себя не похож!.. Где ты столько дней пропадал?..

– Наставник очень на меня сердит?.. – краска залила лицо Исидора.

Христианство давно не было религией одной лишь голытьбы. Про то, что легче верблюду пройти в игольные уши, чем толстосуму во врата рая – не принято было вспоминать. Епископы рядились в золото, пили из серебряных чаш. Распятого на позорном кресте пророка славили и батрак, и уставший от разврата и обжорства патриций. Но в доме Каллистрата держались старых правил. Половину ночи стояли в молитве. Строго соблюдали посты. Подставляли правую щеку, если получали удар по левой. Сходились за общей, без всяких излишеств, трапезой.

Каллистрат, казалось, не заметил вошедшего Исидора. Глухим голосом старец бубнил молитву. Наконец, произнес: «Аминь!» – но еще минут пять сидел с закрытыми глазами, предаваясь благочестивым размышлениям о божьем величии. Опустив голову, Исидор стоял на пороге. Наставник медленно повернулся к нерадивому воспитаннику. В прищуренном взгляде Каллистрата были негодование и суровый упрек.

– Я согрешил перед господом… – промямлил Исидор.

– Печать дьявола горит на твоем лбу!.. – Каллистрат метнул глазами молнии. – Не впервые, о дитя греха, идешь ты в питейный дом – к забулдыгам, блудницам, язычникам!.. В день страшного суда поздно будет раскаиваться.

– Будь милостив, учитель!.. – со слезами на глазах, Исидор протянул к наставнику руки. – Помоги истинной вере укрепиться в моем сердце!..

– Проси милости не у меня, но у всемогущего бога!.. – пророкотал грозный старец. – Он видит все твои прегрешения!..

Внезапно Каллистрат смягчился. Вспомнил, должно быть, что кротость – одна из первейших христианских добродетелей.

– Ступай во двор. Умойся, – с отеческой теплотой обратился он к Исидору. – Я накормлю тебя тем, что осталось от ужина.

За едой наставник спросил с не меньшим участием:

– Какой червь тебя гложет, сын мой?.. Ты рассудительный богобоязненный юноша. Дьяволу не просто было бы завлечь тебя в омут пьянства и разгула.

В который раз за вечер, Исидор потупил глаза:

– Тебе ведь известно, отец мой: не так давно я был самый обыкновенный паренек, младший сын кожевника из Дамаска. Я еще не знал веры Христа. Жил в язычестве. Думал только о хлебе да о похлебке погуще. Ремеслом много не заработать – так что родители часто отправляли меня на раздачи, которые устраивали городские власти или кто-нибудь из богачей. Толпы бедняков стекаются на такие раздачи продуктов… На одной из раздач я и встретил Алайю. С глиняными кувшинами на плечах, стояли мы в очереди за ячменным зерном…

На лбу у взволнованного Исидора проступил крупными каплями пот.

– Я рассказывал тебе свою историю, учитель. Алайя была арамейка, по-гречески понимала с трудом. И все же, мы с ней говорили о многом. Взявшись за руки, день напролет могли бродить по пыльным улицам города. Нам было так хорошо вдвоем!..

Каллистрат снова прищурил глаза:

– А верила ли твоя подруга в единого милосердного бога?..

– Нет, отец мой. Но она приняла бы христианство, если б была со мною сейчас… А тогда мы были язычниками. В праздники – гирляндами и венками украшали каменные идолы Ваала и Астарты… – Из груди Исидора вырвался тяжелый вздох. Тоска и стыд мешали говорить.

– Что было потом?.. – Каллистрат пристально глядел на воспитанника.

– Отец Алайи пил. Очень много пил, – голос Исидора дрожал. – Напившись, колотил жену и дочь, требуя денег на вино. Но семье не хватало и на хлеб. Только и было богатства в доме, что мышиный помет по углам… И вот однажды мать накинула Алайе веревочную петлю на шею и отвела дочь на рабский рынок. В тот день через Дамаск как раз проезжал купец, известный продавец и скупщик живого товара… – Исидор замолчал. Его трясло, как от озноба. Стоны комом стояли в горле.

В светильнике мерцал слабый огонек. Громадные тени Каллистрата и Исидора зыбились по стене. Ненадолго повисла тишина.

– Сын мой!.. – заговорил, наконец, Каллистрат. Его голос напоминал скрежет ржавых оков. – Ты немало перенес. Но ответь мне: чем все закончилось?.. Через страдания ты пришел к истинной вере. Помни: враг рода человеческого – злокозненный сатана – подстерегает нас на каждом шагу. Что было бы, не потеряй ты Алайю?.. Ты не стал бы христианином!.. Не была ли встреча со смазливой язычницей силками, которые расставил тебе дьявол?.. Но возблагодари бога: нечистый посрамлен, душа твоя спасена.

Исидор сидел на тростниковой циновке, понурый. Спорить он не решался. Но и не хотел верить, что милая, нежная Алайя – была орудием в лапах беса. Каллистрат вновь сделался приветливым. Положил руку Исидору на плечо:

– Сегодня благословенный день. Я навестил пресвитера Ария. Святой старец просил меня подыскать расторопного юношу, для одного важного поручения. Я ответил, что такой юноша есть – имея в виду тебя. На-днях я отведу тебя под очи пресвитера. Тебе выпал случай хорошенько потрудиться во имя торжества нашей веры…

Слова наставника должны были бы обрадовать Исидора. Но молодой послушник только вяло улыбнулся. Всю ночь он ворочался без сна. Сомкнул глаза лишь под утро. Исидору приснилась Алайя.

Два дня спустя Каллистрат и Исидор явились к пресвитеру на аудиенцию.

Каллистрат с учениками ютились под дырявой крышей тесной хибары; без жалоб терпели соседство мышей и клопов. На обед и ужин обходились черствым хлебом и тепловатой водой, которую черпали из бочки надтреснутой плошкой. Во дворце Ария мраморные плиты пола ослепляли белизной. Зеленели в кадках изящные деревца. Благоухали в вазах свежесрезанные цветы. С настенных мозаик и росписей – смотрели архангелы и святые.

Пресвитер завтракал. На его седую бороду капал жир с аппетитного, поджаренного до золотистой корочки утиного бедрышка. Один слуга держал наготове полотенце, другой – подливал хозяину вина в серебряную чашу. Смиренно опустив головы, Каллистрат с Исидором застыли на пороге зала.

Арий исподлобья глянул на вошедших. Хлопнул в ладоши. Слуги мигом исчезли, прихватив и уставленный вкусностями резной столик. Арий вытер губы. Широкогрудый, плечистый, слегка сутулый – он возвышался в кресле, точно на троне. Пресвитер напоминал старого, но не растерявшего силу и злость быка. Маститый богослов, глава александрийской общины христиан, влиятельный вождь крупной церковной группировки. Вот кем был несгибаемый старец Арий.

Колючим взглядом пресвитер ощупал Исидора.

– Каллистрат говорил тебе, что ты нужен мне для важного дела?.. – без всяких вступлений, сурово спросил иерарх.

– Да, о преподобный… – еще ниже склонил голову Исидор.

Глаза пресвитера зажглись холодным огнем. По губам поползла кривая усмешка:

– В царствование Диоклетиана наши единоверцы гибли на аренах цирков, пожираемые львами. Толпы зрителей-язычников выли от восторга. На хуже язычников – еретики, которые исказили учение Христа и апостолов!.. – Пресвитер скрипнул зубами. Лицо его покрыли багровые пятна. – Сыны погибели превратили Рим в свое гнездо. Римский епископ Сильвестр – это сам дьявол, овладевший умом и волей императора Константина… – Арий ударил кулаком по подлокотнику кресла. – На соборе в Никее еретикам удалось взять над нами верх. Кощунственный догмат о троице был утвержден как общецерковный. Годится ли истинным христианам молча сносить такую хулу на бога?..

Пресвитер потрясал кулаками. Хрипел и рычал. Он будто бы забыл о посетителях.

– Что за поручение я должен выполнить?.. – отважился спросить Исидор.

Налитые кровью глаза пресвитера остановились на юноше. Арий, наконец, перевел дух и жестом подозвал к себе Каллистрата.

– Ты сказал, на твоего воспитанника я могу положиться?..

– Верно, преподобный!.. – с готовностью подтвердил Каллистрат.

– Недели через три я снова пришлю за вами, – сказал пресвитер. – Чтобы дать вам свиток, который надо отвезти в Антиохию. Это и есть поручение для твоего юнца, Каллистрат. Прежде чем пуститься в дорогу, мальчишка должен хоть ненадолго примерить рубище анахорета. Отшельничество укрепит в твоем ученике веру… Без твердости веры – еретиков не одолеть!.. Ступайте.

Небрежным кивком Арий спровадил братьев во Христе. На прощание пресвитер милостиво протянул Каллистрату руку, которую тот с чувством облобызал. Исидор был слишком молод и грешен; а потому не удостоился чести целовать морщинистые пальцы иерарха.

Римские земли приходили в упадок под гнетом жестоких правителей и алчных ростовщиков. Слезы и кровь проливались реками, страданиям людским не было конца. А бесчисленные мессии и боги не спешили прийти и даровать народам избавление. Самые рьяные верующие бежали из деревень и городов в глухие места, чтобы вдали от чужих глаз предаваться чтению молитв и налагать на себя суровые обеты. Пустыня, лежащая к востоку от зеленых нильских берегов, не для одного отшельника стала желанным приютом.

…Двое путников, верхом на мулах, показались в стиснутой скалами безводной долине. Пламенное солнце выжимало слезы у ездоков из глаз. Горячая пыль набилась в дорожные плащи и шляпы. Во рту стоял горький вкус от проникающего всюду песка. Жара свирепствовала такая, что трудно было шевельнуть и пальцем. Выносливые мулы – и те тащились кое-как.

– Вот, – старец Каллистрат остановил мула. Вытянул руку в сторону черневшей в скальном склоне пещеры. – Здесь я провел в отшельничестве четыре года. Не единожды подкрадывался ко мне дьявол; смущал меня соблазнительными видениями… Но я был стоек, сберег душу и, в конце концов, сподобился лицезреть ангелов и самого господа… Четыре дня – не четыре года. Но если ты будешь возносить молитвы усердно и искренне, просветление придет и к тебе.

Каллистрат и Исидор запыхались, пока карабкались по крутому склону. Из-под ног взлетали осколки камня, красная пыль, сухой песок. У порога пещеры застыла настороженная ящерица. Миг – и исчезла среди камней; мелькнул только хвост. Старик и юноша вступили под мрачные пещерные своды, с которых свисали сосульки сталактитов. Раздалось шебаршение какого-то зверька; зажглась во тьме пара бусинок-глаз.

– Я приеду через четыре дня, – сказал Каллистрат. – Смотри, не попадись в западню беса, дитя. И да пребудет с тобою господь.

Старец оставил Исидору два пузатых бурдюка с водой, каравай хлеба, плащ из козьей шерсти. Кряхтя, спустился в долину, взгромоздился на одного мула, взял повод второго – и уехал. Исидор глядел наставнику вслед, пока тот не исчез за густым облаком пыли. Впервые в жизни юноша оставался по-настоящему один, отрезанный от всего мира.

Из пещеры просматривалась противоположная сторона долины. Такие уже угрюмые скалы. Исидор долго ощупывал их глазами. Некоторые скалы имели необычные очертания. Одна напоминала великана, другая – дракона. Не бог ли за грехи обратил чудовищ в камень?..

Солнце медленно плыло по небу. Исидор вдруг почувствовал жажду. Схватился за бурдюк, несколько раз шумно отхлебнул теплую воду. И тотчас же – нервным движением оторвал флягу от губ. Впереди – четыре томительных дня; два бурдюка – не такой большой запас. Воду надо беречь.

Чтобы забыть про жажду, Исидор принялся молиться. Но молитва помогала плохо: пересохшее горло так и горело. И все-таки, юноша упорно молился: ради этого он в пустыне. Быть может, он и в самом деле научится распознавать уловки дьявола, спасется от груза воспоминаний?.. Проходили часы, Исидору становилось хуже. Он не понимал молитвенные слова, которые твердил. В ушах звенело. Рука тянулась к бурдюку, но Исидор машинально ее отдергивал. В глазах мутнело. Скалы по ту сторону долины зашевелились: окаменелые чудища начали оживать. Исидор вздрогнул, вскочил на ноги – все вернулось на свои места.

Закат был алее, чем свежая рана. Вспыхнули звезды. Над долиной пронеслась стая летучих мышей; воздух свистел под кожаными крыльями. Залаял шакал. Пустыня наполнялась внушающими тревогу звуками. Кровь стыла в жилах Исидора, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он повторял и повторял молитвы, в защитную силу которых с трудом верил. На середину долины вышла гиена. Распахнула в зевке жуткую пасть. Повернула морду на приглушенное бормотание Исидора. Неторопливо – как бы с достоинством – удалилась. Говорят, львы сходились слушать одного праведного отшельника. Они даже приносили ему пищу. Но гиена явно не замышляла ничего подобного.

Исидор, которого днем изводила жара, теперь тосковал по солнцепеку. Ночной холод пробирал до костей. Молодой анахорет кутался в шерстяной плащ – и все же, зуб не попадал на зуб. На исходе ночи силы покинули Исидора. Без сознания, он повалился на камни. Когда очнулся, раскаленное солнце стояло уже в зените.

Исидор вытер с лица серую пыль. Собрался было подкрепиться хлебом и водой… но вдруг застыл в изумлении. Хлебный ломоть выпал из разжавшихся пальцев. Перед Исидором была Алайя. Она парила в воздухе перед входом в пещеру, не касаясь босыми ногами острых камней.

Загорелые плечи и руки. Темные косы с прибившимися пылинками. Хрупкая, почти детская, фигурка. На губах играла улыбка. Карие глаза лучились задором… Такой запомнилась Исидору Алайя в последнюю счастливую встречу.

Черствый хлеб, высохший сыр – вот и все лакомства, которые доводилась пробовать Алайе. Куда чаще родители потчевали ее тумаками. Но девушка, всему вопреки, умела радоваться жизни. Рядом с Алайей всегда было легко. Даже на раздачах, среди грубой толпы, в которой каждый охотно продал бы остальных за кусок пожирнее.

«А ведь мы и не целовались ни разу», – подумал Исидор.

Он протянул к Алайе руки – дразнящее видение растаяло. Звонкий девичий смех раздался за спиной Исидора; лучезарный призрак витал над макушкой скалы. Кто ты, Алайя?.. Как ты обходишься без твердой земли под ногами?.. Возможно, ты приняла христианство и превратилась в божьего ангела?..

Но обязательно ли верить в Христа, чтобы быть ангелом?.. Алайе достаточно для этого и твоей любви, Исидор. В милосердии господа не нуждается та, которая и сама – богиня. В своем сердце ты воздвиг любимой девушке алтарь. Разве не так?.. Значит – правы язычники, которые поклоняются богиням?..

Исидор поежился от собственных мыслей. Нет, эти мысли не твои. Их шепчет тебе нечистый. Юноша встряхнулся. Ему почудилось, что с плеча у него соскочил мелкий бесенок. Обиженно надув губки, Алайя в последний раз глянула на Исидора – и исчезла.

Снова – белое солнце, жгучая пыль, непереносимая жажда. Ночь, летучие мыши, холод, изнеможение. Легионы чертей терзали Исидора в кошмарах.

На третий день молодой анахорет повел себя осторожнее. Утром закусил половиной оставшегося хлеба, напился воды. В перерывах между молитвами делал глоток из бурдюка. Когда солнце поднялось высоко, спрятался в глубине пещеры. Плащ из козьей шерсти казался мягче царского ложа. Исидор уснул. Во сне ожили воспоминания.

…Дамаск. Базарная площадь. Суета, толкотня. Продавцы, не жалея голосовых связок, наперебой расхваливают свой товар. Лисицами снуют в толпе подозрительные оборванцы. Господам, у которых водятся деньги, лучше не убирать рук с тугих кошельков. На зоркость городской стражи надеяться нечего: закованные в броню солдаты слишком утомлены гулом торговых рядов и знойным сирийским солнцем. Стражники не сдерживают зевоту. Одному в рот влетает муха.

– Ой!.. Дяденька кушает муху!.. – двое мальчишек чуть не пускаются от радости в пляс.

Стражник и цыкнуть не безобразников не успел – те уже затерялись в сутолоке базара. Им здесь все чуть ли не с пеленок знакомо. Даже головы не кружатся от густого запаха бычьих языков, вывешенных в лавке мясника.

Мальчик попроворнее – Тиридат. Он маленький раб из дома богача Азиния. Господину захотелось свежих фруктов – вот Тиридата и отправили на базар. За Тиридатом увязался приятель – сын бедного кожевника Исидор. Шляться поодиночке – никакого удовольствия. Корзина Тиридата доверху наполнилась финиками и виноградом. Надо возвращаться в хозяйский особняк. Мальчики и теперь идут вместе: в доме Азиния к Исидору давно привыкли.

С кухни Азиния вкусно пахнет жареным мясом, горячим хлебом и еще неведомо какими чудесными вещами. У Исидора аж слюнки текут. Мальчишкам навстречу выходит смуглая приветливая женщина – мать Тиридата.

Она рабыня, купленная Азинием лет десять назад. На невольничьи рынки империи попала еще девочкой, после очередного грабительского рейда римских орлов за Евфрат. Но держит себя точно настоящая госпожа, эта гордая иранка. Базарные сплетницы поговаривают: восточная чародейка прибрала к рукам и дурня-хозяина, и ключи от всех его кладовых. Недаром шалопая Тиридата не обременяют работой. Целыми днями бегает он на улице, играет с детьми свободных граждан. Не иначе, и сам однажды примерит фригийский колпак (т.е., получит вольную). Тиридат – единственный ребенок Азиния. Никто не удивится, если сын рабыни еще и возьмет в наследство все имущество богача.

Мать Тиридата сделала мальчикам выговор за грязь под ногтями. Сыну дала новое поручение, а Исидора отправила восвояси. Но мама Тиридата такая добрая!.. Она никогда не отпускает Исидора с пустыми руками. Сегодня она завернула для него в тряпицу несколько румяных лепешек, пучок зелени и кусок вяленого мяса.

– Тетенька, а вечером Тиридат придет поиграть?.. Спасибо, спасибо, тетенька!..

Дружба Исидора с сыном рабыни не прерывалась долгие годы. Мальчики выросли вместе. Потом Тиридата воспламенили непонятные мечты. Он углубился в философские искания и медицину. А Исидор встретил Алайю. Давний приятель был уже не так необходим. Внезапно мать Тиридата умерла. Хоронили ее не как рабыню. Незадолго до смерти она выпросила у Азиния волю. Исидор навестил Тиридата, высказал соболезнования. С того дня друзья не виделись.

…Исидор очнулся. Ящерица, которую он напугал, юркнула в какую-то щель. На сердце у молодого анахорета было скверно. Подобрав под себя ноги, он уселся на свой козий плащ. «Когда с Алайей стряслась беда – почему я не пошел к Тиридату?.. Он так умен. Вдвоем что-нибудь придумали бы…»

Четвертый день отшельничества оказался самым тяжелым. Хлеб съеден до последней крошки, воды осталось несколько капель. Обессилевшего Исидора преследовали грозные видения: черти, великаны, драконы. Порою адские страшилища пропадали неизвестно куда; появлялась лучезарная, смеющаяся Алайя. Во рту Исидора иссякла слюна. Нечленораздельное мычание срывалось с пересохших губ вместо молитвы. Что если Каллистрат не приедет?.. Ты умрешь, твои кости растаскает зверье… Но на исходе дня наставник прибыл.

С глазами, выкатившимися из орбит, Исидор бился в судорогах. Хрипел. Захлебывался нечеловеческим смехом. Каллистрат откупорил флягу и влил Исидору в глотку перемешенное с медом жирное козье молоко.

Письмо Ария антиохийскому епископу не было срочным. Потому Каллистрат не советовал Исидору добираться до Сирии морским путем. Лучше путешествовать надежной земной твердью; по дороге посетить святые места. С запечатанным свитком за пазухой, Исидор прибыл в Пелусий. Древний город лежал на стыке Нильской долины, пустыни и моря. Юноша примкнул к каравану, который снаряжали четыре купца-иудея. Предстояло одолеть темно-желтые раскаленные пески Синайского полуострова.

В клубах красноватой пыли тревожно ревели вьючные мулы и верблюды. Фыркали и ржали под всадниками кони. Правее тракта вырисовывались сквозь пылающее марево скалистые гребни гор. Исидор почти не ощущал трудностей страствия; четыре дня отшельничества учат мириться с недостатком удобств. Но сердце мучительно ныло.

Пещерное уединение не укрепило в Исидоре веру. Он, больше чем о боге, думал об Алайе. Старые раны нестерпимо болели. Казалось: за свидание с милой не жалко отдать и тепленькое местечко в господнем раю.

Временами нападал страх, аж тряслись поджилки. Что если Алайя и вправду бесовка?.. Демоница, которая пыталась удержать тебя в язычестве?.. Замысел ее расстроился, но она все не хочет оставить добычу. Приступы страха были острыми, но недолгими. Спустя минуту Исидор уже презирал себя за то, что так плохо думал об Алайе. Она безвинная девушка, на долю которой выпало слишком много страданий.

Путники неделями не видели ничего, кроме барханов, редких кустов колючки и вздымающихся на юге голых угрюмых скал. Радостью было обновить запасы воды в жалком оазисе с наполовину засохшими пальмами, кривыми лачугами и неприветливыми диковатыми поселенцами.

С восхода до заката звенели колокольчики на верблюжьих шеях; караван делал краткую остановку только в полдень. Слуги ставили для купцов навес, прямо по песку стелили ковер. Развалившись на тюфяках, четыре пузача хлебали вино, горстями сыпали в рот изюм. Терли лбы, губы и щеки, смачно рыгали. Вели, заодно, деловой разговор о вожделенных барышах.

Охранники каравана – бедуины с луками и копьями – наматывали на руки поводья коней, заворачивались в плащи. Но несколько дозорных оставались в седлах; ястребиными глазами всматривались в пустыню. Возле караванных дорог всегда рыщут разбойники – надо быть настороже.

Погонщики снимали с верблюдов груз, проверяли завязки на тюках. И сразу же валились на горячий песок, чтобы хоть на миг забыться сном. Изможденные рабы были черные от солнца. Плащей на них не было – одно полуистлевшее рванье. Казалось: спящие погонщики даже не дышат. Их трудно было не спутать с мертвецами.

Ночлег обустраивали на закате. Пока управлялись с навесом – успевала сгуститься темнота. Язычники-бедуины пели молитву звездам. От костров летели в небо красные искры. Купцы садились за роскошный ужин. В один из вечеров это был сваренный в молоке верблюжонок. От тяжести в желудках купцы долго не смогли уснуть; икали и охали чуть ли не до рассвета. Владельцы каравана были правоверные иудеи, но не очень-то соблюдали пищевые запреты Торы. Остатки верблюжонка с удовольствием доела караванная охрана. Только погонщики не получили ни мясных объедков, ни опивок молока. Прежде чем самим приняться за мучную болтушку, задали корм животным. Помолиться перед сном – сил у погонщиков не оставалось.

Миновав пески, караван обходил палестинские города. Купцы ловко сбывали на базарах египетские товары и закупались местными. В Вифлееме Исидор выколотил пыль из одежды, вымылся и натерся маслами в бане, преклонил колени перед святынями. Но юношу по-прежнему убивала тоска. Исчезла за горизонтом и Палестина. Караван медленно продвигался к сирийскому Дамаску.

Четыре купца слюной захлебывались от восторга: ткани и масла из Египта собирали на торговых площадях Дамаска толпы покупателей. Караван задержался в городе на полторы недели.

Улицы, которые Исидор так хорошо помнил с детства, изменились мало. Разве что тяжелее сделался запах сгнивавших под жарким солнцем помоев.

Исидор заглядывал в каждый кабак, пьянствовал, играл в кости. Один раз чуть не проболтался собутыльникам, что везет письмо от самого пресвитера Ария. Пареньку не поверили, обругали лжецом и хвастуном, выставили из харчевни. Ночевать в мусорной куче Исидору было не впервой. На утро он проснулся с решением: проведать друга детства – Тиридата. Хоть голова и трещала с похмелья, Исидор быстро отыскал дорогу к особняку Азиния.

Особняк до неузнаваемости преобразился. Не осталось и следа от каменной высокой ограды. Быки и верблюды ревели на залитом грязью дворе. Какие-то важные бородатые толстяки деловито расхаживали возле скотины. Недоумевающий Исидор поднялся по истоптанным ступеням. В зал, в котором Азиний пировал, бывало, с именитыми гостями. Теперь здесь гомонила пестрая – отнюдь не патрицианских кровей – толпа. Дом прославленного на весь Дамаск богатея превратился, похоже, в крытый рынок. Исидор завязал разговор с бедняками, стоявшими в очереди за дешевой похлебкой. Расспросы кое-что прояснили.

Азиний не так давно умер. Все имущество отошло его внебрачному сыну. Наследник оказался чудаковатым малым: продал хоромы, дал вольную рабам. И, вместе того, чтобы сладко зажить на отцовские денежки – ударился во врачевание. Старушка, которую Тиридат избавил от ломоты в костях, подсказала Исидору, как найти лекарскую лавку.

Задумчивый, Исидор вышел с рынка. Друг детства умеет удивлять!.. Продал дом, отпустил рабов на волю… Тебе бы такое в голову не пришло. Быть может, Тиридат тоже стал христианином?.. Проникся любовью к ближнему, презрением к богатству?.. Но вот у святого старца Ария – роскошный дворец и полным-полно слуг…

Исидор постучал в дверь Тиридата. Хозяин обнял нежданного дорогого гостя. Усадил за наспех собранное угощение. В Тиридате трудно было угадать прежнего мальчишку. Он вырос на полголовы. Раздался в плечах. Не было в движениях угловатости. Но глаза сияли знакомым мягким блеском.

Откусывая от ячменного хлебца, Исидор обшаривал взглядом жилище друга. На полках – непонятные пузырьки, сосуды. С лечебными зельями, наверное. Из приоткрытого сундука – вываливаются пергаментные и папирусные книги… А там, в углу – белеет череп какого-то животного… Исидору вдруг сделалось дурно, испортился аппетит. Наставник Каллистрат много рассказывал о злокозненных колдунах, имеющих дела с самим дьяволом. Неужели твой старинный приятель – один из тех нечестивцев?..

– Какому богу ты возносишь молитвы?.. – желая рассеять страхи, спросил Исидор.

Тиридат негромко рассмеялся:

– Один христианин, священник, как-то обвинил меня, что я продал душу сатане. Но я только скромный лекарь. Пахучие цветы и травы, змеиный яд, перемолотые в порошок муравьи – все это мне нужно, чтобы варить снадобья, облегчающие недуги, а вовсе не для темных ритуалов. Я никакой не колдун и не ведьмак… – На лицо молодого врача набежала тень: – Ваша церковь достигла небывалого могущества. Епископы, разряженные, как павлины, толпятся при императорском дворе. Однажды я все-таки взойду на костер, за свои мнимые чародейства.

Исидор виновато улыбнулся. Это правда: то, чем занимается Тиридат, не понравилось бы церковным учителям. Они назвали бы его рабом нечистого. Но разве друг детства меньше заслуживает доверия, чем духовные иерархи?.. Пусть и ты с ними и молишься по одному обряду.

Беседа затянулась допоздна.

– Раз в году, – сказал Тиридат, – я жертвую козленка в храм солнечного Митры. В этого бога горячо верила моя мать.

Исидор сообразил: Тиридат, на самом деле, не почитает Митру. Да и вообще никакие высшие силы. Изредка делая приношения на алтарь – Тиридат просто вспоминает покойную мать, к которой был очень привязан.

Исидор заночевал у друга. Наутро, умыв холодной водой лицо, стал прощаться. Но Тиридат остановил гостя:

– Исидор. Я не забыл: однажды ты приходил ко мне с девушкой. Ее имя было, вроде бы, Алайя?..

У Исидора екнуло сердце. Он уперся рукою в стену, чтоб не упасть.

– Очень долго у нас ничего о ней не слышали, – продолжил Тиридат. – Но с месяц назад она подала весточку бывшей своей соседке – жене горшечника, которому я срезал опухоль с пальца… Твоя подруга – в Антиохии. Рабыней в доме какого-то христианского богослова.

Слова Тиридата жгли, как раскаленное железо. Исидор и раньше знал, что Алайя – чья-то рабыня. Но сейчас он вдруг понял кое-что еще. Алайя – не только счастливое или грустное воспоминание. Она не черт и не ангел, но живая девушка из плоти и крови. Способная чувствовать унижение и боль.

Надо бы порадоваться, что хозяин Алайи – из христова стада. Вероятно, девушка и сама приняла христианство. С ней было бы не стыдно показаться суровому наставнику Каллистрату. Но значение имеет лишь одно: Алайя – рабыня. Рабыня!.. Хлеб ее горек, как у несчастных караванных погонщиков. Среди них Исидор заметил и язычников, и христиан. Но надсмотрщик орал на всех без разбору. Красная полоса от удара плетью – на любой спине выглядит одинаково!.. Алайю, возможно, не бьют. Пыль дальних дорог не разъедает ей глаза. Богослов вполне мог оказаться добрым хозяином. Но и само по себе, рабство – величайшее несчастье.

Исидор подумал вдруг: что, если владелец Алайи – антиохийский епископ?.. Ему ты везешь письмо…

– Ты говорил, что направляешься в Антиохию, – сказал Тиридат. – Попробуешь разыскать Алайю?..

Исидор промолчал.

Антиохия. Исидор снял дорожный плащ, переоделся в привычную драную рясу. И, со свитком Ария за пазухой, вышел с постоялого двора. Долго плутать по городским улицам не пришлось. Встретился разносчик фруктов, который и подсказал кратчайший путь к жилищу епископа. Заметив дыры на нестираной одежке Исидора, разносчик спросил:

– Торопишься за дармовой похлебкой, братец?.. Епископ сегодня пирует. Вынесут угощение и голытьбе. Но, слышал я, бедняков святейший иерарх потчует хуже, чем псов или свиней…

Перед воротами епископского дворца гудела толпа: калеки, оборванцы, босоногая детвора. Хромой старик, как собака, нюхал воздух:

– О, божественный запах!.. Клянусь архангелами, на кухне у епископа жарят ягненка!..

– Наверное, и нам перепадет мясца?.. – шепеляво полюбопытствовала горбатая старуха. Во рту у нее желтел обломок единственного зуба.

– Пусть хоть кишок не пожалеют, хоть кожи!.. – захныкали чумазые дети.

Протискиваясь сквозь толпу, Исидор наступал на ноги, смиренно извинялся, поминал господа. Дойдя до ворот, постучал в смотровое окошко. Сразу за спиной раздались возмущенные голоса:

– Куда прешь?.. Отойди – жди, как все!.. Будем такими ретивыми, ничего, кроме гнилых овощей, не получим!..

Из окошка выглянул привратник. Заросшее колючей щетиной лицо было точь-в-точь кабанье рыло. Прищуренные маленькие глазки так и горели тупой свирепостью:

– Эй, чего галдеж подняли?.. Гостям его милости епископа и первых закусок не подали. Поедят господа – тогда и вы свои бездонные утробы набьете.

Толпа заволновалась:

– Нас покормят остатками ягненка?.. А отваром из-под куриц?.. Выкатят бочонок вина?..

Весь потный и красный от злости, привратник хотел захлопнуть окошко. Но Исидор успел показать перстень, который служил опознавательным знаком.

– Письмо из Александрии?.. – привратник разом исполнился к Исидору почтением. Створ ворот чуть приоткрылся. Под негодование толпы, Исидор шмыгнул внутрь.

В хоромах епископа стояла веселая суета. Мальчики-рабы забрасывали коридоры и залы свежими лепестками роз. По стенам развесили яркие цветочные гирлянды; драпировки из пестрых тканей. Зажженные, несмотря на полдень, светильники – дымили ароматными маслами. Из прохладного погреба поднимали амфоры со столетним вином. С кухни доносилось кудахтанье, летели облака пуха и перьев, солоновато пахло кровью: мясник, одну за одной, обезглавливал куриц на варку и жарку. Здоровяк-повар могучим басом требовал добавить дров под вертел с ягненком.

Исидора проводили в центральный зал. Епископ с несколькими гостями, в ожидании обильного застолья, потягивали слабое пальмовое вино. Вели спокойную беседу. Исидор низко поклонился епископу.

– Тебя прислал ко мне Арий?.. – епископ, отставив бокал, ткнул в Исидора толстым холеным пальцем. Глава антиохийских христиан был упитаннее курдючного барана. Мясистое лицо цвело здоровым румянцем, блестящую лысину украшал венок. – Давай сюда письмо, – епископ почесал подмышку. Он распечатал свиток. Рассеянно пробежал глазами: – Хм. Кажется, что-то важное. На досуге прочту повнимательнее.

Отдав свиток рабу, епископ вновь посмотрел на Исидора. Широко улыбнулся:

– Брат по вере!.. Ты преодолел долгий путь. Не откажи в милости: преломи со мной дарованный господом хлеб.

Ловкие рабы мигом стянули с Исидора пропыленную черную рясу; заменили на белый, пропитанный благовониями, хитон. Скромный юноша удостаивался неслыханной чести: делить трапезу с самим антиохийским епископом. Епископ, впрочем, больше напоминал пьянчужку, чье счастье – на дне стакана. Не менее пропащими гуляками выглядели и гости. Но, как верно рассудил Исидор, это были первейшие сподвижники епископа; духовные учителя местной христианской общины. После третьего или четвертого кубка Исидор почувствовал себя непринужденно. По телу разлилась приятная легкость; будто бы кости стали полыми.

Подали закуски: зелень и грибы в маринаде, устриц под четырьмя соусами, копченые соловьиные языки.

– Острые блюда разжигают аппетит, – епископ хлопнул Исидора по плечу. – Настоящий пир впереди. Твое здоровье!..

Чаши наполнились крепким – алым, как кровь – вином. В голове у Исидора шумело. Яств на столах прибавлялось и прибавлялось. Груды жареного, вареного, вяленого мяса. Салаты. Пироги. Душистые фрукты. Сласти… Епископ советовал молодому гостю отведать то одно, то другое кушанье. Любезно расспрашивал об александрийских делах, о трудностях путешествия. О палестинских святынях, которые Исидор повидал.

Исидор охотно отвечал на вопросы. Усердно налегал на угощение. Толстяк-епископ казался самым добрым и приветливым во Вселенной существом, почти Иисусом. Внезапно в памяти всплыло: сухие лица старух, голые неумытые дети… Свыкшаяся с унижением толпа покорно ждет объедков со стола своего пастыря. Но винные пары, которые окутывали мозг Исидора, заглушили уколы совести.

Пир задался не хуже, чем у Лукулла. Танцовщицы, фокусники, музыканты старались угодить гостям изо всех сил. Стайкой мотыльков впорхнули в зал юные рабыни с амфорами вина. Исидора вдруг задрожал. Пьяным, затуманенным взглядом он уловил знакомый профиль.

В тонком полупрозрачном платье, в браслетах, с голубым цветком лотоса в темных волосах – Алайя!.. На один миг она задержалась перед глазами Исидора. И сразу потерялась в толпе невольниц.

Исидор слишком много выпил, чтобы справиться с чувствами. Он зарыдал в голос. Гости ненадолго умолкли, таращась на паренька. Кто-то пискляво рассмеялся. Епископ утер жирный рот:

– Будет вам. Не гогочите. Юноша не в себе. Не иначе, вспомнил какую-нибудь суровую евангельскую истину. Молодому гостю нужен отдых…

По кивку епископа, рабы взяли Исидора на руки и унесли из пиршественного зала.

Исидор очнулся. Голова раскалывалась с похмелья.

Огонек светильника едва мерцал. В комнате стояла густая мгла. Кажется, ты провалялся на мягкой перине до позднего вечера. Мало-помалу глаза привыкли к темноте. Апартаменты, в которых отлеживался Исидор, были не хуже патрицианских. Ох, вот бы епископ еще и прислал кружку травяного настоя – от головных болей!..

Исидор вспомнил: на пиру была Алайя. Обходила буянов-гостей, которые глотнули лишнего… А ты был багровый от вина, залил рукава соусом и жиром. Глупой бессвязной болтовней потешал епископа. Надейся, что Алайя не узнала тебя в тупом выпивохе!.. Но как хочется перемолвиться с нею хоть словом!.. Не иначе, для того господь и привел вас обоих в дом епископа, Исидор.

Тихонько вошла служанка. Исидор медленно повернул к ней свинцовую голову. Рабыня добавила масла в светильник. Яркая вспышка пламени выхватила из мрака лицо Алайи.

– Алайя!.. – Исидор порывисто сжал ее руку. Алайя не отозвалась.

Он глянул ей в глаза – и испугался. Ни одно живое чувство не теплилось в ее остекленевшем взгляде. Только рабская задавленность и какая-то звериная тоска. Когда-то эти глаза пленяли блеском, а губы улыбались. Ты снова встретил Алайю, но не увидел ее улыбку. Ее улыбку ты будешь видеть лишь в снах. Неволя искалечила нежную девичью душу. Алайя, быть может, и не забыла твое имя. Но ваша любовь превратилась для нее в смутный, далекий мираж.

Слезы брызнули из глаз Исидора Алайе на руки.

– Да утолит господь твою печаль, брат во Христе!.. – глухо сказала Алайя.

Бог исполнил то, о чем Исидор молился: Алайя – христианка. Но вместо радости юноша почувствовал занозу в сердце. Он догадался, что испытала девушка, попав во дворец к епископу.

Хозяин потребовал от привезенной из Дамаска рабыни принять христианство. Гордая, своенравная Алайя разве что посмеялась в ответ. И, конечно, не на шутку взбесила толстого епископа. Несчастную душу, от которой не хочет отойти сатана, спасают всеми возможными средствами. С макушки до пят заблудшую овцу окатывают ледяной водой. Ставят коленями на жесткий пол. Не позволяют спать, оставляют без крошки еды. Днем и ночью без умолку читают псалмы. Алайя не выдержала беспрерывных издевательств, которые сломили бы и титана. Гудящие стихи псалмов вытеснили из ее головы все остальное.

– Алайя, ты помнишь?.. Мы были вместе!.. – Исидор пылал.

– Во время пира святейший епископ заметил: ты на меня смотришь, – сказала равнодушно Алайя. – Он велел мне тебя проведать.

– Мы были вместе, Алайя, – в отчаянии повторил Исидор.

– Мы были два язычника, брат мой, – слова Алайи звучали по-прежнему глухо. – Возблагодари милосердного бога, который вывел нас на дорогу истинно верующих. Почаще думай о жизни грядущей и не поддавайся греху.

Черный вихрь крутился у Исидора в мозгу.

Коварный, злобный бог тебя обманул. Сделав Алайю христианкой, он отнял у тебя любимую. Тебе бы взять Алайю за руку, увести из проклятых епископских хором. Вы сбежите в какой-нибудь отдаленный уголок империи, в котором никто вас не знает; растопчите евангелие, будете поклоняться солнцу, луне и звездам. Что бы ни ждало впереди – вы не расстанетесь больше. Но мечты твои – пыль. Они никогда не сбудутся.

Наутро Исидор зашел к епископу проститься. Иерарх, за ночь не вполне протрезвевший, не увидел, что глаза молодого гостя красны от слез. Надо идти на постоялый двор. Найти караван, отъезжающий в Египет. Вместо этого Исидор долго шатался по улицам Антиохии. Он был точно птица с перебитыми крыльями. Сколько ни горюй по бирюзовому небу – не взлетишь. Ты вернешься в Александрию, к наставнику Каллистрату. Будешь молиться, воздерживаться в пост от «скоромной» пищи, собирать пожертвования на нужды общины. Но мысли о бедной Алайе не испарятся. Осиным роем они будут жалить тебя изнутри.

Исидор вдруг услышал: пьяницы горланят похабные куплеты. Он постоял, как бы раздумывая. И торопливо зашагал в сторону кабака. В сердце твоем – адское пламя. Вычерпай океаны до дна – этот пожар не погасить. Но вино – хоть на миг облегчит муку.