Читать онлайн
"Дорасти до неба"

Вечер, сумерки. Никакой романтики, никаких звезд. Мутная хмарь от горизонта до горизонта, от которой и без того недлинный день заканчивается на час, а то и на два раньше. Через нее и солнце-то видится расплывчатым белесым пятном, куда уж там фонарям, особенно, если большинство из них попросту не горит. Единственный еще оставшийся в живых фонарь в нашем дворе стоит как раз у дворовой эстрады, невесть как сохранившейся еще со времен СССР. А сама эстрада… дощатый помост, некогда покрашенный, а ныне облезлый, и два десятка таких же облезлых лавок перед ним. Все это обнесено по периметру оградой из толстой железной трубы. Местами еще недооблезлой, а местами – банально ржавой. Вот такой местечковый очаг культуры.

На этих лавочках под фонарем собирается местная шпана. Потусоваться, выпить, курнуть, закинуться, а то и ширнуться. Ну и позадевать неосторожных прохожих. А что? Нужны ведь какие-то развлечения! Скучно же перетирать каждый вечер одно и тоже. Да и деньги на бухло и траву случаются не всегда и не у каждого. А тут при удаче можно баблишком приподняться, да пульнуть трущихся поблизости шкетов в соседний ларек за полторашкой пива и пачкой «Астры». Ну или, если совсем уж пофартило, в магазин за бутылкой «честной» водки, куском колбасы и коробкой дорогого ментолового «Ротманса».

Почему до сих пор их не разогнали? Причин тому много. Потому, что ментам не до них; потому, что участковых за полгода сменилось аж четыре штуки; потому, что прямых доказательств нет; потому, что по большей части тянет деяние максимум на мелкую хулиганку; потому, что не все пострадавшие пишут заявление об ограблении… Да и во дворе перед окнами и свидетелями ничего не происходит. Ну сидят мальчики, ну и что? Никого ведь не обижают. Вот только народная тропа идет через двор мимо эстрады и сворачивает в гаражи. И в гаражах как раз и происходит выставление граждан из монет. Там темно, фонарей нет, опознать кого-нибудь жертва в жизни не сможет. Особенно, если ее сперва приложить сзади по темечку.

Местных - то есть, жителей «своего» дома - гопники не трогают. То есть, не грабят. Словесно-то цепляют любого. Ну, кроме дяди Пети из второго подъезда, ибо был случай. То ли дядя Петя был нетрезв и не в настроении, то ли оборзевшие недоросли берега потеряли, то ли оба фактора сошлись вместе – сейчас уже не разобраться, но только в один прекрасный вечер он не оценил изящности обращения и грубо, по-простонародному, подошел и вломил. Кулаки у дяди Пети - что моя голова. Четыре удара – четыре нокаута, четыре перелома челюсти. После этого скамейки у эстрады опустели чуть ли не на месяц. Бабки, засиживающие эти лавочки днем, уже решили, что это навсегда и возрадовались, но не тут-то было. Дядю Петю мамочки несправедливо обиженных чад затаскали по судам, заклеймили алкоголиком, хамлом, быдлом и асоциальным типом. Да и при встрече с ним каждый раз устраивали невообразимый хай (не путать с хайпом). Какое-то время он пытался отбрехиваться, но потом плюнул и поменял квартиру, переехал в другой район. А вместо него появился Олежек.

Олежеку было лет двадцать пять. А, может, и все тридцать. Достоверно никто в доме этого не знал. В каком возрасте он первый раз загремел по малолетке, и сколько всего лет провел по зонам, тоже было неизвестно. Но наколки и прочие воровские атрибуты у него присутствовали. Если кто не знает, ни один «правильный» уголовник не позволит себе наколоть не соответствующие статусу партаки, ибо чревато последствиями вплоть до заточки в печень. Олежек свои синие перстни и прочие «украшения» не прятал, из чего все быстро сделали вывод, что кололи их «по чесноку», за дело. Еще у него была гитара, он знал три «блатных» аккорда, и вечерами пел на лавочках под фонарем душещипательные песни про несчастную судьбу непонятого обществом вора, временами разбавляя их Цоем и «Чайфом». Вокруг него быстро собралась давешняя компания, включая и тех четверых, которые до сих пор питались кашками и бульончиками. И туса понеслась с новой силой, да так, что даже мамашки, изгнавшие из дома злого дядю Петю, были уже не рады.

Вот в такой хмурый и промозглый октябрьский вечер я шла домой. Было зябко, в ботинках хлюпало, хотелось тепла, сухих шерстяных носков и горячего чая с яблочным пирогом. Все это – включая пирог и носки – дома было. Но, млин, пришлось сделать изрядный крюк, обходя двор, фонарь и лавочки у эстрады. Я не боялась шпаны. Тем более, я - «местная», и меня не тронут. То есть, физически не тронут. Но обязательно прицепятся, начнут задирать. А я никогда не умела отвечать на подколки и подначки тем же, язык у меня не так подвешен. Вернее, я потом, спустя пару часов, придумаю как можно было легко и изящно парой фраз уничтожить и растоптать злоязыких. А потом еще двумя фразами помножить их на ноль и извлечь из результата квадратный корень. А если здесь и сейчас, то я, как тот же дядя Петя, скорее дам в рыло. То есть, попытаюсь дать.

Нет, драться-то я умею. Даже очень хорошо умею. Все-таки, я из своих двадцати трех прожитых лет почти половину активно занималась разными боевыми искусствами. Карате, немножко айкидо, сейчас вот еще и кэндо. И я даже достигла в этом довольно впечатляющих результатов. Но вот есть два момента, которые в реальной дворовой драке все мои умения изничтожают на корню. Первое – шпаны просто много. С двумя-тремя одновременно шансы у меня еще есть, а вот против десятка – бессмысленно даже дергаться. Толпой запинают. Это дядя Петя с одного удара вырубал гопничков, мне такое не светит. Почему? Это как раз второй момент. Я маленькая.

Наверняка все видели маленьких людей. Может, не в реале, так в кино – уж точно. Коротышек, карликов, лилипутов – так люди называют их меж собой. А сами они называют себя маленькими. Какое-то там генетическое отклонение, и у человека в определенный момент перестают расти руки и ноги. И получается уродец: тело взрослого человека на коротеньких детских ножках и с маленькими детскими ручками. Буквально, карикатура.

У меня совсем другая ситуация. С пропорциями у меня все в порядке. Тело соразмерно, и развито так, что иным и не снилось. Вот только рост подкачал: всего лишь полтора метра, да и то с кепкой и в прыжке. Если точно – сто тридцать семь сантиметров. И, соответственно, вес – чуть больше тридцати килограмм, и закон сохранения импульса работает строго против меня. И не говорите мне про Брюса Ли: он весил шестьдесят четыре килограмма, то есть был в два с лишним раза тяжелей, чем я. А я, сколько себя помню, всегда на физкультуре и на всех школьных линейках стояла крайней слева. Выискивала себе ботинки и туфли на чудовищной платформе, чтобы только быть на несколько сантиметров повыше, делала высокие прически, висела часами на турнике, но все без толку. Ну и обижали меня, понятно. И дразнили, и поколачивали – не пацаны, девчонки. Вот я и пошла в спортивные секции: научиться драться. А потом уже надавать обидчицам по мордасам, повыдергать крашеные и некрашеные патлы и макнуть в гуано по самое… по сколько войдет.

Да, я пошла. Вот только меня никуда не взяли. Слишком маленькая, слишком тонкая кость, слишком велик риск травм. Вердикт: ты нам не подходишь. Я обошла весь район, и везде было одно и то же: иди, мол, девочка отсюда. Ну так я в двенадцать лет была по росту и комплекции такой же, как шести-семилетние пацаны, пришедшие вместе со мной в первый раз. Это явно был мировой заговор больших против маленьких. В секцию карате, к Сан Санычу, я пришла уже из одного упрямства. Это было последнее место, где я еще не побывала. И, хоть я и не рассчитывала уже ни на что, заставила себя прийти и убедиться в этом лично. Убедилась. Вышла из подвала, где шли занятия, а потом села на скамеечку и разревелась от обиды. Не в голос, нет, но слезы текли, я их наполовину глотала, наполовину вытирала быстро промокшим рукавом, и клялась себе, что добуду в интернете инструкции, научусь по ним драться, стану самым крутым бойцом всех времен и народов, а потом пойду и побью всех этих дядек, которые не захотели меня учить.

- Чего ревешь?

Я обернулась на голос. Оказывается, я, погруженная в свою обиду, не заметила, как ко мне на скамеечку присел незнакомый дядька.

- Ничего, - буркнула я, и продолжила свое занятие.

- Обидел кто? – не отставал дядька.

Я промолчала, только кинула злой взгляд на дверь подвала, откуда как раз выходила группа пацанов.

- В секцию не взяли! – догадался незнакомец.

- Угу, - кивнула я. Слезы уже почти кончились, но я все еще всхлипывала и шмыгала носом.

- А зачем тебе каратэ? Это ведь жёсткий спорт, даже, я бы сказал, жестокий. Тут синяки и шишки – обычное дело, а неосторожные ученики могут и сломать себе что-нибудь.

Дядька был серьезный, смотрел внимательно, вопросы задавал осторожно, и я не заметила, как рассказала ему все свои беды. А потом он поднялся со скамейки, взъерошил мне волосы и протянул руку.

- Пойдем, я тебя запишу.

- А не прогонят? – усомнилась я.

- Со мной – точно не прогонят, - уверил меня дядька.

Оказалось, что этот незнакомый тогда дяденька – как я потом узнала, Сан Саныч – и есть главный мастер каратеков. А тот, что меня завернул – старший ученик, а по совместительству, помощник и заместитель. Я так и не знаю, что разглядел тогда Сан Саныч в маленькой зареванной девчонке на скамейке у дверей его клуба. Но вот только с того самого дня моя жизнь резко переменилась. У меня появилась цель.

Нет, глобальная цель у меня была всегда: вырасти. Вырасти, и стать такой же, как все. А теперь появилась цель более близкая, и вполне, как выяснилось, достижимая. Цель менялась несколько раз. Сперва – расплатиться с обидчицами, потом – достигнуть определенного дана, потом следующего, потом еще... В общем, меня затянуло. Кстати сказать, Сан Саныч и рассказал мне о том клятом законе сохранения импульса. В его изложении это выглядело примерно так:

Результат удара зависит от импульса. Импульс – для тех, кто окончательно забыл школьный курс физики – это произведение массы тела на его скорость. И если маленький и легкий ударит большого и тяжелого, то тяжелому ничего не будет, а легкий отлетит в сторону. То есть, чтобы ударить сильно, чтобы тяжелый хоть что-то почувствовал, нужно либо вложить в удар вес своего тела, либо ударить быстро и резко. Лучше, конечно, сделать то и другое. Но в моем случае, поскольку масса пренебрежительно мала, остается лишь развивать скорость движений и резкость ударов. В этом случае есть шанс справиться с большинством не слишком крупных людей. Нет, имеются, конечно, уязвимые точки тела, которые – при удачном попадании – выключают противника. Но тут есть и оборотная сторона: чуть перестараешься, и вместо уснувшего получишь усопшего.

В общем, вот моя вторая проблема в драках: из-за своего веса я не могу с одного удара надежно вырубить человека. Убить – запросто, а погасить – нет. Девок-то я, в свое время, конечно, расшугала: после трех-четырех месяцев моих занятий каратэ, они от меня держались на расстоянии моего прыжка. А прыгаю я – в силу своего веса, опять же – за два метра, это если с места. Мне бы росту побольше, вполне могла бы пойти в профессиональный спорт, в легкую атлетику. Но чего нет, того нет, приходится довольствоваться имеющимся. Ну так вот: девки – они все, как правило, боятся боли и трясутся за свою красоту. Пук волос выдерешь, личико покарябаешь – и все, наезды прекращаются. Меня пытались подловить толпой, но прыгаю я хорошо, а бегаю еще лучше. В общем, победа осталась за мной, а проблема с наездами была решена раз и навсегда.

А вообще это обидно – быть маленькой. Хоть тебе и сто раз за двадцать, никто тебя не воспринимает всерьез. Все и всегда смотрят сверху вниз, приходится постоянно таскать с собой паспорт, чтобы, к примеру, сходить в кино на «взрослый» фильм. И этот вечный снисходительный тон обращения взрослых к ребенку. Зарычала бы! Так у меня и голос подкачал: тоненький, писклявый. Выйдет не рычание, а смех один. Ну, кому смех, а мне – обидно.

Но это так, лирическое отступление. В общем, связываться со шпаной мне было ни к чему, так что я вкругаля обошла двор, заранее приготовила ключи, вывернула из-за угла, прошмыгнула к своему подъезду, приложила жетон к датчику домофона и прежде, чем с лавочек донесся оклик, скользнула внутрь. Легко и быстро взбежала на пятый этаж, открыла дверь и с наслаждением погрузилась в уютное домашнее тепло.

Каждая квартира имеет свой особый запах. Его создают сами жильцы. У кого-то квартира пахнет пригоревшим маслом, у кого-то пылью и затхлостью, у кого-то искусственными вонючками из автоматических брызгалок. У меня в квартире пахнет чистотой. Я, когда мою пол, добавляю немного отдушки в воду, и поэтому по завершении водных процедур остается легкий, еле уловимый, запах лаванды. Или мяты. Или ромашки – в зависимости от настроения. Еще пахнет курительными палочками. Опять же, слегка и под настроение: полынь или сандал, кедр или пихта… Вариантов много, благовоний у меня запасено изрядно. А еще у меня пахнет кофе. Да, я – заядлая кофеманка и терпеть не могу суррогатов. Ненавижу растворимую бурду. Зато люблю приготовить себе кофе под настроение. Когда - с корицей, когда – с лимоном, когда – и вовсе с имбирем. Но сегодня у меня планы другие.

Я выпрыгнула из мокрых ботинок, стянула мокрые носки, скинула куртку. Все мелкие дела нужно делать сразу – это одно из моих жизненных правил. Поэтому я прежде всего повесила куртку на плечики, скинула носки в корзину с грязным бельем, ополоснула ботинки и запихала их на картонку под батарею, чтобы за ночь просохли. И только после этого отправилась переодеваться. Стянула джинсы, до колен мокрые и грязные. На батарею их, сушить, а поутру отчищу. Сняла свитерок, затем тонкую маечку и осталась в одних узеньких трусиках-недельках. Секунду-другую поглядела в зеркало. Оно у меня огромное, во всю створку шкафа-купе. Поглядела и отвернулась. Ну а на что там любоваться? Свое телосложение – вернее, теловычитание – я и без того знаю наизусть.

Мою внешность можно описать двумя словами: бухенвальдский крепыш. Худосочная мальчишеская фигура, с узкими бедрами и узкими же плечами. Ну да, мышц я себе накачала. По мне можно анатомию преподавать. Вот пресс, вот бицепс, вот дельта, трапеция, вот косые мышцы бедра, вот четырехглавые… Только мышцы есть, а объема у них нет. Не растут они. Твердеют, каменеют – и не растут. Что еще у меня есть? Вернее, чего у меня нет? Да ничего нет! Талии нет, лебединой шеи нет, задницы нет, грудь есть… минус первого размера. Если бы грудные мышцы не были накачаны, на месте груди тупо торчали бы ребра. Ну а поскольку ни сисек, ни жопы, то и парней у меня нет. И личная жизнь – она, как таковая, отсутствует. Все, хорош о грустном! Я натянула толстые теплые носки, накинула теплый домашний халатик, сунула ноги в пушистые тапочки с ушками и потопала на кухню. Поставила на плиту простенький ужин, а пока он грелся, заварила чай.

Для чая у меня заведен специальный чайник, стеклянный, прозрачный. Я покупаю дорогие сорта зеленого чая. В сухом виде это просто сероватый шарик двух сантиметров в поперечнике. А вот если залить его кипятком, начинается волшебство: шарик медленно разворачивается, раскрывается, и на дне чайника вдруг обнаруживается, к примеру, цветок хризантемы. Каждый раз это зрелище неизменно меня завораживает, примагничивает настолько, что я забываю обо всем на свете. Вот и сейчас меня оторвал от созерцания только запах подгорающего ужина. Я подскочила, перетряхнула на тарелку рисик с мясиком, быстренько срубала, особо не обращая внимания на вкус, ополоснула посуду и вернулась к чаю. Только по дороге взяла с подоконника тарелку с куском специально оставленного яблочного пирога.

Пирог я пекла сама. Я вообще готовить умею и люблю. Только вот для этого пришлось купить себе специальную подставку-ступеньку. Трудно творить кулинарные шедевры, когда плита тебе по грудь. Но это опять лирические отступления, я не об этом хотела рассказать.

В общем, пирог я испекла специально для сегодняшнего вечера. Накануне приготовила всё необходимое, утром встала пораньше, замесила тесто, раскатала, яблоки начистила, нарезала и внутрь уложила. Еще чуточку ягод клюквы – для соку, чуточку сахара – для него же, и в духовку. Пока завтракала, пока собиралась – пирог почти дошел до кондиции. Вытащила, смазала сверху яичным желтком, вилкой навела по верхней корочке волнистые линии – чисто для красоты – и засунула обратно. Еще пять минут – и готово. Отрезала самый лучший кусок себе на вечер, а остальное аккуратно упаковала и утащила на работу, кормить коллег. Разошлось печево в секунду. Кое-кто успел и пару кусков утащить. Ну, это проблемы его отношений с его же совестью, а мне не жалко. Пусть едят.

А теперь все же придется о грустном. Ради чего все это было затеяно: пирог, чай с хризантемой? Все просто. Сегодня ровно три года, как ушла мама. Я не люблю слово «умерла». Пусть это и самообман, и показатель слабости, но я хочу думать, что она ушла. Просто устала таскать по этому, не самому лучшему из миров, измученное болезнями и старческой немощью тело, оставила его на кровати в больнице и ушла. Куда? Наверное, туда, где она будет счастлива. И я очень надеюсь, что ее путь был недолог, что она нашла свое место, и сейчас…

Кап, кап…. В глазах защипало, а на столе расплылись две прозрачные кляксы. Потом еще две… Все, хватит! Раз ей сейчас хорошо, то и мне должно быть хорошо. Поэтому я буду сейчас пить вкусный зеленый чай, есть лучший из своих пирогов с яблоком и корицей и вспоминать самые светлые моменты, которые были у нас с мамой.

За чаем, пирогом и воспоминаниями я просидела допоздна. Сидела бы и дольше, но случайно бросила взгляд на часы и подскочила: я ж завтра не встану! Быстро убрала со стола, вымыла посуду, умылась сама и метнулась под теплое одеяло. Уснула быстро, едва коснувшись головой подушки. А потом мне приснился сон.

Сон был изумительным, ярким, сочным. Там, во сне, было лето. Было пронзительно-голубое небо, белые облака на нем, ослепительно-желтое солнце, изумрудно-зеленая трава, желтые, белые и голубые цветы, подернутый синеватой дымкой дальний лес… Красота! И я во сне тоже была. Ну… не то, чтобы прямо так уж была. Скорее, подсматривала из-за спины, словно бы смотрела на все происходящее чужими глазами, глазами совершенно другой девушки.

Понравилась я себе в том сне чрезвычайно. Ну, то есть, не я, а та девушка. Вот представьте: лет двадцать. Лица я по понятным причинам не видела. Крупная, сильная – из тех, что ходят по горящим избам и рвут с корнем хобот каждому заглянувшему на огонек слону. Одета… Не в бальное платье с турнюром, не в юбку с жакетом и даже не в сарафан. На ней был полный латный доспех. С наручами и поножами, с железными перчатками и стальными ботинками-саббатонами, только шлема не было. Доспех был матово-белый, с золотой отделкой, и смотрелся он просто замечательно. А самое замечательное в нем было то, что верхняя передняя часть кирасы была откована так, чтобы как следует облегать и не слишком придавливать две восхитительные истинно женские выпуклости, размера этак пятого. Или даже шестого. Так-то я в детстве и о втором номере мечтала, как о манне небесной, а тут такое богатство! Хоть во сне почувствовать себя полноценной женщиной – и то радость. А еще – у меня на поясе, на перевязи, в простых кожаных ножнах висел меч. Длинный, прямой. Рукоять простая, обмотанная черным кожаным ремешком, и такая же простая прямая гарда. Зато в навершие, в самое яблоко, вделан здоровенный – с мой кулачок – темно-красный камень. Рубин? Гранат? Шпинель? Да неважно, я и так вижу, что камень чистый. Огранка грубая, но это тоже несущественно. Если этот булыган настоящий, за него можно купить три шикарные двухэтажные виллы в самом элитном коттеджном поселке, и еще останется на половину четвертой. С правой стороны у меня висит кинжал, даже, скорее, стилет. Вот у него – никаких украшений. Прямой, длинный, узкий – как жало. Мне вдруг ужасно захотелось крепко ухватить рукоять меча и плавным движением потянуть, чтобы серебристый клинок с легким шелестом выпростался из ножен. А потом и воздеть его над головой, чтобы солнечный свет вспыхнул яркой точкой на самом кончике острия…

Уфф, успела себя остановить. А то девушка уже потянулась к мечу рукой в латной перчатке. А это, как я понимаю, сейчас не совсем то, что нужно. А вот стоило мне себя укротить, как она завертела головой, видимо, пытаясь найти наглеца, вздумавшего вторгнуться в ее голову. Я сжалась, притихла и забилась в угол, как маленькая серенькая мышка. По-хорошему, мне бы сейчас сидеть и не отсвечивать, но любопытство, все же, взяло свое, и я снова выглянула из своей норки. Ой, а почему земля так далеко? Мама! На чем это я сижу?!

Девушка из моего сна восседала на здоровенном жеребце. Лошадку пожалели, в железо обряжать не стали – ей и без того приходится нести на себе немалый вес. Но на сбрую не поскупились. Она, конечно, была сработана из кожи, но при этом богато украшена накладными серебряными бляхами. Изукрашено было и седло, и стремена, и все прочие ремешки, которым я названия не знаю. А вот и шлем нашелся. Оказывается, он просто был повешен на специальный, вделанный в луку седла, крюк. Лошадь стояла на краю мощеной камнем площади, а площадь, в свою очередь, находилась в небольшой крепостице. Каменные стены высотой метров шесть, зубчатые башни по углам, на стенах – немногочисленная стража с копьями. На площадках башен - баллисты. Площадь лежит между главными воротами крепости и высоченной башней-донжоном. В ней, на самой верхотуре, с самого детства проживала и я, то есть девушка, то есть… тьфу!

На площади кроме меня была толпа народа. Две дюжины запряженных лошадьми телег с возницами, несколько оружных всадников, изрядная толпа мужчин и женщин в простой, грубой одежде. И около меня, у самого стремени, рослый хорошо одетый мужчина. Он начал говорить, а я начала слушать.

- Мирланда, - говорил мужчина. – Я не хочу отпускать тебя, но припасы доставить необходимо, а кроме тебя это сделать некому. Ты единственная, кто имеет хоть какой-то шанс одолеть черных волков герцога Аргайла. Помни: если ты не справишься, Перевал падет, и тогда больше некому будет сдержать захватчиков. Ты сама знаешь: наш замок и с полным-то гарнизоном продержался бы не более трех дней. А сейчас, когда на стенах лишь десяток вчерашних мальчишек – от силы пару часов. Так что ступай, девочка моя, и исполни свой долг.

Девушка, не слезая с седла, наклонилась и обняла мужчину.

- Спасибо, Беррейл. Я справлюсь, иначе и быть не может. Ведь ты же сам учил меня. Вот и пришло время проверить, чему я смогла научиться. Подавай сигнал. Долгие прощания – лишние слезы.

Беррейл нашел глазами какого-то человека на стене и кивнул ему. В тот же момент заревел рог, ворота замка отворились, и телеги начали одна за другой покидать площадь. На большинстве телег лежали аккуратно уложенные и закрепленные пучки стрел и связки арбалетных болтов. На остальных – мешки и бочонки; скорее всего, продовольствие. Следом за подводами потянулись воины, шестеро.

- Да, - заметил Беррейл, перехватив взгляд Мирланды. – Это все, кого можно отправить с тобой. Они лучшие, и каждый из них стоит двоих, а то и троих. Но без тебя они черным волкам лишь на один зуб. Они помогут советом, прикроют тебе спину, поддержат; быть может, ценою своей жизни дадут тебе несколько секунд передышки, но не требуй от них слишком многого.

- Я запомню это, дядюшка. Прощай.

- Прощай, племянница. И пусть Светлая Воительница хранит тебя на твоем пути.

Беррейл правой рукой очертил в воздухе круг и резко перечеркнул его сверху вниз, словно пронзил копьем.

Мирланда тронула коня, и он неторопливо зацокал подковами по булыжнику. Ей до смерти хотелось обернуться, но она сдержалась: нельзя. И это даже не примета, это закон Светлой. Воин, отправляющийся в бой, должен глядеть вперед, должен думать о том, как одолеть врага. И верить, что оставшиеся за спиной близкие сумеют сохранить дом и не дадут погаснуть очагу.